Роман Брезицкий, Маленький изгнанник, глава 6
И БЫЛ ВЕЧЕР И БЫЛО УТРО – день шестой
"Пустыня хороша тем, – сказал маленький принц, – что в ней где-то прячутся источники…"
Антуан де Сент-Экзюпери
"Маленький принц"
Слабость овладевала всем Ромчиковым телом. Когда он закрывал глаза, то казалось, что кровать вместе с ним летает под потолком, и от этого полёта страх овладевал им. И тогда Ромчик широко открывал глаза и нырял совсем в иные миры чувства и времени. Кровать переставала летать, но потолок со стеклянным абажуром и даже большая муха на лампочке, прихватив с собою окно, пускались в странный хоровод, а мальчик и кровать как бы становились центром, костром, вокруг которого, взявшись за руки, плясали окна, двери и абажур с мухой…
После очередного укола в ягодицу голова болела меньше. Он лежал и думал о той дивной и загадочной планете, где селятся серебристые существа. "У мамы тоже теперь есть грех – зачем она выгнала меня? Это же так плохо… Лучше бы я сам ушёл из дому… Только те серебристые существа всё видят и всё знают, от них ничего не скроешь. Им даже известно, что мама пьянствует с тем дядькой…"
Ромчику очень захотелось увидеть маму, он согласен был на коленях умолять её бросить пить, а то Бог на неё рассердится и серебристые существа перестанут её оберегать.
Она, наверное, когда придёт в больницу, то будет плакать и целовать своего сыночка, а потом обязательно прогонит того дядьку и будет просить Ромчика, чтобы он навсегда возвратился домой. А он тогда расскажет ей про Катигороха – и мама, конечно же, согласится, чтобы он жил вместе с ними. Катигорох лучше того дядьки, он не дерётся, не издевается над маленькими…
Сердце Ромчика ощущало, что Катигорох где-то близко, совсем рядом, и в любое время откликнется на его зов. Несомненно, это он, его Катигорох, устроил такой переполох в больнице и напугал обнаглевшего Олега. Теперь Олег тише воды и ниже травы. Лежит смирно и ни гу-гу… А медсестра чуть из юбки не выпрыгнет – так уж угождает чаду "какого-то львовского рекетира, что всех врачей с потрохами взятками купил" (так, по словам Юрчика, его мама рассказывала одной женщине). Ромчик не знал, что такое взятка, но чувствовал, – это что-то плохое.
Около одиннадцати пришла Юрчикова мама и принесла гостинцы для сына. Она долго разговаривала с ним, шутила. Они сидели напротив – и Ромчик с нескрываемой завистью наблюдал за ними. А когда мама погладила Юрчика по голове и поцеловала – глаза у Ромчика наполнились слезами. Вот если бы и его мама, когда придёт, тоже поцеловала бы его в голову, то он, несомненно, был бы самым счастливым мальчиком на свете!
И когда доктор на утреннем обходе сообщил ему, что вчера его маму вызвали в больницу, Ромчик с таким нетерпением стал дожидаться её прихода, с каким ещё никогда в жизни никого не ждал. Как загипнотизированный, он уставился на дверную ручку и замирал при каждом её движении вниз: вот сейчас на пороге появится мама,.. вот сейчас – точно!. Сейчас,.. сейчас,.. сейчас.
Но двери открывали и закрывали чужие, незнакомые ему люди, а мамы всё не было и не было…
Юрчик поделился с ним бутербродами, которые Ромчик тотчас положил под подушку, обрадованный, что теперь у него есть гостинец для мамы. А время шло и шло… И мальчик не на шутку разволновался. Обед так и остался не тронутым стоять у него на тумбочке. Ромчик не знал, что во всей больнице он был единственным пациентом, у которого в недрах прикроватной тумбочки, кроме оборзевших прусаков, не было ничего. Медсестра почему-то совсем не обращала на него никакого внимания и за целый день так ни разу не спросила, как он себя чувствует. Лишь приказала, подняв шприц иглою вверх:
– Ложись на живот!
Исполнение этого приказания вдруг оказалось тяжёлым для выполнения, переворачивался он через силу. Тело стало чужим, непослушным, будто его загрузили камнями. А медсестра уколола очень больно…
Когда за окном начали сгущаться сумерки, Ромчик понял, что мама уже не появится и он не сможет угостить её вкусными бутербродами, и не расскажет о своём друге Катигорохе. Мысли об отсутствующей маме заполняли детскую душу скорбью. Плакал, отвернувшись к стенке, чтобы никто не заметил слез, плакал в подушку, будто сердце вырывал из себя по кусочку. Его терпеливое ожидание и безмерная надежда были растоптаны, разбиты в пух и прах. Мама не любит его! Мама не хочет даже видеть его. А тот пьяный мужик дороже ей родного сына. "Что же плохого я тебе сделал, мама? Разве я виноват, что явился в этот мир и ничего не успел сделать, кроме одного парусника?.."
– А ну, подвинься ближе к стене! – скомандовала медсестра, Ромчику, чьё появление застало его врасплох.
"И эта женщина не любит меня, никому я не нужен, кроме Катигороха…"
Но подвинуться к стенке было еще трудней, чем утром лечь на живот. Сильно болело в груди и отдавало в поясницу.
Вдруг медсестра, словно разгневанный ротный старшина, вырвала из-под него простынь, и беспомощный ребёнок очутился на голом и грязном матрасе.
– Вот когда явится в больницу твоя премудрая мамочка, да заплатит за то, чтобы постирали казённое белье, на котором ты вылеживаешься, вот тогда я постелю тебе простынь, а сейчас обойдёшься и без белья!
Медсестра была маленькая, словно вытесанная из деревяшки, её почти квадратное лицо походило на такие же квадратные и большие карманы на некогда белом застиранном халате. Постоянно недовольная скуластая физиономия чем-то напоминала твёрдые, резко выпуклые икры.
Ромчик не обиделся и не заплакал от столь незаслуженно перенесенного унижения, для этого у него попросту не было сил. Только закрыл глаза, свернулся калачиком, натянув на голову колючее и вонючее одеяло, с которого медсестра тоже содрала старенький пододеяльник, и затих. Теперь только сон оставался тем единственным уголком, той спасительной отдушиной, куда можно было сбежать от жуткого мира взрослых…
Проснулся Ромчик около четырех часов утра. Запёкшимися и потрескавшимися от температуры губами он звал уже не маму, а своего доброго Катигороха…