бесконечный танец
это море волнуется
внутри нас
Я очутился около очень высокой стены. Посмотрел вверх, сощурился, попытался разглядеть её верхний край, но так и не смог этого сделать. Стена уходила в обе стороны также без видимого окончания. Я стоял на пустынной дороге, а точнее тропинке, петлявшей вдоль стены. Это петляние озадачило меня на некоторое время – тем, кто шел здесь когда-либо, нечего было обходить. Насколько хватало взгляда, песчаная поверхность до стены была ровная, сухая и без какой либо растительности. То же самое можно было сказать и о стене. Я снова на нее смотрел. Положил на нее ладони. Подвигал руками в стороны. На ощупь она была мелкозернистой. Песчинки в небольшом количестве с шорохом срывались из-под рук и сыпались под ноги. Кулаками я несколько раз постучал по стене. Еще несколько песчинок перелетели с вертикальной поверхности на горизонтальную. Звука самих ударов почти не было слышно – всего лишь какие-то приглушенные шлепки. Моему телу захотелось подвигаться, и я медленно побрел вдоль стены, периодически касаясь её правой рукой. Небесного светила не было видно, но оно ощущалось стоявшим вокруг маревом. Это идеальное место – подумал я. Идеальное не для чего-то конкретного, а вообще идеальное. Я ускорил шаг. Ходьба давалась легко. Я шел. Шел не куда-то конкретно, просто передвигался. Это несменяемое с каждым шагом однообразие было длящимся событием. Я стал ощущать себя самого длящимся событием. Кажется, с момента движения я изобрел время. Пока я стоял, времени не было, по крайней мере, я его не чувствовал. Но с началом ходьбы оно появилось. Я сам стал этим движущимся временем. Пока я двигался, что-то происходило в этом идеальном месте.
Но мое «изобретение» оказалось очень недолговечным! Спустя некоторое время в ходьбе я перестал чувствовать течение этого времени. Я перестал помнить, сколько я уже прошел, перестал помнить себя прежнего. По усталости тоже нельзя было ориентироваться – её не было. Я улыбнулся себе – только что появилось что-то кроме стены, и так быстро это что-то исчезло. Еще более ироничным мне показалось, что этим исчезнувшим была длительность, ось, без которой я не знал своей жизни раньше. Развлекать себя снова стало нечем. Только я и стена. Да, еще тропинка вдоль нее и поверхность, несущая на себе эту тропинку.
Будущее, сколько бы я к нему ни шел, не наступало. В том смысле, что настоящее никак не менялось и поэтому не становилось будущим. Я шел, сидел, стоял, лежал на этой 'земле' у стены – ничего не происходило. Я не чувствовал голода, жажды, усталости и проявления прочих, так называемых базовых потребностей. Пришла мысль, что можно шарахнуть рукой или ногой по стене, чтобы была кровь или боль – тоже вроде события, - но таких экспериментов мне пока не хотелось, да и смысла в них я не видел. В общем, ни настоящего, ни будущего. Оставалось одно – заглянуть в прошлое. Попробовать вспомнить то, что предшествовало моему появлению у стены. Я сел, облокотившись на нее спиной, и смежил веки…
Сколько я себя помню, я постоянно видел лица. Точнее, мои глаза выхватывали лица везде, даже там, где лиц не было, и быть не могло. Профили проступали из хаотичного рисунка обоев в спальне или плитки на полу в ванной. В переплетении веток, ниток, веревок, в рваном крае бумажки, в сваленной куче предметов, в вечерних и утренних отбрасываемых тенях, в кривых ЭЭГ, в складках одежды и пенке чужого кофе, в объемах морских раковин и придорожных камней, в срезах скал и лабораторных препаратов. Это не требовало от меня каких-либо усилий. Мой взгляд скользил или, наоборот, останавливался на чем-нибудь, и внезапно для себя я уже буквально утыкался в чье-то лицо. Лица смотрели на меня с облаков, из растекшейся капли сока, ссадины на коленке, из спила дерева, стоящих с открытым ставнями деревенских домов, отражений, накладываемых на отражения, взмахов дирижерской палочки, поз практикующих йогу, из ржавчины, разъедающей подвернувшийся металл, плевка на асфальте, из изгиба женского тела. Одно за другим проявлялись они в пейзажных фото, картинах Эрмитажа, стриженных и заросших клумбах, в массе печатных рассыпанных по листу бумаги букв, в мокрых пятнах асфальта. Даже лиц живых людей я почти не видел – они рассыпались и складывались как в калейдоскопе.
Это всегда были незнакомые мне лица! Мужские и женские, девичьи, детские, старческие. С усами, бородой, без волос совсем или с пышной шевелюрой. Прически у этих лиц были самые разнообразные, на любые вкус, вариант, выбор и случайность. Уверен, что никто не заботился о сочетаниях. Бесконечное множество вещей прикрывало лица – очки разных моделей и конструкций, пиратские повязки, спадающие локоны и пряди волос, кисти рук, ветки деревьев, волны водоемов, шляпы, шапки, кепки, вуали и маски. Бывало так, что лица скрывались другими лицами, профиль переходил в фас, а потом проступало новое лицо в пол-оборота.
Даже когда я был долго один, лица продолжали идти чередой, попадая через мои глаза ко мне внутрь. Часто это были совсем не человеческие лица, морды, рожи, гримасы, физиономии странных существ. Может быть, скошенные наполовину или на четверть, перевернутые, сплюснутые или растянутые. Но всегда собираемые в единый образ. Образ лица. Оттуда, из пространства передо мной на меня взирали незнакомцы, другие. Безмолвные смотрящие! Свидетели мгновений моей жизни. Или, может быть, все это время я сам был свидетелем отдельных мгновений прорвы чужих жизней? Многоликий не-я и я смотрели друг на друга?
Наверняка кто-то сказал бы, что это я сам являюсь носителем всех этих бесконечных лиц. Что я сам (или что-то внутри меня) выплескиваю их наружу, на все видимое мною. Что это мой мозг выделяет из хаоса именно лица, являющиеся самыми значимыми для жизни и восприятия жизни структурами. И делается это с самого рождения, начиная от лиц матери и отца, сотканных из света, тени и морщинок. Возможно, так оно и есть. Тогда я просто мешок с незнакомыми никому лицами, добравшийся до своей песчаной стены в идеальном месте. Стены, на которой, как я теперь вспомнил, не нашлось ни одного лица. Теплыми руками я стал ощупывать свое…
Я открыл глаза и оказался лежащим на кровати под развесистый дубом. В отдалении стоял дом с номером 16. Я вышел за забор, снял свою обувь и пошел босиком по петляющей тропинке. Я шел сто миллиардов лет.
А может быть, даже больше.