Опубликовано с разрешения автора. Оригинал: http://www.proza.ru/2014/02/23/1466
Мама, я редко о тебе вспоминаю, но помню всегда…
В вазочке из чешского стекла прыгало солнце. Мне нравилось стирать с нее пыль и одновременно вертеть в разные стороны. Основание ее было толстое, и вертелась она не хуже волчка. От этого во все стороны разлетались веселые разноцветные блики.
Эту вазу-лодку когда-то привезла из Чехословакии моя мама. Впрочем, в далеком 1963 году она и не предполагала, что будет моей матерью. Была она полненькой, улыбчивой студенткой физмата, любила литературу, играла на рояле, и низким грудным голосом пела современные романсы. Из той комсомольской и «безумно суматошной» по ее мнению поездки памятными остались несколько вещей: эта ваза, панно «Памятник Шопену», лохматая собачка из черного фарфора и маленький сборник рассказов Чапека на чешском языке.
Не знаю, кому пришла в голову оригинальная мысль подарить девушке-туристке книгу на незнакомом ей языке, но книжечка была изящна и в хорошем переплете. Затейливые и чуть лукавые иллюстрации украшали ее страницы. Книжечка была водворена на полку, как сувенир из неведомой Чехии. И о ней вскоре забыли.
Прошло 25 лет. Улыбчивая пышечка давно уже превратилась в доцента института, читала лекции. Музыку и литературу любила по-прежнему, и иногда сокрушалась, что не может постичь тайны резных букв чешского подарка. Так было до 1988 года, пока ей не попался сборник рассказов Чапека на русском языке.
Книгу она не прочитала, и даже не проглотила, она вдохнула ее, как вдыхала аромат своих любимых нарциссов. Потом, сразу же вызвалась прочитать нам с братом наиболее понравившиеся ей рассказы. Безумного энтузиазма мы не выказывали, но все же согласились прослушать в мамином исполнении рассказ «Поэт». Не рассказ, а конфетку с начинкой из тонкого и блестящего юмора.
Читала мама мастерски. До сих пор думаю, что наука Архимеда и Гей-Люссака немного потеряла бы, если бы мама не поддалась увлечению «физиками» - всеобщему увлечению 60-х, и переметнулась бы в стан «лириков». О профессии своей она радела, работу выполняла добросовестно и вдумчиво, но вряд ли любила ее. Во всяком случае, литература и искусство потеряли в ее лице вдохновенную исполнительницу. Я не помню, чтобы еще когда-либо так покатывалась со смеху, слушая про приключения ироничного полицейского Мейзлика и незадачливого поэта, описавшего преступление в стихах.
Книга была зачитана почти до дыр. Потом мама со свойственной ей горячностью взялась за дело, обошла все букинистические магазины и через несколько недель на книжной полке рядом с чешским изданием красовались солидные семь томов сочинений Чапека в серо-голубом переплете. Рассказы Чапека обладали удивительным свойством. Они умели гасить плохое настроение и возвращали бодрость духа.
В предисловии к собранию сочинений было написано, что в первую очередь Чапек известен как писатель-фантаст. Это, скорее всего, так. Наиболее известные его произведения - романы «Фабрика абсолюта», «Кракатит» (этот роман о создании атомной бомбы был написан в 1924 году. До 1945 года еще 21(!) год) и знаменитая, ставшая почти народным эпосом «Война с саламандрами». После этого романа Гитлер стал считать писателя чуть ли не личным врагом, поскольку в образе Главной Саламандры узнал себя. Прославили его и пьесы «Средство Макропулоса» и «R.U.R.» о восстании машин, написанная в соавторстве с братом Йозефом. Именно в ней впервые прозвучало созданное ими слово «робот», как обозначение рабского, каторжного и неосмысленного труда.
Но для меня Чапек так и остался мастером короткого юмористического рассказа, наряду с Твеном, О.Генри и Аверченко. И еще - человеком, влюбленным в природу. Серии его рассказов о животных «Была у меня собака и кошка», о жизни растений «Год садовода» стали одними из любимых моих произведений. Кстати, Чапек настолько хорошо разбирался в ботанике, что его даже приглашали на советы Высшего Биологического общества в качестве эксперта.
Талантливый писатель, журналист, драматург и фотограф Карел Чапек родился в 1890 году в маленьком курортном городе в семье врача. Он был третьим, последним и самым болезненным ребенком. Рассказы начал писать с 14 лет вначале в соавторстве со старшим братом, затем сам. Издавал литературный альманах, увлекался историей живописи, учился в Праге, затем в Берлине и Париже. Защитил диссертацию об эстетике изобразительного искусства. По состоянию здоровья не был призван в армию и короткое время работал гувернером в графской семье. С 1921 года до своей смерти работал журналистом и культурно-политическим редактором в «Народной газете». Был драматургом пражского «Театра на Виноградах» и заключил брак с актрисой этого театра. Активно занимался литературой с 1916 года. Еще при жизни получил широкое признание, как в Чехословакии, так и за ее пределами: был номинантом Нобелевской премии по литературе 1936 года, основателем и первым председателем Чехословацкого Пен-клуба (в 1925-1933), а с 1931 года членом Комитета Лиги Наций по литературе и искусству. В 1935 выдвигался на должность президента Международного Пен-Клуба Г.Уэллсом его тогдашним президентом, но отказался от поста по причине болезни. Помимо литературы и журналистики снискал известность как фотограф-любитель (его книга фотографий «Дашенька, или Жизнь щенка» была самой публикуемой в межвоенной Чехословакии).
Чапек скончался от двустороннего воспаления лёгких, незадолго до полной немецкой оккупации Чехословакии. В конце своей жизни он близко сошелся с чешскими коммунистами. Это послужило сигналом к фашисткой травле. Не только книги Чапека запрещались к публикации, боялись произносить само его имя. Он был «официальный писатель» чешской власти, друг первого президента Чехословацкой Республики Томаша Масарика. Чапеку слали анонимки, угрозы, оскорбления. Смерть избавила его от застенков гестапо. Чего не смог избежать его брат Йозеф, замученный нацистами в концентрационном лагере.
Политическими пристрастиями Чапека попрекали до конца жизни. Припоминали все – и то, что он демократ, и то, что антифашист, и то, что друг Масарика. А Чапек старался не обращать на это внимания и создавал свои бессмертные новеллы, посвященные, казалось бы, обыденным вещам, но благодаря писательскому таланту преподнесённые ярко и необычно.
Чапек увлекался многими вещами. Помимо флоры и фауны, даже слыл экспертом в области ковроведения. В частности, коллекционировал ковры. Коврам посвящены замечательные рассказы «Редкий ковёр» и «Восток». Любил собак и кошек, да. Правда, воспитывать их не умел. Подробности изложены в «Минде, или О собаководстве» и в «Дашеньке, или Истории щенячьей жизни». Если судить по ним, истинными хозяевами жизни были усато-полосато-тявкающие, а номинант Нобелевской премии, - скорее, послушным исполнителем их воли. И уж конечно нельзя не упомянуть об увлечении фотографией! Рассказ «Человек и фотоаппарат», посвящённый борьбе начинающего фотографа с непослушной техникой, актуален и по сей день.
За 22 года писательской деятельности Чапек создал 44 книги. Романы, пьесы, статьи, рассказы и сказки. Разумные, чуть лукавые, впечатляющие и душевные. Созданные бесконечно талантливым и глубоко больным человеком.
Даже те читатели, которые хорошо знакомы с книгами Карела Чапека, часто не знают, что он большую часть своей жизни был болен болезнью Бехтерева. Не знают, потому что он мужественно относился к ней и скрывал те трудности, которые у него возникали. Люди общались с ним больше четверти века, но только после его смерти они узнали от других, что у Чапека постоянно болел позвоночник — даже днем, причем часто боли были почти невыносимы. Он болел больше двадцати лет и даже ни разу не заикнулся, не то чтобы показал, что он болен...
Болезнь Карела Чапека началась еще перед первой мировой войной. В воспоминаниях его сестры Гелены Чапековой «Мои любимые братья» описывается, как обоих ее братьев — Йозефа и Карела — должны были после начала войны забрать в армию. Йозеф страдал сильной близорукостью и поэтому мог быть освобожден от службы. Он и сестра Гелена стремились убедить Карела, чтобы тот симулировал ишиас, лишь бы он не забыл «где у него, что должно болеть». Симулировать Карелу Чапеку было не нужно: «У меня и без того уже долго болит верхняя часть позвоночника, и чем дальше, тем сильнее...» Гелена потом вспоминает: «В армию его не забрали, он не мог нормально двигать головой, и папа (отец их, Антонин Чапек, был врачом) послал его на обследование в больницу. Это было странное, почти не известное заболевание — последовали все новые и новые обследования, и сомнений не осталось — речь шла об исключительно редком заболевании...»
Супруга писателя Ольга Шайнпфлюг вспоминает, что Карел Чапек никогда не хотел говорить о своей болезни, а если уж и приходилось, то, как можно меньше: «Сидит она где-то в позвонках и иногда вызывает страшную боль, она требует огромного терпения, но мы уже привыкли друг к другу и выдерживаем друг друга вполне сносно. Я научился считаться со своей болезнью, словно с частью своего тела, иногда бывает хуже, но бывают и дни, когда нам хорошо вместе... Нет, не жалейте меня, пусть со мной произойдет что угодно, но жалость — это то последнее, что я мог бы вынести... Мне противны мягкотелость и слабодушие. Мне противны выражения показной нежности и заботы...» Лишь в редкие моменты он давал волю болезни; когда ему было очень плохо, то он меньше писал и читал, лежал, стыдясь, на своем диване и пытался объясниться, как человек, которого застали в момент слабости: «У меня сегодня болит весь человек». Тем самым он хотел показать, что отделяет свое тело от силы духа, что его дух не имеет ничего общего с мучениями тела и слабостью.
Возможно, что ощущения, которые давала ему болезнь, трансформировались в рассуждения садовника («Год садовника»): «Если бы человек-садовник возникал с сотворения мира путем естественного отбора, то он, наверное, превратился в какого-нибудь беспозвоночного. Для чего вообще садовнику спина? Похоже, лишь для того, чтобы время от времени распрямлять ее, говоря: «Ох, ну и болит же у меня спина!» Что касается ног, их можно складывать по-разному: можно сидеть на корточках, стоять на коленях, убрать ноги под себя, в конце концов даже заправить за шею; пальцы — хороший инструмент для проделывания ямок, ладони растирают комки, а голова служит для подвешивания трубки; лишь хребет остается той неподдающейся штукой, которую садовник безуспешно пытается надлежащим образом согнуть. У садовых улиток тоже нет спины».
Будучи сам к себе твердым и безжалостным, он хотел, чтобы и другие не поддавались бесплодному самокопанию и жалости к себе: «В человеке должен быть кусок горного хрусталя, что-то гладкое, чистое, что ни с чем не смешивается и к чему ничто не может прилипнуть...»
Брат его Йозеф незадолго до своей кончины написал книгу о Кареле «Хромой путник». Заканчивается она пронзительно: «Хромой путник? ...он символизировал для меня куда-то идущего человека. Но небольшая хромота ему нипочем, может, она даже подсказывает ему, чтобы он шел не тем путем, что другие. Ба! Да он идет тяжелее и медленнее, чем многие... и наблюдает... Так из-за своей более короткой ноги, которая осложнила ему жизненный путь, в то же время жизнь кое-что ему и дала».
Автор детективно-философских рассказов, полных метких наблюдений над человеческой природой, писатель-авангардист, одним из первых описавших в художественной литературе трагедию "Титаника", переводчик французской поэзии, в том числе и Гийома Аполлинера, с которого, собственно, начался невиданный взлет чешской поэзии 20-го века, философ, многие идеи которого актуальны и в современном мире - Карел Чапек скончался 25 декабря 1938 года в Праге. По легенде, предчувствуя беды, которые грядут в Чехословакии, он отправился в храм святого Вита и целую ночь молился там в неотапливаемом огромном зале. (Чапек - скептик и агностик - вообще не страдал особой религиозностью.) После этого писатель заболел воспалением легких, и через неделю его не стало. Известно, что смерть спасла его от репрессий, последовавших после захвата Праги нацистами.
Смерть и вправду была к нему милосердной. Чапек тихо угас в своем доме, когда по городу плыл аромат медовых пряников с корицей, чешские хозяйки с особой тщательностью взбивали тесто для пражского торта, а дети распаковывали рождественские подарки. Город наводил на себя красоту, и озябшие звезды прижимались к окнам, чтобы отразиться на хвойных ветках. До начала Второй Мировой войны оставалось чуть меньше года…
… И чуть больше 25 лет оставалось до того дня, когда смешливая студентка из советской республики Азербайджан везла на память из Праги фарфоровую лохматую собачку, вазу-лодку из разноцветного стекла, панно «Памятник Шопену» и маленькую книжку на непонятном языке. Все эти вещи живы и поныне. Нет лишь писателя, чьи рассказы вдохновенно читала моя мама и ее самой. А эти нехитрые сувениры так и остались в моем доме как последнее ее «прости», влюбленное в Чехословакию.