Листы разорванного дневника.
Дрянное утро….
Холодные, мутные капли дождя разрывают весенний, чистый воздух. Падают на длинную деревенскую, изрезанную глубокими ямами дорогу, на зеленые листья тянущихся вверх в небеса деревьев, на теплое одеяло травы, в канаву, в которой еще догорают угли вчерашнего огня. Полоса дождя растянулась от одной стороны горизонта, до другой. Ни один из солнечных, горячих лучей не касается земли, так как не может пробиться сквозь толстую стену серых облаков. Ветер, грозный ветер, брат дождя, племянник бури, он громко завывает на опушке сгустившегося, задумавшегося черного леса, каждое древо которого гнется и громко стонет от сильных ударов злого, свирепого ветра.
Крыши всех, припавших к сырой земле, деревянных изб с покосившимися окнами, стали мокрые, грязные. И дым, который вырывается наружу из печей, сливается с облаками и становиться одной из частей огромной утренней картины. Дорога совершенно пуста, на ней нет ни единого человека, ведь обычно каждый день много людей ходит за хлебом, молоком в магазин иль к источнику из которого течет чистая, прозрачная, как слеза девушки, вода, а тут дождь. Лишь редкий собачий лай, и звук железной цепи слышится за окном.
Я, вытащил из ящика стола, старый, пожелтевший от времени дневник, сидел, перечитывая его парепаные листы, перебегая глазами со страницы на страницу. Это был дневник неизвестного мне человека, но по начертанным на внутренней стороне первой страницы дневника, инициалам и по почерку, без труда понял, что это дневник девушки. Дневнику было лет шестьдесят, семьдесят на вид и не всем его страницам суждено было дожить до сего дня.
Страница первая….
На первой странице выцветшими черными чернилами были написаны слова, которые говорили о личности владелицы этого самого дневника, из них я узнал то, что девушке шел двадцать первый год от роду, она проживала в городе, название которого, к сожалению, стерлась со строк страниц, её имя мне тоже было неизвестно.
«Здравствуй дорогой дневник, ты, как мой единственный и преданный мне друг, должен знать о том, какая великая беда пришла к нам в город, эта беда зовется везде одинаково, имя её – Война. Утром сего дня фашисты вошли в город на огромных, железных танках, стали поджигать дома простых людей, собирать их на главной площади нашего города, и, ставя на колени их по трое, по пятеро человек в шеренгу расстреливать из автоматов, не щадили ни стариков, ни детей. Изрядно поглумившись над жителями, они прекратили, сказав всем разойтись по домам, объявив о том, что город является захваченным освободителями из Германии. Мы с матушкой тоже стояли на площади и с ужасом в глазах видели все издевательства немецких уродов». Эти слова были словами начинающими дневник, они были настолько проницательными, что произвели на меня должное впечатление. – «Мы зашли в хату, я увидела у мамы на лице слезы, они стекали по лицу. Я ни чего не став говорить ей, села у окна и увидела, как немцы стали собирать молодых парней, которые могли представлять им серьезную угрозу. Они гнали их как быдло и говорили о том, что те с данного момента принадлежат немецкому государству и работать они будут на него. Когда они открыли двери дома Федора Валентиновича Грядько, то послышались выстрелы, возле порога упало два немца, на груди их я успела заметить кровавые пятна, но тут другие немцы ринулись к избе и закрыли собой обзор. Тут послышались звуки знакомого мне голоса дяди Федора, он стал кричать сыну своему о том, чтоб тот открыл огонь. Вновь послышались выстрелы. «Сдавайтесь, сдавайтесь, а иначе заживо сожжем» - прячась за обозом, стал кричать фриц, послышался ответ Сережки, сына дяди Феди – «Сдохни тварь немецкая». Главный, ну, тот, что у немцев, отдал приказ одному своему подчинённому зажечь дом. Огонь захватил дом полностью в считанные мгновенья, тут из пылающего дома выбежал Сережа, его спина горела, лишь успел он сделать несколько шагов по земле, как в него была выпущена пулеметная очередь. За горящими стенами раздался вопль дяди Феди, он длился не долго, и вскоре замолк. Дядя Федя мужественно погиб, не сдавшись в плен немецким оккупантам. Так, дорогой дневник, нас врасплох и застала суровая война». Этими словами и закончена была первая страница. «Суровая война» - слова, которые одушевляют войну, говоря о ней, как о ком-то живом.
Я закрыл дневник, ограничившись одной страницей из жизни девушки, посчитав то, что на сегодня хватит. Положил его в свою черную, кожаную сумку, в которой лежали толстые тетради с записями военных лет, письма военнослужащих с фронта домой к своим близким и родным. Встал из-за стола, за которым я читал дневник, зашел в прихожую, обул кеды, накинул куртку и, открыв дверь, вышел на улицу, закрыл дверь, провернул дважды ключ и пошел по мокрой дороге, минуя избу за избой, наступая в лужи, по мне моросил дождь. Дошел до остановки, сел в белую старую маршрутку, которая довезла меня в ближайший небольшой город до самого места моей работы. А работал я в газете – журналистом.
- Вот же погодка сегодня нелетная. – Сказал мне Артур, мой друг, бывший одноклассник, а нынче и такой же рядовой журналист, как и я, когда я, поднявшись по ступеням крутой лестницы на третий этаж, зашел в кабинет. – Небо разрыдалось слезами, так и ноет, ревет.
- Да, полностью с тобой согласен, хоть в телегу воду собирай. – Ответил я, сидевшему за компьютером в своих прозрачных, смешных на вид, очках, Артуру, вытаскивая из сумки и ложа на свой стол дневник.
- А, это тот самый дневник, который тебе привез Женя с раскопок? – вопросительно сказал Артур, взглянув на мой стол и увидев дневник. – Ну, что ты, начал его читать? – продолжил он.
- Да, это тот дневник я уже начал читать. – Сказал я.
Действительно, этот дневник привез мне Женя, друг по студентчиским годам моим. Мы с ним только на разных факультетах учились: я на журналистическом факультете, а он, на археологическом. Он часто привозил разные документы мне с места раскопок, так произошло и в этот раз. Приехал он ко мне на своем черном джипе, который ему его богатый отец подарил, зашел ко мне в кабинет и говорит:
- Темик, здоров брат, я тут тебе работу привез, мы на раскопках нашли. Хочешь узнать тайну военных лет? – молвил, улыбаясь, он мне, и протягивая тот самый дневник.
- Здоров, конечно, хочу, спрашиваешь еще, это же мое хобби. Я скажу даже больше тебе, раскрывать тайны, это моя профессия.- сказал я ему, вскоре он ушел, оставив дневник мне.
- О чем идет речь в дневнике? – Отдавая мне в руки чашку с только что заваренным, горячим кофе, произнес Артур.
- Да, что я тебе буду рассказывать, ты лучше послушай начертанные, небрежной рукой, слова.
- Поставив чашку с кофе в сторону, я взял в руки поржавевший от времени дневник и стал читать.
Страница вторая….
«Солнечное утро. Лес, что распростерся за последней избой деревни, шуршит и греется в теплых солнечных лучах, озеро реет маленькими волнами, которые разбиваются о камыши, вырывающиеся из воды, как скалы вырываются из земли и тянутся в небеса. Небо голубое, голубое, на нем ни единой тучи. По деревни ходят немцы со своими автоматами. Сегодня, они в шесть часов утра, собрали двадцать самых сильных мужчин с деревни, погрузили их в большой, разорванный осколками пуль, ЗИЛ и, сказав им о том, что они быдло и ничтожество, отправили работать в Германию. Женщин, стариков и детей они ни трогали.
Когда пришла мама, то она сказала мне, что нам предстоит на наших пшеничных полях работать во благо Германии. Я не могла поверить её словам, в голове промелькнула мысль, ну, неужели нашу золотую пшеницу придется отдавать каким-то мразям, а самим жить за сто двадцать грамм хлеба в день. Я верю, что скоро придут наши советские войска, прогонят фашистов в самую глубокую впадину мира и оставят их там гнить. Мама успокаивает меня, говорит, что скоро все кончится, дорогой дневник мне так хочется верить её искренним, ласковым словам».
- Да, страшно, верно, было этой девушке, ведь её застала война в самом начале жизненного пути, она, можно сказать, только начала делать первые шаги по извилистым дорогам судьбы, а тут сразу яма, в которой она могла остаться навечно. – Произнес Артур, внимательно слушавший каждое слово молчаливого дневника.
- Надеюсь, что в следующих страницах я узнаю о том, удалось ли её выжить в суровых условиях войны или нет. – Сказал с нахмуренными бровями я и продолжил говорить, прикоснувшись губами к кружке и делая глоток с неё. – Кофе, к сожалению, остыл, какая жаль.
- Налей новое. – Усмехаясь над моей курьезной оплошностью, молвил Артур.
- Ты не смейся, лучше скажи, что у тебя там нового, о чем ты сейчас пишешь статью? - Спросил, наливая в кружку новое кофе, я.
- О звездах, о бесконечно млечном пути.
- Да, хорошее это дело, о звездах писать.
Страница третья….
«Проснулась от громкого гула самолета. Открыв глаза, посмотрела в окно, там я увидела, как черные железные птицы стали слетаться с серого неба, которые прибило как корабли в нашу гавань призрачным, сильным ветром, садясь на дальнем от деревни поле. Их шесть или семь, ну, вообщем целая стая. Звук крутящихся винтов звучит, словно жалостливый клик этих самых птиц. Прилетели в нашу деревню десантники из Германии. Они что-то лопотали по-своему, по-немецки, я их голоса не разбирала, это мама может их речь разобрать, а я лапоть в этом деле. Сказали нам, что мы будем передеслоцированны в германию. Анюта, моя близкая подруга, отказалась от того, чтоб в Германию ехать, «Нет, ни поеду, ни поеду я в вашу берлогу». – Кричала она хриплым монотонным голосом. Один из немцев тогда схватил её сначала под руку, а за тем за рыжие длинные волосы и потащил её волоком по земле в старый полуразрушенный, забитый свиным навозом сарай. «Мразь, я научу тебя сейчас учить дырявую Германию, будешь молиться с этого момента за славу Германии, будешь дышать во благо Германии». – Стал говорить обозленным, громким голосом. Он открыл двери сарая и кинул Анюту на мокрый пол свинарника, закрыл изнутри дверь. Из сарая послышались дикие вопли Анюты, она словно разрывала утреннюю тишину своими криками, немец все смеялся над ней. Вскоре вопли перестали, слышны, быть всем. Из сарая вышел изрядно потрепанный немец, он ехидно улыбался, взял папиросу в зубы и задымил её, глядя на серые облака. Я, подождав пока он, отошел от сарая подальше, побежала к Анюте. Когда я вошла в сарай, то увидела маленькую беззащитную девочку, которая лежала на свином «дерьме» и громко плакала, не переставая. Её платье было все изорвано на мелки кусочки. Я отвела Анюту в её дом. Когда на черной машине в деревню приехал командир немцев, то он узнал об утреннем происшествии и подозвав к себе того самого немца, достав из кобуры пистолет, выстрелил ему прямо в висок. Приказал прикопать его на опушке леса, не ставя креста». - Эти слова были написаны на третьей странице дневника. Читал я их, не скрывая слез на лице. Это было ужасом войны. Ужасом, который был рожден в умах людей. – Думал я.
Страница четвертая….
«Ржавые лучи солнца осветили мою избу. Я всю ночь не спала, не отходила от железной кровати, на которой спала Анюта. Я не могла даже представить себе того, что творилось в душе у нее, какие поганые, мерзкие чувства завязывали петель на ее сердце. Дорогой дневник, не знаю, доживу ли я до завтрашнего дня, поэтому обязана признаться тебе в том, что у меня сердце тревожно в груди бьется, чувствую, что скоро что-то нехорошее случится. Сегодня мы семь часов без единого передыху работали под палящими лучами солнца. Ох, же и устала я, ноги отваливаются. Сегодня на поле случай смешной вышел, Мотька серпом пшеницу резала, резала, а за ней немец шел, так вот, он её обошел, стал спереди и кричит её – «Быстрей, быстрей русская баба, работай быстрей», - ну, Мотька и стала быстрей, да так быстро, что немцу по ноге его и засадила серпом. Немец как стал орать, да так жалобно, пискляво, как маленькая девочка, у которой бублик отобрали. Мотька серп назад вытаскивать стала, а он ни как не лезет, ну тогда немца окончательно паника хватанула.
- Погибаю, погибаю, русские убили. – Орал на всю деревню, истекающий красной, лиловой кровью, немец. Он молодой, совсем молодой, ему лет семнадцать на вид, вот он и не мог сдержать чувство боли в душе.
- Да, подожди ты, проклятый, не ори, дай серп вытащу, а то сгниет от крови твоей ядовитой. Стала говорить Мотька, наклонившись к ноге фрица.
Когда Мотька вытащила с ноги серп, то взяла и сняла с пояса свой разноцветный платок и перевязала туго-натуго окровавленную рану. Один немец сел на велосипед, посадил на багажник раненного фрица, сказал ему: «Держись Ганс», и они покатили по пыльной дороге.
- Ой, девоньки, что ж с ним будет? – Взявшись за голову руками, сказала Мотька.
- Нога не попа, завяжи да живи, вот и ему завяжут, и еще бегать будет как козел горный. – Сказала, смотря на удаляющийся от поля все дальше и дальше велосипед с немцами, тетя Лена. Все засмеялись. Вскоре мы продолжили работать. И так до самой ночи.
Страница пятая….
На пятой странице дневника мне открылась внешность той девушки, которая написала этот дневник. Вместо слов, я увидел вырезанную ножницами середину листа, в которую была вшита черными толстыми нитями фотография. Это была маленькая, поблекшая от времени, фотография, на которой были изображены три молодые девушки, снизу была надпись: «Слева – Вера Фирсова, посередине – Наденька Тельнова, справа – Я».
Лишь взглянув на девушку, которая стояла справа, можно было потерять голову от любви. Ведь внешность её была поразительна: красавица с большими глазами, с длинными, черными ресницами, с заплетенными в косу, касающимися спины волосами, с маленькими губами, с веснушками на носу, смотрела с фотографии прямо на меня. Невозможно оторвать взгляд от её великолепной внешности.
Страница шестая….
«Утренняя гроза и дикие вопли грома разбудили меня. За окном шел ливень. В горле моем было сухо, я очень сильно хотела, есть, ведь сто двадцать грамм хлеба не хватает, чтоб нормально поесть. Мама говорит мне о том, что я сильно исхудала. «Скоро ветром будет сдувать тебя» - сказала днем мне она, я лишь пожала плечами.
Сегодня Ванечка, маленький шестилетний мальчику Ванечка, братик Веры, решил нам помочь, сказал, что сможет украсть у немцев для нас банку тушенки. Вера сказала ему, чтоб он прекратил этот разговор и даже не смел, этого делать. «Ты представляешь, Ванюша то, что они с тобой сделают, если поймают тебя». – Сказала она ему.
Я ни чего не могла поделать, голод уже одолевал страх. Ваня развернулся и пошел в другую комнату, но увидев меня, стоящую в проходе, всю иссохшую, бледную, он побежал на улицу. Там уже после прекратившегося дождя работали немцы. Я обернулась, посмотрела в след ему, окликнула – «Ваня, ты куда?», но он, ни чего не ответил. Он побежал в ту сторону, где немцы рыли окопы, готовясь к обороне. Немцы, верно, знают, что скоро придут наши советские войска и освободят нас. Я заметила, как Ваня стал перебираться от сарая к сараю, чтоб его ни кто не увидел. Все в поту, работают с железными черенками лопат, и маленький Ваня воспользовался этим, он забежал в, оставленную в одиночестве, палатку и стал рыскать там, в поисках хоть какой-нибудь еды.
Вдруг в сторону палатки пошел один из немцев, его руки были все в грязи, он размахивал этими руками, шел быстро, не останавливаясь ни на минуту. Он вошел в палатку, я услышала, как он стал кричать: «Что ты тут делаешь?». Ванечка стал отвечать: «Пустите дяденька, пустите». Немец вывел его из палатки и стал говорить всем: «Смотрите ребята, у нас маленький крысенышь завелся, тушенку ест. Ну, а как мы обычно поступаем с крысами, которые воруют еду?». «Мы отрезаем пальцы лапки, которая тянется к чужой еде». – Сказал высокий, стройный немецкий парень, воткнув в землю железную лопату и оперевшись на неё.
Немец поставил на лужу пенек, взял, стоявший подле дома, острый топор и толкнул Ваню к пню. – «Руку, ложи руку свою мальчишка». – Молвил Ване он.
Я выбежала из хаты, побежала в сторону немцев, ведь там собирались казнить Ваню.
- Стойте, стойте, лучше меня, лучше мне руку, он ни в чем, ни виноват, он же маленький, совсем маленький. – Стала кричать я, бежав изо всех ног в сторону Вани. И замахнувшийся топором в небо немец, опустил его вниз.
- Что ты сказала? – посмотрев на меня и оглядев снизу доверху, сказал он мне.
- Лучше мне руку, Ваня ни в чем не виноват, мне руку отрубите, а его оставьте в покое.
- Смело, а не боишься, что и в правду отрублю тебе руку?
- Мне не страшно за судьбу маленького человека вступиться своей жизнью. Я готова. Руби мне руку. – Молвила, протягивая чистую свою руку в сторону стоявшего с топором немца.
- Раз ты такая бесстрашная, то я прощаю малого, а ты мне нравишься со своим нравом. Пускай берет банку и уходит прочь, а ты останься, побудь здесь, с нами. – Пробормотал на немецком он. И засмеялся.
- Да нет, я пойду верно.
- Ты останешься с нами. И ни каких «Нет».
Я стояла рядом с ним, он стал носить в окоп бревна. До самого вечера я находилась рядом. За тем, он подошел ко мне и сказал, чтобы я пошла с ним. Я послушно сделала это и пошла за ним. Он завел меня в одну из тех хат, в которых обосновались немцы. В каждой комнате сидело по три, четыре немца, которые играли в шашки, спали. Но он завел меня в ту комнату, в которой не было, ни кого. На столе, который был расположен в дальнем от двери углу, стояла двухлитровая бутылка спирта. В другом же углу стояла железная кровать, на которой были перьевые старые подушки.
- «Как тебя зовут?». – Спросил, отодвигая стул из-под стола и показывая глазами своими мне на то, чтобы я села, у меня он.
- «Меня зовут ….» - ответила я, вежливо приняв просьбу немца. Я не осталась в стороне и тоже спросила у него о его имени.
- «Я Ганс, просто Ганс, расскажу тебе немного о себе, я из Берлина, мне двадцать два года…». – Он рассказал мне о себе вкратце и мне он показался вежливым, хорошем парнем, но это оказалось не так. И лишь только он закончил свою повесть о себе. Встал из-за стола, подошел ко мне сзади, взял со стола бутылку спирта, подошел с ней к шкафу с прозрачными стеклами, за которыми, на дубовых полках стояли стаканы, он взял один из них и, развернувшись, подошел ко мне.
Он налил в стакан спирт, подошел к порогу комнаты, зашторил её, прикрыл старенькой дверью и подойдя вновь ко мне, он громко и четко молвил мне. – «Пей».
«Что»? – Спросила я.
«Пей и не спрашивай, пей до дна, вы же русские, вас ни что не страшит, ты тоже смелая, красивая, но это тебя не спасет от участи смерти, которая, в конце концов, вас всех настигнет.
«Я не пью». – Сказал с дрожью в голосе я, что разозлило Ганса, и тот схватил меня за волосы, ударил лицом о стол, разбил мне нос. Кровь стала течь мгновенно, но это не остановило Ганса, и тот продолжил издеваться надо мной. Ударил второй раз о стол головой. Стол повторять – «Пей мразь, пей, а иначе чья-то мама не дождется сегодня своей дочери, которая противится мне и не хочет выпить за здоровье мое.
«Я выпью Ганс, конечно выпью, только не трогай меня, пожалуйста, я очень тебя боюсь». – Сказала я, взяв в руки стакан, и буквально проглотив все его содержимое.
«Не могу обещать тебе то, что не трону тебя, мне очень трудно сдержать себя от такой красоты. – Молвил он, стараясь нежно вытереть с моего носа красную кровь, которая не переставала течь. Ганс своей ладонью взял меня за волосы, я не двигалась, боясь того, что если дернусь, то он мгновенно перережет мне горло. Он водил своей рукой по моим волосам медленно, за тем, он наклонился к моей щеке и поцеловал её, за тем поцеловал меня за шею,
- «Ганс… ты, где Ганс»? - окликнул его один из немцев из другой комнаты.
- Я здесь Боди, я здесь. – Ответил, обернувшись в сторону другой комнаты, Ганс.
- Иди, тебя подполковник завет, злой он что-то сегодня, думаю, это на счет того, что мы не успели выполнить дневной план. – Кликнул Боди.
- Сиди здесь, вернусь, чтоб ты была на этом самом месте. =- Сказал мне Ганс, грозя мне пальцем. – Если ты уйдешь, то я тебя убью потом.
Я кивнула головой и отвернулась от него. Сидела на стуле за столом, смотрела на настенные часы и считала секунду за секундой, как бы прощаясь с прошлым и приветствуя будущее. Прошло минут двадцать. Тут в комнату вбежал Ганс и стал орать:
- Гребаные Русские, уроды, вы все уроды, твари, работать они не умеют, я заставлю вас работать.
- Что-то случилось? – Робко спросила я у Ганса.
- Что случилось, что случилось, а случилось то, что вы Русские на свет родились. – Сказал он, схватив рядом стоящий стул и замахнувшись на меня, ударил меня прямо в живот одной из его ножек. Я почувствовала боль, меня охватил страх. – Помогите, помогите. – Стала кричать я. Мимо моих глаз мелькало лишь разъяренное лицо Ганса с его злобным взглядом. Он стал бить меня в живот ногами, не останавливаясь, стараясь забить до смерти.
- Да ни кто не поможет тебе в этом мире. – Стал кричать он на меня.
Я стала плакать, закрывши глаза от неимоверной боли. Вскоре я потеряла сознание….
Продолжение следует...