Отец. три войны и два гулага. повесть

                ОТЕЦ

                ТРИ ВОЙНЫ
                И               
                ДВА ГУЛАГа

                Повесть


   Перед тобой, читатель, не автобиография, как таковая, а личные воспоминания моего отца, а так же близких и родных ему людей, о самых сложных, жизненных эпизодах короткой, но очень тяжёлой жизни. Три войны  - гражданская, финская и отечественная - с двумя ранениями и увечьем, два ГУЛАГа с туберкулёзом легких и всё это за 57 лет жизни. При этом, постоянное желание и стремление быть честным и справедливым по отношению к себе и окружающим, учиться и постигать глубины познания на фоне очень непростой первой половины ХХ века.
                * * *

     - Бригада, кончай работу. Пришла вагонетка «Смена». Не задерживай. Скорее собирайтесь наверх. Сейчас спустится сменная бригада, - зычным голосом прокричал бригадир, перекрывая шум отбойных молотков и скрежет вагонеток по ржавой колее.
     - Опять наверх в мороз. Сколько можно. Туда-сюда, туда-сюда. В этот тридцатиградусный мороз. В бараке холодина, ватник примерзает к стенке, - захныкал самый молодой в бригаде Женя Ухналёв. Только неделю, как семнадцатилетнего паренька прислали в бригаду. – В шахте теплее.
     - Молодой ещё. Помыкайся, дорогой Женичка, закалишься и на морозе. А что делать? Смена идёт, место надо уступить. Половину суток работаем, половину отдыхаем.
     - Может молодёжь и права. Договориться с начальством, и останемся в шахте, пока морозы не кончатся, - вставил слово электрик.
      - Помолчал бы, электрик. Ты вообще в бригаду не входишь, и не командуй тут, - сердито бросил бригадир.               
      - Я вот тут прикинул и получается, что мы выигрываем больше двух часов на смену, если бы сменная бригада согласилась, мы бы оставались в шахте, отдохнули бы. Еду нам присылали бы в обеденное время, а не после смены через восемь-девять часов, - настаивал электрик.
     - Ладно, поговорим наверху, - закончил разговор бригадир.
      Разговор «наверху» был длинным и часто перерастал в скандал, доходило, чуть ли, не до драк. Один  за другим доводы электрика отвергались бригадиром, начинали споры с самого начала или продолжались, прервав их очередной отправкой на работу. Доводы электрика базировались на точных расчётах, а не на каких-то умозаключениях.               
     - Ну, подумайте, уважаемый товарищ Попов, могу ли я вас называть товарищем, - начинал с бригадиром очередное обсуждение работы в шахте электрик.   
     - Конечно, можешь, я же не лагерное начальство, чтобы меня обзывать «гражданин начальник». Меня можешь кликать просто Павел. Кстати, как тебя величать, а то «электрик», «электрик».
     - А величать меня Семён, Семён Карп, с вашего позволения.
     - И давно ты электриком стал, Семён Карп? – недоумённо спросил бригадир, понимая, что «электрик» не совсем простой электрик.
     - А с того самого, как меня загребли на вок- зале в Москве в марте 1948, когда ехал домой в Ригу, - ответил Семён.
     - По какой же статье тебя осудили? – продолжал вопросы Попов.
     - Удивительно, но меня не судили. Просто арестовали, как английского шпиона и сказали, что статью мне пришьют в лагере, - улыбнувшись, ответил Семён.
     - Брось морочить голову, так не бывает. Раз арестовали, то и судимость была, и статью бы пришпандорили.
     - Я и в лагере, когда меня определили в ВоркутЛаг, спросил, какая же у меня статья. А мне ответили, что посидишь и без статьи.
     - Сколько же тебе срока дали?
     - На мою настойчивую просьбу мне ответили, что будешь сидеть, пока надо. Вот и сижу, «пока надо». 
     - Ладно, разберёмся. Есть у нас такой Авербах, начальник по воздуху, большая умница, он докопается до истины. Он многим помогал. Так на чём мы остановились?
     - А остановились мы на том, что живём, если такую жизнь можно назвать жизнью, в лагере, а работаем на шахте, как вы знаете лучше меня. Три раза в сутки посменно  до тысячи человек стоит на тридцатиградусном морозе битый час, пока всех по фамилиям не пересчитают, каждого прошмонают с ног до головы. Потом шкандыбаем по ледяной дороге в мороз до шахты километра полтора-два в полной темноте, если это утром или вечером, в сопровождении солдат с автоматами и собаками, доставить до шахты, сдать - опять после шмона - всех по счету,  получаем заряженные аккумуляторы и ждём смены. Спускаемся в забой, приспосабливаем инструмент и только тогда начинаем работу. На всё про всё, кроме работы, уходит часа два-три, а то и более. Мороз, злые, голодные. Какая там работа, пока войдём в ритм, половина смены проходит.
     - Ты беспокоишься за производительность труда. Война уже закончилась давно. Это в войну нас брали на цундер – мол, за Родину за Победу. И мы вкалывали. А теперь тянем срок, когда отпустят, неизвестно? - укоризненно ответил  Попов.
     - Поговаривают, что за перевыполнение плана будут улучшать питание? Если - правда, то стоит подумать о некотором перевыполнении плана, а это возможно, если начальство пойдёт нам навстречу и разрешит оставаться в забое после смены, пока не закончатся  морозные дни, - пытался убедить бригадира Семён.
     - Вот над этим подумаем. Но в шахте можно задохнуться от угольной пыли, саму смену еле выдерживаем, - парировал Попов.
     - А мы поговорим сначала с Авебахом, сможет ли он в зону отдыха в забое подать больше воздуха, - ответил Семён. – Вы обещали рассказать про самого Авербаха.
     - Ты сначала расскажи про зону отдыха в забое. Откуда ты её взял?
     - Найдём просторное место в забое, вдали от вырубки, отгородимся от пыли каким-нибудь тряпьём и  обустроим зону отдыха. – уверенно ответил Семён, хотя он себе очень отдалённо представлял, как это всё создать в грязном запылённом забое.
     - Курить в забое запрещено. Клозет где нам             
там найти?
     - Бросите курить на зимний период. А клозетить будут наверху, не каждый же час бегают в туалет!
     - Как это так, что на каждый мой вопрос у тебя готов ответ? – спросил Попов.
     - Не совсем так. На каждый ваш вопрос у меня тут же рождается ответ. Вот в чём сила дискуссии, сила вопросов и ответов. Так рождается истина. Насчёт Авербаха?
      - Да, про Авербаха. Он начальник отдела вентиляции. Умный, очень симпатичный, но твёрдый. Сел он в лагерь, вернее, посадили, на десять лет ещё в 1937 году, из старой когорты. Незадолго до конца срока его осудили снова, придумали «создание в лагере троцкистско-бухаринскую вредительскую организацию». Целую группу судили, любили создавать группы осуждённых. Был суд, прокурор и защитники, не было только самого дела. И вот, в таких экстремальных условиях Авербах проявил волю, ум и мужество. Он был без защитника, вступил сам в открытую схватку с обвинителями. Как ему удалось - непонятно, но он вышел победителем. Его оправдали. Уникальный случай в лагере. Его отпустили на волю без права выезда из Воркуты и назначили на ответственный пост начальником отдела вентиляции на нашей шахте, особо опасной по метану. (Шахта выделялась на фоне остальных шахт Воркуты интенсивным выделением газа из пластов угля. Были даже попытки закрыть шахту, но она давала большое количество угля высокого качества. После остановки главных вентиляторов, что случалось часто из-за отключения электричества, все должны были покинуть шахту в течение не более получаса. В забое круглосуточно находились постоянно газомеры – обученные люди со специальными лампами, измеряя уровень метана. Если уровень метана превышал два процента, то немедленно поступала команда всем покинуть шахту, пока не продуют и очистят шахту от метана. При уровне метана около девяти процентов, при малейшей искре, происходил взрыв страшной силы. Все шахтёры, уцелевшие после взрывной волны и обычных завалов, погибали мгновенно от угарного газа от одного вдоха, - примеч. Автора).
      Авербах первоклассный специалист и хороший организатор. До него на шахте случались разрушительные взрывы с многочисленными жертвами. Авербах превратил свой отдел в ритмично и чётко работающий механизм и полностью исключил взрывы на шахте. Авторитет его на шахте абсолютно непререкаемый и он умеет постоять за своих сотрудников, вступает всегда в схватку с операми и начальством, - продолжил бригадир.
     - Думаю, что он нам поможет. Познакомь
меня с ним, - попросил Семён.
     - Хорошо. Как только подвернётся случай, обязательно познакомлю.
     Недолго пришлось ждать встречи с Авербахом. При очередной поломке вентиляции в шахте, явился сам начальник и быстро наладил работу вентиляции, он действительно хорошо знал всю систему и хорошо ориентировался в возможных неполадках сложной системы шахтного вентиляционного оборудования.
     - Уважаемый Моисей Наумович, - обратился Попов к освободившемуся от наладки вентиляции начальнику, - я вот хотел вас познакомить с нашим новым электриком, у него есть дельное предложение по работе в забое.
     - Интересно, электрик и предложение по работе в забое, - заинтересованно спросил Авербах.
     - Он и по собственно забою внёс дельное предложение. Предложил рубить уголь не сверху вниз, а снизу вверх – вначале, а потом немного сверху вниз. Получается исключительно хорошо, быстро и с хорошим выходом угля.
     - Почему же вы об этом не доложили шахтному начальству? – переспросил Авербах.
     - Мы сами ещё не до конца опробовали новый метод. Он не такой уж простой, нужен навык и сноровка, но результат ошеломляющий.
      - Быстро показывайте вашего рационализатора, - заторопил Авербах бригадира.
     - А вот он, здесь – рядом.
     -  Здравствуйте, уважаемый… , как вас величать?
     - Семён Карп, электрик в забое, вот недавно
прикомандирован к бригаде Попова, - ответил Семён.
     - Давно вы работаете электриком? Где работали, где учились? – засыпал Авербах вопросами Семёна.
     - Сразу и не отвечу. Работаю электриком со дня ареста, с марта 1948 года. Закончил Одесский институт связи, работал в нескольких местах технологом, преподавателем, морским инженером. Много чего было в жизни.
     - Теперь ясно. А откуда техника добычи угля? – продолжал задавать вопросы Авербах.
     - Долго рассказывать, но если кратко, то в своё время я разрабатывал теорию сдвига, а угольные пласты - типичный образец сдвига.
     - В двух словах можете мне объяснить, в чём суть вашего метода, - заинтересованно спросил Авербах.
     - Впервые я увидел, как рубят уголь совсем недавно. Мне ответили, что так рубили всегда – киркой, сверху врубаются в угольный пласт и отковырывают от него кусок угля. Так же теперь рубят, вгрызаются в угольный пласт отбойным молотком в нескольких местах и выламывают кусок угля. Я предложил сначала снизу просверлить несколько отверстий недалеко друг от друга, а потом сверху сделать пару отверстий под углом и… береги ноги, а то отваливается большой кусок угля. Вот, пожалуй, всё, если кратко.
     - Это же гениально, срочно доложу начальству, да вы просто молодец, - почти выкрикнул
Авербах.
     - Но дело в том, что мне хотелось бы с вами поговорить о другом предложении, - перебил Семён начальника вентиляционной службы, придержав его за рукав, - извините, - отдёрнул руку электрик.
     - Ничего. Говорите, я вас слушаю, - спокойно ответил Авербах.
     - Может быть продолжим этот разговор наверху. Мы скоро кончаем смену, - предложил Карп.
     - Хорошо. Я вас вызову к себе в кабинет, - сказал Авербах и пошёл к подъемнику.
     Семён с интересом рассматривал кабинет начальника отдела вентиляционной службы. Не- большая комната обставлена была скромно: стол с двумя тумбами, стул, сейф, шкаф в углу у противоположной стенки с книгами и папками бумаг. А книги-то – по шахтному делу, по вентиляции, справочники, словари. Только недавно сам Семён имел почти такой же кабинет, как начальник технического отдела у него были книги по радиооборудованию, электротехнике, различные справочники и, конечно, словари. Ему показалось, что это было совсем в другой жизни, тысячи лет тому назад. Он нежно поглаживал корешки справочников, словарей, желая ощутить их настоящую жизнь, а не видение.
     - Разговор наш будет  коротким, там за окном уже строится ваш отряд для отправки в лагерь, - поторопил Семёна Авербах.
     Семён быстро начал говорить про морозы, скудную пищу, плохую одежду, холод в бараках.
     - Короче, я сам знаю всё это не понаслышке. Суть? - поглядывая в окно, проговорил Авербах.
     Семён пересказал всё то же самое, что говорил Попову, и про производительность труда и про дополнительное питание и про улучшенное воздухоснабжение шахты. Слушал начальник отдела внимательно, пристально всматриваясь в лицо «электрика». После того, как он услышал в шахте про изменение технологии рубки угля, он уже ничему не удивлялся, слушая из тех же уст про то, чтобы оставаться в шахте после смены.
     - Хорошо. Я поговорю с начальством шахты, посмотрим, что они скажут, - провожая Семёна до двери, - быстрее, там кончается перекличка. 
     Разговор Авербаха с начальником политотдела получился какой-то странный. Как только начальник отдела вентиляции произнёс первые слова, что, мол, бригада Попова хочет остаться в забое после своей смены, потому что… политотделовский начальник не дал договорить и начал так кричать, топая ногой, что он не допустит за- бастовки, тем более бунта на шахте. Он немедленно отрубит всем головы, попытавшимся устроить на шахте забастовку. Это им не какая там капиталистическая страна, чтобы устраивать забастовки. Начальник орал во всю глотку, не давая никому вставить хоть слово.
     - Немедленно идём мы в забой. Эта бригада               
работает сейчас? – орал начальник политотдела, – трёх охранников с оружием и боевыми патронами, моего заместителя и вы, как вас называть – начальник по воздуху.
     Вся кавалькада двинулась к подъемнику, а тот как раз и не работал, заели тросы.
     - Давно не работает шахтный подъемник? – зло спросил начальник политотдела дежурного.
     - Да, час, наверное, разбирают полиспасты, заканчивают уже, - отрапортовал дежурный.
     Начальник политотдела, заложив руки за спину, вставив их в рукава тёплого овчинного тулупа, быстрым шагом сновал туда-сюда перед ремонтируемым подъёмником. Наконец подъёмник заработал, проделали два пробных подъема и спуска, и вся группа опустилась в шахту.
     - Быстро к забою, где работает эта взбунтовавшаяся бригада, я им покажу забастовку, они у меня увидят небо в алмазах.
     За вторым поворотом от ствола группа во главе с начальником оказалась почти у самого места вырубки угля бригадой Попова.
     - Кто главный из охраны, - спросил начальник политотдела.
     - Я, - ответил один из охраны, - сержант Петрович, Андрей Петрович.
     - Фамилия как?
     - Я и говорю – Петрович.
     - Передай всем остальным, оружие наготове,                стрелять на поражение при первой же моей ко- манде по бригаде. Понятно? Охранники вперёд,               
а мы будем сзади, так надёжнее.
     - Так точно, стрелять на поражение по бригаде, - чётко повторил сержант. 
     Вооружённые охранники с автоматами наперевес, передёрнув затворы, двинулись вперёд, а за ними и остальное начальство. При виде такой вооружённой охраны, бригада прекратила работу, все сгрудились вокруг  бригадира. Наступила мучительная пауза. Все стояли, как вкопанные и молчали, бригада с ужасом на лице, а начальство с негодованием и злостью.
     - Кто бригадир, выходи вперёд, - закричал начальник политотдела.
      Бригадир Попов сделал шаг вперёд и замер на месте. Остальные остались на своих местах.
     - Вздумали бастовать, - неистовым голосом прокричал начальник, - всех расстреляем, - ещё громче, срывая голос, зашипел он. – Мы вам покажем, где раки зимуют, всех расстреляем, не будем искать зачинщиков, вы все заодно. Думаете, что в забое можно отсидеться? – крик начальства перешёл в рёв, он топал ногами, поднимая угольную пыль, его толстое лицо залилось красными пятнами, на губах выступила белая пена.
     Помощник начальника политотдела, наклонившись к нему, прошептал на ухо, что, мол, предыдущий начальник политотдела тоже пытался кричать на бригаду в забое, что всех расстреляет, за невыполнение плана отгрузки угля и оказался лежать с отбойным молотком в груди.
     - А что с бригадой?
     - Её всю расстреляли, а вас прислали на его место. Лучше завтра вызовёте каждого в отдельности в свой кабинет.
     Начальник зло посмотрел на своего помощника, круто развернулся и зашагал в сторону шахтного подъемника. Вооружённая охрана, отступая, пятясь назад, последовала за начальством. Уже наверху Авербах досказал начальнику политотдела о том, что не успел договорить. Выяснилось, что бригада и не собиралась бастовать. Но было уже поздно. Никакие разговоры и уговоры с подробным расчётом на руках, пытались доказать начальству о том, что это может повысить производительность труда в зимнее время года, не дали результатов. Через некоторое время, когда страсти улеглись, Авербаху удалось на пальцах разъяснить шахтному начальству о преимуществах нового метода рубки угля по методу Карпа. Начальник шахты никак не мог понять, как это какой-то электрик предложил совершенно новый метод вырубки угля. Прежний метод был отработан и применялся на всех шахтах СССР. Новый метод реально повышал добычу угля на 20-30%. Неслыханно, без каких-лидо технических средств, на том же оборудовании, повышалась добыча угля. Приказом по шахте электрику Семёну Карпу полагалась двойная порция еды до конца срока отсидки, а бригаде, которая первой освоила этот новый метод, полагалась полуторная норма питания на три следующих года.
                * * *
                КРАТКАЯ СПРАВКА
                ГУЛАГ

     Эта «Краткая справка» появилась, когда книга фактически была закончена. Автор начал перечитывать книгу и обратил внимание на то, что шахта, заключённые, их труд, выглядели чуть ли не лубочной картинкой. А ГУЛАГ (Главной управление исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключения) и вся система в СССР арестов, лишения свободы и всех прав многих миллионов людей, превращение их в бесправных и бесплатных рабов, является самой страшной былью в истории человечества. Новое поколение не знает или не хочет знать о тех кровавых, страшных годах сталинско-хрущёвско-бержневского террора против своего народа. У него, у этого нового поколения, замыленые глаза подвигом Гагарина, «передовой» наукой и, вообще, «по ракетам и балету мы впереди планеты всей».
     Первый официальный документ Советской республики, которой от роду было сего 18 месяцев, декрет подписан Калининым 15 апреля 1919 года «О лагерях принудительных работ», узаконивший лагерную систему и принудительный труд. Это положение сохранилось в СССР на десятилетия, хотя менялась структура, подчинение, но суть осталась – лагерь и принудительный труд. Первое упоминание о ГУЛАГе, как о «Главном управлении лагерей» относится к 1931 году. Были ещё всякие другие названия принудительного применения к людям: ссыльные, выселенные, переселённые, интернированные, репатриированные. Эта категория миллионов людей не относилась к осуждённым. Только один перечень принудительного переселение целых народов с их семьям из мест постоянного проживания, приводит в ужас: Северный Кавказ – ингуши, чеченцы, карачаевцы, балкарцы; Крым – крымские татары, греки, болгары, армяне; из Прибалтики; из Грузии – турки-месхетинцы, курды, хемшилы, иранцы; калмыки; Черноморское побережье – греки, «дашнаки», турки-месхетинцы; из Молдавии; ОУНовцы; и многие другие – всего более 2 миллионов человек. Перебрасывали эти народа, как скот, в товарных вагонах на тысячи километров от их места проживания в Казахстан, Дальний Восток. Многие старики и малые дети погибали в пути. Людей в большинстве случаев оставляли в местах без жилья, еды, воды.
     По разным оценкам специалистов, пользующихся ещё не полностью рассекреченными архивными данными, за период с 1930 по 1953 годы, было осуждено порядка 50 миллионов человек, из них порядка 20 миллионов прошли через лагеря. Около 1 миллиона человек было расстреляно, кроме тех, кто погиб от пыток или покончил жизнь самоубийством, не менее 6 миллионов прошло через ссылки. Счёт вели на миллионы, миллион туда, миллион сюда. А что такое миллион людей? Это просто цифры. Попробуйте, для интереса, просто посчитать до миллиона без перерыва на сон, еду и отдых: 1, 2, 3, 4 и т. д. до миллиона. У вас уйдёт не менее 15 суток. А люди – где каждый человек, это целый мир – Вселенная.
     История ГУЛАГа – это страшная история СССР в разбитых судьбах миллионов людей, расстрелянных, замученных, умерших от голода, репрессий, болезней. Десятки лет проведших на угольны шахтах, на рудниках по добыче урана, олова, меди, никеля, на вредных химических предприятиях, лесозаготовках и всё это, в основном, на Крайнем севере, Дальнем Востоке. Людей, потерявших своих близких, здоровье и надежду на жизнь, история детей, оставшихся без родителей в детских домах тюремного типа.
     Подводя итог «краткой справки», отметим, что создание целой системы исправительных учреждений-лагерей, был одной из самых жестоких ошибок Советской власти. Трудно дать точное определение их назначению: улучшение тюремной системы – цинично, «новаторский» вид наказания – исторически невежественно, «идеальную» систему запугивания, устрашения, страха – наиболее вероятно. Но ГУЛАГ был неиссякаемым источником бесплатной и бесправной рабочей силы, страной рабов и их охранников, которые, по словам Михаила Жванецкого, временами менялись местами.
    
                * * *
      Авербаху удалось перевести Семёна на другую работу. У Карпа открылся туберкулёз лёгких. Он оказался в отделе вентиляционных работ под руководством Авербаха, в мастерской по автоматике вентиляционного оборудования.  Много усилий приложил Авербах, убеждая начальство шахты, что самое лучшее для шахты, в первую очередь, место работы у талантливого инженера будет в его отделе. В первую очередь Семён автоматизировал переход основного вентиляционного оборудования шахты на запасной вариант. Такую же работу он когда-то проделал «в далёком» 1940 году на кораблях черноморского флота, базировавшегося в Одессе. Самое интересное, что вся работа заключалась в одном реле, которое при отключении электропитания, обесточивалось и подключало аварийное оборудование. До внедрения этого простого решения, вентиляционное оборудование шахты стояло без работы, пока починяли неисправность. В первый же день появления Семёна на работе в отделе вентиляции, произошел конфуз. Семён не знал, где ему можно пообедать. Когда Авербах вернулся с обеда в лабораторию, Семён спросил его, где бы он смог пообедать? Начальник извинился, он должен был предупредить нового работника, что тот может обедать в столовой для вольнонаёмных. Он предупредил в столовой, что Карп премирован начальством шахты усиленным питанием до конца пребывания на шахте. Сам Авербах питался в столовой начальствующего состава. Там им иногда давали на обед свежий лук, чеснок, огурцы из их собственной теплицы. Семёну тоже перепадало от начальствующего стола.
   Туберкулёзники и раньше переводились из шахтных забоев на работу на поверхности, но о такой работе, которую получил Семён, никто и не мечтал. Началось всё с кровохарканья. Его положили в лазарет на одну неделю, и выписали на работу. Никто не нянчился в лагере с туберкулёзниками, они умирали через пару лет. У Семёна оказалось идеальное место, если можно таким назвать лагерь и шахту. Тепло, работы, в основном, не много, можно и подумать о жизни, о науке, которая все годы, при любых условиях, очень часто, просто нечеловеческих, не покидала Семёна Карпа. В отделе оказалась бумага, ручки, чернила, карандаши, стол, освещение в тёмное время суток.
     Авербах помог Семёну с лечением, он за свои деньги достал нутряной жир, позже и барсучий жир, это народное средство для лечения туберкулёза лёгких. Долгими зимними вечерами разговоры  с Авербахом  о жизни, мечтах, семье, не прекращались. Семён увлекался в разговоре с Авербахом. Это были очень интересные разговоры. Моисей Наумович оказался очень интересным человеком, прожившим большую и тяжёлую жизнь. Семён раскрывал перед ним свою душу, как ещё ни перед кем в жизни. И это облегчало душу и самого Семёна. В ответ Моисей Наумович ему повторял, что жизнь – это тяжёлая штука, прожить её, тем более придерживаться основных правил жизни – не врать, быть честным по отношению к себе и окружающим. Вы, дорогой Семён, уже не раз ощущали на своей шкуре вашу прямолинейность с директором Александровского радиозавода. И что – он лучше не стал, а вы пострадали. Точь-в-точь повторилось у вас и с начальником Рижской военно-морской базы, и оказались у нас. Жизнь иногда не только учит, но и калечит. Как писал Эрнест Хемингуэй: «Лучшие люди на Земле умеют чувствовать красоту, имеют смелость рисковать и силы говорить правду. И именно эти положительные качества делают их очень уязвимыми. Именно поэтому лучшие люди часто разрушены изнутри».
     В лаборатории даже можно было вздремнуть пару часиков после обеда. И пошло время воспоминаний. У Семёна давно уже не было ни времени, ни условий на воспоминания, а тут появилось. Вечерами, особенно, ночами он вспоминал о своей жизни, условиях, обстановке. Ему это занятие даже понравилось, как игра, игра воображения, вспомнит ли он фамилию или имя давнишнего знакомого, обстановку чужого дома, в котором он побывал много лет тому назад всего один раз. Вот, скажем, детство, как-то подумал Семён. Может ли он вспомнить Херсон, где он родился. Много ли он тогда понимал, в 3 года, когда он с семьёй плыл на большом корабле в неведомые края. Позже, в зрелом возрасте, мать ему многое рассказывала о его раннем детстве, о Херсоне, о страшной обстановке в их городе. 

                Справка
                Херсон 1900-1906 годов

      Административно-чиновничий, торгово-ремесленный город. Он состоял из собственно города и ряда поместий: Забалка, Военный форштадт, Северный, Сухарное, Мельницы. Центр города находился в пределах улиц Богородской (ныне Суворова), Почтовой (проспект Ушакова), Воронцовской (Коммунаров) и Канатной площади (Центральный рынок). Здесь располагались Привозной, Рыбный базары, лучшие магазины и общественные здания. Военный форштадт и Забалка представляли собой небольшие городки с населением порядка 15 тысяч человек в каждом поместье. С открытием морского порта оживилась жизнь на портовой территории. Военный форштадт был связан с городом двумя путями:  мостовой от Базарной улицы (ныне ул. Перекопская) через территорию крепости до соединения с Пестелевским проездом, часть дороги от ул. Базарной была замощена гранитом, внутри крепости – местным известняком, а от  Очаковских ворот и далее – шоссейная; мостовой, идущей по Базарной улице до восточного вала, мощёной гранитом, через крепость до порохового погреба – известняком, а дальше – шоссейная. Улицы в предместье – без тротуаров. Забалка была соединена с городом двумя улицами с частично мощёными спусками. Грязные улицы, узкие переулки пересекали овраги. В предместье Мельниц и других, вообще отсутствовали мощёные улицы. Вместо тротуаров – узкие каменные дорожки, где с трудом могли разминуться два человека.
     Херсон, в основном, выглядел скверно: разбитые мостовые, отвратительные тротуары, неказистые дома, лишённые всяких бытовых удобств. В центре города было несколько приличных домов, много зелени, парков, памятник Потёмкину по соседству с фонтаном. На переломе веков в городе, по архивным данным, насчитывалось до 73 тысяч жителей, 6 тысяч каменных зданий, 5 скверов, 16 православных церквей, 2 единообрядческие церкви, костёл, лютеранская церковь, 4 еврейские синагоги, 8 молитвенных домов, караимская синагога. 14 июля 1901 года открылся Херсонский морской порт. В августе 1901 года в Херсонский порт пришло первое крупное торговое судно, а в марте 1902 года – первый иностранный пароход.  В 1904 году в Херсоне действовали две судоверфи и док, в котором строили и  ремонтировали речные и морские суда. Все эти годы проводились крупные работы по углублению Днепра в районе порта, потому что в порт могли заходить суда с осадкой не более 4,8 метра.

                * * *
     В рассказах о раннем детстве мама начинала издалека, как в сказках: жили-были дед да баба… Вот и приехали мы из далеких Карпат аж до самого Чёрного моря. Куда нас чёрт забросил. Тьфу… Прости Господи. А Карпаты – чудное место, горы, зелень, травы Полоныны – это такие большие луга с бархатной зелёной травой на склонах гор. На той траве паслись коровы, овцы, я уже не говорю про малую живность, там: куры, гуси, кролики. Жили мы хорошо, дом был, семья большая, родители, три сестры и пять братьев. Отец и старшие братья трудились на сплаве. Это была тяжёлая и опасная работа, погибали многие крепкие мужики в борьбе с горными реками, но платили хорошо, да и другой работы-то и не было. Жить бы и жить, но грянула большая бойня-война. Страшное это слово. Многих молодых забрали в австро-венгерскую армию, хозяйство разорили, грабили, насиловали, убивали и свои и чужие. И подались мы в дальние края с маленьким нашим  Соломончиком, где было спокойнее. Несколько еврейских семей двинулись в далёкий путь, как говорится, за тридевять земель в поисках лучшей жизни. И добрались мы до Херсона – река, порт. Сплава не было, река тихая, лес возили с севера на баржах, но работа в порту была – грузчиками. Город рос, порт расширялся, нужны были  крепкие руки. Вот и пристроился наш папа в порт грузчиком. Работа была тяжёлая, непривычная, таскать тяжеленные мешки с берега на корабль и с корабля на берег. С годами папа наш стал бригадиром тех грузчиком, но сам таскал грузы, как и остальные. Выпивал, конечно, как и все, после работы, а по пятницам напивался до чёртиков. Приползал он или чаще приводили домой его товарищи по бригаде, заваливался спать и так до утра понедельника. Выпивал он полный кувшин кваса и шёл на работу. Платили прилично. С годами и в Херсоне стало тревожно, рабочие бунтовали, полиция свирепствовала. Папа наш-бригадир не мог стоять в стороне, не мог смотреть на издевательства хозяев, на непомерные штрафы за малейшую провинность: мешок или ящик с товаром упадёт в воду - штраф, опоздал на работу – штраф, медленно двигаешься – штраф, на работе выпивали - штраф. И они бастовали, требовали справедливости. Полиция преследовала бунтовщиков и в первую очередь – зачинщиков. Несколько бригадиров с семьями пристроились на корабль и бежали от полиции из Херсона. И добежали аж до Палестины. Ты, мой дорогой Шимончик, так меня мама называла, был тогда в семье уже третьим, трёхлетним, после Соломона и Тябы.            
     Палестину и порт Яффо в Палестине я уже хорошо помню, когда мне стало лет пять-шесть. Мы жили в лачуге у самого берега моря, в Одессе такие домики рыбаков называли куренями, а море Средиземное, бывало очень бурным и мы боялись, как бы не затопило наше жильё. Старшие  днями собирали камни на берегу и со временем пристроили к нашей лачуге ещё одно жилище, семья разрасталась, мама родила Исаака. Я, по мере сил, тоже принимал участие в нашей жизни. Мне особенно нравилось собирать мидии на берегу, которые выбрасывало море, иногда попадались и рыбёшки, тогда обед наш был вообще королевский и я этим очень гордился, что тоже являюсь кормильцем. Из мидий и рыбы мама варила очень вкусный суп, мариновала, жарила, сушила рыбёшки. Собирал я на берегу и разные деревяшки для топки плиты. Я хорошо помню, что меня особенно интересовали камешки на берегу, почему-то их называли галькой, наверно от имени Галя, но почему именно от Гали пошло это названия. А если бы они назывались от имени Веры, они бы назывались верькой. Нет, уж лучше – галькой, уверенно решил я.  Они были такие гладенькие, плоские, кругленькие, и все разные. Вряд ли можно было найти два одинаковых камешка. Один светленький, другой с такими красными прожилками, третий с синими полосками. Я их собирал и долго всматривался, почему они такие разные, море-то одно. Я пытался разузнать об этом у родителей. Папа всегда был молчаливым, угрюмым и мне не хотелось его беспокоить, мне было его немного жалко. Мама вечно была занята нашим скудным хозяйством, штопала наши одежонки, стирала, топила печурочку, готовила еду. Каждый день готовила свежее, оставишь на следующий день, а она – еда, уже и испортилась. Как-то спросил я у старшего брата, Соломончика, почему такие разные камешки на берегу моря, он в ответ дал мне подзатыльник, и у меня отпала охота его спрашивать. Тябе, сестрёнке, очень нравились камешки, мы с ней играли в разные игры с этими камешками, но почему они такие разные она не знала. Деревяшками, которые я собирал на берегу, согревались и зимой, хотя в Палестине зимы, как таковой, и не было, длинное очень жаркое лето, короткая дождливая осень-зима, и короткая приятная весна. Отец работал грузчиком в порту, зарабатывал мало, но всё же. Худо-бедно, но он неплохо освоил турецкий. Мы же по-турецки ничего не знали. Проходили годы. Отец очень тосковал по Херсону, мечтал, что мы вернёмся рано или поздно в родные места. Отец бросил пить, за пьянство хозяева-турки беспощадно выгоняли с работы, а найти новую работу было очень тяжело. Многие приезжие арабы, местные бедные евреи искали хоть какую-то работу. Старшие, мои брат и сестра Соломон и Тяба, в школу не ходили, турецкий не знали достаточно хорошо, чтобы пойти в школу. Отец нашёл молодого студента, который говорил по-русски и за гроши занимался с ними дома по разным предметам, учил их читать и писать по-русски, арифметике, географии. Приходилось тратить деньги на тетради, карандаши. Я между ними тёрся, улавливая многое из того, что они учили, мне это тоже пригодилось потом.
     Отец временами получал письма из Херсона от своих знакомых-грузчиков. Они писали, что в последнее время в городе стало спокойнее, полиция не очень преследует рабочих, жизнь налаживается, в порту много работы. И отец решил, что настало время вернуться на Родину. Несколько месяцев копили деньги, прекратили занятия со студентом, экономили на всём, собрали немного пищи в дорогу. Дорогу домой я помню очень хорошо. Как мы грузились на корабль, это был совсем маленький пароходик. Я всё думал, сможет ли он довести нас благополучно до Одессы. Но всё обошлось. Когда мы подплывали к Одессе, капитан-турок потребовал он отца ещё денег за проезд, мотивируя тем, что придётся платить таможне за нас, как контрабандой приехавших в Одессу. Отец отдал последние гроши, и мы остались совсем без денег. Как доберёмся до Херсона, не известно. Но отец не унывал, он сказал, что в Одессе он немного подработает в порту, мы вернёмся в наш
родной Херсон.
     Сгрузили нас в угольной гавани. Куда ехать, на чём ехать, кто нас примет в Одессе. Отец оставил нас возле огромной угольной горы, вещей у нас практически не было, нечего было возить с собой из Яффо. Уселись дети на скамейке, мама присела на двух «клымыках» - всё наше богатство, и начали ждать. Уже стемнело, а отца всё нет и нет. Мама заволновалась. Родители без паспортов, без денег в чужом городе. Что делать? Но всё когда-нибудь кончается. Вернулся отец, хмурый, недовольный, схватил вещи, и мы пошли за ним.      
     Одесса встретила нас не совсем дружелюбно, моросил дождь, тащились мы всё время в гору, хотя отец сказал, что это совсем недалеко. Поднимались мы вверх по спуску, мимо нас проехал трамвай, грохоча по рельсам. Тогда я увидел впервые в жизни трамвай, да и в Одессе он был в диковинку, как я потом узнал. Я с удивлением смотрел на трамвай, не понимая, как это такая махина может двигаться вверх без лошадей. Мне хотелось спросить у папы, что это такое удивительное ползёт вверх по спуску, но не решался, а вдруг и отец не знает, что это такое. Но спуск ещё не кончился, а мы уже подошли к дому, в котором нам предоставили комнату. Как оказалось, отец ещё в порту пошёл искать грузчиков, чтобы узнать, не сдаёт ли кто на время комнату для семьи. Один из грузчиков отозвался и сразу  предложил  на время  часть своей квартиры для               
приезжих издалека, тем более, что это попросил тоже грузчик, свой брат-трудяга. Квартира была на первом этаже, мне показалась она, как какой-то дворец, два окна на улицу, рядом жарко топилась плита, обогревая всю квартиру, две кровати с одеялами, это тоже я потом понял, но тогда, я был так обрадован, что, не раздеваясь, лег на кровать и быстро уснул. Проснулся я, правда, на полу на мягкой подстилке, а на кроватях спали родители и старшая сестра, Тяба. Рядом со мной спали на полу крепким сном Соломончик и Исаак, и я снова уснул крепким сном. Так проходили дни, месяц, годы. Помню, как готовили меня в школу. Наряжали, научали, как себя вести, не задираться с местными, не выпендриваться. Я тогда научился многим совсем непонятным словам. Во дворе и на улице надо мной пацаны (тоже узнал это слово) смеялись, а говорил я по-русски с большим акцентом, многие слова путал, что вызывало смех и повод побить меня. Но со временем я наловчился давать сдачу, многие меня побаивались. Я вступал в драку, невзирая на то, насколько обидчик сильнее меня. Это внушало остальным пацанам уважение ко мне. Со временем я и на улице и во дворе появлялся всё реже и реже. Больше мне нравилось посидеть в детской библиотеке с интересной книжкой. Эта библиотека была совсем недалеко от «нашего» дома. Случилось, что хозяин квартиры, работавший вместе с моим отцом грузчиком в порту, который нас приютил, умер, и его жена с тремя детьми решила вернуться в деревню к своим родителям. За малые деньги она уступила нам и свои две комнаты. Так мы оказались владельцами всей квартиры – четырьмя комнатами. Нам казалось, что мы стали обладателями несметного богатства.
      Учился я с интересом, мне нравилось ходить в школу, мне купили ранец и я представлял себя всезнайкой. Но я об этом никому не говорил, даже в семье, чтобы не было повода смеяться надо мной. Скоро оказалось, что мне, восьмилетнему, нечего делать в первом классе. Я сам пошёл к директору и попросил, чтобы меня перевели во второй класс. Директор накричал на меня, чтобы я не морочил взрослым людям голову, но я настойчиво продолжал уверять неумолимого директора, что мне не место в первом классе и что во втором классе «б» есть свободные места, там даже две парты свободные. Этот довод оказался самым убедительным и директор согласился, с одним условием, что если  во второй четверти у меня появится хоть одна тройка, то он немедленно переведёт меня снова в первый класс. Я уж старался изо всех сил и закончил второй класс почти со всеми пятёрками. Тогда я понял, что труд в учении даёт свои результаты. Наука эта пригодилась мне на многие годы. Для меня и второй класс был лёгкой прогулкой, но я не решался снова пойти к директору и просить, чтобы меня перевели в следующий класс. Так я окончил четыре класса – начальную школу того времени. Ходить в пятый класс новой школы приходилось бы довольно далеко, она находилась в нескольких кварталах от нашего, теперь уже нашего, дома. Я брал пример со своих старших брата и сестры, они вообще не ходили в школу в Одессе, сами занимались дома по программам старших классов. И я начал заниматься дома. Родители не возражали, надеясь на нашу добросовестность. Да и мы сами были заинтересованы в том, чтобы получить образование, хоть какое-нибудь приличное. Отец всегда «пугал» нас: будете малограмотными, будете грузчиками в порту или дворниками с метлой по утрам заметать улицы и по ночам открывать ворота для загулявших жильцов.
     Вообще годы выдались мерзопакостные, война, которую через много лет назовут Первой империалистической, привела к тому, что стало трудно с топливом и едой. Работы в порту становилось всё меньше и меньше, от этого отец совсем запил и вскоре умер. Старшие находили всякую работу, чтобы прокормиться. Соломончик подрабатывал репетитором английского языка, подносчиком товаров в магазине восточных сладостей, Тяба работала в богатой семье репетитором двух балбесов, как она говорила. А я приспособился, по малолетству, собирать уголь на железнодорожном полотне. Как-то раз я с пацанами со двора бегали по нашему Софиевскому спуску и добрались аж до пересыпской насыпи, по которой двигались портовые товарные поезда. Я заметил, что между рельсами кое-где валялись куски угля. Дома очень тяжело было с отоплением, топить плиту, чтобы сварить обед или просто согреться осенью и зимой, не было чем топить. Собирали щепки, навоз, солому, разбрасываемую с телег, поднимающихся по Софиевскому спуску, иногда перепадала дешёвая шелуха от семечек с маслобойного завода. Я решил попробовать собрать немного угля для нашей плиты. Мой первый поход увенчался неожиданным успехом, я пришёл домой с карманами, набитыми углём. Вот радости было, и я добытчик в семье. Каждый день я снаряжался в дорогу с мешком, вернее с мешочком, на «свою» насыпь и рыскал между рельсами, выглядывая кусочки угля. А его становилось всё меньше и меньше. Неужели я сам собрал почти весь уголь. Приходилось ходить всё дальше и дальше по железнодорожной линии. Доходился до того, что у меня однажды забрали почти полный мешок угля трое взрослых парней, к тому ещё и побили крепко, а я кричал, что же это вы уголь забрали и ещё бьёте меня. Они рассмеялись, перестали меня дубасить, и удалились с «моим» углём.
     Я рассказал это ребятам со двора, вот они хохотали. Оказывается, они гурьбой ходили за углём на портовые угольные склады. Я увязался за ними. Угля там было хоть завались, горы. Набирали мы угля, сколько каждый мог унести. Однажды нас чуть не пристрелил сторож. Тикали мы быстрее ветра. Ходить с ними я стал реже, тем более, что началось одесское лето, а жизнь становилась всё тяжелее и тяжелее. Беда была со мной всем и домашним в первую очередь. Меня всё интересовало, что и как устроено, почему пар поднимается вверх, а вода течёт вниз. Спросил я как-то старшего брата, почему звёзды падают и куда они деваются. Брат никак не мог меня понять, какие звёзды, куда они падают и почему меня это интересует. Сколько я не пытался ему объяснить, что мне интересно, он меня не мог понять. Задаёшь дурацкие вопросы, отвечал он. Так и дворовые пацаны, меня тоже обсмеивали и называли дураком, или просто – сенька-дура.
     Соломончик напомнил мне, чего стоят мои дурацкие вопросы. Он вспомнил, как я попал в милицию, когда меня снял милиционер с «колбасы» - шланг сзади трамвая, на котором мы висели, разъезжая на трамвае без денег, а меня просто заинтересовало, как это резина крепится к железу и не выпадает. Трамвай остановился, все пацаны разбежались, а я остался рассматривать шланг. И ещё он мне напомнил, как меня поймала милиция на угольном складе, где мы таскали уголь, а я просо сидел на угольной куче и рассматривал попавшийся мне кусок угля, на котором была отпечатана бабочка. Как она могла попасть в такой древний уголь. Пацаны  прихватили  мой мешок с углём, а я остался. Выручать меня из милиции всегда ходил Соломон. Он потом рассказывал домашним, доказав в милиции, что я «натуралист» и меня интересует не уголь, а вкрапления в него. В милиции на меня тоже смотрели, как на ненормального.               
     Большая война закончилась и началась гражданская война. Брат на брата, отец против сына и сын против отца. Одесса превратилась в проходной двор, то белые, то красные, то зелёные, то банды Григорьева, Мишки Япончика, французские интервенты, румыны, венгры, анархисты. Все грабили, насиловали, убивали. Одесситы, осторожно выглядывавшие в щёлку через закрытые ставни, присматривались, какая власть в Одессе на сегодняшнее утро.
     Меня  интересовало, где и как ведутся бои, что каждый раз в город входят новые отряды, маршируя по одесским улицам. Если с духовым оркестром, то это белые или красные, если с гармошкой, то это очередная банда или анархисты. Я считал себя вполне взрослым, мне уже исполнилось шестнадцать лет, и решил посмотреть на войну собственными глазами, а не через щель в ставнях наших окон, не много можно было в эту щёлку увидеть. Куда идти, понятия не имел. И пошёл  я на товарную станцию и сел в первый попавшийся товарный состав, отходивший неизвестно куда. Ехал я не долго, впереди началась стрельба и состав остановился. Я выполз из вагона, поняв, что попал в самую настоящую войну. Вокруг была сплошная голая степь, нигде ни единого человека, тем более солдат. Состав тронулся и пошёл дальше, я не стал его догонять. Спустился с насыпи и пошёл вперёд вдоль железной дороги. Стрельба возобновилась где-то справа от меня, я повернул туда, надеясь увидеть настоящий бой. Вдали появились конные военные, поскакали и скрылись за горизонтом. И я пошёл за ними. Шёл, шёл, но ничего не видел. Где же это самая война, где стреляют, убивают людей, как рассказывали очевидцы. Ни страха, ни опасности я не ощущал, потому что ничего не происходило. День клонился к вечеру, я немного подустал, присел на бугорок, перекусить, а испод меня выскочил суслик и умчался, испугавшись меня, да и сам я испугался от неожиданности. Я взял с собой в дорогу пару бутербродов с колбасой и бутылку воды. Перекусил, прилёг на жесткую траву и мгновенно уснул. Мне снились страшенные бои с пушками, конницей, ранеными, которые кричали, взывая о помощи. Проснулся я от собственного крика и от холода, пронизывающего меня насквозь. Не думал я, что летом могут быть такие холодные ночи. Вокруг так же было тихо, только ночные звуки раздавались периодически: свист, кваканье, треск ломающихся веток, не существующих в степи деревьев. Вдали занимался рассвет. Я встал, отряхнулся и пошёл на восток к солнцу, поднимающимся над горизонтом. Красота невиданная. В городе такого никогда не увидишь. Рассказать горожанам, не поверят.
      Слева от меня раздались ружейные выстрелы. Только я повернулся в сторону стрелявших, как меня что-то сильно ударило по голове. Я почувствовал сильную боль. Всё закружилось, небо, облака, земля. Ещё смутно помню, что сильно ударился головой об землю. И всё… Очнулся я, пытался пошевелить рукой, ногой, но не хватило сил. Лежал и думал, что же это со мной произошло. Ничего не приходило в голову. Послышались тихие шорохи, скрип. Я попытался позвать на помощь, но издавал только шипение. Закружилась голова и снова провалился в бездну. Опять очнулся от шёпота над моей головой: «Дитяточко, пошевелил пальчиками. Живой, слава Господу нашему. Господи, смилостивься над ребёнком, сохрани и помилуй, молодой совсем мальчик. За что убивать невинных людей, он же совсем ещё ребёнок, ему жить да жить. Не забирай его к себе, даруй ему жизнь. Видишь, он уже пошевелил пальчиками. Боженька родной, милостивый наш Повелитель, прошу тебя, молюсь за мальчика родного, столько он перенёс, не дай Господь».
     А над ухом всё журчал и журчал тихий старческий голос, думал, что это мамочка моя надо мной склонилась. Нет, у мамы моей совсем другой голос, тоже тихий, она никогда ни на кого не кричала, даже за провинность, а наставляла, мол, нехорошо это делать, не по-людски. Пытался открыть глаза, посмотреть, кто же это шепчет надо мной, но не смог их открыть, тяжёлыми они оказались. Поплыло всё, закружилась голова, и я снова заснул. Сколько пролежал так не знаю, но когда открыл глаза, то увидел низкий потолок, спинку железной кровати. Хотел повернуть голову, но  не смог, всё опять поплыло. Проснулся я от стука, открыл глаза и увидел старую женщину. Она поправляла  подушку, приговаривая: «Проснулся, родной. Вот и хорошо, попей водичку» и поднесла мне ко рту кружку с теплой водой, кислую на вкус. Я поморщился от кислого, а она приговаривала, что это нужно попить, это вылечит меня. И я пил, захлёбываясь. В горле першило, глотать было больно, но я пил через силу.
     Я всё пытался спросить, где я и что со мной? Но кроме шипения, ничего произнести не смог. Старая женщина приговаривала: «Хорошо, поправляйся, ты живой и это главное. Скоро поправишься, ты молодой, худющий, правда, но живой. Думала, что не смогу вернуть тебя на эту грешную землю. Слава Боженьке, дошли до него молитвы мои. Сохранил тебе жизнь. Моё родное дитяточко. Всё будет хорошо. Спи, набирайся сил. Проснёшься, покушаешь и будешь здоровым, хватит тебе одну воду, молоко и отвары пить». И, действительно, начал быстро поправляться, садился на кровать, двигал руками и ногами, но встать не мог, кружилась голова. Так текли нудные дни, ночи, я всё никак не мог понять, почему я не дома, почему лежу у совсем незнакомой старухи. Только потом я узнал, что эта самая старуха меня подобрала в поле, можно сказать мёртвого. Она и ещё бабы с одного хутора вместе ходили по полям, где проходили бои, собирали убитых, совсем не захороненных, рыли ямы, снимали с них верхнюю одежду и, помолясь, хоронили. Когда с меня снимали куртку, я захрипел. Бабы испугались и разбежались, кто куда. Старая женщина с великим трудом приволокла меня к себе домой и выхаживала почти всю осень и часть зимы. Оказывается, я у неё уже более трёх месяцев. Она рассказала, что временами теряла всякую надежду на моё выздоровление. Но я не умирал, и она трудилась, молилась и выхаживала меня. Сколько же труда и терпения она затратила на меня, ума не приложу. Вот поправлюсь, думал я, и отблагодарю её за все те муки, которые она вынесла со мной за эти месяцы. Выяснилось, что я был ранен в шею, пуля прошла насквозь, повредив голосовые связки. Потерял много крови, но других видимых повреждений не было.
      Заканчивалась зима, таял снег, пробивалась зелёная травка, на небольшом огородике моей спасительницы появился молодой лучок, редисочка. С едой становилось немного легче. Я, как мог, помогал ей по хозяйству, ухаживал за коровой, выносил мусор за хату, кормил кур, мыл пол в маленькой хате об одной комнате. Приближалось время, когда я собрался в дорогу домой. Я ей обещал, что как только поправлюсь, обязательно приеду за ней и отвезу её в город. Она будет жить с нами большой семьёй, как родная бабушка. Моя спасительница кивала в ответ головой, стыдливо отнекивалась, приговаривая, что жить в чужой семье неприлично.
     Всё же я надеялся, что смогу её уговорить поехать к нам в Одессу. Хозяйка приносила мне все новости. Гражданская война закончилась, в Одессе установилась власть красных, жизнь налаживается. Но однажды, на рассвете, в их хутор на лошадях и тачанках ворвалась банда недобитых вояк, шныряли по хатам и забирали всё подряд, что попадалось под руку, одежду, еду, кур, коров. Я копался в огороде, собирая зелень на завтрак. Заявились и в нашу хату бандиты, побросали кур в тачанку, сорвали одеяло с кровати, занавески с окон, корову выводили со двора. Моя хозяйка ухватилась за корову и истошным криком кричала, что не отдаст свою кормилицу. Один из бандитов просто пристрелил упирающуюся бабу, пнул её ногой, чтобы не загораживала дорогу, и пошёл с коровой со двора. Через пару часов орущая ватага  бандитов с гиканьем и шумом на рысях выехала из хутора. Я бросился к хозяйке, но она лежала с простреленной головой в луже крови. Я расплакался, как ребёнок, поняв, что никогда больше не увижу свою спасительницу. Собрал кое-какие пожитки на дорогу, заколотил двери и окна хаты, и отправился на железную дорогу, надеясь добраться до Одессы на поезде. На этом закончилась моя эпопея с желанием увидеть войну. Я «увидел» её сполна.
     Воспоминания меня не покидали всё время. Теперь, в новой обстановке, в лаборатории чудесного человека Авербаха, я временами вспоминал свои прошлые годы. Странно, я вспоминал всё до самых мельчайших подробностей, как будто это было вчера. Но трудно было оторваться от чистых листов бумаги, чернила и ручек, карандашей в лаборатории. Они манили меня своей чистотой, призывали, садись и пиши, пиши всё, что накопилось в тебе за годы «бездельничания» в пыльном и опасном забое, со скудной едой, холоде в бараках зимой, постоянных шмонах Вохра (военизированная охрана) и паханах в лагере. Первым всплыл вопрос о сдвиге, благодаря которому мне причиталась двойная порция лагерной похлёбки. Шахта повысила выработку угля почти вдвое. Начальство шахты, а потом и всего угольного район получило премии, ордена. Моё имя, конечно, нигде не фигурировало, но так и быть, к чему не привыкать. Меня больше тревожило моё состояние здоровья и радовало всё, что мог, сделал для меня уважаемый человек и мой нынешний начальник Моисей Наумович Авербах. Он добился, что меня отчислили из лагеря и приписали к числу «вольных» без права выезда за пределы города Воркуты. Сказалось и то, что срока заключения у меня, как такового, и не было.
     Странная вещь, я вспомнил подробности моих записей по теории сдвига. Я и раньше был уверен, что теория сдвига, которую преподавали в институтах чересчур громоздкая, она не охватывала всего разнообразия сдвига, изгиба и вращения. И я вновь взялся за  разработку  общей теории сдвига. Вот тут я понял, что вся эта затея с разработкой полной теории сдвига мне не осилить за всю жизнь. Начинал я, судя по вспомнившимся, с формул, которые я когда-то записал, с простого сдвига гибкой пластины, а получается, что  затронул нечто большее. Даже страшно подумать. За что бы я не брался, всё скатывалось к вопросу о мироздании. Потяну ли я это, хоть немного вглубь. Самому страшно становилось. Сам ставлю вопросы и сам же должен на них ответить. А как? Упираюсь в глухую стенку. Не доставало мне полученных знаний по математике. Не помог мне короткий университетский курс в Одессе. А где взять больше? Ладно, отставим нытьё, посмотрим, что получится с формулами, которые я когда-то нацарапал. Как поведёт себя неоднородное тело, при вращении. Там происходят сложнейшие процессы сдвига. Возьмём, например, Землю. А почему именно Землю? А потому что она большая и можно на этом примере понять и многое для малых частиц. Земля вертится, это точно. Земля – шар, ну, не совсем шар, но допустим, что она шар с некоторыми малыми допущениями. Она неоднородная, как утверждают наша                современная наука. Газообразная оболочка - атмосфера, твердая часть - земная кора, вязкая часть – мантия, далее - жидкая расплавленная масса – часть ядра и твёрдая часть ядра Земли. И всё это вращается вокруг своей оси. Получается математически по моим формулам, что ось вращения Земли совсем не прямой стержень, как на школьных глобусах, а воображаемая изогнутая кривая, причём, северный и южный полюса не являются точками вращения, а совершают прецессию, зависящей от скорости вращения. Чем меньше скорость вращения тела, тем больше прецессия. Странно, как юла. Запустить её, раскрутить, то она вращается быстро-быстро, но скорость вращения её уменьшается по разным причинам, прецессия увеличивается и, в конце концов, юла падает. Что же происходит с Землёй, ей некуда падать? Математически получается, что вращающееся тело при постоянной скорости вращения меняет знак прецессии, то есть, переворачивается на 180 градусов и продолжает вращение с меньшей прецессией. Северный и южный полюс меняются местами. Ерунда какая-то, Земля не может переворачиваться в пространстве. Хотя я где-то читал, что к этому парадоксу пришёл Эйлер. Великого математика осмеяли, и на этом кончилось его заявление в печати в восемнадцатом веке. (В начале ХХ века советский космонавт Джанибеков, летая на советском космическом корабле, открыл практически, что вращающееся тело переворачивается на 180 градусов, продолжая своё движение в том же направлении – примеч. Автора. Подробно это явление описано в книге автора «Эффект Джанибекова». Читать в портале «Проза.ру» Владлен Карп).
      Как-то в разговоре я сказал моему начальнику Авербаху про мои догадки об оси вращения Земли. Это заключение так понравилось моему начальнику, что он твёрдо заявил, что эту работу следует опубликовать. Я сострил, сказав, что в нашем положении её можно опубликовать только в шахтинской газете-многотиражке. На что он ответил, что если моя работа будет закончена, то он посодействует, чтобы её направили в Академию Наук СССР. Пошёл я на эту авантюру, не питая никаких надежд. Начальство ВоркутаЛаг не решалось отправлять в Москву, в ГУЛАГ непонятное писание какого-то заключённого, но со временем всё же отправили моё обращение в Академию наук СССР через своё верховное начальство. Пусть оно, мол, само решает, что с этим делать. Неожиданно, через год, примерно, вызывает меня Начальник политотдела ВоркутаЛаг к себе на собеседование. Само это происшествие взбудоражило всё начальство нашей шахты, как это сам начальник политотдела вызывает к себе простого заключённого, да ещё на собеседование. Я как-то безразлично отнёсся к этому сообщению. Хуже, чем есть на самом деле, ничего не могло случиться. Меня заставили тщательно помыться в бане, немного  приодели, лагерный парикмахер подстриг меня, побрил и я отправился к высшему партийному начальству в сопровождении двух охранников.
      Самый высокий партийный начальник ВоркутаЛаг вежливо предложил мне сесть в глубокое кресло, придвинул ко мне стакан чая с вазочкой печенья и спросил, не посылал ли я в Академию Наук СССР какие-то материалы. Я рассказал ему всё, что было почти год тому назад. Начальник вынул из стола большой пакет с множеством печатей и передал его мне, обращаясь ко мне на Вы, что он не хотел открывать важный пакет в мой адрес. Я открыл с большим волнением пакет. В нём лежал большой фирменной лист Академии Наук СССР, в котором было написана благодарность за то, что я обратился к ним с «научной» работой. Именно слово «научной» было в скобках, намекая на то, что моя работа совсем не научная. Далее писалось, чтобы я постарался найти учебник по физике за десятый класс и прочитал на такой-то странице давно известный вопрос о  вращении Земли.
      Я сидел, как опущенный в холодную воду. Ничего не хотелось делать, ни с кем не разговаривать, как это, Академия Наук СССР даже не удосужилась разобраться в материале, с которым я обращался к ним. Начальник Политотдела внимательно смотрел на меня всё это время, а потом спросил, что такое ответили из Академии, что я сижу такой угрюмый. Пришлось ему кратко ответить, что Академия ответила отказом. Полковник улыбнулся и ответил, что правильно сделали в Академии, а то, если бы вступили с тобой в переписку, то неизвестно чем бы это кончилось для тебя лично. Я не понял слова начальника и переспросил, что он имеет в виду. Он, продолжая улыбаться, рассказал мне небольшую историю в лагере, где он несколько лет тому служил. А дело было так: один из заключённых написал в ту же Академию Наук, что ему стало известно, что его изобретение в области военной техники приписал себе некий академик. И что? А то, что заключённому изменили срок заключения с 20 лет, на пожизненное строгого режима, за разглашение тайны новой военной техники. Я недоумённо спросил, за что его так наказали? На что полковник матерно выругался и ответил, что я дурак есть, дураком и помру. На этом наш «деловой» разговор закончился.
     Плюнул я на все эти Академии и продолжил заниматься своим любимым делом, копаться в формулах, залезая всё дальше и дальше вглубь мироздания. Выпал мне радостный год, приехала ко мне жена на третий год моего ареста. Как она меня нашла, как добиралась в такую даль у чёрта на куличках, в заброшенную Воркуту? Она молодец. Привезла мне всякую домашнюю вкусность: пироги, пирожки, жареную курицу, варёные яйца, чеснок (как она догадалась, что для нас, улыбнулся, вспомнив про «нас», очень важна любая еда от цинги, привести чеснок), конфеты. Передавала привет от родных и близких, кто знал о моём заключении. Остановилась она в посёлке, первая встреча была в комнате для свиданий в лагере, а потом Авербах добился, что мне разрешено было, как вольноотпущенному, встречаться с женой в посёлке. Три дня пролетели незаметно, как одно мгновение. Мы всё никак не могли наговориться. Её интересовали подробности моей жизни. Я, конечно, не говорил про всякие трудности жизни в лагере и на шахте, уверял её, что всё нормально, особенно, теперь, когда я работаю в шахтинской лаборатории автоматики, именно работаю, а не нахожусь в заключении. Рассказал про нашего необыкновенного начальника Авербаха, какой он хороший, отзывчивый, добросовестный, как много он сделал для меня лично. И, конечно, ни слова не сказал про мой открывшийся туберкулёз лёгких, нечего было её расстраивать. Интересовался, отразился ли на детях мой арест? Знают ли многие про меня? Просил не сообщать старшему сыну бывшей семьи о  моём аресте. Нечего и ему страдать от своего непутёвого отца. Из писем от жены я знал, что «молодые» (подразумевались – дети)  живут у сестры, что она сама работает в библиотеке, что жизнь не лёгкая в послевоенные годы, что живёт она в пригороде Ленинграда у родственников. В письмах она не упоминала ни фамилии, ни адреса, от которых передавала приветы. Где она научилась таким вещам? Оказывается, её учили опытные люди в очередях у тюремных окошек, у которых многие годы сидели по тюрьмам и лагерям их родные. Не забывал я ни малейших подробностей приезда жены и через год меня отпустили. После смерти Сталина. 1954 год был для меня самым радостным годом в моей жизни. Я на свободе. Свобода свободой, но свобода была не для всех одинаковой. За мной тянулся минус. Мой минус был значительно короче, чем у многих других. Интересно, что бы сказали  люди через лет 20-30, они были бы удивлены, что это за минус тянулся за людьми после ареста? У меня был минус два, это означало, что мне запрещено было проживать в Москве и Ленинграде. Многие носили за собой минус 30 и даже минус 50. Эти цифры обозначали, в скольких городах Советского Союза данному лицу не разрешалось жить.
     Память памятью, но вопрос был в другом, что же со мной случилось после возвращения «блудного сына» домой после ранения. Мама немного поахала и перестала, а остальные члены семьи ничем не напоминали мне про мой «поступок». Коллективно решался вопрос, что со мной делать, таким заморышем, тощим, как тростинка, с перевязанным горлом. Рана всё ещё не зажила полностью, перевязки делал дома, мне не советовали ходить в поликлинику, там могли, и, наверное, допытывались бы, где и как я был ранен, видно было, что это  сквозное пулевое ранение. По общему решению, я засел за книги, пытаясь наверстать упущенное. Лучше было бы подзаработать немного денег, в семье была напряжёнка с заработками. Мама не работала, она ухаживала за малолетними детьми, их было двое, родившихся уже в Одессе. Старший, Соломон, подрабатывал репетиторством, ходил к ученику домой и учил его всем предметам, от русского до географии, вместе с арифметикой, историей, зоологией с биологией, готовя оболтуса, для сдачи экзаменов за семь классов. Тяба работала помощницей лаборанта в бактериологической станции, созданной ещё до революции Мечниковым. Во-первых, это был постоянный заработок, во-вторых, им давали за вредность молоко и повышенную зарплату. Тябе так понравилась эта специальность, что она потом поступила в Одесский мединститут и всю жизнь имела дело с самыми опасными инфекциями: чумой, сибирской язвой, чёрной оспой, холерой. Она всю войну провела на фронте по борьбе с тяжёлыми инфекциями, а во время войны на фронте было всякое. Она демобилизовалась в звании полковника, начальника бактериологической службы фронта. Ещё задолго до войны она вышла замуж за врача-хирурга, который тоже демобилизовался после войны в звании полковника, профессора, заведующего кафедрой хирургии в мединституте, преподавал полевую хирургию, имея огромный боевой опыт.
      Заработать деньги в те годы – не  самая главная задача, а какие деньги получишь в расчёт? С деньгами была полная неразбериха. Всё же шёл 1921-22 годы. Менялись власти  в Одессе и деньги ходили разные, от царских бумажных денег до всяких, часто непонятных кем и сколько напечатанных.

                СОВСЕМ НЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

      Царский рубль в обращении продержался во многих метах России, да и Украины, до 1922 года. За это время перестала существовать царская Россия, появилось и исчезло Временное правительство под руководством сначала князя Львова, а затем Керенского. Была создана Российская Федерация, РСФСР, советское правительство во главе с Лениным, царский бумажный рубль, ничем не подкреплённый, ещё долго удерживал свои расшатанные войной и революцией позиции. Но население верило в его силу и Временное и Советское правительство продолжали некоторое время печатать царские деньги, достоинством в сотенные и пятисотенные купюры. Временное правительство выпускало ещё и свои оригинальные деньги номиналами 20, 40, 250  100 руб. Как видно из этого, среди них денежных знаков в единицы рублей уже не было. Временное правительство за короткий срок своего существования успело положить начало двум новым явлениям в развитии инфляции.   
   Первое: оно сразу подтолкнуло к разрушению единого денежного обращения, породив параллельные валюты с разными курсами.
   Второе: темпы роста цен стали обгонять рост количества денег в обращении, в результате чего деньги обесценивались быстрее, чем их печатали. Вместе с тем  Временное правительство, планируя денежную реформу, подготовило к эмиссии (выпуск в обращение новых напечатанных денег, увеличивающих массы денег в обращении) бумажные денежные знаки номиналами от 1 до 10 000 рублей с указанием года «1918», которые были выпущены уже правительством Ленина в 1919 году. Поэтому первый советский рубль 1918 года содержал изображение орла и подпись советского «управляющего» Пятакова. Первый советский рубль стал началом длинной череды ничем не обеспеченных совзнаков. В том же 1919 году по инициативе Ленина состоялась эмиссия денег с советской символикой – гербом РСФСР. Расчётный знак 1 рубль выпускался неразрезанными листами по 20 штук с надписью: Расчётный знак Р,С,Ф,Р. Обязательный к обращению наряду с кредитными билетами.               
     На Украине в эти годы при частой смене властей, продолжали обращаться царские деньги, кредитки Временного правительства, советские деньги и временами деньги оккупационных властей Германии, Румынии, Венгрии и многими украинскими национальными правительствами. Инфляционные процессы шли с такой скоростью, что в 1920-21 годах денежные знаки достоинством в 1 рубль не выпускались. В 1921 году в обращении находились дензнаки номиналом в 100 000 000??? рублей и населению стало очень сложно ими оперировать. 
     (В Одессе в 20-годы очень популярной была песенка:
           «Ах, лимончики, вы мои лимончики,
           Вы растёте  у Сони на балкончике».

С намёком на то, что деньги (лимоном назывался миллион) росли, как на деревьях, без всяких усилий и контроля со стороны правительства. Деньги стоили дешевле, чем бумага, на которой они печатались. (Дошло до того, что денежные знаки печатались на больших листах, их даже не разрезали, на том листе было от 10 до 20 дензнаков одного достоинства – примеч. Автора).               
     В 1922 году была проведена первая деноминация – отброшено четыре нуля, т. е. 1 рубль равнялся 10 000??? рублей всех прошлых выпусков. Масштаб обмена денег в 1922 году был выбран неправильно. Раньше счёт шёл на «лимоны» (1 млн руб.) и «лимрады» (1 млрд руб.), а тут вдруг вместо миллиона – 100 руб. Инфляция помогла и уже в 1923 году была проведена новая деноминация 1:1 000 000, о чём была сделана надпись на обороте дензнаков. Денежные единицы независимого украинского государства 1917-20 годов, некоторым образом отличался от российского. Уровень инфляции был такой стремительный, что ни одно украинское правительство (Винниченко, Грушевского, Петлюры, гетмана Скоропадского) не смогло выпустить дензнак номиналом в одну единицу. Деньги измерялись одновременно двумя видами единиц: гривнами (банкноты) и карбованцами (дензнаки). Провозглашалось золотое содержание гривны – 8,712 доли чистого золота, но гривна, конечно же, оставалась неразменной. 1 карбованец равнялся 2 гривнам.
     Денежный кризис тянулся до 1918 года, и выйти из него правительство решило введением золотого эквивалента. В 1923 году был введен в обращение золотой червонец, по золотому содержанию равный 10 рублям царской чеканки. Червонец не имел фиксированного соотношения с совзнаками, так как последние постоянно обесценивались. Правительство искусственно проводило политику обесценивания совзнака до бесконечности, чтобы уменьшить сумму компенсации или обмена. В 1924 году выпустили дензнак номиналом 1 руб. золотом, который равнялся 50 000 000 000 рублей совзнаками (50 миллиардов). Выпуск дензнаков номиналом 1 руб. золотом был повторен в 1928 году.
     В 1934 году в тексте, размещённом на рублёвой купюре, указывалось «по золотой нарицательной стоимости», однако содержание золото уже не указывалось. На этой купюре ещё стояла подпись наркома  финансов, но после его расстрела выпуск рублей 1934 года был повторен без подписи, и с тех пор подписи каких-либо финансовых чиновников на советских дензнаках не появлялись (Мало кого могли ещё расстрелять – прим. Автора). Денежной реформы не было до 1947 года, хотя скрытая инфляция проходила постоянно.


                * * *
      Засесть за учебники - дело не хитрое, а вот где достать эти книги, когда не было денег порой на хлеб. Одно оставалось, ходить в библиотеку, благо она находилась совсем недалеко от нашего дома. В библиотеку записывали только работающих или учащихся, а меня, «праздно шатающегося», не записывали, как я не просил, умолял, ничего не получалось. Ходил я к ним несколько раз и всё впустую. Однажды мне повезло. В библиотеку привезли конфискованные у буржуазии книги, целую огромную подводу, и сбросили на улице. Требовалось срочно перенести все книги в зал. Я вызвался помочь. Перетаскал массу книг, после чего одна из библиотекарш сжалилась надо мной и записала меня в библиотеку. Какая радость была, как будто я выиграл миллион – золотом, а не бумажками, которыми многие одесситы обклеивали стены перед клейкой обоев. Ходил я туда регулярно каждый день. Поначалу библиотекарши удивлялись, почему я, такой большой, беру книги, начиная с третьего и четвёртого класса.               
     Я просматривал эти книги, чтобы восстановить в памяти всё, что мне понадобится для быстрого понимания учебников за остальные классы, решил, что подготовлюсь к экзаменам за семилетку, а потом увидим. К моему собственному удивлению, я был готов, как мне казалось, к экзаменам через два месяца. В эти годы появились в Одессе вечерние школы рабочей молодёжи, там принимали экзамены и экстерном. К удивлению моих родных, с успешно сдал экзамены и получил аттестат об окончании семи классов. Как уж радовались мои знакомые библиотекарши, когда я им показал аттестат. Я их уведомил, что сразу же приступаю к подготовке сдачи экзаменов за десять классов. На несколько дней взял «отпуск» у самого себя, решил немного помочь по дому, принести воды из-под крана во дворе, помыть полы, починить оконную петлю, болтавшуюся много месяцев. Советовался со старшими братом и сестрой, может пойти мне поработать, денег в семье не хватало, но все хором ответили, что мне лучше подготовиться к аттестату за десятилетку, а потом увидим. Я начал с того, что регулярно начал вновь посещать библиотеку, как родной дом. Меня там все знали, и я был своим человеком. Часто помогал  в работе по приёму и выдаче книг, за что мне разрешалось брать книги домой. Кончалась осень, становилось прохладно, а временами холодно. Библиотечные залы не отапливались, посетители сидели в пальто и головных уборах. Да и дома часто нечем было топить для согрева, хватало бы на приготовление пищи. Вечером, когда темнело, дома зажигали керосиновую лампу, при свете которой заниматься было крайне сложно. Случайно я оказался в трамвае поздно вечером, на улице было совсем темно. Я обратил внимание на некоторых  пассажиров, читающих книги, газеты на ходу трамвая. И я могу готовиться к экзаменам в трамвае, светло, тепло, особенно когда полно народа. Так и поступил для пробы. Захватил учебник по математике, тетрадь и карандаш, купил билет на остановке и поехал. Пока свободные места в трамвае были, я занимал место под самыми светлыми лампами, садился ближе к окну и погружался в учёбу. Меня не отвлекал шум, звонки трамвая, объявление остановок, крики кондуктора: «Берите билеты, пока нет контролёра, дороже обойдётся».               

                * * *

     Кстати, за одесский трамвай. Одесский трамвай! Это отдельная и увлекательная поэма, это поэзия шуток и анекдотов, это предмет невероятно огромных описаний серьезных писателей и куплетистов. Проект электрического трамвая был задуман Одесской городской думой ещё в 1908 г., в том же году началось строительство и в 1910 году, к дате открытия в Одессе Российской торгово-промышленной выставки, были пущены Русско-Бельгийским обществом первые трамвайные линии. Одесса таки да имела что показать, предложить, продемонстрировать. Ну, а то, что она умела удивить, ошеломить, и изумить, то об этом и говорить нечего. Планировали выставку 15 лет. Отвели для этого 18 гектар - значительную часть Александровского парка. 15 марта 1910 года выставка торжественно открылась. Павильоны проектировали выдающиеся архитекторы, такие как  А. Щусев. Иностранные фирмы в количестве 73 штук, демонстрировали все свои самые лучшие изделия – из Германии, Австрии, Франции, Англии в дополнение ко многим российским фирмам. Павильоны изощрялись в остроумии (все же Одесса), находчивости и просто в шутке, как могли. Одесские мукомолы – сидели в настоящей мельнице, в бутылке – стекольщики, в сапоге - сапожники, в почтовом штемпеле – почтовики и только нарождающаяся отрасль электросвязи (телеграфа и телефона). Павильон в стиле Людовика ХУ1 - производителей французских шампанских вин, пивовары – рекламировали себя в высотном здании из пивных бочек, на каждом этаже которого посетители угощались разными сортами пива. Не многие доползали до верхних этажей, не говоря уже о том, как трудно им было спуститься к матушке-земле, тогда как туалеты организаторы выставки не предусмотрели, а посетителей было много десятков тысяч. Производители чая выставили огромный самовар с чайником для заварки. А что говорить про кирпичный завод. Они выстроили сложный лабиринт из кирпича, выйти из которого могли только тогда, когда подписывали контракт на приобретение некоторой партии кирпича. Интересно представились портные Одессы. Ещё во времена «порто-франко» вывозить ткани за пределы города без пошлины не имели права. Тогда одесситы начали в массовом порядке шить и вывозить готовую одежду за пределы порто-франко без пошлины. Одесская находчивость и изворотливость. Сама история сделала Одессу – городом прекрасных портных. Одним из самых посещаемых был павильон воздухоплавания. Одесситы помешались на полётах аэропланов. Кумиром одесситов был Сергей Уточкин. Он совершил несколько полётов над выставкой. Это был триумф мысли и смелости.               
     Так. И снова про одесский трамвай. Основная масса линий проходила по существующим рельсам конки, принадлежащим тому же Русско-Бельгийскому Обществу, поэтому новое строительство было сконцентрировано на контактной сети и тяговых подстанциях для электрической тяги трамваев. По бельгийскому проекту трамвайные линии не имели номеров, как и линии конки. Конки назывались – Трамкаретами и запрягались парой, а то и четвёркой добрых лошадей. Каждая линия называлась по начальной  или  конечной станции. «Вагон идёт до Большого Фонтана», объявлял кондуктор. Чувствуете, даже названия взяли от молодой железной дороги. Кондуктор! Эти должности были весьма престижными и их исполняли с высокой гордостью только мужчины. Кондуктор обилечивал пассажиров, объявлял остановки, давал сигнал для отправки вагона, дёргая за подвешенный к потолку канат и в кабине вагоновожатого раздавался мелодичный звонок. Позже, трамвайным линиям придали номера, которые были присвоены по порядку номеров введения их в строй.  К 1911 году в Одессе действовали 31 трамвайная линия. Самое большое количество трамвайных номеров в России в то время. Город опоясывали трамвайные линии по всем направлениям. Через каждые два квартала красовались трамвайные остановки под красивыми бетонными укрытиями, построенные тем же Русско-Бельгийским обществом, укрывающие от дождя, снега и ветра  пассажиров, ожидающих прихода следующего трамвая. Часто ожидали 20-30 минут трамвая, чтобы проехать пару остановок, всего-то 200-300 метров.
     Попробуйте, заговорите со старым одесситом о трамвае его детства, и вы увидите потеплевший взгляд, грустную улыбку и услышите начало восторженного монолога:               
     - Вы себе даже не можете представить, себе... наш одесский трамвай, что внутри, что снаружи – это «эпыс» (что-то прекрасное - идиш). Прокатиться на буфере-«колбасе» - это  же  было одно удовольствие. Платить за проезд не надо, ветерок обдувает тебя во все стороны. Прелесть. А эти «бетонки» - на остановках, а эти самобытные металлические столбы, а надписи на окнах вагонов - «Не высовываться». Как шутили одесситы «Высунься – высунься, я посмотрю, что от тебя останется».               
     Трамвайный юмор – отдельная страница народного одесского неунывающего южного, полного солнца:               
     - Гражданка, сходите, наконец?!               
     - А мне не скоро.
     - Сходите с моей ноги?
                * * *
     - Кондуктор, куда мы едем?
     - Вперёд.
                * * *
     - Девушка, а какой это номер? – спросил молодой парень.
     - 28-й. Но Ваш номер не пройдёт.
                * * *
     - Мужчина, что это Вы пихаете мне твёрдое в зад?
     - Мадамочка дорогая, это всего-навсего мой зонтик.
                * * *
     - Вы слезаете на следующей или будете тут вечно потеть?
                * * *
      - Передайте ватману, что он везёт людей, а не дров.
                * * *
      - Вагон идёт в депо. Кому на вокзал – сходите тут, кому на  Привоз (рынок) – сходите там, а кому в Парк – можете совсем не сходить.
                * * *
       - Кондуктор! Тут ногам жарко и дымом пахнет.
       - Поднимите ноги. Это букса горит. И так доедем. Это не впервой.
                * * *
       - Граждане пассажиры. Не заполняйте задний проход.
                * * *
      - Скажите, беременным женщинам вход через переднюю площадку разрешается?
     - Что-то я  не вижу из Вас сильно очень беременную?
     - А что Вы хотите, чтоб через два часа уже было видно?!
     Вообще, одесский трамвайный юмор – это отдельная огромная часть жизни Одессы.
     В переполненном вагоне трамвая:
     - Вы выходите на следующей? – обращается пассажир к впереди стоящему?
     - Да.
     - А впереди стоящего, вы спрашивали?
     - Да.
     - И что он ответил?

                * * *
     На некоторых маршрута мне повезло, там оказывались очень симпатичные кондукторши, они не брали с меня деньги за проезд, а вручали на каждом новом витке трамвая погашенный билет и я спокойно ехал и занимался, не боясь контролёра. Я знал расписание моих хороших кондукторш, они меня подкармливали, на конечных остановках поили горячим сладким чаем, который им выдавали бесплатно в помещениях для отдыха и обогрева осенью и зимой, угощали пирожками или пирогами домашнего изготовления, которые они брали с собой на работу. Мне даже порой не приходилось уходить с трамвайного маршрута для обеда дома. Так прошли довольно быстро осень, зима и начало весны. Я неплохо подготовился к экзаменам, особенно налегал на материалы для экзаменов за десятый класс. Записался в той же вечерней школе рабочей молодёжи на сдачу экзаменов, чем очень удивил экзаменационную комиссию. Они никак не могли поверить, что я за полгода смог подготовиться к экзаменам за восьмой-десятый классы. Я немного слукавил и успокоил их, уверяя, что был готов сдавать экзамены за 10 классов при сдаче экзаменов за семь классов, но не решился, а разбил это «удовольствие» на два экзамена.
     С гордо поднятой головой явился к знакомым библиотекарям в Публичной библиотеке, чтобы похвастаться своими достижениями. Они меня хвалили, целовали, обнимали, был полный восторг. Особенно меня обрадовало предложение заведующей библиотеки. Она предложила мне работу учителя по ликвидации неграмотности в Городской библиотеке на Ришельевской, 11. Там, на первом этаже было несколько читальных комнат, а на втором этаже – сама библиотека. Я с восторгом принял это предложение и должен был сказать в библиотеке, что я от Варвары Владимировны. На следующий же день меня сразу приняли на работу «ликвидатором», так называли не вполне серьёзно учителей по ликвидации неграмотности. На украинском это звучало ещё интереснее – «Геть непысменнисть» (долой неграмотность), а учителей называли «гетьманами». Вот таким гетьманом я стал в 19 лет.               
     Читальные комнаты и сама Городская библиотека, по тем временам, представляла собой прекрасный вид. Огромная, хорошо отремонтированная библиотека, с большим книжным фондом, подшивками газет, настольными играми: домино, шашки, шахматами. Всё для нормальной работы по ликвидации неграмотности среди простого народа, а их насчитывались многие тысячи только в Одессе. Вскоре я узнал, что  по всему Советскому Союзу, по решению Совнаркома, развернулась борьба с неграмотностью.

                * * *
                НЭП

     Жизнь налаживалась. После нескольких лет военного коммунизма, приведших Россию к острейшему политическому и экономическому кризису, вынужденной мерой для удержания власти путём политических уступок рынку в 1921-1922 годах, явился НЭП – новая экономическая политика. Многие коммунисты в первом эшелоне власти считали частную собственность своим злейшим врагом, подрывающим устои коммунистической идеологии, а НЭП – уступкой капитализму, символом их поражения. По мнению Ленина, сущность НЭПа была в налаживании союза между рабочими и крестьянами. Ленин сделал правильный хитрый тактический ход, пытаясь с помощью НЭПа выйти из кризиса и, перескочив опасный период, похоронить эту политику, но не успел, Сталин её прикончил значительно раньше, чем  это предполагал Ленин.
      Переход к НЭПу был декларирован на 10-м съезде РКП(б), в марте 1921 года. Составляющей этой политики были: введение прогрессивного подоходного налога с крестьян, вместо варварского продналога и продразвёрстки, свобода торговли, разрешение на создание малых и средних частных предприятий, возможность найма рабочей силы в частном секторе, отмена карточной системы и нормированного снабжения, перевод промышленных предприятий на хозяйственный расчёт и самоокупаемость. Была ослаблена централизация управления народ- ным хозяйством, национализированным предприятиям предоставлялась самостоятельность в планировании, заготовке сырья и реализации продукции. Вводилась поощрительная система оплаты труда с целью стимулирования производства, заинтересовать работников в повышении квалификации и выпуске качественной продукции.
     В октябре 1921 года был восстановлен Госбанк, уничтоженный революцией и военным коммунизмом. Госбанк начал контролировать сеть кооперативных банков, кредитных и страховых товариществ. С 1922 года Госбанк начал выпускать советский червонец, что положило началу денежной реформы. Червонец стал твёрдой конвертированной валютой и стоил на мировом рынке около $6 США. Денежная реформа закончилась в 1924 году. Она имела огромное значение, сохранила  сбережения населения, позволила сделать накопления и показала способность большевиков проводить экономическую политику. Благодаря политики НЭПа, очередной съезд партии смог принять план по электрификации России (ГОЭЛРО), рассчитанный на 10-15 лет. К середине 1920-х годов были восстановлены довоенные объемы производства страны. В декабре 1925 года 14-й съезд партии принял курс на индустриализацию страны. Обострился кризис хлебозаготовок. Ещё при жизни Ленина Сталин выступал против НЭПа и, начиная с 1923-24 годов, усилилось давление на крестьянские хозяйства по увеличению хлебозаготовок по низким ценам, при этом значительно повысились цены на промышленную продукцию и сельскохозяйственные инструменты. В 1927-1929 годах кризис хлебозаготовок  ещё больше усилился, и это стало причиной отказа от политики НЭПа, свёртывание в сельском хозяйстве, затем в промышленности, а в 30-е годы – в торговле. И начался сильный голод в стране, массовые аресты.

                * * *

      Я по-прежнему работал «гетьманом». Работа была настолько лёгкой и интересной, что я смог даже понемногу заниматься, для поступления в институт. Соломончик уговаривал меня поступить в Инархоз, институт Народного хозяйства, входящий  как факультет в Политехнический институт, недавно отколовшийся от Новороссийского университета. Старший брат заканчивал этот институт. Институт был довольно заманчивой идеей, во-первых,  там давали успевающим студентам приличную стипендию, во-вторых, можно было получить в деканате талоны на обеды в студенческой столовой, где обед стоил гроши. Само питание было не ахти, но всё же питание. Заманчивая идея была в том, что потом легко можно было устроиться на работу бухгалтером.
     Жизнь, можно сказать, становилась всё лучше и лучше. Я, можно считать, стал идеологически подкованным, читал, по необходимости, массу всяких брошюр про политику партии и правительства и это доносил до моих слушателей «Ликбеза» (Ликвидация безграмотности). Стало понятным, почему вдруг начали появляться на базарах продукты. Это всё благодаря НЭПу. Откуда появились всякие колбасы домашнего изготовления, мясо, которого не видели в продаже многие годы, молочные всякие продукты?  И с каждым месяцем – всё больше и больше. Такая большая конкуренция, что продукты стоили гроши. Появились в обращении мелкие металлические монеты. Одно время даже ходили монеты царской чеканки, но потом их заменили на советские монеты. Появились монеты в 1, 2, 3, 5 копеек. Даже были одно время в обращении и 1\2 копейки. В 1923-1924 годах за полкопейки можно было купить бублик. Во многих домах появились маленькие лавочки, в которых жильцам этого дома и прохожим продавалась всякая еда: кусочек селёдки, половину бублика с маслом, стакан муки, и всякие другие продукты в любом, даже в самом маленьком, количестве.
     В один из дней вызывает меня заведующий библиотеки и говорит:
     - Принимай пополнение – новые «гетьманши», девочки молодёжного призыва, будут у нас работать по «Ликбезу».
     Передо мной оказались три совершенно молоденькие девушки, одетые бедновато, но аккуратно.
     - Будем знакомиться, меня зовут Семён, а вас?
     - А нас, - за всех ответила самая шустрая, чернявая девушка, показывающая пальцем на стоящих рядом девушек, - Сара, Ида и я, Ева.
     Молодёжь быстро влилась в коллектив, стало намного легче работать
     - Очень хорошо, вот мы и знакомы. Вам придётся самим сколачивать группы, с которыми будете заниматься. Надеюсь, что вы все грамотные.
     - Да, - хором ответили все трое.
     - Прекрасно. Познакомимся с расписанием занятий и приступим делу.
      С молодыми девушками стало намного легче работать. Они бойко и с интересом брались за любую работу, любая из работ была для них в новинку. Но в жизни не бывает всё гладко и хорошо. Нам к библиотеке присоединил работу с беспризорниками. Вот было работы. С ними плохо справлялись органы молодой одесской милиции и ГубЧК. Борьба с беспризорностью приобретала такой большой размах по стране, что этим делом поручили заниматься в Москве самого Дзержинского с его ВЧК. Беспризорники почему-то не желали учиться грамоте, не интересовались играми, имевшимися в библиотеке. Им подавай «свободу». В Одессе было огромное количество беспризорных детей от 8-9 до 12-15 лет, родители которых погибли во время войны, революции, смутного «военного коммунизма» с его голодом, холодом, нищетой. В Одессу стекались бездомные бродячие дети и подростки из самых разных мест необъятной России. Их привлекал большой город, порт, базары, южное тепло, обилие фруктов, винограда и вина. Группы по 15-20 детей собирались в банды, так легче было орудовать. Ими, как правило, руководили уголовники постарше. Вот с такими «бандитами» нам пришлось иметь дело. С чего начинать, как привлечь этих «детей» к учёбе, нормальной жизни, никто не знал. Всё делалось на ощупь.
     Нам неслыханно повезло, вблизи нашей библиотеки был полуразрушенный дом, в котором обосновалась одна такая «банда» малолеток, которой руководила, по слухам, какая-то девка, Маруська. Ничего не оставалось делать, как пойти самому в «логово бандитов» поговорить, может что и получится. К тому же, меня назначили заведовать библиотекой, вместо моего заведующего, которого отозвали на работу в Городское управление по образованию. И я, в мои девятнадцать лет, стал ответственным за всё, что происходило в библиотеке и вокруг.
     Как ни странно, но эта «девка», как её многие называли, Маруська, оказалась приветливая, молодая, немного агрессивная, «атаманша». Она встретила меня в штыки, не хотела даже разговаривать, но когда она узнала, что я не из милиции, а из библиотеки, то повела со мной разговор:
      - Деток моих можно уговорить, если подбросить им немного одежды и пошамать (покушать – по блатному), - намекнула «атаманша», - ещё, делать это, не разглашая саму суть операции.
     Я согласился. Подобрали группу пацанов лет 10-12, повели их в баню, приодели в простенькую одежду, благо было тепло. Из первоначальной группы 15 человек, осталось только семь, но и это считалось большой победой. Ребят поместили в детский интернат. Они исправно ходили в школу ликбеза, но уже не в нашу библиотеку, а более близкую к их интернату. Я пытался сколотить ещё одну группу из маруськиных пацанов, но она сама куда-то делась, неизвестно куда. На этом наша работа с беспризорниками закончилась. Их судьбой занялась вплотную милиция. Через какое-то время стало известно, из разговоров в городе, что саму Марусю Климову застрелил руководитель крупной банды, Бриллиант. Неужели, эта та самая Маруська-«атаманша», с которой я пытался «приручить» беспризорников. Об этом знала вся Одесса, даже знаменитая песня «Мурка» была по этому поводу.
    
                * * *
                СПРАВКА
     Самая популярная песня ХХ века «Мурка», которую принято считать чуть ли не гимном криминального мира, на самом деле не что иное, как песня о секретной операции ЧК. А сама Маруся Климова – реальный персонаж, всю жизнь проработала в секретном подразделении ГубЧК, ГПУ, а потом и в НКВД.  В тексте песни зашифрованы как загадки, так и ответы к ним. Расшифровать «код Мурки» было непросто, в ходе расследования одна тайна сменяла другую. А главный вопрос – о судьбе героини песни, Маруси Климовой – до сих пор остался открытым… Знаменитую песню в течение всего прошлого века многие предпочитали называть «народной». Имя автора, а он, конечно же, был, со сцены вслух исполнители предпочитали не произносить. Авторство «гимна урок» сулило до некоторых пор неизвестному поэту большими неприятностями, особенно в 1930-х годах. Интересно, что даже самому знаменитому исполнителю «Мурки» – Леониду Утёсову – примерно в это время посоветовали убрать песню из репертуара. Как всегда в таких случаях и бывает, «уход в подполье» только прибавил песне популярности. Но дальше она жила без своего прародителя: многие и сейчас думают, что «Мурка» – народный эпос. «Прибыла в Одессу банда из Амура». Это не так. Одесские архивы, в том числе архивы уголовного розыска и криминальной милиции, сохранили не только имя автора, но и тексты песни (их было несколько) в рукописном виде. В одном из текстов содержится и первая загадка «Мурки». Как известно многим исследователям русского шансона и так называемой блатной поэзии начала прошлого века, у «Мурки» есть версии, согласно которым «банда» прибыла в Одессу «из Ростова», «с Петрограда» и «из Амура». А в одном из авторских текстов вообще написано «из-за МУРа». И этот вариант интересен больше других. Автор «Мурки» – одесский поэт Яков Ядов. Сама песня была написана в Одессе ориентировочно в 1921–1922 годах. Так считают одесские историки и краеведы, которые уже сегодня готовы проводить экскурсии по местам боевой славы героини. Яков Ядов, расскажут вам они в ходе экскурсии, не был поклонником криминального шансона, но точно и иронично описывал в своих стихах самые яркие образы Одессы времен зарождавшегося НЭПа, зашифровывая в своих песнях реально происходившие в городе события того времени. Из-под его пера вышли такие, на первый взгляд, безымянные шедевры, как «Бублички» и «Гоп со смыком». Свое имя Ядов, опасаясь репрессий и гонений на авторов криминального эпоса, действительно со временем предпочел скрыть. Был у песни и композитор – знаменитый музыкант Оскар Строк, положивший стихи Ядова на музыку в начале 1923 года. Тогда историю «Мурки» знала вся Одесса. Но даже в то время немногие знали, что она – агент МУРа… Московский уголовный розыск был основан в 1918 году и к началу 1920-х уже доказал свою эффективность, быстро и жестко подавив разгул бандитизма в столице. Находясь под опекой центрального аппарата ЧК, московская милиция, чей костяк составляли как вчерашние рабочие, так и амнистированные новой властью бывшие уголовные элементы, не чуралась любой работы – их средства и методы мало отличались от тех, что использовали банды того времени. Можно сказать, что часто встречающийся в голливудском кино образ Грязного Гарри – полицейского без правил, вершащего собственное правосудие,;– это совершенно реальный и, в общем, обычный московский милиционер начала 1920-х. Чекисты со временем решили «экспортировать» опыт МУРа в самые проблемные регионы советской империи, отправляя группы муровцев для подавления мятежей и очагов бандитизма. Иногда такие опергруппы не брали с собой удостоверений, не надевали форму. С собой у них было только оружие… «И за ней следило ГубЧК».  Губернская чрезвычайная комиссия существовала до начала 1922 года, когда была переименована в ГПУ. Фраза про ГубЧК, написанная Яковом Ядовым, позволяет предположить, что действие разворачивается в Одессе в период с 1918-го (дата создания МУРа) по 1922 год. Но упомянутый факт слежки за бандой имеет свой особый переносный смысл – а что, если ГубЧК курировала действия «банды», состоящей из сотрудников МУРа, приехавших в Одессу для наведения «мирового порядка»?               
     В 1922 году в стране продолжалась Гражданская война, ещё вчера в Одессе был голод - трупы умерших каждое утро убирали с улиц красноармейцы на специальных повозках. Приезжать в приморский город, наводненный и без того огромным количеством местных банд, «крышевавших» рынок наркотиков и контрабанды, драгметаллов и проституции, кому-то из Амура не было никакого смысла. Как мы понимаем, на скоростном поезде РЖД они приехать не могли. Самолеты с Дальнего Востока в Одессу по понятным причинам тоже не летали. Зато, как говорят архивы МВД России, в которых сохранились данные о секретных операциях начала 20-х годов прошлого века, только в Одессу из Москвы было отправлено несколько специальных оперативных групп сотрудников ЧК и МУРа – как в форме, так и «в штатском». Первым «варягом», прибывшим в Одессу из столицы ещё в 1919 году, был начальник особого отдела ВЧК Фёдор Тимофеевич Фомин. Чуть позже туда же из Москвы отправляется Стас Реденс, чекист, получивший прозвище Стах (от слова «страх», букву «р» Реденс не выговаривал), а с ним прибыло около 80 чекистов и милиционеров. Вскоре Реденса сменил сам Макс Дейч, близкий друг Феликса Дзержинского, могущественный «серый кардинал» центрального аппарата ЧК. Интерес руководства Лубянки к событиям в Одессе был неслучаен. Одесса – крупнейший морской порт, через него шли грузы и товары из Европы. Процветала контрабанда, в городе прочно обосновались представители британской и румынской разведок, фальшивомонетчики всех мастей тоже «трудились» именно здесь.  Появились и наркопритоны, которыми заправляли китайцы. Несмотря на то, что ещё в 1918 году город был окончательно завоеван Красной Армией, в Одессе всё равно сохранялась очень напряженная обстановка. Действовала «махновская подпольная ячейка» – возвращение отрядов окрепшего Нестора Махно на юг Украины ожидалось в середине 1922 года, в пригородах действовало до 30 разрозненных банд, хорошо вооруженных со времён Первой мировой. Москва никому в городе не доверяла, и потому одесскую ЧК на протяжении всего промежутка времени – с 1918 по 1922 год – возглавляли московские чекисты, командированные с особой миссией: собрать всю информацию для проведения крупномасштабной «зачистки» Одессы от криминального элемента. Информационный банк данных с подробными досье на лидеров криминального мира Одессы был составлен к началу 1922 года. При этом «варягам с Лубянки» было очевидно, что на местные силы одесской милиции полагаться при проведении какой-либо серьезной операции не представляется возможным – в одесском УгРо, так же, впрочем, как и местной ЧК, процветала коррупция, вся информация о готовящихся операциях утекала напрямую к лидерам банд. И тогда было принято историческое по тем временам решение. В город приедет собранная московскими чекистами специальная группа – сейчас бы их назвали «чистильщиками» – для проведения одной стремительной операции, целью которой должно стать уничтожение всей верхушки криминального мира города. Такой опыт у Москвы уже был. В 1920 в Одессу приезжала так называемая особая ударная группа под руководством одного из самых известных московских милицейских начальников Фёдора Мартынова. Тогда «ударный рейд» на Одессу закончился массовыми расстрелами бандитов прямо на улицах города. Но сейчас действовать, решили на Лубянке, надо тоньше, так как лидера одесского криминального подполья – вора по кличке Бриллиант – даже чекистские агенты и осведомители не знали в лицо. Сценарий специальной операции прорабатывался в Москве около полугода. Этот сценарий предполагал, что в Одессу отправится «группа гастролирующих бандитов», костяк которой составят самые опытные оперативники МУРа под руководством чекиста по фамилии Берг – архивы сохранили нам несколько имен. В ЧК, впрочем, прекрасно понимали, что появление в Одессе того времени такой «залетной» банды могло привести к нешуточному противостоянию и маленькой гражданской войне. В городе действовало несколько крупных группировок, которые не воевали между собой и даже соблюдали «воровскую концессию». Этот негласный свод правил среди прочего предполагал и «сдачу» чекистам тех представителей криминального мира, которые отказывались платить свою долю в воровской «общак». «Гастролёрам» в Одессе пришлось бы столкнуться с самыми жестокими представителями бандитского подполья, которые при желании могли навести на незваных гостей и местную ГубЧК. Поэтому группе переодетых московских милиционеров была придумана целая легенда, согласно которой оперативники должны были предстать перед лидерами местного криминального сообщества в виде разведгруппы, присланной в город самим Нестором Махно. Эта легенда на первых порах помогла бы чекистам хотя бы выиграть время. Но была и ещё одна деталь плана, разработанного на Лубянке. Это была даже не деталь, а целый персонаж. Женщина. Звали её Мурка. «Речь держала баба, звали её Мурка, хитрая и смелая была». Появление в опергруппе МУРа женщины в то время было не только возможным, но даже необходимым явлением. Женщина в банде не могла, правда, играть роль главаря. Скорее она была подругой лидера, как говорили тогда: «Баба в банде – вору на фарт». Также женщина, красивая и обольстительная воровка, могла быть крупной мошенницей, карточным игроком, гадалкой, да кем угодно – примеров того времени хватило бы на целую книгу. Решение о включении в «банду из МУРа» оперативной сотрудницы принимало высшее руководство ЧК. Москве было известно, что Бриллиант неравнодушен к представительницам слабого пола, и Мурка должна была изначально сыграть роль приманки в этой «операции прикрытия» (так и сейчас называются мероприятия спецслужб, когда оперативники всю операцию проводят в штатском, действуя по легенде – заранее продуманной истории). Важно только отметить, что, как часто бывает и сейчас, главная героиня не знала об отведенной ей роли. Но легенда была ей придумана самая настоящая – да такая, что внушала страх даже видавшим виды одесским бандитам.   Кстати, на истинную роль Мурки автор песни Яков Ядов намекал  строкой, описывая сцену опознания Маруси Климовой кем-то из бандитов в одесском ресторане: «Там сидела Мурка в кожаной тужурке, и из-под полы торчал наган». Ни одна девушка, связавшая себя с криминальным миром Одессы того времени, не стала бы сидеть в ресторане, облачившись в традиционный для ЧК наряд, да ещё и с наганом наперевес. А дальше была сама спецоперация – такого уровня сложности и секретности, что все документы, проливающие свет на её детали, были срочно вывезены в Москву, где были надежно спрятаны от посторонних глаз под грифом «Совершенно секретно». Как чаще всего и происходит, жизнь оказалась сильнее плана – даже секретного плана ЧК. Многое пошло не так, как планировали в Москве. Иногда московских гостей спасало чудо, иногда – обаяние и характер девушки, ставшей в процессе проведения операции лидером не только своей группы, но чуть ли не всего криминального мира Одессы. Доподлинно известно, что операция в итоге прошла успешно, хотя как можно оценить успех? Какой ценой – ценой потерянных жизней, сломанных судеб, разбитых сердец?   И наконец, песня Якова Ядова заканчивается словами «…и за это пулю получай». Это слова главаря банды, обращенные к Мурке. Одесские историки и сотрудники мэрии Одессы, проводившие специальные поиски возможного места захоронения героини песни, пришли к единому выводу – на местных одесских кладбищах Мурка не захоронена. Была, правда, одна странная история с похоронами девушки – московского агента спецслужб, но в городе тогда якобы говорили, что в могилу опустили тело девушки, игравшей роль «двойника» агента… В материалах Главного информационно-архивного Центра МВД России удалось найти учетную карточку, сохранившуюся после уничтожения в конце 70-х годов прошлого века личного дела одной сотрудницы МУРа. Само дело в случае особой секретности легенды агента подлежит уничтожению либо после её смерти, либо по истечении срока давности операции. На личной карточке написано – Мария Прокофьевна Климова, 1897 года рождения. На момент проведения секретной одесской операции Мурке было всего 25 лет. Но вот что интересно. В учетной карточке указано звание – капитан милиции запаса. Звание капитана, как и все прочие звания, сохранившиеся до сих пор, были введены в милиции в середине 1930-х годов. Значит, Мурка дожила до этих времен?  И не погибла в Одессе? Эту тайну ещё предстоит раскрыть. Все это по-прежнему было под грифом «Cовершенно секретно»… 
                * * *
     Беспризорников от нас забрали, и то хорошо, но работы не уменьшилось, тем более, что меня назначили заведующим библиотекой вместо прежнего заведующего, его перевели на работу в Городское Управление образования. Приходилось много времени уделять добыванию новых книг, мебели для библиотеки и ещё многого чего. Часто мне приходилось обращаться к Еве, чтобы она меня подменила на занятиях Ликбеза.
Она это делала с большим удовольствием. В библиотеке осталось только две девушки, одна, Ида, ушла, не выдержала постоянного общения с малограмотными, её раздражали взрослые люди, не понимающие простых вещей в изучении грамоты, писать, читать. Ева оставалась до позднего вечера в библиотеке, занимаясь и с моими группами. В благодарность за это, я всегда провожал её до дома, если она засиживалась допоздна. Дорога эта была не близкая, жила она у самого вокзала. Это – идти по городу по всей Ришельевской и половины Новорыбной.         
              Провожал, провожал и допровожался. Как-то вечером, идём по улице, погода прекрасная, почему-то молчим, я и спросил:
     - Ты почему-то молчаливая сегодня.
     - Разговор очень серьёзный и не знаю, с чего начать, - ответила она, потупив взгляд.
     - Проще всего начинать с начала, - ответил я шутливо.
     - Дело в том, что я беременна, - выпалила она всё сразу, одним залпом.
     Действительно - залпом, который меня просто повалил на землю, образно говоря. Для меня это оказалось совершенно непонятным в мои девятнадцать лет. Я задумался, что делать, что ей ответить. Пауза длилась, как мне показалось, вечность. Но всё-таки собрал в кулак всю силу воли, которая ещё осталась у меня после такой «новости».
     - Нам нужно срочно расписаться и подумать – где и как мы будем жить.
     До всяких обдумываний нашей будущей жизни, мы на следующий день отправились в ЗАГС. Это в дальнейшем, ЗАГС со временем стал бюрократическим учреждением, заявление подавай, жди месяц-два, а потом распишут. В 20-е годы всё было значительно проще, захотел оформить брак, пожалуйста, приходи, предъяви паспорт или любое удостоверение личности, хоть справку, хоть любую бумажку, а за полтинник – и без бумажки, и распишут тут же. Можешь завтра прийти и просить оформить развод, пожалуйста, разведут. Для нашей регистрации достаточно было предъявить трудовые книжки, выданные Заведующим библиотекой, т. е. мной лично.
     Удивительно, я помню это время до мельчайших подробностей, наверное, потому, что это было для меня сильнейшим шоком, не считая ранения в гражданскую войну.
     - Так. С нашим браком всё нормально, мы с тобой уже муж и жена. Надо же – молодые молодожёны. Всё нормально. Лучше раньше, чем позже, говорила моя старшая сестра, - заявил я моей новоиспеченной жене.
     - Что будет с моими родителями, папой, мамой, братом. Что я им скажу?
     - А то и скажешь, что люблю, женилась и скоро будет у меня ребёнок.
     - Как это ты просто говоришь. Ты не знаешь моих родителей, особенно папу. Он глубоко верующий еврей, придерживается всех правил религии в семье.
     - Дорогая, мы живём в век революций, когда все старые устои рушатся, создаётся новое общество, общество свободных людей. Свобода, равенство и братство – начертано было на лозунгах Французской революции и мы будем жить в таком обществе.
     - Красиво написано. А что стало с Французской революцией, погибла?   
     - Но наша Октябрьская революция победила, и мы строим наше свободное общество                рабочих и крестьян.  В борьбе и труде мы придём к светлому будущему – Коммунизму. Ты это знаешь лучше, чем я, ежедневно вдалбливаешь в голову неграмотным ликбезовцам.
     - При Коммунизме мы уже жили, после революции, - парировала Ева.
     - О чём ты говоришь, то был военный Коммунизм, вынужденная мера при той неимоверной разрухе и нищете, а я говорю о будущем Коммунизме.
     - Будущее - хорошо, а нам сегодня негде жить. У моих – просто негде и у твоих – не лучше.
     - Хорошо было бы снять комнату, но мы, к великому сожалению, сейчас не потянем.
     - И в ближайшем будущем не потянем, до Коммунизма ещё ой как далеко, - грустно констатировала Ева.
     - Как это всё навалилось на нас, в самые тяжёлые дни со смертью Ленина, а тут и ты с беременностью, - как-то неосторожно промолвил я.
     - Не огорчайся, я забеременела ещё до смерти нашего вождя, - успокаивала меня жена. Подумал, что стал часто повторять слово «жена». Жизнь перевернулась в одно мгновение. И забот – полон рот.
     Больше мы не затрагивали эту щекотливую тему. Жизнь продолжалась, как и прежде, до её беременности, но мои мысли постоянно крутились вокруг одного и того же, где будем жить. Ничто другое меня не тревожило. Она жила у своих родителей, я -  у своих.
     Так прошло несколько месяцев. Ева ещё бегала по вечерам на курсы воспитателей детских учреждений. Как-то я сидел за столом в «своём кабинете». Отдельной комнаты в нашей библиотеке не нашлось.  Мы с помощью крепких ребят из Ликбеза, отодвинули шкафы с книгами от стенки в большом зале и отгородили небольшое пространство, где я оборудовал свой кабинет, поставил стол, тумбочку, небольшой шкаф для библиотечных дел и подумал, а не оборудовать ли так же и «нашу спальню». В этот же день я поделился с женой своей гениальной идеей. Как это раньше мне не могло прийти в голову. Я - заведующий библиотекой и сам могу решать этот вопрос. Но реакция женя была особенная.
     - Как ты себе представляешь нашу жизнь с грудным ребёнком, где стирать пелёнки, где готовить еду для ребёнка, куда ходить, извини, в уборную? – вопросы сыпались, как из рога изобилия. Действительно, вопросов было сверх всего и на каждый из них нужно было найти ответ.
     Я отвечал сразу, иногда невпопад. Мол, стирать можно в туалете вечером, когда никого в библиотеке не будет, готовить еду будем на примусе тоже по вечерам, а с уборной, проще всего-то, на первом этаже в читальном зале есть туалет. Жена не хотела слушать, у неё всплывали сотни других вопросов.
     - Ладно, решим позже. У нас в запасе есть
ещё несколько месяцев.
     На пятом месяце, рассказала мне подробности жена, когда скрывать уже было нельзя, она призналась маме, что с ней происходит. Мама была рассудительной женщиной, не устраивала истерик. Единственно, она сказала, что хорошо, что папа в отъезде, а когда он приедет, то поговорит с ним, не выкинут же они собственную дочь из квартиры. С ужасом ожидала Ева приезда отца. Как и о чём говорила мама с ним, не известно. Кончилось всё без больших скандалов. Просто отец не разговаривал с дочерью, хотя очень её любил.
     Роды закончились вполне благополучно, родился здоровенький мальчик. Стал вопрос, как назвать его. Мне думалось, что в новое бурное время и имя у сына должно быть современным. Я предлагал жене назвать сына Юнбибом (юный библиотекарь). Она категорически отказывалась от многих моих самых современных, на мой взгляд, предложений.
     - Ты хочешь назвать сына нечеловеческим именем? Это не получится, я не допущу, - категорически отвечала жена.
     Кончилось тем, что она тайком от меня пошла в ЗАГС и записала его Владленом (Владимир Ленин), ей рекомендовали это имя в ЗАГСе, как раз в год смерти великого вождя. Мне пришлось с этим согласиться. Такие имена, как: Марлен (Маркс-Ленин), Вилен, Владилен (Владимир Ильич Ленин), стали очень модными в Советском Союзе. Жизнь постепенно налаживается, жена есть, ребёнок есть, правда, жилья не было. Время такое было, злопакостное, хотя очень интересное время, как говорил один умный человек.
     Моему сынишке было уже больше четырёх месяцев, когда Ева сообщила, что больше жить у родителей не может и согласна переехать в библиотеку. Мы с ребятами из Ликбеза быстренько соорудили что-то похожее на кровать, вернее на спальное ложе, освободили от книг один большой стеллаж, установили его дном кверху на четыре стула, положили принесенный мной матрас, на котором я спал у своих родителей, а Ева принесла две большие подушки, одеяло и простыни. Получилось довольно приличное спальное место. Наступил торжественный день, когда я смог вдоволь насмотреться на своего сына. Раньше я мог смотреть на него, только тогда, когда они гуляли на свежем воздухе. И в первый же день случился скандал, ребёнок ревел-ревмья не переставая. Посетители библиотеки бросились с советами, как успокоить ребёнка, как его привести в спокойное состояние, библиотека не работала. Пришлось срочно выйти с сыном на улицу. Стояли морозные дни февраля 1925 года. Гулять с сыном на руках, коляски у нас не было, можно было час-два, не больше. Ума не приложить, что делать. Пришла на помощь библиотекарская уборщица, она жила в коммунальной квартире напротив библиотеки. Она предложила нам, чтобы мама с ребёнком днём, с утра до вечера, была у неё в комнате, но за это мы должны были приносить свои дрова для топки. Вот так и протекали дни за днями, Ева моталась туда-сюда, туда-сюда с ребёнком из библиотеки к уборщице и обратно, таскала с собой не высохшие за ночь в библиотеке пелёнки, я часто приходил в обед в комнату уборщицы пообедать, что успевала жена приготовить. В остальное время я питался, чем попало. Да и не в этом было дело. Тяжело жилось, благо, НЭП помогал с продуктами на базаре.
     В выходные дни, по понедельникам, когда библиотека не работала, Ева с ребёнком все сутки находилась  «дома». Мы устроили для сына «царскую» постель, подобрали большой фанерный ящик, где хранились старые книги, постелили в него подушку, две простынки и тёплое детское одеяльце, купленные нами недорого на базаре по случаю. Я много раз натыкался на мысль, что не следовало бы нам заводить ребёнка, но деться уже никуда не могли – сын был реальностью. Так проходили дни, недели, месяцы. Сынишка рос и мужал. В три три с половиной года он постоянно требовал, чтобы ему почитали детскую книжку, других занятий у него просто не было. У меня и жены не было времени заниматься им, так он ходил по залу с книжкой в руках и просил каждого из посетителей почитать ему книжечку. Он смешно говорил: «Дядя (или тётя) почитай нижичку» и протягивал принесенную им очередную книжку. Довольно часто случалось, что соглашались и читали ему книжку. На некоторое время сынишка успокаивался.
     Жена всё время ругала меня и требовала, когда мы сможем жить по-человечески, а не на виду у десятков посетителей библиотеки или целых групп ликбезовцев. Я ничего не мог ей ответить. В начале 1927 года жена перешла, в очередной раз, жить к своим родителям. К лету она перестала ходить на работу. Какое-то время я ждал, когда же она явится на работу, думал, что заболела или с сыном не всё благополучно. Приходить к её родителям, чтобы выяснить положение, мне не хотелось, они меня не очень дружелюбно встречали. К началу лета я получил от неё письмо, в котором она написала, что уехала из Одессы по направлению ГОРОНО (Городской отдел народного образования) в деревню Одесской области учителем начальных классов. Я вспомнил, что она заочно училась в Педагогическом техникуме и получила диплом. Далее она писала, что согласна на развод, потому что жить дальше в таких условиях не в силах.
     Мне ничего не оставалось делать, как согласиться, ещё и потому, что к тому времени  «случайно» получилось, что единственная библиотекарь их троих когда-то принятых на работу молодых девочек, осталась одна Сара, и она была беременна от меня. Она жила со своими родителями в стеснённых условиях, но нашлось              место и для меня. В эти годы я учился на вечернем отделении ИНАРХОЗа (Институт народного хозяйства), заканчивал третий год обучения, не мог устоять уговорам моего старшего брата. Он уже заканчивал этот институт. Учиться было легко, предметы были нетрудные. Я планировал поскорее закончить и пойти работать по специальности, оставив должность Заведующего библиотекой. И тут случилось непредвиденное. Я случайно прочёл маленькую афишку на тумбе, написанную от руки, что в Городском Аудиториуме состоится лекция «Электрическая связь без проводов» гостя - профессора Московского Университета Леонида Исааковича Мандельштама и профессора Одесского Политехнического института Николая Дмитриевича Папалекси. Я кое-что читал о радио, но теперь меня заинтриговал вопрос, а как же, всё-таки, осуществляется эта самая беспроводная связь. Лекция была платная, не помню, сколько копеек она стоила, но я пошёл. Огромный зал был переполнен, тема очень волновала одесскую общественность. К удивлению, в зале было очень много молодёжи и женщин. Лекция закончилась под бурные аплодисменты, действительно они, оба профессора, очень просто и доходчиво объясняли, как это проходит связь без проводов и «нарисовали» заманчивую перспективу радио будущего. Но я никак не мог понять, как же эти электромагнитные волны могут сами распространяться в воздухе, попадая на радиоприёмники, расположенные в самых разных местах на больших расстояниях друг от друга. Ведущий лекцию спросил, есть ли вопросы у слушателей, но никто не откликнулся, тогда я встал и громко спросил, как эти самые волны достигают отдалённых приёмников, на что более молодой профессор Папалекси ответил несколькими словами, которые я снова не понял. Лекция закончилась, люди расходились, громко обмениваясь впечатлением, а я стоял в раздумье, как вкопанный. Меня не столько интересовал вопрос самой беспроволочной связи, сколько суть этого вопроса. Как же всё таки это происходит. Опять та же история, меня интересовали самые глубинные вопросы, на которые я не находил ответа. Через много лет я понял свою «ошибку». Меня интересовала сущность вопроса. В детстве я не сознавал этого. Мне просто было интересно. С годами я понял, что на любой вопрос, на который не находил ответа в литературе, а я никогда не доверял даже авторитетам, стремился самому понять ответ на мною же поставленный вопрос – почему и как? Кончилось это тем, что я на следующий день пошёл в Публичную библиотеку и переворошил всё, что смог найти. Литературы по этому вопросу оказалось на редкость мало. Меня не покидало чувство неудовлетворённости. В это время в Одессе открылся институт связи с факультетами проводной и радиосвязи. До сих пор, а прошло много лет, не могу понять, как это я, взрослый уже мужчина, вдруг, не подумав, не посоветовавшись с родными, как во сне, пошёл в свой институт Народного хозяйства. Наговорил в деканате кучу небылиц, что, мол, мне необходимы справки о том, что я заканчиваю третий курс института, что мне нужен временно мой аттестат об окончании школы. До сих пор не могу понять, как это они мне всё выдали немедленно. С этими документами я пошёл в институт связи. Меня приняли без всяких разговоров, предложив мне поступить сразу на второй курс, сдав несколько экзаменов: физику, математику, электротехнику. Я решил, что такой объем не осилю и был зачислен на первый курс радиофакультета.
     Первое время я не увольнялся из библиотеки, разрывался между библиотекой и институтом, но пришлось оставить работу. Мне удалось добиться, что Сару назначили заведующей библиотеки. В июле 1928 года Сара родила прелестного сынишку. Мы его и назвали Юлием. С Евой развелись, а с Сарой оформили наш законный брак. Жили мы прекрасно в малюсенькой комнатке у её родителей. В институте меня оформили лаборантом в лаборатории вакуумных приборов. Мы пытались делать самостоятельно вакуумные лампы. Оказалось, что эта затея бессмысленна, требовалось оборудование по стеклодувному производству с высокотемпературными печами, штамповочное оборудование для металла, вольфрамовые нити, материалы по склейке стекла с металлом и многое ещё чего. Во всяком случае, разобрали, вернее, разломали несколько вышедших из строя больших радиоламп отечественного производства, изготовленных в Нижнем Новгороде, пытаясь узнать, как они устроены. Единственно, что нам удалось сделать, так это восстановить одну из таких ламп и испытать на Одесском радиоцентре. Лампа работала нормально, но очень короткое время. И это была наше большая победа.
     Вместе со мной в лаборатории работало ещё два студента нашего факультета. Мы увлекались радиолюбительством, совместно читали и разбирали всякие новшества, опубликованные в новом журнале «Радио-фронт», потом его переименовали в «Радио всем». В нём печатались различные статьи, призывающие молодёжь заниматься радиолюбительством, приводились элементарные схемы самодельных радиоприёмников. Мы с удовольствием сами строили такие детекторные приёмники. Впоследствии сами посылали статьи в журнал со своими поделками в радиолюбительстве. Эта работа была настолько захватывающая, что порой засиживались до глубокой ночи.
     Однажды в журнале была напечатана статья об американском массовом  супергетеродинном радиоприёмнике. Для нас это сообщение было, как гром среди ясного неба. Наши радиоприёмники были прямого усиления, низкого качества. Нам пришлось долго уговаривать начальство института, чтобы нам в лабораторию закупили такой радиоприёмник в ТОРГСИНе (Торговый синдикат), где продавались дорогие импортные вещи на доллары или за золото. Как начальство смогло добиться, что институту разрешили приобрести два таких радиоприёмника, неизвестно. Один такой приёмник забрал к себе в кабинет Ректор института, а другой передали нам под строжайшую ответственность. Ни схемы, ни описания не было, мы разбирали, как могли, но толком ничего поделать с ним не смогли. Вспоминаю, как мы  увлеклись телевидением, если можно назвать то, что мы прочитали в журнале, телевидением. Сами соорудили диск Нипкова. Это такой огромный диск с дырочками по спирали, приводящийся во вращение маленьким электродвигателем. Москва передавала «изображение» в обычном радиодиапазоне, а по другой радиостанции передавался голос ведущего. Перед диском мигала неоновая лампочка и на малюсеньком экране, размером в спичечный коробок появлялась неподвижная картинка. Ведущий спрашивал у «зрителей», что они видят. Мы гадали, что же это за картинка. Одни говорили, что это букет цветов, другие – это кувшин. Потом ведущий объявлял, что передавали картинку, на которой был изображён слон. Вот такое было телевидение. Но было очень интересно, собиралось много народа посмотреть на это «чудо».
     Так проходили годы в учёбе, работе. Было
очень интересно и тяжело, предметы требовали глубокого знания математики и физики, приходилось самому навёрстывать то, что не добрал в школе, в которой не учился. С продуктами питания становилось всё труднее. Правительство постепенно прикрывало НЭП (новая экономическая политика), считая, что буржуазное направление не подходит Советской власти. На рынке  продукты подорожали во много раз, а многие, просто исчезли. Крестьян загоняли в города строить заводы и фабрики, коллективизация не дала ощутимых результатов. Полным ходом продвигали индустриализацию и электрификацию страны. К 1930-му году начался голод и всё усиливался в последующие годы. Голод усиливался и неурожаем. У крестьян забирали всё зерно, вплоть до посевных запасов. Засуха, отсутствие посевного материала привели к обнищанию народа. Ввели в стране карточную систему на хлеб и другие продукты первой необходимости. Жизнь стала такой невыносимой, что просто не знали куда деться. Я продолжал учиться в институте связи. Было очень интересно и поучительно. В одной из лабораторий, в которой я подрабатывал после занятий, мы продолжали корпеть над супергетеродинным американским радиоприёмником, но у нас ничего не получалось, нам запретили разбирать приёмник на части, чтобы разобраться, как он устроен и сможем ли мы его сами сконструировать. Но потом, когда я после окончания института был направлен на работу на Александровский радиозавод, мне эти труды очень пригодились.
     В начале 1934 года я окончил институт связи и поехал один по направлению в город Александров на радиозавод, но там не оказалось вакантной должности инженера и мне предложили должность технолога. Я не очень разбирался в тонкостях инженерной работы, и согласился на должность технолога. Оказалось, что  эта работа связна с разработкой технологии производства деталей и сборки продукции завода. Наш завод закупил два новейших супергетеродинных радиоприёмника. Один приёмник, как и положено, захватил в свой кабинет директор завода, а второй передали в лабораторию радиоприёмных устройств. Мне это очень помогло в изготовлении и сборке предполагаемого нового супергетеродинного радиоприёмника. 
     Не просто удалось уговорить Главного инженера завода и Главного конструктора заняться разработкой нового супергетеродинного радиоприёмника. Наша маленькая компания живо занялась этой работой. На Главного инженера возложили обязанности по розыску, заказу и доставке американских радиоламп, специальных материалов, которых на нашем заводе не было. Я с Главным конструктором не удержались и вскрыли американское добро. Всё делали, чтобы директор завода не узнал про наш поступок. Но мир не без «добрых людей», директор, конечно, вскоре узнал про то, что мы разбираем  радиоприёмник, купленный на золото, и вызвал нас всех троих к себе на «ковёр». Вот это была взбучка. Дословно:
     - Что вы себе позволяете? Хотите разорить завод, сорвать план завода? Да я вас всех выгоню немедленно с волчьим билетом. Вас нигде в пределах СССР не примут на работу. Вы что, не понимаете, в какое время мы живём? Когда нас всюду окружают враги и только мечтают, как бы погубить Советский Союз. Нам ещё припишут саботаж и объявят врагами народа. Вы этого хотите, так я вам устрою!!!
     Он кричал, не останавливаясь. Со рта повалила пена. Он топал ногами и обзывал нас всякими словами, не исключая матерных. Мы стояли, понурив головы.
     - Немедленно принесите радиоприёмник, если его ещё можно собрать?
     На этом разнос закончился. Мы немедленно собрали его и отнесли в кабинет директора. Для надёжности мы при самом директоре включили радиоприёмник в сеть, он, к счастью, заработал и нас директор несколько успокоил:
     - Идите и работайте. И без всяких штучек. Вы меня поняли?
   Мы все дружно подтвердили, что всё поняли. На этом, как бы, закончилась вся эпопея, но нам попался американский радиожурнал, где приводилась полная схема супергетеродинного радиоприёмника со всеми данными радиоламп, деталей и особенностей конструкции.               
Мы решили детально разодраться в самой сути построения супергетеродинного приёмника. Директор вернул нам приёмник, предупредив, чтобы мы не трогали его. Но тут случилось непредвиденное, директор получил циркулярное письмо-распоряжение от самого Наркома связи с требованием в течение года представить опытный образец массового супергетеродинного радиоприёмника. Наркомат связи обеспечит всем необходимым для решения этой задачи. Срочно необходимо представить в Наркомат связи полную заявку на необходимые детали и материалы. Директор вызвал нашу «подпольную группу» к себе в кабинет, зачитал, стоя, полностью письмо Наркома. Директор чётким командирским голосом провозгласил, чтобы мы в течение недели представили полную заявку на всё необходимое для успешной работы над созданием массового советского супергетеродинного радиоприёмника. Он даже глазом не моргнул, как будто и не было крика и разгона нашей тройке, пытавшейся провалить план завода, прировняв нас к врагам народа. Мы переглянулись, ничего не сказав директору в ответ. В тот же день мы полностью разобрали американский радиоприёмник, распределили обязанности между собой, по каждой детали составляли спецификацию, которая легла в основу заявки на детали и материалы. У нас даже мелькнула дерзкая мысль, взять американское изделие, поставить его в разработанный и изготовленный нами новый ящик и таким  вот образом представить, как опытный образец, но от этой афёры быстро отказались. Это пахло разоблачением и непредсказуемыми последствиями. Через три дня мы представили директору отпечатанную на пишущей машинке полную заявку с перечислением американских радиоламп и панелек к ним, проводов, деталей и других мелочей. Директор был очень удивлён и поблагодарил за расторопность. Он даже бросил такую фразу, что, мол, если опытный образец будет изготовлен к сроку, то он обещает нам солидные премии. Я так подробно вспоминаю эти годы, потому что они были очень насыщены интересной исследовательской работой и имели грустные последствия в будущем.
     Работы по изготовлению опытного образца осуществлялись параллельно по нескольким направлениям, этим умело руководил Главный инженер. В столярном цеху изготавливались ящики нескольких типов. Однажды к нам заглянул заводской художник, которому было поручено изготовление вручную шкалы радиоприёмника. Он скромно предложил, давайте-ка изготовим небольшой глобус, Земной шарик и надпишем на нём основные города: Москва, Ленинград, Берлин, Париж, Лондон, Нью-Йорк. При настройке шарик должен вращаться и останавливаться на той станции, на которую он настроен. Идея оказалась очень заманчивой, но как осуществить связь вращения шарика с настройкой самого приёмника, не могли себе представить. Заводские умельцы придумали устройство, удовлетворяющее всем требованиям. Получилось исключительно красиво и оригинально.
      Часть деталей всё же пришлось позаимствовать у нашего «американца». Как не старались самим изготовить что-нибудь похожее на американские детали – ничего не получалось. В нашей стране, например, не изготавливались высокочастотные конденсаторы малой емкости и многое другое. Не было потребности. Пришлось пойти на маленькие хитрости, детальки от «американца» закрашивали цветным лаком для ногтей и т. д.
     Ровно через три месяца мы торжественно внесли в кабинет директора новусенький, блестящий свежим лаком, радиоприёмник. Директора это так ошеломило, что он не смог произнести ни слова. Он, покачивая головой, пожал каждому из нас руку, произнося похвалу и полную неожиданность. Директор и мы втроём поехали в Москву, буквально на руках, несли всю дорогу это сокровище. Нарком связи чуть не упал в обморок, нежно трогая и поглаживая лакированный ящик. Особенно его удивил и восхитил вращающийся Земной шар, он его крутил, радуясь, как ребёнок. Мы попросили уважаемого Наркома не увлекаться этой игрушкой до представления опытного образца Правительству. На следующий день радиоприёмник демонстрировали Правительству, а через день его показали самому Сталину. В кабинете вождя стояла прекрасная напольная американская радиола, но, когда он увидел настройку с Земным шаром, то его радости не было предела, он крутил его постоянно взад-вперёд. Мы замерли, боясь, что наша хлипкая конструкция не выдержит такого испытания, но всё прошло удачно. Сталин торжественно сказал, что сами американцы не смогли додуматься до такой красоты, как наши советские люди. Нарком связи устроил приём в честь создание первого в нашей стране такого  современного радиоприёмника. Прекрасное застолье сопровождалось постоянными приветствиями в адрес Вождя и Учителя всего Советского народа. Только под его руководством Советский народ придём к светлому будущему, Коммунизму. Присутствующие гости, Наркомы родственных Наркоматов, забыли ради чего устроен этот приём и это застолье, они полностью были поглощены шикарным столом с красной и чёрной икрой, балыками, заливной и фаршированной рыбой, поросятиной и многим ещё чего. Один за другим вскакивали и произносили, как можно громче панегирики в часть самого любимого, самого-самого друга спортсменов и пожарников, школьников и железнодорожников. Это-то проходило в самое смутное время – массовые аресты, проблемы с питанием и вообще… В головах подвыпивших высокопоставленных гостей крутилась память о судьбе недавно знаменитых вождей революции: Бухарина, Каменева, Зиновьева, Постышева, Косиора, и многих других. Хорошо, думали они, что до сих пор не придумали прибора, читающего мысли. А вдруг уже придумали в секретных лабораториях ВЧК, НКВД что-то похожее. Выбросить всё из головы, но как, когда навязчивая идея и страх не выходит, что бы не делать с собой. И заглушали этот страх шумными приветствиями в адрес вождя-палача (и думать нельзя) и заливали до беспамятства водкой, коньяком и лучшими винами из крымских погребов царских богатеев.
     По дороге домой, в поезде, директор нам сообщил, что он нам выпишет премию в объеме месячной зарплаты, потом поправился и сказал, что даже трёхмесячный оклад. Через некоторое время мы узнали, что премию нам троим в размере трёхмесячного оклада назначил Нарком связи.
     Весь завод дружно включился в интенсивную работу по подготовке к серийному выпуску нового радиоприёмника. Требовалось неимоверное усилие всех служб для такой сложной задачи, перестраивалась технология, отрабатывалась система диспетчерской службы, отдела снабжения, создание новых цехов и отделов.
     Заходит как-то Главный инженер к нам в отдел и торжественно сообщает, что его направляют в командировку в США по закупке необходимых деталей для массового производства радиоприёмников в СССР. К тому же он тут мимоходом сообщил мне лично, по секрету, что составляют список работников завода, обеспечивших в кратчайшие сроки разработку и изготовление опытного образца новейшего радиоприёмника и на первом месте, конечно, сам директор завода, а потом все остальные и я в том числе. Это меня так разозлило, что я ответил Главному инженеру категорическим возражением. Как мог этот идиот, в должности директора, включить себя в список, будучи ярым противником всякой новой разработки. Главный инженер всячески пытался меня успокоить, что, мол, так заведено, начальство всегда впереди, если пахнет премией и другими благами. Тогда я отказываюсь от включения меня в список, и я так дело не оставлю. Это моё заявление немедленно дошло до директора, на что он ответил в мой адрес, что этот беспартийный сморчок, выскочка и дурак ещё поплатится за такой неблагодарный поступок, он ещё не раз вспомнит обо мне. На следующий день мне передали, что директор подписал приказ о моём уходе с завода по собственному желанию по семейным обстоятельствам. И если я не соглашусь, то меня немедленно выкинут из квартиры, которую я с семьёй снимал у хозяина, работавшего на нашем заводе, и что ни один человек в городе не сдаст мне квартиру. Наш город Александров почти полностью зависел от завода, следовательно, и от директора.
     Я вспомнил, что, будучи в Москве встретил
однокурсника по институту связи, работавшего в Новосибирске в техникуме связи и им срочно требуется преподаватель в области радиотехники. В этот же день  отправил ему телеграмму и просил ответить, нужен ли им преподаватель и что я могу к ним немедленно приехать. На следующий день получил положительный ответ, купил билет и вылетел в Новосибирск. Чёрт с ним с этим директором и с этим заводом, хотя очень жалел об этом многие годы. Семья осталась пока в Александрове. Меня  немедленно оформили в техникуме на должность преподавателя нескольких дисциплин: радиопередатчики, радиоприёмники, вакуумные приборы. Техникум недавно открылся, и учащихся было немного. Несколько дней я жил у одного из моих однокашников, подыскал квартиру, но Сара с сыном и недавно родившейся дочкой переехали в Одессу, к её сестре. Я собирался их со временем перевести в Новосибирск.               
     Как-то меня пригласили на местную мощную радиостанцию помочь, у них были неприятности с работой больших радиоламп, отечественного производства, они часто выходили из строя. Оказалось, что на радиостанции не было опытного инженера, там работал малоопытный техник и лампы выходили из строя из-за их быстрого ввода в режим. Я соорудил простейшее устройство по медленному вводу ламп в работу. Меня пригласили работать на радиостанции, хотя бы на полставки. Я согласился, и время от времени там бывал, обучая техника работе на аппаратуре.
     К концу 1939 года в стране стало несколько тревожно, только недавно закончилась заваруха на Дальнем Востоке с японцами, а тут – на тебе, заваруха с Финляндией. Что-то очень уж много разных заварух. Серьёзно я не относился к этим событиями, некогда было, у меня было столько увлекательной работы, что на эти «мелочи» не оставалось времени. Мелочи мелочами, а я получаю повестку срочно явиться в Военкомат. К моему удивлению в Военкомате мне сообщили, что мне срочно, понимаете срочно-срочно явиться в распоряжение Командующего 7-й армией, командарму 2-го ранга Яковлеву на распорядительной станции – Белоостров.               
     Я понятия не имел, где этот Белоостров, и почему я должен срочно туда явиться. Военком мне доходчиво объяснил, что Белоостров находится в Карелии и меня мобилизовали в действующую армию. Неужели мне, удивлённо сказал Военком, вам  неизвестно, что идёт война с белофиннами. Тут же мне выдали проездные документы и выписку из приказа Генерального штаба о направлении в действующую армию. На сборы дали сутки. Сколько я не просил Военкома дать время на подготовку, ничего не вышло. Ещё предупредил Военком, если я не выеду к месту назначения в течение суток, то привлекут меня к  уголовной ответственности за дезертирство. Ничего не оставалось делать, как собрать чемоданчик, купить в магазине тёплые ботинки на меху и пару шерстяных носков (Посоветовала соседка по дому. Она ещё советовала купить валенки с глубокими галошами и овчинный полушубок, но я не послушал её совета, о чём потом очень сильно жалел). Попрощался с директором техникума и на радиостанции и отправился на вокзал. Возле кассы было, на удивление, мало народа. Постоял в очереди, и когда я заглянул в кассовое окошко, молодя кассирша подняла на меня зелёные глаза, на её лице блуждала блаженная улыбка. Возможно, она думала о чём-то хорошем. Я учтиво попросил билет на ближайший поезд в Ленинград с пересадкой в Москве. Она порылась в каких-то данных и сказала, что через полчаса будет скорый Владивосток-Москва, мест нет, как обычно, но случайно появилось одно место в плацкартном вагоне. Я немедленно согласился. Получил билет и вышел на перрон, в ожидании скорого. Кассирша предупредила, что остановка скорого всего две минуты. Подошёл состав, сел в поезд. выехал первым попавшимся скорым поездом на Москву, никак не хотелось попадать под суд за дезертирство.   
     В Москве военный комендант на вокзале тут же выдал билет до Ленинграда, а там, сказал он, посмотрите по обстановке, куда вам дальше ехать. Он тоже не мог объяснить, где находится этот самый Белоостров. В Ленинграде повторилась та же самая картина, Комендант вокзала выписал мне билет до Мурманска, а там, сказал он теми же словами, разберётесь. И я поехал разбираться. За эти двое суток с лишним я забыл про еду и про сон. Сел в поезд до Мурманска. Еду и думаю, сколько же мне нужно ехать до этого Белоострова. Проводник в вагоне сказал, что, по его мнению, это где-то под Кандалакшей. Во всяком случае, такой остановки он не помнит. Нужно пораспрашивать пассажиров, может кто знают такую остановку, может быть и не остановка вовсе, а населённый пункт по пути следования поезда.
     Подвернулась одна бабка, подсевшая в вагон на одной из остановок поезда. Она, оказывается, знает про Белоостров, это ближе к Мончегорску. Спрашивал каждого, кто приближался ко мне в вагоне. И тут мне повезло, мужчина в военной форме, под полушубком не было видно звания, ответил, что едет в Белоостров и с удовольствием покажет мне дорогу. Разговорились. Попутчик едет из краткосрочного отпуска по поводу жены, которая рожала. Всё закончилось благополучно, у него третий ребёнок в семье. Служит он по интендантской части. Он тут же спросил, где мой полушубок. И когда узнал, что у меня нет полушубка, очень удивился, неужели мне никто не подсказал на всём пути следования до Белоострова, что необходимо запастись полушубком. На месте вряд ли имеются в наличии полушубки на складе. Даже на самом высоком складе их нет уж давно, разобрало всё это  начальство. Солдаты должны получить полушубки в скором времени, но об этом говорят уже целый месяц. А погоды ухудшаются, в феврале ожидаются большие морозы. Он меня успокоил, пока морозы не более 15 градусов ниже нуля. За тёплые ботинки и носки он меня похвалил, предусмотрительный, мол, товарищ, а то некоторые приехали из командного состава по срочной мобилизации в лёгких туфельках и на второй же день отправили в госпиталь с обмороженными ногами.
      По команде приятного собеседника пришлось собираться, как он сказал, на следующей станции. Выйдем и хорошо, если на станции окажется попутная машина до Белоострова, до которого 5-7 километров. Пешком не пойдём, но ожидать на станции очень не хотелось бы. Он ни разу не назвал Белоостров  распределительной станцией или расквартированием 7-й армии, видно это всё же был секретный объект. К нашему счастью машина оказалась на станции, ожидали большое начальство. Вместе с легковой машиной для начальства, была ещё сопровождающая начальство с закрытым кузовом грузовая машина с охраной. Нам там нашлось место.
     Через час мы благополучно добрались до штаба командования 7-й армии. Я предъявил документы, меня быстро оформили, я только тут узнал, начальником армейской радиостанции, бывший начальник заболел воспалением лёгких и его отправили в Ленинград. Меня быстро «расквартировали», как сказали в Квартирно-эксплуатационной части армии (КЭЧ), в деревянном бараке в комнате на четверых. На вещевом складе мне выдали (пока), шинель и шапку-ушанку и тёплые рукавицы, ещё одно упущение. Вот что я ещё не предусмотрел, и соседка не подсказала, а то ходил бы в своей фуражке и тонких перчатках.
      С утра следующего дня  познакомился с личным составом радиостанции. Мне очень понравились молодые ребята, хорошо подготовленные и достаточно образованные, хорошо знали материальную часть радиостанции. Оказалось, что почти все они из одного выпуска Ленинградского техникума связи. После того, как я осмотрел аппаратуру, занялся изучением схем и расположения блоков станции. Аппаратура была новенькая, хорошего качества, мне напомнила знакомую схему американского передатчика, которым мы интересовались ещё в Александрове на радиозаводе. Нас тогда интересовал вопрос кварцевой стабилизации частоты передатчика. В нашей аппаратуре такого ещё не применяли, а и сегодня не очень-то часто встречал.
     Я всё собирался посмотреть на антенное поле, которое находилось в сотне метров от самой станции. Мороз крепчал, ветер сильный и очень сырой дул в лицо, пробирался во все мыслимые и немыслимые щели одежды, укрыться от него не было никакой возможности. Меня интересовал блок питания радиостанции. Он находился в отдельном бараке. Дизель-генератор отечественного производства и стабилизатор напряжения к нему был немецкой фирмы «Сименс». Не могли уже и это скопировать, подумал я. Дизель довольно громко рычал, и солдаты его укутывали  одеялами, чтобы не так шумел. Дни сменялись, служба вошла в нормальную колею. Кормили прилично, три раза в день в командирской столовой. Мои солдаты преподнесли мне приличные валенки. Я их надел с тёплыми носками и ещё вдобавок намотал портянки и решил, что так можно повоевать.               
      Всё же через несколько дней я собрался пройтись на «антенное поле». Старшина выделил мне солдата, который обслуживал антенны. Я думал пойти туда с утра, но старшина отговорить, ссылаясь на то, что финские снайперы в районе постреливают. Как же так, удивился я, постреливают в районе, где расположен штаб армии. Старшина пояснил, что вокруг небольшие финские деревушки, а снайперы ловко маскируются на высоких деревьях и сидят там сутками, выслеживая добычу. С ними очень сложно бороться, выявят снайпера, уничтожат, а через день-два снова там или рядом появляется новый. Очень много жертв от этих снайперов-кукушек.
      Послушался, и отправились мы к вечеру, темнело. Шли очень трудно, глубокий рыхлый снег, проваливались по пояс, выбирались и снова двигались дальше. Сопровождавший меня солдат, показал на ближайшую поляну, на которой стояли в отдалении от лесочка, три высоких сосны. Я ничего не понял, а он сказал шёпотом, что на одной из сосен укреплена антенна. Прекрасная работа. Посидели под сосной, немного, отдышались и собрались в обратный путь, а солдат говорит, тоже шёпотом, что пойдём напрямик, так ближе. Я не сразу понял, почему он говорит тихо-тихо. Он мне тихо ответил, что «кукушки» стреляют в темноте очень метко по звуку голоса. Я и замолк вообще. Идём. Как солдат ориентируется в темноте мне непонятно. Он немного впереди, я сзади. Он громко взвизгнул, как видно, зацепился за корягу, раздался щелчок, смотрю, солдат лежит, не шевелится. Подполз к нему, а он лежит в луже вязкой болотной жижи с простреленной головой. Сразу даже не понял, что произошло, но потом догадался, снайпер стрелял по визгу. Вспомнил щелчок. Это и был выстрел, почти неслышный. Откуда стреляли не понятно, далеко, близко. Потом я узнал, что многие финские снайперы стреляли из мелкокалиберных винтовок со специальными усиленными патронами. Вот и сам выстрел почти не слышен, а убивал при попадании в голову наповал. Отполз немного, чтобы не попасть в такую же лужу и попал в ещё долее глубокую лужу. Полежал, не двигаясь, молча в этой луже. Чувствую, что валенки наполнились водой. Выбрался на место, на котором был минуту тому назад и лежал, не двигаясь до полной темноты. Пошёл, пригнувшись. Куда идти, что делать? Валенки мгновенно задубели на морозе, они сильно сжимали  ступни, как железом их стянуло. Двигался наугад. Блуждал часа три-четыре. Время не чувствовал, ноги, как деревянные, совсем не чувствовал боли, но стать на них не мог.
     Чудом наткнулся на бараки, полз из последних сил. Дополз до нашего барака, сильно стучал в дверь, лёжа у порога. Открыли, втянули меня в нашу комнату, снять валенки не моги, резали их тупым ножом, опасной бритвой, чем только могли. Сняли остатки валянок, с большим трудом разрезали и размотали портянки и носки. Пальцы ног представляли жуткую картину, сине-жёлтые, напухшие. Товарищи по комнате быстро организовали целую миску снега, по очереди начали растирать пальцы и ступни, смазывали подсолнечным маслом и снова растирали. В это время в нашу комнату вошёл сосед, подполковник интендантской службы и сильно накричал на моих товарищей по комнате, что ни в коем случае нельзя растирать обмороженные части тела, тем более пальцы и ступни ног. Один из помощников ответил, что у них на родине так поступают. То твоя родина – теплые края, ответил подполковник, и обморожение не бывает очень сильным, нужно дать пострадавшему пить горячий чай, кофе и разогреть тело. И как можно скорее отправить его в санпункт или, лучше, в больницу. Вызвать машину и всех делов.               
     Так, пожалуй, полночи возились со мной, пока не приехала машина, грузовая. К утру в лазарете пальцы ног начали страшно болеть, жгли, чесались, синева немного спала. Обессиленные медики не отходили от меня, потом сидели и приговаривали, ничего, нормально, ампутации не будет. Какой ампутации, переспросил я, а обыкновенной, когда отрезают всё, что отморожено. Что же вы, дорогой человек, не знали, как надо поступать в такой ситуации. В какой ситуации, переспросил, когда обмораживаешься? В первую очередь нужно было немедленно снять мокрые валенки, растереть снегом пальцы ног, натянуть на них варежки и быстрее отправится в медпункт. Я этого, конечно, не знал. В медпункте особо не делали ничего, смазали пальцы и ступни мазью, перебинтовали и отправили в госпиталь. Там я пролежал неделю, и меня отправили «домой», демобилизовали по увечью. На этом кончилась моя вторая война с одним ранением и одним увечьем в моей жизни.
     В первых числах января 1940 года я вновь оказался в Новосибирске. Ходил плохо. Ноги болели, смазывал всякой всячиной по совету врачей и местных жителей. Меня восстановили на работе в техникуме и очень обрадовались, когда я появился на радиостанции. Техник на станции рассказал мне, что за мной приезжали из органов, интересовались, где я. Им ответили, что я мобилизован и нахожусь на фронте с белофиннами. Они, почему-то сказали, что подождут. Я как-то не очень обратил на это внимание. В один из вечеров ко мне «домой» приехал «Чёрный воронок», эти машины очень хорошо знали люди, и увезли меня в Областной отдел Госбезопасности, заперли в камере и продержали два дня фактически без еды, пока не привели к следователю.               
     Симпатичный с виду молодой следователь прочитал донос на меня. Чего там  только не было: саботажник, систематически срывал сроки выполнения ответственных правительственных заданий, тайно выводил из строя ценную аппаратуру, только недавно выявили, что он владеет в совершенстве английским языком для шпионской работы, ему место в соответствующих учреждениях. Следователь читал и усмехался. Я сразу понял, чьих рук это дело, директор завода выполнил своё обещание. Дёрнуло меня вставить слово, нет ли в доносе, что я убивал младенцев и пил их молодую кровь? Следователь изо всех сил стукнул кулаком по столу и закричал, что тут не место для всяких… сделал небольшую паузу…  штучек (видимо хотел сказать – «еврейских штучек», но сдержался), потребовал подписать бумагу, что я ознакомлен с обвинением. Он сообщил мне, что посижу в камере предварительного заключения, подожду очереди к судье, меня осудят и отправят в лагерь.               
     Неожиданно меня посадили в товарный поезд, в теплушку, в которой обычно перевозят скот, и повезли  в неизвестном направлении. Так мы, несколько «попутчиков», ехали в закрытой теплушке, лёжа на соломе. Периодически поезд останавливался на открытой местности, нам, а нас  в вагоне было человек 10-12, разрешалось по одному выходить из вагона по нужде. Никого из охраны не интересовало, нужно ли тебе идти по нужде или нет, иди – и всё. Потом не выпустят до следующей остановки, а когда она будет никому неизвестно, даже охране. На второй день нас, на какой-то станции, выгрузили поздно вечером в полной темноте, и повели пешком в местную тюрьму. Прошла перекличка, обыск, замена личного белья и одежды на тюремное, и держали в общей камере до утра, утром привели к военному, который распределял каждого из нас, в  зависимости от специальности, в различные лагеря. Когда очередь дошла до меня, то распределяющий начальник, заглянув  в книгу, спросил мою специальность, подтверждаю ли я что моя специальность электрик. Я ему ответил, что я инженер-электрик радиосвязи. На это он утвердительно покачал головой, пролепетал, что я по специальности электрик. Он начал записывать, произнеся вслух - лагерь «Мажора» на горные разработки… Как бы споткнувшись, он переспросил мою фамилию, имя, отчество и год рождения, захлопнув книгу, приказал охране  самым срочным образом отправить меня в Новосибирск ближайшим поездом. Меня вывели из тюрьмы и в тюремной робе посадили в легковую автомашину какого-то высокого начальника и, в сопровождении охранника, отвезли на вокзал, где ради меня, как я потом узнал, на целый час задержали скорый московский поезд. Машина летела через город с такой скоростью, что  думал – не доедем до места назначения. Я не знал, куда меня везут. До Новосибирска поезд ехал с такой скоростью, с которой поезда до этого никогда не шли в Советском Союзе. Мне казалось, что поезд едет вообще без остановок. В Новосибирске меня посадили в машину «Скорой помощи» и с включённым сигналом машина мчалась через весь город. Я понял, что меня везут на радиостанцию.
     В зале передатчика сидело всё высокое начальство городского и областного НКВД. Оказывается, на радиостанции сгорели последние мощные радиолампы, и радиостанция перестала работать, ожидают новую партию радиоламп. Переполошились в самых высоких военных и гражданских инстанциях Новосибирска и Москвы, пропала самая надёжная и устойчивая связь столицы с Сибирью.               
   Все они с мольбой смотрели на меня. Я стал, смущённый, перед ними в тюремной робе, прикрывая разодранные выше колен штаны. Самый высокий начальник с какими-то знаками различия на военной форме приказал срочно дать мне приличную одежду. Через полчаса я облачился в шикарный костюм, новую рубашку, туфли и даже принесли красивый галстук. Это был уже перебор.
     Во-вторых, я попросил, чтобы мне дали хорошо поесть, я был настолько голоден, что не мог даже соображать. Привезли срочно прекрасный обед из ресторана, я насытился, немного отдохнул и приступил к работе. Техник рассказал на ухо по секрету, что он пару дней тому назад, когда ехал рано утром на работу, подвернул ногу и добрался до радиостанции за десять минут до начала выхода в эфир. Испугавшись, что опоздание с выходом в эфир может плохо для него кончится, включил радиопередатчик сразу на полную мощность и они-лампы, конечно, сразу вышли из строя. Замены нет и что делать дальше не знает. Обещали прислать новые лампы самолётом, но их нет уже вторые сутки. И, вроде, таких мощных радиоламп вообще нет на складе в Москве. Собирались найти на других радиостанциях, но никто не даёт их, ссылаясь, что нет свободных запасных радиоламп. Техник очень просил, умолял, чтобы я никому не говорил о причине выхода из строя радиостанции. Я ему пообещал. Сам не очень представлял, что делать в такой ситуации.
     В-третьих, попросил, чтобы мне регулярно приносили три раза в день хорошую еду и питьё и приступил к работе. Начальство немедленно разъехалось. Сразу стало ясно, что полетели  катоды ламп. Взяли со склада несколько ранее вышедших из строя радиоламп, выбрали из них с исправными катодами, аккуратно распилили и вынули исправные катоды и со всей осторожностью заменили в разобранные исправные по остальным параметрам лампы. Вся трудность заключалась в соединении стекла и металла и герметизации самой радиолампы. Тут пригодился опыт работы в одесской институтской радиолаборатории. Мы там много работали над восстановлением мощных радиоламп. И тут эти знания пригодились. Трудно было найти в городе вакуумный насос. Мне пришла в голову простая идея, использовать для этого школьный вакуумный прибор по физике. В одной из ближайших школ нашли такой прибор, его реквизировали, на время, и мы приступили к реставрации. Заклеили, с грехом пополам, стекло с металлом, откачали, сколько могли воздух из лампы и подключили.
      Радиостанция заработала. Но не долго. Лампа не выдерживала такого «пренебрежительного» отношения к ней. Мы подготовили ещё несколько таких ламп и меняли их по мере выхода из строя. По схеме в аппаратуре станции необходимы были две мощных радиолампы. Я переделал немного схему, заменив на одну лампу. Мощность радиостанции резко упала, но для связи с Москвой этого было достаточно. В «свободное» от работы время, а мы работали круглые сутки почти без сна, я собрал простое устройство, автоматически регулирующее работу мощных радиоламп, без которого не включалась сама радиостанция. Через неделю к нам прибыло десять новых радиоламп.               
     В один из дней ко мне подошёл «мой личный» охранник, а они  менялись каждые восемь часов, и сказал, что случайно слышал лично - охрану снимают, а моё дело, временно, он сделал ударение на слово – временно, поступает в архив.
     Вернулся к себе «домой», пошёл на работу в техникум и мне директор техникума сказал, что очень скучал по мне, что техникуму крайне не хватает специалиста по радиотехнике, но советует мне немедленно уехать из Новосибирска как можно дальше. Он мне выписал значительную сумму денег, я собрал документы, небольшие пожитки и двинулся в дорогу. Вот таким чудом я избежал ГУЛАГа. Но, оказалось, что мне ещё придётся встретиться с этой организацией и надолго. В железнодорожной кассе билетов, как всегда, на ближайший поезд Владивосток-Москва не оказалось. Как я уговаривал кассиршу, просил, умолял, говорил сякую чепуху, что, мол, жена рожает в Одессе и мне очень нужно туда успеть. К чему успеть я не уточнял, да и она не спрашивала. Кончилось тем, что оказался один билет в мягкий вагон, что бывает крайне редко. Купил билет, с большим трудом дождался ночного поезда, сел в «мягкий» вагон, нашёл своё купе. Со мной в купе ехал солидный человек, поздоровались, я разместился на своём месте и собрался отдохнуть или, если удастся, поспать. Попутчик заговорил первый. Вспомнил практически дословно наш разговор.
     - Вы, видно, очень устали, как я посмотрю, я прав? – обратился он ко мне.
     - А что, по мне это видно?
     - Не только видно, но я вам скажу, что вы едете в Одессу и вы, несомненно, еврей.
     - Вы, по всему видно, оракул, что можете по одному слову или виду определить, куда я еду.
     - Не столько оракул, сколько наблюдательный человек. Меня зовут Моисей, - протягивая руку, - ответил попутчик.
     - Ефим, - ничего не оставалось делать, как пожать ему руку. – Действительно, еду в Одессу. А почему – еврей?
     - Потому, что на вопрос ответили вопросом. Это характерно для евреев, а торопитесь в Одессу, потому что давно не виделись с семьёй.
     Я только улыбнулся в ответ. Что ещё мог сказать.
     - Я тоже, можно сказать, одессит, родился, жил и учился в Одессе, даже окончил Политехнический институт. Давно.
     - Так мы настоящие земляки, очень приятно. Тоже едите домой?
     - Не совсем, еду до Москвы, там у меня дела по службе, теперь живу и служу в Биробиджане - ответил Моисей. 
     - Далековато забросила вас судьба, - ответил.
     - Это я сам себя туда забросил, я служу главным раввином в синагоге, в Одессе это было бы просто невозможно. Звание раввина я получил ещё до революции, в годы моей молодости, но потом об этом не упоминал, а когда образовалась еврейская автономная область, я немедленно туда отправился. Вот так.
     - Очень интересно. Я и не представлял, что где-то в СССР может быть в наше время легальная синагога.
     - Ир заген аф идиш (вы говорите на идиш – по-еврейски)?
     - Я слова не понял, но мне показалось, что вы спрашиваете, говорю ли я по-еврейски?
     - Абсолютно точно. что-то вы всё-таки поняли.
     - Не столько понял, сколько по интонации я догадался, что вы имеете в виду. Негде и некогда было заниматься еврейским языком. Дома говорили по-еврейски только отец с матерью, когда хотели скрыть от детей смысл разговора. Отец был грузчиком в порту, мать – домохозяйка, всё-таки в семье было шестеро детей. Между собой говорили только по-русски.
     - Вы что-нибудь заканчивали, имею в виду ВУЗ.
     - Да, Одесский институт связи в 34 году.
     - А-а, знаю, на Комсомольской.
     - Ладно. Хватит на сегодня, нам ещё ехать трое суток, успеем наговориться, отдыхайте.
     Поблагодарил, повернулся я на бок и сразу
заснул. Утром, проснувшись, увидел странную картину, мой сосед, укрывшись с головой белым покрывалом, покачиваясь, тихонько бормотал, по-видимому, молился. Я лежал тихо, не давая повода беспокоить соседа. Прошло минут десять, как сосед снял покрывало, свернул молитвенник и, увидев, что я не сплю, поздоровался, пожелал доброго утра. Я ответил ему тем же. Сосед сообщил, что он уже помылся и что туалет в моём распоряжении. После туалета я собрался в вагон-ресторан позавтракать, на что попутчик предложил мне перекусить вместе с ним. Я долго отнекивался, но уступил его настойчивым просьбам. Он выложил на столик массу различных продуктов, начиная с крутых яиц и заканчивая колбасами и соленьями домашнего приготовления. С ним была литровая бутылка, думал, что вина. оказался виноградный сок собственного приготовления. Завершала об-илие съестного домашняя белая хала-плетёнка. Таких я, пожалуй, вообще не видел в своей жизни.
     - Это всё мне в дорогу собрала жена, дай ей Творец долгой жизни.
     Завтрак прошёл на славу. Наелся до отвала.
     - Вы курите? – спросил сосед, собирая пожитки со столика в свой огромный чемодан.
     - Нет, и никогда не курил.
     - Это похвально. Как вы понимаете, я тоже
не курю. Наша бренная жизнь коротка и конечна, нечего её подгонять всякими вредными               излишествами. Излишества не бывают полезными, между прочим. Так же, как и сама жизнь с её конечной целью. Я не говорю про близкие цели, даже несколько отдалённые, а конечная цель – она у вас есть?
     - Странный вопрос. Я никогда над этим не  задумывался. Вообще, меня интересует сама жизнь, мне интересно жить, дойти самому до глубинных вопросов мироздания.
     - Да-а. И как глубоко продвигаются ваши интересы?
     - Жизненные коллизии очень часто мешают моим интересам. Стараюсь.
     - А духовную часть смысла жизни вы себе представляете:
     - Как вам сказать, стараюсь быть честным и справедливым.
     - Похвально. Но недостаточно. Лучшая форма для религиозного человека – это служение Б-гу, соблюдать все 613 заповедей. Это не просто. Как сказал великий талмудист, мудрец Гилель, когда язычник, пожелавший перейти в иудаизм, попросил научить его всей Торе, пока он будет стоять на одной ноге, Гилель ответил: «Люби ближнего, как самого себя», остальное - разъяснения, иди и учи».  Для секулярного, свободного от религиозного влияния, человека – это воспитать в себе уважение к ближнему, любви и преданности, замена зла добром, и ваши старания – быть честным и справедливым. Желаю успеха в вашем искании.
     В Москве мы мило распрощались, пожелав друг другу крепкого здоровья, благополучия и всего самого наилучшего. Я часто вспоминал наш разговор с биробиджанским раввином в мельчайших подробностях.               
     В начале 1940 года я приехал в Одессу, объединившись, наконец, со своей семьёй. Дети подросли, жена очень обрадовалась, что я выкарабкался из таких передряг. Без особого труда был принят на работу инженером по автоматике на Одесский судостроительный-судоремонтный завод им. Марти. Первым моим успехом было простейшее устройство, включающее аварийное освещение на кораблях при выключении энергоустановки. Это я уже не раз применял на каждом новом рабочем месте. Жизнь  вошла в свою мирную налаженную колею. Я увлёкся работой, мне рекомендовали подать рационализаторские предложение на мои разработки. Я думал, что должен приносить пользу предприятию безвозмездно, оказалось, что за это ещё и платят деньги и немалые.
      Раз так, то я внёс ещё несколько рацпредложений. На ремонтируемых кораблях по старинке устанавливали вертикальные антенны для судовых радиостанций, когда весь мир давно перешёл на горизонтальные антенны с вертикальным снижением, что повышало дальность связи и чувствительность радиоприёмников больше, чем в два раза. Да и много прочих дельных предложений. Меня даже повесили на доску почёта, как передового рационализатора завода. Завком обещал предоставить мне квартиру в новом строящемся доме для работников завода. Жизнь приобретала интерес и открывала новые возможности. Но…
     Началась война. Тут уже было не до новой квартиры, рационализаций и прочих обычных вещей мирной жизни. Весь коллектив завода срочно перевели на казарменное положение, оборудовали спальные места в Красных уголках цехов, поставили кровати, матрасы, простыни и подушки. Удивительно, где это всё взяли, неужели завод заранее был готов к возможному военному положению. Заводоуправление обеспечило круглосуточную работу столовой, буфетов, в каждом цеху установили баки с питьевой водой. Каждому рабочему, инженерному составу, работникам заводоуправления было выделено персональное спальное место. Работа завода была полностью переведена на круглосуточную работу без выходных и отпусков. На завод можно было пройти только строго по пропускам, подписанным лично начальником спецотдела, с завода выпускали только по увольнительным, как в армейских гарнизонах, которые подписывали начальник цеха или отдела и главный инженер завода. На завод пригнали, стоявшие в порту и на заброшенных старых причалах, большие и малые корабли, давно списанные и случайно не попавшие в металлолом, старые катера, баржи и любой плавающий хлам. 
     Срочно заканчивали строительство новых кораблей и приводили в чувства старые «лоханки». Завод работал слаженно и чётко. Мы с большим вниманием по несколько раз в день слушали по местной радиосети сообщения Совинформбюро. Положение на фронтах ухудшалось с каждым днём. Когда же наши войска перейдут в контрнаступление? На нас вероломно, без объявления войны, напали по всей западной границы от Балтики, до Чёрного моря, до зубов вооружённые 180 немецких дивизий. Фашисты отчаянно бомбили наши города, Киев, Минск, Смоленск. В городе объявили затемнение, на всех окнах заводских цехов установили щиты, в домах вывешивали одеяла, кто чем мог. К тому же отключили городское освещение. Военные и гражданские патрули тщательно следили за светомаскировкой. Город погрузился в сплошную тьму. Мне с большим трудом удалось получить увольнительную записку на три часа и отправится домой, к семье. В городе особой паники не было видно, но товары, особенно, продовольственные, быстро начали исчезать из магазинов. Хватали всё, что попадалось, и в первую очередь, хлеб, крупы, мыло, керосин и спички. К моему удивлению Одессу не бомбили первые недели войны. Первая бомбёжка Одессы была ровно через месяц после начала войны, 22 июля. Фашисты бросали, в основном, зажигательные бомбы. По разнарядке Обкома партии завод ежедневно выделял 20-30 человек из состава коллектива на патрулирование города. Туда направляли рабочих после смены на четыре часа. Этим многие пользовались и заглядывали домой, к родным и близким.
     Во дворе заводе, возле Заводоуправления, установили огромный щит с картой обороны Одессы. Каждое утро работники цеха оформления, взбираясь по лестнице,  укрепляли  красно-голубую ленту, где проходит линия обороны. Картина была удручающая. Вначале, примерно 29 или 30 июля, мы увидели, что Одесса окружена румынскими войсками полностью с суши. единственной возможностью выехать из Одессы, был морской путь. В порту творилось что-то невероятное, толпы народа с посадочными талонами и без них рвались на причалы, чтобы выехать из города. Отряды милиции и военные принимали исключительные меры, чтобы не допускать в порт людей без посадочных талонов, но это не всегда помогало, люди просачивались непонятным образов на причалы. Крики, истерики, даже выстрелы доносились и до цехов. В порту постоянно, днём и ночью, грузились на пароходы  оборудование заводов и фабрик в сопровождении небольшого количества сотрудников и специалистов этих предприятий. Работники нашего завода спрашивали и настойчиво требовали заводское и цеховое начальство, когда разрешат эвакуацию их семей. Но  решение этого сложного вопроса всё откладывалось. И мне приходилось моей семье обещать, что их не            забудут. Нервная обстановка в городе накалялась постоянно. Многие жители уходили из города пешком, на подводах и даже на велосипедах, в надежде прорваться через линию фронта. Удавалось это им или нет, оставалось неизвестным. Слухи доносили страшные вести, что людей, схваченных румынами в районе боёв, расстреливали на месте без суда и разбирательства.
     Приказом командующего Одесским оборонительным районом, контр-адмиралом Жуковым, всем работникам призывного возраста, работающих на нашем заводе, с высшим техническим образованием, присвоили воинское звание, выдали военно-морскую форму, чёрную шинель, чёрный  китель и брюки, сапоги. Мне присвоили звание инженер-капитан, с нашивками на шинели и кителе. Только 15 сентября, когда в одесский порт прибыла полнокровная пехотная дивизия, больше 12000 человек, оказалось несколько «свободных» кораблей. В Завкоме по заранее составленным спискам начали выдавать посадочные талоны  для семей работников завода. Мне не нужны были посадочные талоны, так как моя семья уже эвакуировалась раньше из Одессы в первой половине июля вместе с заводом сельско-хозяйственных машин им. Октябрьской революции. На этом заводе работал муж Розы, сестры Сары, начальником Планового отдела.
     Мы договорились, что связь будем держать через созданное в самом начале войны бюро, вернее, Центральное справочное бюро по розыску эвакуированных в городе Бугуруслане. Я снабдил их пачкой открыток, чтобы они писали с каждой длительной остановки в Бугуруслан, а я тоже буду писать по тому же адресу, так мы сможем найти друг друга.
      Обстановка в Одессе осложнялась, враг подходил к городу всё ближе и ближе, на фронт можно было ехать на трамвае до Люсдорфа, а там рядом уже была передовая линии фронта. В городе была огромная проблема с водой, Беляевский водный канал не работал, его заняли румыны, воду доставали из давно заброшенных колодцев в районе порта, в пригородах Одессы. Продукты в магазинах практически исчезли, воду, хлеб и другие продукты выдавали по карточкам, хорошо, что на заводе кормили, не так уж и хорошо, но сносно.               
     С прибытием в Одессу солидного подкрепления из резерва Верховного командования и Приморской армии, куда были собраны все возможные одесские силы с заводов, фабрик и молодого пополнения, принимали добровольцев с 16 лет, Западный фронт в Одессе стабилизировался. В восточной части, в районе Чабанки, нашим войскам и десанту в районе Григорьевки, удалось оттеснить противника на Восток и этим прекратить артиллерийский обстрел порта и гавани.
     На нашем заводе и во всей Одессе начали готовиться к длительной обороне в связи с приближением зимы, но почему-то началось срочное сворачивание нашего производства и отправки с завода стратегических материалов, оборудования и специалистов морем в Крым. Оборонять Одессу становилось всё труднее и труднее. В Крыму положение резко ухудшилось, немецкие войска быстро наступали, и стал вопрос об обороне Севастополя.
     Потом, через некоторое время, уже будучи в районе Севастополя, я узнал, что в конце сентября 1941 года по директиве Верховного Главного командования, из Одессы вывозили все войска с вооружением в Крым. До 16 октября весь фронт, практически, был оголён, но румыны вошли в Одессу только через сутки, они думали, что готовится ловушка. С этого числа Одесса была оккупирована румынскими войсками.
     Из Одессы я выехал на подводной лодке одним из последних работников заводоуправления. Что творилось на подводной лодке, не передать словами. Всё, что только можно было занять на тесной, в общем, подводной лодке, было занято людьми. Сидели, лежали, стояли в проходах, в кубрике, в машинном отделении, даже в радиорубке – святая святых каждого корабля, надводного и подводного. До Севастополя мы добрались благополучно.
     Я попал из огня да в полымя, как говорится в старой русской пословице. Из труднейших условий обороны Одессы в ещё более страшное положение в Крыму по обороне Севастополя. Под Одессой воевали румыны, не такие уж и вояки, а в Крыму наступали отборные немецкие дивизии. Первые пару суток я не знал, куда мне приткнуться, что делать, завода не было, моя прежняя работа никому не была нужна. И сильно хотелось кушать и пить. 
     Я пошёл прямиком к начальнику связи дивизии, готовившейся к обороне города Севастополя, предложить свою помощь. Меня с огромной радостью приняли, зачислили начальником связи дивизии. Мне совсем не была знакома эта работа. С чего начинать, что делать?  Начал я с того, что познакомился с начальником снабжения дивизии, им оказался москвич, который учился когда-то в Московском институте связи. Он подсказал самую простую вещь, срочно произвести инвентаризацию всех средств дивизионной связи, одновременно и познакомитесь со всем, чем вы будете командовать. Уже через два дня мне было известно всё, чем я обладаю: не работающая радиостанция из-за отсутствия специалистов, недостаточное обеспечение электропитанием для телефонных аппаратов, почти полное отсутствие запасных катушек с проводами для прокладки телефонных линий связи, недостаточное укомплектование связистами проводной связи. Но, что было хорошего, так это пожилой старшина взвода связи, он был опытным связистом ещё с тех времён военного конфликта с Японией в 30-е годы, её тогда не называли войной.
     Неведомыми мне путями, старшина приволок десяток катушек с проводом. Приказом по фронту в нашу дивизию срочно перевели трёх работников городской радиостанции, начальника и двух морзистов, из Севастопольской школы связистов к нам прислали десять выпускников ускоренного курса телефонистов. В ближайшие пару дней заработала дивизионная радиостанция, связистов распределили по полкам. К тому же я получил благодарность командира дивизии за быстро налаженную работу средств связи.

                КРАТКАЯ СПРАВКА
                потеря Крыма и оборона Севастополя

     Автор посчитал необходимым представить краткую справку о боях на Крымском полуострове, поскольку эти сражения имели важное значение в ходе боёв в период войны с фашизмом 1941-1945 годов наравне с боями под Москвой, в Сталинграде и в Курско-Орловском сражении. К тому же об обороне Крыма недостаточно написано в популярной военной русской литературе, в то время, как об обороне Севастополя написано много фактического материала. Упорные бои под Севастополем отвлекало значительное количество воинских частей со Сталинградского фронта, а защита Сталинграда удерживало  боевые  немецкие  соединения, что
могли бы усилить наступление немцев на Москву.
                * * *
      Единственным наземным путём немецким армиям в Крым был через Перекопский перешеек. Оборона полуострова возлагалась на сформированную в августе 1941 года 51-ю Отдельную армию под командованием генерал-полковника Кузнецова. Следует обратить внимание, что бои за Крым начались в конце сентября, т. е. через не полных два месяца после начала формирования советской Отдельной армии. Чёткое взаимодействие частей не было подготовлено, ни одного крупного штабного учения армии не успели провести, не говоря уже об армейских учениях.
      Части 51-й Отдельной армии были расположены по крымскому полуострову: Северное направление прикрывали три стрелковые дивизии на Чонгарском полуострове, Арабатской стрелке и Перекопской позиции, растянувшись на 70 км по южному берегу Сиваша. Три кавалерийских дивизии и одна стрелковая дивизия имели противодесантные задачи. Четыре наспех сформированных в Крыму дивизии охраняли побережье.
     12 сентября передовые немецкие части вышли к Крымскому полуострову. Командующий 11-й немецкой армией Манштейн, принял решение создать мощную группировку прекрасно обученных и вооруженных войск в составе 7-и дивизий, 3-й румынской армии, немецкого горного корпуса, снятого с ростовского направления. Манштейну были приданы крупные артиллерийские, инженерные и зенитные воинские части. Воздушную поддержку ему оказывали части 4-го воздушного флота люфтваффе.
     24 сентября немецкие войска силами двух пехотных дивизии при мощной поддержке артиллерии и авиации, перешли в наступление на Перекопском перешейке. В ходе тяжёлых боёв, не прекращавшихся ни днём ни ночью, 26 сентября им удалось прорваться через Турецкий вал и овладеть городом Армянск. Контрудар, спешно организованный командующим оперативной группой, генерал-лейтенантом Батовым, двух стрелковых и кавалерийской дивизий, результата не дали. К 30-му сентября советские войска с большими потерями отошли к Ишуньским позициям, где отбили попытки немцев развить наступление.
     В виде больших потерь, около 16% личного состава двух немецких дивизий и практически полного расхода боеприпасов, артиллерия расстреляла даже «неприкосновенный запас», Ман-штейн отказался от дальнейшего наступления. К тому же отборные немецкие части: моторизированная дивизия СС «Адольф Гитлер» и 49-й горный корпус, были сняты с крымского театра военных действий и переведены на ростовское направление.               
     18 октября 11-я армия после двухнедельного
отдыха, пополнения  личного состава и полного комплекта боеприпасов, силами трёх дивизий начала наступление на Ишуньские позиции. Против них, обороняли этот участок части 9-го стрелкового корпуса при поддержке береговых батарей крупного калибра и отдельных подразделений Черноморского флота. В течение 5 дней продолжались тяжёлые бои, в которых немцы постоянно теснили советские войска. 24-го октября прибывшие из Одессы части Приморской армии нанесли контрудар и двое суток вели с противником яростное встречное сражение. Однако, 26 октября Манштейн ввёл на стыке 51-й  Отдельной армии и Приморской армии две свежие пехотные дивизии и 28-го октября прорвал оборону. Части Красной Армии, оказывая разрозненное сопротивление лучше организованным и более подвижным соединениям гитлеровцев, отошли к дальним подступам Севастополя, Керчи и частично рассеялись в гористой местности. Попытка отступавших советских войск закрепиться на Керченском полуострове, оказалась безуспешной. В этом районе не было заранее подготовленных мощных укреплений второй линии обороны, достаточного количества оборонительных сооружений на случай отступления советских войск. Это была общая ошибка Верховного Командования в войне 1941-1945 годов. В итоге, под постоянным боевым давлением немецкого 4-го армейского корпуса в составе трёх полнокровных пехотных  дивизий, остатки 51-й армии не смогли удержать Керченский полуостров и к 16 ноября были эвакуированы на Таманский полуостров через Керченский пролив. Этот манёвр с эвакуацией большого количества людей и военной техники привёл к тому, что советские войска понесли при этом большие потери.
     Приморская армия в составе пяти стрелковых и трёх кавалерийских дивизий отошли к Севастополю. Их преследовал немецкий 54-й армейский корпус в составе двух пехотных дивизий и вновь сформированной немцами моторизованной бригады. Моторизованные части немцев  давали возможность немецкому командованию маневрировать на просторах равнинной части Крымского полуострова. Кроме этого немецкий 30-й армейский корпус в составе двух пехотных дивизий вёл активное наступление в Крымских горах, чтобы выйти к южному побережью Крыма и перерезать дорогу Алушта – Севастополь.
     К началу Отечественной войны Севастопольский оборонительный район (СОР) был одним из самых укреплённых мест в мире. Сооружения СОР включали десятки укреплённых орудийных позиций, минные поля и другие долговременные оборонительные сооружения. В систему обороны входили две «бронебашенные батареи» (ББ), или их ещё называли форты, вооружённые артиллерией крупного калибра 305 мм. Это  были  самые  крупные артиллерийские калибры Красной Армии.
      С 30-го октября по 2-е ноября 1941 года велись бои на дальних подступах к Севастополю. Со 2-го ноября немцы начали массированные атаки внешнего рубежа обороны Севастополя. В самом городе воинских частей не осталось. Защита города осуществлялась силами морской пехоты Черноморского флота, береговыми батареями, отдельными зенитными, артиллерийскими и учебными морскими подразделениями при огневой поддержке кораблей.
     К городу отходили рассеянные части советских войск из других участков боевых действий Крыма. Советская группировка насчитывала порядка 20 тысяч человек.
       Ещё в первой половине октября Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение усилить Севастопольский гарнизон силами Приморской армии, защищавшей Одессу. 16 октября оборона Одессы была прекращена и всю Приморскую армию морем перебросили в Севастополь. Силы подкрепления составили до 36 тысяч человек, 500 орудий, 20 тысяч тонн боеприпасов, танки и другие виды вооружений и материалов. Таким образом, к середине ноября гарнизон Севастополя насчитывал порядка 50 тысяч человек.
     Но к тому времени, 9-10 ноября, немецким войскам удалось полностью окружить крепость со стороны суши, но в течение ноября к советским войскам ещё пробились с ожесточёнными боями разрозненные части 184-й стрелковой дивизии НКВД, которая прикрывала отход 51-й армии с Керченского полуострова на Таманский полуостров.
     11-го ноября 1941 года с подходом основанной немецкой группировки 11-й армии Вермахта, завязались тяжёлые бои по всему периметру окруженного Севастополя. Десять дней шли упорные бои, но наступавшим немецким войскам удалось незначительно вклиниться в передовую полосу обороны, только там, где не осталось, практически, ни одного обороняющегося солдата Красной Армии. После чего в сражении наступила пауза, немцы взяли передышку передовым частям и пополнения боеприпасами.               
      Хотя это был Крым, но зима есть зима. Снег в горах, сильный, временами ураганный, ветер и вообще зимой немцы не очень хотели воевать.
      Начиная с 26 декабря 1941 года на Керченский полуостров не всегда удачно в нескольких местах высаживались разведгруппы советских подразделений захвата плацдармов, для стратегического наступления, а потом и главных сил, известную как «Керченский десант» и был образован Крымский фронт. Несмотря на первоначальный успех, наступление Советский армии было остановлено. В конце мая 1942 года противник окончательно разгромил основные силы Крымского фронта, после чего немцы начали третий штурм Севастополя.
     Тяжёлое поражение на Крымском фронте, названное впоследствии военными историками, как «Керченский провал», создал миф поражения на Керченском полуострове. Окончательное поражение, которое потерпели в мае 1942 года войска Крымского фронта, сводилось к тому, что главным виновником поражения был представитель Ставки Верховного Главного Командования, начальник Главного Политического Управления Лев Захарович Мехлис, который подмял под себя командование фронта, но не смог отразить немецкое наступление.
     Чтобы облегчить положение осажденного Севастополя, 26 декабря 1941 года советское командование высадило десант в Керчи. К тому времени здесь находилась всего одна немецкая пехотная дивизия и две румынские пехотные бригады. Командующий Закавказским фронтом генерал Дмитрий Козлов предполагал одновременно высадить войска в районе Керчи и в Феодосийский порт, чтобы окружить и уничтожить керченскую группировку противника. Затем советские войска должны были деблокировать Севастополь и полностью освободить Крым.               
     Главный удар наносила в районе Феодосии 44-я армия генерала Алексея Первушина, вспомогательный – 51-я армия генерала Владимира Львова в районе Керчи. Они насчитывали 82 500 человек, 43 танка, 198 орудий и 256 миномё- тов. Ещё три стрелковые и одна кавалерийская дивизии находились в резерве на Тамани. Для десанта использовалось 78 боевых кораблей и 170 транспортных судов, в том числе 2 крейсера, 6 эсминцев, 52 сторожевых и торпедных катера из состава Черноморского флота адмирала Филиппа Октябрьского и Азовской флотилии адмирала Сергея Горшкова. Действия десантников поддерживали более 700 боевых самолетов. 26 декабря десант высадился вблизи Керчи, а 30 декабря – в Феодосийском порту. В первой волне десанта было более 40 тыс. человек. В Феодосии десантники высадились прямо в порту и выбили из города небольшой немецкий гарнизон. В Керчи пришлось высаживаться на необорудованное побережье. Десантники шли по грудь в ледяной воде под огнем немецких батарей и несли большие потери. Но через несколько дней ударил мороз, и основные силы 51-й армии смогли переправиться по льду Керченского пролива.               
     29 декабря командующий 42-м армейским корпусом генерал граф Ханс фон Шпонек, опасаясь окружения, приказал немецко-румынским войскам отойти на Парчапские позиции. Приказ был тут же отменен Манштейном, но радиостанция штаба корпуса перемещалась на новое место и не смогла принять новый приказ. На Керченском полуострове 46-я немецкая пехотная дивизия оставила свое тяжелое вооружение, а её командир генерал Курт Гиммер был убит. Шпонек был предан суду и приговорен к  расстрелу, замененному 6-летним заключением в крепость. После покушения на Гитлера 20 июля 1944 года Шпонек был обвинен в участии в заговоре и казнен.
     Поскольку советские войска продвигались слишком медленно, немецко-румынские части успели создать заслон второй линии обороны Из-за узости фронта наступающие советские войска не могли в полной мере использовать свое подавляющее численное превосходство. На плацдарме не было ни одного госпиталя. Многие раненые умирали, не дождавшись помощи, во время перевозки на Тамань. Поэтому потери, особенно безвозвратные, во время высадки десанта были особенно велики: более 40 тыс. человек, из них около 32 тыс. убитыми, замерзшими и пропавшими без вести, а также 35 танков и 133 орудия и миномёта. Не было у десантников и зенитных орудий, что делало их беззащитными перед самолётами Люфтваффе. 4 января немецкие бомбардировщики потопили пять транспортов и тяжело повредили крейсер «Красный Кавказ». Это затруднило доставку на плацдарм боеприпасов и другого снабжения.
     15 января 1942 года Черноморский флот произвел также высадку десанта в порту Евпатории силами батальона морской пехоты, но он был полностью уничтожен. 15 января немцы, перебросив часть войск от Севастополя, перешли в контрнаступление, ударив в стык 44-й и 51-й армий в районе Владиславовки. В этот день штаб 44-й армии был уничтожен авианалётом и командарм был тяжело ранен. 18 января немцы отбили Феодосию. Войска Кавказского фронта отошли за Акманайский перешеек. 28 января был образован Крымский фронт под командованием генерала Козлова. В начале февраля фронт был усилен 47-й армией генерала Константина Калганова. 27 февраля советские войска перешли в наступление на Керченском полуострове. Навстречу им нанесла немцам удар окружённая Приморская армия, не сумевшая, однако, прорвать кольцо осады. Представителем Ставки на Крымском фронте был назначен армейский комиссар 1 ранга Лев Захарович Мехлис. Однако наступление не принесло успеха, и 19 марта было прекращено. 9 апреля Крымский фронт предпринял свое последнее наступление с участием 160 танков, которое было остановлено уже через два дня.
     8 мая началось немецкое контрнаступление, получившее условное название «Охота на дроф». Его осуществляли пять немецких пехотных и одна танковая дивизии, а также две румынские пехотные дивизии и одна румынская кавбригада. Манштейн рассчитывал уничтожить главные силы, обороняющихся ещё во время прорыва, чтобы не дать им возможность использовать свое численное превосходство. Основные советские штабы были выведены из строя мощными авианалётами. Так, 9 мая был уничтожен КП 51-й армии. Генерал Львов был убит. Основной удар наносился на юге, а на севере был предпринят обходный маневр.               
     В штабе Крымского фронта немецкое наступление стало полной неожиданностью. 8 мая Мехлис пожаловался Сталину на Козлова, который будто бы не слушал его предупреждения о предстоящем немецком наступлении. Мехлис был неутомимым работником, но человеком суровым и мнительным, целеустремлённым до фанатизма, человеком крайних мнений и негибким, вот почему его энергия не всегда приносила хорошие результаты. Мехлис окончил 6 классов еврейской технической школы, в 1-ю Мировую войну он был артиллеристом, потом бомбардиром, приравниваемый к младшему комсоставу. Сталину такая попытка снять с себя ответственность не понравилась, и 9 мая он, не скрывая раздражения, телеграфировал Мехлису: «Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы всё ещё не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов».
     Главные силы Крымского фронта в беспорядке отступили к Керчи и 18 мая прекратили сопротивление. Общие потери советских войск в мае 1942 года на Керченском полуострове составили более 300 тыс. человек, включая 170 тыс. пленных, а также 258 танков, 417 самолетов и 1133 орудия. На Таманский полуостров до 20 мая было эвакуировано, включая раненых, 116,5 тыс. военнослужащих, а также 25 орудий, 27 миномётов и 47 установок РС. Потери 11-й немецко-румынской армии не превышали 10 тыс. человек. Главным виновником поражения на Керченском полуострове Сталин объявил представителя Ставки Мехлиса, командующего Крымским фронтом Козлова и его начальника штаба генерала Петра Вечного. Они были понижены в званиях и должностях. 4 июня 1942 года в директиве Ставки утверждалось, что они, а также командующие армиями «обнаружили полное непонимание природы современной войны» и «пытались отразить атаки ударных группировок противника, насыщенных танками и поддержанных сильной авиацией, линейным построением обороны – уплотнением войск первой линии за счет уменьшения глубины боевых порядков обороны». Мехлиса и руководство Крымского фронта обвинили в неумении обеспечить маскировку командных пунктов и организовать надежную связь и взаимодействие войск, а также в том, что с отводом войск опоздали на двое суток. Однако указанные недостатки были свойственны практически всем советским командующим фронтами и армиями, а отнюдь не только Мехлису и Козлову.
     Через 20 с лишним лет после керченских событий генерал Козлов к виновникам катастрофы причислил также командующего Черноморским флотом адмирала Ф. С. Октябрьского. Действительно, Филипп Сергеевич, обладая господством на море и значительными силами авиации, не смог организовать эвакуацию войск Крымского фронта через узкий Керченский пролив. Также несомненна вина Козлова, Вечного и Мехлиса, которые не сумели организовать на узком фронте оборону против неприятеля, значительно уступавшего Крымскому фронту в людях и технике и при условии, по меньшей мере, равенства сил в авиации. Однако главные причины поражения Красной Армии в Крыму носили системный характер и были вызваны общими пороками Советских Вооруженных Сил. Крымскому фронту противостоял один из лучших полководцев вермахта, Манштейн, который сумел навязать противнику маневренную борьбу, к которой тот не был подготовлен, и полностью использовал господство Люфтваффе в воздухе. Советские руководители Крымского фронта готовились к наступлению, не уделив должного внимания обороне. Но примерно такими же были причины проигрыша Красной Армией и ряда других сражений, в частности Вяземского.
     Итак, в конце мая 1942 года противник окончательно разгромил основные силы Крымского фронта, после чего начался третий штурм Севастополя. Недостаток снарядов для зенитной артиллерии, отсутствие достаточного количества истребительной авиации, катастрофическим образом сказались на обороне Севастополя. Немецкую группу армий «Юг» Манштейна поддерживал 4-й воздушный флот Люфтваффе, состоящий из двух авиакорпусов, общим числом около 750 самолётов всех видом. Зимой 1941 года, в период затишья в Крыму, один авиакорпус перебросили на средиземноморский театр военных действий. В начале мая 1942 года для поддержки немецкого наступления против Керченской группировки советских войск, в Крым был переброшен другой немецкий авиакорпус. После завершения боёв на Керченском полуострове этот авиакорпус немецкое командование перевело под Севастополь.
     Севастополь подвергался массированным  авиаударам, немецкие самолёты совершали более 600 боевых вылетов ежедневно. Было сброшено на наши боевые позиции оборонявших Севастополь около 2,5 тысяч фугасных бомб, в том числе и очень крупных калибров – до 1000 кг. Оборона Севастополя опиралась на ряд крупных долговременных артиллерийских форт. Для разрушения этих фортов немцы широко использовали специальную осадную артиллерию крупных калибров. Всего на периметре в 22 км было расположено свыше 200 батарей тяжёлой артиллерии. Большинство немецких батарей состояло из обычной полевой артиллерии крупных калибров, включая тяжёлые гаубицы 210-мм, 300-мм и 350-мм, сохранившиеся со времён Первой Мировой войны. Были также применены сверхтяжёлые осадные орудия: гаубица «Гамма Морсер» - 420-мм и две самоходных мортиры «Карл» - 600-мм.
     Под Севастополем также впервые и последний раз было использовано сверхтяжёлое 800-мм орудие класса «Дора». Это орудие общей массой более 1000 тонн было тайно доставлено из Германии и секретно размещено в специальном укрытии, вырубленном в скальном массиве в районе Бахчисарая. Орудие вступило в строй в начале июня и выпустило, в общей сложности, пятьдесят три 7-тонных снаряда. Огонь «Доры» был направлен против исключительно хорошо укреплённых фортов ББ-30 и ББ-35, а также против подземных складов боеприпасов, укрытых в скальных массивах. Позднее выяснилось, что один из снарядов «Доры» пробил скальный массив  толщиной  30 м, уничтожив  огромный склад боеприпасов.
     Против менее укреплённых ДОТов и ДЗОтов немцы широко применили зенитные 88-мм орудия и скорострельные зенитные орудия 20-мм и 37-мм, ведущие огонь прямой наводкой.
     Первоначально немецкое командование планировало начало штурма на 27 ноября 1941 года, однако из-за погодных условий и активного действия партизан, к 17-му ноября из строя вышло 50% немецкого автомобильного и гужевого транспорта и 4 паровоза из 5-ти, имевшихся в распоряжении 11-й немецкой армии, вследствие чего штурм Севастополя начался 17-го декабря. После массовой артиллерийской подготовки, немецкие части перешли в наступление. Две немецких дивизии смогли прорваться в зону укреплений, а две других, понеся огромные потери, не смогли продвинуться.
     Удачная высадка советского десанта в Феодосии вынудила немецкое командование перебросить 170-ю пехотную дивизию на Керченский полуостров, а остальные части продолжали штурм крепости. К 30 декабря наступательные возможности 11-й армии иссякли.  Штурм Севастополя прекратился.
     Немецкое командование начало собирать силы для решающего штурма Севастополя с января 1942 года до начала июня 1942 года. К этому времени  в составе 11-й армии Манштейна уже было: 6 армейских корпусов (семь пехотных дивизий, моторизованная бригада, четыре  румынских пехотных дивизии, одна горная и одна кавалерийская румынские бригады) и авиационный корпус. Два румынских корпуса располагались на Керченском полуострове в резерве, их предполагалось использовать для замены дивизий, понесших наибольшие потери. Предвидя большие потери, немцы затребовали ещё три пехотных полка, которые были использованы в последней стадии штурма. Манштейну придали: отдельный танковый батальон, три дивизиона самоходных установок, 208 батарей орудий, не считая зенитных.
     Оценивая мощь артиллерии, Манштейн говорил: «В целом во Второй Мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии».
     Штурм Севастополя начался 7 июня 1942 года. Упорная борьба и контратаки защитников продолжались более недели. Немцы понесли большие потери, в каждой роте оставалось в среднем по 25 человек. Перелом наступил 17 июня. На южном участке немцы пробились к подножью Сапун-горы, на северном - подошли к подножью Мекензиевых высот.
     Советское командование, понимая критическое положение Севастополя и трудности его снабжения под ударами с воздуха немецкой авиации, попробовало ещё раз использовать тот же приём, что принесло определённый успех в декабре 1941 года. Вечером 19 июня директи-вой Ставки ВГК Северо-Кавказскому фронту предписывалось подготовить десантную операцию с целью захвата Керченского полуострова. Для этой цели были выделены мощные группы войск, но к тому времени не оказалось транспортных средств для переброски войск через Керченский пролив. Немцы потопили несколько судов при подходе к месту высадки десанта. Днём 10 июня немцы потопили два крупных судна «Абхазия» и «Свободный».               
     Пало несколько сильно укреплённых фортов. Немцы смогли обстреливать Северную бухту, подвозить подкрепление и боеприпасы защитники Севастополя больше не смогли. Однако внутреннее кольцо обороны ещё сохранилось, и любой штурм немцам не предвещал ничего хорошего. Манштейн принял решение атаковать не в лоб, а с севера, для чего предстояло переправиться через Северную бухту. Южный берег бухты быть сильно укреплён, и немецкий десант представлялся практически  невозможным.
     Манштейн решил сделать ставку на неожиданность. В ночь с 28-го на 29-е июня без артиллерийской подготовки передовые части 30-го корпуса на надувных лодках скрытно переправились через бухту и внезапно атаковали. 30 июня пал Малахов курган. К этому времени у защитников Севастополя заканчивались боеприпасы.               
               (Вот тут начинается самое страшное!!! - примеч. Автора) 

     Ранним утром 30 июня Командующий обороной Севастополя, адмирал Октябрьский обратился к С. М. Будённому с донесением об исчерпании возможностей обороны более двух-трёх дней и запрашивал разрешение об эвакуации самолётами командиров и ответственных работников. Будённый запросил Москву и дополнил это предложение эвакуировать всё, что возможно и прекратить подвоз подкрепления. Командующий получил разрешение Ставки Верховного Главнокомандования на эвакуацию. План эвакуации предусматривал вывоз только высшего и старшего командного состава армии и флота и партактива города. Эвакуация остальной части военнослужащих, в том числе и раненых, не предполагалась.
     13 самолётов вывезли на Кавказ 200 человек, 700 человек начальствующего состава вывезли на подводных лодках, несколько тысяч смогли  уйти на лёгких плавсредствах Черноморского флота. Командующего Приморской армии генерала Петрова вывезли в последние часы обороны Севастополя на подводной лодке вечером 30 июня.
      В последние дни и часы обороны Севастополя процесс эвакуации начальства проходил публично, на глазах сотен людей, и получение посадочного талона не гарантировало спасение. Вечером 30 июня на аэродром Херсонеса стали приземляться транспортные самолёты «Дуглас». На аэродроме скопилась масса солдат и командиров с оружием. Самолёты брали штурмом, часто оттесняя тех, для которых они были предназначены. 13 самолётов вылетели, вывозя 232 человека и 349 кг важного груза. На 14-м вылетел адмирал Октябрьский.
   1-го июля сопротивление защитников города прекратилось. Отдельные очаги героического сопротивления в совершенно безнадёжном состоянии продолжались до 12 июля 1942 года.
     Остатки Приморской армии, лишённые (сбежавшего – примеч. Автора) высшего командования, отошли на мыс Херсонес, где сопротивлялись ещё три дня.
     Немцы захватили в плен 30000 бойцов Красной Армии на мысе Херсонес, в районе Балаклавы – 10000, а в общей сложности число пленных в Крыму было порядка 78000 человек (Целая армия - примеч. Автора). Оставшиеся в строю самолёты частично передислоцировались на Кавказ, частично были затоплены в море.
     Общие потери советских войск за весь период обороны Севастополя с 30-го октября 1941 года по начало июля 1942 года составляло 200 480 человек, из них безвозвратных потерь – 156 880 человек. Санитарные потери – 43 601 человек.
     За взятие Севастополя командующий 11-й немецкой армией Э. фон Манштейн получил от Гитлера звание фельдмаршала.
     Потеря Севастополя привела к ухудшению
положения Красной Армии и позволила немецким войскам продолжить наступление к Волге и на Кавказ. Советская авиация более не могла угрожать румынским нефтяным промыслам в Плоешти, советский флот потерял возможность действовать на коммуникациях противника в северной и северо-западной части Чёрного моря.

                * * *
     Примерно в 28-29 октября, я просто потерял счёт времени, не до того было, развернулся с работой в должности начальника связи дивизии. Дело налаживалось, связь работала  устойчиво. Бои шли в некоторой отдалённости от расположения штаба дивизии. Радиостанция, на которой я решил оборудовать своё рабочее место начальника связи дивизии, располагалась в пригородах Севастополя, скорее в предгорье, если можно назвать горами каменную возвышенность севернее Севастополя. Место было удачное. Частые бомбёжки города не доходили до нас, а от обстрелов дальней немецкой артиллерии нас закрывала горная гряда.
     Да. Я совсем забыл спросить номер дивизии и фамилию командира дивизии, ладно, подумал я, потом узнаю. Штаб дивизии располагался в блиндаже на удобном южном откосе, хорошо защищённом от артиллерийских обстрелов с севера и от авианалётов. Периодически меня вызывали в штаб дивизии, и я узнал, что являюсь  начальником связи 109-й стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Новикова. К тому же ещё на передовой линии обороны находилось несколько отрядов морской пехоты.
     В ноябре наступление немцев захлебнулось и наступило затишье. Только через день или каждый день немцы обстреливали наши позиции, и авиация тревожила налётами порт и центр города, а в остальном было, относительно, спокойно. Мы смогли проверить и укрепить телефонную связь с передовыми частями и радиосвязь со всеми полками. Снабжение войск питанием и боеприпасами проходило прилично. Мои ребята на радиостанции приспособились готовить еду самостоятельно, не зависеть от армейской кухни, которая находилась в некотором удалении.
     Трудности начались в средине мая, когда немцы вели сильнейший штурм Севастополя, по-моему, это был уже третий штурм города. Усиленный артобстрел, налёты авиации, по 10-12 вылётов в день. Бомбили и обстреливали из пушек и пулемётов всё, что попадалось в поле зрения немецких лётчиков. На нашем участке практически не было зенитной артиллерии и потому немцы чувствовали себя в воздухе хозяевами.
     Были и трагические моменты. Как-то поздно вечером  меня вызвали на очередное совещание в штаб. Собралось приличное количество народа. Заседание  проходило  как обычно, доклады командиров полков или их заместителей, просьба дать подкрепление и боеприпасы, оценка боевой обстановки, решение и распоряжения начальства, как вдруг по телефону сообщили, что на нашем участке немцы провали оборону. На этом заседании не присутствовал командир дивизии, он находился на другом опасном участке обороны. Немедленно поступил приказ занять оборону вокруг штаба, вернее полукругом. Мы все выбежали из укрытия и расположились в метрах ста, может больше, от самого штаба. Штаб находился в хорошо укреплённом месте, а оборону нам пришлось занять на каменистом склоне без каких-либо возможностей укрыться. Вокруг сплошная каменистая земля и кое-где валуны, и отдельные огромные камни. Я залёг за одним из камней, вытащил свой пистолет и понял, что таким оружием и семью патронами не очень и навоюю. Вокруг сплошная темень, выстрелы  далеко спереди и слева. Лежали пару часов без движения. Один массированный артобстрел по штабу убил трёх наших человек и нескольких ранило. В какое-то мгновение мне показалось, что я остался живым чисто случайно, снаряды ложились справа от меня. Но я почувствовал, что на мою ногу упал большой камень, повернулся на левый бок, но никакого камня не увидел. Боль в ноге усиливалась и почувствовал тепло в бедре, тронул, а там кровь. Снять сапог не смог, отполз немного. Ползком добрался до штаба. Мне помогли стянуть сапог и брюки, кальсоны были в крови, разорвали часть кальсоны, перебинтовали санпакетом, остановили кровотечение. Дали «обезболивающее» - стакан спирта. На рассвете нам сообщили, что попытку прорыва удалось отбить. До наступления светлого дня похоронили погибших товарищей, среди них оказался один командир полка. Все быстро разошлись. Я попытался добраться до радиостанции, но нога сильно болела.
     Начальство постоянно требовало от меня исправления повреждённых средств связи, новых связистов, взамен убитых и раненых, не давали. Всё же мне подбросили ещё 12 выпускников Севастопольской школы связистов, я их распределил по полкам первой линии обороны. В штабном медпункте мне под местным наркозом разрезали рану, вынули осколок, зашили, и стало значительно легче, хоть и хромал на правую ногу. Где-то в 20-х числах июня я возвращался с очередного очень бурного совещания, как вдруг увидел у порога дома, в котором размещалась армейская радиостанция, и был мой кабинет, группу моих ребят, работавших на этой станции, стоящих в стороне под дулами автоматов двух военных в фуражках с зелёными околышками (НКВД). Я пытался их спросить, в чём дело, но они только показывали руками на двери. Я вошёл внутрь и увидел страшную картину, трое здоровенных солдат рвут и кромсают кабели и шнуры, блоки станции вырывают  из стоек и бросают на пол. Все мои попытки объяснить, что это сложная и дорогостоящая аппаратура и зачем они её «разбирают». Ответ был один – приказ немедленно разобрать и вывести станцию в порт. На всё про всё отведено полчаса, а ваши солдаты возились бы три часа. Возле дома стояла с включённым мотором грузовая машина. Мне ничего не оставалось, как срочно выяснить с начальством, что же это делается.
     Хромая и превозмогая боль в ноге, поднимаясь в гору, в направлении к штабу армии, встречал спешивших навстречу военных. С трудом добрался до штаба, а там кроме телефонистки никого не было. Она мне ответила, что должна поддерживать связь штаба с полками, но никто не отвечает. Она же мне сказала, что там, выше кто-то есть из начальства. Темнело. Тихо, ни стрельбы, ни бомбёжки. Двинулся я вверх по горе. Никого. Увидел, в нише кто-то шевелится. На всякий случай вынул наган, взвёл курок, подхожу. На земле лежит человек. Раненый, немного постанывает. На мой вопрос, кто он, получил ответ, нет ли у меня лишней гранаты. Оказывается, ему нужна граната, чтобы подорваться, если немцы окружат. Предложил ему помощь. В ответ тот сказал, что случайно подорвался на мине, и ему оторвало обе ступни, потерял много крои, но теперь лучше, перетянул культи ремнём и галстуком, кровь не идёт.                Я предложил отнести его в порт, он ответил, что массивное его тело подвластно только двум крепким парням.
     Присел к нему, и разговорились. Он профессор Севастопольского Университета. Будем знакомы, протянул мне руку, Николай Руднев, я в ответ – Семён Карп. Вам  ничего не напоминает моя фамилия, спросил он. Подумал - подумал, и ничего не мог вспомнить про фамилию Руднев. Вам знакома фамилия командира корабля «Варяг». Про «Варяг» я знал многое, что это герой-крейсер, воевавший в 1905 году против японцев, и весь экипаж вместе с капитаном погибли под волнами. Я даже промурлыкал ему вспомнившуюся песню про «Варяга»: 
       Не скажет ни камень, ни крест, где легли
       Во славу мы русского флага,
       Лишь волны морские прославят вдали
       Геройскую гибель «Варяга»!
     Мой новый знакомый хмыкнул в ответ и замолк. Так мы помолчали несколько минут, после этого он начал короткий рассказ про Руднева, его отца. Он торопился, боялся, что не успеет досказать важную для него информацию.
     Мой отец, Всеволод Фёдорович Руднев родился в Риге, наш род их тульских дворян. Наш предок, Семён Руднев, матрос, в бою под Азовом за храбрость получил от Петра Первого офицерский чин. Мой дед, Фёдор Руднев – герой сражений на южных морях в русско-турецкой войне, вышел в отставку капитаном 1-го ранга. Отец после гимназии закончил Морское училище в Петербурге. Он содержался в училище бесплатно в память боевых заслуг его отца. В училище он плавал матросом, потом унтер-офицером, а при выпуске получил звание «гардемарина» и Нахимовскую премию за отличную подготовку.
     После выпуска его назначили на учебный корабль «Петропавловск» матросом с несением офицерской вахты. Служил мичманом на крейсере «Африка», совершил кругосветное плавание командиром  роты на крейсере. В 1888 году ему поручили привести в Кронштадт после постройки во Франции первый для России паровой военный транспорт «Пётр Великий». Отец женился на моей матери, Марии Шван. Её отец был капитаном 1-го ранга, героем обороны Севастополя в Крымской войне.
     Через год, оставив молодую жену в Петербурге, ушёл в плавание на крейсере «Адмирал Корнилов», где позже стал старшим офицером. Потом он служил в Кронштадте командиром миноносца «Котлин», старшим офицером броненосца «Гангут».
     Я сидел рядом с таким интересным человеком, тяжело раненым,  и слушал-слушал потрясающую историю русского флота, отважных капитанов.
     Отец получил 1893-м году звание капитана 2-го ранга и стал старшим офицером эскадренного броненосца «Император Николай 1». В 1897 году стал капитаном канонерской лодки «Гремящий» и на этом небольшом судне они совершили кругосветку. В 1900-м году его отправляют на Дальний Восток и назначили помощником начальника Порт-Артура, базой 1-й Тихоокеанской эскадры и через год получил звание капитана 1-го ранга. В 1902 году его назначили командиром крейсера «Варяг». По приказу царского наместника на Дальнем Востоке крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец» направили в нейтральный корейский порт Чемульпо для охраны русской миссии. На внутреннем рейде стояли русские и иностранные военные корабли Англии, Франции, Италии и США. 9 февраля японцы выдвинули ультиматум русским кораблям, что Япония и Россия находятся в состоянии войны, и они немедленно должны покинуть рейд и сдаться японцам, иначе откроют огонь. Японская эскадра преградила выход в открытое море.
     Отец перед строем офицеров и матросов сказал, что они будут прорываться и японцам не сдадутся. Крейсер и канонерка двинулись навстречу японцам. Вся эскадра открыла огонь, в основном, по «Варягу». Крейсер ответил огнём из всех орудий. завязался неравный бой. Матросы вели огонь, борясь и с пожарами и пробоинами. Бой длился три часа, крейсер выпустил 1100 снарядов, получив обширную пробоину. Русские потопили один японский миноносец и один крейсер, а один крейсер получил сильные повреждения. Потери «Варяга» - 1 офицер и 30 матросов, 6 офицеров и 80 матросов получили ранения и контузии. Вся команда, и раненые в том числе, перебрались на лодках на иностранные корабли. Со временем, через нейтральные страну все моряки и офицеры добрались до России, которая встретила их, как героев. Отец получил орден «Андрея Первозванного» 4-й категории из рук царя, все офицеры получили награды, а  матросы  Георгиевские кресты.
А как же песня, недоумевал я:
       Не скажет ни камень, ни крест, где легли
       Во славу мы русского флага,
       Лишь волны морские прославят вдали
       Геройскую гибель «Варяга»!
Так то песня, ответил профессор. А мы её пели в молодости, поют её в строю солдаты, школьники, сказал я. Это элемент «воспитания», пропаганды, как и песня революции, ответил профессор: «Смело мы в бой пойдём, за власть Советов и как один умрём в борьбе за это». Зачем же умирать всем, если мы победим. Вот в чём вопрос.
     Профессор рассказывал, а я прислушивался к периодическим разрывам немецкой артиллерии, и мне показалось, что я слышу песню, то громко, то совсем тихо. «Наверх, вы, товарища, все по местам!» - знакомая песня. Неужели поют? Профессор подтвердил мою догадку, поют матросики, так они перекликаются, что, мол, живы и продолжают бороться. Мы оба прислушивались. После каждого обстрела пение                усиливалось, перекличка продолжалась. Это создавало такую жуткую картину, мол, нет ни телефонной, ни другой связи, и они сообщали друг другу, что живы и сражаются. Моментами слышны были только отрывки слов… «Наверх вы, товарищи…» и затихало всё. И вновь из разных мест, справа и слева доносились победные слова:
          Наверх, вы, товарищи, все по местам!
          Последний парад наступает!
          Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
          Пощады никто не желает!
     Да, будем заканчивать нашу приятную беседу. У меня к вам большая просьба, я ожидал вестового, но он не появился, я с вами передам секретное послание, найдите кого-нибудь из начальства, лучше морского, передайте послание и попросите прислать ко мне пару крепких парней, чтоб меня вынесли, и протянул мне свёрнутый лист бумаги. Я уверен, закончил он, что вы человек интеллигентный и не будете читать моё послание. Мне стало, как-то неловко, что он такое говорит. Он меня успокоил и закончил тем, что его мать с двумя братьями покинули Россию и отправились на Запад, а он остался в Севастополе. Не мог же он оставить город, который защищал его дед.
     Стало совсем темно, я ощупью, хромая, но, по возможности, старался быстро, спустился в порт. По дороге я увидел гору аппаратуры, которая валялась вдоль дороги, среди которой, несомненно, были и блоки нашей радиостанции. В порту было мало людей, покрутился туда-сюда и узнал, что ближе к портовым складам стоит подводная лодка. Я бросился туда, а там столпотворение, люди рвались на подлодку, пускали медленно. Каким образом я продрался ближе к подлодке, сам удивлялся потом. Размахивая свёрнутым листом, кричал, что у меня важное донесение и меня пропустили вперёд.               
     Подлодка была забита до отказа. Люди сидели, лежали, стояли в узких проходах, в машинном отделении, всюду, где был хоть сантиметр «свободной» площади. Перешагивая через людей, добрался до командира подлодки и передал ему секретное послание от профессора Севастопольского университета. Командир развернул лист, долго всматривался в донесение и спросил, читал ли я это. Я, конечно, сказал, что не читал, что дал слово профессору не читать. Командир подлодки протянул мне листок, я посмотрел на пустой лист бумаги, повернул его и ничего не увидел, ни строчки, ни слова. Я остолбенел. Вас спас профессор от явной смерти, коротко ответил командир. Лодка медленно отчаливала от берега.
     Вот так я очутился в Новороссийске. В голове всё время тяжёлым грузом давил рассказ смертельно раненного профессора, внука героя обороны Севастополя, сына героя «Варяга». В дороге военные беспрерывно говорили о каком-то продаттестате, продскладах. Я слушал и не мог понять, о чём это они говорят. Спросить было неудобно, приняли бы за сумасшедшего, и я молчал. Только к концу  нашего плавания я понял, что этим военные люди обеспечивают себе пропитание. В порту  Новороссийска я в первую очередь начал искать продсклад. К моему удивлению, я очень быстро нашёл его. Очередь была неимоверная. Ничего не оставалось, как стать в самом хвосте. Кушать хотелось ужас-но, нога ныла. Ещё в подлодке я случайно обнаружил у себя в кармане шинели ломоть ржаного сухаря. Когда и как он туда попал, вспомнить не смог. Раскусить его не было никой возможности, я мусолил сухарь во рту и он мало-помалу размякал. В моей фляге осталось пару глотков воды, которую я немедленно выпил. На душе стало немного легче, почти двое суток не ел.
     В Новороссийске вновь замучил голод. Очередь продвигалась медленно, хоть воды было вдоволь в коридоре в баке, стоящем на табуретке, к нему была прикреплена армейская кружка, из которой все подряд пили. Прошло уйма времени, пока подошла моя очередь. Старшина, выдававший сухой паёк, спросил, где мой продаттестат. Теперь я окончательно понял, что никакого аттестата у меня не было. На мой вопрос, что же делать, он ответил, чтобы я шёл к Коменданту порта. Комендатура находилась рядом, а там народа было ещё больше. Все толпились у дверей Коменданта, орали во все глотки. Кто был проворней, пробивались к Коменданту. Я понял, что мне не попасть к Коменданту никогда. Не знаю, что меня толкнули на отчаянный шаг, но я вынул из планшета лист бумаги и карандаш и громко, на сколько у меня хватило сил с моим больным горлом и ноющей ногой, закричал, чтобы все записывались в очередь. Что тут поднялось, одни кричали, что стоят уже час, другие кричали, что запись наведёт хоть какой-то порядок. Кончилось, тем, что я продвинулся к дверям и начал записывать. После некоторой неразберихи с первыми в очереди, люди затихли и начали выкрикивать фамилии для записи. Нашёлся в толпе жлоб, выкрикивая в мой адрес, мол, нашёлся еврей, захотевший пролезть вне очереди. Ему быстро заткнули глотку. Я предложил очереди, что войду внутрь и постараюсь увеличить пропускную способность Комендатуры. Как это сделать не представлял себе, но под крики недовольных, что лезу без очереди, так и другие – что это хороший выход.
     Короче, я пролез к Коменданту и предложил ему, чтобы он подключил к приёму всех, кого можно, помощника, завотделами, кто не сможет решить вопрос, направлять к Коменданту. Предложение немедленно было принято, я вышел к очереди под возгласы одобрения, когда  я сказал, что очередь продвинется быстрее. Как уж называли «жлоба», невероятно изысканно. Комендант попросил у меня документ, когда я сказал ему, что у меня нет продаттестата.               
     И только тогда  понял - у меня нет никакого   документа ни из Одессы, ни из Севастополя. Самое оригинальное, что Комендант сказал – остаётся вас арестовать до выяснения личности. Я пошарил в планшете и вытащил пропуск на завод в Одессе. Я давно собирался его выбросить за ненадобностью. Это всё – и без фотокарточки, возмутился Комендант. Я вытащил лист бумаги, на которой был приказ командира 109-й дивизии немедленно начальнику связи дивизии Карпу Семёну Ефимовичу наладить работу радиостанции в 214-ми полку. Как ни странно, это возымело действие и мне тут же выписали продаттестат.
     Первым делом я пошёл на продсклад и, несмотря на глубокую ночь, получил сухой паёк на три дня. При мне не было ни вещмещка, ни торбы, чтобы спрятать паёк. Тут как тут подвернулся шустряк, предложивший мне вещмешок за круг колбасы. Я был крайне рад такому повороту дела и с удовольствием отдел ему круг только что полученной колбасы. Старшина в окне покрутил пальцем у своего виска. Тут же в одном из коридоров продсклада примостился в уголке на полу, съел добрую половину пайка, запивая сырой водой. Свернувшись в клубок, спрятав остатки пайка под шинель, уснул мёртвым сном. Утром меня разбудила уборщица, я поднялся, вышел на улицу, раздумывая, куда идти.
     Первого попавшегося мне военного, спросил, где ближайший штаб полка или дивизии. Оказалось недалеко. «Бодрым» шагом, опираясь на палку, зашагал по указанному адресу. Оказался штаб 47-й армии. доложил начальству о прибытии, готов к выполнению любого приказа. Начальство было очень обрадовано такому неожиданному «подарку». Мне тут же выдали предписание, что назначаюсь начальником связи 216-го стрелкового полка. После начальника связи армии в Севастополе, стать начальником связи полка - не одно и то же, но война есть война. Здесь же в штабе узнал, как найти этот полк. А вы идите в гору, подсказали, тут же за нашим зданием, и на горе узнаете, где штаб полка. Я и пошёл.

                ОБОРОНА НОВОРОССИЙСКА
         
     В связи с тем, что автору пришлось, так он предполагал, отметить специфику и важность только оборону Севастополя, оказалось, что отец попал в не менее сложную обстановку в Новороссийске, поэтому пришлось несколько страниц уделить и обороне Новороссийска.               
     В конце июля 1942 года немецко-фашистское командование, создав значительное превосходство в живой силе, танках и авиации, приступило к осуществлению плана «Эдельвейс» — захвату Кавказа.
     Ведя тяжелые арьергардные бои, войска Донской группы Северо-Кавказского фронта               5 августа оставили Ставрополь. С прорывом подвижных соединений противника к Армавиру и Майкопу создалась угроза выхода его войск к Туапсе и окружения с суши Приморской группы Северо-Кавказского фронта. 6 августа враг устремился к Краснодару. В середине августа войска Северо-Кавказского фронта, не располагавшие достаточными резервами и крупными подвижными силами, в условиях господства в воздухе вражеской авиации вынуждены были отойти к предгорьям северо-западной части Главного Кавказского хребта. Однако в результате упорных кровопролитных боёв в Задонских и Сальской степях были сорваны попытки гитлеровцев окружить группировку наших войск между Доном и Кубанью и выйти на Черноморское побережье в районе Туапсе. Потеряв свыше 54 тыс. солдат и офицеров, враг вынужден был замедлить темп наступления и перейти к перегруппировке сил. И, тем не менее, командование группы армий «А» уже торжествовало победу, донося в ставку Гитлера, что войска Красной Армии уже не способны организовать упорную оборону, что их сопротивление в районе Новороссийска, как и в излучине Терека, можно быстро сломить. Реляция немецко-фашистского командования гласила: «Кажется, что противник по всему фронту выставил на передовой линии все имеющиеся в его распоряжении силы и что после прорыва этой линии сопротивление противника будет сломлено».
     В плане  наступления на Кавказ, разработан был гитлеровским командованием ещё в июле 1941 года, из трех возможных направлений преодоления Главного Кавказского хребта предпочтение отдавалось шоссейной дороге, идущей по Черноморскому побережью от Новороссийска до Батуми. В частности, в нём отмечалось, что эта дорога «...находится в хорошем состоянии... и пригодна для движения моторизованных войск без всяких ограничений. Однако она находится в сфере огня русского Черноморского флота... При поддержке флота противник будет особенно упорно оборонять её как раз в районах, где расположены... порты». Исходя из такой оценки обстановки (которую нельзя не признать весьма обоснованной), немецко-фашист-ское командование настойчиво стремилось овладеть приморской дорогой. Первым шагом к этому должен был стать захват Новороссийска и Туапсе.
     В процессе осуществления плана «Эдельвейс» уточнялись его детали, но неизменной оставалась основа — скорейший захват прибрежной дороги и военно-морских баз, на это были направлены значительные силы 17-й сухопутной и 1-й танковой армий, действовавших на Кавказе. Выполнив намеченные планом задачи, противник надеялся добиться господства на морских коммуникациях и обеспечить поддержку своих сил с моря, что сыграло бы исключительно важную роль в развитии дальнейшего наступления  войск  вдоль Кавказского  побережья Черного моря.
     Приступая к осуществлению плана «Эдельвейс», командование группы армий «А» готовило форсирование Керченского пролива. Операция «Блюхер-II» намечалась на утро 17 августа, что немцы должны были овладеть Таманским полуостровом, а затем захватить Новороссийск и Анапу. Наступал кульминационный момент — оборона Новороссийска становилась главным событием битвы за Кавказ.
     Оборонительный период битвы за Кавказ продолжался до 31 декабря 1942 года. Боевые действия велись на фронте протяженностью восемьсот километров и на пятьсот километров в глубину. По продолжительности, пространственному размаху и численности участвовавших в ней сил, оборона Кавказа была одним из крупнейших событий 1942 года. Важнейшей особенностью этой операции, оказавшей большое влияние на её ход и результаты, было широкое и тесное взаимодействие всех видов наших Вооруженных Сил, и в частности сухопутных войск и Военно-Морского Флота. Особенно ярко это проявилось в период обороны Новороссийска, а затем и Туапсе. Участвуя в битве за Кавказ, Черноморский флот, прикрывая стратегический фланг наших войск от ударов противника с моря, оказывал им поддержку действиями авиации и артиллерии надводных кораблей, высаживал десанты морской пехоты, вел борьбу на морских коммуникациях. Кроме того, обеспечение всех морских перевозок в интересах войск, оборонявших Кавказ, в течение всего периода, когда основные внешние сухопутные коммуникации были почти полностью нарушены противником, трудно переоценить.
     Следует отметить, что к началу войны сколько-нибудь сложившейся и обеспеченной в инженерном отношении системы обороны Новороссийска с суши не существовало. Имелись лишь ориентированные на защиту с моря береговые батареи.
     Ответственность за оборону Новороссийской военно-морской базы с суши была возложена на сухопутные войска. Опыт обороны Лиепаи, Таллина и Одессы не был учтен в должной степени при создании системы обороны Новороссийска. Но всё же, в конце 1941 года к созданию системы обороны Новороссийской военно-морской базы была привлечена инженерная служба Черноморского флота, части которой в короткие сроки установили ещё две береговые батареи, а также пять зенитных и противокатерных батарей.
     Сложившаяся после оставления нашими войсками Крыма обстановка свидетельствовала о необходимости ускоренного создания системы обороны Таманского полуострова и Новороссийской военно-морской базы. Только в конце ноября 1941 года, когда противник уже занял Керченский полуостров, по указанию командующего флотом начались рекогносцировка местности и выбор рубежей сухопутной обороны базы.
     Создание намеченных рубежей шло медленно, что объяснялось большой загруженностью инженерных частей флота, выполнявших оборонительные работы в районах Севастополя, Керчи и других опорных пунктов на побережьях Черного и Азовского морей, но и недостаточно ясным пониманием реальности и масштабов надвигающейся угрозы.
     Инженерное оборудование рубежей было выполнено всего на 20%, да и в самом документе отмечались значительные недостатки в организации системы обороны. Указывалось, что береговые батареи базы недостаточно обеспечены средствами связи, нет сети выносных постов для корректировки огня по наземным целям, не налажено взаимодействие зенитной артиллерии и истребительной авиации; отсутствует целенаправленное руководство зенитным огнем, который ведется интенсивно, но беспорядочно. За все эти и другие допущенные серьезные ошибки вскоре пришлось расплачиваться.
     Не было и единого органа, который бы повседневно координировал и контролировал в целом строительство оборонительных сооружений на побережье и на сухопутном направлении. Многое из намеченного выполнить не удалось, в частности не были защищены проволочными заграждениями оборонительные  сооружения на подступах к Новороссийску. Значительная часть укреплений не отвечала требованиям обороны и в последующем не использовалась, многие огневые точки имели небольшой сектор обстрела, отсутствовали скрытые подходы к ним. Хотя к началу наступления противника на новороссийском направлении работы по созданию оборонительных рубежей на сухопутных направлениях были далеки от завершения, всё же, опираясь на них, наши войска в дальнейшем сумели закрепиться на ряде участков и замедлить продвижение противника к Новороссийску.
     Учитывая важное значение Новороссийска в обеспечении боевых действий войск и сил флота, противник неоднократно пытался разрушить портовое хозяйство. Его авиация многократно наносила массированные бомбовые удары по объектам базы и порта, по кораблям и судам, находившимся в Новороссийске, Анапе и Геленджике, ставила мины на фарватерах и в акватории портов.
     Вражеская авиация действовала в благоприятных условиях. Базируясь на аэродромы Крыма, а затем и Северного Кавказа, 4-й воздушный флот люфтваффе находился в непосредственной близости от наших объектов и мог при необходимости быстро сконцентрировать свои силы для удара по ним. В то же время авиация Черноморского флота вынуждена была использовать плохо оборудованные аэродромы и грунтовые площадки на Кавказском побережье.
     Из-за слабости зенитного прикрытия Новороссийской военно-морской базы и острой нехватки истребителей, противнику удавалось наносить её объектам и кораблям значительный ущерб. Особенно ощутимый урон Черноморский флот понес 2 июля 1942 года. В налете вражеской авиации участвовало 64 бомбардировщика Ю-88 и 15 истребителей Ме-109. Они сбросили свыше 170 бомб, потопили лидер «Ташкент», эсминец «Бдительный», два транспорта и буксир, повредили минный заградитель, два эсминца, подводную лодку, плавучий док и несколько других кораблей и судов. Ожесточенным авианалётам город подвергался также с 10 по 18 августа, когда войска противника уже выходили па ближние подступы к городу.
     Реальная угроза прорыва немецко-фашист-ских войск к Новороссийску возникла 12 августа, после того как наши войска оставили Краснодар. Германское командование было уверено, что удастся с ходу прорвать оборону города, одновременно оно планировало нанести удар на Туапсе. Советское командование своевременно разгадало замысел врага, и предприняло срочные меры, чтобы сдержать его натиск на этих направлениях.
     Все попытки врага прорваться к Черноморскому побережью в районе Туапсе и тем самым достичь ближайшей цели — выйти к приморскому шоссе — оказались тщетными. Не добившись успеха на туапсинском направлении, враг
решил взять реванш под Новороссийском. Командование фронта, предвидя такой поворот событий, ещё 14 августа приказало организовать прочную оборону в непосредственной близости от Новороссийска.
     В этих условиях становилась очевидной необходимость объединить все силы в районе Новороссийска в оборонительный район под единым командованием так, как было в свое время сделано при организации, обороны Одессы и Севастополя.
     19 августа под Новороссийском разгорелись ожесточенные бои. Нерешенные вопросы организации обороны и управления войсками и силами Новороссийского оборонительного района пришлось решать уже в ходе отражения вражеских атак.
     23 августа после захвата противником Неберджаевской и Нижнебаканской перед командованием стала задача эвакуации жителей и наиболее важных предприятий города, необходимо было срочно вывезти около 31 тыс. тонн грузов. Значительную часть этой работы с успехом выполнил городской комитет обороны.               
     Бои на новороссийском направлении носили крайне ожесточенный характер. При первой же возможности обороняющиеся переходили в контратаки и наносили неприятелю большой урон. Позиции по нескольку раз переходили из рук в руки. Исключительной дерзостью отличались, контратаки морских пехотинцев. Они безудержно врывались в боевые порядки гитлеровцев и вступали с ними в рукопашные схватки.
     Потерпев неудачу при попытке прорваться в Новороссийск с ходу, немцы 25 августа приостановили наступление и, сняв часть сил с туапсинского направления, перебросило их на новороссийское направление. 28 августа наступление было возобновлено. С потерей Анапы обстановка под Новороссийском ещё более осложнилась.
     Утром 5 сентября противник начал ожесточенные атаки на ближних подступах к городу. Основной удар наносился со стороны западной и северо-западной окраин. Наши части самоотверженно отстаивали свои позиции, но к вечеру вражеским войскам удалось выйти на северо-западную окраину Кирилловки, находившейся в 3–4 км от города.
     В полдень 6 сентября по Анапскому шоссе от Тоннельной в город прорвались вражеские танки и автоматчики. В ожесточенном бою морские пехотинцы остановили их в районе хлебозавода.
     Батальоны морской пехоты, оборонявшиеся в центральной части Новороссийска, оказались отрезанными от основных сил. В предместье Мефодиевской шли упорные бои. Продвижение противника на этом направлении было приостановлено в районе цементного завода.
     По всему было видно, что враг, постоянно получая свежие подкрепления, будет стремиться во что бы то ни стало захватить город в ближайшие дни, а может быть и часы. Для него, по-видимому, не было секретом, что наши силы на пределе. Противник же на штурм Новороссийска бросил около 12 тыс. солдат и офицеров, 30 танков, 320 орудий, в том числе 30 штурмовых. Таким образом, превосходство его в живой силе и артиллерии было двукратным, а в танках — абсолютным. В этих условиях сдержать его натиск было невозможно, поэтому 6 сентября командование Закавказского фронта приняло решение об оказании экстренной, хотя и запоздалой, помощи частям Новороссийского оборонительного района (НОР).
     Вместо генерал-майора Г. П. Котова командующим 47-й армией и войсками НОР был назначен генерал-майор А. А. Гречко, командовавший 12-й армией. Однако подкрепление стало прибывать лишь с 8 сентября, а до этого натиск врага пришлось сдерживать только своими, почти до предела измотанными в непрерывных боях, силами.
     Противник уже считал задачу захвата Новороссийска решенной. Как стало известно много позже, вечером 6 сентября командующий 17-й армией поспешил доложить командующему группой армий «А» о взятии города и получил указание организовать преследование наших войск по Сухумскому шоссе. Новороссийск по-прежнему оставался советским. Несмотря на ожесточенные  обстрелы и бомбардировку, даже
порт продолжал функционировать.
     И в последующие дни шли упорные бои севернее и северо-восточнее Новороссийска, где наши войска продолжали удерживать позиции. Тяжелые бои продолжались в самом городе и за господствующую высоту — гору Колдун. Особое внимание командование НОР уделяло созданию прочной обороны в районе цементных заводов на северо-восточной окраине города, откуда начиналось Сухумское шоссе. Было очевидно, что не город, да и не порт являются главной целью массированного наступления врага, а выход на это шоссе. Нужно было сделать все возможное, чтобы не пустить его на эту стратегическую приморскую дорогу и дать время подошедшей из Геленджика 318-й горнострелковой дивизии генерал-майора А. А. Гречко для создания в этом районе непреодолимого заслона.
     В ходе боев 6 и 7 сентября немецко-фашист-ским войскам удалось перерезать дорогу у поселка Мефодиевский и потеснить наши части, оборонявшие западную часть города, до рубежа Холодильник, базарная площадь, кладбище, Станичка, коса Суджукская. Особенно упорный бой шел около базарной площади. Здесь защитники города отбили 10 атак неприятеля, уничтожили 9 танков и до батальона пехоты.
     Уже пятый день шли ожесточенные и непрерывные уличные бои за город. Но силы были слишком неравными. За это время почти половина орудий артиллерии гарнизона вышла из строя. Без подкрепления и боеприпасов дальнейшая защита западной части Новороссийска становилась нецелесообразной, поэтому командующий фронтом принял решение эвакуировать войска с западного берега Цемесской бухты.
     К вечеру 9 сентября создалась непосредственная угроза окружения командного пункта обороны города танками и автоматчиками противника. И хотя упорные бои за здание школы ещё продолжались, далее управлять войсками отсюда было невозможно. В 20 ч 35 мин прекратилась прямая связь с командованием, штабом НОР и частями, оборонявшими западную и юго-западную части города, но с наступлением темноты командный пункт удалось перенести на побережье бухты в капонир пограничного отряда. Вскоре было получено письменное приказание командующего Черноморской группой войск за подписью генерал-полковника Я. Т. Черевиченко и адмирала И. С. Исакова о немедленном переводе командного пункта на восточный берег бухты, что подтверждало правильность принятого ранее решения.
     В это же время в соответствии с приказом командующего НОР генерал-майора А. А. Гречко к берегу Цемесской бухты стали подходить и подразделения, оборонявшие западную часть города. Оставшиеся в городе части сосредоточились в восточном районе под командованием командира 2-й бригады морской пехоты, их задачей было не допустить выхода немецких войск к Сухумскому шоссе.
     В особо тяжелом положении оказались части, блокированные противником на южной оконечности Мысхако. Верные воинскому долгу, они продолжали самоотверженную борьбу. Для их снятия были направлены катера, которые утром 12 сентября доставили в Геленджик 30 человек. Но эвакуировать всех не удалось, многие из защитников Мысхако погибли в бою. Часть бойцов на подручных средствах и даже вплавь преодолели пятикилометровое пространство от западного до восточного берега Цемесской бухты.
     В целом потери при переброске сил из западной части города в восточную часть оказались минимальными. В ту ночь потеряли лишь один торпедный катер. Вместе с командирами и личным составом командного пункта обороны города эвакуировались управление и штаб 4-го дивизиона малых охотников, располагавшиеся в одном из домов на Морской улице вблизи западного мола. Последние катера и сейнеры отходили от причалов Новороссийска уже на рассвете 10 сентября.
     Эвакуированные части затем были переформированы, довооружены и влились в ряды защитников восточной части города. За время этих боев морские пехотинцы нанесли врагу значительный урон. Они уничтожили до двух полков пехоты, 15 танков, 4 бронемашины, 4 автомашины, 1 артиллерийскую и 2 миномётные
батареи. Хотя экстренные меры по усилению обороны города, принятые Военным советом фронта, не позволили немецко-фашистскому командованию развить наступление на Туапсе вдоль побережья, 9 сентября войска НОР под сильным давлением противника вынуждены были оставить большую часть Новороссийска.
     Главным итогом героической обороны Новороссийска явилось то, что именно здесь, в черте города, было окончательно остановлено продвижение правого приморского фланга гитлеровских войск, именно отсюда, как и от Сталинграда, враг повернул вспять. Правда, гитлеровское командование ещё не раз предпринимало отчаянные попытки изменить ход событий. Немецко-фашистские войска стремились, сбросив в море защитников Новороссийска, прорваться на стратегическую приморскую дорогу, ведущую к границе с Турцией. Противнику это было чрезвычайно важно, так как Турция, являясь потенциальным союзником Германии, сосредоточила на границе с Советским Союзом более 20 дивизий, выжидая момента, чтобы вступить в войну, но этим попыткам и надеждам не суждено было сбыться. 

                * * *
      Погода стояла прекрасная, тепло, даже ночью. Кавказ. Начало августа. Вышел на улицу, постоял-постоял и двинулся в сторону горы. Это даже и не гора, а так, возвышенность, покрытая лесом. Шёл «бодро», прихрамывая, настроение хорошее, не понятно из-за чего, но хорошее. Ночью прилично выспался в коридоре на полу, поел, как говорится, от пуза, съел весь оставшийся запас от трёхсуточного пайка. Но, когда начал подниматься в гору, а дорога шла вверх и вверх, хоть и не очень круто, но нелегко, начал чувствовать сильную боль в ноге. Сказывалось обморожение в финскую компанию и, особенно, ранение в бедро. Прошкандыбал ещё с полчаса и притомился, боль в ногах нестерпимая, присел под деревом и задумался, а когда же я доберусь до вершины?
     Вижу, в гору поднимается старичок, погоняя впереди себя ослика. Когда старичок приблизился ко мне, я с ним поздоровался. На что тот ответил очень приветливо. Куда путь вам говорит? спросил старик странным образом. Я ему в ответ, что добираюсь до воинской части, там наверху А-а-а! добавил он, в 216-й. Я удивился, обыкновенное гражданское лицо и знает номер воинской части, что само по себе является секретом, но промолчал. На что старик, ухмыльнувшись, добавил, что тут все про всё знают. Что  так, молодой джыгит, а сыл нету, укоризненно добавил старик. Что мне было на это ответить, мол, подморозил ноги в финскую компанию, да и ранение под Севастополем. Мороженый ног – не хорош, раны хуже. Больной будешь, лечить надо. Ходи в наш аул, лечить будем ног мороженый. Садыс ишак, легко будешь. Сколько  не отнекивался, не помогло, достал меня старик, чуть ли не силой затащил он меня на маленького ослика. Я с ужасом подумал, а если ослик упадёт под моей тяжестью. Старик, как будто читал мои мысли. На рованый дорог он мог нас тащит, а в гори не мог, толка ты, сказал старик. Так мы и доехали благополучно до самой вершины, я верхом, а старик сзади понукал ослика. Всю дорогу он не умолкая, говорил, про то, что воевать вообще не хорошо, что люди разучились жить мирно, чем финн стал плохим, и нужно было с ним воевать? Я сидел верхом и думал, на что старик правильно говорит, прожил в своём ауле, трудился, и не может понять, почему так устроены люди. Мне стало интересно, сколько же старику лет, и видел ли он свет, или живёт в своём ауле всю долгую жизнь. Оказалось, что он воевал против Японии в 1905 году, в Первую Империалистическую, был в австрийском плену, что у него рука одна не работает, ранена. Он должен через день спускаться вниз, чтобы продать сыр и масло в городе и купить керосин, иначе темно в доме, а это не хорошо, дома детишек мал-мала. Так и ответил мал-мала. В былыми временам светил  доме плошка с бараным жир, тепер другой время, ответил старик. Да-а! Вот так, и не знаешь, что за человек рядом с тобой, если сам не расскажет. Поблагодарил я попутчика, слез с «транспорта» и пошёл, трудно ступая, куда показал мой благодетель.
     В штабе полка командира не было, пошёл докладывать начальнику штаба. Подполковник встретил меня радушно. Я это сразу различил, у него в петлицах было три шпалы. Познакомились, он спросил, почему я в морской форме. Мне ничего не оставалось, как сказать, что в Севастополе было не до формы, там и стрелять нечем было. Я пожаловался, что нечем сменить нижнее бельё, кальсоны в крови от раны, в чём стоял в Севастополе, в том прибыл в Новороссийск. Начальник штаба вызвал «вещевика», ПНШ-4, как я потом узнал, и приказал выдать мне две пары нижнего белья. А как же с формой, спросил я, а никак, ответил он, проходишь в этой. На складе пока ничего подходящего нет. Какое-то время я ходил в морской форме. В санроте ногу перевязали, оказалось, что рана хорошо заживает. Надо же!
     Товарищ подполковник, обратился я к новому начальнику, в связи с тем, что служить начальником связи полка мне не приходилось, прежняя моя служба был начальником связи армии и то, очень непродолжительное время, прошу ознакомить меня с моими обязанностями и штатным расписанием начальника связи полка.
     Во-первых, в полку нет как такового начальника связи полка, а есть ПНШ-3, помощник начальника штаба, ну, а 3 – это по порядку помощников. Несёт ответственность по организации проводной и радиосвязи. Во-вторых, в его подчинении рота связи, штабной взвод, телефонно-светосигнальный взвод, радиовзвод. Это всё на бумаге, в действительности у вас будет радиовзвод – 3 радиостанции 8 человек и телефонный взвод – 25 человек, 15 телефонистов и 10 катушечников. Что такое катушечник - понятно, разматывает и сматывает катушки с проводом, устраняет порывы связи. Реально и того нет. Прислали новую радиостанцию и трёх радистов и тех забрали на армейскую радиостанцию, сказали, что временно. Телефонистов, знающих это нехитрое дело, всего пять человек, двое из них сидят на линии с дивизией и армией, а трое в батальонах. Про роты я и не говорю. Вот так строим оборону, а что будет в бою, понятия не имею. Так что, дорогой друг, иди и командуй. Да, меня можешь звать Павел Иванович или просто Павел и протянул руку, в ответ я сказал, Семён Ефимович. Познакомились. Ты случайно не еврей? Я случайно – да. Прекрасно, значит воевать будешь хорошо, имею опыт. Странно, бывает и другое отношение, отметил я. То дураки и невежды. Бог помирит всех, парировал Павел. Что имел в виду подполковник о божьем примирении, не сразу понял.
     Ладно, идите, принимайте в первую очередь радиостанцию, не работает, а пора бы ей уже войти в строй. Неделю молчит. Привезли и молчит. Начальника связи нет, ранен был ещё месяц тому назад под Краснодаром. Полковая радиостанция был недалеко от штаба полка в блиндаже в три наката, защищена хорошо. Дизельная станция находилась в соседнем блиндаже. Там ещё копались сапёры. Пытался выяснить есть ли среди них радисты. Оказалось, что только сапёры. А кто же разворачивал и устанавливал аппаратуру, не удалось выяснить. Начальник штаба тоже не знал, делали ли радисты что-нибудь раньше. В отделе делопроизводства полка удалось выяснить, что трое радистов откомандированы в штаб 47-й армии по распоряжению начальника связи армии, больше не поступало. Начал дозваниваться до начальника связи 47-й армии, безнадёжно. Легче было связаться с начальником связи НОР, просил разъяснить, что делать, нет в полку радистов, полковая рация стоит две недели без обслуживающего персонала. Ответ был предсказуемый, мол, нет в наличии радистов. У меня возникла вдруг идея, и я её выложил начальнику связи Новороссийского оборонительного района. На прошлой неделе немцы потопили два крупных военных корабля и весь экипаж, без сомнения, отправили в морскую пехоту на передовую с винтовками в руках и среди них, уверен, были и радисты с этих кораблей. Немедленно отозвать их и дизелистов и направить в воинские части, сооружающие оборонительную линию под Новороссийском, и в первую очередь в 216-й полк 47-й армии. Надежды не было никакой, а вдруг сработает. К моему удивлению через три дня в штаб нашего полка явились трое радистов и двое дизелистов в морской форме. Радости не было предела. Эти дни, пока ожидал возможного прибытия радистов, изучал схему и порядок работы на полковой радиостанции. К тому же мне удалось получить 15 телефонистов из Новороссийской школы ОСОАВИАХИМА (Общество содействия авиации и химзащиты). Явились молодые ребята, мобилизованные из городских школ в допризывном возрасте, но изъявившие желание добровольно отправиться на фронт.
     Работа закипела. Я, по возможности, коротко рассказал ребятам о радиостанции, показал, где что и начали работать. Оказалось, что в комплекте радиостанции не было наушников, но в вещмешке одного из «находчивых» радистов были наушники, захватил, мол, на всякий случай, когда покидал родной корабль. Этот случай как раз подвернулся. Начальник штаба, Павел Иванович, был на седьмом небе от счастья, обнял меня и сто раз благодарил, как будто это я ему сделал личное одолжение. Тут же он сделал мне замечание, что радисты не переоделись в общеармейскую форму. Я его убедил, что форма для моряка, особенно гюйс и бескозырка – это не одежда, а вторая его родная кожа и с ней он чувствует себя увереннее. Телефонистов распределил по батальонам и ротам, и началась рутинная работа, занятия с моими подчинёнными, проверка аппаратуры, поиски запчастей и настойчивые требования дополнить людьми до полного штатного расписания, что не всегда удавалось, вернее, никогда не удавалось. В середине августа начались сильные бомбардировки и авианалёты, фронт приближался к городу. Неожиданно меня срочно вызвали в штаб армии. Я просил сообщить мне по телефону или по радио, причину вызова, что я, мол, не могу из-за ног, отмороженных в финскую компанию и раненую в Севастополе, спуститься, особенно, подняться на гору. Никакие увещевания не возымели положительного результата. Только срочно явиться и захватить с собой все мои вещи и документы. Вот тут я и заволновался, неужели собираются арестовать, по какой причине, что я мог натворить за последнее время или это сводят со мной старые счёты. Собрался, как говорят в армии, всё равно, что подпоясаться. Спускаться вниз было значительно легче, чем подниматься. Даже подумал, что было бы хорошо встретить на обратном пути снова того старичка, который предложил мне ослика.   
     Для меня было полной неожиданностью, мне вручили предписание, срочно явиться в городе Архангельске к городскому Военкому. Боже, у чёрта на куличках. Как будто мне было мало финской «радости» с отмороженными ногами и ранением. К тому же мне дали понять, то меня разыскивают уже несколько недель по всем советским армиям. С чего бы это и кто разыскивает? Ответа не дали. Я, грешным делом, подумал, что это та «организация», которая  меня хорошо знает. Как же мне ехать, куда, чем? В штабе рекомендовали добираться до Астрахани, туда, видно, по Каспию, а дальше, чем придётся. Вот, чем придётся я и начал добираться. Вручили заранее подготовленное предписание от имени Ставки Верховного Главнокомандования. Выше уже некуда, едет персона высшего класса. В проездных документах указали СРОЧНО любыми видами транспорта до Архангельска. Кроме этого документа выдали ещё один, в котором указывалось, что инженер-капитан такой-то командируется в Каспийскую флотилию, на астраханскую военно-морскую базу и строго-настрого приказали первый документ от Ставки, показывать только Военным комендантам на вокзалах или комендантам городов, остальным не показывать второй документ. Единственно, что мне порекомендовали в штабе 47-й армии, ехать до Батуми, а там до Каспия, лучше всего до Махачкалы, в крайнем случае, до Дербента и в самом плохом случае – до Баку. А там пароходом до Астрахани. Далее, видно будет. Запасайтесь продуктами минимум на пять суток и воды с собой больше.
     Моё путешествие начиналось с главного железнодорожного вокзала Новороссийска. Рядом с вокзалом находился продпункт. Показал предписание и продаттестат, мне рекомендовали взять продукты на 10 суток, но, подсчитав вес и объем предложенного пайка, отказался и взял только на пять суток. Потом временами жалел, но прошлого не вернёшь. Вокзал был, как говорится, битками набит, людей видимо-невидимо: женщины, дети, старики, инвалиды на самодельных колясках. Люди стояли, сидели, лежали на полу. Вокруг чемоданы, баулы, вещмешки - столпотворение. Ринулся я к Военному коменданту – окошко закрыто и надпись «Приёма нет», а когда будет, и почему нет приёма, не написано. Спросить не у кого. Попался милиционер, спрашиваю, где Военный комендант, в ответ – нет и не будет. Как не будет, а к кому же мне обратиться? Ответил милиционер, что вокзал вообще закрыт из-за постоянных бомбёжек. Отправка пассажирских, товарных и санитарных поездов производится со станции Сортировочная. Почему не сообщить это всем, находящимся на вокзале, людям? Милиционер развёл руками. Сообщаем каждый час – не слушают, закрывали входную дверь, так её уже дважды выламывали. Но говорят очевидцы, что на рассвете проходил поезд на половину пустой, пассажиров не брал. То проходил санитарный поезд с севера Новороссийска. Он же мне сказал, что до Сортировочной километров 5, добираться только пешком. Двинул пешком, ковыляя на все ноги, по дороге подобрал толстую ветку, обломал лишние веточки, и пошёл. Нежданно возле меня остановилась легковая машина, я попросился подвести до Сортировочной и мне предложили сесть. Я был просто вне себя от радости и неожиданности. В машине сам ехал Начальник политотдела Новороссийского оборонительного района. В машине разговорились, я рассказал, куда и как еду. Начальник посочувствовал и пытался узнать, почему меня так срочно вызывает Ставка. Я ему прямо ответил, что не знаю причины и если бы знал, всё равно не сказал. На что все, сидящие в машине, рассмеялись. Оказалось, что машина ехала до Туапсе, я сказал, что набираюсь нахальства, но обстановка обязывает, и попросил меня туда подбросить. Первый, пожалуй, самый сложный, мне так показалось, отрезок пути проходил удачно. Машина с высоким начальством имела специальный пропуск, и мы двигались с большой скоростью по прекрасному шоссе вдоль моря. Миновали Сортировочную, Кабардинку, Архипово-Осиповку, Джумбу, подъезжали к Новомихайловскому, шофёр глубоко вздохнул и сказал громко, слава Богу, скоро Туапсе, осталось километров 30, не боле. И, как назло, машина забарахлила, начала фыркать, из радиатора повалил пар. Молчал бы лучше, Федя со своим Богом, зло, от всего сердца, выпалил начальник. Бегом в Новомихайловскую, обратился к адъютанту, сидевшему на заднем сидении, начальник политотдела, звони в Туапсе, чтобы срочно выслали машину, выпалил начальник, мы будем в машине ждать. Там, если мне память не изменяет, стоят сапёры Нестеренко, номер части не помню. Бегом. Адъютант неохотно выполз из машины, отряхнулся, подёргал плечами и побежал. Действительно побежал, оглядываясь на стоящую машину.
     Мы сидели в машине час-два, не могу точно вспомнить, часов у меня не было, а спросить который час посчитал неудобным. Начальник Политотдела заснул крепким сном, даже похрапывал немного. Разговорились с водителем, звали его Фёдором, сам  он с Украины из-под Харькова, дома жена и трое детей, что с ними, понятия не имел. Я, к слову, сказал, что хорошо было бы мне посмотреть на карту Кавказа, расположение железнодорожных линий, как быстрее и легче добраться до Астрахани. Водитель ответил, что карта у него есть, но дать её мне не может, она подотчётная и вынул из-под сидения кипу карт. Выбрали карту железных дорого Кавказа. Смотрел я на неё, смотрел, и всё думал, как же мне её перерисовать. Вынул лист бумаги из планшета, взял карандаш и стал наносить города и железнодорожные пути. Сразу выяснилось, что выбрал я не тот масштаб, на полдороги от очередного города пути упирались в конец листа. чертыхнулся в полголоса. Посмотрел на меня водитель укоризненно и сказал волшебные слова – бери себе, отчитаюсь как-нибудь. Но имей в виду, если кто тебя зацапает с этой картой – тебе очень трудно придётся, карта-то военная. Я быстро свернул карту и затолкал в планшет. Поблагодарил, на что тот ответил – свои люди сочтёмся, может когда и свидимся на дорогах войны. Время не стояло на месте, уже глубокой ночью появилась машина – грузовая, другой под руками не нашлось, уточнил адъютант. Начальник сел в кабину, а мы залезли в кузов, прямо на брезент, под которым нащупывались какие-то крупные металлические части, довольно больно впивались в наши бока.
     Машина пошла, набирая скорость, а вместе с ней пошёл и дождик, вначале крупными каплями, а потом и припустил довольно приличный дождь. Я всё боялся, чтобы не намокли мои две буханки хлеба в вещмешке, прикрывая его шинелью. Мои попутчики затарабанили по крыше кабины, требуя остановиться и раскрыть брезент. Водитель так и сделал. Под брезентом было приятнее, не считая впившиеся в бок железяки.
     Вот и Туапсе, меня скинули возле вокзала. Стою я на площади, весь промокший, если не до ниточки, то довольно прилично. Вокруг ночь, тихо, ни души. Палка была со мной и двинулся я на вокзал. А на вокзале привычное столпотворение, народу уйма, все стремились попасть на любой поезд, идущий на юг, но, зато работал Военный комендант. У него я выяснил, что дороги на Каспий от Туапсе нет, где уже немцы, а где идут бои и железная дорога не работает, так, может быть отдельные случайные составы проходят и добираться до Астрахани рекомендует от Батуми. Без особых сложностей, с моими-то документами, получил купейный билет на поезд до Сочи. Ехал с большим                удовольствием. Временами казалось, что и войны-то нет. Тут тебе проводник, чай с лимоном и бисквитом, чистые простыни, работающий туалет. Единственно, что меня настораживало, то, что поезд шёл только до Сочи, почему не дальше, до Батуми или, в крайнем случае, до Поти. Оказывается – это такой поезд, он и раньше, до войны, тоже шёл только до Сочи, правда, от Москвы, а теперь от Туапсе.
     В Сочи тоже никаких проблем с билетом  не было, хотя до Батуми шли только местные поезда, в которых не было плацкартных или купейных вагонов, только общие. Взял билет, занял место возле окна. До отхода поезда оставалось не более 20 минут, вагон заполнялся, напротив меня села пожилая женщина с ребёнком. Я устроился удобнее и задремал. Спать хотелось неимоверно. Почти трое суток без нормального сна. Чувствую, меня кто-то дёргает за колено, открыл глаза, а соседка напротив, говорит, чтобы я не спал, а то обворуют, всё заберут. А вы же напротив - не спите? спросил у неё. Покажут ножичек – будешь молчать, как рыба. Благо, ехать не очень долго, часа четыре, было время до войны, сколько теперь – не знаю, по-разному, сказал проводник. Ехал всю дорогу, прижимая остатки моего пайка под шинелью.
     Добрались до Батуми нормально, но, конечно, значительно больше, чем за четыре часа, налегке, доел весь паёк. Решил  начать действовать в Батуми не с Военного коменданта вокзала, а с Коменданта города. Пришло время помыться в баньке, переодеть нижнее бельё, хорошо выспаться, получить дорожный паёк и двинуться дальше. Узнал адрес, не без труда, Коменданта города, и двинулся к нему по центральным улицам Батуми. Вокруг такая красота, не описать, дома утопали в зелени многовековых деревьев, тепло, даже жарко в моём тёплом кителе и сапогах. Шинель нёс на плече, придерживая, на всякий случай, руками. Масса маленьких магазинчиков, ларьков в домах и выносных - на улице, с фруктами, мороженым, восточными сладостями. Запахи, разжигающие душу. Пошарил, по привычке, по карманам и только тогда понял, что денег ни копейки у меня нет и не было, пожалуй, с самой Одессы. Я и забыл, что в жизни нужны деньги, но не на войне. Подошёл к ларьку с мороженым, постоял и собрался уходить, а меня окликнул продавец: «Дорогой, что хочешь купить – даром отдам. Откуда явил ты, дорогой, в такой тёплый одежда? Когда он узнал, что я из-под Новороссийска, предложил – выбирай шо душа угодно, денги не надо. Там мой младший син, может встречал, Зискаридзе зовут, Гиви. Не встрычал, понятно мине, много народ там воевать. Выбрал я самую маленькую порцию мороженого, пошарил в вещмешке и протянул ему пару папирос из полупустой коробки «Казбек». Он брать                не хотел, но в конце концов взял. Тысячу раз благодарил и вручил мне ещё большой кусок                восточных сладостей, оказывается, под названием, альвичок. Никогда раньше не слышал и, тем более. не пробовал. Очень вкусная и о-о-очень сладкая штука.
     Широкая улица привела меня прямо к морю. Пляж, люди купаются, лежат на солнышке, загорают, девушки, парни, пожилые люди. Просто не верится, что в сотне километров идёт война, гибнут люди, а тут спокойная жизнь. Но это мне так показалось, отвык я уже от тихой спокойной жизни. Напряжение в Батуми было огромное, в непосредственной близости турецкая граница, а там открыто, видно в бинокль, сосредоточены войска, танки, артиллерия и ждут сигнала, чтобы выступить на стороне Гитлера и двинуть войска против Советского Союза. Якобы ждут падения Сталинграда.
     Постоял, посмотрел на это буйство жизни, покачал головой и двинулся в город к Коменданту. Видно, подошло время обедать, захотелось кушать, а тут, как назло, кругом шашлычные, запахи волшебные, слюнки текут. Вошёл к одному и спросил, не даст ли он мне перекусить за папиросы «Казбек». Чего же не дать, а тем боле за папирос и Казбек, давно видел. Сел за столик, он принёс целую тарелку шашлыков на шампурах и горку лаваша, как он сказал, хлеб, по-вашему. Передал я ему всю коробку с оставшимися в них папиросами. Он тут же закурил и всё время меня благодарил, за такую прелесть, папиросы и ещё «Казбек». Наелся я, как   говорят, от пуза. Поблагодарил и пошёл к Коменданту. Народу там было тоже не мало. Занял очередь,  присел на стул и стал ждать. К вечеру подошла моя очередь. Комендант, майор в летах, с усталым измученным лицом, встретил меня очень дружелюбно, когда прочитал моё предписание. Давно, можно сказать, что практически ещё ни разу, высказался Комендант, такого предписания не встречал. Куда путь держите, заинтересованно спросил он, в Астрахань, ответил я. А по какому делу? Я ответил уже заученной фразой – не знаю, а если бы и знал, всё равно не сказал бы. Он усмехнулся – молодец капитан.
     Комендант выполнил все мои пожелания: банька, постель в общежитии, ужин и завтрак в  командирской столовой. Утром, после завтрака, приходите, устроим вам прогулку до Баку, дальше сами будете двигать. Знаете, от Новороссийска до нас за трое суток – это рекорд. А  я думал, что плетусь, как черепаха. Удобнее всего было расположение всех необходимых подразделений: баня, столовая и общежитие – всё рядом, хорошо продумано. В бане народа было мало, поздновато. Смущаясь, обратился к банщику, не может ли он постирать моё нижнее бельё. Он быстро согласился, сказав, что это входит в обслуживание. Но у меня нет смены. А это и не обязательно, постираем и прогладим, всё буде честь по чести. Попарился на славу, долго стоял под горячим душем, отмывал бренное моё тело от длительного отсутствия не только горячей воды, но и обыкновенного душа. Возле моего шкафчика уже лежало выстиранное и проглаженное нижнее бельё. Оделся и, пошарив в карманах, нашёл баночку мясных консервов и вручил её банщику. Он был очень доволен, хотя и неохотно отнекивался. Спал на обыкновенной кровати с чистыми простынями и мягкой подушкой. Как мало человеку надо для полного счастья. Выспался. Позавтракал в командирской столовой и отправился к Коменданту. Как ни странно, но утром было не много народа, подошла моя очередь. Мило поздоровался с Комендантом, он меня узнал, поинтересовался, как столовая, как общежитие. Я расхваливал, как только мог. Действительно, всё было прекрасно.
     Перешли к делу. Начали обдумывать, как же меня быстрее отправить в Баку, или в Тбилиси, или прямо на Каспийский берег. Тут у меня промелькнула мысль, не попросить ли у него отправить меня самолётом. В ответ Комендант улыбнулся и ответил, что самолёты у них сплошное табу, и показал мне скрещенные две руки. Я ему подсказал, что меня разыскивало морское начальство, потому что я был приписан к флоту ещё в Одессе. Поговорите с морским начальством, даже с самым адмиралом Октябрьским. Комендант хмыкнул, но набрал номер телефона штаба морской базы в Батуми. Кратко обрисовал обстановку со мной, что, мол, нашёлся моряк, которого разыскивал адмирал Октябрьский по всему Черноморскому флоту, он находится в Батуми и не может дальше двигаться быстрыми темпами к месту назначения в Архангельске. Просили подождать у телефона. Через несколько минут по телефону ответили, что на линии адмирал Октябрьский. Он накричал на Коменданта, на меня, обзывал различными словами, что прошло столько времени, а названый морской инженер до сих пор в каком-то Батуми, когда должен уже давно находиться в Архангельске по приказу Ставки. Комендант пытался объяснить, что единственным способом быстро доставить инженера в Архангельск – только самолётом, но в распоряжении Коменданта нет и не может быть самолётов. Ждите у телефона, рявкнул адмирал, что даже мне было слышно его рычание. Минут через десять в трубке послышался дрожащий голос. Где этот самый инженер, немедленно его на пограничную лётную базу. Комендант подмигнул мне, вот действительно шум на весь мир, вызвал свою машину. Я ему пояснил, что у меня кончился срок продпайка, и нет никакого запаса питания на дорогу. Комендант усмехнулся и ответил, что при таких приказах вас будут кормить по высшей категории. Через полчаса мы въезжали на лётное поле морской авиации. На лётном поле стоял самолёт с включённым двигателем. Меня подсадили в заднюю кабину двухместного самолётика, я махнул лётчику рукой и мы взлетели. Куда летим я, конечно, не представлял, и спросить не у кого. Огляделся, а мы уже на приличной высоте, под нами прекрасный вид, сады, домики, поля, море, уплывающее от нас. Заинтересовался обустройством кабины – открытая кабина, ветер дует в лицо, передо мной панель с приборами, на крючке висят наушники с ларингофоном. Я приложил наушники к ушам и вдруг услышал голос - хорошо летим? Я ответил – да. Оказывается, это учебный самолёт У-2, летим до Еревана с промежуточной посадкой, заберём спецпочту и полетим до Дербента с двумя промежуточными посадками. Зовут пилота Костя, а меня Семён. В Дербенте меня ждёт самолёт. Ну, такой скорости я не ожидал, видно адмирал дал такую взбучку высшему начальству морской авиации Черноморского флота, что они согласны поднять в воздух все самолёты, лишь бы не иметь бОльших неприятностей, как им обещал адмирал.
     Я пожаловался Косте, что проголодался, он поговорил с кем-то и сообщил мне – в Ереване меня ждёт обед, но времени мало и его принесут в самолёт сухим пайком. Так оно и произошло, пока заправляли самолёт горючим, мне принесли в кабину большую корзину продовольствия. Чего там только не было: тёплая жареная курица, полбуханки белого хлеба, нарезанного крупными ломтями, рядом лежала солонка с солью с нарисованными крылышками – значок авиации, завёрнутая в салфетку, тоже со значком авиации, два больших яблока, плитка шоколада и, самое главное – бутылка армянского коньяка с привязанным к горлышку граненым стаканом. Костя покачал головой, такого он никогда не видел. Я обещал с ним поделиться коньяком. Еды мне хватило до самого Архангельска. Действительно, в Дербенте меня посадили в бомбардировщик, и я один летел среди большой кучи ящиком и мешков. В Куйбышеве, на рассвете следующего дня, меня пересадили в истребитель. Хорошо, что сообразил, в Дербенте сходить в туалет, а то, не знаю, что со мной было бы. Итого, от Батуми до Архангельска я добрался или, вернее, меня доставили за двадцать четыре с лишним часа, а это, если посмотреть на карту, крайние точки Европейской части Советского Союза от юга до севера, не считая Мурманска.
     В этот же день в Архангельске я доложил Коменданту города о прибытии, представил документы и выяснил, наконец, для чего меня разыскивали и так срочно доставили. Оказывается, в портах Мурманска и Архангельска скопились сотни тонн элетро- и радиотехнического назначения, крайне необходимые Красной Армии. В самом начале войны по приказу начальника Управления связи Военно-морского флота Архангельска была срочно сформирована группа специалистов-переводчиков с английского языка для перевода технической документации и надписей на оборудовании на русский язык, чтобы в армии могли ими пользоваться. Оказалось, что специалисты-переводчики совершенно не знали технических терминов, и вся их работа была напрасной, даже, иногда, вредной. Из воинских  частей поступали страшные сообщения, что аппаратура выходила из строя из-за незнания правил обслуживания и пользования. Тогда, в первую очередь, начали срочно искать специалистов, знающих английский язык по специальностям электро- и радиотехники.
     Каким образом вышли именно на меня я так и не мог понять, скорее всего, через Управление ГУЛАГом. В группе переводчиков было десять человек, прекрасные специалисты-переводчики. Из них четверо девушек. На следующее утро после моего приезда, мы начали работать. Но перед этим я поинтересовался, как они устроены с жильём, где питаются, нет ли жалоб и предложений. Оказалось, что они устроены с жильём отвратительно. Им выдали две армейские палатки, одну для мужчин, другую – для женщин. Ни кроватей, ни постельного белья им не дали. После того, как двое из них заболели, им дали спальные мешки. Они пытались стелить на земле хвойные ветки, но это не очень спасало от сырости и холода. А в зимнее время они спали в помещениях, в которых работали. В этот же день мне удалось добыть два больших листа толстой фанеры и положить их на толстый слой хвойных веток. Аппаратуру на замену надписей с английского языка на русский они сами  таскали со склада и потом обратно. Это занимало массу времени. Я попросил прислать нескольких здоровых и крепких солдат или матросов для транспортировки, распаковки и упаковки аппаратуры.   
     Мне в штабе подсказали, что следует начать работу с мощных радиостанций, которые крайне нужны самому высокому военному начальству. Я перевёл группу на круглосуточную работу, посменно, 8 часов смена, 8 часов отдых – дневная и по четыре часа – ночью. Одновременно я постоянно консультировал всех переводчиков по техническим терминам в радиотехнике. Они даже не знали, что такое конденсатор или сопротивление. Я просмотрел их ранние переводы и ужаснулся: ридакшн (понижение, например, напряжения в электросети), переводили, как снижение заработной платы, или резистор (сопротивление) – как напряжение, индуктивность – как взаимодействие, редиолэмп (радиолампа) – как источник света в радио, т. д.
     Я понял, что необходимо, в первую очередь,  проводить ежедневные занятия в течение одного часа, во время их отдыха, по элементарной электро- и радиотехнике на английском языке. Каждое значение они записывали в тетради для пользования во время работы. Некоторые из группы высказывали недовольство, что, мол, очень много работают и мало отдыхают. Я  им обещал, что недовольные немедленно будут отправлены на передовую рядовыми солдатами. И все разговоры сразу же прекратились.

                * * *
 

                Морские операции в Арктике

     Сам ход повествования заставил автора обращаться к первоисточникам, чтобы осветить различные события, в которые, по тем или иным причинам, попадал наш герой. Читатели, которых мало интересует данная тема, могут пропустить несколько страниц, связанных с событиями в Арктике, которые сыграли немалую роль в Победе Красной (Советской) армии в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов над фашистской Германией и её сателлитами.
     В период Великой Отечественной войны большую роль в обеспечении морских операций в Арктике сыграло Главное Управление Северного Морского пути, начальником которого был известный полярник, дважды герой Советского Союза И. Д. Папанин. Война изменила довоенную практику проведения навигации в Арктических морях. В Баренцевом и Карском морях осуществлялись проводки по двум направлениям. Внешние, по которым проходило плавание союзных конвоев из США и Англии через северную Атлантику и Баренцево море в порты Мурманск и Архангельск, а также внутренние, обеспечивающие доставку грузов в порты и населенные пункты на побережье и островах арктических морей. 15 октября 1941 года известный полярный исследователь И. Д. Папанин был назначен уполномоченным Государственного Комитета Обороны, с оставлением в должности начальника Главсевморпути. Ему была поручена организация по приемке и быстрой разгрузке, прибывающих в порты Мурманск и Архангельск союзнических конвоев с военными и стратегическими грузами. Был создан штаб Уполномоченного ГКО. Начальником штаба был назначен полярный капитан Герой Советского Союза К. С. Бадигин. В начале 1942 года невиданно быстро в Двинской губе был построен глубоководный порт Молотовск (Северодвинск), в который союзные конвои шли, не заходя в  устье Северной Двины. Эти мероприятия позволили уже в 1941 году принять в Архангельске семь союзных конвоев в составе 53 транспортов. Из части ледокольных и гидрографических судов Главсевморпути и траулеров рыбной промышленности был сформирован северный отряд Беломорской Военной флотилии, все корабли были частично укомплектованы военными командами и вооружением.               
     В связи с суровой зимой 1941-42 годов часть судов из конвоев направляли в незамерзающий порт Мурманск, несмотря на разрушительные бомбардировки немецкой авиации. С января 1941 года по май 1945 года, в зимние периоды, Мурманск и Архангельск приняли 379 судов союзных конвоев и 322,9 тысяч тонн вооружения и боевой техники. Огромную работу по проводке кораблей во льдах Белого моря сыграли ледоколы «Лидке», «Ленин», «И. Сталин», ледокольные пароходы «А. Сибиряков», «Георгий Седов», «Садко». Позднее ледокольный отряд пополнился мощными ледоколами: «Красин», «А. Микоян», «Л. Каганович», «Северный ветер», и другими кораблями. Они провели за годы войны 778 транспортов, из них 379 союзнических. После гибели конвоя PQ-17 в июле 1942 года (был художественный фильм про эту трагедию), следующий конвой пришёл только в сентябре 1942 года. За 8 месяцев 1943 года в порты Мурманска и Архангельска не пришло ни одного союзного конвоя из США и Англии. Поэтому было принято решение принимать корабли из США в восточных портах Дальнего Востока, туда перебросили ледоколы, чтобы проводить корабли по Северному морскому пути на Запад. К осени 1943 года в Петропавловске-на-Камчатке скопилось 45 судов с грузами для фронта и тыла. Доставка стратегических грузов из портов США через Тихий океан также имела трудности, японцы, как союзники Германии, препятствовали судоходству, устанавливали мины на основных путях кораблей, бомбили и торпедировали их. За годы войны через Восточные порты было переброшено более 17 тысяч тонн стратегических грузов.
     Огромную работу по проводке караванов в северных морях проводили гидрографические суда Северного флота и синоптики. Было много жертв среди гидрологов,  гидрографов, синоптиков. Немецкие подводные лодки пытались нарушить транспортные операции путем уничтожения полярных станций, которые выдавали штабам морской проводки информацию о ледовой обстановке и погодных условиях на важнейших участках Западного сектора Арктики. Немецкие венные корабли и подводные лодки обстреливали и сжигали полярные метеостанции на островах в северных морях.               
     В успешном обеспечении этих морских операций немалая заслуга принадлежала коллективу Главсевморпути. Была обеспечена интенсивная, бесперебойная работа важнейших арктических портов по приемке и обработке грузов, поступавших из союзных стран по Ленд-лизу, ледовые проводки союзных конвоев в Белое море и транспортов по трассе Севморпути. Роль Главного Управления Северного морского пути в обеспечении морских операций в арктических морях была высоко оценена Советским правительством. За  годы Великой Отечественной войны около трех тысяч работников Главсевморпути были награждены орденами и медалями.

                * * *
     Недалеко от Архангельска в 35 км от него расположился новый, начавшийся строится в начале войны, глубоководный порт Молотовск (позже Северодвинск). До этого несколько кораблей конвоя пыталось заходить в Архангельский порт в 50 км от выхода в Белое море, но, во-первых, этот порт был мелководным и гружёные корабли не могли швартоваться у причалов. Требовалось немедленно провести огромные работы по углублению причалов и всего устья реки Северная Двина. Во-вторых, зимой устье реки замерзало, и проводка кораблей с грузами по Ленд-лизу становилась практически невозможной. В порту Молотовска располагались быстро построенные склады прибывающего по Ленд-лизу оборудования и вооружения на английских и американских кораблях. Рядом со складами оборудовали домик, в котором группа переводчиков работала над переводом технической документации и надписей на радиоаппаратуре с английского языка на русский. Складские работники и группа переводчиков питались в матросской столовой, в двух километрах от складов. Это занимало уйму времени, и связано было со значительными трудностями, особенно, в плохую погоду, а плохая погода в Заполярье, была, практически круглый год, не считая пары летних месяцев. Сильные ветры, до ураганных, частые густые туманы весной и осенью, крепчайшие морозы долгой зимой, доходившие до минус 40-50 градусов по Цельсию. Многое я узнал про мою группу несколько позже. На меня это произвело ужасное впечатление. Они приехали в Архангельск из Ленинграда после окончания института иностранных языков в своей лёгкой гражданской одежде, как вольнонаёмные. Кто определил их статус, неизвестно. Военком направил их по назначению в порт Молотовск. Начальник порта переправил их в район складских помещений, не решив вопрос об их питании, размещении, обмундировании. Но, то было в летний месяц июль. Морское командование порта о них вообще ничего не знало или знать не хотело. У некоторых переводчиков не было полотенец, смены белья, зимней одежды. Они не знали к кому обратиться, какие у них права и обязанности. Единственно, им объяснил начальник складов, что они должны переводить… и точка. Первые пару дней молодые и «необстреленные» парни и девушки питались тем, что привезли из дома, а потом почти два дня сидели на одной воде, не зная, что им делать. Всё тот же начальник складов «смилостивился» над ними и определил их в столовую вместе со складскими работниками. Кладовщики снабдили мою группу упаковочной тканью, из которой они смастерили себе полотенца, девушки - нижнее бельё, с наступлением холодов укутывались в несколько слоев ткани. С туалетом и мытьём – сплошная проблема, особенно для девушек. В молотовском порту работали, в основном, заключённые. Они неоднократно пытались завладеть девушками. Доходило до скандалов. Девушки, практически, не выходили из рабочего помещения. Ужас. Так прошёл год, до моего приезда. Я немедленно  отправился в Архангельск к городскому Военкому. Он вспомнил меня и, что год назад у него была группа студентов-добровольцев из Ленинграда и он их направил в Молотовск. А дальше? спросил я. А дальше – он ничего не знал и не слыхал о них. Когда я ему рассказал о том, что пережили эти ребята за год – не студенты, а закончившие институт, высокообразованные специалисты английского языка, он действительно ужаснулся. Что они так… недоумевал он. А вот они так… так воспитаны, парировал я, что пели и они и мы - «Если завтра война… как один человек весь советский народ…», «Красная Армия всех сильней…», «Разобьём врага малой кровью на его земле…», «Три танкиста – три весёлых друга…», «Комсомольцы - добровольцы…». Вы уж слишком…, молвил Военком. Да, я уж слишком мало…, ответил ему. Ладно, замнём для ясности, завершил разговор Военком. Я не мог понять, почему Комендант не оформил их призывниками в армию или флот, а он думал, что они приехали на некоторое время и уедут к себе домой. Тысячу раз извинялся Военком.               
     Немедленно достали прошлогоднее дело и оформили их матросами военно-морской базы Молотовска.
     Первым делом по возвращении в Молотовск с приказом на руках, я добился, что всем моим переводчикам и мне немедленно выдали зимнее обмундирование, как рядовым матросам, достал на складе два больших листа толстой фанеры, их постелили в палатках на хвойные ветки, и в спальных мешках стало несколько лучше.
     Я внимательно присматривался к работе моих подчинённых. Им приходилось менять надписи на шильдиках (привинченные таблички над приборами), они писали переведенное по-русски название на бумажке и приклеивали вместо шильдика. Я спросил одного из парней, долго ли продержится такая надпись в полевых условия войны. Он в ответ только пожал плечами. Долго мы все думали, как поступить с этими шильдиками. Ребята предложили изготовить другие шильдики, гравировать на них русские названия и крепить их на те же места, что и прежние. Для этого нужно было срочно приобрести: листовой алюминий, штамповочный, сверлильный и гравировальный станки. Как ни странно, но начальство обещало всё это немедленно приобрести. Через несколько дней появилась у нас новая идея, родной шильдик снять с аппаратуры и на обратной стороне гравировать название по-русски. Отпадала необходимость в алюминии и сверлильном станке.               
     Гравировальный станок я придумал сам - закон пантографа (когда-то я видел такой): четыре планки на шарнирах, на одном конце крепится маленький электродвигатель с фрезой, на другом – водитель по шаблону. Вот и весь станок. Из подручных материалов с помощью складских мастерских сварганили нечто похожее на станок.
     Я немедленно сообщил начальству, что мы сами приспособились и все заказанные нами станки не нужны. Начальство так обрадовалось, что было согласно на любые другие наши просьбы. Тут же у меня возникла идея построить отдельный домик под жильё для нашей группы, и получил положительный ответ. Когда я рассказал молодёжи о разрешении построить нам свой дом, меня чуть ли не начали подбрасывать в  воздух, как какого-то чемпиона после победы. Я набросал план дома на три комнатки, по одной на парней и девушек и одна для меня, я решил, что будет удобнее жить вместе, отпадала неприятная необходимость плестись на работу и с работы в командирское общежитие. Весь пиленый материал мы получили на складе. Пока ещё не начались морозы, а это было начало сентября, все ребята, в свободное от работы время, и я, в том числе, строили дом. Фундамент соорудили из пустых бочек от горючего, их закопали наполовину в землю, брусья быстро собрали в куб и стропила для крыши с помощью строительных скоб, соорудили чердак, застелили пол, потолок, крышу строганными досками.              Собирались стены заполнить тёсом (брёвнами), но таких на складе не оказалось, тогда мы обшили куб двумя слоями досок, а между ними пространство заполнили паклей, её было вдоволь на складе для морских нужд. Внутри (пустой куб) я собирался разделить на три неравных части: для девушек, самая большая часть, для ребят, поменьше и для меня, самая маленькая, для лежанки и табурета.
     Собрал я как-то всех и предложил каждому или группами, как захотят, начертить план размещения комнат, но учесть, что посреди комнаты построим большую русскую печь, которая буде обогревать все комнаты. Желательно предусмотреть маленькие помещение для кухни и туалета. Сразу посыпались вопросы и удивления, неужели будет собственный туалет? Особенно девушки. Я и не спрашивал, как они все обходились без туалета столько времени, представлял их ответы и возмущения. Как-то  я спросил у моих подчинённых, из каких они мест, получилось, что трое, две девушки и один парень, из самого Ленинграда, а остальные кто, откуда: одна девушка из Львова, другая – из Вологды, а парни – двое с Алтая, двое с Урала и один из Западной Сибири. Я поинтересовался, имеют ли они связь с родными. Они замялась, пишут домой, но очень редко. А на вопрос, посылают ли они домой денежные аттестаты, они просто удивились о каких аттестатах идёт речь. Они ответили, что никаких денег не получают и расходовать их негде и незачем. На следующий день я отправился в финчать базы. К моему удивлению, они не знали ни о каких переводчиках и, естественно, никаких денег им не выплачивали. Меня это так возмутило, что я тут же направился к Начальнику штаба базы. Капитан Второго ранга Нестеренко знал, конечно, про  переводчиков, но про их финансовое обеспечение не знал, потому что не имеет к этому никакого отношения. Но про меня вы отдавали распоряжение о постановке меня на финансовое довольствие? Он ответил, что по этому поводу у него было распоряжение свыше, а про переводчиков – нет. Так, значит, что у них и документов никаких нет, что они призваны в боевое подразделение Военно-морского флота. Естественно, подтвердил Нестеренко. Прошу немедленно приказом исправить это положение, это не шуточное дело. И задним числом, со дня их прибытия. Вот список их фамилий. В этот же вечер я принёс моей команде новенькие удостоверения с записью, что они являются матросами воинской части – и номер части. Потребовал, чтобы они все в течение недели имели по две фотографии паспортного формата. У четверых такие фото нашлись. Остальным я устроил фотографирование штабным фотографом за отдельную плату (из моего кармана). Им пока я не сказал, что они получат денежный перерасчёт с первого дня прибытия в часть.
     При мне в наш порт пришёл очередной из
Англии арктический конвой с грузом (Ленд-лизом) от США. Началась лихорадочная разгрузка, были мобилизованы все мужчины города и порта, военные и гражданские, свободные от вахт и других важных дел люди. Гражданским людям платили за это отдельно. На следующий день, по разрешению командира части, я отправился на флагманский пароход прибывшего конвоя. Это была незабываемая встреча. Впервые я встретился с офицерами - настоящими носителями английского языка. Только тут я узнал, что американский английский несколько отличается от классического английского, на котором и в Англии теперь, практически, не говорят. Несмотря на то, что я выглядел, как древнее ископаемое со своим английским, меня очень дружелюбно встретили офицеры. Несколько часов беседы на различные темы прошли незаметно. Я обещал, что буду наведываться к ним чаще. Такой отличной практики английского языка я не ожидал, хотя меня все офицеры хвалили за отличное знание языка.
     В одном из разговоров с офицерами я узнал про страшную картину – гибели значительной части конвоя PQ-17 (PQ – секретный код конвоя из Англии в СССР, а QP – из СССР в Англию. 17 – порядковый номер конвоя). Коротко, что запомнил из рассказа морских офицеров.
     PQ-17 был отправлен в СССР 27 июня 1942 года со стратегическими грузами и военной техникой из США. В его состав входило 35 грузовых судов. Прикрытие конвоя осуществлялось несколькими группами кораблей союзников. Непосредственное прикрытие конвоя осуществлялось британскими эсминцами, кораблями ПВО, тральщиками и вооружёнными траулерами, находящимися под командованием капитана 2-го ранга Джона Брума. Вблизи конвоя находилось также соединение британских и американских крейсеров под командованием контр-адмирала Луиса Гамильтона. Дальнее прикрытие конвоя осуществляло соединение тяжёлых британских и американских кораблей, в состав которого входили авианосец и два линкора, целью которой была охрана конвоя. Немцы тщательно подготовились к атаке конвоя, они раскрыли секретный код английского флотского командования и точно знали кто, сколько и когда будет этот конвой в водах Северного моря. Планировалось нанести по конвою PQ-17 совместный удар силами надводных кораблей, подводных лодок и авиации.
     Сопровождавшая конвой крейсерская группа под командованием адмирала Гамильтона должна была покинуть конвой на долготе острова Медвежий, однако, прикрывая конвой, зашла дальше. В результате полученных разведданных 4 июля 1942 года из английского Адмиралтейства поступил личный приказ первого морского лорда Дадли Паунда: «Конвою рассеяться!». Крейсерская группа получила приказ отойти на запад из-за опасения атаки, вышедшего в море немецкого соединения во главе с линкором «Тирпиц».
     Получив неоднозначный приказ и думая, что крейсерская группа уходит на бой с германскими надводными кораблями, Гамильтон одобрил предложение командира прикрытия конвоя Брума о присоединении эсминцев конвоя к крейсерскому соединению. Рассеявшиеся суда конвоя, поодиночке прорывавшиеся в Архангельск при сопровождении оставшихся кораблей конвоя, в условиях полярного дня стали лёгкой добычей немецких подлодок и авиации. В результате 22 транспорта и 2 вспомогательных судна из состава конвоя были потоплены. Конвой понёс огромные потери в людях, потопленных кораблях и потерянном стратегическом военном грузе. Через несколько лет стало известно, что тогда затонули: 3350 автомобилей, 430 танков, 210 самолётов, около 100 тысяч тонн стратегических грузов, в том числе авиационный бензин.
     Каждый раз, когда я бывал на кораблях в кают-компании, при упоминании трагической судьбы конвоя PQ-17, все офицеры вставали и провозглашали тост за погибших моряков.

                ЛЕНД-ЛИЗ
                (по-русски – передачи взаймы)
      Прошу прощения, но приходится вновь и вновь прибегать к отступлениям от основной темы. Про Ленд-лиз, в частности, в Совестском Союзе во время той кровопролитной войне не было сказано, практически, ни слова в открытой печати и по радио. А после войны в Советском Союзе  было сказано столько лжи и фальши, что в наше время необходимо кое-что прояснить. Взять хотя бы официальное выступление  уже в наше время, 1 сентября 2010 года, в 65-ю годовщину начала Второй Мировой войны, на государственном Российском телеканале «Культура» с лекцией доктор исторических наук, член-корреспон-дент Российской Академии наук (РАН), директор Института российской истории РАН А.Н. Сахаров. В частности, он сообщил слушателям, что «было договорено о том, что США и другие союзные страны (Не могли другие союзнические страны оказать материальную помощь СССР в силу своей слабости. Например, Англия сама получила помощь от США в годы войны по Ленд-лизу в размере 4,33 млрд. долларов – примеч. Автора) окажут помощь Советскому Союзу по, так называемой, системе Ленд-лиза. Это поставка продуктов, поставка медицинских препаратов и пр. пр. в том числе речь шла о вооружении, скажем, об автомобилях 400 000 Студебеккеров Америка поставила в ходе войны Советскому Союзу, причем требовала оплаты золотом и не когда-нибудь, а уже в ходе военных действий, в ходе самой войны. В этом смысле американцы умели деньги считать, и были в этом смысле совершенно беззастенчивы и циничны. Всё, что здесь было затребовано, всё было заплачено, в том числе и золотом.  Это были… союзники...».               
     Сплошная беспросветная ложь. 11 марта 1941 года (ещё до начала войны Германии с СССР)  Конгресс США принял «Закон по обеспечению защиты государства». Концепция этого закона давала президенту США полномочия помогать любой стране, чья оборона признавалась жизненно важной для его страны. В документе, подписанном президентом страны Фран-клином Делано Рузвельтом, например, в пункте 5  Соглашения между СССР и США от 11 июня 1942 года чёрным по белому написано: «Правительство СССР обязуется возвратить США по окончании нынешних чрезвычайных обстоятельств (а не вовремя войны – прим. Автора), согласно решению Президента США, те оборонные материалы, полученные согласно настоящему договору, которые не были разрушены, утрачены или полностью использованы (вовремя войны – прим. Автора) и которые Президент сочтет полезными для обороны США или Западного полушария или могущими иным способом принести пользу США». По официальным данным всего союзники в рамках Ленд-лиза поставили в СССР всякого добра на 11 млрд. долларов. В ценах 40-х годов – невероятно огромная сумма.
     Хотя договор о поставке по Ленд-лизу был подписан в марте 1942 года, США начало поставки с 22 июня 1941 года по, так называемому, «пре-ленд-лизу». Первый протокол подписан 1 октября 1941 года, второй – 1 июля 1942 года, третий – 1 июля 1943 года, четвёртый – 1 июля 1944 года и формально завершился 12 мая 1945 года, но была продлена поставка до завершения войны с Японией до 2 сентября 1945 года, но сама поставка закончилась только 20 сентября 1945 года.
     Большая часть поставленного вооружения, оборудования и боеприпасов была просто списана, как израсходованное в ходе войны имущество. На переговорах 1948-1951 годов (после войны) американцы предъявили из 11 млрд. долларов к оплате всего 0,8 млрд, из которых советская сторона согласилась признать лишь $0,3 млрд. Десятилетняя история споров и склок закончилась тем, что позже, к 2008 году Россия, как приёмник СССР, оплатила порядка 7% (с учетом инфляции доллара) поставок по Ленд-лизу. В порядке уточнения, для памяти, приведём некоторые цифры поставки в СССР по Ленд-лизу (Номенклатура поставок определялась советским правительством и была призвана заткнуть «очень узкие места» в снабжении промышленности и армии СССР во время войны): самолётов – 22150, танков – 12700, легковых внедорожников  и вездеходов, - 51503, грузовых машин – 375883, мотоциклов 35170, тракторов – 6071, винтовок – 8218, автоматов – 131633, взрывчатых веществ и динамита – 376000 тонн, пороха – 127000 тонн, тротила – 123000 тонн, толуола – 107000 тонн, товарных вагонов – 11155, паровозов – 1981, грузовых судов и противолодочных кораблей – 195, торпед – 197, радиолокаторов – 445, продовольствия – 4,5 млн. тонн, цветных металлов – 802000 тонн, нефтепродуктов – 2670000 тонн, химикалий, хлопка, кожи – сотнями тысяч тонн, автомобильных шин – 3786000 штук, армейских ботинок – 15417000 пар, сахар, мясные консервы, жиры и знаменитый яичный порошок – сотнями тысяч тонн, тонны лекарств, медицинского инструмента, рентгеновской аппараты, микроскопы, и многие «мелочи».               
     Отметим отдельно о поставке из США по Ленд-лизу средств связи. Это важно, потому что непосредственно касается героя нашего рассказа, инженера электрика радиосвязи, Семёна Ефимовича Карпа.
     Для обеспечения радиосвязи в тактическом звене (полк-дивизия) США было поставлено 11,5 тыс носимых радиостанций SCR-284 и 12,6 тысяч раций V-100 Pilot (последние уже на заводе-изготовителе в США снабжались надписями и шкалами на русском языке). Не была забыта и простая, надежная и помехозащищённая проводная связь, поставлено 619 тыс. телефонных аппаратов, 200 тыс. наушников, 619 телеграфных станций, 569 телетайпов и совершенно астрономическое количество телефонного провода (1,9 млн. км). А также 4,6 млн. сухих батарей, 314 дизель-генераторов, 21 тыс. зарядных  станций для аккумуляторов, десятки тысяч различных контрольно-измерительных приборов, включая 1340 осциллографов. И ещё 10 миллионов радиоламп, 170 наземных и 370 бортовых (!!!) радиолокаторов. Американские радиостанции исправно прослужили в народном хозяйстве СССР, на речном и морском флоте до 60-х годов, а советская радиопромышленность по меньшей мере на 10 лет вперед была обеспечена образцами для изучения, освоения и нелицензионного копирования.
     Должники по Ленд-лизу: Великобритания – $4,33 млрд., Канада – $1,19 млрд. Последний платёж в пользу США был произведен в 2006 году. Выплата долга Китая в $187 млн. – до сегодняшнего дня не ясна.

                * * *

     Как-то в разговорах с офицерами на кораблях, я сделал замечание или просьбу, если это возможно, чтобы надписи на оборудовании и техническая документация поставлялась из США не на английском, а на русском языке, потому что перевод занимает массу времени, и срочно необходимое армии оборудование запаздывает с поставками. В ответ мне обещали решить этот вопрос на самом высоком уровне. Действительно, к началу 1944 года оборудование приходило с русскими обозначениями. От американских офицеров я узнал, что зимой, когда  Белое море покрывается толстым льдом и проход конвоя в порт Молотовск (Северодвинск) практически невозможен, конвой разгружается в порту Мурманска, хотя этот порт и город неустанно бомбили немцы. Для меня это было неприятной новостью. Наверное, в том порту скопилось много радио и электрооборудования, техническая документация и надписи на оборудовании - на английском языке. Я немедленно доложил об этом моему начальству. Меня тут же командировали в Мурманск. Я взял с собой двух парней, а за старшего оставил шустрого паренька из Алтая, Попова. Как я и ожидал, в Мурманском порту на складах скопилось много оборудования, с которым нам пришлось бы работать. Я договорился с военно-морским начальством мурманского порта, что радио и электрооборудование переправят по железной дороге в порт Молотовска  в ближайшее время. Я с двумя помощниками помог мурманцам разобраться с документацией, какое оборудование следует отгрузить в первую очередь. Мы вернулись в Молотовск. Я доложил о результате работы. Начальство очень скупо меня «поблагодарило» за проделанную работу, понимая, что я прибавил им ответственности.
     Мы были удивлены, когда, приближались к нашему домику, на месте не было палаток. Находчивые ребята поселились в недостроенном доме, спали вповалку на полу в спальных мешках. Мне пришлось немедленно отправиться в Архангельск искать печника. В городе их было много. С одним из них договорился, что он немедленно привезёт кирпич и поставит русскую печь посреди недостроенного дома, внутри без стен. Ему не понравилось, что крыша уже стоит. Что есть – то есть.
     До моей командировки в Мурманск, я предложил каждому из группы предложить вариант расположения комнат с учётом того, что печь будет посреди дома и она должна, по возможности, обогревать все комнаты. Я сам, в каждую минуту «свободного» времени, обдумывал расположение комнат. Рассматривая нарисованные на листках бумаги предложения расположения комнат, предлагаемые почти всей группой, я обнаружил, что ни одно из них не было идеальным. Оно и не могло быть идеальным, задача была не решаемой. Каждая комната должна была быть изолированной от остальных, примыкать одной стороной к печи и т.д. Характерно, что во всех предложениях, моя комната примыкала полностью к печке. Я выбрал пару самых дельных предложений, немного скорректировал и представил на общее рассмотрение. Приняли все единогласно. Уж очень все хотели хоть какого-нибудь тепла и постоянства.
     Я всё думал, как рассчитаться с печником и решил предложить ему вместо денежной оплаты за труд, дать ему три-четыре буханки хлеба и торбочку соли. О хлебе я договорился заранее, считая, что печник пойдёт на это, со старшиной, заведовавший командирской столовой. Он был у меня в долгу. Я им как-то наладил не работающую систему радиоточек в столовой. Я обещал старшине, что буду брать половину положенного мне хлеба в течение времени, пока не рассчитаюсь за четыре буханки хлеба. В ответ старшина громко расхохотался, посчитав, наверное, меня за идиота. Через пару дней приехал печник на собственной подводе, запряженной лошадью. Подвода была заполнена печным кирпичом, глиной, песком, двумя большими глиняными кувшинами, вьюшкой и кочергой для выемки золы из печи, как он нам  потом объяснил. 
     Он понимал, что этих материалов у нас нет, и приобрети их вдали от магазинов невозможно. Я ему предложил вариант оплаты, он был на седьмом небе. При карточной системе буханка хлеба стоила на много больше, чем любая зарплата. Работа закипела. Во-первых, печник выпилил в потолке и крыше отверстие для дымохода. Я предложил ему на выбор проложить дымоход асбестом или тонким листовым железом. Печник удивился тому, что есть такой шикарный выбор, он сам делает прокладку в потолке и крыше из черепков глиняной посуды. Для этого он, обычно, покупает глиняные горшки, аккуратно их раскалывает и черепками изолирует  дымоход от деревянной кровли. В основание печи он положил предложенный мной лист тонкого железа, а можно ничего не класть. Мы очень внимательно следили за его работой, очень интересно. Видно было, что он большой мастер. По ходу работы он немного рассказал про русскую печь. Он сказал: устройство печки до гениальности простое - кирпичная коробка с трубой, складывается непосредственно на полу, лучше чего-нибудь подстелить, как мы туда положили лист железа. Потом делаем подпечье для сушки дров, обуви. Сверху засыпаем песком и выкладываем «под», можно сказать, самое важное место в печи, туда кладут топливо и потом чугунки и всякое другое. Бывает, даже купаются в нём. «Под» делается с уклоном спереди назад. Чуть- чуть не так сделаешь, потом заклянут хозяйки, тяжело, мол, тянуть горшки по «поду». Вот сейчас закончим «под», пошлифуем его моим изобретением, таким каточком, и будет всё нормально. Сделаем небольшой шесток, куда будем ставить казанки перед посадкой их в печь или выгребать золу. Потом закроем заслонкой, чтобы тепло не уходило в хату задарма. Так мы идём с трубой вверх (и кладёт при этом кирпич за кирпичом), там ставим вьюшку и заслонку. Вьюшкой регулируем количество тепла, а заслонкой закрываем трубу совсем для выхода тела. Вот тут надо быть очень осторожным, закроешь заслонку раньше времени и угорит всё семейство от угарного газа, закроешь позже, потеряешь много тепла. Сделаем перерыва до завтра, а потом продолжим, поздно уже спать нужно всем. Я с вами размещусь до утра, пойду мою
лошадку покормлю.
     С самого утра печник продолжил работу и при этом всё время рассказывал про печное искусство, как влюблённый папаша рассказывает про своих любимых детей. Переходим, говорит печник, на самую любимую малыми дитями и стариками интересную часть печи – лежанка, кладём горнило и плоскую часть печи, засыпаем песком, выходим на трубу над крышей и всё. Печь готова, высохнет немного, затопим, и поеду домой отдыхать, притомился немного, года уже не те. Бывало в два дня по две, а то и три печи сложу. За двадцать лет, что кладу печи, никто не жаловался.
     Два дня эта самая печь сохла. И вот, настал торжественный день зажжения печи. Мы все так волновались, а вдруг она задымит или вообще не будет греть. Печник только улыбался, молча выслушивая байки, рассказываемые ребятами из личного опыта, когда в их хатах клали печи. Печник, молча, в сторонке настрогал сухих лучин, наколол с десяток поленьев и растопил печь. Вначале он взял пару газет, свернул их трубочкой, зажёг и сунул в топку. В печи загудело, печник улыбнулся, растопил лучины и после аккуратно положил несколько поленьев. Все уселись на полу вокруг печи, и ждали… Ручных часов ни у кого не было, все посматривали на меня, я носил часы ещё в Одессе, большие ручные часы, их называли луковицами. Смотри не смотри, а время не стоит на месте. Прошло  какое-то время и начало ощущаться тепло, только подбрасывай поленца. Для контроля и науки печник дождался, пока выгорят последние поленья, засунул туда единственную кастрюлю с водой, когда вода закипела, он её вынул и всё…
     Получив заработанное в виде хлеба и соли, прощаясь, печник посоветовал перестроить входную дверь, сделать небольшую прихожую и двойную дверь, а то зимой замёрзните все. Дружно взялись за работу и быстро сварганили прихожую, поставили вторую дверь, пришлось вновь просить новую дверь в столярном цехе. По бокам прихожей оборудовали туалет и кухню. Двери от туалета и кухни выходили внутрь дома, как раз напротив топки. Сколотили полочки, табуретки и двухэтажные нары и мне топчан. Вначале молодёжь спала в  спальных мешка, а я на голом топчане. Довольно скоро, по моему докладу, нам выдали матрацы и спальные принадлежности. После длительных раздумий удалось соорудить приличный туалет, достали настоящий унитаз, но без бачка. Вместо сливного бачка установили «бак» из распиленной пополам бочки из-под горючего. Заливали воду в него с помощью изготовленного нами самодельного насоса. Отводную трубу от унитаза вывели на приличное расстояние, зарыв её в землю, насколько позволила каменистая почва. Зимой пришлось заливать в унитаз только горячую воду. Осталась единственная мечта моя, соорудить кухню. Варить было где – в печи, но не было в чём. Я не раскрывал моей мечты. В один из дней, на попутной машине, съездил в Архангельск и закупил на свои деньги кухонную утварь: казаны, ножи, тарелки, ложки, вилки, чашки и блюдца. Только после этого мне удалось убедить начальство, что моей группе необходимо питаться отдельно, потому что на походы в столовую и обратно уходит много времени и это снижает производительность труда. Я несколько слукавил, но в этом была доля правды и не малая доля. В октябре наступила настоящая зима. Вьюги, сильные морозы, снегом заносило наш домик на полметра. Иногда с большим трудом приходилось откапывать входную дверь.
     С этого времени жизнь действительно обрела совсем другой вид. Жили в тепле, работали буквально рядом, готовили пищу сами из сухого пайка, который мы получали со склада. Оказалось, что положенных продуктов, с учётом того, что недодавали нам на складе, хватало нам всем на очень приличное питание. Девушки наладились готовить прекрасные супы, борщи, каши, мясо, по утрам и вечерам – тарелка каши, чай с сахаром, кусок хлеба со сливочным маслом. Благодать. Со временем, все даже поправились немного, а то были тощие-тощие. Парни пилили брёвна и кололи дрова, строгали лучины, выгребали и выносили золу. Никто не отлынивал от любой работы – «Коммуна». К общей радости всей группы финчасть произвела полный перерасчёт за всё время работы, со дня приезда в воинскую часть. Радости не было предела. Все, у кого семьи  жили в тылу, отправили родным денежные аттестаты. Мы регулярно получали центральные и местную флотскую газеты, почтальон приносил письма. Я сам связался со своей семьёй, выслал Саре  денежный аттестат ещё из Новороссийска, раньше не мог, и неоткуда было это осуществить. Ну, что не жизнь. Как-то и война отошла на второй план. Только вот ленинградцы очень переживали за своих родных. Никаких вестей, ничего они не знали о том, что делается в осаждённом Ленинграде, и помочь не могли. Заканчивался 1942-й год. В течение всей зимы к нам в полностью замёрзший Молотовский порт не заходили американские корабли, они разгружались в Мурманске. Всю зиму к нам по железной дороге из Мурманска гнали составы с аппаратурой. Работы было очень много, но справлялись. Ребята за это время набрались опыта и работали, практически, сами, без моей помощи. В отдельных, особо сложных, случаях они обращались ко мне. Появилось время для нормального сна. Наконец я выспался за все годы, предшествующие зиме 1942 года.
     Офицеры американских кораблей надавали мне гору разных журналов и газет: политические, технические, «культурные». Читал с запоем, не столько от самого содержания, сколько набирался опыта чтения английской литературы, даже пару художественных книг мне перепало. Время летело незаметно в рабочих буднях. Пришлось мне самому отправиться пару раз в командировку в Мурманский порт по поводу электро- и радиоаппаратуры. Для того, чтобы чем-то занять ребят во время отдыха между сменами, я придумал проводить с ними занятия по английскому языку. Час-полтора я проводил занятия по грамматике, синтаксису и орфографии американского английского языка. В Ленинградском институте иностранных языков неплохо преподавали языки, но несколько в отрыве от реальных языков, не только английского-американского, который сильно отличался от классического английского, но и самого английского, на котором говорили англичане. В эти годы простой англичанин, тем более американец, не смогли бы поговорить с нашими выпускниками.
     Ребята быстро усваивали материал. Мы устраивали вечера английского юмора, пели английские песни, хотя слух у меня был не очень. Мне подарили англичане электропроигрыватель, о существовании которого мы даже и не знали. К нему было несколько пластинок с музыкой и песнями. Мы их разучивали и с большой радостью распевали. Даже танцы устраивал  в женской половине, там было больше места. Очень долго и настойчиво я требовал, чтобы в наш домик провели телефон и электричество. Во всех общежитиях и служебных помещениях было электричество и телефон. После всего, я договорился с электриками и они это сделали за пару дней, а я им, в знак благодарности, установил в клубе громкую музыку (усилитель низкой частоты от списанной разбитой в дороге ленд-лизов-ской аппаратуры). В наш домик случайно заглянуло начальство и удивилось, что мы сами смогли соорудить такую красоту и такие удобства, которых не было у некоторых начальников в их домах. Меня начальство начало потихоньку использовать, для устройства их квартир. Нечего было делать, приходилось, с некоторым неудовольствием.
     Вот так, «незаметно» подошла весна 1943 года. Как говорил древний философ: «Долго тянется один день, а годы летят незаметно». Архангельская весна – это не одесская весна, длиннее дни, больше солнца, местами на солнце тает снег, крошится и темнеет лёд в Белом  море, легче проходят малые ледоколы. Начали приходить конвои из США и Англии, работы прибавилось, нам попадали надписи на аппаратуре и техническая документация на русском языке. Подействовало моё предложение. Казалось бы, работы должно стать значительно меньше, но первая же нами проведенная проверка техдокументации обнаружила много мест с грубыми ошибками, неправильными словесными оборотами, искажающими всю суть обслуживания и ремонта аппаратуры. В английской трактовке вполне возможно, что ремонт и обслуживание американскими специалистами прошли бы нормально, но не русскими с русской трактовкой. Тоже было и с надписями на аппаратуре, приходилось переделывать, хотя и в меньшем объеме.
     Я поинтересовался у знакомых офицеров, собирается ли американское правительство открывать Второй фронт. Много об этом писалось в советской пропагандистской печати, что, мол, американцы и англичане умышленно задерживаются с открытием второго фронта, ожидая, что война Советской, или как американцы и англичане, говорили – Российской армии с Гитлером приведёт к истощению обеих сторон, тогда вступят в войну и союзнические войска. В советской печати приводились «слова» Черчилля: «Пока не будет пришита последняя пуговица у последнего солдата, мы не сможем открыть Второй фронт». Американцы утверждали, что русские не поняли английского юмора, это было аллегорическое высказывание. Имелось в виду, говорили мои знакомые английские офицеры, что подготовка должна быть всеобъемлющей и полной. Только потом, когда в июне 1944 года открылся Второй фронт и в американской и английской печати появились первые статьи по этому поводу, подробности, которые долгие годы оставались засекреченным, в советской печати были только слова о том, что открылся Второй фронт. Часто муссировались сообщения о том, что при неудачных боевых операциях,               когда Союзнические войска оказывались в сложном положении, Советские войска приходили им на помощь, иногда с не очень подготовленными армейскими операциями.

                * * *

                ВТОРОЙ ФРОНТ

     «История отметит это событие, как достижение высшего порядка.» Иосиф Сталин. Из телеграммы У. Черчиллю. 11 июня 1944 года.               
                D-day! - «Оверлорд»               
     Вторая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1939 года и закончившаяся 2 сентября 1945 года, давно уже описывается историками и мемуаристами как мучительное и кровавое движение от одного решающего сражения до другого. Иные из них длились несколько суток, другие месяцами. Среди них были сражения гигантского масштаба, такие как многомесячные бои в Северной Африке, штурм японских островов в Тихом океане, сражение в Арденнах, Сталинградская, Курская битва и взятие Берлина. В этих боях участвовали миллионы бойцов, тысячи танков и самолётов. Расход вооружений и боеприпасов исчислялся многими тысячами тонн в сутки, человеческие жертвы несколькими тысячами в день. Таких боёв  было немало во  время войны в Европе и в Азии и всё-таки высадка англо-американских армий в Нормандии, под кодовым названием «Оверлорд», начавшаяся рано утром 6 июня 1944 года была явлением уникальным в  истории всех войн!               
     Бывшим гражданам СССР и России об этом событии известно крайне мало, если вообще известно. Русские публикации о войне не содержат сколько-нибудь надёжных сведений о D-Day, как принято называть это событие в западных источниках. Многие годы старательно скрывали от советских граждан ту огромную роль, которую играли союзники Англия и Америка в ходе войны Советского Союза с Германией. Теперь можно полагать, что без помощи союзников в  период 1941-1942 годов СССР не выстоял бы  против немцев.               
     В Советском Союзе люди уверенно говорили: «Союзники не воевали». Если мерить участие в войне количеством людских потерь, то союзники не только не воевали, но и вообще не знали, что идёт война. Они, воюя одновременно в Европе и Азии, потеряли убитыми в десять раз меньше чем Красная Армия. Советская пропаганда твердила, что союзники не открывают второго фронта в Европе, намеренно способствуя ослаблению СССР в войне, хотя и в их интересах было скорее закончить войну. Англия уже была почти банкротом!               
     Начнём с цифр. В первые сутки с 6 тысяч  крупных и  мелких кораблей на берег было переправлено  150 тысяч солдат и офицеров, 9 тысяч тонн различных грузов, 3 тысячи тонн горючего, 2 тысячи грузовых автомобилей. Несколько сотен орудий, десятки танков и пр. Только на перегрузке всего этого с кораблей на берег работало более двух тысяч человек. К этому времени были построены десятки тысяч специальных десантных судов. Среди них были небольшие суда для высадки взвода бойцов с лёгким стрелковым оружием. Были и крупные десантные корабли, подходившие вплотную к берегу с откидными носами-рампами, по которым из трюмов выезжали танки, тяжелые пушки с автомобилями-буксирами, сотни джипов, и тысячи тяжёлых грузовиков, нагруженных ящиками с боеприпасами. Всё это осложнялось бурным морем, штормовым ветром и яростным сопротивлением немцев, расположившихся на высоких до 30 метров берегах. Немцами были построены железобетонные бункеры с сотнями пушек и пулемётных гнёзд. Берег и мелкая часть пляжей были усеяны минами, колючей проволокой и стальными ежами. Для подавления сильного огня немцев  союзники обстреливали 14 линкорами из орудий калибра от 5 до 16 дюймов, подошедших на предельно близкое расстояние к берегу. 70 крейсеров и 150 эскадренных миноносцев стреляли по берегу из всех орудий! Сотни ракетомётных барж обрушивали на противника залпы из 70 крупных ракет в каждом. Был задействован даже старый линкор «Техас» постройки 1912 года с  шестью 12-тидюймовыми и двенадцатью 6-тидюймовыми орудиями. Тысячи самолётов союзников  обеспечивали полное превосходство в воздухе. Транспортные самолёты снабжали боеприпасами парашютистов, выброшенных ночью в глубине обороны немцев. Тысячи тяжёлых бомбардировщиков бомбили немецкие укрепления на берегу. Сотни  истребителей не подпускали к местам высадки практически ни одного немецкого бомбардировщика, штурмовика или истребителя.               
     С первого дня высадки союзники начали строить временный порт, без которого операция была бы обречена на провал. До захвата 14 сентября 1944 года первого крупного французского порта Антверпен,  на берег  с помощью временного порта за 7 суток было доставлено 2,5 миллиона бойцов и прочего персонала нескольких армий, 500 тысяч автомобилей и 4 миллиона тонн грузов от боеприпасов и танков до  продовольствия и медикаментов.               
     Для того, чтобы собрать и сосредоточить в портах Англии такое количество людей и груза потребовалось два года напряжённой подготовительной работы на английском и американском берегах. В течение года на крупных пассажирских судах, включая знаменитую «Куин Мери», из Америки в Англию постоянно перевозили целые дивизии. Скорости этих судов были столь велики, что они не боялись тихоходных подводных лодок и шли через Атлантику без боевого охранения. Одна «Куин Мери» после переоборудования из роскошного океанского  лайнера в транспортное судно могла взять на борт 10 тысяч солдат! Она пересекала океан за четыре-пять дней в зависимости от погоды. Без глубоководного порта с причалами и кранами высадить такое количество людей и оборудования было немыслимо! В Англии они были в избытке. А в Нормандии? Голый пляж! Начиная с 1943  года 150 тысяч солдат и офицеров отправлялись из США в Англию ежемесячно, пока их число не достигло 2,5 миллионов человек. В Англию  переправлялись авиачасти с самолётами, перевозившими продовольствие и боеприпасы. Однако, большинство грузов перевозилось из Америки на обычных тихоходных  транспортных кораблях. Атлантика кишела немецкими подводными лодками и до тех пор, пока они не были уничтожены на две трети к концу 1943 года нечего было и думать  о переброске такого количества войск, техники и боеприпасов. Кроме того, море было насыщено миллионами мин. Уже из этих цифр видно, почему  союзники не могли осуществить высадку в Нормандии раньше. Нужно было собрать гигантскую армию с полным вооружением. Нужны были горы оружия и техники. В Америке к началу войны не было и 150 танков и не более 1500 самолётов всех видов. Следует упомянуть о том, что ещё летом 1943 года союзники высадили крупные десанты сначала в Сицилии, а потом и на основной территории Италии в районе города Салерно. Не менее 22 немецких дивизий дрались летом 1943 года в Италии с войсками союзников. В разгар Курского сражения, начавшегося 5 июля 1943 года, танковая армия Фельдмаршала Манштейна была срочно переброшена 10 июля из-под Курска в Италию. Не был ли это Второй фронт? А если вспомнить о грандиозном поражении армии Фельдмаршала Роммеля в Северной Африке весной 1943 года, когда союзники уничтожили и взяли в плен 250 тысяч немецких солдат и офицеров, то открытие Второго фронта можно передвинуть на конец 1942 года. Англия вела уже тогда войну с Японией в  Восточной Азии и на безграничных просторах Тихого океана. Вскоре к ней присоединилась Америка. Сотни кораблей, тысячи самолётов и десятки дивизий морской пехоты дрались там с японцами.               
     Высадка началась одновременно в пяти районах прибрежной Нормандии. Эти пять пляжей растянулись на 50 миль и были распределены между армиями Англии, Канады и Америки. Американцы высаживались на двух из них. В первые часы высадки войска и техника доставлялись на берег только с десантных судов и автомобилей амфибий грузоподъёмностью 2,5 тонны.  Пока немцы не подтянули к пляжам полностью вооружённые танковые и моторизованные дивизии, союзники могли с успехом захватывать их береговые укрепления. Но с приходом основных немецких сил, сражаться с ними стало бы невозможно без постоянных поставок огромных количеств техники, людей и боеприпасов. Нужны были тысячи тонн горючего, продовольствия и даже воды вместе с сотнями тонн медикаментов. Нужна была устойчивая проводная связь. Доставлять всё это без постоянных портовых сооружений было невозможно.               
     Союзники понимали это и заранее начали по совету и эскизам Черчилля строительство гигантских  железобетонных плавучих блоков-кессонов, составлявших элементы  будущих причалов и волнорезов. Таких кессонов было построено 23. Строительство их заняло 9 месяцев и потребовало 20 тысяч рабочих, трудившихся днём и ночью. Полые блоки обладали положительной плавучестью и в первые часы высадки их буксирами доставили к пляжам, на которых ещё шёл бой. Бетонные блоки заполнялись водой и затапливались в нужных местах, к ним подводились следующие блоки, их надводные плоские части превращалась в причалы, достаточно высоко находящиеся над поверхностью воды. Из них были составлены длинные волноломы-причалы и по ним тяжёлые грузы могли быть доставлены на пляжи с обычных грузовых судов,  имеющих подъёмные краны. Причалы были затоплены перпендикулярно к берегу на значительном расстоянии от него. Их высокие, 18-тиметровые стенки  не  позволяли пользоваться  ими  как причалами вблизи берега. Для транспортировки грузов на пологий берег были построены понтонные мосты. Одним концом мосты крепились к кессонам другой конец выходил на сушу. С этих мостов нагруженные грузовики, танки и пушки своим ходом или на буксире съезжали на берег. Часть волноломов была составлена из 70 старых судов, которые были затоплены в необходимых местах. Общая длина волноломов составляла 7,5 километров. Большая, удобная гавань. После высадки первой линии десанта 6 июня, горючее и смазочные масла доставлялись на берег из Англии по трём трубопроводам, проложенным по дну Ла-Манша. 12 июня трубопроводы длинною в 30 миль каждый начали работать! Связь осуществлялось по подводному кабелю, также проложенному по дну после высадки. Насосные станции были сооружены к этому времени на берегу. Теперь понятно, как была обеспечена высадка в первые дни боя.               
     Однако, это далеко не всё. Следует упомянуть, что в 1942 году была предпринята высадка дивизии союзников на французское побережье около города Дьепп. Без детальной разведки, без портовых сооружений и без тяжёлого вооружения дивизия была разгромлена немцами, и остатки её сброшены в море. К следующей высадке готовились серьёзно. Уже с 1942 года с небольших лодок по ночам высаживались группы людей, бравших пробы грунта в местах предполагаемой высадки и изучавших берег. При высадке у Дьеппа выяснилось, что песчаный и галечный грунт пляжа не годятся для прохода танков. Были построены специальные машины. На базе тяжёлого танка спереди к нему подвешивался вращающийся барабан - минный трал. При движении танка барабан вращался, и подрывались мины. На другом типе машин крепился барабан, на котором был намотан армированный проволокой толстый прорезиненный брезент. При движении танка брезент разматывался, танк въезжал на брезент, и он ложился впереди и позади танка гладкой и не скользящей дорогой. Следующие танки шли уже по ней. Были построены танки, нёсшие на себе гигантские связки длинных брёвен. Эти брёвна сваливались в противотанковые рвы, и танки проходили по ним через ров. Судов, с которых танки сходили на берег, не хватало, и были построены плавающие танки, герметизировали их и снабдили винтами-движителями.               
     Детальная разведка французского берега велась с первых дней войны, поскольку англичане опасались десанта немцев уже с 1940 года. Вдоль побережья немцы установили радары и радиостанции для предупреждения о налётах английских самолётов на немецкую территорию. Требовалось узнать место их расположения, тип установок, способы их охраны. Необходимо было взломать секретные коды немецкой армии и флота. Уже в 1942 году немцы начали строить вдоль побережья так называемый «Запад-                ный Вал» для отражения десанта союзников с британских островов. Английская авиация вела                систематическую аэрофотосъёмку побережья Бретани. Десятки самолётов изо дня в день при свете дня фотографировали не только берег, но и расположенные в глубине сооружения и ландшафт. Десятки лётчиков погибли, выполняя эту задачу. Союзников интересовали не только оборонительные сооружения немцев. Автомобильные и  железные дороги, реки и каналы, мосты, железнодорожные станции были не менее важны. Уже ночью в день высадки союзная авиация произвела точную  бомбардировку этих объектов, лишив немцев возможности подвозить боеприпасы и подкрепления к местам боёв. Авиация союзников сбросила на немецкие позиции и дороги 66 тысяч тонн бомб. (Очень похожая обстановка на первые дни нападения немцев на СССР – примеч. Автора). Часть из них расходовалась только на то, чтобы глубокие воронки от тяжелых бомб были использованы десантниками как укрытия в первые часы боёв! Поразительная, беспримерная забота о жизни бойцов! Но самой грандиозной частью предстоящей операции были мероприятия по обману противника. Немцы не должны были знать точного места высадки. Естественно было ожидать, что она произойдёт в самом узком участке Ла-Манша у города Кале. Однако, союзники решили, что высадку произвести удобнее западнее этого места. Но Ла-Манш там раза в три шире! Следовательно, нужно было поддерживать у немцев уверенность, что высадка будет там, где они предполагали. Сначала была организована блестящая операция по обману гитлеровского Генштаба. В лондонском морге был найден труп только что скончавшегося от туберкулёза рабочего. Туберкулёзные лёгкие при вскрытии дают картину лёгких человека, недавно утонувшего в морской воде. Труп одели в форму майора английской армии по имени Мартин, прикрепили к его кисти стальной цепочкой особый портфель с «секретными документами», выдержали его много часов в морской воде до требуемых утопленнику медицинских кондиций. Потом организовали «катастрофу» над морем английского самолёта, утонувшего на недосягаемой глубине и подкинули труп с подводной лодки прямо у испанского берега недалеко от Гибралтара. Специалисты снабдили «утопленника» таким набором документов, бумаг и бумажек, что искушённые немецкие контрразведчики не учуяли подделки. В карманах у майора был подлинный билет лондонского кинотеатра, куда покойник сходил перед своей гибелью, квитанция отеля, где он остановился в «последнюю» ночь. Письмо от возлюбленной с реальным именем и адресом в Лондоне, письмо его строгого отца, не одобрявшего его выбор и обручение с нею, и множество столь же искусно сфабрикованных деталей. Испанские рыбаки обнаружили «Мартина» на берегу и сообщили испанской полиции. Те забрали тело и немедленно позвонили в немецкое консульство. Из Германии прилетели контрразведчики и патологоанатом из гестапо. Самое тщательное исследование ловушки не обнаружило, а в портфеле оказались совершенно секретные документы о высадке союзников у Па-де-Кале в июне 1944 года. Так немцы целиком проглотили наживку. «Мартин» спас тысячи жизней потому, что немцы были уверены в подлинности документов.               
     А мероприятия по обману немцев продолжались. Были сооружены фальшивые аэродромы, дороги, на них стояли тысячи макетов транспортных и боевых самолётов, танков и пушек, тягачей и автомобилей, построены казарменные помещения. Макеты временами передвигали. С воздуха это выглядело вполне реально. Генерала Джорджа Паттона, самого талантливого  и агрессивного генерала союзных войск, назначили командующим несуществующей армии, расположенной напротив Кале. Немцы знали: там, где Паттон там наступление! С ним приехали его радисты, «почерк» которых немецкая разведка знала ещё со времён вторжения на Сицилию, где Паттон командовал американской армией вторжения. Эти радисты наполняли эфир ложными распоряжениями, стилем похожими  на хорошо известные немцам приказы генерала Паттона. На английском берегу, с которого немцы ожидали высадки, якобы происходили манёвры огромного количества войск с посадкой на транспортные корабли. Союзники установили на берегу мощные радиоусилители и  через громкоговорители передавали записанные заранее звуки голосов и погрузки, моторов военной техники и кораблей, чтобы подкрепить уверенность немцев в том, что высадка готовится здесь. Немецкие корабли и подлодки постоянно слушали берег. А истинные операции шли в глубочайшей тайне, и место высадки было известно всего нескольким командующим, включая, Черчилля и Рузвельта. Командующим всей операцией был назначен американский генерал Дуайт Эйзенхауэр.               
     Штабу союзников необходимо было добыть секретные шифры, которыми пользовались немецкая армия и флот. С помощью польских партизан были добыты некоторые детали шифровальных машин, а дерзкий ночной рейд на немецкую радиостанцию позволил получить шифровальные коды, сам аппарат в полной исправности и нескольких живых немецких радистов. Однако, и этого было мало. Немцы периодически меняли коды и перехваченные по радио сигналы приходилось расшифровывать специальной бригаде, работавшей под Лондоном, состоящей из военных шифровальщиков, инженеров, шахматных гроссмейстеров, специалистов по кроссвордам, профессоров математики, театральных художников-декораторов и даже фокусников. Они успешно решали многие головоломки немецких кодов, придумывали фальшивые сооружения и делали невидимыми с воздуха реальные объекты. Расшифровка немецких  кодов и шифров была долгой и трудоёмкой работой на техника 19 века, на перфорационных машинах. Поэтому в 1943 году гениальные англичане, инженер Томми Флауэрс и математик Вильям Татт, работавшие с шифровальщиками, изобрели первый в мире компьютер на 6 тысячах вакуумных лампах, производивший 5 тысяч операций в секунду, названный «Колоссус» и разработали алгоритм расшифровки. К сожалению, работа была столь секретной ещё много лет после войны, что слава изобретателей компьютера досталась другим. Вскоре английская разведка имела возможность расшифровать любой радиосигнал немцев! Генерал Эйзенхауэр сказал, что гении-изобретатели на два года приблизили победу. Они даже знали координаты немецких подводных лодок в океане!               
     Высадка на берег проводилась по строго размеченным графикам. Ещё ночью при свете Луны с точностью до минуты гигантская армада, во главе с 350-ю тральщиками двинулась к берегу. Немцы говорили, что воды не было видно из-за тысяч судов, плотно идущих к берегу! Одновременно тысячи корабельных орудий обрушили на немецкие укрепления тонны снарядов. Тысячи самолётов занялись обработкой укреплений, дорог, мостов и железнодорожных станций. Но ещё за несколько часов до высадки в тыл немцам были заброшены сотни грузовых планёров с пехотой, легкими танками и пушками. Более 12 тысяч бойцов, была сброшена на парашютах в тылу для удержания тех, специально не разрушенных  авиацией мостов, которые могут понадобиться в ходе боёв. Был также применён обманный трюк, о котором до сих пор рассказывают в военных училищах. Тысячи примитивных чучел, изображающих вооружённых десантников, были выброшены на парашютах в местах сосредоточения немецкой пехоты. В темноте ночи, освещённые луной, издали и в воздухе эти чучела вполне сходили за настоящих парашютистов. Эти «парашютисты» отвлекали внимание сотен обороняющихся немцев. По ним били из всех стволов, расходуя сотни килограммов боеприпасов. На их захват устремились специальные подразделения, в то время как настоящие парашютисты без особых помех действовали в других районах. Манекены спасли сотни жизней. Немцы далеко не сразу поняли, как их позорно обманули!               
     Итак, десантные суда начали высадку первых подразделений. На крутой волне, под огнём далеко не полностью разрушенных железобетонных бункеров, откуда били пулемёты, и даже крупные пушки, бойцы выскакивали на берег и по минным полям вслед за танками-траль-щиками устремлялись к подножию высоких до 30 метров дюн. Немало бойцов утонули в тяжелом снаряжении, не добравшись до суши. Многие были убиты на пляжах у линии воды! Затонуло насколько плавучих танков и малых десантных судов. Шторм не утихал! Сверху в  десантников стреляли из всех видов оружия. Укрытия на пляжах бойцы находили только за стальными ежами,  поставленными немцами как противотанковые препятствия и в воронках от бомб и снарядов. И только добравшись, те, кому удалось, до основания высокого берега, они оказывались вне огня гитлеровских солдат. Отсюда бойцы начинали штурм высот. Штурмовые лестницы, альпинистское оборудование и простые верёвки с якорями на концах были их единственным средством. Плюс высокая выучка на макетах французского берега, длившаяся несколько месяцев. А наверху их ждали пулемётные гнезда и колючая проволока. В ход пошли гранаты, взрывчатка  на длинных палках, которую просовывали под колючую проволоку и под брустверы пулемётчиков. И конечно разнообразное стрелковое оружие. Нередко дрались врукопашную, атакуя немцев. Отдельные подразделения, заброшенные ночью с парашютов  и планёров, уничтожив орудийные расчеты, добрались сверху до немецких укреплений на дюнах и совместными усилиями десантников с моря овладели береговыми высотами, открыв путь вглубь береговой территории.               
     Что делали в это время высшие командиры немцев? Фельдмаршал Роммель улетел в Германию праздновать день рождения жены. Главнокомандующий Западным фронтом Фельдмаршал Рунштедт тоже находился далеко от места высадки. Гитлер спал, его нельзя было будить. Вся верхушка Вермахта была уверена, что в такую бурную погоду высадка невозможна, да и ждали её в Па-де-Кале за добрую сотню миль восточнее. Гитлер к тому же не разрешил без своего приказа двинуть к месту высадки танковые дивизии. «Ни одного танка». Поэтому Рунштедт ждал пробуждения фюрера, ругаясь как грузчик. Гитлер проснулся по обыкновению очень поздно. Он работал по ночам и заставлял других придерживаться своего расписания. Размышления о том, не является ли эта высадка ложной для отвлечения немцев от Па-де-Кале, заняли не менее суток. Вспомнили, конечно, и майора «Мартина». Танки стояли, Гитлер думал, Рундштедт ругался, но сделать ничего не мог. Этот выдающийся командир сразу понял, что высадка не ложная, что если союзников не сбросить в море в первые двое суток, то войну можно считать законченной! Когда же немецкие танки, наконец, двинулись на платформах по железной дороге, выяснилось, что пути разрушены авиацией союзников, имевшей полное превосходство в воздухе. Пока их восстанавливали немцы, их снова разрушала союзная авиация. Не раз танковые эшелоны подвергались сокрушительной бомбёжке с воздуха. Вместо суток танки ехали трое, и когда стало ясно, что они опоздали  и начальник гитлеровского штаба генерал Цейцлер спросил у Рунштедта «что же теперь делать?» тот, обозлённый вконец тупостью фюрера и подогретый беспрерывными проклятиями в его адрес заорал в телефонную трубку: «Идиоты! Заключайте мир пока не поздно! Война проиграна!» Этот крик привёл к немедленной его отставке, но ситуация от этого не изменилась. Шансов на победу у Гитлера не было уже со времён Сталинграда, а после удачной высадки союзников в Нормандии время до конца «тысячелетнего» Рейха стало измеряться месяцами.               
     Как шли события на месте высадки дальше? 19 июня искусственный порт, с такими трудами сооружённый союзниками был размётан невиданным даже в этих краях по силе штормом. Ремонт порта потребовал нескольких дней, однако к тому времени на берег были доставлены войска, тяжёлое вооружение и боеприпасы в таком количестве, что и без порта союзники наступали, и немцы уже ничего не могли сделать! За две недели работы импровизированного порта на берег было доставлено 2,5 миллиона военнослужащих, 4 миллиона тонн грузов и 500 тысяч автомобилей.               
     Операция D-day была грандиозной задачей и блистательно была решена. Сэр Уинстон Черчилль писал впоследствии, что за исключением ничтожных мелочей операция прошла, как на параде. Он был профессиональным военным и знал дело, о котором писал. Он непосредственно участвовал в планировании этой операции! Высадка под непрерывным обстрелом противника, в шторм, с тысяч судов всех типов и размеров шла как в кино. Только это «кино» обошлось в первые сутки в 2 тысячи убитых и 8 тысяч раненых бойцов. В мемуарах Генерал Эйзенхауэр писал, что ожидались потери не менее 25% (порядка нескольких десятков тысяч – примеч. Автора), что во много раз выше истинных потерь. Генерал заготовил для прессы, в случае неудачи высадки, короткое сообщение о том, что вся ответственность за неудачу ложится не только на погоду и иные непреодолимые причины, но и на него, как Верховного Главнокомандующего всей операцией.

                * * *

     Радость моей группы, особенно троих ленинградцев, переливала через край, 27 января 1944 года Ленинград был полностью освобождён от блокады. Молодёжь целовалась, прыгала, танцевала. Через пару дней пошёл первый поезд в освобождённый Ленинград. Ленинградцы умоляли меня дать им  отпуск на неделю. Они рвались в освобождённый город, чтобы найти своих родных и близких. Ничего им не было известно все эти годы о судьбе дорогих им людям. Я обратился в штаб нашей части и, к моему удивлению, им предоставили этот отпуск. Выписали проездные документы двум девушкам и одному парню. Мы собрали им в дорогу продукты питания всё, что могли дали, чтобы они могли передать своим родным, если смогут кого-нибудь найти в Ленинграде. Нагрузили каждого, кто сколько мог донести: консервы, сахар, масло в банках, хлеб, сухари, макароны, овсянку, чайную заварку, даже соль. Проводили в дорогу, пожелав найти своих родных.
     В один из дней, вечером, пришёл к нам посыльный и передал приказ срочно явиться инженер-капитану Карпу к начальнику СМЕРШ нашей воинской части. У меня сразу упало настроение, неужели и здесь они меня достали. Наш разговор вспоминаю примерно таким:
     - Инженер-капитан Карп прибыл по вашему приказанию, - отрапортовал я, как положено. Начальник СМЕРШ, капитан 3-го ранга по знакам на погонах, посмотрел на меня, не вставая со стула, командным голосом приказал мне сесть, не ответив на моё приветствие. Такое его поведение вызвало у меня дрожь в коленках. Я сел. Он смотрел на меня испытывающим взглядом. Пауза длилась несколько минут. Он раскрыл пухлое дело, лежавшее на столе. Неужели на меня такое солидное дело заведено, когда успели.
     - Инженер-капитан Карп Семён Ефимович?
     - Так точно.
     - Как это ты так срочно пробрался на особо секретный объект?
     - Действительно, пробрался я на удивление быстро от боевой позиции под Новороссийском до Архангельска. Правда, от Новороссийска до Сухуми добирался больше суток, но потом, меня самолётами меньше, чем за сутки доставили их Сухуми до Архангельска, считай, через всю европейскую часть Советского Союза.
     - Что же это ты за птица такая, что самолётами доставляют одного на такие расстояния?
     - У меня на руках был приказ Ставки  Главнокомандования срочно явится в Архангельск. Оказывается, меня разыскивали по всем фронтам, потому что я не числился в списках погибших или пропавших без вести. Срочность была в том, что документация и надписи на радиоаппаратуре, поставляемой по Ленд-лизу были на английском языке, и требовался срочный перевод на русский. Большое количество аппаратуры скопилось в портах Молотовска и Мурманска. Задерживалась поставка крайне необходимого оборудования в войска.
     - По-твоему, получается, что в армии вообще нет специалистов, владеющих английским?
     - Всё дело в том, что в армии очень плохо обстоит дело с образованием. Перед войной в нашей армии было не более 10% командиров с высшим образованием, и более 30% не имели даже больше шести классов. Как мне известно, принимались срочные меры, чтобы поднять уровень образования армейских кадров. Создавались специальные артиллерийские, военно-воздушные и военно-морские школы для учащихся средних школ. Но время поджимало, и в армию призывались люди с низким уровнем образования. Вот и приходится, не только переводить с английского на русский, но и подробно корректировать документацию, чтобы могли разобраться люди не в школьных классах, а в полевой военной обстановке со сложнейшими радиотехническими средствами, - в этом месте я немного слукавил в отношении корректировки документации, но подумал, что начальнику СМЕРШа будет более понятна наша работа.
     - Откуда у тебя такие цифры про неграмотность населения, специально собирал?
     - Зачем – специально. Я работал в Одессе заведующим нескольких школ по ликвидации неграмотности среди населения. У нас  были и группы солдат Одесского гарнизона. Нас-препо-давателей называли «ликвидаторами», в смысле, ликвидирующие неграмотность населения, а по-украински это называлось «геть непысменнисть» и называли нас, в шутку, «гетьманами».
     - Ты единственный специалист в Советском Союзе, знающий английский язык? – он меня называл на «ты». Эту «мелочь» я пропускал мимо ушей.
     - В том-то и дело, что людей, знающих английский язык в Советском Союзе много, но знающих, при этом, и радиотехнику, как видно, мало. Я в своей автобиографии всегда писал, что знаю английский язык.
     - А зачем тебе нужен был английский?
     - Дело в том, что вся техническая литература по радиотехнике поступает к нам на английском, вот и пришлось волей-неволей изучить язык.
     - Самостоятельно?
     - Совершенно самостоятельно.
     - Да-а-а! Дела. Впервые вижу человека, который изучал иностранный язык, чтобы читать какие-то книги.
     - Какие-то книги я не читаю, а читаю, даже, можно сказать, изучаю только книги, относящиеся к радиотехнике. Специальность требовала. Она мне помогла вместе с коллегами по Александровскому радиозаводу, который под Москвой, создать первый в СССР супергетеродинный радиоприёмник, который в нашем присутствии одобрил лично наш вождь и учитель, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, - я так пафосно это рассказал начальнику СМЕРШа, что он ещё раз внимательно посмотрел на меня уже более мягким взглядом.
     - Перейдём к делу. С какой целью ты шастаешь по американским пароходам?
     -  Я шастаю, как вы изволили выразиться, с целью подписания документов о принятии разгруженной радиоаппаратуры: от мощных армейских радиопередатчиков до полковых и ротных маломощных приборов, различных специальных радиоприёмных устройств, запасных радиотехнических частей и материалов, - я специально применял больше технических малопонятных, сидящему за столом начальнику спецорганов, слов, чтобы убедить начальство в важности нашей работы.
     - Ты в курсе дела, что запрещено советским
гражданам общаться с иностранцами?
     - Конечно. Но это было распоряжение командира нашей военно-морской базы. Он лично меня, и не только меня, командировал на приходящие корабли. До этого все офицеры английских и американских кораблей, ответственные за тот или иной вид оборудования, вооружения, боеприпасов и материалов, сходили не берег, бродили по военно-морской базе и долго выискивали людей, которые имели право подписывать документы. После этого итоговые документы подписывал начальник базы.
     - Ты знаком с этими офицерами, как ты сказал, хотя это не военные корабли, а гражданские.
     - На всех заграничных гражданских кораблях начальство называют офицерами. У нас их называют помощниками капитана корабля.
     - Откуда тебе известны такие подробности?
     - Я работал перед войной на Одесском судостроительном заводе им. Андре Марти. Там мы часто ремонтировали заграничные гражданские корабли. Так я и узнал.
     - У тебя перед войной были какие-нибудь отношения с нашим заведением, например, в Новосибиске?
     - Некоторые – были. Меня арестовали по обвинению в саботаже и шпионаже, но вскоре освободили.
     - И ты тут же сбежал из Новосибирска в неизвестном направлении.
     - Почему – в неизвестном, в совершенно известном. Я выехал срочно в Одессу, моя младшая доченька очень заболела.
     - Ладно. Разберёмся. Скажи, с кем ты дружил на американских кораблях?
     - Каждый раз приходили корабли разных конвоев, так что появлялись новые люди. Редко повторялись конвои, со знакомыми конвоями было значительно проще и быстрее оформлять документы. Вначале, вообще, была неразбериха. Часть оборудования разгружалось до нашего прихода на корабль, и мы его искали на складах, а там ящики, иногда очень большие, складировались надписями внутрь между ящиками, приходилось их кантовать. Потом упорядочилось. Во-первых, ящики устанавливались надписями в проходы. Во-вторых, работники складов научились, какие ящики следовало размещать рядом по условным знакам на ящиках. Если там нарисована антенка, значит это относится к радио. И так далее.
     - С кем же тебе удавалось встречаться чаще?
     - Таких было двое офицеров, ответственных за радиотехнику, из конвоев PQ-8 – три раза и PQ-14 – два раза.
     - Ты запомнил их фамилии?
     - Конечно. С PQ-8 – это мистер Берд и с PQ-14, мистер Годжер.
     - О чём ты с ними говорил?
     - В основном, о том, как они доплыли, потому что бывали, и довольно часто, потери, как с конвоем PQ-17. Тогда погибло много кораблей и людей от фашистских подлодок.
     - Они дарили тебе подарки?
     - Да. Мелочи всякие: ручку, зажигалку, электробритву.
     - И всё?
     - Да.
     - А ты им?
     - Они просили всякие наши значки. Это у них было очень модно: звёздочки на пилотках, значки Ленина, Сталина. Я им дарил, они были очень рады таким подаркам.
     - Завтра принеси мне подарки, которые они дарили, посмотрим. Пока можешь быть свободным.   
     От слова «пока» у меня мурашки по спине забегали. На следующий день я принёс ему все подарки. Он их покрутил в руках и заявил, что всё конфискует на время для обследования. Больше я этих подарков не видел, он  всё их «обследуют». Больше СМЕРШ меня не трогал (до поры, до времени).
     Вернулись все трое ленинградцев из отпуска. Они стали не разговорчивые. Ольга Ломоносова постоянно рыдает, её успокаивала Рита Мороз и Денис Раков. Оказывается, у Ольги и Дениса в Ленинграде не осталось никого в живых, все погибли. Из семьи Ольги погибла мать и двое детей под развалинами дома после немецкой бомбёжки. Все члены семьи Дениса   умерли от голода и болезней – мать и двое маленьких детей. Мать и старшая сестра Риты остались живы. Мать работала санитаркой в госпитале, а старшая сестра работал на токарном станке на заводе. Её младший братик умер от голода и болезни. Он простудился и умер на руках у матери. Ольга и Денис рвались в Ленинград. Неоднократно повторяли, что сбегут из Молотовска. Сколько я не убеждал их, что побег плохо закончится, их арестуют и посалят в тюрьму за дезертирство, что скоро закончится война и всех специалистов демобилизуют из армии. Ходили такие слухи.
                * * *

                КРАТКАЯ СПРАВКА

                БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА

     Не хотелось загромождать повествование ещё одной краткой справкой, но в последние годы появилось множество новых материалов об ужасной блокаде Ленинграда. Рассекречены многие, но не все, так называемые «Партийные архивы» Ленинграда времён блокады. В послевоенные годы было очень просто писать о героизме ленинградцев во время 2,5-летней блокады города на Неве, колыбели революции. Теперь же, в 2015 году, когда пишется эта книга, было бы кощунством не писать открывшиеся материалы о блокаде Ленинграда.
     Некоторые немецкие историки начала ХХ1
века считают блокаду преступлением Вермахта и армий его сателлитов. Другие видят осаду как «обычный и неоспоримый метод ведения войны», третьи рассматривают эти события как символ провала блицкрига, конфликта между Вермахтом и национал-социалистами.
     В советской историографии господствовало представление о единстве общества в блокадном городе и воспевание подвига. То, что не соответствовало этой картине (каннибализм, преступность, особые условия жизни партноменклатуры, репрессии НКВД), целенаправленно замалчивалось.
     Сдвинемся чуточку назад. 18 декабря 1940 года Гитлер подписал директиву № 21, известную как План «Барбаросса». Через 11 дней после подписания плана «Барбаросса» этот план был на столе у Сталина. Этот план предусматривал нападение на СССР тремя группами армий по трем основным направлениям: «Север» - на Ленинград, «Центр» - на Москву, «Юг» - на Киев. Захват Москвы предполагалось производить только после захвата Ленинграда и Кронштадта. Уже в директиве № 32 от 11 июня 1941 года Гитлер определял время завершения «победоносного похода на Восток» - «Блицкриг» на конец осени 1941 года.
     Перед войной Ленинград был вторым по величине и значению городом в СССР с населением около 3,2 млн человек. При наступлении немецкой армии в Ленинград стекались беженцы. Считается, что их ко времени блокады насчитывалось в Ленинграде порядка 0,3 млн. человек. По некоторым данным – более 0,5 млн. человек.
     Ленинград давал стране 25% продукции тяжёлого машиностроения, 30% электротехнической промышленности, в нём действовало 333 крупных промышленных предприятия. На них работало 0,5 млн. человек. Примерно 75 % выпускаемой продукции приходилось на оборонный с высоким профессиональным уровнем инженеров и техников. В Ленинграда было 130 НИИ и КБ, 60 ВУЗов и 106 техникумов.
     С захватом Ленинграда немецкое командование могло бы разрешить ряд важных задач: овладеть мощной экономической базой, захватить и уничтожить Балтийский военный и торговый флоты, обеспечить левый фланг при наступлении на Москву.
     17 июня 1941 года в Финляндии был издан указ о мобилизации всей полевой армии, и 20 июня  армия сосредоточилась на советско-фин-ской границе. Начиная с 21 июня 1941 года, Финляндия начала проводить военные операции против СССР. Также 21—25 июня с территории Финляндии против СССР действовали военно-морские и военно-воздушные силы Германии. 25 июня 1941 года утром по приказу Ставки ВВС Северного фронта совместно с авиацией Балтийского флота нанесли массированный удар по девятнадцати аэродромам Финляндии и Северной Норвегии. Там базировались самолёты ВВС Финляндии и германской 5-й воздушной армии. В тот же день парламент Финляндии проголосовал за войну с СССР. 29 июня 1941 года финские войска, перейдя государственную границу, начали сухопутную операцию против СССР.
     В первые 18 дней войны главный ударный кулак немецких войск был нацелен на Ленинград. 4-я танковая группа с боями прошла более 600 километров (по 30 км в сутки). Уже 23 июня командующим Ленинградским военным округом генерал-лейтенантом М. М. Поповым было отдано распоряжение о начале работ по созданию рубежа обороны на псковском направлении в районе Луги. Пожалуй, впервые в Красной Армии заговорили об организации обороны. Странно, что этого генерала не судили за «отрицание победоносных наступательных действий Красной Армии».               
     Высшее руководство СССР, односторонне оценив победу советских войск при проведении наступательных операций в предвоенные годы на реке Халхин-Гол, озере Хасан и в Финляндии, окончательно отказалось от оборонительной стратегии. Расчет делался на условное отражение удара противника и быстрый переход войск в контрнаступление с целью уничтожения врага на его территории. Знакомая старшему поколению советских людей доктрина: «Разобьём врага малой кровью на его территории». В результате боевая подготовка Красной Армии не была направлена на отработку задач в обороне, а также использование частями и подразделениями возможностей маневренного боя для отражения атак противника. Ставка делалась на умелые действия войск в наступательном бою. В первый период Великой Отечественной войны это сыграло злую шутку с советскими частями, которые, вместо того чтобы организованно отступать в заранее подготовленные укрепрайоны, переходили в контрнаступление зачастую без массированной поддержки авиации, мощнейшей артиллерийской подготовки, слабо подготовленными и сами втягивались в немецкое окружение. Знаком и призыв: «Ни шагу назад». Серьезные ошибки в разработке военной доктрины того времени привели к неспособности Красной Армии вести организованные оборонительные действия в первые месяцы войны.   
     Всё же строилось три оборонительных рубежа руками ленинградцев, в основном женщинами: сооружения протяжённостью 175 км и общей глубиной 10—15 км, 570 дотов и дзотов, 160 км эскарпов, 94 км противотанковых рвов.
     12 июля передовые германские части вышли к Лужскому укреплённому району, где произошла задержка немецкого наступления. Командование Ленинградского фронта воспользовалось задержкой и подготовилось к встрече противника, использовав, в том числе, новейшие тяжёлые танки КВ-1 и КВ-2 (Клим Ворошилов), только что выпущенные Кировским заводом. Германское наступление было приостановлено на несколько недель. Вражеским войскам не удалось овладеть городом с ходу. Эта задержка вызвала резкое недовольство Гитлера, который совершил специальную поездку в группу армий «Север». Гитлер считал очень важным не дать советскому командованию возможность вывести войска из района Ленинграда и использовать их на других участках фронта, в частности под Москву.
     Гитлеровцы произвели перегруппировку войск и 8 августа, начали наступление. Несколькими днями позже оборона Лужского укрепрайона была прорвана. 30 августа германские войска захватили Мгу, перерезав последнюю железную дорогу, связывавшую Ленинград со страной.
     29 июня 1941 года, перейдя границу, финская армия начала боевые действия против СССР. На Карельском перешейке финны проявляли вначале незначительную активность. Крупное финское наступление в направлении Ленинграда на этом участке началось 31 июля. К началу сентября финны перешли существовавшую до подписания мирного договора 1940 года старую советско-финскую границу на Карельском перешейке на глубину до 20 км и остановились на рубеже Карельского укрепрайона. Связь Ленинграда с остальной страной  через территории оккупированные Финляндией была восстановлена только летом 1944 года.
     4 сентября 1941 года в ставку Маннергейма был направлен начальник главного штаба вооружённых сил Германии генерал Йодль. Но он получил отказ в участии финнов в наступлении на Ленинград. В конце августа к Ленинграду подошёл из Таллина Балтийский флот, имея 153 орудия главного калибра корабельной артиллерии и 207 стволов крупнокалиберной береговой артиллерии. Небо над Ленинградом защищал 2-й корпус ПВО.
     6 сентября Гитлер подписал директиву к подготовке наступления на Москву. Группа армий «Север» вместе с финскими войсками должны окружить Ленинград не позднее 15 сентября, после чего передать группе армии «Центр» часть своих механизированных войск и авиационных соединений.

     8 сентября солдаты группы «Север» захватили город Шлиссельбург, блокировав Ленинград с суши. С этого дня началась длившаяся 872 дня блокада города. Были разорваны все железнодорожные и автомобильные коммуникации. Полной блокады города, как таковой, вообще не было. Сообщение с Ленинградом теперь поддерживалось только по воздуху и по Ладожскому озеру. В зимнее время, когда лёд на Ладожском озере окреп, работала «Дорога жизни».
     Положение под Ленинградом Сталин оценивал как катастрофическое, по его указанию 13 сентября в Ленинград прибыл Жуков и приступил к командованию фронтом 14 сентября. К этому времени местное руководство подготовило город к сдаче немцам, к взрыву основные заводы, все корабли Балтийского флота должны были быть затоплены. Жуков отстранил от занимаемой должности Ворошилова и срочно издал приказ и принял самые жестокие меры против самовольного отступления или оставления рубежа обороны вокруг города, вплоть до того, что любого командира или солдата, нарушившего приказ, расстреливать на месте.

      4 сентября 1941 года немцы начали регулярные артиллерийские обстрелы Ленинграда. Немецкое командование продолжило успешные действия по укреплению кольца блокады. Линия фронта, то есть окопы, где сидели солдаты, проходила всего в 4 км от Кировского завода и в 16 км от Зимнего дворца. Несмотря на близость фронта, Кировский завод не прекращал работу на протяжении всего периода блокады. От завода к линии фронта даже ходил трамвай. Это была обычная трамвайная линия из городского центра в пригород, но теперь она использовалась для перевозки солдат и боеприпасов.
     Начальник немецкого генерального штаба Гальдер о боях за Ленинград записал 18 сентября 1941 года в своём дневнике: «Противник имеет здесь крупные людские и материальные силы и средства, положение здесь будет напряжённым до тех пор, пока не даст себя знать наш союзник – голод. Фюрер принял решение стереть город с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населённого пункта не представляет никакого интереса. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».
    Показания начальника штаба оперативного руководства генерал-полковника Альфреда Йодля во время Нюрнбергского процесса: «Во время осады Ленинграда фельдмаршал фон Лееб, командующий группой армии «Север», сообщил, что потоки гражданских беженцев из Ленинграда ищут убежища в германских окопах, и что у него нет возможности их кормить и заботиться о них. Фюрер тотчас отдал приказ (от 7 октября 1941 года № S.123) не принимать беженцев и выталкивать их обратно на неприятельскую территорию, даже применяя огонь». В этом же приказа: «Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения поодиночке для эвакуации во внутренние районы России, следует только приветство-вать. Население нужно принудить к бегству из                города при помощи артиллерийского обстрела и воздушной бомбардировки. Чем многочисленнее будет население городов, бегущее вглубь России, тем больше будет хаос у неприятеля и тем легче будет для нас задача управления и использования оккупированных областей. Все высшие офицеры должны быть осведомлены об этом желании фюрера».               
     Бои под Ленинградом не прекратились, но изменился их характер. Немецкие войска приступили к разрушению города массированными артиллерийскими обстрелами и бомбёжками. Особенно сильными были удары в октябре — ноябре 1941 года. За весь период блокады немцы сбросили на Ленинград порядка 100 000 фугасных и зажигательных бомб с целью разрушения города, и вызвать массовые пожары и порядка 100 000 артиллерийских снарядов, в том числе и крупнокалиберных. Особое внимание уделялось ими уничтожению складов с продовольствием. 10 сентября им удалось разбомбить знаменитые Бадаевские склады, где находились стратегические запасы продовольствия. Пожар был грандиозным, тысячи тонн продуктов сгорели, расплавленный сахар тёк по городу, впитывался в землю. Тем не менее, вопреки распространённому мнению, эта бомбардировка не могла стать основной причиной последовавшего продовольственного кризиса, поскольку Ленинград, снабжается «с колёс», и продуктовых запасов, уничтоженных вместе со складами, городу хватило бы лишь на несколько дней.
     Катастрофическое продовольственное положение города стало ясно 12 сентября после учёта всех съестных запасов. Продовольственные карточки были введены в Ленинграде 17 июля, до блокады. Город вступил в войну, имея обычный запас продуктов. Нормы отпуска продуктов по карточкам были высокие, и никакой нехватки продовольствия до начала блокады не было. Снижение норм выдачи продуктов впервые произошло 15 сентября. Кроме того, 1 сентября была запрещена свободная продажа продовольствия. В октябре жители города почувствовали нехватку продовольствия, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Были отмечены сначала первые случаи потери сознания от голода на улицах и на работе, первые случаи смерти от истощения, а затем и первые случаи каннибализма. Запасы продовольствия доставлялись в город по воздуху и по воде через Ладожское озеро до установления льда. Пока лёд набирал достаточную для движения автомашин толщину, движение через Ладогу практически отсутствовало. Все транспортные коммуникации находились под постоянным огнём противника.
     Несмотря на нижайшие нормы выдачи хлеба, смерть от голода ещё не стала массовым явлением, и основную часть погибших составляли жертвы от воздушных налётов и артиллерийских обстрелов. В колхозах и совхозах блокадного кольца с полей и огородов собирали все, что могло пригодиться в пищу. Однако все эти меры не могли спасти от голода. 20 ноября — в пятый раз населению и в третий раз войскам — пришлось сократить нормы выдачи хлеба. Воины на передовой стали получать 500 граммов в сутки; рабочие — 250 граммов; служащие, иждивенцы и воины, не находящиеся на передовой, — 125 граммов. И кроме хлеба, почти ничего. В блокированном Ленинграде начался голод.
     В первые месяцы блокады на улицах Ленинграда было установлено 1500 громкоговорителей и очень много их было в квартирах ленинградцев. Радиосеть несла информацию для населения о налётах и воздушной тревоге. Знаменитый метроном, вошедший в историю блокады Ленинграда как памятник сопротивления населения, транслировался во время налётов именно через эту сеть. Быстрый ритм означал воздушную тревогу, медленный ритм — отбой. Также тревогу объявлял диктор.
      Период с середины ноября 1941 года до конца января 1942 года был самым тяжёлым за время блокады. Внутренние ресурсы к этому времени оказались полностью исчерпанными, а завоз через Ладожское озеро производился в незначительных размерах. Все свои надежды и чаяния люди возлагали на зимнюю дорогу через Ладожское озеро.            
     Многое не освещалось в печати. Слухи пресекались различными методами. Голод доводил людей до бешенства, сходили с ума, ради хоть какой-нибудь еды многие готовы были идти на любые преступления. Людоедство пресекалось милицией, но на «чёрном рынке» вовсю торговали пирожками с «мясом», «холодцом» и другими «продуктами» из человечены. В городе появились банды здоровых мужиков. По два-три бандита грабили богатые квартиры. Известны, не единичные случаи, когда, лежащие в постелях умирающие от голода хозяева квартиры, видели, что воры уносят из квартиры дорогие картины, фарфор, хрусталь, глядели на это «совершенно безучастно», не имея сил даже произнести ни слова. Особенно тяжело переносили голод семьи, не приспособленные к действиям, пытаться устроиться на работу на заводах, в госпиталях, старые и больные люди.
     Зима 1941-1942 годов была в Ленинграде особенно суровой. К страшному голоду прибавился холод. В домах не работало отопление, не было воды, не работала канализация. В квартирах, где были хоть какие-то признаки людской деятельности, были «буржуйки» (примитивные маленькие печки из металлического бочонка и труб), которые были приобретены на «чёрном рынке» ещё до наступления голода, которые топили разбираемым паркетом, мебелью, книгами, всем, что хоть как-то могло гореть. Ими не только согревались, но и кипятили воду, пили, так называемый, чай без сахара, завариваемый чем угодно. Варили «суп» из кожаной обуви, ремней, сумок. Ухитрялись варить корешки старинных книг, склеенных столярным или казеиновым клеем. Первыми умирали младшие дети, потом – старшие. Многие умирали от отравлений, простуд, инфекционных заболеваний. Люди пили воду, не всегда кипячёную, из любых источников, часто совершенно загрязнённую воду. В частности, многие брали воду из пробитых бомбами или снарядами, водопровода на центральных улицах города. Невероятными злодействами были нападения подростков и даже мужчин на одиноких бабушек, которые выходили из магазина, пряча на груди ничтожную дневную пайку хлеба в 125 г. Приёмы были отработаны. Достаточно было чуть толкнуть такую бабушку, как она падала на землю, пайку отбирали и убегали.
     1942 год выдался для Ленинграда вдвойне трагичным. К голоду, ежедневно уносящему сотни жизней, добавилось ещё и нашествие крыс. Очевидцы вспоминают, что грызуны передвигались по городу огромными колониями. В крыс стреляли, их травили хлороформом, известью, пытались давить танками, но ничего не получалось: крысы забирались на танки и благополучно ехали на них дальше. Это был враг коллективно организованный, умный, изворотливый и жестокий.
     Все виды оружия, бомбежки и огонь пожаров оказались бессильными уничтожить «пятую колонну», объедавшую умиравших от голода блокадников. Серые твари сжирали даже те крохи еды, что оставались в городе. Они нападали на трупы людей, на крайне ослабевших от голода стариков и детей. Кроме того, из-за полчищ крыс в городе возникла угроза эпидемий. Но никакие «человеческие» методы борьбы с грызунами не помогали. А кошек — главных крысиных врагов — в городе не было уже давно. Их съели. Как только была частично прорвана блокада в 1943 году, вышло постановление за подписью председателя Ленсовета о необходимости «выписать из Ярославской области и доставить в Ленинград дымчатых кошек». Ярославцы наловили нужное количество дымчатых кошек, считавшихся тогда лучшими крысоловами. Четыре вагона кошек прибыли в полуразрушенный город. Часть кошек была выпущена тут же на вокзале, часть была роздана жителям. Расхватывали моментально, и многим не хватило.
     Котенок в Ленинграде стоил 500 рублей. Килограмм хлеба тогда продавался на «чёрном рынке» за 50 рублей. Зарплата сторожа составляла 120 рублей.
     За кошку отдавали самое дорогое — хлеб. Прибывшие в полуразрушенный Ленинград коты ценой больших потерь со своей стороны сумели отогнать крыс от продовольственных складов. Кошки не только ловили грызунов, но и воевали. Есть легенда о рыжем коте, который прижился при стоявшей под Ленинградом зенитной батарее. Солдаты прозвали его «слухачом», так как кот точно предсказывал своим мяуканьем приближение вражеских самолетов. Причем на советские самолеты животное не реагировало. Кота даже поставили на довольствие и выделили одного рядового за ним присматривать.
     Еще одну «партию» котов завезли из Сибири, чтобы бороться с грызунами в подвалах Эрмитажа и других ленинградских дворцов и музеев. Многие кошки были домашними — жители Омска, Иркутска, Тюмени сами приносили их на сборные пункты, чтобы помочь ленинградцам. Всего в Ленинград было направлено 5 тысяч котов, которые с честью справились со своей задачей — очистили город от грызунов, спасая для людей остатки съестных припасов, а самих людей — от эпидемии. Сегодня в Эрмитаже служат более полусотни котов. У каждого есть особый паспорт с фотографией. Все они успешно охраняют от грызунов музейные экспонаты. Кошек узнают в лицо, со спины и даже с хвоста все сотрудники музея. Об этих и многих других страшных событиях повседневной жизни умирающего от голода Ленинграда, в открытой печати не сообщалось. За 2,5 года блокады из Ленинграда вывезли более 150 тысяч детей, вывозили и тяжело больных дистрофией взрослых.
     Очень многие умерли уже на «Большой земле». Только со временем научились выхаживать больных дистрофией. Сердобольные санитарки и медсёстры в больницах, пытаясь спасти больного, давали ему попить и покушать. Этим просто убивали. Организм дистрофика не принимал никой пищи, даже воды.
     Число жертв голода стремительно росло — каждый день в Ленинграде умирало более 4000 человек. Были дни, когда умирало 6—7 тысяч человек. Только в декабре умерло 52 881 человек, потери же за январь—февраль — 199 187 человек. Мужская смертность существенно превышала женскую — на каждые 100 смертей приходилось в среднем 63 мужчины и 37 женщин. К концу войны женщины составляли основную часть городского населения.
     Осенью 1941 года, сразу после установления блокады, советские войска предприняли две военные операции с целью восстановления сухопутной связи Ленинграда с остальной страной. Первая - вдоль южного побережья Ладож-
ского озера была всего 12 км. Однако немецкие войска создали мощные укрепления. Советская армия понесла большие потери, но так и не сумела продвинуться вперёд. Вторая - на «Невском пятачке» — узкой полосе земли шириной в 500—800 метров и длиной около 2,5-3,0 км на левом берегу Невы, удерживаемом войсками Ленинградского фронта. Весь пятачок простреливался врагом, и советские войска, постоянно пытавшиеся расширить этот плацдарм, несли тяжелейшие потери. Всего за 1941—1943 годы на «Невском пятачке» погибло около 50 000 советских солдат.
     В начале 1942 года высшее советское командование решило предпринять силами Волховского фронта при поддержке Ленинградского фронта попытку полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады. В конечном итоге попытка завершилась окружением и разгромом 2-й ударной армии Волховского фронта. В августе — сентябре 1942 года советские войска предприняли ещё одну попытку прорыва блокады. Все они оказались неудачными. Рубеж продолжали прочно удерживать части 18-й армии Вермахта.
     Весной 1942 года, в связи с потеплением и улучшением питания, значительно сократилось количество внезапных смертей на улицах города. Всего же, согласно последним исследованиям, за первый, самый тяжёлый год блокады погибли приблизительно 780 000 ленинградцев.
   В марте 1942 года все трудоспособное население вышло на очистку города от мусора. В апреле—мае 1942 года произошло дальнейшее улучшение условий жизни населения: началось восстановление коммунального хозяйства. Возобновилась работа многих предприятий.
     8 марта 1942 года впервые было дано в сеть
напряжение. Началось восстановление  трамвайного хозяйства города, пущен грузовой трамвай. 15 апреля было дано напряжение на центральные подстанции и пущен регулярный пассажирский трамвай, потребовалось восстановить примерно 150 км контактной сети.
     Блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года, однако до полного снятия блокады - 27 января 1944 года, ленинградцам пришлось ждать ещё целый год. Блокада города длилась 872 дня. Всего за 2,5 года блокады в Ленинграде умерло более 1 млн человек. 14 января 1944 года войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов начали стратегическую наступательную операцию. Уже к 20 января советские войска добились значительных успехов. В связи с полным освобождением  Ленинграда от вражеской блокады и от артиллерийских обстрелов противника, 27 января в Ленинграде был произведён салют в ознаменование окончательного освобождения города от блокады, которая продолжалась 872 дня.

                * * *

     В один из дней, когда я вернулся с очередного корабля по приёмке аппаратуры, а корабли с оборудованием, боеприпасами и вооружением стали приплывать всё реже и реже, а всё больше с продовольствием, мне сообщили, что Ольга и Денис исчезли. С самого утра они поехали в город на рынок, и до сих пор их нет, а уже вечереет. Я решил, что утром, если они не вернуться, заявлю в штаб о пропаже двух моих матросов и, предположительно, они сбежали в Ленинград. Дезертировали под предлогом, что у Ломоносовой погибла вся семья и сохранилась в городе опустевшая квартира, и, якобы, если они не появятся в Ленинграде в ближайшее время, то квартиру отдадут семьям, у которых дома разрушены во время блокады.
     Штаб препроводил меня в СМЕРШ и я встретился со старым моим знакомым, капитаном 3-го ранга, Зинченко. Он посмотрел на меня укоризненно, покачал головой и начал меня ругать, не переставая, на чём свет стоит, что я допустил расхлябанность в воинском подразделении, которым командую, окончившаяся дезертирством. Дезертирство во время войны из особо секретной воинской части грозит расстрелом. Уже отдано распоряжение Ленинградской милиции о перехвате «парочки» на вокзалах Ленинграда или ареста по их домашнему адресу. Наши органы умеют оперативно работать, будьте уверены, закончил Зинченко.
     По всему видно было, что война заканчивается, наши войска взяли Берлин, а 8-го мая 1945 года Германия капитулировала. Это ребята узнали из передач по английскому радио. Теперь у каждого из моей группы был маленький радиоприёмник. Эти радиоприёмники входили в комплект одной из радиостанций, но в перечне                почему-то не были указаны. Я очень был недоволен «экспроприацией», но ничего уже мог сделать. Как говорится, дело сделано. Между прочим, когда после окончания войны все ребята демобилизовались и собирались разъезжаться по домам, мне торжественно подарили такой же радиоприёмник, специально держали для меня.               
     Победа! Все целовались, слёзы радости и пережитого горя лились без конца. Победа! Победа в этой страшной кровопролитной войне. Моя молодёжь не находила себе места, все танцевали, целовались, пели всякие песни, приходящие на ум. На нашей базе слышна была беспрерывная стрельба, стреляли из всего, что могло выстрелить. В нашем уютном домике мы устроили настоящий банкет. Девушки наварили и напекли массу всяких вкусностей, на столе появился неведомо откуда бутыль самогонки. Так и осталась для меня загадкой, где это они могли достать бутыль самогона. Гуляли почти всю ночь, спать не хотелось. Я, практически, не пил, но настроение было прекрасное. Победа! Конец мучениям и потерь, начнётся новая жизнь, а какая она у кого будет - покажет время.
     Ближе к утру ко мне подошёл Ваня Зозуля, с Урала и шёпотом попросил меня выйти с ним на свежий воздух, он хотел мне что-то сказать, но не при всех. Мы вышли из дома. Погода была прекрасная. В мае месяце обычно в этих местах погода бывает очень капризной, выпадает даже снег, но эта ночь на 9 мая оказалось на удивление прекрасной. Тёмное небо сверкало бриллиантовыми звёздами. До нас доносилась музыка, временами звучали выстрелы, выстрелы мирной жизни. Настроение было отменное. Мы отошли немного от дома, и Ваня остановил меня, взяв за локоть. Начал он как-то неуверенно с непривычным ко мне обращением. Обычно они все, мои ребята, обращались ко мне по имени-отчеству, а тут он обратился официально – товарищ начальник. Я хочу вам сказать одну не очень приятную вещь. Мы между собой долго обсуждали, говорить вам или не говорить. И пришли к единому мнению, мы обязаны рассказать вам всю правду. И он сделал паузу. Пауза затянулась. Я начал немного нервничать, думая, что же он собирается мне такое сказать, что не может никак собраться и выложить какую-то тайну. В голову ничего приятное и, тем более. неприятное не приходило. Я не выдержал и спросил - Ну-у-у? И тут он смело начал свой рассказ.       
     Ольга и Денис не дезертировали. И сделал паузу. Вот тут я не выдержал и потребовал от него выложить все, что им известно. Они бежали заграницу, промлямлил Иван. Как бежали, куда и зачем? Расскажу всё по порядку. Когда они узнали в Ленинграде, что их родные погибли и умерли, и никого не осталось из родных, они решили в Ленинград не возвращаться. И только потом им пришла в голову идея бежать заграницу. Кому первому пришла эта идея, они не помнили. Но факт – бежать из страны. План у них созрел довольно быстро. Бывали случаи, что они, да и мы, почти все из нас, бывали на кораблях конвоя по разным причинам. То вы нуждались в нашей помощи, то требовалось принести на корабль какие-то документы. Вот они и придумали, что под видом необходимого их присутствия на корабле, они там окажутся, попытаются договориться с матросами, чтобы их спрятали на корабле и уплывут в Англия, а там попросят политического убежища. Нам они рассказали о своём плане только перед самой «операцией». Мы дали слово, что никому не скажем, даже под пытками. Ну, до пыток не дошло, но держать втайне от вас эту затею, было очень трудно, поверьте. Хотелось вам всё рассказать до их побега или сразу после, но сдержались. Теперь, думаю, можно. Победа! Победа многое спишет, и это тоже.
     Да, вот ещё, продолжал Ваня, они поженились ещё в Ленинграде, чтобы не было потом каких-нибудь неурядиц. Девочки поговаривали, что Ольга даже уже беременная, только это на самом раннем этапе. Про это не могу ничего другого сказать. Они показывали нам справки о браке. Мы молчали, но событие это отпраздновали под видом памяти погибших родных. Они отправились на корабль, на котором вы были в тот момент. Я это видел собственными глазами. Я стоял вдалеке и наблюдал, чем закончится эта процедура. Всё прошло гладко. Они что-то показывали вахтенному офицеру, мне кажется, какие-то папки. Наверное, «документы», которые они должны были вам передать. Мы всё-таки умные ребята, посоветовали им проделать эту процедуру ближе к смене вахты. Мол, старая вата сменится, которая их пропустила, а новая не в курсе дела, что на корабль прошли «посторонние» люди. Не буду хвастаться, но эту идею я им подбросил. И сработало. Я ждал, пока вахта сменится и заступит новая. Всё прошло, как по маслу.
     Я внимательно слушал, а в голове крутилась одна единственная мысль, что будет со мной, когда это раскроется и раскроется ли вообще. А Иван продолжал. На следующий день корабли отошли от берега, а мы все вышли из домика, подошли немного ближе к берегу, откуда хорошо были видны уплывающие корабли и помахали им рукой, провожая наших друзей в другой мир. Дай Бог им счастья и благополучия. Иван замолк, и у него потекли слёзы. Не то слёзы радости за друзей, не то слёзы горя за свою судьбу. Я так и не понял.
     Жизнь продолжалась, не считая того, что всех оставшихся ребят и девушек вызывал к себе по одному мой старый знакомый, Зинченко. Ребята говорили почти одно и то же, что, мол, у Ольги и Дениса погибли семьи в блокадном Ленинграде, что Ольга в полном отчаянии готова была покончить жизнь самоубийством, а Денис еле спас её от этого страшного поступка. Ольга, по возвращению в часть, всё время рыдала, и ничего не могло её успокоить. Ей давали успокоительное, просили, уговаривали, но она так и проплакала несколько дней, пока не уговорила Дениса вернуться в Ленинград. Они не надеялись, что командование даст им ещё отпуск, чтобы решить их жилищную проблему. Вот и сбежали, по всей вероятности, в Ленинград. Поступок опрометчивый. Мы все им об этом говорили, думали, что они поймут и передумают, или попросят ещё на неделю-другую отпуск, чтобы отправиться в Ленинград. И вдруг они сбежали. Это мы (потом оказалось, что я один) поняли к вечеру, когда они не вернулись домой. Они поехали в город на рынок, как обычно. Ничего не брали с собой, ни еды, ни одежды. В домике остались их фотографии, некоторые документы, книги, конспекты, одежда, всё, что им было дорого. Мы немедленно доложили нашему начальнику и утром, когда они не вернулись в часть, начальник отправился с докладом, что двое из его команды сбежали. Молодые, горячие головы, не думали о последствиях. Все отвечали так искренне, девочки даже плакали в кабинете у Зинченко, что он, по-видимому, поверил.
     Со временем всё как-то успокоилось, жизнь вошла в свои обычные рамки. Работы стало значительно меньше. Все недоделки с документацией выполнялись. Временами становилось даже скучно, не знали, чем заняться. Проводимые ранее занятия английским языком, которые я проводил с моими ребятами, многим наскучили, и они стали относится к этому с малой охотой. Я всё думал, чем бы занять праздно шатающихся «матросов» моей группы, но со временем придумал. Двух девочек, Риту их Ленинграда и Валентину из Львова, я пристроил преподавателями английского языка в кружки «Дома офицеров флота». Я предложил замполиту начальника нашей военно-морской базы организовать при «Доме офицеров флота» два кружка по изучению английского языка для молодых офицеров. Он отнёсся к этому предложению с большим энтузиазмом. Молодые офицеры повалили в кружки с необыкновенным рвением – пообщаться с молодыми девушками – преподавателями. Через непродолжительное время Валентина «сдружилась» с молодым офицером и через месяц мы провели в «Доме офицеров флота» грандиозную свадьбу. Жениху предоставили отдельную комнату в офицерском общежитии и Валентина переехала к нему, появляясь  «на работе» два раза в неделю (по моему разрешению). Рита отвергала любые попытки ухаживания со стороны офицеров, надеясь встретиться в Ленинграде с парнем, с которым она встречалась ещё до войны. Его мобилизовали во флот, и она надеялась с ним встретиться после войны в Ленинграде. Мои ребята пытались «пристроить» и четвёртую девушку из моей команды, Зину из Вологды, но она, не объясняя причины, отказывалась от любой попытки заводить знакомство. И от преподавания в кружках английского языка отказалась.
     Для ребят я тоже придумал занятие. Начальник спортивной подготовки базы пошёл мне навстречу и передал нашей группе шахматы, шашки, домино, два мяча, футбольный и волейбольный вместе волейбольной сеткой. Я сам с большим удовольствием играл вместе с ними в волейбол, футбол, научил их немного играть в шахматы. Некоторые из ребят вообще впервые притрагивались к шахматам. В конце мая пришёл последний конвой по Ленд-лизу. Я тепло попрощался со знакомыми офицерами, мы пожелали друг другу всего наилучшего в жизни. В начале июня всю мою группу демобилизовали. Мы устроили банкет по этому оводу, обменялись адресами, вернее, я записал их адреса, потому что не знал, куда меня забросит судьба. Договорились писать, не забывать наше знакомство. Я их провожал до самого Архангельска. Мне очень грустно было с ними расставаться.
     «Наилучшее» в жизни для меня наступило очень скоро. Вестовой передал мне вызов к моему старому знакомому, Зинченко, на собеседование. Он так и сказал – на собеседование. Это «собеседование» я помню дословно:
     - Здравствуйте Семён Ефимович, - уж очень дружелюбно встретил меня Зинченко. Он был в новеньких, сверкающих позолотой, погонах капитана 3-го ранга. Я ему ответил приветствием и поздравил с присвоением очередного воинского звания, пожелав новых повышений. Разговор проходил в дружественных тонах. Пока он не спросил меня:
     - Вам известно что-нибудь о ваших дезертирах? - сделал он упор на слове «ваших». Я только пожал плечами. – Думаю, что вам виднее, - ответил я.
     - Виднее то, что в Ленинграде их не нашли, да и розыск по всему Советскому Союзе ни к чему не привёл. Но они нашлись! – торжественно заявил Зинченко и сделал паузу, смотря мне прямо в глаза. Я с большим трудом выдержал его проницательный испытывающий взгляд.
     - Где? – не выдержал я.
     - В Англии, представьте себе.
     - Как в Англии, не может быть. Как они там оказались?
     - Это и я хотел бы от вас услышать. Как могли ваши подчинённые оказаться на английском корабле без разрешения? Они бывали на кораблях конвоя?
     - Бывали. Очень редко. В крайнем случае.
     - С вами вместе?
     - Только со мной и очень редко.
     - Очень редко – вы уже говорили. Будем разбираться. Хотел бы я узнать, что собираетесь делать с домиком, который сами построили?               
     - Как-то не думал об этом. Передам в КЭЧ.
     - Согласны ли вы передать этот домик спецчасти базы?
     - Согласен.
     - Напишите заявление по этому поводу. Вот вам бумага и ручка. Да, и ещё. На вас прибыла разнарядка - направление в резерв Ленинградской военно-морской базы с повышением в звании – инженер-капитан 3-го ранга. Поздравляю. Приказ получите завтра.
     Прощание с Зинченко было сухим и официальным. Действительно, на следующий день меня вызвали в штаб и вручили приказ. Меня направляют в резерв центральной Ленинградской военно-морской базы, и явиться на Рижскую военно-морскую базу в течение недели со дня получения этого приказа. Вопрос о положенном отпуске и других вопросах дальнейшего прохождения воинской службы, будете решать на месте. Я быстро оформил все дела, получил полный расчёт в финчасти, проездные документы, продовольственный и финансовый аттестаты. Мне предоставили грузовую машину, собрал я все свои нехитрые пожитки и отправился на железнодорожный вокзал Архангельска. Через трое суток я докладывал в Риге Начальнику штаба о прибытии для продолжения воинской службы, так как Начальник военно-морской базы отсутствовал в Риге. Начальник штаба капитан 2-го ранга Миронов, очень симпатичный человек, приветливо поговорил со мной, интересовался, где и как я воевал. Я ему подробно рассказал, в каких должностях принимал участии в обороне Одессы, обороне Севастополя, обороне Новороссийска и после этого, в 1943 году срочно был переброшен в порт и базу Молотовска на Белом море. Он даже не знал о существовании такого порта и военной базы, дал распоряжение о поселении меня в офицерском общежитии резерва, рассказал - что и как, ввёл в курс дела, к моему удивлению, посоветовал реже встречаться с Начальником базы. Пояснить такую странную рекомендацию категорически отказывался, но, наконец, признался, что Начальник рижской базы, капитан 1-го ранга Волох, недолюбливает евреев. 
     Последние пару недель у меня была напряжённая переписка с женой, детьми. В основном телеграммами. Договорились, что после моего устройства по службе, я перевезу всех в Ригу. Я раньше не представлял себе, что значит быть в резерве. Определили меня в офицерское общежитие резерва. Общежитие находилось в центре Риги в прекрасно сохранившемся после войны здании бывшей гимназии, не то женской, не то мужской. Старинное здание прекрасной архитектуры с большими просторными комнатами, с паркетным полом, широкими коридорами, полы которых были выложены белой мраморной плиткой, высокими стрельчатыми окнами для учебных классов гимназии на втором этаже здания, а на третьем этаже были жилые комнаты по четыре человека в комнате. Как видно, оборудование жилых комнат сохранилось с довоенных времён: деревянные кровати с высокими узорчатыми спинками и мягкими матрасами, красивые тумбочки возле каждой кровати, шкаф, стол, четыре стула, даже хрустальный графин с водой и четырьмя хрустальными стаканами. Просто санаторий. Кормили очень прилично в офицерской столовой три раза в день, по выходным дням даже в обед давали по стаканчику хорошего вина, грамм так 75, а может быть и сто.
     В принципе, резервисты ничего не делали. Весь день был в нашем распоряжении, только два раза в неделю всех офицеров запаса собирали в большом зале нашего общежития для прослушивания лекций о международном положении. Лекции обычно читало начальство из Политуправления центральной военно-морской базы Ленинграда или профессора Рижского университета, переведенные из Москвы в Ригу. Я так подумал, что местной профессуре ещё не доверяли такое важное государственное дело. Многие офицеры-резервника, так мы себя называли, целыми дня проводили в пивных, в весёлых компаниях. Это было не для меня. Первые несколько дней я отдыхал, высыпался, гулял по городу, рассматривал достопримечательности. Рига - прекрасный старинный город с изумительной архитектурой буржуазного стиля начала 20-го века. Старая часть города носила отпечаток средневековья – узенькие улочки, малюсенькие пивные и ресторанчики. В войну Рига не очень пострадала. Разрушенные дома сносили, повреждённые дома реставрировали.
     Я всё же решил наведаться в городскую публичную библиотеку, посмотреть, как обстоит дело с научной литературой по математике, физике. Городская научная библиотека в Риге называлась «Фундаментальной библиотекой при Латвийской Академии наук». Она занимала скромное двухэтажное здание. Познакомившись с некоторыми сотрудниками, узнал, что библиотека только оборудуется, набирается сил после войны. Перед бывшей Рижской городской библиотеки была поставила задачу пополнить частично утраченную коллекцию старой библиотеки. Многие рижские организации, имевшие в наличии различную, зачастую очень ценную, литературу, передали безвозмездно вновь нарождающейся библиотеке тысячи книг. Как оказалось, каталоги книжного фонда были в зачаточном состоянии, и найти книгу не представляло никакой возможности. Я предложил им свою помощь в налаживании каталогов, даже могу взять на себя книги на английском языке. Они были в восторге от моего предложения. Так получилось, что я, практически, ежедневно приходил к ним утром и до обеда занимался составлением каталогов. В знак благодарности, он предложили мне любые книги брать на дом, которые меня могут заинтересовать. Так  «работал» у них почти месяц, иногда брал «на дом» пару книг.
     Как-то меня вызвали к Начальнику базы, я доложил по всей форме, что Карп Семён Ефимович явился.
     - А как твоя настоящая фамилия? – с бухты-барахты выпалил начальник, обращаясь ко мне на «ты». Мне это очень не понравилось с первой же минуты нашей встречи.
     - Карп Семён Ефимович, - ответил я, как можно сдержаннее.
     - Этот псевдоним, я уже слышал, а как твоя настоящая фамилия?
     - Карп, - твёрдо ответил я.
     - А твоего отца?
     - Карп Ефим Мордкович.
     - Это уже ближе к делу. А чем он занимался, небось, торговал?
     - Да. Торговал своим здоровьем и силой, он был грузчиком в порту.
     - В каком?
     - В Херсоне, а потом в Одессе.
     - Он жив?
     - Нет. Умер давно от непосильного труда.
     - Откуда же такая вычурная фамилия? - не унимался Волох, иначе я его не называл мысленно.
     - Наша родословная исходит из Карпат. Существует такая легенда, что там жило такое племя – Карпы.
     - А у меня был один такой жук-еврей по фамилии Андрей Жук. Вот был жук, так жук, - ехидно улыбнулся Волох, - настоящая фамилия его была Арон Шпигельмахер. Ладно. Лучше скажи, где приобрёл орден "Красной Звезды"
     - Вы были бы очень довольны, если бы я сказал, что приобрёл его  на базаре в Ташкенте. Но я вам не предоставлю такое удовольствие. Я его «достал», как вы изволили высказаться, при обороне Одессы инженер-капитаном, при обороне Севастополя, при обороне Новороссийска и на южном берегу Белого моря на военно-морской базе в порту Молотовск под немецкой бомбёжкой, - я это выпалил на одном дыхании.
     - Ладно. Не хорохорся. Это я так пошутил.
     Только потом я узнал от работавших со мной офицеров, что Волох все свои звания получил, не выходя их коридоров Наркомата военно-морского флота, хоть в Куйбышеве, хоть в Москве.
     - Всё. Иди и работай начальников связи военно-морской базы, - закончил неприятный разговор Волох, махнув рукой на дверь.
     Большой опыт работы начальником связи, что дивизии, что полка, пригодился и на военно-морской базе. Первым делом - инвентаризация. Я сразу же охватил весь объем своего хозяйства. В основном, дела обстояли вполне прилично. На многих должностях были знающие, в основном, молодые офицеры, закончившие морские училища уже после войны. С оборудованием дело обстояло несколько хуже – в основном, устаревшая техника или поставки по Ленд-лизу. С этой техникой я был хорошо знаком. Встречалась даже документация, выпущенная моей группой переводчиков. Совершенно недостаточно было аппаратуры для дальней радиосвязи с военными кораблями в Мировом океане. По разнарядке наша база должна была получить самую современную мощную радиостанцию
     - Слушай Карп, - начал Волох разговор со мной в одной из редких с ним встреч, - прибыла новая радиостанция. Тебе две недели сроку, чтобы она заработала на полную мощность. Понял?   
     - Через месяц после сборки и настройки поставщиком.
     - Через две недели.
     - Через месяц.
     Так мы препирались долго. Кончилось тем, что Волох согласился с моими доводами. Я предложил, чтобы мой персонал принимал участие в сборке и настройке радиостанции и антенного поля.
     - Это ещё какое такое поле? – недоумённо спросил Начальник.
     - Антенное.
     - А где это поле?
     - Предусмотрено проектом.
     - Ладно. Иди. Работай. Буду следить за работой в оба.
     Работа поставщиков на базе по сборке и наладке радиостанции не заладилась с первых дней. То посторонние службы базы не хотели освобождать помещение, предназначенное персонально под радиостанцию, то оказалось, что поставщик поставил не полный комплект аппаратуры. Переписка затягивалась. Оказалось, что поставщик аппаратуры не получил мощные радиолампы новой конструкции от завода-изгото-вителя радиоламп. Изготовитель, в свою очередь, получил от другого поставщика не качественный вольфрам. Цепочка тянулась до бесконечности. Начальство не хотело слушать никакие доводы. Сроки ввода в работу новой радиостанции срывались. Наркомат военно-морского флота СССР требовал отчёта. Начальство теребило меня. Приехала высокая комиссия с проверкой. Меня вызвали с отчётом. Я выложил целую папку документов переписки, комплектации, заключений. Обстановка накалялась. Волох поднялся и сказал коротко и ясно:
     - Начальник связи Рижской военно-морской базы инженер-капитан 3-го ранка Карп проявил крайнюю степень бюрократизма, заволокитил всю работу, чем и сорвал все сроки ввода в действие новейшей радиостанции. Предлагаю вынести ему, для начала, строгий выговор и дать ему срок в две недели для устранения всех бюрократических препятствий.               
     Комиссии так надоели все эти пустые разговоры в течение нескольких часов, что все согласились с этим предложением и, удовлетворённые решением сложной проблемы, разошлись. Я оказался единственным виновным в том, что кто-то кому-то поставил бракованный вольфрама для радиоламп. Прошёл месяц-второй, пока без «шума и пыли» без строгих решений и выговоров не вступила в строй новейшая мощная радиостанция. Радиосвязь с военными кораблями, находившимися  вдали от родных берегов, была надёжной и устойчивой.
     Я старался меньше встречаться с Волохом, мне это отчасти  удавалось. Вместе с тем, время шло заметно и незаметно. В начале 1946 года мне выделили квартиру из двух комнат, несколько удалённую от центра, но с приличным трамвайным сообщение. К этому времени я перевёз в Ригу Сару. Юля и Неля остались пока в Одессе. Юля поступил на первый курс института связи на радиофакультет, пошёл по моим стопам, а Неля училась в школе. Так бы протекала моя жизнь, если бы не Волох. При  каждом удобном случае он придирался ко мне по делу и не по делу, просто так, ради удовольствия, думал я. Однажды он мне предложил подать в отставку по состоянию здоровья в связи с моими ранениями во время войны. Он даже сказал, что устроит мне достаточную степень инвалидности, якобы он договорился с председателем комиссии в республиканском военно-морском госпитале. Мне это было противно слушать. Я не настолько плохо себя чувствовал, чтобы уходить в отставку по болезни. Но он настойчиво предлагал, а иногда требовал, чтобы я согласился с его предложением. У нас иногда доходило до взаимных оскорблений. Каждый раз я давал себе слово не вступать с ним в перепалку, но при виде этой нахальной антисемитской морды, не мог сдержаться.
     Как-то я получил письмо от своего давнишнего знакомого по Одесскому институту связи, работавшего преподавателем в Ленинградской военной академии связи. Он приглашал меня прочитать пару лекция слушателям академии по специальным знаниям английского языка в радиотехнике. Мне это понравилось, и я всё думал, как организовать такие лекции. Я обратился с просьбой к начальству, предоставить мне краткосрочный отпуска на неделю по личным делам. Волох подписал моё заявление с уговором, что после возвращения из краткосрочного отпуска, я доложу ему о своём решении. Перед самым выходом из его кабинета на его обращение ко мне, что если я решу не так, как он предложил, то он меня отправит в резерв «на всю оставшуюся жизнь» с пониженным денежным содержанием или, что ещё хуже, уволит в отставку «по производственной непригодности». Тут я не выдержал и бросил ему в лицо фразу, которую мне не следовало говорить: «Я дойду до самых верхов, но не позволю издеваться надо мной». Он, конечно, моментально среагировал и ответил: «Ты ещё не раз вспомнишь меня». Уходил я от него в скверном настроении. Но уезжал я из Риги в хорошем настроении. Впереди меня ждали несколько дней приятной работы. Действительно, встретили меня в Академии прекрасно, определили в офицерское общежитие, назначили первую лекцию на следующий день, в 10 часов утра в главной аудитории академии. В огромной аудитории не было ни одного свободного места. Все ряды аудитории амфитеатром были заполнены офицерами высоких званий, от капитанов до полковников. В первом ряду сидело несколько генералов. К лекции я хорошо подготовился. Начал с того насколько важно знать в совершенстве иностранные языки и чем больше, тем лучше. говорил, что совершенно недостаточно знать значения отдельных названий радиотехнических деталей и устройств. Важно понимать техническую сущность читаемого материала на иностранном языке и правильно его перевести на русский язык, иначе получается ерунда. Я привёл несколько примеров из моей работы с группой переводчиков с английского на русский технической документации радиоаппаратуры, поставляемой в СССР по Ленд-лизу. Я объяснил аудитории, что я работал с молодыми людьми, закончившими Ленинградский институт иностранных языков, владеющих очень хорошо английским языком. Оказалось, что они прекрасно знали классический английский язык, но мало разбирались в американским английском, который значительно отличается в произношении и в грамматике. Когда я рассказал, как пример, что работа радиолампы была переведена на русский, как «радиолампа работает, до тех пора, пока в ней есть горючее». Аудитория смеялась во весь голос, и успокоить её было не просто. Я привёл ещё несколько примеров, вызывавшие смех. Тогда я предложил аудитории, что напишу на доске  английскую фразу и попрошу смельчаков перевести её на русский, но не по смыслу, известному специалистам, а по словам, написанным на доске. Я выбрал специально сложное предложение заковыристого типа. Смельчаков оказалось мало, и все переводили фразу по-разному, но совершенно неверно по своей сути. Лекция прошла успешно, все слушатели были очень довольны. Даже аплодировали. В конце лекции ко мне подошёл полковник и предложил познакомиться с начальников курса, генерал-майором. Я подошел к группе генералов, сидевших в первом ряду. Один их них встал и протянул мне руку, это был начальник курса академии. Он пригласил меня в свой кабинет. У нас был очень интересный деловой разговор. Он расспрашивал, где я воевал, где сейчас работаю. В конце беседы он предложил мне перейти к ним на работу, читать факультативно специальный курс английского языка. Я ответил, что подумаю и сообщу лично или письменно. На этом расстались. Возвращался я домой в Ригу в приподнятом настроении. Я решил, что брошу службу, подам в отставку и перейду на преподавательскую работу. Меня провожал мой давнишний знакомый. Я его спросил, не будет ли препятствием то, что я еврей. Он усмехнулся и сказал, что начальник курса сам еврей. Возле кассы мы распрощались, я купил билет, посидел в зале ожидания до объявления о начале посадка на поезд в Ригу. Я лёгкой походкой, вдохновлённый успехам моего предприятия, отправился к своему вагону. Возле самого вагона ко мне подошёл мужчина и спросил, являюсь ли я Карп Семён Ефимович. Я с удивлением посмотрел на него и подтвердил его вопрос. Он предложил мне пройти с ним для выяснения некоторых подробностей. Тут я заметил, что сзади меня стоит ещё один мужчина, уж очень похож на того, кто предложил мне пройти с ним. Это меня насторожило, но не настолько, что бы я сильно разволновался. Привели меня в комнату Военного коменданта вокзала. Разговор с ними я запомнил дословно на всю жизнь:
     - Предъяви паспорт, - сразу перешёл на «ты» один из «сопровождающих».
     - У меня удостоверение личности, - ответил я и протянул ему своё удостоверение.
     - А паспорт? – повторил тот.
     - Много лет у меня уже нет паспорта, только удостоверение личности.
     - Фото на удостоверении твоё? - посмотрел он, сверяя моё лицо с фотокарточкой.
     - Конечно.
     - Карп Семён Ефимович, 1904 года рождения, служил на Рижской военно-морской базе.
     - Не служил, а служу начальником связи, инженер-капитан 3-го ранга.
     - Это мелочи – служил, служу. У нас имеются сведения, что у тебя фальшивые документы.
     - Как же это может быть, когда я – это я.
     - Это уже не наше дело. В этом разберутся в другом месте.
     - Я же опоздаю на поезд домой в Ригу.
     - Поездов много, уедешь.
     - Разрешите позвонить домой, а то будут волноваться, - попросил я моих «сопровождающих».
     - В чужом кабинете мы не имеем права распоряжаться телефоном, тем более, что этот телефон не имеет выхода на междугороднюю телефонную станцию. Тебе дадут возможность позвонить.
     Когда мне на руки надели наручники, мне стало не по себе. Вот тут я действительно заволновался.
     - Что же это получается, меня арестовывают?
     - Нет. Просто задерживают.
     - Для чего же наручники?
     - Для надёжности.
     - Я не собираюсь бежать, потому что не считаю себя виновным в чём-то,
     - Разберутся.
     Темнело. Вывели меня через другую дверь, ведущую не в зал ожидания, а на площадку, где стояли спецмашины. Посадили в «обычное» такси и повезли в неизвестном направлении. Только кода машина въезжала во двор, я понял по людям в милицейской форме, что меня привезли в какое-то милицейское учреждение. Посадили в «обезьянник» - клетка с решётками с трёх сторон и стенка. Внутри топчан или лавка, привинченная к цементному полу. В коридоре         под потолком тусклая, засиженная мухами, лампочка. Щёлкнул замок и всё. Тишина, никого, ни души. Сел на лавку и задумался. Что же это со мной происходит? В чём моя вина, что засадили в кутузку? Ничего не приходило на ум. Время, как будто замерло. Сколько я сижу - непонятно, сутки, двое. Голод и жажда мучили меня. Всё вспоминал, какого числа меня задержали на вокзале и какое число сейчас? Но, как говорится, всё хорошее и плохое когда-нибудь кончается. Услышал шаги, появился человек в чёрной робе, надел на меня наручники, вывёл из клетки и повёл по коридорам в другую комнату. Стол, лампа на столе, стул и перед столом табурет, привинченный к полу. Такое же тусклое освещение с потолка. Через несколько минут появился офицер в погонах лейтенанта с папкой подмышкой. Он сел, открыл знакомую мне папку, посмотрел на меня испытывающим взглядом:
     - Фамилия имя, отчество.
     - Карп Семён Ефимович.
     - Год и место рождения?
     - 1904, Одесса. Можно попросить кружку воды, я давно не имел ни капли во рту.
     Следователь нажал кнопку, зашёл охранник. Потом он принёс мне кружку воды. Я её выпил залпом.
     - За что задержали? – продолжил допрос следователь.
     - Не знаю. Задерживающие ответили, что у меня документы фальшивые.
     - Понятно.
     - Но мне непонятно, за что же меня всё таки задержали.
     - Есть донос, что ты американский шпион, имел длительную связь с офицерами американской разведки на кораблях, прибывающих в Советские порты с Ленд-лизом.
     - Абсурд. Да, я действительно бывал по указанию начальника военно-морской базы на кораблях, прибывающих в порт Молотовска с Ленд-лизом для подписания документов о приёме радиоаппаратуры.
     - И там общался с американскими офицерами.
     - Да, по долгу службы, и не только я один, а ещё офицеры, подписывающие такие же документы по другим видам поступающих товаров.
     - За тобой тянется длинный шлейф шпионской работы. Ты даже бежали от правосудия в 39 году.
     - Меня освободили от заключения.
     - Тогда, зачем ты сбежали из Новосибирска в неизвестном направлении?
     - В известном. В Одессу. Мне сообщила жена, что сильно заболела моя маленькая дочь.
     - Тебе понятно, в чём тебя обвиняют?
     - Понятно в чём, но не понятно почему.
     - По документам всё понятно, а то, что ты отказываешься признать причастность к шпионской работе в пользу иностранного государства, то это говорят даже отъявленные шпионы, пойманные с поличным. С тобой всё ясно. Подпиши вот тут, что тебе ясно, за что задержан. Жди очереди к судье.
     Следователь сложил папку, повернулся и вышел из камеры. Охранник надел на меня наручники, повёл в «мой» обезьянник. Я у него спросил, когда же меня покормят, я очень проголодался. Столько дней без еды. Он неохотно ответил, что разговаривать с задержанными категорически запрещено, но в КПЗ не кормят, пока не отправят в тюрьму или  лагерь, что чаще. Охранник, видно пожалеет меня, сунул мне в карман незаметно сухарь и поднёс кружку воды. Всё. Почему он это так скрытно делал, я не мог понять, вокруг никого в коридорах не было. По моим расчётам прошли сутки. Появился другой охранник, быстро надел наручники и приказал быстрее двигаться. На мой вопрос, почему такая спешка, он гаркнул в ответ и толкнул меня в спину. Я пошагал быстрее. Во дворе милицейского участка посадили в «чёрный воронок» и быстро отвезли на товарную станцию. Посалили в арестантский вагон с решетками на затемнённых окнах и дверях, вернее, не двери, а решетки, отделяющие камеры от коридора, как в обезьяннике, с  вооружённой охраной. В каждой камере, разделённой от соседней глухой деревянной стенкой, сидели по два человека. Вместе со мной оказался вор-рецидивист, мужчина средних лет, как он себя представил, даже хвастался, что он потомственный вор, и отец его был вор и мать-воровка и, вообще, все его родные и близкие промышляли воровством. Жили они хорошо, зажиточно. Дом – полная чаша. Периодически часть семьи сидела в тюрьмах, другая часть, на свободе, воровала. И, что он половину жизни провёл в тюрьмах, не подолгу задерживаясь в заключении, то срок был небольшой, то выкупали родственники. Когда он узнал, что я из Одессы, то, как он сказал, зауважал меня. Звали его Пантелеймон, просто Пантюша. Пантюша с восторгом вспоминал одесскую тюрьму. Он точно описал её, красивое кирпичное здание ещё царской постройки, просторная тюрьма, камеры хорошие, не то, что в других городах, одесская тюрьма находилась напротив христианского кладбища, как там хорошо кормили. Не жизнь, а сплошной рай. Оказалось, что все остальные заключённые тоже по уголовным делам. По его просьбе я ему ответил, не скрывая, что арестовали меня, как американского шпиона. Пантюша с удивлением посмотрел на меня и с восторгом заявил, что впервые в жизни сидит вместе с американским шпионом. Что же такое я шпионил, спросил Пантюша. Ответ его явно разочаровал, когда я ему сказал, что основная улика, он, конечно, не понял, что такое улика, я пояснил – причина ареста – знание английского языка. А зачем английский язык в Советском Союзе, где никто меня не поймёт, недоумевал Пантюша. Ещё больше его удивило, что у меня и срока заключения нет. Чудеса, восклицал он.               
     Временами наш вагон отцепляли от состава, загоняли в тупик и после непродолжительного времени прицепляли к другому поезду. Я это всё понимал по лязгу автоматической сцепки, но куда едем, понять не мог, на Север, на Юг, на Восток? Каждые два часа в коридор заходили двое охранников, проверяли замки камер и уходили в свою часть вагона. По своему пульсу я высчитал, что смена охраны проходила каждые два часа. Один раз в сутки, так я предположил, нам разносили приличный ломоть чёрного хлеба и кружку воды. Значит мы едем уже третьи сутки. Становилось прохладно, даже холодно, понятно, нас везут на Север, потому что, если бы везли на юг, становилось бы теплее, а если на Дальний Восток, то наступили бы холода через пять, а то и семь суток. Охранники появились в овчинных тулупах, валенках и меховых рукавицах. Я настоятельно требовал, чтобы затопили. Охранник, после длительного молчания, заорал, что вагон не отапливается. Тогда переведите нас в одну камеру, а то не довезёте нас живьём. Видно подействовало на охрану. Явился старший и шестеро охранников и по одному нас перевели в общую катеру в центре вагона. Стало значительно теплее, хотя и скученно, тесновато, десять человек в одной камере, явно не рассчитанной на такое количество людей. Но это не помогало. Я предложил по очереди становиться нескольким людям вплотную спиной к решётке, загораживая холод. Вначале приняли это предложение в штыки, но потом согласились, и я первый пошёл к решётке. Следующее моё рацпредложение, состояло в том, чтобы мы все сняли с себя часть одежды и завесили полностью решётки сверху донизу. Вот  тут началось  в камере такое, что  побоялся, не произойдёт ли настоящий бунт. Прошло немного времени, страсти улеглись, холод становился свирепее, начались робкие, но всё возрастающие голоса, не попробовать ли нам такое предложение. Сошлись на том, что всё, или прочти все, согласились. Некоторые развернули свои вещмешки, доставая, кто нижнюю рубашку, кто запасные штаны, кто снимал с себя куртки. Я снял свой бушлат, и первый прикрепил его на решётке в правом верхнем углу. Через несколько минут вся решётка была завешана разным «шматьём». И, «о Чудо», в камере стало сразу тепло. заключённые развеселились, в мой адрес посыпалась похвала, даже поступило предложение, выбрать меня старшим по вагону, но я категорически отказался.
     Очередная вахта охраны, выйдя в наш коридор, заорала, мол, что это за бардак с тряпками на решётке, немедленно снять, но когда, сорвав одну из «тряпок», на них пахнуло, может быть не самым приятным, но тёплым воздухом, охрана замолкла. По моим подсчётам, через сутки наш поезд остановился, и поступила команда «собрать вещи и выходить по одному». Мы прыгали из вагона прямо в глубокий снег. Весь наш поезда состоял из нашего вагона и паровоза. Вокруг мёртвая тишина и снег, всюду снег до самого горизонта и никого, ни людей, ни жилищ, никого. Утопая в глубоком снегу, наш маленький отряд, гонимый десятью вооружёнными охранниками, с большими трудом выбрался на дорогу, пробитую в снегу. По команде «бегом» мы двинулись вперёд. Через пару километров показался лагерь, колючая проволока, вышки, бараки и снег. Кругом снег, девственный белейший снег, искрящийся на солнце, даже глазам становилось больно. Бегом как-то лучше было. Не так холодно. Наша группка не была одета к этому морозу. Сказать, сколько градусов, не представляло никакой возможности. Много. С грехом пополам добежали до ворот лагеря. Ворота «дружелюбно» открылись, и мы вошли на территорию лагеря. Остановились. К нам вышли несколько охранников, их звания нельзя было различить под овчинными полушубками. Началась перекличка, потом «шмон», каждого тщательно обыскивали. Вся процедура длилась долго, наверно, целый час. Мы все промёрзли до костей. Наконец нас повели в ближайший барак, выдали нижнее бельё, ватные штаны, телогрейку, шапку-ушанку и рукавицы. Стало как-то теплее на душе. Думали, что на этом кончатся наши мытарства и нам дадут, наконец, поесть, но не тут-то было, нас привели в другой барак, как, оказалось, к следователю или «распределителю». Заводили к нему по одному. За столом сидел молодой лейтенант, на столе куча папок. Он достал очередную папку и спросил (помню дословно, как вчера):
     - Фамилия, имя, отчество.
     - Карп Сем1ён Ефимович.
     - Год и место родения.
     - 1904, Одесса.
     При слове - Одесса, он поднял глаза от моей пухлой папки, заинтересованно посмотрел на меня. Что его заинтересовало в этом слове, я не мог понять. Может он в Одессе жил или родился? 
     - Статья, срок?
     - Нет статьи и нет срока, сказали, что дадут в лагере.   
     - Фу, ты чёрт, третий без статьи. У нас не суд и не тройки. Ладно. Электрик?
     - Инженер-электрик радиосвязи.
     - Подробности не интересны. Второй отряд, бригада Попова. Следующий, - крикнул лейтенант и сунул мне в руки бумажку, на которой было написано: «Второй отряд, бригада Попова». Нас начали разводить по баракам. Уже темнело, видно день очень короткий или нас долго мурыжили. Охранник завёл меня в барак, ткнул на свободное место. Я попытался заикнуться про еду, всё же больше суток не имели ни крошки во рту, на что охранник зло ответил, что здесь не санаторий, всё будет завтра и удалился. Лёг я, не раздеваясь, подложил под голову кулак и заснул, как провалился в глубокую яму. Сквозь сон услышал громкую команду «Подъём», вроде и не спал вовсе, так мне показалось. Встал в строй, вывели на мороз, темнота, только редкие фонари на столбах освещают территорию. Началась перекличка и «шмон». Как ни странно, но меня уже вызвали по фамилии. Повели в столовую, усадили за общий стол, раздали по миске каши непонятного содержания, то ли перловая, то ли овсянка. Без соли, без масла. Ломоть хлеба и кружку чая странного запаха и вкуса. Через несколько минут поступила команда выходить строиться. Кто не доел, хватали миску, выходили из-за стола, доедая на ходу. Бросали миску на ближайший стол или на пол и выходили из столовой на мороз в темноту. Построили по три в ряд и по команде «бегом» двинулись из лагеря на шахту, как подсказал мне один из бегущих рядом. Шахта находилась в километре-двух от лагеря. «Прибежали», ворота открылись, на площади началась снова катавасия, перекличка, «шмон» и это на крепчайшем морозе с ветром. Двинулись к наземному помещению. Там теплее, выдали шахтёрские лампочки и сели на лавки ждать смены. Поднялась наверх старая смена, двинулись мы к подъёмнику и оказались в шахте. Я впервые в жизни оказался в забое. Темно, пыльно, но тепло. Хоть это было хорошо. Угольная пыль проникала во все мыслимые места: уши, нос, глаза, под одежду. С непривычки всё тело чесалось, глаза слезились. Как тут работают люди по 10-12 часов в сутки, ума не приложу. Меня успокоили, что, мол, со временем привыкну.
     Про шахтную жизнь я раньше вспоминал со многими подробностями, повторять нет охоты и необходимости. Последние годы я провёл в лаборатории Авербаха, здоровье моё несколько улучшилось, загнал туберкулёз в «подполье». Знающие люди подсказали, что полностью вылечить туберкулёз невозможно, а загнать его поглубже на многие годы вполне допустимо. Как-то между заключёнными пошли слухи, что самый главный «вертухай» гыкнулся. Это было невероятно, не мог умереть как обычный человек.  Нашем сознании он был вечен, а тут вдруг – помер. Да не может этого быть никогда. Но мы обратили внимание на обращение охраны и начальства к заключённым. Оно изменилось к лучшему. Нельзя сказать, что нас начали уважать, как нормальных свободных людей. Но всё же, не так громко орали, перестали ни с того ни с сего бить по морде или прикладом в спину.
     В один из дней шахтёров почему-то не выгнали утром на работу, а выстроили всех на плацу. На трибуне появилось самое высшее начальство, приказали снять шапки-ушанки, это на морозе, правда, не очень сильном, всего, каких-то 10-15 градусов. Начальство, укутанное в овчинные тулупы с поднятыми воротниками, меховых шапок не сняло. Выступил начальник Политотдела шахты и скорбным голосов, чуть не плача, произнёс короткую речь о смерти Вождя всего мирового пролетариата, светоча человечества, дорогого и любимого родного товарища Сталина Иосифа Виссарионовича. Всё мировое передовое человечество с великой скорбью приняло эту весть. Мы ещё плотнее сплотимся вокруг нашей Большевистской партии и нашего Советского правительства. Ударным трудом докажем, что дело Ленина-Сталина будет жить в веках. И ещё много говорил про нашу верность, преданность, укрепление дисциплины, повышение производительности труда и т.д. и т. п.
     Траурный митинг закончился, по громкой связи зазвучал Гимн Советского Союза. Заключённые одели шапки и разошлись по баракам, по шахте объявили выходной день, впервые за многие годы, наверное, за все годы существования ГУЛАГа. Все работники вместе с начальником, Авербахом, собрались в лаборатории, расселись, кто на лавках, кто на стульях, а кто прямо на полу и молчали. Не знали, о чём говорить, радоваться, грустить, делится впечатлениями. Молчали. Молчанку прервал Авербах:
     - Так. «Поговорили, обменялись впечатлениями», пора идти завтракать и отдыхать. Всем хорошо выспаться. Завтра – на работу, как всегда. Жизнь покажет, куда идём и куда придём.
     К концу 1953 года отпустили на волю первую малую партию уголовников со сроком до 3 лет, у которых срок подходил к концу. остальные с трепетом ждали новых приказов. Никто ничего не спрашивал, особенно, у лагерного начальства, боялись «спугнуть» судьбу. В откровенном разговоре с Авербахом, я понял, что «политических» и «шпионов», если и отпустят, то в последнюю очередь. Вольноотпущенных, как сам Авербах, освободят в самую последнюю очередь, они нужны шахте, а замены нет и не скоро появится.
     - Была бы у меня достойная замена, меня бы отпустили. Я бы постарался, - с грустинкой в голосе сказал Авербах, - например, вас, дорогой Семён, - улыбнувшись, закончил фразу мой начальник, - но я никогда в жизни этого бы не сделал. Думаю, что вас отпустят в третью очередь, где-то к концу следующего года.
   Так оно и было, слова Авербаха были пророческими. В сентябре 1954 года меня вызвали в штаб, вручили скромную бумажку, сухо поздравили, выдали мои вещи (Как они оказались на шахтном складе?), сухой паёк на три дня, 50 рублей и проездной билет до Риги. Сама бумажка об освобождении выглядела просто и деловито:

     Из семейного архива                Видом на жительство не служит
                При  утере не возобновляется
                СССР
                Комитет
             Государственной  Безопасности
              при Совете Министров СССР
                тюрьма
                25 Сентября 1954 г.
                № 2828
                гор. Москва

                Справка
                Выдана гр-ну Карп Семену Ефимовичу,
                1904  г. р.,  уроженцу  гор. Херсона,   
                еврею, гражданину   СССР,   в   том,   что   
                он  с 18 марта  1948  года  по 25 сентября  1954  г               
                содержался   в  местах  заключения               
                МВД СССР  -------------------------------
                Дело в отношении Карп С. Е.
                в соответствии   со   ст.  204  п.   «б»
                УПК РСФСР --- прекращено-------------
                Следует в гор. Ригу. -----------------

                Начальник тюрьмы
                Печать               
               /подпись/

     Показал я эту бумажку Авербаху с недоумением, как так, сидел шесть лет в заполярной Воркуте, а пишут про тюрьму в Москве. 
     - А что вы думали, там такие дураки, что напишут, мол, сидел в Норильске, Магадане, Бодайбо, или на урановых рудниках Алтая или на шахтах Северной Воркуты, - ответил, улыбаясь, Авербах.
     - Не могли же тысячи сидеть в тюрьмах Москвы? – удивился я.
     - Не тысячи, а миллионы.
     - Так уж миллионы?!
     - Когда-нибудь и мы об этом узнаем, дожить бы.
     - Да, долго придётся жить.
     - Старайтесь, дорогой мой Семён.
     Прощался с лабораторией и Авербахом тепло и нежно, желали друг другу здоровья, благополучия, по возможности, встречаться в другой                нормальной вольной жизни. Группе из 15 человек, отпущенных на свободу, лагерное начальство предоставило грузовую машину, расположились в кузове и через час, примерно, приехали на железнодорожную станцию, вернее, полустанок из одного домика и начальника. С трудом расположились в маленьком домике и через некоторое время к полустанку подкатил паровоз в вагоном-теплушкой. Забрались в этот вагон и поехали в неизвестном направлении. Оказались в Воркуте, на товарной станции. Добирались пешком до вокзала, ожидали несколько часов поезда на Москву. Еда с собой была. Ехать можно.
     В Москве вся наша команда рассыпалась, кто куда. На Ригу я оказался один. Дождался поезда и поехал. Всю дорогу не переставал думать, как и что мне делать в Риге. Случайно я вспомнил номер домашнего телефона Начальника снабжения Рижской военно-морской базы, а зовут его.. зовут его… по-моему Сергей Иванович, или Степан Иванович, нет, всё-таки, Сергей Иванович. Прямо с вокзала я ему позвонил, а был уже вечер. К моей радости, трубку взял он сам, я его сразу узнал по голосу.
     - Добрый вечер, уважаемый Сергей Иванович, - спокойно, по возможности, заговорил в трубку, сильно прижимая её к уху, всё боялся, что не услышу его ответа, давно не говорил по обычному телефону и волновался, а вдруг он не узнает меня или не захочет узнать.
     - Неужели это Семён Ефимович?
     - Да, он самый.
     - Не может быть, где вы, откуда звоните, что с вами?
     - Сразу столько вопросов, что буду отвечать по порядку. Я в Риге, звоню с вокзала, только приехал и вот, звоню вам.
     - Немедленно приезжайте ко мне домой. Семя на даче в Юрмале, хотя и конец лета, но им там хорошо. Помните адрес?
     - Конечно, помню, если вы там же, где и раньше.
     - Точно там.
     Сергей Иванович встретил меня радушно, как будто мы только недавно расстались, и не прошло шесть этих страшных лет. Сергей Иванович почти не изменился, я выглядел совсем иначе. Мне удалось посмотреться в большое зеркало только на московском вокзале в туалете. На меня смотрел истощённый мужчина непонятного возраста, бушлат висел на нём, как на вешалке.
     - Раздевайтесь, вы с дороги, в ванной всё есть, помойте руки и к столу, поужинаем, и вы всё расскажете, что сможете или захотите.
     - Дорогой Сергей Иванович, может быть вы расскажите, что обо мне было слышно в Риге, тогда я пойму с чего начать и чем закончить свой рассказ?
     - Да. Дело было так. Когда вы не появлялись на работе в течении нескольких дней, то пошли слухи, что вы, якобы, попали в Москве в автокатастрофу и лежали в больнице в тяжёлом состоянии, потом шептались, что вы сбежали от своей жены и завели другую семью. Потом поговаривали, что кто-то видел вашу жену в тюремной очереди для передачи. Потом всякие разговоры прекратились. Что же произошло с вами на самом деле?
     - На самом деле всё было значительно прозаичнее. 15 марта 1948 года меня арестовали на вокзале, когда я собирался ехать в Ригу после лекций в Академии связи. Без суда меня отправили в Воркуту на шахту, где я проработал простым электриком в забое шесть лет. Освобождён из заключения в связи с прекращением дела. Вот и вся моя история. Могу показать справку.
     - Что вы, не надо, я вам верю. За что же посадили и на сколько лет, если не секрет?
     - Посадили, как американского шпиона без срока ареста.
     - И такое может быть?
     - Всякое может быть в нашем положении,  - хотел сказать, что «в нашем государстве», но сдержался. – Удобно ли вам узнать в финчасти, положено ли мне какое-то денежное пособие, до моего исчезновения. Не будет возмущать массы, и говорить им про мой арест.
     - Конечно. Завтра же сделаю. А сейчас ложитесь спать, я вам постелю в салоне на диване, а завтра рано утром встанем, позавтракаем,
я пойду на работу, а вы по своим делам. Дело в том, что наши двери снаружи не захлопываются, а у маня только одна пара ключей. Вечером, часов в шесть, встретимся у меня. Держим связь по телефону. Советую вам пройтись в наш Райвоенкомат для решения вопросов про документы. Вы помните его адрес?
     - Да.
     Всё прошло прекрасно, если не считать сам Райвоенкомат. Из Райвоенкомата меня направили в Облвоенкомат. Оттуда опять в Райвоенкомат. Кончилось тем, что предложили прийти завтра утром, мне выдадут все положенные документы. Действительно, на следующий день мне выдали офицерскую книжку офицера в отставке, где была записана вся моя военная и гражданская деятельность, даже, о том, что я награждён орденом «Красная Звезда» и смогу его получить через пару месяцев по месту постоянной прописки. Вечером Сергей Иванович Колобов, я прочёл его фамилию на почтовом ящике на входных дверях и вспомнил, конечно, Колобов, сообщил мне приятную весть, что мне положены деньги за несколько рабочих дней и за неиспользованный отпуск. Что деньги лежат на депозите, и я могу их получить в любое рабочее время в финчасти.
     На следующее утро я попрощался с Колобовым, поехал в финчасть, получил приличную сумму денег и отправился на вокзал ловить ближайший поезд на Ленинград, хотелось быстрее увидится с женой, с детьми. Трогательная встреча была с родными. Я не очень распространялся о моём аресте, о жизни в лагере. Холодно было, голодно и не лёгкая работа в шахте. Созвонился я с главным инженером Александровского завода. Поговорили, он распрашивал о моей жизни, я ему вкратце рассказал о моём аресте, освобождении по прекращении дела. Он предложил мне вернуться на завод. Бывшего директора по инвалидности отправили на пенсию, у него обнаружили не то рак, не то цирроз печени, делали операцию, потом он умер. «Чёрные дела» просто так не проходят, они возвращаются к тому, кто такие дела творит по отношению к другим людям. Мне не обещал высокую должность, но инженером возьмёт в любом случае. Я поехал на разведку и остался там, вызвал жену, дети остались в Ленинграде, они уже были самостоятельные взрослые люди.
     «Всё возвращается на круги своя». Истинная правда. Мой 1938 год вернулся в 1954 год, тот же Александровский завод, почти та же должность – технолог в сборочном цеху, как будто не было этих почти двадцати лет. Постарел. Силы уже не те, собираю цветные открытки, систематизирую свои записи прошлых лет, что удалось сохранить или остановить. Лёгкие меня не беспокоят, пошаливает  сердце, обнаружился у меня рак горла, делали операцию, удалили часть голосовых связок, стало немного лучше, но говорить могу только шёпотом. лечился в Крыму, в санатории Ялты. Обратной дорогой из Ялты в Москву я заехал в Одессу, повидался с моим старшим сыном. разговаривали почти сутки, с перерывами на еду…

                * * *      
                ПОСЛЕСЛОВИЕ 
               
     На этом прерываются записи. Можно было бы закончить книгу, но хотелось от автора и как от старшего сына, добавить. Умер он мгновенно, прилёг отдохнуть, и сердце остановилось, говорят, что так умирают святые люди. Может быть он действительно был «святым». Во всяком случае, совсем не обычным человеком со своими стремлениями, работоспособностью, выдержкой, настойчивостью. В последнем дне его жизни я принимал непосредственное участие. Я с женой уезжали за границу, в Польшу, по контракту, на три года. В Москве у нас было несколько свободных дней до отъезда. Я созвонился с отцом и приехал к нему в Александров на электрике рано утром. Мы беседовали с ним почти весь день, обо всём, о его научных работах, о здоровье. Он собирался пару лет отдохнуть, набраться сил и, по возможности, продолжить изыскания в интересующих его областях знаний.
     Наступали сумерки, зимний день короткий, а это был конец ноября 1961 года, я попрощался с Сарой и пошёл на вокзал, успеть на электричку. Отец проводил меня до угла их улицы, расцеловались, обещали встречаться чаще. Добирался я до Москвы и дома, где мы остановились у Жениной тёти, к 10 часам вечера и узнал потрясающую новость, отец умер. Как умер, я только несколько часов тому назад с ним попрощался, не может этого быть. Перезвонили в Одессу, и Женин папа подтвердил ещё раз, что Сара, жена отца, позвонила и сообщила эту трагическую новость. Не ложась спать, я собрался снова поехать в Александров. Приехал на похороны. Похоронили моего отца. Его жизнь закончилась.

                Нет повести печальнее на свете…