Начало:http://www.proza.ru/2015/06/14/951
Респонденты подмечали за старцем особенность, типично сформулированную в словах Г.М.Ревиной, знавшей его в послевоенные годы по Ленинску: «Знаете, а у него привычка одна была. Если в храме около него оказывался ребенок, старец обязательно приобнимет его, по головке и по плечикам погладит, приласкает. А ребятишкам, ведь, один раз сделал хорошо, два, а они потом так и бегают вокруг тебя.
Картина – старец и стоящий около него ребенок, заглядывающий ему в лицо, – так и стоит перед моими глазами».
Почти такое же описание даёт Е.М.Дробышева, подростком общавшаяся со старцем в деревне в годы войны: «Батя… всех детей поглаживал по головке и постукивал по спине. Угощал нас леденцами, кусочками сахара или ещё чем-то. Этим его самого угощали, а он сам не ел, детям раздавал» (док. № 36). А.М.Чайка почти повторил её слова: «Я был тогда маленьким, батька Сергий со мной особо не общался, по головке погладит, даст чего-нибудь сладенького из того, чем его самого люди угостили» (док. № 38).
Не приходится сомневаться, что старец глубоко сопереживал детям, которые в обесцерковлённой стране росли в бездуховной среде. Родителям было исключительно опасно приобщать детей к вере. Это считалось контрреволюционной пропагандой, за которую, как уже говорилось, могли наказать по ст. 58, п. 10 УК РСФСР (от 10 лет до расстрела). Родители в Бога верили, а мы из-за школьного воспитания как-то нет, – говорила В.П.Селихова. – Пошлют нас родители в церковь святить пасхи и крашеные яйца. А нам, думаете, до них? Мы бегаем, играем, потеряем, бывало, и пасхи, и яйца. Это что, мы в храме побывали?» (док. № 1).
Обладая духовным зрением и даром предвидения, С.Е.Евстигнеев не мог не видеть печальных результатов «детской политики» советской власти.
Это для загипнотизированного коммунистической пропагандой современного обывателя «счастливое детство» в СССР является аксиомой. Очевидцы же видели другое, о чём даёт представление письмо из Советского Союза, опубликованное в 1931 г. за границей.
Тайный автор объясняет, почему в социалистической стране такое огромное количество абортов, чего раньше не допускали российские женщины.
Он пишет: «К аборту прибегают …потому, что нигде ничего нельзя достать, ни пелёнки, ни бумазейки, ни одеяла, ни чулок, ни сапожек – не во что ребёнка ни завернуть, ни одеть, нечем писать, нет мыла,– ничего.
Хотя «детская» выдача и существует, как особая. Но всё это – такой минимум, что на нём не просуществуешь. Ко всему этому и большой денежный недостаток. Все бьются, работают в две смены, лишь бы приработать побольше, и всё же ни масла, ни яиц, ни чаю в обиходе не имеют. И отцы и матери – все на работе, дети без присмотра на улице. Поэтому распущены невероятно, от первой ступени до вузов…. Такая безграмотность у всех, такое невежество, нечто ужасное, и притом полное непонимание того, что они ничего не знают, не умеют ни говорить, ни писать, ни читать прилично. Всем им кажется: и так ладно!»
«Великий вождь» Сталин с не менее «великими» соратниками из Кремля и территориальных комитетов коммунистической партии, создавшие вышеописанные условия для детей и их родителей, лично повинны в резком сокращении рождаемости.
По подсчётам 1910 г. учёного Д.И.Менделеева, в России к 1950-му г. должно быть 500 млн. человек. Однако, россиян и в XXI в. – менее 150 млн. Опросив в 90-е гг. XX в. почти 150 человек по проблемам коллективизации и раскулачивания, мы обратили внимание на то, что респонденты 1900-20-х гг. рождения были из многодетных семей (7-10 чел.). Сами же респонденты имели уже только трёх и очень редко пятерых детей, а их дети 1930-х – 1950-х гг. рождения, увы, только один – два ребёнка.
Для автора и читателей того тайного письма причина такого явления сверх очевидна. «Технические успехи, – пишет автор, – суть жалкая и постыдная мишура…, за нею гнездится подлинная и притом безысходная нищета, в которой физически и нравственно гибнут миллионы людей….
Вот подлинная характеристика экономического положения в этом социальном рае, где «нет ни капитализма, ни безработицы». Прямо не знаешь, как жить. Ничего нет». Коммунистическая власть, таким образом, оказалась преступной и перед современниками и перед потомками. Она преступна перед Россией. Из-за неё,прав А.И.Солженицын, мы и потеряли XX век.
Можно представить, с какой печалью смотрели на детей из 30-х годов те, кто обладал духовным даром предвидения, как старец Сергий, или аналитическими способностями учёного, как, скажем, П.Б.Струве. Этот замечательный российский учёный, изгнанный Лениным из России, писал об уничтожении русской культуры в душах обманутых детей, которые, как он пророчески писал, потом будут служить коммунизму. Эти обманутые дети, выросшие до пенсионеров, в 1993 г. проголосовали за возвращение коммунистов к власти, сделав Государственную Думу коммунистической.
И даже в XXI в. пятая часть российских избирателей голосовала за коммунистов (выборы 2011 г.), открыто считающих Ленина и Сталина национальными героями, убеждённых в правильности политики советской власти, не желающих пройти покаяние перед народом.
К счастью, нам встречались и не приемлющие коммунизм. «Жили они тяжело. Папа у них умер рано, осталось шестеро, – рассказывала Н.Г.Сафонова, родившаяся в 1955 г. – Всё зерно большевики выгребут, увезут, а ты оставайся голодным. Не хочу я добром вспоминать коммунистов»
Признаться, опрашивая людей, общавшихся в своё время со старцем Сергием, мы сознательно не задавали респондентам вопросы об их жизни в колхозах. Из-за неизбежных в этом случае эмоций мы опасались смещения в их рассказах акцента на бытовые сюжеты. Но, как говорится, слов из песен не выкинешь. Респонденты сами сбивались на характеристику своего тяжёлого труда в колхозах. При этом надо учесть, что их собственная жизнь проходила в военное и послевоенное время, и разрушительной катастрофы коллективизации и раскулачивания они,в отличие от родившихся в нулевые и десятые годы XX века, сами лично уже не наблюдали.
В.Б.Евдокимова, родившаяся в 1946 г. и знавшая труд в колхозе лишь начиная с хрущёвской «оттепели», говорила о своих родителях: «Как же они много тогда работали! Если бы только – в колхозе. Их ещё в трудовую армию забирали, а подростков – в ФЗУ. Они работали кто на пороховом заводе, кто в шахте. Деньги им, кажется, вовсе не платили, работали за еду. Они и сбегали. А их за это – в тюрьму» (док. № 18).
Современному читателю, не знающему изыски советской трудовой повинности, необходимо пояснить, что такое ФЗУ, о которых у него, скорее всего, имеются представления как о «кузнице кадров рабочего класса». Это была действительно «кузница», но с невольническим оттенком. ФЗУ – это школы фабрично-заводского ученичества, куда мобилизовывали на 3-4 года молодежь с 14 лет, определяя её на казарменное положение. Хотя это называлось «обучением», но фактически это был бесплатный детский труд. Подросток за еду и одежду работал эти годы на государство.
Известны фото, изображающие подростков, стоящих у токарного станка на ящике, чтобы дотянуться до рычагов управления станком. Они являются олицетворением не энтузиазма, как эти фото обычно интерпретировались в советское время, а свидетельством принудительного детского труда в СССР. После окончания училища человек не имел право самостоятельно определять место своей работы. Он был обязан отработать 4 года по государственному распределению. В 1940 г. ФЗУ переименовали в ФЗО: школы фабрично-заводского обучения и ремесленные училища. С 1959 г. они стали профессиональными училищами, без мобилизации, но с обязательной двухгодичной отработкой.
Одной из таких «фэзэушниц» и была Е.Г.Сидорович, кого, как уже упоминалось, от суицида спасло явление старца Сергия. Она рассказала: «В 1941 г. или 1942 г. меня мобилизовали в ФЗО и определили на работу в шахту им. Орджоникидзе в Сталинске. Я работала подземной мотористкой, газомерщицей, запальщицей. Работали по 12 часов…. Однажды в шахте обвалилась кровля, и убило сразу 17 человек. Их похоронили на территории шахты. Покойникам – цветы, музыка, знамёна и всё на свете.
А мы, 17 фэзэушников, очень испугались и решили убежать. Закопали свои документы и убежали. Нас не поймали сразу. С трудом, за месяц, я добралась до дома, лицо, руки, ноги обморозила. До весны меня не беспокоили. Мы картошку сажали, когда за мной приехали. Папа уже дома был, с фронта приехал. Он с ними дрался, говорил: «Меня садите в тюрьму, а её не отдам. Не за то я воевал. У меня шесть детей. Хоть режьте на куски, а дочь не отпущу». Меня обманом забрали. Сказали папе, что увозят меня назад на работу в Сталинск. А сами меня – на суд, и в тюрьму. И разговаривать не стали. …Мы что, преступники какие?! Почему нас так! Таких, как я, на суде было 55 человек. Всем нам дали по пять лет» (док. № 23).