Арочный свод потолков, и деревянные подпорки, разделяющие комнаты медленно вплыли в сознание. Оно возвращалось удивительно быстро. Он жив и теперь уже здоров. Корн поднялся с кровати бодрый и окрепший. Еще чувствовалась некоторая слабость от запредельной потери энергии и от прямого обмена потенциалов, но теперь вполне уже можно было действоать и двигаться.
- Как твое имя? - обратился он к пацану. А тот, не понимая, что происходит, на глазах слабел от выполненной работы. Ему, в его 12-13, пришлось принять на себя такой объем знаний, какой на неделю уложил Корна в постель в сорок пять. Но мальчишке ничего не грозило. Даже те, кто ворвется сюда через несколько минут, увидят лишь лежащего в постели больного, не способного ни разговаривать, ни двигаться, они ничего не сделают ему. Корн подоткнул плед под спину пацана, подложил под рыжие волосы подушку и задернул на окне шторы. На столе стояла фотография пожилой женщины, на ней было написано: «Дорогому внуку Давиду от бабушки Лизы». Что-то близкое и родное кольнуло Корна в сердце: «Как узки дорожки тех, кто по ним ходит»! Он поднялся на второй этаж, вышел на балкон застекленной мансарды и вдруг понял, что способность летать вернулась к нему только частично. Теперь он мог делать лишь длинные прыжки с одной крыши на другую, в крайнем случае, через два-три дома.
Нужно быть осторожным. Потом он докопается до причины, но теперь нужно уходить из этой серой деревни, хотя бы до снежных полей, там будет легче. Он это знал точно.
Цепляясь пальцами за врезы на стене, за выступы на подоконниках и неровности бревен, Корн поднялся до ската черепицы. Все же, используя способность уменьшать вес, он прошел по коньку крыши и осторожно выглянул в переулок. Там никого не было. Население деревни искало его внизу, и там, куда дул ветер. То, что он пойдет вверх по склону, еще не пришло людям в голову. Это спасло его, но, наверное, не на долго. Он сделал прыжок на соседский сарай, побежал по коньку крыши, и, разогнавшись, перелетел на шпиль городской ратуши. Так уже было легче - это уже высота. Но пригорок вытянул деревню не на одну сотню метров, и приходилось перед каждым прыжком через улицу выглядывать и проверять, нет ли там кого. Дважды он успевал пролететь над несколькими группами людей, занятыми своими делами и вверх не смотрящими. Потом случилась неосторожность. Он прыгнул на длинный склад, но во время прыжка вспомнил о рыжем мальчишке и непроизвольно завис в высшей точке.
Из соседнего дома вышла девочка и вспугнула сидящих во дворе голубей. Те, сделав круг, преспокойно облетели Корна несколько раз. Девочка следила за голубями, но его не заметила, значит, способность оставаться невидимым уже вернулась. Хорошо! Чтобы накопить силы, Корн спустился вниз и пошел по улице. Двое прохожих поздоровались сквозь него, но чтоб не рисковать и не встретиться со старушками, у которых духовное зрение все же острее, он свернул на задворки и стал пробираться садами и огородами. Он поднимался все выше и выше на край городка.
Он уже был в последнем дворе, дальше был простор, когда почти в упор, но откуда-то снизу, навстречу ему прозвучало:
- Наконец-то, появился, мы тебя давно ждем. - Из-за кустов сирени вышел карлик. - Не бойся, еще в прошлом году отец сказал, что мой брат пройдет здесь именно сегодня, именно в это время, в канун Рош hа-Шана.
Ты удивлен, что я знаю, кто ты, и что я твой брат? Спроси об этом моего отца. Он не твой отец, и матери у нас тоже разные. Но мы не двоюродные, и не троюродные братья, мы родные. Как это получилось, я не знаю, знает мой отец. Он много знает. Может, оттого, что читает Древнюю Книгу, ту, которую читаешь и ты. Заходи.
Корн вошел в невысокий домик. Это была крайняя хата, дальше начинались восходящие к вершинам поля. В прихожей стояли комод и скамейка, за дверями слышался какой-то говор. И вдруг: «Йегей шмей раба меворах леолам улолмей олмейо – Да будет великое имя Его благословенно вечно, во веки веков!»... И ему ничего не оставалось, как закончить фразу. Потом: «Иштабах – Да будет…». В комнате стояли десять взрослых евреев в талитах и тфилинах и молились шахарит. Габай подошел к нему и вручил талит и тфилин.
Стыд захлестнул его. Сколько раз он давал себе обещание, сделать пояс с карманом и всегда носить с собой тфелин и талит.
Его вызвали к Торе, даже дали мафтира. Он сам читал гафтару.
Евреи разошлись через час. Каждый оставил в общем шкафу свой тфилин и талит. Видимо, было опасно ходить с ними по улице. И Тору спрятали в большой, окованный медью сундук. Теперь и дом, и комната ничем не напоминали собой синагогу.
- Я ждал тебя много лет, - сказал тот, кто был габаем. - Мы заброшены сюда из вашего времени уже три столетия. По сути, это то же самое время, что и твое, и они давно уже должны быть снова объединены, но у нас не было лидера. Теперь он есть. Ты принес ему то, что должен был передать. Нафтали дал тебе это. Мой сын Зяма проводит тебя до прохода в гряде. Ты уже полностью восстановился, но все же не рискуй, оттуда уже полетишь. Прабабушку рыжего мальчишки, того Давидика, который спас тебя, и его бабушку по материнской линии много лет назад насильно выкрестили, но стержень убить не смогли. Давид весь в своих великих предков.Они вышли на улицу
Яркое закатное солнце резало глаза. Зяма и вправду был, как две капли воды, похож на Корна, одно лицо, одни глаза, одна улыбка, одни морщинки в уголках глаз, только маленький.
- Браха вацлаха, брат! – сказал он.
- Гам леха! – ответил Корн.