Начало:
http://www.proza.ru/2015/06/15/626
Целый «прейскурант» якобы преступлений, за которые советская власть давала людям бешеные сроки, представила землячка старца Е.И.Белова (Звонкова), рассказавшая: «У нас на копке картошки одна женщина спрятала пять картошенок... дали ей пять лет. А Лену за одну турнепсенку посадили, дали 10 лет. …Братова жена попала в тюрьму уже после войны… работала в швейной мастерской… была беременной. У них одна женщина унесла домой юрок ниток, её поймали, но за один юрок посадить было нельзя. Тогда написали, что она украла 200 метров ниток. Дали пять лет. А сноха из лоскутков, которые у них оставались, сшила ребёнку пелёночку. Один лоскуток величиной с носовой платочек у снохи нашли подшитым в подкладку (донёс кто-то), дали пять лет. В 1952 г. в тюрьме Лариска родилась» (док. № 54).
Иной читатель захочет оправдать эти издевательские порядки советской власти войной с немцами. Но, во-первых, он должен знать, что такие меры были введены в августе 1932 г. и дополнены в 1940 г., когда войны не было. Во-вторых, ещё два с половиной десятилетия назад (1914-1918 гг.) Россия воевала с тем же самым противником (немцами), а подобных законов и в помине не было. В то время любой россиянин признал бы это за издевательство над людьми, и уж точно, в ответ последовало бы какое-то революционное действие, организованное необязательно даже революционерами. Государственная Дума, газеты и просто приличные люди выразили бы решительный протест.
Да, к тому же, люди тогда жили в православной вере с её – «не укради» и в полном материальном достатке. Не воровали: совестно было. С утратой веры моральные ограничители пришлось заменить полицейской угрозой: «нельзя – посадят». Крайняя материальная нищета, настигшая людей в связи с коллективизацией и милитаризацией народного хозяйства на нужды мировой социалистической революции, толкала народ на физическое выживание с помощью приворовывания.
«Работали, работали, никаких радостей! – вспоминала М.М.Балакина (1927 г.р.). – А тут ещё голод! Это как же так? В войну голода не было, а после войны мы голодовали. Да ещё как голодовали! Уже не воевали, а ничего не было. Куда всё шло? Дадут 300 г хлеба на день, а что на них наработаешь? Мы снопы вязали. Обуть нечего, босиком по стерне зажваривали. Ноги все в крови…. По 2 тысячи снопов навязывали» (док. № 27). «Меня всё время на работу гоняли, – говорила В.Н.Зайцева (1927 г.р.), – в колхозе заставляли работать. За неё нам ничего не платили. Центнер или два, если достанется, на всех работников в семье за целый год, – это разве плата?» (док. № 42).
«На работу гоняли» – характерное выражение бывших колхозников. Его следует интерпретировать в качестве объективного свидетельства принудительного труда, существовавшего в СССР. Советские горожане (школьники, студенты, инженеры, врачи, строители, шахтёры, металлурги и проч.) использовали слово «гоняли» для обозначения своей ежегодной занятости на полевых работах (севе, прополке, покосе, уборке картофеля, капусты и пр.), куда их организованно отправляли весной, летом, осенью.
«Не люблю я коммунистов, – категорично заявила Т.Г.Денисова (1917 г.р.), которая неожиданно перешла с повествования о старце Сергии на политику. – А за что их любить? За то, что они у нас отобрали лошадей и коров. Все загребли! Когда забирали у нас просо, то даже веничком подмели просыпанное. Маленький мальчик говорит: «Оставьте мне хоть на блины». Куда там! Забрали и бутыль с керосином. Её отец купил, на всю зиму запасся.
Забрали даже прялку с остатками кудели. Утащили и лён, намотанный на круг. Нам, говорят, он нужен на верёвки. Всё забрали! Отца посадили! Брата посадили! Зятя посадили! За что? Ведь они работяги были! Сами дом построили, хозяйство вели. У нас и всего-то было 2 коровы и 3 лошади. За что садить? Нашли преступников! Через дорогу соседи жили. Они сошлись: у него сын был, у неё – дочь. Объединили свои хозяйства, и стало у них 5 коров, 6 коней. У них всё это забрали, а их тут же расстреляли. Вот что делали коммунисты! И теперь я буду за них голосовать? Я на коммунистов смотреть не могу! У мамы была сестра, которая в 15-летнем возрасте получила один год тюрьмы за то, что из-под снега собирала в поле колоски. После отсидки она пришла молчаливая, ничего потом не рассказывала» (док. № 51).
У писателя А.И.Солженицына есть размышление о том, что люди почему-то безропотно сдавались чекистам, когда те за ними приезжали ночью. А нет бы, сокрушался писатель, хотя бы – табуреткой их по голове. Вот, если бы все, как отец Евдокии Сидорович, оказывали им сопротивление! С ними, конечно бы, расправились. Но люди были бы, думается, другими, а не такими равнодушными к чужой и даже к своей беде, и, тем более, к стране.
«Тяжело народ жил! – убеждённо говорила А.Я.Лукьянова. – Но почему-то ещё не может отступить от той жизни. Некоторые даже хвалят её. А я не могу её хвалить. Я видела и коммуну, в которую всё притащили и тут же съели. Я видела репрессии, я видела, как разрушали церкви, как выгребали зерно, как оставляли детей голодными. Как можно хвалить колхоз, в котором давали 200-300 грамм на трудодень! Нет, ту власть я не хвалю» (док. № 11). «Да и то сказать! – восклицала В.В.Козловская (1925 г.р.). – Сколько мы пережили, сколько работали! У меня, вот, нога дважды вывихнута на работе, рука два раза ломана, глаза резаны, геморрой, гастрит, да что там…. Откуда быть здоровью с нашей тяжёлой работой? Ангел и спасает» (док. № 49).
Слова З.И.Иохим собирательно отразили рассказы респондентов о матери- альном положении советских людей в годы жизни старца (до 1952 г.). В её запальчивых словах отразилась правда, тщательно скрываемая советскими историками: «На что он жил, спрашиваете? Он жил на траве, как и все мы. Ведь питались травой, как скотина. Пойдём по лугам, по буграм, по логам. Находим щавель, медунки, саранки, слезун. Что росло, мы всё ели» (док. № 21).
В.О.Черкашина, родителей которой раскулачили на Украине, выслали в Ленинск-Кузнецкий, а в 1937 г. расстреляли отца, вспоминала: «Мама не раз говорила: «Господь нас спас от голодомора, поселив в Сибири». Ведь в наших украинских краях голод страшный был, сколько людей умерло! Голод-то тот искусственный был. Ведь в этот год такой хороший урожай был! Зачем его за границу вывезли? Да ладно, вывезли. Ведь хлеб и в море кидали, чтобы Украину задушить голодом. У меня двоюродная сестрёнка сбежала с Украины, прибежала в Сибирь, рассказывала, какое людоедство было. Это в прямом смысле людоедство» (док. № 62).
А.З.Жеребцова (1929 г.р.) провела горький алгоритм тяжёлой жизни своего поколения: «Сначала люди недовольны колхозом были, силой же загоняли, палочки получали, работали бесплатно, ничего на трудодень не получали. В 50-е годы стали деньгами платить, лучше пошло, потом люди дома стали строить, а тут перестройка всё перестроила» (док. № 25).
Е.М.Дробышева на наш нарочито наивно поставленный вопрос о праздничной выпечке искренне возмутилась: «Из чего паску было печь ? Откуда у колхозника мука? Какая паска? Дадут 300 грамм хлеба такого, что вы его сейчас в руки побрезгуете брать, а мы ели. Говорите, – из творога? Мама держала корову, но молоко сдай, масло сдай, свинью заколол – шкуру сдай, мясо сдай, сало тоже сдай, яйца – сдай, шерсть настриг – сдай – всё сдай. Говорили – война! Она закончилась, а налоги остались. Куда всё шло? Правда, в 50-е годы хоть мука появилась. Тогда и паску стали стряпать» (док. № 36).
Для советского человека, хотя бы чуть-чуть осведомленного о советской истории, вопрос об отсутствии муки у колхозника – обыденный, поскольку колхозник ассоциировался с крайней бедностью. Для дореволюционного русского человека этот вопрос был бы абсурдным, ибо все знали, что мука есть у того, кто её и производит, то есть – у крестьянина. Про начало 50-х гг. А.А.Трошина говорила: «Одна старушка сделала лепёшку из теста и мёда (вы же знаете, его тогда было не достать)…» (док. № 45).
Современному читателю, которого школа и телевидение по-прежнему воспитывают на ура-достижениях советской власти, порядок цифр, приведённый Р.И.Тишкевич, конечно, покажется невероятным. Но, увы, так было! Она говорила: «Ульяна, как инвалид войны, получала в 1964 г. пенсию 8 руб. Мне странно, что вы переспрашиваете: «Сколько-сколько!»? Да не восемьдесят, а именно восемь рублей! Говорите, что ваши студенты не верят вам про такие пенсии? Тогда скажите им, что колхозник тогда получал: кто 6 руб. пенсии, кто 7 или 8 руб., а кто – и все 12 руб. Мой свёкор Федор Максимович в 1964 г. и получал эти 12 руб., всю жизнь (до 80-ти лет) отработав деревенским кузнецом. Хлеб стоил тогда 14 коп., бутылка водки – два двадцать.
А, вот, сколько стоило мясо, не знаю. Мы его тогда не покупали и не ели. Для нас это тогда была невообразимая роскошь. А то, что скотину держали (у нас корова была), так всё в налог и отдавали – мясо отдай, молоко 220 литров сдай. Папа пришёл с фронта в 1943 г., а в 1945 г. умер, осталось нас четверо детей. Мне было восемь лет, а сестре девять с половиной, мы ходили людям полы мыли, пололи, чтобы котелочек картошки заработать» (док. № 37).
Это как же коммунистам надо было так хозяйствовать, чтобы для русского
крестьянина не стало хлеба, и он, как о само-собой разумеющемся, говорил, «откуда у колхозника мука?» (Е.М.Дробышева), или мясо стало «невообразимой роскошью» (Р.И.Тишкевич), а мёда «не достать» (А.А.Трошина)! И если отсутствие муки у Дробышевой можно «списать» на войну, то чем объяснить «роскошь» мяса для жены деревенского ветеринара Тишкевич в 1964 г., а также постыдную пенсию Ульяне – инвалиду, защитнику Отечества?
Это было глумление советской власти над народом. И без свидетельств очевидцев этот цинизм коммунистической власти История, видимо, забудет. Народ уже забыл! Потому и голосует за возвращение социализма. А услужливые историки, литераторы, журналисты, кинематографисты, учителя и другие подобные «инженеры человеческих душ» коленопреклоненно формируют миф о социалистическом рае, в который – де надо бы вернуться. Вернуться и потерять из-за коммунизма ещё одно столетие.
Угроза возвращения к исторически несостоятельной системе возникла в связи с тем, что российский народ не прошёл покаяния за то, что допустил безбожную власть, «забыв» собственное участие в уничтожении священников («кулаков», «врагов народа» и др.), доносах на соседа, расстрелах соотечественников, восхвалениях московских и местных коммунистических вождей. Осознание личной вины и признание её перед Богом (а для неверующих хотя бы перед людьми) является первым шагом человека к исправлению и как бы гарантирует от повторения ошибок. Через покаяние индивидуума идет очищение всего общества. По словам епископа Кемеровского и Новокузнецкого Аристарха , «покаяние в содеянных грехах – это наш личный подвиг, без которого мы духовно мертвы». Увы, на этот подвиг в России способными оказались очень немногие.
В шахтёрских городах Кузбасса в 30-50-х гг. было принято только что полученную спецодежду («спецовку): фуфайки, куртки, брюки и прочее – носить, как выходную одежду. На танцах в клубах запросто можно было встретить иную модницу в новенькой фуфайке. На поясном фото старец Сергий как раз и сфотографирован в такой ухоженной шахтёрской спецовке, сшитой из грубой ткани, видимо, кем-то подаренной. В первой половине 50-х гг. только у фарцовщиков (по тогдашней терминологии – «спекулянтов») в Кузбассе можно было купить: бельё (комбинации, панталоны), мужские полупальто («москвички»), джемпера, чулки, зимние платки и другие необходимые вещи. Люди жили, мягко сказать, очень бедно.
До самого конца исследования мы были уверены, что по странному стечению обстоятельств сохранился лишь единственный дом (Стариковых в Хрестиновке), в котором бывал и неподолгу жил С.Е.Евстигнеев. Всех остальных домов уже не существует, в том числе и по ул. Капитальной в Ленинске-Кузнецком, из которого, по утверждению племянницы старца В.П.Селиховой, его хоронили.
Из бесед с Р.М.Ревиной, Ю.Д.Евстигнеевым, В.Е.Холодных, А.А.Трошиной, Т.ГДенисовой выяснилось и другое место его проживания в Ленинске. А.А.Трошина дала точное описание расположения дома, куда её 9-летним ребёнком привела монахиня матушка Макрина. «Батюшка жил недалеко от церкви, – говорила она. – От неё справа шёл переулочек, и по нему, слева по тропиночке, стояла избушка, где он жил» . И хоронили его, судя по всему, именно из этого домика.
Не реализовалась и наша потаённая мечта со временем восстановить развалившийся по виду брошенный дом Стариковых в Хрестиновке, стены которого «помнили» старца. Вот почему мы так настойчиво и долгое время безуспешно разыскивали дочерей Сергея и Надежды Стариковых. Наконец, нашли. Но Валентина Сергеевна (док. № 67), посмотрев на фото того дома, сказала, что это не их дом, а соседей, у которых старец не бывал.
При выяснении вопроса «почему с батей ночью молились», мы засвидетельствовали ещё одну раскрытую респондентами советскую «тайну». «Так, днём же работали!» – восклицали они в один голос. «Тогда ведь у колхозников ни выходных, ни праздничных не было», – разъясняли респонденты особенность колхозного трудового законодательства.
Так через повествование о старце Сергии читатель узнаёт, что в СССР в 20-40-е годы праздничными считались дни: 9 января (в честь Кровавого воскресенья 1905 г.), 21 января (траур по Ленину), 1, 2 мая (в честь мировой социалистической революции – «День международной солидарности трудящихся»); 7, 8 ноября (в честь Октябрьской социалистической революции 1917 г.). Однако колхозники и в эти дни обязаны были работать (считалось, они «работали на себя»). Первый формальный обязательный выходной для колхозников случился в декабре 1937 г. на выборах депутатов по новой Конституции, принятой 5 декабря 1936 г.
Для сравнения, по закону Павла I (1796-1801 гг. правления) российские крепостные крестьяне должны были работать на помещика не более трёх дней в неделю.
Интересно, с удивлением или уже без такового, читатель воспримет утверждение респондентов о том, что они работали в колхозе с детства? А ведь детский труд в СССР будто бы был запрещён. Е.М.Дробышева рассказывала: «Вот я и работала с малолетства. Вместо пятого, шестого и седьмого класса я плугарила со своим крёстным. Потом на комбайне работала штурвальным. Это что – детство? Детства и радости не было не только у меня» (док. № 36).
Об этом же – и её односельчанка П.Н.Гурова: «Хотя мне было 14 лет, но я тогда уже работала за взрослую. Нас заставляли работать. И работали мы от темна до темна. Солнце всходит, а мы уже на работе, солнце село, мы пошли с работы. Я и клейтон раньше крутила. Ох, тяжело это было делать» (док. № 24). «Знаете, как трудно было нам, девчонкам, на клейтоне работать, – говорила её ровесница З.И.Иохим. – Он такой большой, ручка – высоко, мы едва до неё дотягивались. Подпрыгнем, повиснем на ручке, а вторая девчонка – с другой стороны. Устанем, помечтаем – вот бы батя пришёл, помог. А он и приходил – то ли специально приходил, то ли шёл мимо. «Давайте я вам помогу», – ну, и начнёт крутить, не остановишь» (док. № 21).
Так жили и работали не только дети колхозников, но и дети рабочих. «В 1944 г. я с 15 лет тачку с песком катал, уже в шахте работал, золото добывал. У нас на прииске все дети работали, особенно летом. Как жить?», – вспоминал А.А.Казанцев (док. № 67).
Слова бывшей «фэзэушницы» и узницы советских лагерей Е.Г.Сидорович (1926 г.р.) могли бы претендовать на итоговые для её поколения: «А в 1948 г. вышел указ об амнистии, сняли с нас всю судимость. Мы же ни за что сидели. Вся молодость ни за что и прошла: пять лет в шахте работала, два года в тюрьме сидела… Тяжёлая, очень тяжёлая была у меня, да у всех нас, жизнь» (док. № 23). Такими же итоговыми могли быть и слова П.Н.Гуровой (1929 г.р.): «Знаете, я жизнь прожила, но за всю жизнь путёвого ничего не видела» (док. № 24).
Да и другие респонденты говорили примерно в таких же интонациях, хотя, повторимся, мы специально не задавали вопросы об этой стороне их жизни, опасаясь их отвлечения от главной нашей темы. Слова А.З.Жеребцовой (1929 г.р.) «работала в колхозе, как конь» и слова М.М.Балакиной (1927 г.р.) «работали, работали, никаких радостей» – можно, пожалуй, отнести к каждому нашему респонденту (док. № 25, 27).
А от рассказа Ю.Н.Гуслева (1943 г.р.) о своих набожных тётках веет какой-то мрачной подытоживающей безысходностью от всей советской истории: «Сыновей тетя Наташа вырастила, выучила, институты они закончили. Она сама вина в рот не брала, а сыновья запились, вышли на пенсию и запились. По помойкам ходили с бродягами, бутылки собирали, пропали. Один из них даже на похороны жены не пришёл. И у другой её сестры сыновья запились» (док. № 57).
Ответ на вопрос, почему люди много работали, тяжело жили и в конце «запились», заключается в словах умудрённой 94 годами жизни А.Я.Лукьяновой: «Да и то сказать, 70 лет народ долбили, он и отучился правильно себя вести». Она же внесла и оптимизм, сославшись на предвидения старца: «Он наперёд много предсказывал, всё видел. Придёт, скажет: «Не унывайте, крепитесь, всё переживётся. Всё потом пойдёт по своему руслу» (док. № 11).
После провала коммунистической системы в 1991 г. Россия, как и предсказывал старец, действительно вернулась в своё русло. Но за 70 лет социализма россияне успели прочно забыть либеральные ценности: что такое частная собственность, что такое свободный труд на свободной земле, что такое достоинство человека, не имеющего от государства материальной зависимости и прочее.