Отряд

               
Здесь опубликованы только 3 первые главы новой книги.


  Глава 1. Чертовщина

    Я не понял, что произошло и был в полной растерянности. Я сначала принял это за бред, за сон, за чёрт знает что. Я даже подумал, что сошёл с ума. В общем, чертовщина, иначе это и не назовёшь.
Это была не первая попытка вывести зонд в закрытые измерения, но все предыдущие попытки были неудачными. Дело уже пахло полным провалом работ. Страшно было даже представить, какой разгон могли за это устроить. Ведь все работы для космоса были на особом контроле.
    Но в тот раз всё-таки получилось. Мы с коллегами находились в нашей лаборатории. Всё было как обычно. Настроение после серии неудач было отвратительное. Мало кто уже верил в успех, но последняя доработка аппарата всё-таки сработала.
    Через секунду после нажатия кнопки перехода на пульте управления, приборы зафиксировали выход зонда за пределы пространства. Вряд ли вы сможете представить себе наше ликование. Но наша, во всяком случае, моя радость была недолгой. Секунд десять, может быть пятнадцать.
Внезапно лабораторию озарила ослепительная вспышка. Несколько секунд я вообще ничего перед собой не видел. Когда глаза немного адаптировались, я увидел, что нахожусь уже не в лаборатории. Я оказался почти в десяти километрах от нашего института физики космоса, около нашего парка. Вот это был номер! Именно это я и назвал чертовщиной.
    Я стоял посреди тротуара около высокой парковой ограды и дико озирался по сторонам. Могу себе представить, какой у меня был вид. Редкие прохожие глядели на меня как на сумасшедшего. Они обходили меня стороной, стараясь держаться от меня как можно дальше. Да, их можно было понять.
Но это было ещё не всё. Дело было в том, что я не узнавал проспекта, вдоль которого тянулся парк. То есть парк был на месте. Тот самый парк, который я знал с детства. На месте был и радиусный дом. Он, как ему и положено, стоял через дорогу от западного края парковой ограды. Это за трамвайной остановкой и шоссе.
    Радиусный дом называется радиусным, потому что имеет форму дуги. У дуги ведь есть радиус? Так вот, этот шестиэтажный дом, как ему и положено, своей вогнутой стороной был обращён к проспекту и парку. Как и утром, когда я ждал трамвая на остановке, он был последним домом Майского проспекта. В общем-то, и проспект был на месте, но… он был другой. Вместо знакомых четырёхэтажных сталинок  там возвышались огромные, словно башни, дома из красного кирпича.
    Наверное, у меня притупилось восприятие действительности, иначе бы я совсем сошёл с ума. Так или иначе, но я в тот момент не смог до конца осознать серьёзность положения. Первая здравая, казалось бы, мысль: «Надо идти домой». А что? Приду, сяду в кресло, закрою глаза, расслаблюсь. Потом придёт с работы Оксана, приведёт из садика дочку Иру, и всё встанет на свои места. «Кстати, надо маме позвонить, — подумал я. — Чёрт! Я же телефон дома забыл. Ладно, позвоню, когда приду домой».
    Улица Студёная, на которой я жил, находилась сразу за парком, и я решил, как всегда, скоротать путь — пройти через парк. Народа там было немного, несмотря на погожий июльский день. Впрочем, это был не выходной. Хотя там, на липовой аллее, народа почти никогда не бывает много. Вот около аттракционов, днём всегда многолюдно.
    Я пошёл по дорожке, ведущей сквозь заросли кустарника. Раньше там был асфальт, но потом, когда сделали перепланировку парка, про ту дорожку вообще забыли. Теперь от асфальта там оставались лишь пыльного цвета, растрескавшиеся и сколотые по краям, островки. Сквозь трещины в асфальте и опавшие листья пробивалась чахлая трава.
    Сквозь кустарник, почти полностью закрывавший проход, приходилось буквально продираться. Под ноги постоянно попадались колдобины, обломанные ветки. Несмотря на это, я ходил на трамвайную остановку и обратно только этим, коротким, путём.
    Итак, я пролез сквозь заросли из кустов жёлтой акации и вышел к парковому водоёму. Этот вырытый квадратный водоём размером пятьдесят на пятьдесят метров мы называли озером. Оказавшись на берегу озера, я остолбенел. До меня, наконец, стала доходить трагичность моего положения. Дело в том, что и на озере не всё было в порядке. Там, на постаменте посреди водной глади, вместо скульптуры девушки с веслом находилось другое изваяние. Там была скульптура мужчины в странной, похожей на военную, форме.
    «Что за чёрт! — была первая мысль. — Когда успели поменять скульптуру?!» Почувствовав неладное, я чуть ли не бегом бросился к выходу из парка. Пробежал мимо аттракционов. Они, кстати, все были на своих местах: и карусели, и колесо обозрения, называемое в народе чёртовым колесом, и всё остальное. Даже скамеечки вдоль аллеи были теми же и на тех же местах. Летний кинотеатр тоже был там, где ему и положено быть, то есть чуть в стороне от площадки с аттракционами, а вот за воротами…
    В общем, предчувствие меня не обмануло, но всё оказалось гораздо хуже, чем я ожидал: улицы Студёной не было вообще. Там, за парком, оказался пустырь, заросший полынью, крапивой, клевером, одуванчиками, низкими кустами неизвестного мне названия. Среди этой растительности валялись кучи мусора: обломки досок, поржавевший железный хлам, кучи битого кирпича.
    За пустырём, метров через двести, среди зарослей из лопухов и полыни стоял щелястый забор из старых почерневших досок. За забором — неказистые, потемневшие от времени, одноэтажные бревенчатые избы с драночными крышами .
Это был конец. Я не знал, что мне теперь делать, куда идти, к кому обратиться за помощью. Паники уже не было. Было спокойное чувство обречённости и смирения с судьбой.
    Я вернулся в парк и опустился на скамейку напротив чёртового колеса. Я сидел там довольно долго, тупо наблюдая за происходящим вокруг. Впрочем, мне было наплевать на то, что там происходило. Оно просто происходило, а я просто на это смотрел, ни во что не вникая.
    Я посмотрел на часы. Они показывали девятнадцать часов и одиннадцать минут. У меня появилась последняя надежда. Я вспомнил, что в это время в парке всегда прогуливаются три бабушки из нашего дома: Лидия Матвеевна, Наталья Владимировна и Антонина Семёновна. Я решил, что дождусь их и попрошу проводить меня, сошедшего с ума, домой. Что ж, психиатрическая больница мне обеспечена. Ну и пусть, лишь бы закончился этот кошмар.
    Я стал внимательно разглядывать посетителей парка, но вокруг были только незнакомые лица. Прошёл целый час, но никого из знакомых я так и не увидел.
Шёл уже девятый час вечера, когда мимо меня пробежала стайка мальчишек лет десяти-двенадцати. Загорелые; в летних шортах; кто в майке, кто без. Их было пятеро. Один из них, в лёгких шортах и красной майке, обернулся и, остановившись на миг, пристально взглянул на меня. Я заметил в глазах мальчишки мелькнувшее на миг удивление, а меня словно обожгло этим взглядом.
    Взглянув на меня, мальчишка повернулся и побежал дальше. Он догнал друзей и скрылся с ними за павильоном летнего кинотеатра, а на меня нахлынули горькие воспоминания.


 
                Глава 2. Денис Костров

    Вообще-то, я и раньше часто вспоминал Летова. Не только его, правда, а всё, что было связано со школьными годами. Но его я вспоминал чаще всего. А ведь много прошло времени. И вот снова эти горькие воспоминания.
Когда Колька был ещё жив, мне часто снились те странные сны. Они были настолько отчётливые, что я запомнил их до мелочей. Колька в тех снах был командиром нашего отряда и, по совместительству, волшебником.
    В тех снах мы совершали походы в другие пространства, в странные загадочные миры. Много всего необычного и сказочного было в тех снах, но главное, были бои с захватчиками, рвущимися к нам из других пространств. Мы не раз отражали нападения врагов, когда они пытались поработить Землю.
    Всё это, конечно, существовало только в моих снах, а в реальности всё было обыденно. Колька был моим одноклассником и другом. Он был самым младшим из нас, но его уважали все: учителя, ученики и их родители, даже учащиеся старших классов.
    Не знаю, почему так было. Возможно, из-за его характера, доброго и общительного в обыденности, но жёсткого и решительного, когда нужно было отстаивать справедливость, пресекать зло. Но главное, он был верным другом — другом навек.
    Никто не мог предвидеть трагедии, которая случилась в начале того мая. В ту ночь, мне снова снился бой. Это был первый сон, в котором мы терпели поражение. Получилось так, что враги отрезали нам путь к нашей «военной базе». Бой шёл почти на границе нашей улицы и Сумеречного Мира, и мы были последним препятствием на их пути.
    Они были не людьми, а походили на кошмарных ящеров с огромными перепончатыми крыльями за спиной. Их чёрные крылья и жуткие морды с горящими глазами потом долго стояли перед моим мысленным взором.
    Мы продолжали отстреливаться, укрывшись за высоким земляным валом. Они тоже стреляли в нас. Стреляли не пулями, а огненными лучами. Лучи с грохотом пронзали пространство, но никого пока не задевали. Нам невозможно было даже высунуться из-за укрытия.
    Несмотря на наше незавидное положение, они не могли прорвать оборону. Мы не давали им ни взлететь, ни обойти нас. Те монстры, которым удавалось подняться в воздух или высунуться с флангов, падали на землю, сражённые нашим шквальным огнём. Но так не могло продолжаться долго. Скоро у нас закончатся боеприпасы, и они, уничтожив нас, ворвутся в наш мир.
    Неожиданно, я почувствовал жгучую боль, от которой чуть не потерял сознание — это один из огненных лучей вскользь задел мой локоть. Я дал очередь из автомата в того, кто в меня целился, и он рухнул вниз.
    Колька всегда говорил, что у нас нет другого выхода, кроме победы. В тот раз у нас вообще не было никакого выхода, но мы снова победили. Это благодаря Кольке. Он первым взбежал на земляной вал и крикнул:
    — Ребята! В атаку! Всыплем им! — и ринулся на врага, всаживая в него автоматные очереди. Он даже успел завалить трёх или четырёх монстров, прежде чем его пронзило множество огненных лучей. Он упал замертво, но мы уже ринулись следом и сражённые монстры попадали на землю. Мы прорвались к базе и сполна отомстили за Колю. В общем, мы снова победили.
    Мы принесли Колю к нашему дому и уложили его на скамейку. Глаза у него были открыты, и кто-то из ребят закрыл их. Коля лежал на скамейке, и мне казалось, что он просто спит, только не дышит. Действительно, на нём даже не была повреждена форма бойца Армии Света. Хотя, что тут удивительного, если это всего лишь сон.
    Я проснулся. «Как хорошо, что это сон», — подумал я. Я потянулся и почувствовал жгучую боль в локте. Взглянув, увидел след от ожога. Удивился, конечно. Действительно, как можно получить ожог от того, что приснилось? Да никак.
    В общем, ожог был несильный, и я не придал этому значения, но в тот день Коля не пришёл в школу. В конце второго урока мы узнали страшную новость. Нам сообщили, что ночью Коля умер, неожиданно. Уже потом врачи выяснили, что у него во сне остановилось сердце, но отчего это произошло, так и не определили.
С тех пор, как не стало Коли, мне больше не снились те странные сны. Будто вместе с Колей исчез, ушёл из моих сновидений наш несуществующий отряд.
    Колю хоронили всей школой. Сколько же было пролито слёз в день похорон. В трауре были не только Колины родные, но и учителя, и директор школы, и учащиеся, и родители учеников.
    Колю похоронили во втором ряду от ограды кладбища, около двух молодых берёзок.  Я потом не раз приходил на могилу и подолгу там сидел на врытой в землю скамеечке, напротив маленького дощатого столика. Я сидел там, погрузившись в воспоминания. Мне казалось, что и те берёзки тоскуют вместе со мной.
    Вот и теперь, после того, как я увидел того мальчишку, так удивительно похожего на Колю Летова, горькие воспоминания вновь нахлынули на меня, но их прервал раздавшийся за спиной мальчишеский голос:
    — Александр Иванович.
    Я вздрогнул от неожиданности. Обернувшись назад, я увидел мальчишку лет двенадцати, загорелого, в тёмно-синих шортах и красной безрукавке. На ногах потрёпанные сандалии.
    — Александр Иванович, — повторил мальчишка, — идёмте, я Вас провожу.
    — Куда? — спросил я растерянно.
    — Увидите, — ответил незнакомец. — Мне велели Вас проводить. Ведь не сидеть же Вам тут день и ночь.
    Он смотрел на меня из-под выгоревших от солнца, почти белых, ресниц тёмными карими глазами. В этом взгляде улавливалось что-то знакомое, но я никак не мог понять, что именно. Я у него спрашиваю:
    — Откуда ты меня знаешь?
    — Откуда и Вы меня, — отвечает.
    Я ещё больше удивился:
    — Я?!
    — Ага.
    Я ещё пристальнее вгляделся в лицо мальчишки. Над выгоревшими от летнего солнца ресницами такие же выгоревшие, еле заметные, брови. Чёлка. Волосы тёмно-русые. Что-то крутилось в памяти, но это «что-то» никак не хотело принимать чётких очертаний. Я и признался ему, что не могу вспомнить, а он называет своё имя:
    — Я Денис. Неужели не помните?
    — Кораблёв, что ли, который из рассказов? — попытался я пошутить, хотя мне было не до шуток.
    Мальчишка хихикнул, а потом говорит:
    — Не-а, не из рассказов. Не Кораблёв я, а Костров.
    — Костров… Денис… Нет, всё равно не помню.
    — Ну и не надо. Просто идёмте. Или хотите сидеть тут всю ночь до утра?
    Всю ночь сидеть на скамейке я не хотел, а что мне делать и куда идти, я не знал. Поэтому я не стал упираться, а решил покориться судьбе. Что ж, будь что будет. Хуже чем есть, всё равно уже не станет. Я встал со скамейки:
    — Ну что ж, Денис Костров, веди, куда велели. Только я не понимаю, что происходит. Что творится вокруг? Почему всё стало по-другому?
    — Ничего тут не по-другому, так было всегда.
    — Всегда?! А Майский проспект? Что с ним? Когда успели всё там перестроить? А куда делась улица Студёная?
    — Нет никакого Майского проспекта. Тот проспект называется по-другому. Улицы Студёной вообще никогда не было.
    Я удивился:
    — Как это не было, если я там жил?!
    — Вам потом всё расскажут. Идёмте, а то уже поздно.
    Да, действительно, солнце уже стояло почти у самого горизонта. «Сколько же я просидел на скамейке?»



                Глава 3. Василий Филиппыч

    Денис повёл меня к выходу из парка, к южным воротам. Те ворота находились со стороны Южного квартала. Там, через квартал, шло шоссе, по которому можно было добраться до железнодорожного вокзала. Слева от шоссе был старый, построенный ещё в довоенные годы, районный универмаг, справа — районная больница.
    Мы ещё только подходили к южным воротам, а я уже видел, что ничего этого там нет: нет ни универмага, ни больницы, ни шоссе, ни самого Южного квартала. Слева от ворот был виден последний дом Майского проспекта, справа — забор  и несколько бревенчатых домиков за ним. А впереди вместо Южного квартала раскинулось необъятное поле, заросшее высокой травой.
    Там за полем, почти у горизонта, был виден лес в голубоватой дымке. В траве была протоптана узкая тропинка, идущая в сторону леса. Вот по той тропинке и повёл меня Денис. Я спросил у него, куда пропал Южный квартал, а он сказал, что никакого Южного квартала тут никогда не было, что парк — это южная окраина города. В общем, чем дальше, тем больше непонятного.
    Я спросил у него, куда же он меня ведёт, если тут окраина города. Он ответил:
    — К моему деду.
    — Он у тебя в норе, что ли, живёт?
    — Почему в норе? — удивился Денис.
    — Но там же, — говорю, — ничего нет кроме травы. Или он в лесу живёт?
    — Про лес Вы почти угадали.
    — Почти, или угадал?
    — Почти. Потому что он живёт не в лесу, а около. Там, где железная дорога. В сторожке. Он работает путевым обходчиком.
    — Значит, железная дорога там всё-таки есть?
    — Есть, но не та, о которой Вы подумали.
    Смеркалось быстро. Солнце было уже наполовину скрыто за горизонтом. Я говорю Денису:
    — Мы до того леса доберёмся только к полуночи.
    Он меня «успокоил»:
    — Скоро будем на месте. Вы только не удивляйтесь, Александр Иваныч. Тут много для вас странного. Привыкнете. Я тоже сначала удивлялся, а потом привык.
    И правда, несмотря на то, что шли мы обычным шагом, лес приближался к нам с необычайной быстротой. Я оглянулся назад: ни парка, ни домов Майского проспекта, вообще ничего, кроме бескрайнего поля, я там не увидел. Я остановился. Спрашиваю с испугом:
    — Денис, куда всё пропало?! Парк, проспект — вообще всё?
    — Александр Иванович, — ответил Денис, остановившись, —  я же сказал, что Вам много чего будет казаться странным. На самом деле никуда ничего не пропало. Не обращайте на это внимания. Это свойства здешних пространств. Ну, не всех, а только некоторых. Так нужно.
    — Свойства пространств? Но я живу в этом городе больше тридцати лет, и никаких таких «свойств пространств» ни разу не замечал.
    — Вы ещё ничего не поняли? Думаете, это Ваш город?
    — А какой же?
    — Это долго объяснять. Он и Ваш, и не Ваш. То есть он Ваш, но в другом пространстве.
    — В другом пространстве?! Что это значит?
    — Вам потом всё расскажут. Идёмте скорее.
    — Ладно, идём. Только я так могу сойти с ума.
    — Не сойдёте, — «успокоил» меня Денис. — Я же Вас знаю.
    — Откуда знаешь-то?
    — Ещё со школы.
    — Со школы?! Ты знаешь, сколько лет прошло с тех пор, как я её окончил?
    — Конечно, знаю. Вот только не понимаю, почему Вы меня не узнаёте? Мне даже неудобно называть Вас на «Вы».
    — Ну и не надо. Я тоже не люблю, когда ко мне обращаются во множественном числе. Обращайся на «ты». Договорились?
    — Ага.
    — По-правде говоря, ты мне кого-то напоминаешь, но я никак не могу вспомнить, кого именно.
    — Александр Иванович, я Вам напоминаю Дениса Кострова. Вы… Ой! Забыл. Ты учился в классе «а», а я в «б».
    — Что за чепуха?! Ведь у нас разница в возрасте лет двадцать, не меньше.
    — Двадцать три года.
    — Ну вот видишь.
    — Вижу, конечно. Только если для тебя с того случая прошло двадцать четыре года, то для меня всего год. Так что я ещё учусь.
    — С какого случая? — не понял я.
    — С того самого, ну, то, что случилось тогда, двадцать четыре года назад.
    — Не понимаю. Ты о чём?
    — Я про Кольку. Про Летова.
    — Это когда он умер?
    — Александр Иванович… ой, не привык я ещё, забываю, что мы как бы ровесники. В общем, Саша, ты многого ещё не знаешь.
    — Ну так расскажи. Объясни, что происходит.
    — Это трудно объяснить. Надо много времени. Да и я не знаю всего. Тебе потом расскажут. Кстати, мы уже почти пришли.
    И правда, за разговором я не заметил, что мы уже подошли к лесу. А ведь шли мы через поле не больше пятнадцати минут. Действительно — свойства пространств. Перед нами был лес. Наверное, тот самый лес, который только что был километрах в десяти от нас. Он стоял за одноколейной железнодорожной линией. Там же, за линией, на краю леса, стоял маленький одноэтажный домик, где нас уже ждали.
На пороге сторожки стоял дед лет семидесяти, если не старше, но довольно крепкий для его возраста. Денис крикнул ему:
    — Деда, я его привёл.
    — Давайте скорее! — крикнул в ответ «деда», а когда мы подошли, он сказал:
    — Здорово, что ли, Борисов.
    — Здравствуйте, — ответил я, не скрывая своего удивления. — Простите, а откуда Вы меня знаете?
    — Ты… давай… заходи. Не задерживайся, сказал дед, пропуская нас с Денисом вперёд. Прежде чем мы прошли внутрь, он успел спросить:
    — Денис, вас никто по пути сюда не видел?
    — Нет, деда, никто, — ответил Денис.
    Я прошёл следом за Денисом через небольшой коридорчик-тамбур и оказался в небольшой комнатке. Дед вошёл следом за нами и запер на ключ входную дверь.
    Войдя, я окинул жилище взглядом. В общем, тесновато, но довольно уютно. Около двух противоположных стен стояли диван и кровать, маленькая тумбочка в углу около дивана. На тумбочке —  настольная лампа.
Около окна стоял самодельный дощатый стол, накрытый клеёнкой; за окном, вплотную к окну — деревянная скамья, выкрашенная в зелёный цвет. У дальней стены — столик поменьше с электрической плиткой. На плитке — чайник и эмалированная кастрюля. Там же, справа от кухонного столика, была раковина, а над ней водопроводный кран. Рядом с раковиной — небольшой холодильник.
Сбоку от кровати находился небольшой шкаф с книгами, а над диваном висели старинные часы с маятником, показывающие двадцать три минуты девятого. Около шкафа стояло старое потрёпанное кресло с залатанной красным лоскутом обшивкой.
Лампочка, висящая в патроне под низким потолком, освещала внутренности комнаты неярким жёлтым светом.
    Денис, когда мы вошли, моментально оккупировал кресло. Дед усадил меня на диван напротив стола, а сам, усевшись на стул, спрашивает:
    — Ну что, Александр, неужели не узнаёшь?
    Я пристально вгляделся в черты лица деда. Да, улавливалось что-то знакомое, но я всё равно не мог ничего вспомнить.
    — Нет, не узнаю, — честно признался я. — Кто Вы?
    — Двадцать с лишним лет назад ты называл меня Василием Филиппычем. Именно Филиппычем, хотя правильно — Филиппович. Когда мы последний раз виделись, тебе было лет двенадцать, если не ошибаюсь.
    Вот теперь я его узнал. Да, это был он, наш учитель истории. Вот только его  фамилию я не помнил. Теперь вспомнил. Точно. Костров. Давняя история. Василия Филипповича забрали тогда прямо с урока, на глазах всего класса. Я тогда заканчивал шестой класс. Прямо среди урока в класс вломились люди в милицейской форме. Ничего не объяснив, они заломали Василию Филипповичу руки за спину, и надели наручники. Грубо вытолкав учителя из класса, они куда-то его увели.
    В общем, был какой-то скандал, следствие, потом суд. Не знаю, в чём обвиняли Василия Филипповича, но все знали, что он невиновен. Следователи даже слушать не стали, свидетелей защиты. Их, тех свидетелей, и в суд потом не пустили: боялись, что «развалят дело».
    Кострова приговорили к десяти годам тюрьмы, но когда его под конвоем везли из зала суда в тюрьму, произошло невероятное. Василий Филиппович загадочным образом исчез прямо из машины. Об этом потом много говорили. Впрочем, мало кто поверил рассказам конвоиров. Их просто уволили за «разгильдяйство, ставшее причиной побега осуждённого».
    Слухи это были, нет ли, но Василий Филиппович исчез бесследно. По всей стране был объявлен розыск опасного преступника, но Василия Филипповича так и не нашли.
    — Ну, что, вспомнил? — оторвал меня от воспоминаний голос Василия Филипповича.
    — Теперь вспомнил, — говорю ему.
    — Ну и хорошо. Сейчас будем ужинать, — он поднялся со стула и направился к кухонному столику, — а то ты ведь сегодня не успел даже пообедать.
    Мне стало интересно, и я спросил:
    — Василий Филиппыч, а откуда Вы знаете, что я не обедал?
    — Ох, Александр, мы тут многое знаем. После того как вы вашим зондом протаранили корабль клефтиан, здесь только об этом и говорят.
    — Корабль?! Какой корабль? Каких клефтиан? Ничего не понимаю.
    — Давай сначала поужинаем.
    Взяв с плитки кастрюльку и направившись с ней к обеденному столу, он сказал, чтобы мы с Денисом присаживались. Денис сказал, что не хочет есть, потому что недавно поел дома.
    — Ну, дело твоё, — сказал Василий Филиппович, поставив кастрюльку на стол. Он сходил за тарелками, принёс разогретый чайник, стаканы, сахар, полбуханки хлеба, и мы приступили к трапезе. В кастрюльке оказалась тушёная картошка с мясом, а хлеб оказался мягким, с аппетитной хрустящей корочкой, необыкновенно вкусный.
    — Хлеб я сам пеку, — сказал Василий Филиппович. — Настоящий хлеб, не то что магазинный.
    — Да, очень вкусный, — согласился я. — Никогда такого не ел.
Мы поужинали, попили чаю. Я напомнил про свой вопрос о клефтианах.
    — Знаешь ли, Александр, — отвечает Василий Филиппович, — рассказывать-то особенно и нечего. Мы о них и сами мало знаем. Известно только, что это пришельцы с планеты Клефтис. Цивилизация гуманоидов-паразитов. Твоя беда, Александр, в том, что наши правители заодно с ними, и  тебя ищут полицаи с гвардейцами.
    — Меня ищут? Но я же ничего им не сделал?
    — А корабль? Ты уничтожил корабль пришельцев. То есть не ты один, конечно. Просто ты один из тех, кто его уничтожил. Вот поэтому никто из посторонних не должен тебя видеть. Увидят — мигом донесут. Скажи спасибо, что тебя в парке никто не узнал, хотя почти всем жителям города раздали твоё фото.
    Я вспомнил, как странно посмотрел на меня в парке тот мальчишка. Думаю: «Вдруг он уже донёс на меня?». Когда я поделился своим опасением, Денис сказал мне:
    — Саня, его не бойся. Он из наших. И вообще, ты что, и его не узнал?
    — Ты знаешь, — говорю, — он был очень похож на Летова. На Кольку.
    — Ха! Думаешь, похож? — усмехнулся Денис.
    — Да, очень.
    — Ладно, Сань, скоро всё поймёшь. Если согласишься вернуться.
    — Домой, что ли?
    — Нет, я не про это. Домой-то он тебя запросто вернёт. Я про другое.
Василий Филиппович говорит:
    — Денис, почему ты обращаешься к Александру Ивановичу на «ты»? Саней  называешь. Какой он тебе Саня? Он же старше тебя на…
    Денис не дал деду договорить, на сколько лет я старше. Отвечает:
    — Деда, мы с Сашей одного года рождения. Неужели ты за девятнадцать лет не понял, что произошло?
    — Денис, в данном случае твои фантазии неуместны.
    — Уместны-уместны, — заступился я за Дениса. — Мы договорились обращаться друг к другу на «ты». Знаете, я не люблю, когда ко мне обращаются во множественном числе. Так что всё нормально.
    — Ну, дело ваше. А я действительно многого до сих пор не понял.
    — Денис, — спрашиваю, — ты говорил, что кто-то может вернуть меня домой. Скажи: кто этот «он»?
    — Сань, домой тебе можно будет не раньше, чем тебя… В общем, Саша, я пока не могу тебе всего сказать.
    — Почему не можешь?
    — Не могу. Мне не велели. Послезавтра всё узнаешь, а пока не ходи в город. Если тебя кто-нибудь узнает, то тебя схватят полицаи.
    — Понятно. Только почему ты их называешь полицаями, а не полицейскими?
    — Потому что они полицаи.
    — Александр, — вмешался в наш диалог Василий Филиппович, — даже не вздумай называть их полицейскими. Они этого не любят. К ним надо обращаться «господин полицай».
    — Странно.
    — Привыкай. Кстати, тебе лучше даже не выходить из сторожки.
    — Но ведь тут никого нет. Кто меня увидит?
    — Видишь ли, Александр, у меня никто тебя искать не станет. У них даже мысли не возникнет, что какой-то дорожный обходчик станет прятать опасного преступника.
    — Вот чёрт! Никогда бы не подумал, что стану опасным преступником.
    — Саша, я тоже не думал тогда. Ты ведь помнишь, как всё было. Меня объявили тогда преступником. Опасным, кстати. А глаза и уши у полицаев есть повсюду. Поэтому пережди пока в сторожке.
    — Ладно, Василий Филиппыч, — пообещал я, — не буду никуда выходить.
    В общем, выходить из сторожки мне и не пришлось. Нас всё равно схватили. Ночью.