Ну, не везло Ивану Ивановичу в жизни! И красавец, и интеллигент по душе, и эрудированный по полной программе нормальной поселковой семилетки. Мужчина на загляденье и на зависть. А вот не везло ему и всё тут. Куда ни кинь – всюду клин.
На работе ещё туда-сюда: что не по нраву становилось, он разбирался с помощью слов-переводчиков с разгневанного языка на человеческий. Скажет пару ласковых, горячих слов, смысл которых понятен даже пацаненку, и на душе полегшает.
Хорош мужик со всех сторон. Вот это обществу и не нравилось. Завидовали. Завидовали за всё. Говорили, что нрав-то у Ивана Ивановича, ай, да ну какой, как у норовистой лошади.
Мужчина и сам о нём догадывался, но не сознавался даже себе. Так иногда, пробежится у него по голове мыслишка, что вроде бы как виноватенький-то он… Пробежится, да и шмыг из головы. То ли была, то ли нет она – эта мыслишка.
Так вот он и жил кругом правый. Понятно, что сторонние люди его сторонились и не связывались. Плюнут и разотрут в ответ на его плевок. То есть всё полюбовно.
Но собственная семья выбивала из колеи. Пока детишки были маленькие, у жены времени на развлечения не было совсем, потому она слушала по вечерам, ну и в выходные дни поучения Ивана Ивановича о смысле жизни, о методах и приёмах нравного воспитания молодого поколения. Размышлял глава семейства и на другие не менее важные для человечества темы, всегда оговаривая, что если бы ему ещё маленько грамотёшки, так он бы, как минимум, стал директором завода или магазина. Ну, вот тогда-то он уж и показал бы работникам, где раки зимуют.
Жена у Ивана Ивановича попалась неблагодарная. Вместо того, чтобы плакать от счастья, что такой умница муж у неё, сидеть весь вечер с открытым ртом и слушать… слушать… Варвара (вот дали же родители имя бабе, могли бы и с мужем посоветоваться) во время беседы всё время бегала по кухне: от плиты к холодильнику, от холодильника к столу. Благо кухня маленькая, и Иван Иванович мог постоянно держать объект супруги в поле своего зрения.
Со временем он привык к её беготне и уже совсем свободно, не сбиваясь с мысли, мог возмущаться по поводу узурпации прав человечества и неправомерного распределения премии на работе.
- Да мне двойную премию платить должны, - переходя на крик, стучал кулаком по столу Иван Иванович, при этом его передний трудовой мозоль, в простонародье, живот, подпрыгивал вместе с хозяином, поддевая в полете крышку стола.
Предметы на столе, двигающиеся от воздействия паранормальной энергии расходившегося хозяина, понемногу передвигались из центра на периферию и, наверное, свергались бы в бездну бытия, но их ловко подхватывала жена и возвращала на законные места.
- За что же двойную-то? – тихо вопрошала Варвара, домывая посуду, - все работаете одинаково.
- За то, что я, Иван Иванович! – взрывался хозяин, - Я на работу пришёл, так пусть обеспечат мне двойной тариф и премию.
Возмущение на непонятливую Варвару (варвар она и есть варвар) переполняло большое естество главы семейства, ценного работника. Его лысина мгновенно запотевала от негодования. Вырвавшись из тесной кухоньки, Иван Иванович начинал метаться по двухкомнатной хрущёбе, постоянно натыкаясь на диваны, стулья, кровати…
На бегу, он учил и обучал бестолковое создание, то бишь жену, уму разуму. Просвещал на тему о собственной бесценности. Внушал, что другая женщина его бы на руках носила, и забыла бы говорить глупости, а день и ночь только бы и делала, что слушала.
Немного отдышавшись и потишав, отец семейства шёл общаться с детьми, дабы внушить им беззаветную любовь к родителю.
Чем старше становились дети, тем сложнее с ними стало вести беседы. Молодые быстрые на язык. Особенно старшая дочь. Могла же уродиться в мать. Ей бы ещё отчество дать по матери – Варваровна, и всё было бы в порядке. Тихой сапой, но гнёт своё. А подросла, так и вовсе в рот палец не клади, откусит по самые гланды.
- Вам, папаня, не мешало бы вместо пустых разговоров, книжку взять и почитать. Образовываться никогда не поздно.
И это родителю, который не спит, не ест, а о судьбе своих детей печётся.
Вот как-то в один из таких вечеров семейного общения, прямо перед наступлением Нового года Иван Иванович, как всегда увлеченно размышлял о всеобъемлющей его любви к неблагодарным ближним. Он уже подошел к благостному моменту, когда вскричав: «Я вас кормлю и пою, а вы правду слушать не хотите», надо было со всей души хрястнуть по столу рукой и разразиться тирадой о всеценности золотого человека, хозяина их жизни. Рука уже начала взмывать в нужный апогей, легкие набрали необходимое количество воздуха, слова давно столпились в луженой глотке хозяина и так и щекотали, так и щекотали, потому что просились наружу…
- Ну, предположим, не очень-то ты нас кормишь, - словно кувалдой по листу железа вдарили слова по ушам.
Иван Иванович не сразу даже понял, что произошло. Непроизвольно дернувшись, мужик подавился словами, поперхнулся. При этом воздух рванулся из легких, словно пуля из ствола ружья, перемешивая и вынося звуки.
- Ы-гы-х-хын, - прохлюпал отец семейства и дико обозрил сидевших за столом.
Дочь переросток, подперев рукой щеку, насмешливо смотрела на отца. Сын (Ого! Крупный однако!) сидел напротив, смотрел как-то изподлобья, руки… нет, кулачищи сжаты до посинения. В обозрение глаз попала их мать, тьфу ты, жена.
Сложив руки на животе, она стояла, словно памятник, за спинами отпрысков.
- Твоих денег, только на твое пиво и хватает, - снова раздались слова.
Это говорил сын. Кулаки его сжались еще сильнее.
- Ты как с отцом разговариваешь, щенок!? Я ночи не сплю, всё о вашем воспитании думаю…
- Ну, да, не спишь! – хохотнула дочь, - только от твоего храпа фонари на улице гаснут.
Хозяин семейства врезал по столу кулаком, в бешенстве рванулся с места, но не рассчитал траекторию движения, а потому зацепившись ногой за ножку стола (ох уж эти ножки и ноги) позорно рухнул на земь, стянув на себя скатерть с тарелками, стаканами, лапшой…
Гнев переполнил тонкую душу Ивана Ивановича, он выполз из-под скатерти, стряхнул с себя посуду…
- Ах, я вас не кормлю? Ну, так и кормитесь теперь сами, - взревел он, стряхивая с себя длинные полоски домашней лапши (умеет же Варвара, умеет).
Накинув на себя перво попавшуюся куртку, мужик схватил рабочий портфель и выскочил на улицу. «Домой не вернусь, - мстительно подумал он, - пусть покрутятся без меня. На коленях приползут, а я может, еще и не прощу».
Через пять минут бега рысцой вприпрыжку, ноги стали замедлять свое движение, тело начало существенно подмерзать, в голове, словно всполох сверкнула мысль: «Куда эт я бегу-то?»
Словно вкопанный остановился Иван Иванович и тут обнаружил, что одет-то как-то не по сезону, а на улице не Петровка, и совсем не ранняя осень. Ветровка, предназначенная для прохладного, а не холодного времени года, уже встала колом и оскорбленно шипела при каждом движении. Хорошо, что ботинки надел зимние. Да-а-а, и перчатки бы сейчас не помешали… Эх, надо было вначале перекусить поплотнее, а потом обижаться. И чего сегодня пустился в размышления о смысле жизни, можно было подождать немного…
Растерянность длилась секунды.
- О, наши сегодня едут на природу. Рвану-ка я с ними. Два дня, экипировку обещали, ну уж и покормить не откажутся. А там и моих совесть замучает, прибегут просить прощения.
Мелкой рысцой, стараясь не шевелить руками, Иван Иванович направился к месту сбора отъезжающих на отдых. Радости большой не испытали почему-то осчастливленные коллеги, но кое-как приодели.
…И вот сытый, в спортивном костюме идет Иван Иванович по лыжне. Лыжи легко скользят по декабрьскому снегу, только успевай переставлять ноги. Но короткие ноги не всегда успевают за скольжением, а потому являются причиной позорного падения. Чертыхаясь, выбирается прекрасный брошенный всеми мужчина из очередного сугроба. Кое-как устраивает ботинки на лыжинах, закрывает замки и поднимает голову. Вокруг расстилается голубоватое сияющее поле чистого снега. Кое-где видны щеточки прошлогоднего тысячелистника. На их макушках пушистые снеговые шапочки.
От кустика к кустику пролегли бусинки мышиных следов. Крохотные семянки березы уже прижались к белому покрову зимы. Здесь они будут поджидать весну, чтобы прорасти, если повезет.
Вспомнилась бабушка. Однажды она принесла домой горсть снега с семянками березы, показала их внуку и сказала, что они похожи на птиц.
Присев, Иван Иванович стал рассматривать березовые семена. Они и вправду были похожи на маленьких птиц: вот два крылышка, а тут головёнка. «Ты погляди-ка, птичка! - подумал про себя мужик. - Зачем тебе сюда было прилетать? Летела бы куда-нибудь подальше, мир бы посмотрела. А то сейчас валяешься тут под ногами никому не нужная».
Стало жалко себя. Вот он, как эта птичка, только что валялся в снегу брошенный, всеми забытый. Ведь никто не удосужился даже поинтересоваться, как он тут. Унеслись по лыжне, и будь здоров. А ты тут валяйся в сугробе, замерзай один.
Мужчина в цвете лет оглянулся и, вздохнув, стал разворачивать длинные неуклюжие деревяшки с загнутыми носами. Лыжины наступили одна на другую, и Иван Иванович всей массой снова рухнул в сугроб. Взлетевшие клубы снега с удовольствием облепили лицо и тут же принялись таять, стекая холодными ручейками за шиворот.
«Ну и семья мне досталась, - стонал Иван Иванович, поднимаясь на четвереньки и снова падая, потому что лыжины почему-то не хотели быть параллельными, а всё норовили встать крестиком, - выгнали родного отца из дома, выкинули как не нужного котенка. Загнали в лес, замерзай, отец!»
В этот момент лыжины вдруг встали так, как и положено им быть и резво покатились под горку. Размахивая руками, горе спортсмен не знал, что делать. Он, как тот профессор из фильма про Штирлица, лет двести уже не катался на этих лыжах.
Мысли разлетались в разные стороны, в голове осталась только одна: «Как затормозить?» потому что летел наш герой прямо на лыжную базу. Деревянное крыльцо приближалось слишком быстро…
Спас от абсолютного крушения снеговик с лихо надетым красным пластмассовым ведром. Большой, толстый, рот до ушей, он принял в свои объятия обиженного на весь мир человека, набив холод за шиворот, в рукава…
Встав на четвереньки, Иван Иванович не мог понять: почему он ничего не видит?
Потрогал голову и обнаружил на ней пластмассовое ведро...
Лыжи мирно лежали неподалеку, они словно ждали, что их сейчас наденут. Палки лыжные красовались на вершине горки, а куски снеговика, разнесенного вдребезги, рассыпались до самого крылечка беленого домика базы.
Захотелось домой, в тепло, на маленькую кухонку, по которой туда-сюда бегает жена.