Начало: http://www.proza.ru/2015/06/15/1558
Общаясь с респондентами, можно сослаться на их заключение и сказать словами 94 летней крестьянки А.Я.Лукьяновой: «Старец Сергий наперёд много предсказывал, всё видел. Придёт, бывало и скажет: «Не унывайте, крепитесь, всё переживётся. Всё потом пойдёт по своему руслу» (док. № 11).Однако более имел он ввиду восстановление церквей, и приток народа в Храмы.
После провала коммунистической системы в 1991 г. Россия, как и предсказывал старец, действительно вернулась в своё русло, но за 70 лет социализма россияне успели прочно забыть либеральные ценности: что такое частная собственность, что такое свободный труд на свободной земле, что такое достоинство человека, не имеющего от государства материальной зависимости и прочее.
Что же за режим был в стране? Поскольку мы, как уже говорилось, не отвлекали своих респондентов на подобные вопросы, постольку посчитали необходимым привлечь высказывания респондентов, родившихся в нулевые и десятые годы XX в., собранные в 1994-1999 гг. и опубликованные в сборнике «Коллективизация и раскулачивание».Эти заключения делали люди, сформировавшие своё мировоззрение без коммунистической пропаганды.
Сам старец и относился к этой группе, что в значительной степени определило его гражданскую позицию. Его молитвенный подвиг и был реальным делом гражданина, сопротивлявшегося советской власти в её стремлении уничтожить православную веру, православную культуру, православную душу русского человека.Выяснилось, что только 13 человек (8,7%) из этой группы признали советскую власть своей. Остальные были склонны относиться к ней как М.К.Соломатова (1914 г.р.), утверждавшая: «Власть мы боялись! Власть-то их(!) была, начальства!»
Не нашлось ни одного респондента, кто бы идентифицировал себя с властью. Е.Ф.Ларюшкина (1919 г.р.) вспоминала: «Мама говорила, что вся эта советская власть стоит против людей» (С. 186). Были и более жёсткие высказывания, как, например, у 93-х летней бывшей коммунарки А.З.Михайловой (1906 г.р.): «Не люблю я советскую власть! Она не от Бога! Колхозы и советская власть перебили хорошую жизнь, нищету привели» (С. 29). «Про большую власть мы не рассуждали, – говорила Д.М.Изотова (1909 г.р.), – а вот про местную власть знали, что это группа людишек, которая набивает себе карманы» (С. 41).
Коммунистическая обработка сознания давала результаты. По мнению философа И.А.Ильина, «в политике слишком многое говорится для того, чтобы ослепить и обмануть доверчивых людей». Это стали понимать и сами колхозники. М.Ф.Королёва (1927 г.р.) так и сказала: «Мы – тёмные головы. Нас дурили, а мы не понимали. Нас обманывали и затуманивали всем глаза» (С. 341). Но этот обман укреплял власть, отношение к которой постепенно менялось. Социокультурный алгоритм этого изменения содержится в словах сельского учителя Н.Ф.Машковского (1921 г.р.): «Коммунистов люди сначала ненавидели, потом боялись, потом уважали. Сталина все любили» (С. 209).
Обработку сознания коммунисты начинали с младенчества, с наречения имени родившегося. 20-40-е годы были временем радикального изменения русской (православной) культуры быта, в данном случае, имён. Православные имена не приветствовались, заменялись вычурными (Аза), или революционными – Даздраперма (Да здравствует Первое мая), двойняшки: Рева, Люция (революция), Вилен (в честь В.И.Ленина), Сталина (девочка), Домна, Индустриализация, Октябрина, Ноябрина. Такие советские «крестины» сатирически изображены М.А.Булгаковым ещё в 1925 г. в повести «Собачье сердце» в сюжете наречения революционными именами (Баррикада, Пестелина – от имени декабриста Пестеля).
А наша исследовательская группа встретилась с таким абсурдом наяву. «Формально я – Раида, но зовут Галиной, – говорила Р.М.Ревина. – Тут папина беда. Он пришёл в загс регистрировать меня Галей. А там работники загса давай его убеждать, какая, мол, тебе Галя, её же с таким мещанским именем засмеют при социализме , всю жизнь над ней смеяться будут. Ты бы, отец, её ещё Марфой назвал.
Написали записки с именами: Аза, Маргарита, Раида, Рада. Бросили в шапку, папа вытащил Раиду. Мама сначала даже не знала, что он меня по-другому назвал, метрику положила за икону, не читая её. Тогда все важные документы почему-то за икону клали. Когда пришли крестить Раидой, батюшка сказал, что такого имени нет. Узнал, что собирались назвать меня Галиной, крестил как Галю. Вот и живу по двум именам. Мой брат всё время посмеивался, говорил, что я, как шпионка, с несколькими именами» (док. № 16).
Вполне убедительное объяснение политики переименовывания при коммунистах дал отец Михаил Казанин. «На умы людей, говорил он, – очень серьёзно влияют названия улиц, да и самого города. Едем по улице 10 лет Октября, сворачиваем на Коммунистическую, живём на Советской. Я живу на ул. Комсомольской, отец Сергий на ул. им. Розы Люксембург.
Ежедневно произносятся слова «Ленин», «Коммунистическая», и сознание народа в этих стереотипах формируется, въедается прошлое, не ориентированное на современность и будущее. Переименуй, всё советское и станет забываться. Коммунисты потому и переименовывали города в свои имена и имена своей идеологии. Они оторвали сознание народа от корней. Мы сейчас бьёмся, собираем подписи за переименование улицы Советской, на которой стоит наш монастырь, в улицу Покровскую, Ленинска – в Кольчугино. «По имени вашему будет житие ваше» (док. № 15).
Формируя новое сознание, коммунистическая власть создавала «нового человека». И надо сказать, ей это удалось. В «новом человеке» стала не столь заметна великая трудовая культура русского крестьянина, произошла нравственная деградация известного числа россиян.
В досоветские времена труд и честь для крестьянина имели соединительные понятия. Плохо трудиться считалось постыдным делом, нечестным делом. В сознании русского человека понятие достатка, сытости связано только с трудом. Добросовестный труд – нравственная гарантия благополучия человеческой жизни. Отсюда и система жизненных ценностей, в которой труд занимал первое место, а богатство – второе.
Как шла страна от высокого трудолюбия старца Сергия и его современников до нынешней «вроде работы» многих соотечественников?
Опрошенные в 90-е гг. крестьяне вполне придерживались этих национальных традиций и изображали доколхозного бедняка не так, как было принято в советской научной, художественной, публицистической литературе.
Для них бедняки – не «революционный, сознательный и организованный класс», а заурядные бездельники, лодыри, пьяницы, в целом, презираемые люди. Исключение составляли семьи, потерявшие кормильца. Таким помогали всей общиной.
Вполне типичное представление об отношении к беднякам дала Е.Ф.Трофимова (1919 г.р.): «В нашей деревне были бедняки.
К ним относились с презрением и сожалением за то, что они мало трудились на земле» (С. 181). «В деревне бедными были только лодыри, которые не хотели работать» (С. 338), – утверждала У.Г.Гришина (1927 г.р.). Чаще всего респонденты называли бедняков словом «голытьба», что свидетельствует о негативном отношении к недобросовестным, легкомысленным односельчанам.
Работать плохо считалось безнравственно, «стыдно перед людьми». Материальный достаток крестьяне связывали только с трудом. Утверждение В.П.Скопенко (1905 г. р.) – «работать не ленились, вот и жили справно» (С. 22), в той или иной форме было повторено почти всеми респондентами.
Труд рассматривался как проявление духовной жизни. В основе всей деревенской культуры лежало воспитательное уважение к труду. Те, кто получил воспитание в соответствии с традиционной культурой российской деревни, искренне не мог понять безработицу на селе в 90-е гг. В связи с этим А.К.Федорина (1918 г.р.) изумлялась: «Я вообще не понимаю, как это нет работы! Да в деревне всегда работа есть! Тогда мы все работали, привыкли работать, нельзя было не работать. Никто дома не сидел. А сейчас, муж дома сидит, а жена работает. Вот потеха! Со смеху помереть!» (С. 158).
Постулат «кто не трудится, тот да не ест» сформулирован христианством. Это христианское уважение к труду в связи с социалистическими антилиберальными преобразованиями переродилось в грубую материалистическую трудовую повинность, соответствующую марксовому пониманию организации труда при социализме. Для колхозников введена обязательная выработка норм трудодней, за невыполнение которой – тюрьма. Нормы выработки на один трудодень были неоправданно велики, особенно на полевых работах. «Работать в колхозе было очень трудно, – вспоминала Ф.К. Лапина (1918 г.р.). – Дневная, например, норма на жатве – 50 соток на один серп». За световой день можно было заработать всего 0,5 – 0,7 трудодней.
Многодетным матерям выполнить норму вообще становилось невозможно, так как детских садов не было, а старики должны были выполнять каждый свою норму трудодней. За невыполнение годовой нормы трудодней, говорили респонденты, – уголовное наказание до 10 лет.
Вообще-то, по закону 1939 г. за невыполнение годовой нормы трудодней (100, 80, 60), а в 1942 г. (150, 120, 100) , присуждали к исправительным работам. Но очевидцы всегда говорили о реальных сроках заключения на 5 лет, или, как в данном случае, на 10 лет. Вот почему историку, изучающему советское время без опоры на источники жанра «устная история», грозит заблуждение в части определения подлинной степени эксплуатации народа, установленного коммунистическим режимом. В 1961 г. был принят специальный закон, по которому за «уклонение от общественно-полезного труда» в течение 4 месяцев назначали исправительные работы от 6 месяцев или уголовное заключение (до двух лет). Закон отменён в 1991 г.
«Моя жена под такой суд и угодила, – вспоминал Н.П.Носков (1919 г.р.). – У нас пятеро детей – один одного меньше. Куда от них уйдёшь! Никаких ясель не было…. На суд мы взяли всех ребятишек. Это произвело на судью впечатление. Он их пожалел и не осудил жену» (С. 177).
Типичными были слова, сказанные Е.И.Коробецкой (1926 г.р.): «В колхозах был настоящий рабский труд. Работали весь световой день. Иногда прихватывали и ночь. Мы и в единоличниках много работали, особенно во время страды. Но там мы хоть знали, что работаем на свою семью. А здесь на кого?» (С. 320). «В этом проклятом колхозе ничего не видели, кроме как сеять, жать, убирать! – вспоминала Д.М. Изотова (1909 г.р.). – Люди стали пухнуть от голода. Выручал свой огород. Но работать на нём было некогда. Весь день – в колхозе. С утра до ночи. Ведь работали без выходных, отпусков и праздников. Работали, как проклятые!» (С. 40).
И уйти из колхоза было нельзя, поскольку колхозники не имели паспортов до второй половины 50-х годов, а, например, Новокузнецкий сельский район Кемеровской области был паспортизирован только в 1964 г.
Кроме обязательного по закону количества дней в году, которое колхозник должен был отработать в общественном хозяйстве, всему сельскому населению страны вменялось в обязанность участие в строительстве и ремонте шоссейных и грунтовых дорог, а в Сибири – участие в лесозаготовках.
«Мы, колхозники, обязаны были не только хлеб растить, но и «кубатуру гнать», дорогу строить. Мы многое, что обязаны были делать. И ничего за это не платили – ни нам, ни даже колхозу. Обязаны, – и всё!» – говорила М.Н.Ленцева (1915 г.р.). Об этом же рассказывала М.К.Соломатова (1914 г.р.). «Для кого и для чего мы на лесозаготовках работали, не знаю. Знаю, что наш колхоз перед государством должен был выполнить план по лесозаготовкам» (С. 89). Слова Д.Е.Рубцова (1910 г.р.), заявившего о «бесплатном каторжном труде» (С. 55), соответствуют общей тональности характеристики труда в колхозах, которую дали респонденты.
Труд в колхозах фактически не приносил материального вознаграждения крестьянину. За таким тяжёлым трудом стояла лишь беспросветная нужда колхозников, которая видится в словах А.К. Федориной (1918 г.р.): «Работали много. Но – не обуться, не одеться. И на работе и дома ходила босиком. Замуж вышла. Платье у меня всего одно было. От матери досталось. Вещь дорогая. Одевала только по большим праздникам. Родила дочь, завернуть не во что было. Она у меня целый месяц нагишом лежала» (С. 156).
На трудодни прожить было нельзя. «Знаете, сколько за такую работу мы получали, – смеясь, спросила Н.Ф.Марьина (1912 г.р.). – Ничего мы не получали! Частушка такая была: «Колхознички-канареечки, поработай год без копеечки». По сути, все опрошенные могли повторить слова В.П.Васильевой (1928 г.р.): «Мы всегда полуголодные были. Люди выживали, кто как мог. Собирали отходы, то, что на поле оставалось после урожая» (С. 356). Точно также, как и слова К.Д. Бабиковой (1928 г.р.): «Мясо мы не ели. Да откуда у нас, у колхозников, мясо, масло? Даже тот, кто корову держал, этого не ел вдоволь. Налоги нас душили? Ох, как душили! Всё нужно было сдать государству. Себе оставались крохи. Мы сдавали добротные продукты, а сами ели всякую траву-лебеду» (С. 351).
У крестьян, естественно, стала развиваться губительная хозяйственная апатия. Психология крестьянина – это психология хозяина. Крестьянин на земле не просто работает, он хозяйствует, и только тогда его труд не в тягость ему, а в радость. «Эх, если бы мы работали, ну, скажем, половину того, что раньше делали, – заявили крестьяне наркому обороны Ворошилову на встрече с украинскими земледельцами, – то завалили бы всех хлебом и не знали бы, куда его девать».
Удивительно, но точно такими же словами определяла изменение трудовой культуры Е.Ф.Путинцева (1918 г.р.), заявившая в 1994 г. своей внучке О.Хабутдиновой: «А какая ответственность на работе была! Как работали! Умели работать, подгонять не надо было. Работать плохо считалось грешно…. На теперешнюю технику – да ранешних бы мужиков! Так залили бы страну молоком и завалили хлебом».
«По-хозяйски» жить, с точки зрения респондентов дореволюционных и первых послереволюционных лет рождения, это соответствовать культуре труда, привычной крестьянам. Нарушение культуры труда они видели, прежде всего, в потере его мотивации из-за утраты частной собственности. М.Д.Ретунская (1910 г.р.), знавшая доколхозный труд взрослым человеком, говорила о нём так: «С апреля по ноябрь у нас в деревне все работали от зари до зари: то посевная, то покос, то уборочная. На себя работали. Тяжести не замечали» (С. 60).
«Люди, – размышляла А.В.Колокольцова (1919 г.), – привыкли, всяк себе работать, а в колхозе непонятно на кого» (с. 179). «В колхозах работа стала не в радость, – заключила Е.Ф.Трофимова (1920 г.р.) – Какая же может быть радость от работы, когда её заставляли делать насильно?! Всё стало ничьим, а, значит, и никому не нужным. Наступил голод, уныние и разруха. Нищета в колхозе была хуже татарского ига. Худшего – уже и быть не могло» (С. 182).
Неоплаченный труд определил изменение нравственных норм, как в деревне, так и в городе. Появилось почти невиданное для россиян явление – массовое воровство. В русской деревне воровство, разумеется, наблюдалось и раньше. Но оно было, во-первых, фактом единичных случаев; во-вторых, осуществлялось, как правило, пришлыми людьми.
Украсть у своего соседа считалось не только морально предосудительно, но и исключительно опасно: решением схода укравший мог превратиться в изгоя, то есть лишён надельной земли, покосов и пр., исключён из общины. А это – смерть для всей его семьи. Конокрадов, чаще всего, самосудом забивали до смерти.
Ответы респондентов на вопрос о причинах отсутствия воровства в доколхозной деревне можно свести в три группы (по возрастанию): «грешно перед Богом» (самая большая группа ответов); «у всех всё было, чужого не надо»; «стыдно перед соседями», «жили бедно, брать нечего было». «Дома же в деревне на замки не закрывали…. – говорила М.Г.Благовещенская (1910 г.р.). – У людей было сознание совести и вера в Бога.
Потом, когда перестали верить в Бога, люди потеряли совесть». Веками в крестьянстве воспитана христианская норма «не брать чужого» (с. 63). М.Ф.Федоськина (1910 г.р.) с горьким вздохом заключила: «Голод-то – не тётка. Приходилось воровать» (С. 59). Н.О.Чечевский (1917 г.р.) заявил: «Я не жил, а существовал! Вся моя жизнь – борьба за элементарное существование» (С. 130).
И.А.Щербинин (1919 г.р.) напрямую связал падение нравственности в деревне с обобществлением собственности: «Во времена колхозов, – сказал он, – когда имущество было всех и ничье, люди начали приворовывать. Мораль пошатнулась.
Респонденты, чьё социокультурное формирование личности прошло в условиях только социалистического хозяйствования, в меньшей степени оказались способными понять и принять возвращение частной собственности. Но и среди них были те, кто впитал от родителей ценности свободной экономики, уважительное отношение к свободному и творческому крестьянскому труду.
Однако, в целом, ленинская социалистическая культурная революция, главной целью которой было воспитание нового человека, сформировала у очень многих респондентов отрицательное отношение к частной собственности. ВКП(б)-КПСС сумела воспитать атеиста, претендующего на гарантированное социализмом якобы социальное равенство, но не желающего трудиться с полной отдачей и имеющего хлипкие моральные качества. Потому и запились!
Вот почему, если признать за старцем Сергием провидческие качества, нельзя не предположить, что поглаживание им ребёнка по головке, о чём вспоминают почти все респонденты, могло быть вполне сочувственным. И совсем не исключено, что старец, говоря: «Кто меня не знает, потом узнает», – предвидел, что дети, окружавшие его, а сейчас уже выросшие и даже постаревшие, через 50-60 лет будут рассказывать о нём исследователям.
Слова В.Б.Евдокимовой (1946 г.р.): «А вообще-то, лучше жить при коммунизме, в колхозах, чем сейчас при капитализме» (док. № 18), – лишь подтверждают блестящие успехи коммунистической пропаганды, под влиянием которой люди не видят преступной сущности отжившего режима. Современники, как правило, сетуют лишь на 90-е годы XX в., в которых наиболее заметно стало открытое и скрытое тунеядство многих соотечественников, их низкое трудовое прилежание. Обыватели обвиняют в этом демократов (Ельцина, Гайдара), «разваливших страну», ностальгируют по социализму и Сталину, как «лучшему менеджеру».
Исчерпывающим ответом таким любителям коммунистического прошлого могут быть мудрые слова 94-летней Т.Г.Денисовой: «Да их самих надо в то время отправить! Как же можно? Они сами не знают, что говорят. Они или при Сталине жили хорошо, или сами сдавали и доносили на соседей, или не знают, что такое эти коммунисты!»