Мамонт

МАМОНТ

Повесть

Глава 1.
- И-и-го-го-о! - заржали водопроводные трубы, едва Зинаида Павловна переступила порог своей квартиры. И вот именно  заржали, да так оглушительно, так устрашающе, что вошедшая выронила ключи и сумочку. И как бы обречённо подумала: "Ё-ёлочки!.. Где-то я уже читала про этакое ржание… только не поверила. Выходит - зря!".
-  Мам! - вскрикнула она. - Неужто нельзя повернуть кран?! Чего он ржет у тебя!? Точно мерин!
-  А я виновата? - откликнулась из кухни Елена Сидоровна.
 - Я не говорю виновата! Но сколько раз повторять! Он гудит в одном положении. Так поверни чуток! Он наглеет с каждым днём! Не надо ему этого позволять!
 Скинув туфли, Зина Павловна прошлепала босыми ногами в комнату и легла на диван. Андрей, двенадцатилетний подросток, изобразив на лице неудовольствие за ее шумное вторжение, продолжал смотреть телевизор из кресла, придвинутого к экрану почти вплотную.
 Через некоторое время Елена Сидоровна въезжает на инвалидной своей коляске в комнату, робко, слегка дрожащим голосом, интересуется:
- Что-нибудь случилось, Зин? - Не дождавшись ответа, опять с ноткой укоризны: - У тебя все нормально?
- Да тихо вы! - негодующе басит Андрей и стучит пятками в пол. - Идите на кухню разговаривать!
-  Ма, - сколько раз опять же просила тебя: - гони ты этого охламона на улицу днем. Хорошая погода, чего он прилип к телевизору? Скоро очки нацепит!
-  А чего такого? Кино же, - теперь обиженно гудит охламон.
 Зина Павловна поднялась и, уходя в другую комнату:
- Засобираешься вечером - не пущу. Хватит!
 Вскоре, однако, мать приехала - скрип-скрип колесами по паркету - за ней следом.
 - Почему ты молчишь, Зина? Я задаю тебе вопрос, а ты...
 - Ах, мама, да все в порядке! Просто устала! Могу я себе позволить отдохнуть после работы? - И не отрывая головы от подушки, дочь дернула плечом.
- Вот я и хочу знать, от чего ты устала.
- Ах, черт возьми-то!  шепчет Зина Павловна, и, услышав затем всхлипывания, переворачивается на спину, трет обеими ладонями лицо, садится и сквозь пальцы смотрит на мать. Уронив руки на колени, глухим голосом:
-  Ну, извини, я сорвалась. Я прошу... Ну, мама!
-  Да, я немощный, бесполезный человек, - сквозь слезы бормочет Елена Сидоровна. - Я гляжу в мир лишь через окно и телевизор. Я не могу даже во двор выйти самостоятельно и расспросить соседей, что правда, а что врут... А ты... ты, моя кровинушка, жестокосердая молодая особа... Где тебе понять, что такое сиднем сидеть в четырех стенах, и который год молить бога, чтобы поскорее прибрал...
-  Мама! Да что хоть ты на самом деле?! О чем ты?!
- Да-да, я понимаю, не совсем из ума выжила, я в тягость тебе...
-  Перестань! Ты не смеешь так думать! Без тебя и Андрей давно бы от рук отбился…
-  Я смею, смею.
 Они обе уже плачут.
- Прости, - шепчет Елена Сидоровна, - прости... Но я вижу, какая ты сумрачная возвращаешься с работы и ничем со мной не делишься, я... мне в голову влезает всякая глупость. Я ведь еще не совсем старая и выжившая из ума старуха, и не глухая...
-  Вы чего? - влетает в комнату Андрей. Однако ему некогда: с улицы приятель кличет, потому он торопливо ставит в известность: -  Я погуляю, ладно? Полчасика!
 Не дожидаясь возражений, выскакивает, хлопнув дверью.
 Мать и дочь еще долго сидят, не зажигая света.
 С этого вечера у них вошло в распорядок обсуждать дела Зинаиды Павловны.

Глава  2
- ... Не знаю, как и быть. Вся в растрепанных чувствах.
 Зина Павловна поглядела на мать и в сумраке не различила выражения ее лица, хотела включить свет и даже поднялась с дивана, но передумала, подошла к балконной двери, прислушалась к многоголосью ребятни во дворе, стараясь различить сына.
 - Разумеется, я ожидала этого предложения. И не просто ожидала - ждала с нетерпением. Но ведь как бывает-то - ждёшь-пождёшь, а все равно руками всплеснёшь. Ну да по порядку.
 Сегодня совещание в горсовете с самой что ни на есть прозаической повесткой: О совершенствовании механизма финансирования... и так далее. Совещание как совещание, не первое такого рода и, надо полагать, не последнее. Суть в том, что я, по-видимому, нажила себе врага  там, где следовало бы наживать друзей. Да, ты же знаешь мой дурацкий характер. Помалкивать бы в тряпочку, так нет... или я не заместитель управляющего. Не хухры-мухры - пуп! Вот вам мое личное суждение - взвешивайте. Одна я такая умная, никто не знает, видишь ли, что никакого подлинного дела в нашем районе нет и в помине. Да главное, ляпнуть это после того, как достопочтимый зампред по экономике Кривцов Гавриил Венедиктович со всем блеском ораторских способностей доложил высокому собранию, что все у них в ажуре. Ты представляешь? Каков пассаж.
 - Ну и что? Подумаешь, Кривцов.
 - Вот и я также: подумаешь, Кривцов, гусь отыскался. Слушай дальше. После этого совещания меня попросили зайти к председателю Ноготкову. Так, думаю себе, что-то начинается. А надо тебе сказать, слух о создании агрокомбината в районе распространился еще в феврале. Ну, тогда толком никто не знал, что это такое и с чем оное кушают. Но о распределении обязанностей засудачили сразу же. И наипервейшее, разумеется, кто будет директором. И вот, стало быть, входя в кабинет к товарищу Ноготкову, я и подумала: неужели он? Коль собирает команду... А он галантно вышел мне навстречу, проводил до кресла, сам вернулся за свой обширный стол и говорит: "Вы, конечно, слышали, что в нашем комбинате предполагается финансово-расчетный центр?" Короче, сделал мне предложение подумать о том, чтобы возглавить этот центр. Тут-то я и вспомнила о Кривцове. Зачем, зачем я высунулась против него?! Балда! Ну, бог с ним, на собрании, так нет, еще и в кулуарах, так сказать. Он мне как бы примиренчески: "Вот, Зин Пална, вы у нас, оказывается, главный специалист в сельском хозяйстве. Вам и карты в руки". А я ему на это отвечаю: "Вы это самое хозяйство довели до ручки, людей деморализовали, а Зин Пална выруливай?" И мой милый Кривцов закусил кончик своего бравого уса.
 - А что он тебе, Кривцов, если сам Ноготков тебя приглашает?
- Ноготков он и есть Ноготков, а Кривцов, получается, непосредственный начальник - я же объясняю: зампред по экономике. Такие пирожки.
- И патронессе своей ничего не сказала?
- Карлуше? Да в том-то и дело, что нет. Все так неопределенно покамест.
 - Ты изволила сказать: Карлуша? Кира Феофановна - так солидно, и вдруг Карлуша.
 - Мода пошла такая: всех врагов ласкательными кличками одаривать. К примеру, Санину, вторую замшу, нарекли Дракошей. Она, как только наступил этот год - год Дракона, - нацепила значок с дракончиком, и с тех пор у нее одна забота:  перецеплять с одной одежки на другую.

Глава 3
 Сойдя с крыльца горсовета, Кира Феофановна дала волю своим оскорбленным чувствам. Лицо ее одновременно и осунулось и потяжелело. Потяжелело от недоброго цепкого взора. В такие минуты жгущего изнутри гнева шаг ее делался почти по-солдатски строевым - она невольно начинала печатать.
- Хотя бы для приличия!.. Хотя бы для приличия могли предложить?! Не хотите ли, Кира Феофановна, сами на эту должность? А? Для приличия неуж не могли?! Говнюки! И Ноготок туда же! Ишь, воспарил, лизоблюд! Задница!.. Я б отказалась,  об чем речь! Но для приличия!.. Приличия для! Пусть даже так: мы понимаем, что сами вы не захотите, но... Даже формулировочку не удосужились...
 Поскольку до банка путь недалек: вот он рядом, семьдесят шагов,  ей пришлось взять себя в руки, позаботиться о надлежащем виде. Но войдя в свой кабинет, она тяжело опустилась в кресло и достаточно продолжительное время находилась в полуобморочном состоянии. Затем способность рассуждать к ней вернулась и она подумала: "А чего, собственно, я так раскипятилась? Смешно даже. Сме-шно, что это на меня так подействовало, накатило... Да-а, распустилась ты, баба, нечего сказать. Нервишки ни к черту. А ведь разобраться - ничего, кроме выгоды. Переманят ее в комбинат... даже помочь в этом нужно. Пусть забирают! Но ка… какова кобра! С ней уже предварительно переговорили, а она ни гу-гу... Посмотрите на нее - экая незаменимая! Прости господи! Нинель позову в случае чего..."
 Нет, конечно, Кира Феофановна отдавала себе отчет, что с тех пор, как Семенова стала ее замом по сельскому хозяйству, экономическая работа в отделе пошла на лад и, главное, прекратились жалобы. Племянница Нинель хотя и поработала в исполкоме и обзавелась связями, все же вряд ли теперь, после Семеновой, будет смотреться. Она не глупа, но идет, что ли, в фарватере событий. Дипломат, но... без собственного видения быстро меняющейся ситуации...
- Так это и хорошо: с кресла спихивать не станет. Этого тебе мало?..
 Кира Феофановна дотянулась до внутреннего телефона:
- Дракоша? Зайди. - И, лишь положив трубку, поймала себя на том, что назвала Санину прозвищем.
- А-а, проглотит.
 Александра Тимофеевна прибежала скоро. Увидела посеревшую лицом патронессу, залепетала:
 - Что, плохо вам, Кира Феофановна? Скорую вызвать? Или выпить что-нибудь?
 Кира Феофановна, не обращая внимания на ее причитания, прищурясь, изучала своего второго зама, и та еще больше теряясь, стала покрываться красными пятнами.
- Погоди, не колготись. Сядь. Выпить бы, конечно, не мешало, да только не этой же дряни!  Она взяла пузырек с лекарством и швырнула на стол, и тот покатился, вертясь на полированной поверхности, и застыл у края.
- О реорганизации слыхивала?
- Вы же мне и говорили, Кира Феофановна.
- Тем более. И вот я хотела тебе еще сказать… кой-чего. - Она вздохнула, потрогала ворот блузки, расстегнула пуговку. - Надо быть готовыми ко всему.
 У Саниной заметно задрожали губы.
- О чем я, понимаешь? - Кира Феофановна выждала краткую паузу: - Будут сокращения. Будут. Куда ж деваться. Время такое настало.
- Сокращения? - как эхо отозвалась Санина, и потупилась. Ладони её вспотели так сильно, что она поспешила  убрать их с колен из опасения оставить мокрые следы на подоле, незаметно промокнула их о края сиденья. А Кира Феофановна расценила сей жест как непроизвольный - удержать под собой стул, который хотят выдернуть.
- Надеюсь, ты понимаешь, чем это грозит.
- Понимаю.
-  Вот и хорошо. На вещи всегда надо смотреть трезво. Не так ли? - И усмехнулась: - А ты меня никогда не предавала...
- Да я!.. - начала было Александра Тимофеевна жалобным  голосом, но споткнулась, поскольку для неё осталось не вполне неясным, какой интонацией завершила патронесса.
- И, я уверена, не предашь. Поэтому, если придется выбирать, предпочту тебя. Да.
- Спасибо, - еле слышно произнесла Санина.
-  А теперь думай дальше.
Александра Тимофеевна часто-часто заморгала в беспомощности:
- О чем, Кира Фе?..
- О жизни, конечно, друг мой ситный, о чем ещё.
 Александра Тимофеевна не сумела расслабиться, и продолжала сидеть, выпрямив спину и спрятав под дрожащие ляжки кисти рук.
- Да, милочка, о жизни. О личной, производственной, общественной... о всякой. О всякой жизни всегда надобьно думать загодя, а не тогда, когда жареный петух клюнет в задницу. Чтоб не очутиться в пролете. Ну вот сама посуди. Скажем, ты со своим средне-специальным и... и насупротив Семеновой. Как? - Кира Феофановна намеренно сделала вид, что мысленно подбирает подходящий пример. - А у нее, в силу ее деловых качеств, репутация в конторе высокая. Не будем лукавить между собой, да? Ведь так оно и есть?
Санина кивнула, она не смела возражать, когда ей не разрешали.
Кира Феофановна помолчала, наслаждаясь заготовленной ею заранее фразой, поднялась из кресла (от возбуждения слабый румянец выступил на её нездорового цвета лице), прошла к окну и, потянув за шнур, открыла фрамугу.
- А догадываешься ли, дракула ты моя бесподобная, почему я выбираю тебя? - сказала она, не оборачиваясь, но будто бы весело. Санина сразу заметно приободрилась, хотя еще и не знала ответа.
- И даже, моя дорогая, не собираюсь скрывать этого. Ты, милочка, никаких шансов сесть за этот стол не имеешь, - Кира Феофановна состроила гримасу - нечто дебильное, и, разведя руки с поднятыми кверху ладонями, слегка присела, отчего любой другой на месте Александры Тимофеевны обязательно бы хихикнул. - Что из этого следует? - продолжала Кира Феофановна, несколько разочарованная той животной подавленностью своей протеже, не позволившей оценивать актерский дар своего шефа. - А из этого следует, что наши интересы с тобой совпадают.
 Александра Тимофеевна опять что-то не совсем уразумела, и взгляд ее по-прежнему остался стеклянно-затравленным.
- Не ясно? Вижу. Объясняю. Я должна с нею бороться, дабы на пенсию уйти из этого кресла. А ты должна бороться, дабы удержаться на своем. Она, Семенова, не любит тебя. Да и за что ей тебя любить, скажи на милость? Она считает тебя выскочкой. И скушает тебя живьем в тот же день, как меня здесь не станет. Понимаешь теперь?
- Я всегда знала, что она меня не переваривает! - с неожиданной убежденностью и четкостью выпалила Санина. И вспотевший её лобик передёрнуло морщинами.
- Ну, положим, не всегда. Когда ты была в ее подчинении, все было о'кей, не так ли? Но с тех пор, как я перевела ее на сельское хозяйство, а тебя посадила на ее место... А? Во-от где собачка зарыта. Так что для тебя, голубушка ты моя, она опаснее даже больше, чем для меня. Мне нужно удержаться до пенсии, несмотря на все реорганизации, а тебе... - Кира Феофановна вернулась в кресло и потянулась, воздев руки над головой. - А тебе, душечка, нужно... Вернее, здесь два варианта. Первый: не допустить Семенову в первые лица. Второе: попытаться стать первой самой...
- Да что вы, Кира Феофановна, как же я могу!?. Как же можно так думать!
- Погоди ты! Что за манера суетень разводить! Как же, как же. Ты, мать моя, переигрываешь. Зачем столько верноподданнических слюней? Я сказала: верю тебе. И всё. Или настолько перепугалась? Так вот, еще неизвестно, как реорганизуют нашу богадельню, но Я слыхала: кроме отделений будут создавать еще и пункты уполномоченных. Таким уполномоченным я берусь тебя сделать. А от уполномоченного до полноценного управляющего - всего один шажок. Если будешь хорошо себя вести, конечно. Ведь я пока еще депутат. Но для этого Семенову нужно удалить. Уничтожить как враждебный элемент.
- Как?! - быстро, даже слишком быстро откликнулась Александра Тимофеевна.
- Этого я пока не знаю. Но события подскажут. А теперь иди работай. Клиенты на вас жалуются...
- За что?
- Я сказала, жалуются, вот и делай выводы. Накрути в обратную сторону хвосты своим вертихвосткам и перцем посыпь. Для профилактики. Они еще, небось, никак не отвыкнут от панибратства Семеновой. У вас, - Кира Феофановна пристукнула кулачком по столу, - всё должно быть - комар носа чтобы не подточил. Ступай.
 Александра Тимофеевна Санина нерешительно двинулась к двери, у порога остановилась, жалобно спросила:
- А я-то что должна делать, Кира Феофановна?
- Чего-чего... улыбаться должна. Улыбаться.
- А? То есть?..
- Улыбаться, говорю! Улыбаться и ждать моих указаний. Не надо раньше времени настораживать противника. А девкам своим хвост прищеми, сказала. Прищеми! Но так прищеми, чтобы кивали на Семенову. Она у нас в лидерах. Вот и хорошо. Ставь её в пример. Из-за неё-де и мы должны пахать. Приём-то старый. И помнить! В её отделе зреет заговор. Или ты думаешь, они сидят, сложа ручки? Как бы не так.

Глава  4
 После разговора с патронессой Санина провела остаток рабочего дня буквально пришибленная. На вопросы отвечала затравленно, боясь глянуть на собеседника, от телефонных звонков вздрагивала, точно ее передергивало от воспоминания чего-то ужасного, а взяв трубку, подолгу не могла сообразить, с кем говорит и на какую тему. Ощущение неотвратимого краха достигнутого статуса, благополучия не отпускало ее до самого прихода домой. Видимо, не судьба, бесконечно мелькала, точно записанная на диктофон, мысль. И зря она поддалась искушению, когда Кира Феофановна еще только рисовала ей перспективу их совместного сотрудничества. И кто бы мог подумать!.. Да-да, она, быть может, и согласилась тогда вследствие того лишь, что не очень верила в реальность обещаний. Да и не на трезвую голову были они даны. Честолюбие взяло верх... Кем она пришла в банк? Только-только закончившей курс машинисточкой. Потом поступила в техникум (и не по профилю вовсе). Закончила с грехом пополам, замуж вышла, ребенка родила. Кира Феофановна позвала к себе в отдел  экономистом. Как она боялась всего, какую неуверенность в себе ощущала  - не выразить. А дальше? Кира Феофановна заставила ее вступить в партию. Так и сказала: ты мне нужна. И она послушалась, хотя опять было почему-то жутко. Затем - в председатели профкома. И наконец,  в заместители управляющего. Нет, она действительно не мечтала об этом, тем более, что рядом имелись специалисты с высшим образованием, и она видела, что уступает им и по квалификации, и по деловым качествам... И долго, надо сказать, чувствовала она себя неуверенно, опасаясь подвоха, терялась по любому поводу, заискивала, будто моля, чтобы ненароком не задели, не обидели... Но со временем  обвыклась. И не любила вспоминать свое восхождение, пропитанное потным, пахучим страхом и самоуничижением. А теперь что вдобавок? Не такое уж и прочное положение у нее на день сегодняшний, получается. А дальше еще хуже обещает быть: как бы на биржу труда не отправиться с этим их рынком.
 Уже став замом, она по наущению Киры Феофановны сделала попытки поступить сначала в институт на заочное отделение, затем в Высшую партшколу, дабы закрепить за собой занятый пост не только усилиями благодетельницы, но и корочками. Однако безуспешно. Впоследствии она объясняла провалы тем, что передумала: все-таки у нее уже двое детей да муж-нескладеха, но факт остается фактом. Кроме как на Киру Феофановну надеяться ей не на кого и не на что.
 А тут еще патронеса скомандовала: "Пора бежать из партии... пока не поздно..." - и сказала-то походя, будто о  чем-то не существенном. А если она ошибается?..
 А дома ее поджидало событие... Едва открыв дверь в прихожую, она услыхала истеричные рыдания старшей дочери. Младшая испуганно выглядывала из кухни, держа обеими руками стакан с водой. Александра Тимофеевна кинулась в комнату. Дочь металась по полу в разодранной ночной рубахе, волосы спутаны, налипли на мокрое от слез лицо, из перекошенного рта пузырилась пена. Чуть сама не повалившись в обморок, Александра Тимофеевна уже в следующее мгновение, подчинившись некоему инстинкту, то шлепала дочь по щекам, то прижимала ее голову к груди и кричала:
- Ленка, Ленка, погляди на меня! Скажи, что с тобой?! Ленка!..
 Но Ленка не слышала и не видела:  глаза ее безумно таращились в разные стороны.
- Ма-ашка! - закричала Александра Тимофеевна младшей дочери. - Беги к соседям, пусть вызовут Скорую!..
 Пока Скорая приехала, Ленку при помощи соседей связали по рукам и ногам, и она теперь лишь корчилась и выла.
 Приехавший врач сделал Ленке успокаивающий укол, после чего та заснула.
- Звоните, - сказал врач, молодой парень, не знающий, видно, что еще посоветовать, - если опять... но, думаю, не должно...
 С его уходом Александра Тимофеевна, обессилевшая и отупевшая вконец, сидела на кухне, а Машка поила ее чаем и рассказывала. Из объяснений, по-детски непосредственных и путанных, получалось, что все с Ленкой приключилось из-за платья: она одна в классе такая замарашка, и никто из ребят с ней не гуляет.
- Говорит: все модные, а на меня и не смотрят. Повешусь, говорит. Как думаешь, повесится?
 Муж явился заполночь пьяный, когда злость в ней уже перегорела. Не включая свет, он долго, стараясь не производить шума, раздевался в прихожей, а она наблюдала за ним из кухни привыкшими к темноте глазами. Такие поздние приходы случались с ним и раньше, но после неудачной поездки на заработки в стройбригаде участились. Невезучий он у меня,  обычно так начинала она жаловаться.  Ездил калымить - да шиш с маслом привез. Радикулит разве нажил. А тут стаж и прочие льготы потерял...
 Но вот он разделся и тихо-тихо по стеночке к туалету. Так, шарит выключатель, что-то задевает  и на пол из антресолей с грохотом сыпятся коробки со старой обувью. Александра Тимофеевна включает свет (хотя до этого не собиралась, хотела, не устраивая скандала, лечь спать) и, подскочив к мужу, с яростью бьет его по лицу.
- На! На! На! Гад! Гад! Падла! - шипит она гусыней, и слезы бессилия необычайно скоро капают с ее подбородка.
Он сперва пытался защищаться, скрестив над головой руки, затем от достаточно увесистой оплеухи потерял равновесие и повалился на пол, цепляя за собой вешалку с одеждой. Из комнаты на грохот высовывается Машка:
- Мам-ка! - истошно кричит она. - Не бей папку!
- Спать! - замахивается на нее Александра Тимофеевна. - Спать немедленно! - И сама первая заскакивает в комнату и  ничком падает в постель.
 Муж поднимается на четвереньки, пытается добраться до комнаты, но сил не хватает и он растягивается посреди прихожей:
- Одолели вы меня, бабы, - бормочет он. - Чтоб вам всем... распузатеть.

Глава 5
- ... Я, видимо, допустила оплошность. Она от меня ждала откровений, и должно быть, оскорбилась, за это мое молчание. Ну да у нее, я рассудила, есть одна наперсница, с неё достаточно. И теперь что ни день, все какие-то загогулины. Не знаешь, с какой стороны и ждать. Ладно, это все мелочи жизни. И я отправилась в исполком  на координационный совет. И там мне записку передают: прямо оттуда зайти к Новикову. Иду. Состояние мое, надеюсь, понятно. Встречает весьма радушно... Ты его, ма, себе представляешь? Крепенький, слегка сутулится, глазки пронзительно-пронзительно голубые. Нет, лучше просто сказать  пронзительные. Из-за стола, естественно, вышел, и, естественно, проводил до кресла. Затем последовало вступительное слово: вы, мол, уже в курсе, у нас образуется комбинат...  затем бодренько: мы рекомендуем вас на начальника ФРЦ,  и сразу руку мне подает: поздравляю, дескать. И я прямо вся загордилась.
- Да, ты в самом деле расцвела, а не далее как вчера...
- Ага. Ну вот, возвращаюсь в банк, и ко мне - но не сразу а после обеда, - на третий этаж поднимается сама Карлуша собственной персоной. Садится напротив за стол и говорит: "Вот, тебя приглашают в ФРЦ. Что ж, - с печалью в голосе и даже скорбно, - иди, ты справишься. Жаль мне с тобой расставаться, но против силы я бессильна..." Я молчу. Посидела она еще немного без всяких своих закидонов и уже на всякий, что ли, случай: "Тем более, смутные времена начинаются у нас в банке..." И опять с моей стороны никакой реакции. Повздыхала еще немного, и, уже поднимаясь со стула: "Да, в Краснобазарск надо ехать. Как начальнику ФРЦ тебе пригодится". Она ушла, а я осталась одна в кабинете. И такой во мне душевный подъем обнаружился:  все, ухожу я от них!..
И захотелось мне с кем-то из наших поделиться. Первое движение - с Полиной. Тут же, впрочем, отмела: нет. Замечать стала я последнее время: как-то неохотно откликается она на мои позывные. И эта ещё манера её, как у нашей главбухши Абрамкиной: "Это их проблемы, пусть сами и решают!" И тогда я позвонила Яблокову, в контору. Но он что-то не в духе пребывал. Так, маленько потрепались. Но зато с Овсюковым побалакали обстоятельно. "Э,  говорит он мне,  Зин Пална, только ты одна так и думаешь. Доисторическое ты существо. Мамонт. Другие нынче рассуждают элементарно: зарплата больше  и вперед. И никакого им дела до глобальных проблем.
- Мамонт?
- Ну да… мамонтиха.

Глава 6
Увидав издали жениха на условленном месте у памятника, Полина неожиданно для себя свернула в боковую аллею парка, и с чувством легкой оторопи или даже, пожалуй, изумления своим внезапным поведением, пошла прочь. И чем дальше она удалялась по туннелю из свеже-омытой дождем кленовой листвы, тем свободнее делалось у неё на душе.
 С Вадиком она познакомилась у Розы...
 Обычно они втроем - она, Роза и Ганна - затевали подобные игрища-посиделки, или лучше сказать - смотрины, когда на горизонте появлялся очередной жених. И так они собирались уже пять раз. И только однажды повезло Розе - мужик, что называется, клюнул. Но и то вскоре сорвался. Ганне же не везло совсем. Какая-то она в этом смысле была рохля, толстушка-хохотушка.
Можно и о Полине сказать, что ей не везло тоже. Только пока она об этом, в отличие от Ганны, не сокрушалась. Все прежние претенденты не произвели на нее впечатления. И Вадик, выходит, был первым, о ком она всерьез подумала как о спутнике жизни. Хотя и в нём не присутствовал тот шарм, о котором она мечтала. Но... годы уходили. Тридцать три  это уже немало. И пускай она из породы поздно расцветающих, скажем, все равно колоколец-бубенец звенит предупреждающе: пора, пора...
 Съездили с ним в театр. Ничего паренек, на год старше, и поговорить с ним найдется о чем, хоть и без высшего он образования. Чистюля. Даже можно сказать - весь из себя модный. Но без выпендрежа. Музыкой увлекается. В смысле,  собирает диски и записи. И в кино сходили... Да, ничего парень. Во всяком случае, лучше, чем одной-то. Почему не женился до сих пор? Говорит, выбирал. Их годы, мужиков-то, по-другому исчисляются.
 Так вот. Что же ее настораживает в нем? Уж не то ли, что не спешит предложение делать? Нет, не то. Скорее, потому и увильнула сейчас от свидания, что показалось ей:  поспел мальчик, должен сегодня решиться... А настроение у нее решительное - отказать. Повременить же не помешало бы. Не тот сезон у нее - отрубить или, как там выражаются, сжигать корабли.
 Есть у неё ещё один вариант. И в зависимости от его реализации - будет зависеть участь Вадика.
 - Ничего себе принцесса, - усмехнулась Полина своим вычислениям. - А если там и там пролетишь?
 Вариант же представлял собой вот что. Муж ее старшей сестры Лильки взялся неровно дышать в ее сторону. Ну, встречались на семейных застольях, ну, разговаривали - всё это выглядело в порядке вещей. И то, что иногда он приходил к ним домой (как-никак ее родители - тесть и теща его)  всегда, кстати говоря, не беспричинно - ничего криминального она в этом не усматривала. Однако с некоторых пор стал он ей попадаться на улице - точнее говоря, на ее тропке от дома к работе и обратно. А то и позвонит. Так, как бы между прочим, хоть и с мелким предлогом, но всё же. При этом шутливо остерегал: смотри, мол, не выдай ненароком сестрёнке наши маленькие с тобой секреты. И наконец, она решила прояснить ситуацию.
- Дима, - спросила она его, когда он в очередной раз повстречал ее неподалеку от дома,  а ты почему не заходишь со мной к нам?- Мама с папой тебе всегда рады.
- А ты? - поглядел он значительно.
- И я.
Она нарочно состроила из себя простушку. После этого он на месяц-другой остыл, на глаза ей не показывался. Однако недавно позвонил и напрямик, слегка даже грубовато, предложил встретиться.
- Зачем?
- Это не телефонный разговор.
Все разговоры телефонные,  хотела она сказать, но сказала другое:
- Дима, я очень люблю свою сестру. И обожаю своих племяшей... Понимаешь?
- Понимаю! - рявкнул Дима и бросил трубку.
 Полина не знала, догадывается ли сестра. Выяснять опасалась.
 А Дима не угомонился...
 Ах, если б не Лилька! Ах, если б не племяши! И родители... Словом, если бы не первое, второе, третье, то она без раздумий предпочла бы...
- Фу-ну ты, дура ты, дура!..- Полина незаметно для себя прибавила шагу, но спохватилась и, оглянувшись, пошла медленнее прежнего. Аллея довела до перекрестка, за которым на зелёном пригорке-газоне краснело здание банка. Это обстоятельство невольно повернуло ход ее мыслей от неопределенности в личной жизни к неопределенности на службе.
 Возможные перемены ввиду предстоящей реорганизации не то чтобы пугали ее, но заставляли нервничать. Будут сокращения - не будут? - вопрос категорично повис над всеми и от всеобщего муссирования обрел характер весьма болезненный. Хотя, казалось бы, что ей-то, незамужней, терять? Может быть, оно и к лучшему? Кто-то из знакомых говорил: судьба играет человеком. И перед ней, глядишь, счастливый пасьянс разбросит. Подарит встречу с хорошим самостоятельным мужчиной. А что? Одно бабье в этом банке. Одни паучихи.
- Да, пауки в банке.
 Конечно, любая перемена волнует, даже страшит, но... А что но? О чем-то другом хотела она подумать. В чем-то хотела определиться... А-а, да-да. Гедемилова тире Семенова...
 Позавчера Карлуша вызвала Полину к себе и без околичностей спросила:
- Собираешься с Семеновой уходить? - И еще не получив ответа: - Не ходи. Я тебя сделаю своим замом. Поезжай в Краснобазарск и... мотай, короче, на ус. Моей уже креатурой поедешь.
- Соглядатаем?
- А хоть бы и так. Не до сантиментов.
 Верить ей? Сдержит слово или ей нужен попросту глаз и уши за соперницей? И как просто у нее, без обиняков. К чему бы это? Что-то принес ветер  и она учуяла? Скорее всего. На всякий случай хочет заручиться поддержкой? Против кого?
"А зачем мне об этом думать?.. А затем, голуба, что не совсем же ты свинья... Да, пожалуй, не совсем…"
 Да, если предстоит драчка, ей, Полине, придется, бесспорно, выбирать чью-то сторону. Чью? Казалось бы, нет вопросов, до недавнего времени. Казалось бы... Странно. Странно вот что. Если она, Полина, презирает Гедемилову, то почему же колеблется?
 Она, непочтительная, к Зине Павловне непочтения не испытывала. Никогда, причем. Злиться злилась. И огрызаться огрызалась. Но уважала. К кому она еще относилась также? Ну, ко многим она относилась попросту лояльно, не всех же делить на тех только, кого ненавидишь или обожаешь...
 Ну, так кого еще-то? Кроме Семёновой? Дракошу? Смешно даже упоминать. Вот и получается - никого больше. Во всяком случае, никого больше из своего окружения.
 Рядом с Семеновой Полина чувствовала себя человеком. Да, Зина могла ее отругать, могла сделать внушение, могла... И все это Полина прощала ей потому лишь, что та никогда не могла позволить себе оскорбить, унизить её достоинства.
 Так откуда же все эти сомнения?
 Полина тряхнула головой, и завитки над ее лбом запрыгали пружинками. Повернула к дому.
 Да, но Семенова уйдет в комбинат... с собой она не зовет. А Гедемилова обещает...

Глава 7
 Командировка в Краснобазарский Агрокомбинат несколько остудила пыл Зины Павловны, с каким она рисовала в воображении свою деятельность в новом качестве.
 Ей даже сделалось тоскливо. Так нередко случается с людьми, несколько восторженными по натуре, не по наивности даже, а из какой-то, что ли, врожденной веры в высшую справедливость. Как ни крути, но получалось, что работать придётся,  затрачивая массу энергии и нервов,  на заведомо ложном направлении. Или я ошибаюсь, и что-то до меня не доходит?..  Зина Павловна улыбнулась собственному лукавству.  Да, имею я право на ошибку?.. А лучше сказать: стоит материальная выгода того, чтобы?...  И она подумала, что давно обещала сыну велосипед, и собаку они хотят купить...
 "Ну да, ну да, - продолжала она терзать себя сомнениями, - есть во мне, должно быть, всякой дряни, не без этого... но не до такой же степени. Ведь наверняка меня позвали как специалиста, способного предостеречь... надеются не только на мою компетентность, но, видимо, и на порядочность..." И опять ей пришлось усмешкой смягчить собственную высокопарность.
 Чуть позже нашелся довольно веский контраргумент предыдущим размышлениям: "Уж не хочешь ли ты сказать, что люди, к кому ты приехала перенимать опыт, хуже, подлее тебя?.. Нет, этого я сказать не хочу... но у них в тот период не было перед глазами примера, каковыми они явились на мои наивные очи..."
 Неприкаянность одолевала её ещё и оттого, что не с кем было ей посоветоваться. Полина чем-то нехорошим дышала уже до отъезда. А теперь у нее наблюдался какой-то прямо-таки психоз. Зине Павловне перед сном хочется обсуждить выступавших на семинаре, порассуждать, а ей - нет. Талдычит одно и то же: это их трудности, это их заботы, это Агропром, пусть и канителятся сами.
 И еще, что заставило ее более трезво взглянуть на вещи - разочарование в непосредственном начальстве, товарище Кривцове. Хотя опять же: разве не сталкивалась она с ним раньше и не знала, что он из себя представляет? В чем же дело? Усомнилась в своих прежних оценках? Пожалуй, пожалуй. А еще надеялась почувствовать приязнь. И в начале этой поездки ей померещилось даже: симпатична она ему как женщина. Ну и что  жена, дети? Разве обязательно флиртовать? Просто приятно, лестно... это создаёт неуловимый микроклимат взаимоотношений. Приятно общаться - приятно и работать вместе. И, по-видимому, простительно, если и в этом вопросе Зина Павловна предалась иллюзиям больше, чем следовало бы.
 Но тут в какой-то миг проскочило нечто вроде электрического разряда, этакое напоминание о своем месте. Дескать, я такой обходительный лишь до тех пор, пока завлекаю в свои сети, а потом - суп с котом: субординация и ничего кроме. Такая какая-то деревянная нечуткость, заставившая Зину Павловну вновь усомниться в широте, искренности, в интеллекте, наконец. Причем этот щелчок по носу (Зина Павловна не запомнила, в каких точно словах это обнаружилось, скорее всего - и в словах, и в жесте, и в мимике одновременно) обидел уже потому только, что повода к нему вовсе не было. Просто, выходит так, человеку не терпится... Как у ребенка, непосредственно. Да-да, как у того ребенка в электричке. Ему надоело глядеть в окно, и вообще, должно быть, надоело ехать, и он предлагает отцу: "Давай выйдем, а?" - "Ты что, еще ж не доехали". - "Ну и ладно. Я устал". - "Потерпи маленько, скоро уж. Зачем нам на чужой станции-то сходить? Что будем делать, к кому пойдем? Потерпи". - "Ну, па-ап, мне уже совсем-совсем не терпится..." И Зине Павловне тогда подумалось, что только дети в основном способны так неожиданно освежать слово. Ему говорят: потерпи, а он буквально воспринимает это как предложение найти в себе силы и объясняет: не терпится ему и все, нету сил этих самых - терпеть чтобы. Ах, как это мило в детях... и как неприятно во взрослых.
 Для нее же словно заново начиналась жизнь, неординарно, свежо, она стряхнула с себя прошлую пыль, и вдруг, вздохнув глубоко и сладко, натолкнулась на... Это опять же как в детстве: помнится, какая радость - отец шары привязал на палочку, разные по цвету и форме, а на улице праздник, люди идут в демонстрации, и она стремглав бросается туда и  ба-бах! - за что-то цепляется, падает, шары лопаются, и вдобавок она натыкается на палку (к которым шары были привязаны), натыкается так, что вздохнуть не может...
 Вот, скажем, с чего началась поездка. Утром у исполкома Зина Павловна и главбух комбината Вера Игнатьевна обнаружили: "О, батюшки! В одинаковые плащи обрядились!" И это развеселило обеих (такого искреннего веселья не могло быть в обществе Карлуши с Дракошей - там зависть, подозрительность, недоброжелательность). Любопытно, что накануне договариваясь по телефону о времени выезда, они с Верой Игнатьевной обсудили и погоду: "Как думаете, тепло в Краснобазарске?" - "Да вот, сама гадаю, во что облачиться... А хотя, постойте, ихнего директора вчера показывали по "Времени", и он - точно! - был налегке". Бывают иногда такие несущественные вроде совпадения: заговоришь о чем-то, ан пожалте - тут же вам информация в руки, словно удачу предвещая.
 В самолёте вели себя все довольно оживленно, раскованно (это уж потом, задним числом, она спохватилась, что приподнятость, бесшабашность - обычное состояние командировочных, вырвавшихся из круга занудной повседневности). Кривцов сидел рядом с Верой Игнатьевной и Зиной Павловной, беспрестанно балагурил, подпускал комплименты, не особенно изящные, но искренние для той минуты общего состояния единства цели. И в этой атмосфере праведной общности и, главное, насыщенной приятным ожиданием перемен в её жизни, Зина Павловна ощутила себя чуть ли не счастливой. Она тепло поглядывала на своих попутчиков и видела в них хороших, добрых и даже прекрасных людей. И предвкушала, как легко и отрадно будет с ними работать и общаться. Да-да, вполне возможно, кто-то из них составит круг близких знакомых, к кому тянет сходить в гости на выходной, вместе отметить праздник, выехать на пикник... Ведь после смерти Миши связи ее с семейными домами как-то постепенно нарушились - то ли там опасались еще молодой и привлекательной женщины, то ли... впрочем, бог знает почему.
 И ей подумалось, что вовсе не страшно, как почему-то представилось поначалу, если этот вот симпатичный мужчина Кривцов станет ее непосредственным начальником. Ишь, какой справный весь - крепенький, усатенький...
 И Кривцов Гавриил Венедиктович, почувствовав со стороны Зины Павловны благожелательность, засиял, рассыпался в еще большей любезности. И что-то в его жгуче-черных глазах мелькнуло опасное - именно то самое, когда мужчина вдруг обернулся и посмотрел на женщину не только как на сотрудницу. То, что не обязательно побеждает, но всё же охватывает сердце теплом. А что,  улыбнулась она себе самой не без кокетства,  и таким образом влиять никому не возбраняется... И со стороны Веры Игнатьевны излучалось этакое женское понимание, благосклонность, одобрение молодым. Даже поощрение будто:  меня, дескать, остерегаться нечего, я свое взяла в свое время и, следовательно, ни зависти, ни осуждения во мне нет. Лишь бы нашему общему делу на пользу...
 Снижение в ее настроении произошло уже на обратном пути. Если в процессе знакомства с объектом она не торопилась и даже остерегала себя делать какие-либо выводы, то в самолете будто сама собой наступила минута подытожить накопленные впечатления. И все остальные из её компании тоже приугасли, сосредоточились в самих себе. Усталость, помимо всего прочего, дала о себе знать. Обмен же мнениями случился чуть позже, точно невзначай. Фролов, простоватый дядька в мешковатом костюме, однако отнюдь не наивный (он ездил от своего совхоза знакомиться с тепличным хозяйством), зевнул и, продолжая позевывать, с вкрадчивым довольством заметил, шутейно-подстрекательски, что ли: "И-эх, хорошо!" Кривцов медленно к нему поворотился и в предчувствии подвоха (а они и до этого частенько друг друга подначивали да подкусывали) прищурился: "Хорошо-то чо?" - "Так! Один я из всех на своём месте останусь. - И высунул язык, свел на его кончике оба своих круглых глаза: то ли в наличии типуна удостовериться, то ли рожу скорчил, дразнясь. - А вам-то что предстоит, подумать страшно! Слышали, директор-то ихний сказанул? "Ребятишки, за что берётесь?!" Вот что он сказал".
 Шутить так шутить. Зина Павловна и выдала, скорее подыгрывая, нежели по убеждению созревшему: "Так и я, быть может, место свое сохраню". И с этой ее реплики начался - так она вдруг ощутила - отсчет официального похолодания (та первая льдинка, кольнувшая холодком начальствования, была лишь прелюдией, знаком предупреждающим). "Почему? - полюбопытствовал Гавриил Венедиктович и спрятал нижнюю губу под отросшие за командировку усы, несколько убавившие этим его молодцеватой внешности. И Зина Павловна, уже по ходу откровения понимая, что вредит себе, разрушая ту возникшую общность, ту витиеватую дипломатичность, изложила свои сомнения и опасения относительно перспективности ФРЦ.
- Ведь, понимаете, в чем дело-то: автономность хороша тогда, когда она не просто декларация. Когда руководствуются не одними желаниями, но также объективными возможностями и здравым смыслом. Вот для наглядности: кто курирует Тимолинский комбинат?.. Аж на самом верху. Поэтому ему все оборудование без ограничения и все мыслимые возможности. Этого мало. Кто занимает руководящие посты в комбинате? Бывшие деятели областного масштаба, потянувшие за собой всю цепочку личных знакомств. Но и при всем этом и, несмотря на увеличение штата вдвое против банковского, ФРЦ выполняет свою задачу из рук вон. И они этого не скрывают. Да и как скроешь? Бывает, что и баланс сводят на вторые-третьи сутки. Им бы только-только с расчетами совладать, заниматься же экономической работой попросту некогда. Бухгалтерия и всё. А что будет у нас... у вас, - поправилась Зина Павловна уже из упрямства. - Ни техники, ни обученного персонала. Ну ладно, штат можно перетащить из банка, но что это даст? Без соответствующего оборудования, разработанных программ, без отработанной системы в целом?.. По существу, придется повторять путь становления банковской системы, со всеми вытекающими отсюда последствиями - ошибками, ляпами, плановой бестолковщиной и массой непредвиденных глупостей и чьих-то амбиций. И поневоле возникает вопрос: зачем? Только затем, чтобы добиться автономии? А времени на это сколько угробим? А средств? А подрыв веры в нужность всего предприятия? Всей затеи с комбинатом? Это в расчет также взять необходимо. Да и как не учитывать такое. В то время, когда точно такая же система имеется давным-давно, и её, уже опробованную, налаженную, прошедшую долгий путь проб и ошибок (и главное, с людьми, которые созрели до понимания, что её нужно совершенствовать). Так вот, её, эту систему, можно, если по уму, пристегнуть, приладить, включить в новое дело, завязать общим интересом, экономической выгодой. Вы же хотите её проигнорировать. Или даже противопоставить себе. А выйдет?.."
 Она приводила аргумент за аргументом и ей казалось, что они убедительны. Однако Кривцов перебил: "Ничего, вывернемся". И Зина Павловна мгновенно потухла, примолкла, и, глядя на него, поняла, что все её объяснения ничего для него не значат и потому не впечатляют. И Вера Игнатьевна сидела потупясь, и Полина, кривя губы, смотрела в иллюминатор. "Ну-ну, - подумала она, - выворачивайтесь, раз так,  а я теперь... могу успокоиться. Вам, я вижу, лишь бы чего-то делать, лишь бы оклады положили подходящие..."
 Однако вывод-решение не успокоил, напротив, начал даже злить. И чем скорее она хотела отделаться от мыслей о ФРЦ, тем настойчивее они всплывали. Ей вдруг вспомнилось, как Кривцов, еще на пути к Краснобазарску, не бахвалился даже, нет, а словно не в силах был в себе удержать: "Меня Новиков вызвал и спрашивает: возьмешься? Я ему: да я не разбираюсь в этом вопросе. А он: мне не нужно, чтобы ты разбирался, мне нужно, чтобы ты работал! - И сообщив это, вздохнул: - Эх, подучиться бы где. Я ведь не экономист. Может быть, вы знаете, где такие курсы?"
 И сейчас Зина Павловна подумала, что у него нет не только знаний, но нет интуиции даже. Об этом, кстати, можно было судить и по прежним его выпадам - мало того, что некомпетентным, но попросту говоря глупым и грубым.

Глава 8
"Как прикажете это понимать? - Кира Феофановна закрыла за собой дверь на ключ, после этого села в свое кресло с подголовником и достала лекарство: последнее время у нее чаще обычного подскакивало давление. - Да, вас трудно понять, гражданка Семенова. Так ты чего ж, не хочешь уходить? - обратилась она опять к воображаемой собеседнице. - А в чем дело? В чем дело, я интересуюсь?! Нельзя ли, чтобы и нам стало понятно?"
Причиной всплеска эмоций послужила экономическая учеба, проводимая Семеновой в бухгалтерии. Проходя мимо, Кира Феофановна услыхала, как та рассказывает о своей поездке в Краснобазарск, о том, как в выходные дни там центральная улица перекрывается для транспорта и на проезжую часть вывозят ларьки и палатки. И кстати, похвалилась купленными босоножками - дешевыми, но довольно приличными, если не сказать элегантными. Все это Кира Феофановна слушала, оставаясь за барьером из непроницаемого стекла, хотела уже идти дальше, как Семенова стала делиться соображениями про комбинат и ФРЦ. И получалось у нее, что ФРЦ - есть придаток совершенно ненужный, потому что занимается дублированием банковских операций, причем в худшем его варианте. И здесь, не выдержав, Кира Феофановна вмешалась, ничуть (к ее внутреннему неудовольствию) не смутив занимавшихся:
- Да как ты смеешь так рассуждать?! По-твоему, наверху совсем глупые болваны, не знают, что делают?
И завязалась довольно неприятная полемика-перепалка, которую Кира Феофановна прекратила тем, что топнула в раздражении ногой и удалилась в свой кабинет.
 Сбросив туфли, Кира Феофановна положила ноги на сиденье рядом стоящего стула, голову откинула на подголовник кресла.
- Не надо мне было вчера пить!.. Ладно, давай прежде успокойся, а потом уж пошевелим мозгами... Вот ну, а как было не пить?!
 Вчера она посетила родителей невесты своего старшего сына. Невеста! Черт возьми! Месяц уже как родила, а все невеста! Но не это, в общем, давило. Худо другое: сын отказывается от ребенка, а о невесте и слышать не хочет.
 Что делать, пошла мать на переговоры. Сели с родителями, стали обсуждать положение. Невеста - девчонка девчонкой, тоже из себя вся гордая: высунется из другой комнаты, крикнет: "Не хочу с ним жить! Видеть его не могу!" - и опять скроется. Так и подмывало бросить ей в ответ: "Нечего было подставляться тогда, телка!" Хорошо, отец ремень взял. После воспитания  и уговорили банку самогона.
 А еще вчера, кажется, магнитная буря бушевала.
 Пришла Кира Феофановна домой, а муж тут как тут, у порога встречает, с ним полаялась. Чуть сапогом его не стукнула, разуваясь.
 Второй уж год он на инвалидности, рак горла. Как начнет трубой трубить своей металлической, поневоле взбесишься. Еле-еле жив - ревновать вздумал!
 Меняются времена, меняются и роли. Раньше он ее поколачивал. Бывало, заявится выпивши, увидит, что она учебники читает, смахнет все со стола: "Жрать хочу!" В милиции работал, никого не боялся. Потом со службы-то попросили. Да с треском. И придавили бы, и сделали б козлом отпущения за общие махинации, не будь жена к тому времени и управляющим, и депутатом...
 Ладно, сам, но о детях своих (бог с ней, с женой) подумал бы! Куда там. И сыночки в батю пошли. Успели гонору набраться, пока тот в силе был. Теперь ослаб, и одернуть не может. Заткнись, батя, а то врежу! - и весь сказ. Так-то. Приходится самой воевать.
 В дверь постучали. Кира Феофановна не пошевелилась. Но мыслями вернулась к Семеновой.
 "Интересно, она действительно дура... или цену себе набивает?"
 - А может, она, в самом деле, на моё кресло нацелилась? Вот стерва так стерва!
 Нет, что-то тут не то. Поздно я раскусила эту блаженную: дала ей ход, теперь не остановишь... Остано-овим! Соплива еще! Как-нибудь, а... доживем до тихой гавани. И после что хотите, то и творите. Творцы! Хоть перестраивайте, хоть перекраивайте. А мы поглядим, мы понаблюдаем. Дерзайте, дерзайте. Только не раньше, чем мы вам дорожку уступим. Понятно? Вот так, мои дорогие. Мы все это уже видали, знаем! Может, Семенова идеалистка, а мы нет. Нас на мякине не проведешь.
 От волнения Кира Феофановна несколько раз кряду зевнула.
 - Да нет, это меня мнительность одолела. Не такая уж она и толкушка, чтобы не понять: легче пару годиков повременить, чем со мной связываться. Принципы? Какие там принципы. Головка слегка закружилась. А шлепнуть хорошенько, как следует, и образумится сразу. Но... но...
 Она вдруг подумала, что многое зависеть будет в предстоящей реорганизации от того, в чьи руки попадет областная власть. А у Семеновой в конторе - да и в управлении - есть, есть крепкие людишки. Как начнут перетасовывать!..
  Да, одна надежда на район... Надо, надо устроить ей невыносимую жизнь. Чтоб забыла, как выбирать. Ишь ты, курица, на куче зерна стоит и разгребает еще!..
 Вновь мысли ее перебили: на этот раз зазвонил внутренний телефон.
 - Ну, кто там?! - враждебно, ещё не донеся трубку до уха.
 - Кира Феофановна, - раздался испуганный голосок Дракоши.- К вам сын пришёл.
 - Как?! - похолодела Кира Феофановна: ей померещилось, что это старший - избил или даже убил невесту (С этих обормотов все станется!) и бежит к ней в поиске укрытия. - Какой сын?!
 - Ваш сын, Кира Феофановна, - еще с большим испугом проблеяла Дракоша. - Толик.
 Страх отпустил. И даже удивление возникло за ту дикую мысль. "Тьфу, старая кряква".
 - Пусть войдет, чего он там... Сейчас открою. А ты приходи следом, минут эдак через пять.
 Сын вплыл, будто бедный родственник, ломая в руках кожаную кепку. Кира Феофановна некоторое время разглядывала его молча, пытаясь проникнуть, нет ли за ним какого греха, что он так боязливо мнется?
- Ты чего, - спросила грубовато, - пришел-то?
- Забыла, что ль?
 Нет, это ей опять померещилось - ничего-то он не боится, просто на всякий случай паинькой прикидывается.
 - Забыла. Напомни.
 - За деньгами. Ты обещала.
 - Все-то я вам обещала. Сами-то вы когда ублажать меня будете? Где машину оставил?
 - Там, - сын махнул рукой за окно. - А что?
 - А то! Начальник твой звонил! Ждать себя заставляешь. Мотаешься где-то, сикушек развозишь!
- Ну да. Карбюратор барахлил.
- Карбюратор! Знаю я ваши карбюраторы. Вон полный гараж артистов. Что угодно сочинят, лишь бы на маршрут не ехать. И ты такой, макароны на уши вешаешь. Последний раз предупреждаю, понял?
- Понял, - вздохнул Толик. Он пересчитал деньги и стоял, не уходя.
-  Ну, чо еще?
- Не хватает.
- Как? Ты сказал пятьсот.
- Шестьсот.
- Врешь, я помню. - Кира Феофановна вынула из сумочки купюру, бросила её на стол.  - На! Но если на другое что истратишь!..
- Да понял я, понял, - отвечал сын от дверей  и уже совсем непочтительно.
Навстречу ему, точно в коридоре поджидала, - Санина.
- У-ох, - уже ей пожаловалась Кира Феофановна. - Сплошные стрессы. Ну как тут на пенсию уйдешь?! Ведь с голоду без меня помрут. Привыкли мать доить.
- Да, вы правы, Кира Феофановна. Моя старшая совсем от рук...
- Садись, побалакаем, - перебила Кира Феофановна. - Ну, какие слухи сверху?
 Александра Тимофеевна села, сложила руки на подоле, втянула губы в рот и стала похожа на старушку.
- Сверху? Да вроде ничего...
- Э-э-э, профсоюз называется. Там заговор зреет, а мы ушами хлопаем. Расслабились, благодушествуем.
Лицо Саниной покрылось белыми пятнами.
- Ты хоть знаешь, что в районе образуется комбинат?
- З-знаю.
- З-знаю, - передразнила Кира Феофановна. - А то, что при нем финансово-расчетный центр создается?
- Не знаю.
- А надо бы з-з-знать.
- Так у вас, Кира Феофановна, больше возможностей.
- Ну еще бы ты меня с собой равняла. А то, что в этот центр Семенову нашу родную прочат, знаешь? Тоже не знаешь?
- Так это же хорошо, Кира Фе...
- Было бы хорошо, если бы она туда собиралась.
- А она не?.. - У Александры Тимофеевны недоверчиво отвис подбородок.
- Вот именно.
- Не может быть!
- Но суть не в этом.
- А в чем? - Александра Тимофеевна уже подобралась и напоминала собачку в стойке.
- В том, что после реорганизации мне действительно оставят одного зама.
- Одного,- обреченно повторила Санина.
- Одного! И нечего впадать в мирихлюндию!
- А чего же делать?
- Рядовым экономистом пойдешь? Не хочется? Тогда думай головой. Картуз сошьют.
- Вы все смеетесь надо мной, Кира Феофановна. Как я тогда не хотела соглашаться в замы, но вы меня уговорили... А теперь чего ж мне делать. Одной мне не совладать.
- Да уж я вижу. Никаких бойцовских качеств. И что мне с вами делать? Ух и солнце сегодня! Припекает. Открой-ка окно, - и когда Санина пошла открывать, сделала новое распоряжение: - И шторы, шторы задерни. А компромат пора собирать.
Санина обернулась.
- Да-да, пора. Кандидатуры все равно в горсовете утверждать.
- Но за ней ничего нет.
- Да неужели?- Уже одно это выглядит сомнительным и неправдоподобным. Нужен повод для разговора, а в разговоре можно намекнуть на все что угодно. Кто она такая? От горшка два вершка, а уже нос задирает. Вот и посади ее на горшок и пустышку в зубы сунь.
- И все же мне одной не...
- Да что ты заладила! Разве я тебя оставляю? Думай, говорю. И на мелочи, на мелочи налегай. Да не забывай комментировать прилюдно. Общественное мнение - опять же вещь могучая. Что мы без него? А с ним на коне. Слухи-то, знаешь, как расползаются. Вот считай. Инкассаторы. Пятнадцать лбов. А что они понимают в наших финансах? Ничего ровным счетом. Гороховой из сбербанка рот зажать ничего не стоит. Из жилсоца, Ангелина,  наша должница: мы ее зама как-никак вместе съели. Главбух? Ну ей, Абрамкиной, лишь бы тявкать, только укажи на кого. Вот и направь, обработай. Пенсионеры - так они дённо и нощно в моем кабинете гужуются. То им колбаски достань, то водички небесной - мало ли в нашем хозяйстве прорех. Остальные  бараны. Да кому она нужна, Семенова? Кто за нее в драку полезет, ради чего? Дура она, наивняк. Благородных ищет. Да-да, кто там?
 В дверь заглянул инкассатор Ковин, он вымученно улыбнулся полными губами:
- Можно?
- Чего тебе?
- Поговорить хотел, - смутился вошедший бесцеремонностью обращения.
- О чем это?
Ковин замялся, поглядел на Санину, пригладил на затылке волосы:
- Я хотел бы… предпочёл  с глазу на глаз.
Александра Тимофеевна поднялась.
- Сиди, - распорядтилась Кира Феофановна, и - Ковину: - Слушай, давай в другой раз, сегодня как-то недосуг.
- Как скажете, - мгновенно покраснев, - ответил Ковин и, быстро повернувшись, вышел из кабинета.
- И обрати внимание, - прокомментировала его уход Кира Феофановна, - этот человек оскорбился до глубины души.
-  Что-нибудь просить приходил?
-  Так вот именно. Услужит на грош, а потом всю душу вынет. Вот и либеральничай после этого. Ладно, бог с ним. О чем мы? А, ну да. Значит, так, штудируй последние документы... и давай будем ловить эту Семенову. И не делай мне скучные глаза. Не таких акул гарпунили, а уж эту... Иди, иди с моих глаз долой, выпей валерьянки. Но помни: сама себя не защитишь, никто не пошевелится. Ступай.

Глава  9
Ковин вышел из банка и остановился на ступеньках подъезда.
- Так, - прошептал он, - чудеса в решете.
- Чего? - спросил постовой милиционер, задержавшийся на пороге подышать воздухом.
 - Да так, сам себе. Пойду пообедаю.
 И он пошел не торопясь, обдумывая давешнее общение с управляющим.
 Еще недавно они с Кирой Феофановной были в приятельских отношениях, а теперь чуть ли не подите вон. И это сразу ощутимо сказалось на отношении к нему начальника отдела инкассации, Дашкова. Ну не так, чтобы уж совсем тот к нему переменился, однако отгулы, что называется, прижал, чуть позже, говорит, используешь. А что ему позже, когда сейчас нужно. Вот и решил зайти по старой памяти к Кире Феофановне, и заодно постараться снять то возникшее - и глупое, в общем-то, - недоразумение... в сущности - от несдержанного языка, от пеp****тывания. И, кажется, забыть можно бы (и он-то как раз и поступил так), но другими отчего-то не забывается (или не хочется? Заинтересованность есть?), и обрастает всякой всячинкой, создавая тягостное напряжение с угрозой обернуться нервозом.
 Отгулы ж ему сейчас нужны позарез:  по дому кой-каких дел накопилось, и к матери съездить в деревню надобно - проведать и заодно сходить к знахарю, который пользует его с самого начала, как привязалась эта аллергия. Из-за болячки этой и с завода ушел, не выработав полтора года до двадцатипятилетнего стажа. Врачи категорично сказали: уходи, не то совсем горло посадишь. Советчики, молодчики, а помочь ничем не смогли. Хорошо, у матушки знакомец такой обнаружился - травками, примочками, пришёптыванием... И надо, стало быть, к нему поспеть до того, как начнется обострение.
 Зайду к ней после обеда,  думает Ковин про Гедемилову, хотя не хочется ему - уж больно неласково она обошлась с ним нынче. Может быть, ну ее к черту?!. Попросту взять больничный, да и смотаться в деревню по-тихому?
- Болтать надо меньше языком, вот что! - говорит себе Ковин уже вслух.- Сколько раз тебе говорил!?
 А началось все с квартиры. В их доме, пятиэтажном, кирпичном, где его выбрали зампредседателя домового комитета, высвобождалась квартира. А поскольку Кира Феофановна нуждается в информации подобного рода (обмолвилась как-то, уж и забылось, при каких обстоятельствах), ну и доложил-услужил. И естественно, когда дело выгорело и племянница Киры Феофановны, Нинель, въехала в эту квартиру, его, Ковина, пригласили на новоселье. Ну а там под  водочку да под закусочку разговор за разговором, как без этого. И поведал он  с дуру-то, с пьяни  про свой семейный интим. Дочка-то, мол, замуж вышла, который уж год, а не родит. Проверялась у врачей, говорят: здорова. Выходит, в мужике дело. На этой почве и трещины образуются психологического свойства. Затем как-то разговор на машины переметнулся. Хорошо бы, дескать, машину приобрести. Для молодых. Кой-какие деньжата есть, да кум с кумой подкинут. Машина - та же дитя, милуй его, обхаживай, все меньше времени зенки по сторонам пялить. Да и цены, болтают, скоро опять вверх полезут, не угнаться. Правда, другие (например, Кира Феофановна со своей замшей, Саниной) иначе восприняли: машина, мол, как раз благоприятствует на сторону глядеть: на квартире у кого не очень и встретишься, а в лесок сгонять - раз плюнуть. Дочка ведь тоже, небось, на права собирается сдавать? Пусть лучше друг дружке изменяют потихоньку, лишь бы дома гладко было, да?..
 Такие вот пьяненькие разговоры. Что всерьез, что в шутку  и не разберешь. И Кира Феофановна, знать, тоже под хорошей мухой, возьми да брякни: я тебе машину, раз такое щепетильное дело, без очереди организую, у меня связи. Ты мне услугу оказал - вовремя информацию принёс, - вот и я тебе услужу. Не тужи, батя, будет и у твоей дочурки утеха. Никто её за язык не тянул, никто и хватать за язычок этот не собирался. Сказала и сказала. Не то чтобы Ковин мимо ушей пропустил, а попросту большого значения не придал, поскольку уже и про свою болтовню пожалел, и напоминать, значит, ни о чём и никому не собирался. Ан вышло по-другому. Незабывчивой оказалась сама Кира Феофановна. Машину, конечно, достать она не смогла. И это, пожалуй, скорее всего, уязвило её болезненное самолюбие - беспомощность в глазах подчинённых, а не то, что обещание не исполнила. И стала она подчеркивать своё пренебрежение к Ковину. Может, он и ошибался на этот счет, но именно с этого времени началось это подчеркивание. А тут еще, как на зло, не совсем гладко с той квартирой обошлось, на обман пошли Кира Феофановна с Нинель - кстати, сам-то Ковин об этом узнал многим позже некоторых, - вместо дочери в документы записали сына, что, собственно, и позволило заполучить квартиру. Обман этот обнаружился как раз в тот момент, когда Нинель из банка переходила в исполком, зампредседателя, и был, разумеется, шумок. А шумок этот при борьбе за власть  дорогого стоит. И почему-то за этот шумок стали коситься на Ковина, хотя не он тому причиной, просто, значит, выгодно было на него кивнуть - вот ему машину обещали да не достали, и он посетовал-де, разнёс, разболтал. И с тех пор Нинель демонстративно не здоровается с ним. И выяснились давно обстоятельства так называемой утечки информации и человек, который эту информацию использовал  (работал этот человек раньше в банке, поругался с Гедемиловой, ушел года три назад в другую организацию, и отомстил-таки),  а косятся до сих пор на Ковина.
 Вот и подумаешь в следующий раз насчёт услуги какой - оказывать или воздержаться.

Глава 10
Нинель увидела Зину в универмаге, и первым ее побуждением было - подойти: месяца полтора-два уже не виделись. Так-то Зина приходила и домой к ней - и когда Нинель находилась в декретном, а после  на девочку посмотреть, да и просто поболтать, обсудить всякие разности, слухи... Ага, вот, пожалуй, когда возникла натянутость. Зина спросила: как ей на новом месте? И она ответила, что неважно...
 Промедлила - и Зина, не заметив в толпе бывшую подружку, уже поднималась на второй этаж. Нинель вышла на улицу и вместо того, чтобы идти на базар, как собиралась, повернула по направлению к дому.
 А когда-то ведь были настоящими подругами. Были... когда же перестали? "О чем это я, зачем?" - подумала Нинель и поглядела по сторонам, желая отвлечься. Но, очевидно, от желания ничего не зависело. Явилась её величество необходимость. Необходимость разобраться. Ближайшая перспектива требовала осмысленных поступков, выбора. Без этого,  она уже знала по опыту,  не обойтись, иначе на ходу придётся, впопыхах принимать решения, а это сопряжено с сомнениями, метаниями, то есть лишней тратой энергии, нервов...
"А вообще-то, были мы подругами?"
 И задав себе этот  исходный, как ей представилось, вопрос, она сосредоточилась на ответе, перестав замечать проявлений улицы.
 Сблизились они сразу, как Нинель пришла на работу в банк, по протекции своей тетки Киры Феофановны, работавшей в ту пору начальником планового отдела. Было это году в семьдесят четвёртом. Да, Зина только что после института по распределению, а Нинель в тот же год поступила в институт на заочное. Обеим по двадцать с небольшим, обе еще не помышляли ни о карьере, ни о возможных разногласиях. Девчонки же, помыслы о женихах, о семейных делах, остальное отодвигалось в отдаленное будущее... Нинель была строптива, в отношении тетки своей не особенно-то благодарна и безропотна. Зине даже приходилось её урезонивать. И вот полтора десятка лет минуло, и будущий месяц представляется теперь куда продолжительней... Пример, как говорится, из теории относительности.
 С чего же началось охлаждение? Если, конечно, всё-таки иметь в виду некий период дружбы. С Миши?
 Почему он тогда выбрал Зину, а не её? Он, молодой инженер, с тракторного завода, заходил в их отдел и поначалу тушевался, со всеми старался быть приветливым, никого не выделял. Все девчата (а их в отделе, кроме Нинель и Зины, было ещё четверо) смеялись: "Клиент зреет. Клиент скоро должен созреть. Клиент..." Короче, известная интрига в развитии. И наконец, Миша созрел. В один из более-менее спокойных дней он явился особенно напряженным и, остановясь у Зининого стола, деревянным голосом произнёс, что купил билеты в кино.
 - И что? - подняла Зина на него глаза, и всем было видно, каких усилий стоит ей не рассмеяться.
 Но разве Нинель ждала, что Миша подойдет к ней? Стало быть, надеялась, только не признавалась себе. А тут почувствовала уязвлённость... А не выдумывает ли она это задним числом?.. Да-да, постойте-ка, правильно, уже после своего первого замужества, она вдруг… нет, не вдруг, это Кира Феофановна кивнула на Мишу (за каким-то праздничным застольем): "Вон тебе какого мужика-то надо бы". Опять погоди-ка, не за столом это случилось, на пикнике, в заливе. В волейбол играли, плескались, шалили. И Миша (в шутку, конечно) возьми да и скажи: "Эх, как же это, Нинуль, промахнулся я! Мне надо было тебя выбирать. Ишь ты какой красавицей обернулась..."
 А она и вправду после первых родов пополнела, превратясь из угловатого подростка-страшка в привлекательную по всем статьям женщину.
 Ну, сказал и сказал, подумаешь. Можно расценить и как расхожий комплимент, если б семейная жизнь её удовлетворяла. А тут как-то и подумалось, что вышла она за Николая как бы в отместку... Кому в отместку? Не важно. В отместку и всё. А потому и не может у нее с Николаем быть счастья. Кто он? Шофер. И все его разговоры об одном - о машине, о карбюраторе, о других запчастях. Да выпивки, да скандалы. О комплиментах и не заикайся. Из своей-то семьи мечтала уйти по причинам... А по каким причинам? Родители инвалиды, постоянное безденежье, никакого комфорта, не говоря уже об какой-то там эстетике. К тому ж, младшую дочь любили в ущерб старшей, то есть в ущерб ей, Нинель...
 А Николай, он, что ж, все старания жены - вырваться из привычного круга в некую более светлую ипостась - расценивал как бабью блажь, даже пытался выбить при помощи кулаков. И родня с его стороны скандальная попалась, домостроевского, что ли, склада. Чуть что  -сыну совет: приструнить женушку. Он, глупый, и старался. А потом эти его дружки... они ж его и пырнули финкой. Но в том-то и дело, что разводиться Нинель решила до этого случая. Тут же просто не захотела разыгрывать из себя святошу. Выживет - не выживет, какая разница!.. Вернее, хотела не разыгрывать, а пришлось, не смогла...
 Выжил. Вроде слегка остепенился. Но за те несколько месяцев посещений больницы она убедилась: не любит его, лишь терпит, и ничего больше. И то, что он выкорабкался, расценила скорее как свою неудачу... неудачу в своем освобождении. Он ещё не выписался из больницы, а она уже подала на развод. Может быть, следовало подождать  из тактических соображений,  пока он домой вернётся, чтобы всеми позабылось, в каком он критическом находился положении, но сил не осталось у нее. Как представила себя с ним в постели, так... И понятно, начались пересуды: она и не человек вовсе, муж при смерти, она же хвостом вертит. Известные передержки, натяжки - сплетни есть сплетни. Начались изматывающие торги из-за дочери. Одно наслаивалось на другое, и так через пень колоду катилось и ехало долго-предолго... Тогда-то Кира Феофановна,  если быть точными, и сказала: "Тебе бы мужика вроде Миши. Учись у Зинки. Она о благородстве не помышляла. Да и правильно. О каком таком благородстве рассуждать в этаких делах да в наш век..." Так что можно, наверное, считать: надлом наметился именно в тот период. Внешне это, естественно, не проявлялось. Тем более, Зину назначили уже начальником отдела, и Нинель находилась в её подчинении.
 Как-нибудь притесняла ее Зина? Да нет, конечно. Она и не могла притеснять - Кира Феофановна также поднялась по иерархической лесенке, заместителем управляющего стала. Однако мысль, что Зина (этот самородочек с периферии, по распределению попавшей к ним) стоит у Нинель на дороге, обозначалась отчётливо. И желание взять реванш, пусть не в семейной жизни, но в служебной, постепенно, не без участия тетки, сформировалось. К этому времени Нинель закончила институт и её, опять же не без стараний Киры Феофановны, восседавшей уже в кресле управляющего, перевели в сельхозотдел, и вскоре назначили заместителем по сельскому хозяйству. Этот стремительный прыжок в карьере не мог не вызвать разговоров. Подозревалось, что застолья с областным руководством сыграли свою роль. Но заботило это лишь Киру Феофановну, исполнявшую функции менеджера, Нинель же была обращена мыслями к Зине. Ей хотелось, чтоб та завидовала. Как же на самом деле относилась Зинаида к происходящему, могла только догадываться: доверительность к тому моменту меж ними сошла на нет.
 Зато теперь Нинель могла позволить себе выражать по отношению к бывшей подруге нечто вроде снисходительности. Она не собиралась подчеркивать своё превосходство, отнюдь нет, достаточно того, что подруга переводилась в ранг подчиненного. Не нравится? Ваши трудности, ищите другую среду обитания. Вольному воля... А только из чувства благородства или там мифической справедливости она более не намерена никому уступать. Ни в чём. Тем более Зинаиде. Почему тем более? А пусть это будет некоей тайной. Для коллектива. Когда есть тайна, многие поступки можно не объяснять. Так сказать из соображений тактики. Мы-де знаем за Семеновой кое-что, но из врожденного чувства порядочности промолчим. Сами догадывайтесь. Ну а фигура умолчания многолика, воображение людское  безгранично. У Нинель как-то даже пытались намеком выведать: не входит ли в её планы отбить у Зин Палны мужа? Как сладко в таких случаях, усмехнувшись, отмолчаться.
 Был период, когда подруги могли обрести прежнюю теплоту отношений: человека,  из-за которого они якобы разошлись, не стало. Но и тут, надо заметить, Зина проявила себя гордячкой, не снизошла так сказать. Ей, видите ли, не понадобилось сочувствие, ей, видите ли, трудно было попросить у администрации о материальной помощи на похороны мужа. И вообще, слишком уж независимо она вела себя последнее время, если не сказать  вызывающе. Плохо, когда у человека отсутствует чувство меры. Ведь есть же элементарное понятие  субординация. Никто тебя за это не осудит и всяк поймёт:  прояви только лояльность, хотя бы внешнюю. К чему строптивость? К чему этакое подчеркнутое... нет, этакое чересчур естественное личное достоинство? Смешно, право, и наблюдать-то. И вроде не глупа. К чему эта оппозиционность?.. Скажете, сами слишком мнительны? Ну нет, не одна она замечала, та же, к примеру, Санина...
 Нинель незаметно для себя вышла к дому Зины. В некоторой растерянности, недоумении даже остановилась напротив телефонной будки, для вида порылась в сумочке. Зайти? Зачем? Так просто. Ходили ж они раньше друг к другу без каких-либо особых причин. И всегда находились темы для разговоров.
 Ах, к чему лукавить: не для перемирия хочется ей зайти, под видом перемирия выведать её планы. Глупости, не проведёшь. Да и что это за суетливость, сударыня?.. Нинель усмехнулась и пошла мимо знакомого подъезда. Нет её дома все равно, по универмагу ещё, небось, шляется. И потом, какие бы планы ни были у неё, не ей, Семеновой, решать. Кто ближе теперь к власти, тот и будет в выигрыше. Неужели ей, в недавнем прошлом, заместителю исполкома, предпочтут какую-то Зин Палну?..
Чудно, чудно, а впрочем... и мы, оказывается, из гордых. Эк любопытно устроены люди: не мо-огут, не могут они забыть прошлых расхождений и вновь сойтись по-дружески, по внутреннему побуждению. По внутреннему? А есть ли оно, внутреннее, а не внешне-показное? На самом деле? Нет ли здесь опять лукавства? Ну отчего же так-то сразу?.. Не только же у Зины невзгоды были... могли бы и посочувствовать друг другу. Ладно, чего уж, былого, как говорится, не вернуть.
"…И что сказать, и что сказать - устроены так люди: желают знать, желают знать, желают знать, что будет…"
Нинель даже споткнулась - от совпадения собственных мыслей с уличным аккомпанементом. И это прозаичное мелкое происшествие (да и происшествием не назовёшь, попросту - парень навстречу с магнитофоном) вернуло её с философских круч в суетную обыденность. Она вспомнила, с чего завелась. Все же просто: в ближайшее время ей придется позаботиться относительно своей службы. Лучший вариант - вернуться в банк. Но там назревают события. И не исключена вероятность противоборства именно с Семёновой.
Вот, если без обиняков, что тревожило. А поскольку, по трезвому размышлению, полюбовно с Зинаидой никаких шансов договориться нет, придется предпринимать шаги... Да ладно, нечего вперед заскакивать. Одно только нужно помнить твердо: Семенова не станет считаться с интересами Нинель. Стало быть, и Нинель бессмысленно особо миндальничать. Либо с этими, либо с теми. Это, конечно, не означает, что всякую дипломатию по боку. Отнюдь. Но если сила окажется не на стороне Семёновой, пусть извинит...
 Да-да, действительно, не резон ударяться в конкретику. Это, в конце концов, способно и помешать сориентироваться в дальнейшем. На поле брани…
 Дома разгорелся скандал. Нинель еще за дверью услыхала голос Дашки. Она кричала отчиму:
- Забирай свою замарашку и уматывай! Тоже мне мужик - приполз на всё готовенькое!
- Дарья! - рявкнула Нинель с порога. - Прекрати немедленно! Соплячка! Развыступалась! Кто б тебя спрашивал!
 Иван стоял у балконной двери с маленькой Авроркой на руках и, прищурясь, с любопытством глядел на раскрасневшуюся падчерицу.
- Ты слышала, что тебе сказано?! - Нинель схватила подбоченившуюся дочь за ухо. - Ты первая вылетишь отсюда, если не покончишь со своими дурацкими выходками!
- Не надо, - сказал Иван.
- Нечего меня защищать! - Дашка так и не убрала рук с бёдер, рискуя остаться без уха. - Ты мне никто! - И тут же от боли заблажив, вывернулась из материных рук и метнулась из комнаты, на ходу сорвала в прихожей с вешалки плащ и, выскочив на лестничную площадку, шарахнула дверью.
- Зря ты её за ухо… она уже невеста.
- Пусть... прочувствует.
- Т-к... к бабке с дедкой сейчас помчится жаловаться.
- Пусть... м-мчится.
Нинель погладила щёчки маленькой дочурки и, поцеловав её в диатезный лобик, прошла в маленькую комнату и легла на диван.
 Ей ни о чём не хотелось думать, так как всё уже давно было передумано по нескольку раз. Хотелось просто лежать, смотреть на окно, на гардину, на подоконник с кактусом... просто созерцать и ничего ни с чем не сопрягать. Но внутри зрело, начинало саднить, овеществляться сожаление неизвестно о чём, обида неизвестно на что... А следом невесть откуда, непрошенно - вопросы, вопросы, вопросы... Вся жизнь как-то не так шла - отчего? Кому претензии предъявлять? Людям? Богу? Кому?..
 Вот, скажем, был период. Казалось, что есть человек, который если и не во всём, то в чём-то был виновен перед ней. Это... Зина. Не будь её - всё, может быть, сложилось бы у Нинель иначе... Почему сейчас уже так не думается? Что - иллюзия чьей-то виновности? Да или нет?
 Был другой период: мнилось, стоит достичь высот по служебной лестнице и всё наладится, само собой устроится, урегулируется. И что же? Из заместителей управляющего банком  в заместители предисполкома. Кому-то об этом мечтать и мечтать. Она же уяснила одно - эффект горизонта. Ты к нему - он от тебя. Банально? Банально. Как и многое другое.
 Тогда вновь о замужестве возмечтала. Да не о ком-нибудь - о Кирилле Емельяновиче, предисполкома. Поблазнилось: неспроста он приблизил ее к себе. И опять иллюзия. И с какой, интересно, стати втемяшилось ей, что он бросит семью? Даже непонятно теперь ей тогдашняя наивность. Любовницей - да, но не женой ведь...
 И здесь Иван подвернулся. Наконец-то все наладится, подумалось. Боже мой, боже мой, боже мой... какой неистребимый (фамильный, должно быть) наив. Нет, она не пожалела, что сошлась с ним. Но зачем, зачем она опять себя расслабила, разнежила ожиданием манны небесной? Откуда в ней эта легкомысленность - обманываться? Не тешилась бы - и никаких разочарований. Спокойнее, хладнокровнее воспринимала бы все удары.
 Как забеременила, Кирилл Емельянович поспешил убрать ее из исполкома (Мне нужен полноценный работник. Что ж, по-своему, он прав). Пристроил начальником вычислительного центра. А там её ждали - здрасте, наслышаны, наслышаны, надолго ли к нам, или только на декретный срок? Да и ничего она не понимала в новой работе. Специфика другая, техника всякая, восприятие уж не то, не схватывает, не зажигается любопытством... Так что надо уходить, пока... Куда?  вот один из вопросов.
 Иван... с ним ей хорошо. Но и за ним тянется хвост всяческих осложнений. Потому ли, что неудачник по натуре, потому ли, что есть в нём авантюрное начало. То и дело загорается какой-то идеей, втравливает в неё всех без разбора, кого удается, короче, потом что-то не сходится, где-то сам поостынет, и начинается канитель... До сих пор, кстати, не зарегистрировались. Иначе дом в деревне (хороша будет дача и близко) от его бабки не позволят оформить на себя. А почему, кстати? Ерунда какая-то!.. Впрочем, сама же недавно соблюдала всяческие инструкции, не особенно в них вдаваясь. А сколько хлопот с этим домом: ремонт затеяли, материалы нужны, деньги... А Кирилл Емельяныч помочь не хочет. Мстит? За что же? Боится?.. Да, смутное время, можно погореть на мелочи. И всё же мог бы как-нибудь посодействовать.
 Дашка еще тут - ни в какую Ивана не признает. Разумеется, это родня по первому мужу настраивает. Вшёптывает ей в уши: мамка твоя у дяди Ивана третья (двум предыдущим алименты платит), значит и четвертая возможна... пусть к твоему папке возвращается. Что за ерунда!
 А маленькая Аврорка? Только в материнском паспорте записана... Ей, конечно, пока всё равно. Другим зато нет, не всё равно. Дашка опять же признавать не желает. (У, говнюшка!).
 Ну, всё, хватит, довольно, все уладится, утрясется. Не надо распускаться только. У других и запутанней бывает. И ничего, живут.
 В комнату заглянул Иван:
- Аврорку пора кормить.
- Неси.
Он принёс дочь, присел рядом на стул, глядя, как ребенок ищет сосок.
- Знаешь, - сказал, - надо мне к матери съездить.
- Когда?
- Завтра.
- Значит, я опять на выходные одна?
 Она знала, что поедет он не к матери, а к дочери своей средней (суббота - условленный день). И он знал, что для Нинель это не секрет. Так было проще: одно обозначать через другое - не столь болезненно.
- Как у тебя на работе?
- По-прежнему.
 И у него складывалось на службе не лучшим образом. Он предпочитал отмалчиваться, да только какая разница - знать или не знать: денег катастрофически не хватало. Стороной она узнала, что он ведёт переговоры с одним кооперативом. Её саму тоже звали кое-куда по совместительству, но им нужен был не столько бухгалтер, сколько человек, вхожий в банк... Ну да пока время терпит.

Глава 11
 Зина Павловна свернула в парк и невольно остановилась: асфальтовая дорожка залита тонким слоём дождевой воды и в лиловых сумерках представилась бездонной речной глубью. Да ещё кленовые листья, точно облака с пурпурным отблеском заката плыли...
 Поймав себя на том, что ей боязно шагнуть дальше, не убедившись в надежности дороги, Зина Павловна не без усмешки, но и не без некоторого замешательства подумала: "А и правда  психом делаюсь... Скорей бы уж определиться куда-нибудь".
 Сегодня в банк приходил врач из психиатрической больницы - оформить ссуду на строительство дачного домика. Им занималась Полина и довольно-таки некорректно - на грани грубости. С ней это случается, особенно в последнее время. Пришлось вызвать в соседний кабинет, сделать внушение. Чуть позже, поднимаясь со второго этажа на третий, увидела этого врача сидящим в коридоре за журнальным столиком в кресле. И в мыслях не держала она с кем-то говорить о своем самочувствии, но вдруг, сразу решившись, присела в кресло напротив.
- Извините, хотела вас спросить...
- Да-да, пожалуйста, - лицо у дяденьки хотя усталое, но внимательно-доброжелательное. И Зина Павловна рассказала, что в последние неделю-полторы у неё случаются головные спазмы. Внимательно выслушав и затем расспросив о периодичности, он призадумался.
- Да, это наша болезнь, - проговорил наконец, выделил тоном наша. Зина Павловна рассмеялась неожиданно для себя:
- Ну, спасибо, успокоили. Когда с ума буду сходить, к вам приду неприменно.
-Да нет, вам до этого далеко, - серьезным тоном возразил врач. - И потом, если вы человек сильный, то и вообще ничего страшного. Зная, чем болен и как бороться, нетрудно справиться. Вы, я вижу, справитесь. Справитесь, - повторил твердо и заглянул в глаза. - А кто слаб, тот к нам всё равно попадает. И после этого так и скользит. Другие болячки на нервной почве привязываются. Ну а вы... коль не боитесь обсуждать свои проблемы… значит, человек вы сильный, здравомыслящий, умеющий внушить себе... Я выпишу вам таблетки, конечно, но главное  в себе самом найти ресурсы, разобраться в ситуации, выработать приёмы поведения, методы защиты, что ли... Понимаете?
 Психиатр перевернул на коленях визитку, отщелкнул кнопку кармашка, извлек рецептурный бланк. Наблюдая, как он пишет  каждую буковку отдельно, причём начиная выводить её быстро, а затем как бы спотыкаясь и заканчивая уже совсем неуверенно,  Зина Павловна мысленно сыронизировала: "Э, брат  эскулап, да ты сам не псих ли?"
 Дома Зина Павловна, посмеиваясь рассказала матери про спонтанную консультацию, на что Елена Сидоровна откликнулась не сразу, сперва докрутила нитку из клубка, воткнула спицу в вязание, и только после этого, облокотившись, задумчиво воззрилась на дочь:
- Интересное совпадение. Как раз сегодня я прочла в газете: врач из Армении пропагандирует свой метод саморегуляции. Тебе этому методу научиться было бы кстати.
- Не верю я, ма, во все эти методы... У них там в республиках войны гражданские, а они нас успокаивать едут.
- Почему? Шарлатанов, конечно, хватает. Но на меня впечатление произвело.
- Сейчас все ходят под каким-нибудь впечатлением. Ты попросту не исключение. Шоковую терапию потому что на шкуре своей ощущают…
- Но он, сам говорит, ничего не изобрёл нового. Этим методом пользовались и две тысячи лет назад. Только  вот именно - метод основан на вере в собственные возможности. Это даже не аутотренинг. Это достижение такого состояния, когда ты не мешаешь своей внутренней аптеке врачевать себя.
- Всё равно  не верю - очередная дутая сенсация.
- А между тем, дочь, метод сей уже опробован в клинике Федорова. Не прибегая ни к каким обезболивающим средствам, сделаны десятки операций. Представляешь? Пациент себе сам говорит, что не ощущает боли - и не ощущает! Сказал: у меня хорошее самочувствие, хорошее настроение, досчитал до пяти - и у него на самом деле всё хорошо, прекрасная маркиза. И тонус на уровне. Он даже способен вызвать в себе приятные впечатления многолетней давности. И что особенно важно - он не может заказать для себя ничего вредящего. А ещё - это способность в любой ситуации, даже если ты находишься среди врагов, обрести посредством этого метода совершенное спокойствие и высокую работоспособность. Представляешь, тебя хотят выбить из равновесия, вывести, что называется, из строя, а ты им: нате - кукиш, бац-бац (пользуясь терминологией моего горячо любимого внука) и выдала чётко сформулированные аргументы... Разве плохо?
- Эх, мамуля, да где же ты была со своей методой раньше, как бы мне это сегодня помогло.
- А что такое?
- Попозже, ма. Я очень устала.
И хотя Зина Павловна не придала значения разговору с матерью о методе, всё же, когда Елена Сидоровна с внуком уселись перед телевизором, ушла в другую комнату и, не зажигая свет, легла на неразобранную кровать. Задачу она себе не формулировала (как, по словам матери, учил врач), просто расслабилась и почувствовала: мышцам лица сделалось легко Подумала: "Это оттого, что я весь день носила маску". И вдруг ощутила, что летит по длинному-предлинному, прямо нескончаемому туннелю и скорость увеличивается, увеличивается... Ей сделалось страшно. Скорость тут же стала уменьшаться, и уменьшалась до тех пор, пока тело совсем не зависло и не стало покачиваться, как в люльке. И едва страх исчез окончательно, полёт возобновился. Однако опять, чуть скорость достигла грани, за которой начинал охватывать страх, вновь срабатывал тормоз и полёт прекращался, и она, покачиваясь, зависала в невесомом состоянии. И так несколько раз, пока не убедилась, что способна управлять полётом, и страх отступил. При этом она слышала, как в соседней комнате разговаривали. Затем сын вошел в комнату и что-то спросил. Она встрепенулась, поднялась. И приятно поразилась:  тело и мозг её были бодрыми, отдохнувшими.
Ну вот, - мелькнула странная мысль, - теперь мне и в самом деле осталось одно:  во всём спокойно разобраться и, набравшись терпения, ждать исхода...
- А я летала, - сказала она матери, - по твоему рецепту.
- Летала? - заинтересовался сын.- Правда, что ль? А как?
- Спроси у бабушки, она тебе лучше объяснит, потому как специалист в этом вопросе.
 
- Ну, ты готова слушать? - обращалась минут через двадцать Зина Павловна к матери, когда сын ушёл проводить эксперимент, то есть спать.
 Елена Сидоровна приглушила телевизор и развернула коляску в сторону сидящей на диване дочери.
  С утра Полина заходила к Дракоше,  та сочиняла объявление: для нее это  д е л о - даже язык высунула от старания. Про второй вопрос прохмыкала: "О персоналке? Ну, это на пять минуток".
Ой, что тебе тучи сгущаются, знаешь. С каждой минутой становится страшнее. И в контору позвонить не могу себя заставить, хотя они сами интересовались, как развиваются события, и обещали приехать. Да ещё напротив ревизор сидит, позавчера появился, физиономия постная, брезгливая. Неприятная какая-то и даже зловещая личность. По сведениям, работал управляющим одного из отделений и коллектив написал категорическое письмо, что не желает более терпеть такого человека... Подробности выяснить недосуг и неохота. Так что, может, и враньё. Да, приехал он не по делам сельского хозяйства, но Карлуша почему-то посадила его напротив меня. А вчера притащила из своего сада сетку яблок. И, ты бы видела, как он расшаркивался, чуть ли не в пояс кланялся. Нет, я не способна, видимо, понимать таких людей. Неприятно. Да в это время года яблоки на базаре по пятачку. Вон спустись по улице на площадь и - на выбор. И, главное, меня не стесняются. При мне все происходит. Карлуша пересыпает в подставленный портфель, и на лице победное выражение покупателя. Нет, почему они меня не опасаются? Потому что мелочь? Да они и в другом чём не очень-то церемонятся. Нет, ну почему?
 Пошла к кураторше Грешневой. Я хотя к ней и записалась на приём, но совсем заколебалась: идти - не идти? Причём, вчера еще так рассудила: если не запишусь, то завтра ни за что... А тут глянула на часы - надоело мне Карлушино-ревизорское мельтешенье наблюдать - иду! Увидела Грешнева меня, навстречу, как полагается, из-за стола: Что так официально? Изложила я ей суть. Поизучала она меня через свои модные очечки: "Ну,  говорит,  конечно, это собрание должно решать... Хотя, знаете, что за руководитель без выговора". Улавливаешь логику? Ладно, человек я воспитанный, даже чрезмерно, поэтому перевожу разговор на комбинат. "Может быть,  говорит она мне и по этому вопросу,  вы и правы, Зин Пална, но пока ваше мнение не совпадает... И вообще, зря вы тянете с переходом в ФРЦ".
 И вернулась я восвояси ни с чем. Разве что с ещё большей убеждённостью: обложили меня со всех-то сторон. Но ты знаешь мой характер бараний: трясусь мелкой дрожью, но упираюсь до последнего.
 А мои девки и парни из отдела с утра точно наскипидаренные. Эммочка мне опять успокоительных пилюль принесла. "О! - лепечет и пальчиками в щепотках шур-шур. - Зин Пална, вы только не нервничайте - мы с вами". А собрание закрытое, никого из них не пущают. Боря так вообще: "Зин Пална, - гудит басом, - давайте мы по лестнице с транспарантами будем фланировать: Свободу Семеновой! Руки прочь от Зины Палны! Нет  произволу!" Короче, веселимся, кто как может. Я дребезжать-то дребезжу, но прежней пугливости и в помине не осталось. А, думаю, горите вы ярким пламенем! И разведка моя работает лучше, чем на рабочих местах. Полина доносит: председателем собрания решили избрать Дарью. Ну, помнишь, лет триста назад она работала на моем месте, еще до Нинель, до Серафимы, в бытность управляющим Андрон Филиппыча. А она, Дарья, в последнее время совсем постарела, сдала, что-то в семейном плане у неё не в порядке, дочка опять не замужем... словом, она и раньше попивала, а сейчас и тем более, почти каждый день с похмелья. Мне девчонки смеются: шагай на перехват - успех достанется тому, кто первым ее опохмелит.
 А почти перед самым началом собрания приехали из конторы Овсюков и Мушко. В этот момент Дракоша принесла ревизору цыплят и укладывала их в холодильник. Увидела гостей, все кинула и - бегом к Карлуше. Я же от радости вскрикнула даже: "Ой, мужики приехали меня защищать!" И тут ревизор скривил губы и чуть слышно бурчит: Раньше надо было защищать - в конторе, а не здесь. Значит, обо мне там были какие-то дебаты. И мои защитники, получается, там вели себя скромно? Так понимать? Но это пусть. Важно, все-таки приехали. Я, собственно, только сейчас, тебе рассказывая, начинаю выстраивать всё своим чередом... Бориска мой, экономист-дипломат, сообщил очередную информацию: Карлуша встретила Овсюкова с Мушко на лестнице и даже рот раскрыла. Вы... вы...  говорит,  зачем здесь? Незачем вам было приезжать, все уже решено и согласовано!.. И на первый вопрос собрания даже не пустила их. Да, самым натуральным образом, захлопнула перед ними дверь, перед носом. И это объяснимо: первый вопрос  готовили как прикрытие, и естественно, им не хотелось, чтобы специалисты со стороны поправляли: каковы же задачи банка в свете очередных решений... Овсюков потом, когда уже меня обсуждали, этак мимоходом будто заметил (это он умеет - поклонится, ручки разведёт и ласковым голосом: "Странно, что собрание не соблаговолило пригласить нас на первый вопрос - всё же мы представители вышестоящей организации и могли бы вам что-то посоветовать... Или у вас всё решает администрация?"
 Председателем, как уже сказала, избрали Дарью, а секретарем - Серафиму. Ну, если последняя посапывает в две дырочки и пририсовывает буковку к буковке, как ей предписывают и нашептывают, то Дарья  человек непредсказуемый. Сначала она была за меня: "Один раз наказали и хватит!" Но Карлуша на неё зашипела, и она икнула, кашлянула, глаза вытаращила и - понесла в обратную сторону. Но я даже не знаю, ругать её за это или благодарить, потому что этот её флюгерный финт обратил на себя общее внимание, и все, значит, непосвещённые тут же навострили ушки: чего-то здесь не то. И кругом начинает накаляться атмосфера. Меня же вдруг трясучка одолела... А Карлуша, почуяв брожение, сразу предложила голосовать: чего, мол, тут разбираться. И, знаешь - неожиданно так - инкассаторы заволновались. На них-то у меня совсем никакой надежды не было: скажи им, что я такая-сякая по причине того, что допустила безлимитную задолженность аж в пять триллионов и они, не представляя, что це такое, скажут: ого! Цифра! А тут, слышу (обыкновенно они сидят в задних рядах своей компанией), загудели. Ровным таким гулом. И Ковин - вообще-то, на мой взгляд, он не особенно серьезный малый, и с Карлушей всегда был заодно, а тут: "Растолкуйте нам хоть суть дела. А то ерунда получается: голосуйте, а за что? Этак мы любого человека закопаем. И начало-ось! Карлуша завизжала (очевидно, нервы у неё тоже на пределе), Дракоша завопила, Дарьюшка таращится во все стороны, не поймет, за кого ей и с кем, и что предпринимать следует. В эту свару Абрамкина вплела свой пронзительный голосок (я сама не видела - не слышала, но после мне сказали); Карлуша ей: "Ты-то чего молчишь!?", - как выскочит, как выпрыгнет: "Проверять надо проводки!" А о том, что в этот день меня попросту не было в банке, и не вспомнили. И тогда слово взял наш бывший управляющий, Андрон: "Можно подумать, - обернулся он к Абрамкиной и выразительно пожал плечами, - что не вы главный бухгалтер, и не ваши подчиненные делают проводки".
 А рядом со мной сидела женщина из кассы  я её мало знаю, недавно к нам устроилась,  она и шепчет мне: "Да успокойся, чего т". А у меня, действительно, видок, наверное... ни рук, ни ног не чую, во рту пересохло, глаза щиплет, головой ширь-ширь  то на одного, то на другого: перебранка, что тебе на вокзале у касс. Ну ладно, подробнее я тебе после расскажу, а то сейчас перед сном раскалюсь, буду маяться...
 В завершение слово попросили представители конторы. Мушко осведомил о мнении конторы, а именно: наказывать меня дважды резона нет, поскольку ошибка, по существу, лежит на совести конторы, вполне достаточно административного взыскания за то, что мы не подстраховали. Затем Овсюков: "Мы представители двух отделов, с которыми кон- тактирует Семенова, очень высокого мнения о ней как о специалисте... результаты в работе хорошие..." и т.д. Одним словом, даже предупреждение нужно рассматривать в пpофи- лактическом смысле... Стали голосовать. За выговор члены бюро и... эта дама из кассы, которая, помнишь, меня успокаивала. Главное, сидит рядом, поглядела на меня хитро и: "А-а, была-не была!" -  и тянет руку. Я  при всем при том  чуть не прыснула. Остальные за предупредить. Слушай дальше  финал. Уже вечером Карлуша звонит мне как ни в чём не бывало и говорит: "Убери ревизоровы бумаги в стол, чтобы ему к тебе не подыматься". - И гляжу - окно наше выходит на подъезд, - трое: ревизор, Карлуша, Дракоша - почапали в сторону "Волны" - Ну, знаешь,  кафе у трех тумб...
 
Не спится. Уже и час, и два, и все кругом давно успокоились, и даже девчонки и парни со своими кассетниками, и ты уже раздражена сверх меры этой затянувшейся неспособностью заснуть (Саморегуляция, называется!). Уже всё передумано, найдены кое-какие компромиссы, а сон все нейдёт, и намёка нет даже на его близкий приход. Вот уже действительно несносен тогда зуд комара! И до чего болезнен его укус! Этот его малюсенький укусик! Именно сейчас, когда ничто другое не отвлекает тебя, когда ты сосредоточена лишь на том, чтобы не позволить себя укусить, укус этот досаднее и больнее! И как-то внезапно является ироническое: "И от раздражения нервов ты вся накалена настолько, что способна простудиться от взмахов крылышек насекомого... какая чушь!" И после такой идиотской мысли рассчитывать на сон вообще бесполезное дело.
 Зина Павловна включила ночник, и, нервно позевывая, пошла в ванную за мокрой тряпкой: от мокрой тряпки, если бить ею комара, не остается на потолке следов...
К утру, когда она всё же забылась некрепким сном, ей приснилась баня, где в парилке  ещё внизу, перед ступеньками наверх  толпятся голые бабы и бросают на верхнюю полку веники, при этом чертыхаются: "Черт! Черт!.." Оказывается, там на полке возлежит мужик. Он вроде как объявил забастовку… или голодовку? Опять же вроде как дань времени или моде. И вот Зина Павловна (тут что-то не совсем ясно, в какой связи и с какой стати, но вот так) закатилась к нему, к этому мужику...
Проснувшись, долго в недоумении соображала: действительно, к чему бы? Попыталась подобрать определение: эротико-сексологический?.. нет, не совсем то. Тут смесь, синтез.  При последнем слове её разобрал смех.  Да-да, синтез социально-политического с эротико-сексологическим. Короче, собачья чушь...

Глава 12
Поначалу Ковин даже хотел манкировать собранием, поскольку обсуждавшиеся там вопросы лично его не касались. Однако начальник отдела Дашков предупредил, что Кира Феофановна рассчитывает на сознательность каждого, то есть, другими словами, присутствие обязательно.
 Он догадывался, что между управляющим Гедемиловой и её замом по сельскому хозяйству Семеновой происходит скрытая борьба, но сути из тех отрывочных сведений уловить был не в состоянии, да и не старался. Какая ему-то, инкассатору, разница, если он даже и понятия не имел, чем они, экономисты, там на втором и третьем этажах занимаются. Что происходит в кассе пересчета, куда он сдает сумки с выручкой,  это понятно. До всего остального ему нет дела. Поэтому, в принципе, ему всё равно, - что Гедемилова, что Семёнова...
 Короче, он и сам не понял, зачем высунулся на собрании. Во всяком случае, не потому вовсе, что хотел досадить Кире Феофановне. А ведь она-то, пожалуй, как раз и подумает именно так: ишь, каков этот Ковин! Не дали ему машину, он и брызжет теперь желчью.
 Скорее всего, он подал голос не столько в защиту Семеновой, сколько оттого, что вдруг стало любопытно: а за что же, собственно говоря, хотят голосовать те же, например, Ворин, Бурмистров, Кучкин... Или им, в отличие от Ковина, было ясно, в чём провинность Семеновой? Проще говоря, ему вдруг сделалось не по себе оттого, что он, не уважающий ни первого, ни второго, ни третьего... с ними заодно. Получалось ведь так. Несуразность, нелепица...
 Вот, скажем, Кучкин. Лично с ним Ковин никаких дел, кроме как по службе, не имел, да и не собирался иметь. Тот поставил себя таким фертом, что чуть ли не на коленях надобно к нему подползать, если, допустим, потребуется машина по хозяйственной надобности: холодильник в ремонт отвезти, предположим, телевизор... Уж лучше к Мазохину обратиться, этот хоть и чудаковат, но, что называется, в меру. А Кучкин... Нет, ну как прикажете относиться после этих его россказней, коими он потчует всех без разбору. Я, говорит, обладаю гипнозом, по отношению к слабому полу. (Ну, обладаешь, и бог с тобой, зачем же трепаться?) Вот гляди,  и уставится на проходящую мимо женщину.  Видел? Видел?! А женщина и впрямь, должно быть, решила, что мужик, вперившийся в нее, не вполне нормален. Кучкин же, воодушевленный успехом, продолжает в том же духе: "Мне в женщине самым пикантным моментом представляется надлом. После этого я могу с ней ничего не делать. Мне, главное, знать, что она отныне моя безраздельно и навечно". Или: "Ты думаешь, я тот, кем кажусь? Черта с два! По секрету тебе скажу: я в органах. А сюда меня прислали резидентом. Понял? Только никому! Это уж я так, из особого к тебе расположения, доверие ты мне внушаешь. Вдруг и сгодишься при какой заварухе..."
 Ковин не собирался вдаваться (ни всерьез, ни ради хохмы), в каких, на самом деле, отношениях Кучкин с органами. Но зато точно знал, что с Кирой Феофановной тот, можно сказать, накоротке и чуть ли не в фаворе. И потому Ковин никогда с ним не спорил и ни в чём не уличал. Просто слушал и помалкивал, а если и посмеивался, то про себя. Даже подзадоривал, лишь бы тот не крутил свою магнитолу (на маршруте он проигрывал одни и те же записи, объясняя завидное постоянство особым устройством своей нервной системы: "Стоит мне пять минут послушать эту музыку и голова перестает болеть". С чего она у него только болит, интересно знать?). А Кучкину - лишь бы его слушали: "У меня двадцать одна специальность. Я и слесарь, я и токарь, я и каменщик и плотник... пальцев никаких не хватит считать. Если бы мне немножко образования, я бы всех инженеров заткнул за пояс. У меня голова… трудно определить какая: я думаю, думаю и вдруг - чик! - придумаю, как в тысячу раз усовершенствовать трансмиссию. Пойду объяснять инженерам, а они не понимают, ни в зуб ногой. Вот если бы мне самому чертить готовальней, я бы...  и так далее. Или: "Я каждое воскресенье подряд езжу за город на виллу к своей подруге. Мы жарим поросенка на вертеле. У нее там целая ферма. Ты ел когда-нибудь на вертеле? Пальчики оближешь. Вино пьём из её эксклюзивного погреба. У неё там есть и зимний сад и в нём она выращивает аппетитный виноград. Вино из него, скажу тебе, лучше, чем Массандра. Слыхал про такие вина?.. С женой поругаюсь - и к подруге. Она завсегда мне рада-радёшенька. Она всё ждёт-не дождется, когда я разведусь со своей законной. Только я, сам понимаешь, не спешу. Зачем? Тесть узнал про эти мои шашни, так я ему кулак под нос: "Молчи!" Он  возбухать. Я его с лестницы. Так он до сих пор и молчит". Словом, поток фантазии у парня бесконечен. И когда такой человек начинает требовать на собрании справедливости, а именно наказания зарвавшейся гражданке Семёновой, то как-то так непроизвольно возникает вопрос: что он, вообще-то говоря, понимает под этим словом - справедливость. Тем более, если помнить, что Зина Павловна, будучи года два назад председателем месткома, требовала наказать шофера Кучкина за драку у гаража в пьяном виде, и Гедемилова тогда этого Кучкина почему-то защищала.
 Что же касается Бурмистрова, то с ним все гораздо проще. Этот всегда знает, что ему нужно на данном этапе. Бывший военный, этакий крепыш-прапорщик, с круглой лысой головой и маленькими крепенькими ушами, покрытыми, точно грибочки-груздочки, белесым пушком. Нос тоже крепкий такой, слегка как бы потисканный и с продольной ложбинкой на самом кончике. И взгляд из-под кустистых бровей в зависимости от обстоятельств либо простодушный, либо хитроватый, либо ещё какой... Примерный папаша, чересчур даже сентиментальный. Вроде бы. Так поначалу, во всяком случае, Ковину показалось. До недавнего случая. Ехали вместе по маршруту. В дурную погоду, снег с дождем, сумеречно. Сбили человека. Так Бурмистров первым выскочил, сграбастал лежащего и так встряхнул, что тот взвыл, должно быть, сильнее, чем когда его машиной стукнуло. "Пошто под колеса суешься?!" - кричит. А ведь сидел на заднем сиденье, на дорогу не глядел, покупки свои упаковывал - очень он в этом отношении аккуратен, любит, чтобы у него все завернуто было, перевязано, приторочено.
 Обожает прикидываться простачком. На последнем собрании обиженным тоном выразил претензию администрации за бедные подарки к праздникам: Вот у меня кум в торге работает, так это… там своих работников ценят значительно дороже. А давеча рассказывал, как ходил в горсовет выпрашивать бесплатные стройматериалы - ветром у него забор повалило. Стихийное бедствие, что ни говори.
 Так вот он-то чего имеет против Семеновой? Скорее всего, ему что-то нужно от Гедемиловой. Давайте,  кричит,  выделим этот вопрос в персональное дело!
 Уже тут Ковин хотел поинтересоваться: "А в чем, собственно, это дело состоит?" - да удержался. Но когда Ворин начал распинаться... Этакий барончик, губы бантиком. О, господи, да Ковин его ещё пацаном знает. И сколько помнится, тот всегда был занят игрой в картишки (сидит где-нибудь на проходе и ноготочки свои подпиливает), либо утерянные монеты искал (этим промыслом он занимался обычно после футбольного матча, когда все зрители расходились и стадион пустел). При этом он всегда оставался чистеньким, лощёненьким. Ходит чуть вперевалочку, заметно косолапя, поглядывает из-под припухших век добродушно-добродушно, точно песик, ждущий подачки. И мешочек у него под подбородком, наподобие пеликаньего, всё время подрагивает. Копейка для него  это конкретно - полный коробок спичек. А в коробке их, как известно, штук шестьдесят. И все они у него на счету. Такое впечатление, что он обязательно пересчитывает их в только что купленном  коробке, для общего как бы развития. Но это отнюдь не Плюшкин. Плюшкин протушит, сгноит. Этот употребляет с пользой. Для себя. И только для себя. Иногда Ковин представлял себе, что вот попал он с Вориным в пустыню. И жуть брала. Стра-ашный человек. Страшный в своей мелочности и памятливости на эту всякую мелочь. Любой разговор сводится у него на жратву, потому что он никогда не бывает сыт. Как сядет в машину и начинает: "Эх, не успел пошамать". И глазами  зырк-зырк, и руками  хвать-хвать. Узрит корку хлеба у шофера в бардачке и тут же схрумает. Скажет ему кто иной: "Ворин, ведь помрёшь с голодухи. Кому машину свою завещаешь?" Иногда в отделе скидываются по двушнику-трешнику,  в зависимости от масштаба торжества. Ворин - никогда. И это как-то вошло в правило. Он и деньги сбережёт и выпить ухитрится, когда расслабятся коллеги, и закусит. Кто-нибудь обязательно да предложит  в насмешку хотя бы: "Ладно уж, иди съешь чего-нибудь". - "Да нет, - ответит смиренно постник, - не хочется что-то". Но чуть погодя, бочком к столу приблизится (ведь звали же, звали)  и тут уж на него не наглядеться. Так он классно уписывает за обе щеки, так глаза свои выпучивает, что и отпугивать не решишься: не дай бог поперхнётся. От первой жены детей у него не случилось. И в ту пору он проповедовал: "В унитазе бы их всех топить, младенцев". Когда жена от него ушла, он ещё долго перемывал её косточки: она и картошку чистила не так - кожура получалась очень толста, и хлеба-то на неё не напасешься, а на завтрак ей обязательно бутерброд подавай с колбасой, хотя бутерброд в переводе с немецкого, промежду прочим, всего лишь хлеб с маслом! А ей, видишь ли, еще и третий компонент необходим. А в обед  первое, второе и третье, и ужинает каждый божий день, прямо не понятно, отчего такая неупитанная  ущипнуть не за что... Сейчас ему под сорок, и он вроде как спохватился. Побыстренькому женился на молодой. Она ему родила и почти тут же ушла от него. И теперь он, проезжая по маршруту, всё время рассуждает вслух: купить ему фруктов или нет? А вдруг они сами съедят, а ребенку не дадут? И так и не купит. Зато повод для разговора. Было бы рациональнее, если б ее совсем напрочь убрать. Сделала свое дело и ладно... Я ей, видите ли, денег не даю! На алименты, видите ли, подала! А зачем, спрашивается, ей деньги? Вот я никак в толк не возьму. Ну ладно бы красавица была, а то нет, так себе. Такой можно и голышом ходить. Ну хорошо, толстая была б, пища бы ей тогда требовалась. Так нет, тоща ведь. Щепка щепкой. Зачем ей деньги? И еще жалуется! Я ей, видите ли, денег не даю. Детка... Мне, может, самому не хватает. Вон ботинки новые нужно покупать, зимние. Вот зима, тоже мне, значит, зачем она нужна? Было бы лето постоянно. И зимнего пальто не нужно было б. Снег! К чему? Только обувь портит. И на машине никуда не выедешь: рассыпают разную дрянь по дорогам - днище заржавеет. И природа словно угадала, каким размером его сделать. Он всё на себя покупает в Детском мире. Там, известно, дешевле. В его семье скупость культивируется давно. И предки предков были такими. Может быть, в болезнь даже превратилось. Ковин, изнемогая от таких изо дня в день повторяющихся разговоров, ловит себя иной раз на желании убить его. Взять и прикончить. И сам пугается этой мысли. А если в самом деле когда-нибудь не сумеет подавить этого желания? А Ворин как чувствует, усмехается: Что, ударить хочется? Ну, ударь, ударь... Наблюдательный он мужик, не отнимешь, ушлый, не дурак. И своего не упустит. Вот только с какой это стати он на собрании запел в унисон с Кучкиным и Бурмистровым? Стало быть, есть резон, как же без него. Действие без причин не в его характере. И не дай бог, чтобы его интересы столкнулись с чьими-то. Не уступит. Ни на гран. И ни о каком компромиссе речи не заводи. Тут он как скала, упрётся, вперит в тебя глазки и ни в какую. А ведь если разобраться, хотя бы теоретически, у каждого в жизни хоть однажды складывается, когда во избежание склоки, приходится делать шаг назад. Ворин, по мнению Ковина, на такой шаг не способен и не сделает потому, что уверен - шаг этот обязан сделать другой.
 Нет, ну прямо-таки интересно, с чего бы Ворин поддакивает Кучкину с Бурмистровым?
 И не выдержав, Ковин попросил подробнее объяснить суть дела:
 - А то, знаете, как-то неловко получается. Хотим человека осудить, наказать, а за что?
 И тут Ковина поддержал Томилин, за ним выразил недоумение Ганин... и пошло-поехало совсем не по тому руслу, каковое, видимо, готовили Гедемилова с Саниной. Начались споры, гвалт... И Ковин уже и сам был не рад, что вякнул. Домой же вернулся весь в растрепанных чувствах, от усталости сказался недомогающим и лёг в постель. Долго мучился, пытаясь заснуть. Потом, подумав, что пора уже вставать, сообразил: спит, так как обстановка вокруг была незнакомой. Усилием воли он сбросил сон и открыл глаза. Однако над головой опять же покачивался чужой плафон, и это обстоятельство вызвало в нём недоумение и даже некоторый страх. Чтобы убедиться - спит он или не спит на самом-то деле? - он хлопнул ладонью по старушечьей голове, лежащей на столике у изголовья. В ужасе проснулся окончательно, и обалдело стал размышлять, к чему бы ему приснилась эдакая абракадабра?..

Глава 13
 Два дня после собрания Дашкову, начальнику отдела инкассации, удавалось избегать встреч с Гедемиловой. На третий пришлось-таки самому пойти:  нужда заставила.
- Кира Феофановна, позвоните Митрошину, я знаю точно, у него задний редуктор для газончика имеется.
- А сам-то что не позвонишь? - улыбнулась Гедемилова и с укоризной в голосе: - Все я да я  вам.
- Мне он не даст.
- А мне, значит, даст? Хм. Но ведь опять же не за здорово живешь. Услуга за услугу. Так? Вот то-то и оно. А в конторе почему не просишь?
- Я узнавал: там нету.
 Кира Феофановна задумчиво поглядела на Дашкова, потерла указательным пальцем подбородок, взялась за телефонную трубку:
- Ну хорошо. Видишь, дорогой Григорий Геннадиевич, какая я сговорчивая.
Пока она разговаривала с директором автобазы, Григорий Геннадиевич, сидя на краешке дивана, заинтересованно изучал разные безделушки, развешенные по стенам, но лишь понял, что редуктор у него в кармане, поднялся и на цыпочках, прикладывая ладони к сердцу и благодарно улыбаясь, двинулся к выходу. Но Кира Феофановна, не прерывая телефонного разговора, жестом попросила задержаться, и пришлось Григорию Геннадиевичу вновь вернуться на диван. Но теперь он уже сел основательнее, закинув ногу на ногу.
- Ну, как внучка? - Кира Феофановна положила трубку.
- Спасибо, всё нормально. Весьма благодарен за ясли.
- Пустяки. А дочь на работу когда собирается выходить? Надо же подумать, куда её нам определить.
- А-а... - Григорий Геннадиевич глубокомысленно чмокнул губами. - М-да.
 Его дочери, Гале, до ухода в декретный отпуск исполнявшей обязанности инспектора по штатам, Гедемиловой было обещано место экономиста в отделе сельского хозяйства: Галя на следующий год должна защищать диплом в институте.
- М-да, - повторил Григорий Геннадиевич.
- Вот-вот, кругом одни проблемы и заботы. Вон у меня сынок - буквально перед тобой забегал - тоже сплошное кружение головы. И я вас прекрасно понимаю. Но и вы, в свою очередь, должны понимать меня. Не так ли? Без взаимопомощи разве можно жить в мире?
 Кира Феофановна изобразила на лице крайнюю степень озабоченности с оттенком некоторой обиженности.
- Вы имеете ввиду собрание? - Григорий Геннадиевич сцепил пальцы рук на колене.
- Именно.
- Так ведь это чистейшей воды самодеятельность. Между нами говоря, этот Ковин вообще неуправляем. Особенно в последнее время. Распоясался, можно сказать, совершенно. И я... мне казалось, что у вас с ним...
- Пусть так больше не кажется. Я со всеми в достаточно хороших отношениях, до тех пор, покуда есть взаимность. А иначе - простите. Здесь же, как вы сами только что изволили заметить, моё доброе расположение к этому господину оборачивается элементарной неблагодарностью, спадом в производственной дисциплине и... да мало ли чего! - Кира Феофановна раздраженно передернула плечами. - Или дисциплина у нас уже теперь отменена? Где, на каком таком форуме? А в ваших условиях, когда вы имеете дело с огромными государственными ценностями, дисциплина тем более должна крепиться как нигде. Это необходимое условие вашей работы. А вы говорите: совсем распоясался. Мне удивительно даже слышать такое от бывшего военного. Григорий Геннадиевич, что это?
- Вы абсолютно правы, Кира Феофановна. Мое упущение. Впрочем, дело-то поправимое.
- Х-хы, к чему бы я тогда и разговор затевала.
 Оба некоторое время помолчали, будто обдумывая, всё ли они обсудили.
- Да, - с лёгким вздохом, проговорил наконец Григорий Геннадиевич, - он мужик, безусловно, вздорный, но что касается инструкций... не нарушает вроде.
- Вроде? Да будет вам. Кто из нас не нарушает? Просто до поры мы закрываем на это глаза. Да и почему не закрыть, если человек стоящий. А если, как вы говорите, вздорный, и баламутит коллектив, создает нервозную, нерабочую обстановку, то...
- Понял.
- И потом, где это опять же записано, чтобы отдельному человеку создавали тепличные условия. Он у вас разве в особых условиях, что позволяет себе, в отличие от остальных, вести себя вызывающе? Наоборот, такого надо поставить в такие условия, чтобы никаких поблажек, никаких льгот. Демократия демократией, но, извините, до тех границ, пока она не ущемляет сослуживцев, не так ли? Это ж pимское право. Или какое, погодите?.. А в наших условиях, специфических, надо сказать,  наша... ваша работа связана с риском для жизни, стало быть, должна быть полная взаимовыручка, полное доверие друг к другу, а? А вот Ковин доверие наше обманул. Так что пусть ищет иные угодья. Как вы полагаете?
- Справедливо, Кира Феофановна. Что я могу прибавить?
- Ну и превосходно. Что мы, без него не обойдемся! Обойдемся. А он вообразил себе невесть что. Позволяет себе!..
 Кира Феофановна, как это с ней обыкновенно случалось, когда она обосновывала, так сказать, собственные предложения или распоряжения, возбудилась и не могла теперь остановиться:
- Вот скажите, вам известно, для чего он встрял на собрании? Думаете, из принципа? Как бы не так! Из принципа! Из какого, интересно знать? А я вам скажу. Машину я ему вне очереди, видите ли, не устроила. А теперь давай прикинем, во что выливается его выступление. Если раньше я имела возможность приказывать нашей достопочтимой Семеновой - например, возьми в свой отдел того-то и того-то, - то отныне при поддержке общественности эта моя благотворительность становится проблематичной. У неё другие планы, я знаю. Она даже имеет наглость заявлять, что управляющий ей не указ, у неё на первом плане, видите ли, производственная целесообразность. Какая такая целесообразность, разрешите узнать? Демагогия  и больше ничего! Будто я меньше неё понимаю в этом самом производстве. Печётся она!.. Короче, нечего нам с ними чикаться. Семенову я, так или иначе, задвину, а вы уж позаботьтесь о Ковине. Ну их обоих, да? Не умеют ладить по-хорошему, так пусть сами и печалятся.
- Пожалуй.
- Дров ломать не обязательно. Горячку пороть оставим молодым да неискушенным. А кислородик потихонечку перекрывайте. Ладно бы дети малые были, а то взрослые люди, несерьезные игры затеяли, бузят, вносят в нашу жизнь раздор... Почему мы терпеть должны такое? Раз не понимают по-доброму, значит неисправимы.
- У нас скоро переосвидетельствование...
- Во-от. Только опять же не перегните. Не надо спешить. Сперва создайте атмосферу. Вы, я так слыхала, на Ворина ополчились. Оставьте его. И он, надо полагать, будет доволен. А увидя, что ваше внимание переключилось на другого, постарается, чтобы это внимание так на другом и закрепилось. Нет?
- Очень верно подмечено.
- Ну, стало быть, не мне вас учить, Григорий Геннадиевич. А дочери передавайте привет. Пусть не беспокоится.
- Благодарю. А на автобазу сегодня можно подъехать?
- Да, он сказал, пусть позвонят после обеда.
Поспешная смена темы была вызвана появлением на пороге клиента.
  К вам можно?
- Еще раз спасибо, Кира Феофановна, - быстро встал Дашков и, кивнув, направился к двери.

Глава 14
 Савва опаздывал. Вчера, собираясь в Москву, в контору, Зина Павловна позвонила подруге по институту, но трубку взял ее муж Савва: Сова, как в студенческие годы звали его многие, Савик - в кругу друзей. Он так обрадовался её звонку, что не дал ни о чём спросить ни про Любашу, ни про жизнь вообще, сам взахлеб говорил обо всём сразу и в заключение назначил свидание ("Надо понимать, деловое?" - "Понимай, как хошь".) и всё объяснить обещал завтра, то есть сегодня.
 И опаздывал.
 Зина Павловна уселась на лавочку лицом к кафе (где они договаривались пообедать) и заодно к солнцу, так что можно было и загорать, наслаждаясь при этом шелестом листвы сквера за спиной, и наблюдать за бегущими прохожими. Они, прохожие, выглядели сегодня почему-то по-особенному: ярко-нарядно разодеты, оживленно жестикулировали, улыбались... Ах, не такой ли сегодня была и Зина Павловна?..
 Как-то все удачно складывалось. Результативно. И самое главное, договорилась о содействии в подключении ФРЦ к банковскому механизму. И с электронщиками-программистами полезно пообщалась.
 А Савика все не было. Может, стоит ему позвонить? Да, но ей неизвестен его служебный телефон. Любаше? И узнать, с чего это Савик вчера был так возбужден?.. Нет, надо повременить с этим, что-то здесь не ясно... Впрочем, у них, у Савика с Любашей, всегда что-нибудь не ясно. Начать хотя бы с... Да, с чего начать?
 Он появился в первый раз одним из вечеров-капустников. Его кто-то привел из ребят их курса. И сказать, что сразу положил глаз на Любашу, вряд ли будет точно. И танцевал он со многими, в том числе уже и с Любашей и Зиной. И собственно, Зина и посоветовала Любаше, когда та стала делиться с ней своими эмоциями: "До чего хорош, до чего хорош, чертяка! Так мне он нравится, Зинуль! - да, посоветовала пригласить к ним в гости, в общежитие. И тут, очевидно, стоит заметить, что Савик чуть ли не год-полтора не мог отдать кому-либо из них двоих предпочтение. Любаша была высокая статная красавица, крепыш Савик рядом с ней как-то терялся, потому что казался чуть ли не ниже ростом. Что же решило дело? По крайней мере, причин было две. У Зины неожиданно (неожиданно для Савика) объявился новый поклонник, это раз. А два: Любаша, осознав, что её привязанность к Савику способна утратить взаимность, предприняла решительный шаг на преодоление неопределенности во взаимоотношениях. Ей ни с того ни с сего втемяшилось, будто с уходом Савика жизнь ее потерпит крах. По этой причине последовала истерика, разыгранная по всем правилам театрального искусства: в один прекрасный момент, когда Савик явился после продолжительного отсутствия, она в слезах набросилась на него, как тигрица, выпустив когти. И поцарапанный Савик был повержен. Он почувствовал себя связанным неким обязательством чести. Впрочем, все это домыслы. Как складывалось на самом деле, никто не знает наверняка, даже они сами, спроси их сейчас об этом, спустя… сколько?  пятнадцать?.. да, пятнадцать лет. На предпоследнем курсе Любаша забеременела, взяла академический отпуск, тогда же состоялась свадьба...
 Да, пожалуй, Савик ее боготворил, свою мадонну. Она же вскоре... хотя почему вскоре? Лет через несколько после свадьбы Любаша делилась с Зиной сокровенным. Короче, Любаша в Савике разочаровалась. Возможно, наложило отпечаток и то, что сама она росла по службе (сейчас вот в союзном стройуправлении начальник), а он по-прежнему инженер, пусть даже и ведущий, но со значительно меньшей зарплатой, чем у жены... Нет, пожалуй, это не объяснение. Ближе к истине, видимо, другое. Она, Любаша, всегда-то была экзальтированной, сумасбродной особой, требовала к себе повышенного внимания, даже какой-то одержимости  во всём. Он же, Савик, тихоня по натуре, находил удовольствие в сосредоточенности на чём-то скрытом от глаз окружающих. Эх,  полушутя сокрушался он однажды перед Зиной на чьём-то очередном дне рождения, сидя рядышком за столом и, естественно, в расслабленно-пьяненьком состоянии.  "Мне бы на тебе, Зинк, жениться... Вот скажи, если б не..." - он вдруг опасливо поозирался и тут же тихо-ехидненько над собой же засмеялся. - Пошла бы за меня? Скажи-ка, без всяких околичностей". - "А что ж Любаша?" - спросила она тогда, лишь бы впрямую не отвечать на вопрос. - "А что Любаша? - не понял он. - Я ей про одно, а ты мне совсем про другое..." И вот после того, как не стало Миши, Савик пытался - так ей, во всяком случае, помнилось, - затеять разговор. Однако она затеи этой всерьёз не приняла, вернее - свела к шутливой тональности.
 Уж не склонна ли она нынче отнестись всерьез, если?.. Что, что? Не увиливай, самой себе хоть честно признайся. Ну?
 Зину Павловну охватил озноб.
 Поглядим - увидим. Все-таки почему он опаздывает? Зина Павловна обернулась: не прохаживается ли Савик по аллее сквера. Нет, одни молоденькие мамаши с колясками... Зина Павловна вспомнила автобусный разговор двух женщин. "А, - сказала одна другой, - я так решила:  уйду в декрет и всё, а они пусть воюют, пусть добывают, что хотят, а я устала, мне и без того весело". - "Хорошо тебе, - был ответ, - замужней. А мне как быть? Они меня одну тут же и слопают..."
- Привет, мадам.
Пока, значит, Зина Павловна оглядывалась, Савик и подошёл. И нет в нем, похоже, никаких угрызений. Ишь, стоит, руки в брюки, глазками посверкивает, залысинками поблескивает. Негодник! Но, может, это она что-нибудь перепутала - место и время встречи?
- Так ты что ж, мадам, я её жду-пожду в кафе, весь стул расшатал, крутясь, а она, вишь, где расположилась! Хорошо, в окно глянуть сообразил.
- Да, хорошо, что ты у нас такой сообразительный.
 И вот они за столиком.
- Ну-с, рассказывай, что там опять у вас стряслось?
Савик поджимает нижнюю губу, потом, напротив, выпячивает, опять поджимает, глазами же поводит, словно ещё кого-то ждёт: ресницы у него вздрагивают и трепещут при каждом вновь входящем в зал.
- Давай, голубушка, прежде выпьем, - и он берет рюмку и тянется чокнуться с Зиной.
- За что?
- За что? За... Знаешь, говорить пошлый тост не хочется. На оригинальный - мысли вертлявы. Давай сперва просто дёрнем, а тост уже вдогонку запустим, буде он явится.
После выпитой рюмки он щурится, вздыхает, похлопывает зачем-то по карманам, хотя и не курит. Все признаки, что успокаивается, обретает внутреннюю раскрепощенность. Зина Павловна наблюдает за ним и всё, подмеченное в нем давным-давно, умиляет её, как если бы она любовалась собственным сыном. И вдруг пугается этому своему умилению, поспешно опускает глаза, пытается разобраться в ощущениях, и не в силах справиться с задачей сразу, начинает искать, чем бы отвлечься.
- Андрейка мой совсем распоясался без отца, - говорит она первое пришедшее на ум. - Бабку - ту вообще не признает. Не знаю, что и делать.
- Да? - подается к ней Савик через стол, чему-то обрадовавшись будто. И тут же радость гаснет, глаза туманятся, он как бы даже в мгновение стареет: углубляются морщины на белом, чересчур даже белом, высоком лбу, у носа появляются скорбные ложбинки, и губы приобретают напряженно-оскорблённый рисунок.
- А у меня вот дочь  невеста. По вечерам стены в подъезде обтирает спиной... х-ха-ха, кофту материну напялила и весь пух этот люминисцентный обшоркала. Ну, конечно, скандал. И я виноват почему-то. Ты не знаешь, почему? Хм, кофта со всех сторон новая, а со спины... Э-эх, н-да. Вот так, проблемы.
 На подоконник с жестяным грохотом приземлился голубь, поцарапал лапами, глазом оранжевым, как облепиха, полюбопытствовал, что вкушает человек, и боком спорхнул-свалился вниз.
 Зина Павловна отвернулась от окна. И Савик воспринял это как приглашение рассказывать дальше.
- А давеча с мальчиком застал. Звонил, звонил - не открывают. Наконец открыли. Не слышали звонка. Примятая подушка на диване, а на ней черный волос. У него, мол, голова заболела,  прилег... Большая уже кобылка, в восьмом...
 Зина Павловна слушала и чувствовала в собеседнике помимо любви к дочери и ещё какое-то томление. Пробовала несколько раз вставить про своего сына: тоже, мол, скоро женихаться начнет, но видела, что Савику неинтересно, и он лишь терпит, а не проникается сочувствием, и умолкала.
 В конце концов, он исчерпал тему и как-то странно поглядел: уж не удивился ли тому, что вот сидит в кафе с подружкой своей жены: дескать, зачем, что из сего должно следовать? И Зина Павловна успела даже ощутить ту неловкость своей, что ли, неуместности, и сделалось ей грустно настолько, что хоть плачь. И она стала рыться в сумочке, и всё время чувствовала, как он неотрывно следит за ней... и это ей было отчего-то тягостно. Невыносимо тягостно.
- А ведь мы с ней развелись-таки... - сказал Савик равнодушным голосом, так что Зина Павловна не сразу сообразила, что он имеет ввиду.
- С кем? - подняла она на него глаза... и на пол из сумочки посыпались её дамские принадлежности.

Глава 15
 В комнате инкассации к двум часам пополудни оставалась одна бригада, остальные уже разъехались по маршрутам. Шофер Матвей Федотыч и старший инкассатор Евсей Ипполитыч доигрывали партию в шахматы. Второй инкассатор, Илья, парень лет двадцати пяти, сосредоточенно наблюдал за игрой, сидя верхом на стуле и положив на его спинку руки, иногда делал замечания типа: "Ну всё, Матвей, сливай воду". - или: "Ну, Литыч, прошляпил... вернее, проберетил". И тогда начальник отдела, Григорий Геннадиевич Дашков, отрывался от своих бумаг и выразительно глядел на стенные часы поверх очков:
- Вы еще здесь? Заканчивайте, кому говорю, заканчивайте.
- Сей момент! - вскрикивал азартно Евсей Ипполитыч, стягивая с головы беретку и растирая ею свой остренький розовый затылок. - Врежу ему матильду и помчимся. - И тоже взглядывал на часы: - Время у нас имеется.
- Как же, врежешь, - возражает Матвей Федотыч и супит мохнатые брови, делаясь при этом похожим на бобра из детских мультиков. - Слабо тебе. Ты сегодня выдохся ещё по пути из дому.
- Слабо? - скашивает Евсей Ипполитыч глаз на Илью, затем неожиданно хватает инкассаторские сумки со стола и, ничего не объяснив, торопливо семенит к выходу.
- Не-ет! Сто-ой! - спохватываясь, кричит ему вслед соперник. - Куда поскакал, насекомое! Доигра-аем!
- Я те доиграю, - повышает голос Дашков и, выбравшись из-за стола, подталкивает Илью в спину. - Доигрывать они будут! Сожгу к едрене-фене ваши деревяшки. Монте-Карло тут, понимаешь, устроили! Нет, Матвей, давай поезжай. Дорога плохая, не разгонишься.
- Вечером доиграем! - кричит Евсей Ипполитыч с дальнего конца коридора, прекрасно зная, что пока они вернутся, фигуры на доске смешают другие игроки.
 В фойе Матвея Федотыча подначивает постовой милиционер:
- Продулся? Опять? Ну что с тобой делать!
- Да-а, если б продулся! Как чует, дело швах, так драпать. Не сяду с ним больше играть. Ни за что! С балаболом таким...
В машине, рассаживаясь по своим местам, продолжают выяснять отношения:
- А хар-рашо я тя прищщучил, Матвей?
- Х-ха, прищучил! Зачем же тогда удрал? Ладно, вечером бежать будет некуда.
- Не говори гоп, Матвей!
Матвей Федотыч беззвучно шевелит губами и обращается к Илье:
- Куда, говоришь, едем? А то у меня голова закружилась от его болтовни.
- К твоей ненаглядной.
Имеется ввиду магазин, где работает жена Матвея Федотыча. Она моложе его, по крайней мере, лет на двадцать. И поскольку он постоянно жалуется на нездоровье, над ним подшучивают в таком духе: "Да, Матвей, тяжко тебе приходится. Загонит она тебя в ящик. Кончай копить, начинай тратить".
 Вот и сейчас Евсей Ипполитыч оглушительно хлопает сухонькими ладошками и наставляет Илью таким образом:
- Передай, Илюш, чтоб непременно шла домой сегодня. Скажи: Матвей соскучился. Непременно чтоб!
- Вот пойду в отпуск, - говорит между тем Матвей Федотыч, не обращая внимания на подковырки, - начну голодовать.
Илья хотел поправить: "Голодать, а не голодовать", - но воздержался.
- И что? - спросил только.
- Что-что. Слух улучшается, зрение... - он клонит голову влево, затем вправо, разминая шею: - Соли проклятые!.. Обоняние тоже обостряется, внимательность...
- А потенция? - вставляет Евсей Ипполитович. - А то, может, и мне поголодать?
- В боку болит. Болит и болит. Я в прошлом году голодовал - помогло, знаешь.
- А я, - сладко вздыхает Евсей Ипполитыч, развалясь на заднем сиденье, - люблю поесть. Не то слово: обожа-аю! М-м! Хотя, видишь, времена какие, ремень потуже больше в ходу.
- Да, - задумчиво говорит Матвей Федотыч, - видать, контузия на пользу тебе не пошла.
 Эти двое когда-то вместе уходили на фронт, а знают друг друга и того дольше. Поначалу Илью удивляла их необидчивость, потом привык и теперь не обращает внимания. У него, в конце концов, свои заботы, и мысли свои.
 Подъехали со двора к ресторану. Илья вышел из машины и направился к открытым дверям, из которых на него пахнуло сдобной кондитерской. Ему на второй этаж. Под лестницей у приоткрытого окна стоит, прислонясь к раме, девушка, чем-то, похоже, расстроена, курит. Свет падает на неё так, что скрывает черты лица газообразной вуалью. Кто это - Зоя? Илья приостанавливается, сердце его начинает частить. Нет, не она. Ему и не терпится встретиться с ней, и боязно. Месяц назад она ему сказала: "Хватит, Илюш. Ежели по-серьезному, то давай решим определенно, а нет, то самое время..."
 Что там ни говори, а нравится она ему, и очень. И сейчас его слегка знобит. В который уж раз он для себя решает: "Всё, делаю предложение!" - и ни с места. У Зои ребенок, маленькая ласковая такая девчушка, Дашенька. Так трогательно обнимает за шею, лепечет на ушко свои секреты, задевает щеку Ильи своими маленькими губёшками, щекотит. Милый ребенок, но... чужой. Илья каждый раз испытывает неловкость. Ну и что,  уговаривает он себя,  будет твоим... в общем, она права, если серьезно, что незачем приучать к себе Дашку...
Перед Ильей коридор, по правой стороне несколько распахнутых дверей. Здесь, скорее всего, можно столкнуться с Зоей. До комнаты кассира двадцать шагов. И он минует их в сильном нервном напряжении. Зоя не встретилась и не мелькнула даже. И приходится спрашивать о ней у кассира.
- Дочь у нее заболела.
Легче вздохнулось. Можно отложить задуманное.
- Эх-ма, да не дома! - Евсей Ипполитович укладывает в мешок принесенную Ильей сумку. - Дома, да не с женой. С женой, да не со своей...
- Эк тебя повело.
- Ку-уда там повело. Это вон Илье пользительно, а нам с тобой, Матвей,  одна присказка. Да еще если голодовку возобновишь - и-и! Знаешь, ты её приурочь к какой-нито международной акцие, какому-нибудь протесту. А то ради омоложения как-то несерьезно звучит.
- Иди ты еще, - вяло огрызается Матвей Федотович.
В магазине Илья сталкивается в дверях с высоким парнем - реденькие усики, маленькие черные глаза-буравчики. Дыхнул перегаром, по-шакальи ощерился:
- Сам денежки отдашь, али силой брать?
Шутка, разумеется. Илья проходит за прилавок к продавцу. Принимая деньги, посматривает на улицу через витрину, где шутник присел на столбик низкого заборчика у самых ступенек крыльца.
- Кто такой?
Продавщица глядит по направлению его взгляда, машинально вытирает руки о фартук перед тем как взять авторучку.
- А-а, паразит, - говорит безразличным тоном. - Две недели как освободился, а уже обратно вострит. Проходу никому не даёт. То двугривенный стрельнет у покупателя, а то и весь рупь ему подавай. А у меня какие покупатели, старухи одни. Шакал. Милицию, что ль, вызвать?
Около машины Илья полуобернулся на парня. Тот будто ждал, скривился:
- Чо зыркаешь? - И, поднявшись, потянул из кармана за горлышко бутылку. Илья через открытое окно выпустил денежную сумку на сиденье и, не давая шутнику приготовиться, сделал быстрый шаг навстречу и нанёс короткий удар в подбородок...
Начался плохой участок дороги. Матвей Федотыч сгорбился над рулём, и, придавливая его сверху своими большими жесткими ладонями, старался будто умерить скачки на ухабах. Евсей Ипполитович также помалкивал, опасался, очевидно, прикусить язык. Илья посматривал в окно. Вдруг он увидел на черной пахоте лисицу. Она выскочила из соснового бора взгорке и замерла.
- Стой! - скомандовал Илья. Матвей Федотыч от неожиданности резко надавил на тормоз, отчего Евсей Ипполитыч подбородком ткнулся ему в плечо. Илья же, выпрыгивая, уже доставал из кобуры наган.
Навалившись на капот локтями, прицелился. Первая пуля ударила в метре от лисицы. И она, еще не услыхав выстрела, испуганно подобрала передние лапы. Вторая пуля обозначила себя небольшим всплеском земли в полуметре от рыжего хвоста.
- Так, - сдерживая азарт, сказал Илья, - попалась! - И уже не спеша, но в то же время сознавая, что надо успеть, пока зверь не сообразил, откуда грозит опасность и не шарахнулась обратно в лес, стал плавно нажимать курок. Третья пуля пропела над уголками лисьих ушей. И уже не дожидаясь, когда рыжая задаст стрекача, Илья засунул наган в кобуру и прыгнул на сиденье.
- Ну и чего, - проговорил Евсей Ипполитыч недовольным голосом, - уж коли взялся палить, так попадай.
- Дале-око все ж, - прогудел Матвей Федотыч.
- А вот как ты за патроны отчитаешься? - укоризненно цокнул языком Евсей Ипполитыч.
- Не боись, - беззаботно махнул Илья рукой.- Это у меня от прошлых стрельб осталось.
- Ну? Утаил? Как же это тебе удалось?
- Уметь надо, - Илья всё ещё был смущен той внезапной жалостью к зверю, от которой и дрогнула его рука в последний момент.
- Да и кому она нужна в это время года, - по-своему оценил Матвей Федотыч, - драная вся, линяет. Да и не пролезешь к ней после дождей-то, а? Или разулся бы?
- Да и вообще, Илюша, - гнул своё Евсей Ипполитыч, - что-то ты расшалился. У магазина, понимаешь ли, начудил. Ну, вот зачем ты парня стукнул? Подумаешь, геройство.
- Да ладно тебе, Литыч.
- Чего ладно? Тут, видишь ли, на ходу выскакиваешь и бабахаешь. По-твоему, оружие  игрушки? Нет, слушай, ты эти фокусы кончай. Мы с Матвеем только и терпим твои коленца, а пора бы и начальству доложить.
- Уж больно ты занудно поешь, - перебивает Матвей Федотыч. - Дело, Илья, не в этом, никто докладывать не собирается. Но сам знаешь, если Дашков прицепится,  взвоешь.
- А чего он ко мне прицепится, интересно? Я на собраниях не вылезаю. Сижу себе  посапываю в две дырочки.
- Да, - говорит через некоторое время Евсей Ипполитыч, - зря, конечно, мы высунулись.
Матвей Федотыч косит на него глазом:
- Собрание имеешь ввиду?
- Да что собрание? Зря он на него стулом замахнулся, вот чего.
- Пожалуй.
- Чего пожалуй, - говорит Илья. - Тут не только замахнешься, тут за пушку схватишься. Он его совсем зашпиговал. И на маршрут посылает с одними и теми же - с этим Кучкиным и Вашим Бурмистровым.
- Если Бурмистров наш, то Кучкин уж точно ваш. А что касается пожалуй, то как бы нас в свидетели не потянули. Не скажешь ведь не видел. Конечно, Дашков свинья и нос у него по ветру, но и Ковин тоже не мёд. Как, не мед? Кстати, попроси, чтоб тебя вместо него с Бурмистровым назначили. Не хо-очешь?
Илье надоел этот разговор, и он отворачивается к окну. В его воображении давно зреет нечто вроде детектива, который он когда-нибудь всё же напишет, потому что мечтает не только о журналистике (а он учится заочно в полиграфическом), но о полнокровной литературе. И мечты его, естественно, простираются далеко - чуть ли не на литературный олимп. А все эти разговоры о Ковиных и Кучкиных, вся эта занюханная проза ему претит.
 
"Подходящее место он наконец нашел. Небольшой отрезок проселочной дороги. Здесь инкассаторская машина переезжала с одного шоссе на другое. Правда, здесь она переезжала не всегда, чаще, когда за рулем шофёр, похожий на бобра. Но что делать, придётся ждать именно такого случая. Уж больно место удобное.
 Он достаточно много времени провёл здесь. Проверил, как часто появляются на этом проселке машины и люди. За две недели при нём появлялись, в среднем, четыре легковушки. Пешие случались и того реже. В основном грибники.
 Он прикидывал, прилаживался, с какой именно точки удобнее произвести отстрел. И получалось, что всего надежнее  на самом повороте, где дорога огибает березовый клин леса. Здесь машина сбрасывала скорость, потому что на пути канавка, промытая дождевым потоком. Эту канавку он углубил. Как раз лили дожди, и в глаза не бросалось, что сие дело рук человеческих. Последние несколько дней он провел в засаде, приучал себя не суетиться, быть собранным. Стрелять он будет с мотоцикла. Спрячется за него, ствол автомата положит на сиденье. Он пробовал: удобно. Вместо автомата целился палкой. Инкассаторская машина проехала, как обычно. Никто в ней, похоже, засады не заметил. Да и трудно за ветвями кустарника что-либо разглядеть... Так. У самой канавки УАЗик притормозил, перевалил через рытвину (вообще-то, как автомобилист, он мог предположить, что так ездит лишь человек, который боится лишний раз встряхнуть свои внутренности: очень уж аккуратно, мягко заруливает этот бобер)... И тут он нажал на воображаемый спусковой крючок.
 УАЗик, набирая скорость, покатил дальше, а он сидел на корточках за мотоциклом и тяжело, прерывисто дышал. И до чего же отрадны были ему эти мгновения! "Куда вы денетесь! - подумал он не без ликования. - Сперва по бобру вдарю, затем салон пришью!" Действительно, с расстояния в семнадцать метров мудрено промахнуться (это расстояние он вымерял рулеткой). К тому же и стрелок он неплохой: утку влёт бьет лучше своих приятелей-охотников..."
 Илья отвлёкся от сочинительства: подъехали к очередной торговой точке и надо было идти за выручкой. Но вернувшись, он продолжал развивать сюжет, в котором отводил себе скромную, но важную роль  меткого стрелка, в решающий момент разрушающего замысел налетчика.
 "И настал расчетный день.
 Он ждал. Ждал и боялся, что могут помешать. Боялся, что могут поехать другой дорогой.
 Мотоцикл не глушил из опасения, что не сумеет завести его в нужную минуту, хотя тот заводился с полуоборота и работал ровно, без спотыканий, почти совсем неслышно. Он поставил его так, чтобы выхлопной газ относило в сторону, не то заболит голова и притупится внимание.
 Машина покажется из-за тех вон желтых берёзок, сделает полукруг, объезжая болотце, затем сбросит скорость и притормозит перед канавкой - как раз напротив засады. И он опять непроизвольно примеривался: опускался на левое колено и медленно поднимал ствол на уровень плеча. Он был возбуждён и даже не заметил, что коленом продавил ледок в лужице и штанина у него намокла.
 Внезапно за спиной затрещало. Он резко обернулся. Из кустарника на него удивленно, свернув носатую голову набок, глядел лось. Он жеванул раз-другой и опять застыл в удивлении, только глаз его большой смаргивал.
- Пше-ол, дура! - рявкнул стрелок.
И лось прянул, и ломанул через кустарник к оврагу. Стрелок же вытер вспотевшую ладонь, подумал: "Что, если б это был человек?.. Кокнул бы я его? А что оставалось?.. Зверье бестолковое. Когда на охоте его ищешь, найти не можешь, а тут само является - извольте любить и жаловать".
 Появление сохатого не вывело его из равновесия. Напротив, внесло в гамму ощущений некий новый оттенок. И вдруг ему подумалось: "Интересно, а сколько денег они сегодня везут?" Раньше о величине суммы он прикидывал как-то мельком, а тут прямо сладкая истома стеснила грудь.
 Размечтавшись, он пропустил момент, когда из-за берез (они были уже почти совсем без листвы, чуть ли не голышом) вынырнула машина. Он вздрогнул. Она!
 УАЗик сделал полукруг и, сбросив газ, приблизился к рытвине.
 Медленно поднимает он автомат, наводит прицел на шофёра и плавно давит на курок. Звука выстрела он почему-то не услышал, лишь ощутил толчок в плечо. Зато хорошо видел, как вскинулся бобёр. Быстро перевёл мушку на второго и - выстрелил, на третьего - и  выстрелил...
 Машина переехала рытвину, стала набирать скорость, удаляться. Мало этого - из нее произвели выстрел. Звук, похожий на хлопок детской пистоны. Пуля угодила в мотоцикл, прямо в цилиндр, мотор заглох. Стрелок поднялся на ноги и огляделся. Происшедшее осталось для него непонятным. Такое ощущение, что он, как и раньше, когда примеривался и стрелял из палки - лишь в своём воображении. Однако его растерянность длилась недолго. Убедившись, что мотоцикл не завести, он вынул из люльки рюкзак, извлёк из него мешковину и обернул ею автомат. Затем устроил сверток в рюкзак таким образом, что любопытный взор вполне мог принять его за огородный инвентарь.
 Затем бежал через лес, прыгая через бурелом, полз через овраг, слыша своё оглушительное дыхание. Лишь завидев платформу пригородной электрички, сбавил шаг и попытался выровнять дыхание.
 Кроме двух старух с корзинами на платформе никого не было. Сел на скамейку и закрыл глаза. Тут же открыл их и огляделся. Все те же старухи тихо переговаривались. То же небо висело над ним грязными хлопьями развороченных облаков. Та же пронзительность осеннего воздуха. И запах! Запах увядшей листвы. Он стал поспешно закуривать. Долго не мог вытащить из пачки сигарету и затем зажечь спичку...
 В электричке он сел на угловое сиденье так, чтобы обозревать весь вагон..."

 "Так, - попридержал своё воображение Илья, - что-то уж больно смахивает на боевик. Не лучше ли после того, как..."
 На этом Илье опять пришлось отвлечься и дальнейшее развитие сюжет получит в другой раз.

Глава 16
Не заходя в дом, Матвей Федотыч прошёл в свой огород, сел на скамейку под стеной сарая, выпрямил ноги.
 За крышу соседнего дома уже цеплялось остывающим краем осеннее солнце. В тревожном пурпуре купались еще не облетевшие листья с яблонь. И среди них рдело незамеченное раньше яблоко. Матвей Федотыч хотел было встать и сорвать его, но передумал: боль в боку, когда он сел на скамейку, утихла и он заопасался её вновь растревожить.
 Так и сидел, поглядывая на яблоко, вдыхал запах земли. Потом, покрякивая, согнулся, вытянул из ближней грядки длинненькую ровную морковку с сухими крупинками земли на бесцветных волосках, обтёр о траву и укусил.
 Дом на этом пригорке он выменял у Райторга на свою однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Раньше это был старый магазин. Построили на поселке новый, со стеклянной передней стеной, а прежний заколотили, и он стоял уж который год, ветшал. Проезжая мимо него по своему инкассаторскому маршруту, Матвей Федотыч всякий раз думал: хорошее место, здоровое, вот бы сюда забраться.
У него и раньше был домишко, за железной дорогой, в низине перед самым мостом у заболотившей речки. Всегда сырость, комары. Простудное место. Так что он совсем не жалел, когда его дом с бараками заодно снесли. Тем более квартиру выделили улучшенной планировки, в самом центре города - об этом тогда с Настасьей своей он разве что только не бредил. Ну а после разонравилось. Восемнадцать метров в панельной коробке, без участка земли, с шумными соседями при звукопроницаемых стенах, с духотой в летнюю жару и с зависимостью зимой от центрального отопления, никак не реагирующего на скачки погоды. Тогда и стали с женой вспоминать прежнее свое жильё, из которого летом можно выходить босым, ступать по теплой земле, отдавая ей набранное за день напряжение.
Ну а магазинишко заброшенный мозолил глаза. И как-то взял, поинтересовался: нельзя ль приобрести? Оказалось, можно. Только квартиру сдай торгу. На том и сговорились. Взялся за ремонт, целый год промышлял с материалами, измучился весь, не однажды пожалел, что связался с такой морокой... а вот теперь сидит на скамейке возле сарая, прислонился спиной к теплой деревянной стене, греет лицо в лучах заходящего солнца и доволен.
Детей у них с Настей нет. Так что дом достанется не детям. Ну да что ж. Живи, пока живется. Можно завещать… детскому дому инвалидов - на подлипечье у церкви который. Почему нет?
А чудно все-таки: подбежит мальчуган к машине, носишко у него подтекает, глазенки вострые, и вот задает свои бесцеремонные вопросы. И глядишь на него с удивлением и болезненным сожалением: и у меня мог такой быть...
Лет пять назад он предлагал Насте взять чужого ребенка из роддома (отказываются же некоторые мамаши), не захотела, всё надеялась своего...
Все же странно устроен мир. Как ни отмахивайся, а чем ближе к исходу, тем сильнее в тебе человеческое забирает... Вон соседи лупцуют своих огольцов и в ус не дуют, словно так и надо. Видать, когда имеешь, не оценить... А и боязно брать чужого. Своего-то в любом случае простишь и приголубишь. Вспомнишь свои глупости и грехи и перенесешь на чадо своё, сравнишь, спохватишься, замахнувшись. А у чужого  чужие и наклонности, чужие, как говорят ныне, гены. Вдруг, разочаруешься?
Сидит Матвей Федотыч - солнце уже скрылось за коньком соседней крыши, от земли потянуло прохладой,  раздумывает: нет, ушло то время, когда казалось, что мог бы и лучше устроиться и больше льгот получить... вряд ли обидит, вряд ли отречётся, разве что скуповат сделался?..
Он поднялся, протянул руку к яблоку и  не достал.
- Ишь ты. Ну повиси ещё, повиси. Сшибет тебя пострел.

Глава 17
 Домой Литыч пришел поздно, потому что после работы завернул к сыну, занёс гостинцы хворающей внучке. Посидел около неё, послушал её незамысловатую болтовню, поиграл ей на гармошке. Она даже выбралась из-под одеяла и немного поплясала. И он тоже притопнул раз-другой. Потом ужинали, невестка занимательно рассказывала о новшествах у себя на фабрике. Литыч посматривал на неё, слушал увлечённые речи и думал про себя, что невестка попалась ему ладная, хорошо сыну с ней. Впрочем, о чём это он? Что он намеревался сделать, придя домой? Что-то ведь загадывал... Литыч сел за стол, помял в пальцах скатерть, рассеянно оглядел комнату, и на него вдруг повеяло из углов холодом... Ах да, собрать назавтра белье жене в больницу. После работы он заберёт её домой. И вмиг вся бравада, которую он демонстрировал на людях, улетучилась.
 Врач, мужчина в годах, куда-то спешил, но старался этого не выказать. Сказал,  и голос его при этом был достаточно суров, и, может быть, как раз эта суровость и заставляла Литыча держать себя в руках,  от силы две недели протянет Антонина Петровна, на большее с её сердцем и диабетом рассчитывать не приходится. Вот так, значит, и сказал.
Всё шутила: "Эх, вояка контуженный".
А сама-то чего ж - хорохорилась?..
Он ещё раз оглядел комнату, и тут потолок закружился, и ему пришлось ухватиться за край стола. "Один!.."
 Потянулся к папиросам, лежащим на том краю стола, скупо, стыдясь самого себя, заплакал, ногтём размазал слезу по шершавой к вечеру щеке.
 Не считая последнего года, жили все вместе: он с женой, сын, невестка и внучка. Как фронтовик он добивался расширения жилплощади, нервничал, встречая по инстанциям равнодушие. Антонина его успокаивала, и он на неё как-то ещё в сердцах брякнул: "Ну и каменная же ты!" А потом сыну всё же дали квартиру, они же с Тоней остались в полуторке. Жить бы теперь, как говорится, нестеснённо, да… Но вот же, не каменной оказалась...
 Ночью снились ему закуржавевшие морды отощавших лошадей, упруго-ритмично выдыхающих белые столбики пара. И чудилось, что столбики эти не растворяются, а подтаивают и падают под ноги, рассыпаясь осколками. А потом  почему-то - танки. Машинально стал подсчитывать: "Раз, два, три..." - и только затем сообразил, что танки чужие. Они ползли чёрными тараканами. И пока он приходил в себя, пушка была уже у сарая-овчарни на горе, и расчет разворачивал её навстречу тараканам. И оттуда, с горы, ему крикнули:
- Снаряды!
За ручьем, не решаясь въехать на ненадёжный мосток, гудела полуторка, около неё суетились люди. Срезая путь, он перемахнул ручей в узком месте по вибрирующему льду и, минуту спустя, выворачивал из кузова ящик со снарядами. Ящик был тяжёл для него, почти одного с ним веса, но кое-как он все-таки взвалил его на загривок и, заплетаясь ногами, побежал. На мостике поскользнулся, ящик полетел вниз, проломил лед, скрылся под черной водой. Выхватывая из кобуры наган, подскочил незнакомый старшина, его квадратный синий подбородок бешено затрясся:
- Заструлю!
- Струляй! - коверкая вслед за ним слово, прошептал он.
За машиной грохнул разрыв, и с неба как с потолка, посыпались белёсые ошмётки. Старшина перегнулся пополам, бросился к машине, и на бегу всё никак не мог попасть в кобуру наганом. Сграбастал сразу два ящика и прогромыхал по доскам мостка мимо  в гору.
- Не стой! - рявкнул. - Щ-щенок! Вояка!
Вояка старался бежать, но было страшно тяжело, к тому же подгибалась раненая нога. На гору не смотрел. Вот рвануло там, и тут же пушка ответила, словно загнанная собака огрызнулась на рык тигра. Наконец доковылял. Положил на черный снег свою тяжёлую ношу, чуть не упав при этом,  и только после этого огляделся. В ушах долбила кровь, перед глазами, зацепившись за ресницы, колыхалась розоватая паутина. У пушки орудовал давешний старшина. Остальные лежали кто где, разбросанные взрывом.
- Снаряд! - прорычал старшина.
И вояка подал снаряд.
Вагонная полка. И он не может ни двигаться, ни говорить. Кто-то положил на лицо ему прохладное полотенце. Открыл глаза. Молоденькая рыжая сестрица улыбнулась щербатым ртом: не хочет ли он пить?
 А поезд, похоже, набирал скорость. И от этого он начинает сползать с полки. Напрягся, стараясь удержаться. И по мере того, как его по миллиметру смещало к краю, напрягался всё больше. И тут в затылке что-то лопнуло, и он провалился в бездну.
 Этой бездны Литыч испугался и проснулся. Курил, думал, пока за окном не начало светать. Тогда снова задремал. И пригрезилось ему, как мать собирает его впервые в школу, обувает в резиновые, роскошные по тем временам румынки со шнуровкой спереди, и чтобы не проминались пустотелые каблуки, кладёт в них по картофелине. Картыжки можно схамать,  думает мальчик, и рот его заполняется слюной. Но мысль о школе перебивает тягу к еде, да и мать поторапливает. И вот они с приятелем идут через заснеженный буерак, и приятель начинает подбивать слопать эти картофелины сейчас же, не откладывая на потом. И съели. Прямо тут же развели костерок и на тальниковых прутиках не спекли даже, а просто нагрели эти картошины. После чего идти стало вроде и веселее, но неловко - пятки то и дело сворачивались набок...

Глава 18
 День этот для Ковина не складывался с самого начала. Бывает, не заладитсячто-то и всё тут. И, выезжая в такие дни на маршрут, Ковин уже не чаял поскорее его закончить. Садясь в машину, напоминал себе, что надо постараться спокойно реагировать на любые шероховатости работы. И, в общем, если обстоятельства складывались благополучно, ему удавалось выполнить собственный наказ. Тогда ближе к концу маршрута у него даже самочувствие улучшалось и соответственно настроение становилось более оптимистичным.
 С утра повздорил с Кучкиным. За развозкой денежного подкрепления по сберкассам. Можно сказать, из ничего. Было так. Пока ехали до первой сберкассы, грязью забрызгало лобовое стекло: на дорогах лужи от первого снега. У сберкассы Ковин выскакивает из машины, и в избытке добродушия, кричит Кучкину:
- Сиди, не вылезай, я брошу на стекло снегу. Включай дворники.
И бросил пригоршню, размазывает по стеклу, улыбается, довольный:
- Чего щетки не включаешь? Смотри, какой снежок выпал! Мягонький, чистенький.
Вместо объяснений Кучкин выскакивает из кабины и - замахивается, да не шутя, натурально: глаза по-сатанински блестят, нижнюю губу вперед ощерил. Ковин опешил, ресницами хлоп-хлоп, ему с его-то комплекцией одним животом Кучкина задавить ничего не стоит. А тот вдобавок ещё и снег с дворника в лицо доброхоту стряхнул. Однако тут же сообразил, что перебор получился, и поспешил объяснить:
- Ты что, не знаешь, снег щетки портит? - Хотя сам очищал стекло таким же способом постоянно. Всякое рассказывают про этого Кучкина, но такого выверта от него Ковин всё же не ожидал. Тем более что совсем недавно помогал ему рихтовать помятый кузов у машины: стукнули слегка на перекрестке.
 А в полдень ему повезло еще крупнее: на маршрут он поехал с Бурмистровым и Мазохиным, которых с чьей-то легкой руки окрестили заготовителями. Оба, как никто, озабочены заготовкой продуктов. Ничего страшного, в общем, время такое, однако... Мазохин прежде работал инкассатором, и только через год (когда начал строительство дачи) переоформился шофером. Он её и по сей день варганит - всюду кирпич, доски подбирает: из хлама, уверяет, делает конфетку. С ним ездить по этой причине - страх божий без привычки. Что-нибудь заприметит, без предупреждения давит на тормоза. Раза три по этой причине побывал в кюветах, и два раза переворачивался. И как-то ему все это сходит с рук. И объяснить это одним тем, что до банка он работал в ГАИ и дослужился до майора, вряд ли можно. Хотя содействие его при техосмотрах гаражных машин достаточно ощутимо. Он любит порассказать истории из своей практики инспектора. И по всему выходит, что весь порядок в районе держался на его узеньких плечах. А может, так оно и было? По утрам в любую погоду он бегает три километра, делает после этого зарядку и обливается холодной водой. Шестьдесят ему не дашь ни за что. Так вот, в магазин он устремляется впереди инкассатора, даже если у него в кармане ни гроша. Но бывают исключения: когда он читает. Тоже чрезвычайно любопытный процесс. Ещё и машину он не остановил, и нога его продолжает давить на педаль, а уже демонстративно бросил руль и кинул на нос очки. Инкассатор возвращается, шеф проворно бросает очки на капот, газету сверху и начинает шарить по карманам ключи. Ищет долго, наконец, замечает их в замке зажигания. Чертыхается, пеняет на то, что ему не подсказали и, только успокоившись, заводит мотор. И так в точности повторяется на каждой остановке.
 А в каком состоянии у него машина? Хлев, если не сказать нужник. Между тем, это последняя машина, которую получил банк. Дайте завтра ему новую, он в какой-нибудь месяц доведёт её до такой степени, что никто уже из его коллег-шоферов завидовать не будет. Тут нужен, прямо скажем, особый талант. Потому другому кому и при желании достигнуть подобного эффекта вряд ли удастся. Всё в мазохинской машине дребезжит, под ногами обязательно что-нибудь катается - вплоть до запасных колес, или же Наоборот, всё свалено в кучу за сиденьем, то есть за спиной у инкассатора, и того гляди ударит по голове.
 И все-то у него, у Мазохина, вдобавок из рук валится. Купит яиц десятков шесть, наспех поставит эти две картонные ячейки на капот и помчится. Забудется, тормознет резко и  на полу яичница. Или термос возьмёт с собой  с молоком или чаем, вздумает попить, да и позабудет после этого заткнуть. Тронется - и термос на бок. В сердцах хватает его и  об пол. Чтоб не повадно, значит, было. Короче, обо всех его фокусах не расскажешь. Но об одном еще - надо бы. Печка зимой у него обыкновенно неисправна, замыкает, чадит жженой проводкой, инкассаторы мерзнут, злятся, но проку чуть. Зато летом она у него пышет жаром. И в салоне такое пекло, что впору брать с собой березовый веник - париться. И не отключишь - напрямую соединена. Начнут выговаривать - обижается, губы надует ровно ребенок, и не разговаривает. Оказывается (это он потом как-нибудь пробурчит), она у него работает затем, чтобы двигатель не перегревался. А перегревается он потому, что лень снять намордник (утеплитель) с капота. И, конечно, не каждый способен вынести столь изощренного издевательства...
 И вот (после стычки с Кучкиным) Ковину посчастливилось париться в мазохинской душегубке. На улице теплынь, солнце в окна печет, а в салоне вонь да ещё в лицо жаром пышет.
 В довесок к Мазохину - Бурмистров случился. Второй платный заготовитель. Хотя, в общем, не известно, кто кому довеском является. Один другого стоит. Тут и рассуждать особо не приходится: каждый сам по себе составляет критическую массу. То есть Ковин мог взорваться в сочетании с любым из них, а не то, что с двумя сразу. К примеру, будучи старшим на маршруте, Бурмистров способен заесть напарника разными придирками и поучениями, самыми глупейшими, какие только можно вообразить: то не шибко быстро ходишь, то не столь проворно садишься в машину и так далее. Еще хуже, если ему приспичило что-либо купить: задергает поручениями и напоминаниями, а то и побежит удостовериться, на самом ли деле нет того товару. В роли сборщика тактика его меняется: он почти на ходу выскакивает из машины и в салон заползает шлейф пыли (и сколько ни говори ему, будет изображать забывчивость, а то и убеждать начнёт, что такой способ самый рациональный). В магазин бежит бегом и  пропадает: пока все углы не обнюхает там, не выйдет. Также бегом возвращается, показывая этим, что он-то и лишней минуты не потратит. Приехав же в банк, расслабляется, перестает суетиться и может допоздна резаться в шахматы.
 Словом, о каждом попутчике Ковина можно говорить и говорить, да только утомишься и всё зря - одни мелочи, мелочи... хотя мелочи нас чаще всего и тюкают. Поэтому, наверно, еще об одной...
 На подъезде к банку Бурмистров вдруг отчаянно вскрикнул (Мазохин даже руль в испуге крутанул в сторону): "Пакет лопнул! И-звини, ради бога! Все высыпалось!" Это Ковин купил пакет гречневой крупы и попросил Бурмистрова поставить в портфель. И тут же принялся успокаивать: "Ну ничего, Федор, сейчас подметём и соберем пригоршнями". В другое время Ковин, во-первых, не поддался бы на провокацию, смекнул бы, что это розыгрыш, а, во-вторых, если б даже и поверил, отнесся бы спокойно. Но тут он уже был предельно наэлектризован, только что из-за печки с Мазохиным поцапался (и, разумеется, догадывался, что теперь эти двое, едва он покидает машину, начинают перемывать ему косточки, и, возможно, затея с гречкой  их общая придумка). Ну и взвился: "А-а! Как тебе сделаешь не по-твоему, ты живьем сожрёшь!.. Как я эту крупу буду отдавать - это ж старухе из кассы... просила какой-то внучке!.. А, что с вами разговаривать!.."
 Короче, как только Ковин влетел в банк, он сразу разделся, чтобы остыть, курточку свою повесил тут же на барьере, разделявшем зал повдоль на две половины, а минут через несколько, почувствовал озноб и, вспомнив про свое нездоровое горло, решил одеться опять. Снял куртку, а у нее рукава узлом завязаны, да крепко, не сразу развяжешь. Кто это мог сделать? - поозирался, никто не косится на него, лишь в кругу шахматистов, к которым уже и Бурмистров пристроился, слышны смешки и перешептывания. Ну и швырнул куртку на стул. Всё шуточки всем!
Мимо в этот момент из туалета Ворин проходил:
- На кого это ты так?
Ковин не ответил, отвернулся к столу, стал пересчитывать инкассаторские сумки, под нос же себе пробурчал:
- Ты еще тут. Много вас таких... любопытных.
Ворин похмыкал, потер ладонь о ладонь:
- Уж и спросить нельзя? - Его, кстати говоря, минут пять назад Томилин обидел: всех угостил какой-то чудной рыбёшкой, а ему по пальцам шлепнул: "Ты еще с прошлого раза сыт. Забыл?" И сейчас Ворина заело: как, и Ковин голос на него подымает, этот изгой, которого последнее время все шпыняют? И поскольку на последний свой вопрос он ответа от изгоя не получил, то следующий вопрос по логике напрашивался такой:
- Что, очень гордый? Или шибко сильно презираешь,  ответа не удостаиваешь?
- Иди-ка ты!.. По своим делам, куда шёл,  и не оборачивайся, - отмахнулся Ковин.
- А если ты меня посылаешь так далеко да при свидетелях, - и Ворин демонстративно обращается к тем, кто оказался в этот момент рядом: - Вы слышали, как он меня послал? - И вновь к Ковину: - А то тебе раз спусти, два, ты и обнаглеешь, по лицу начнешь стучать. Я тебя не боюсь, чего ты на меня таращишься? Ну-ну, рукоприкладством намерен заняться? Давай-давай, за это еще больше отвечать придётся...
 После этого Ковин схватил Ворина за грудки:
- У-у, мразь!.. - От рукоприкладства он, однако, удержался, немного встряхнул только коллегу. Но, видимо, лучше бы он и этого не делал...
- Не-ет, вы видели?! (Это из-за матового барьера, где днём восседали экономисты с бухгалтерами, стали высовываться инкассаторы-шахматисты, привлеченные шумом.) Видели?! Он рукам волю даёт! Вообще охамел! Такое терпеть?! Ни за что! Завтра же иду к управляющему! Пусть решает  и всё! Больше, считай, ты тут не работаешь!..
 Но Ковин уже взял себя в руки. Сказав Бурмистрову, чтобы он ещё раз проверил сумки, сам пошёл в комнату инкассации разряжать оружие. "Плевать," - подумал он. - Уволит он меня! Плевать. Будто я себе работы не найду. С вами тут еще грызться!.."
 Ворин же пошел за обидчиком следом, продолжая бубнить:
- Ты это как следует прочувствуй обмозгуй. На мне ты спотыкнешься, я тебе обещаю... Лучше по собственному желанию подай заявление об уходе…
- Что там ещё у вас? - обернулся Дашков от сейфа, пересчитывавший наганы и колодки с патронами. - Кстати, Ковин, почему это в твоей колодке чужие патроны?
- Чьи же? - Ковин вынул из кабуры наган, показывая этим как бы, что он ещё не разряжался и поэтому понятия не имеет, кто, куда и что неправильно сложил.
Дашков по списку на внутренней стороне дверцы сейфа проверил по номерам:
- Ворин, а ведь это твои.
Ворин, отвернувшись к окну, всё ещё переживал оскорбление и что-то бубнил себе под нос .
- Хватит долдонить, - сказал в сердцах Ковин, подходя к нему, - иди лучше...
 Ворин, обернувшись, вскрикнул и ударил Ковина по руке с наганом. Раздался выстрел, со стены, куда ударила пуля, посыпалась штукатурка.
- А-а! - завопил Ворин и, пригнувшись, зигзагами бросился из комнаты.
- Федя, ты что?! - попятился Дашков и сел на подоконник.
 Побледнев, Ковин медленно вышел из комнаты вслед за Вориным и увидел только, как мелькнула его спина в конце зала.
- Ф-федя... Федя, - пролепетал Кучкин, направлявшийся как раз в комнату...
 Прозвучал второй выстрел...
 В ожидании милиции инкассаторы сбились группами, обсуждают происшедшее.
- Я как сидел на диване, - рассказывает Томилин, прикуривая от окурка новую папиросу, - так и остался сидеть. Пуля надо мной фьють - и штукатурка посыпалась. Я ему: Федя, ты чего... зачем? А он мне на это, губ не разжимая, как чревовещатель: "Да всех вас, в общем, пере..." - Томилин закашлялся, шрам на его скуле посинел от натуги. Прокашлявшись, продолжает: - И опять взводит курок. Медленно так проходит мимо, бледный, волосы на голове встопорщены...
- А я, - перебивает Кучкин, - за дверь шмыг  и спрятался: ни жив, ни мертв.
 В другой группе тоже курят, и также в полушепот:
- А я вот там стоял, вдалеке, и слышу звук, будто кто по столу книгой или папкой - шлёп. Я даже не обернулся. Вот он меня за рукав дерг...
- Ага, - подхватывает тот, кто дёргал за рукав, - а потом он выходит, и у меня язык окоченел, я ни бэ, ни мэ. А он подымает наган к виску и ствол у него соскальзывает. Тогда он другой рукой, левой, поправляет его, секунду-две медлит и... Его сперва швырнуло влево, потом он сразу стал валиться вправо, стукнулся головой об угол и уже затем навзничь, и затылком о кафель - тресь, и всё...
- Нет, он стоял не так, и падал, кстати, не так...
- Слушайте, какая разница? Из-за чего хоть он, скажите?
- Да из-за чего! Он вообще последнее время психованный был...
-  Да, сдвиг по фазе, скорее всего...
 Тот, кто интересовался из-за чего, опасливо оборачивается.
Ковин лежит, как лежал бы человек на пляже, вольно раскинувши руки и ноги. А вокруг головы лужа густой тёмной жидкости. Глаза полуприкрыты, рот тоже и не открыт и не закрыт - тонюсенькая полоска зубов виднеется. У колена валяется наган. Рубаха  военная, на пуговичках в поясе,  задралась и виден белый, дряблый живот.
Появляется Гедемилова с Дашковым из комнаты инкассации:
- Я же вам говорила, Григорий Геннадиевич, не в порядке он был, это же невооруженным глазом было заметно...
- Кира Феофановна, о чем речь? После освидетельствования года ещё не прошло.
- Ах, как все не кстати, - Гедемилова боязливо, не глядя на труп, протискивается у стены и цокает по коридору каблуками: - Позовите меня, когда милиция приедет...
Из двери кассы высовывается кассир Анна Петровна, кому Ковин вёз пачку гречки, прижимает к горлу свои сухонькие кулачки:
- Какой здоровый мужик угробился! Какой здоровый. Мы скрипим, скрипим, а живём... такой здоровый был...
Приехали из милиции. Седоватый коренастый подполковник и с ним два молодых следователя. Подполковник с одним молодым коллегой занялись опросом, а другой двухметрового роста, с прилизанными коротенькими волосами на маленькой голове измерял всяческие углы и траектории, и занимался поисками пули. Причём, он не единожды повторил:
- Надо же, два выстрела и оба как в синее небушко, - по-видимому, это у него была присказка. - М-да, рикошет.
Ворин предложил ему шомпол от нагана - поковырять в стене, но тому, по всей вероятности, версия с рикошетом была ближе. Он попросил помочь ему подвинуть мебель:
-  Куда-то же она должна закатиться!
С полчаса двигали железные шкафы и сейфы, а прилизанный ползал на коленях и заглядывал в щели. При его росте он напоминал циркуль в руках неумелого чертёжника. Так ничего и не разыскав, он отправился в туалет умываться, стряхивая на ходу прилипший к брюкам сор. В его отсутствие Ворин позвал в свидетели второго молодого следователя и при нём выковырнул из стены пулю.
Часа через три Ковина повезли в морг. Так как он оказался очень тяжелым, то тело укладывали на брезент вшестером: тело тряслось, как студень, будто не человек то был, а большой мешок с водой. В морге его оставили в холодном помещении на лавке и разошлись по домам. Никто не удосужился сходить к его родным.

Глава 19
 Придя из исполкома на работу, Зина Павловна успела лишь снять пальто и, поправляя перед зеркалом волосы, перемолвиться с Полиной ("Ну чево, держитесь?" - "Пока да".), как затрещал внутренний телефон: Кира Феофановна приглашала на аудиенцию.
- Так, - положила трубку Зина Павловна, и посмотрела на Полину: - Продолжение следует.
- Захожу... - рассказывала она через три часа своим сотрудникам, не ушедшим в её ожидании на обед. - Разумеется, трепыхаюсь, что тебе осенний лист на ветру. Но виду не подаю, хвост дудкой. Сохраняю, так сказать, полную невозмутимость. Драться так драться. Не я зачинщик... Карлуша в этот момент у окна пилюли какие-то глотала, успокоительные, должно быть. Увидев меня, поперхнулась и прошествовала на своё тронное место. Кроме неё в кабинете, естественно, Нинель с Дракошей. Короче, опять счёт не в мою пользу. Сколько раз зарекалась в одиночку с ними не общаться и постоянно, от волнения, что ли, забываю... Отбрехиваться от троих это, сами знаете... Но не повернёшься же и не скажешь: погодите, я сейчас кого-нибудь в свидетели позову. Ладно, думаю, где наша не пропадала, не впервой. Усаживаюсь в торце стола для посетителей и опять обнаруживаю, что допустила ошибку: надо было подождать, пока усядутся Нинель с Дракошей. А так Нинель примостилась чуть позади меня и всю-то беседу мне приходилось оборачиваться на её реплики.
 Но тут, девы, вопреки моим ожиданиям, начинается что-то небывалое. Затрудняюсь, право, даже определить... Сплошная предупредительность, на грани сюсюканья. Чуть ли не объяснение в любви. Если раньше Дракошин золотой зуб поблескивал хищно-прехищно, то тут произошла необъяснимая метаморфоза: этот зуб её теперь отливал успокаивающим, ровным блеском. И это на меня производило прямо-таки гипнотическое действие. И Нинель тоже - в новом зауженном платье, при её-то полноте - выглядела такой благообразной, добродушной - корова Му-му и всё тут. Ни разу не сказала я, всё мы да мы. У меня, вероятно, челюсть отвисла, когда я оборачивалась на её голос. Одна Карлуша наша восседала и сохраняла дистанцию. Но и то, что она не рявкала и не брызгала слюной,  уже само по себе ошеломляло... Признаться, я совсем-совсем ошалела. Готовиться к очередной сваре, а тут...
- Да уж, надо полагать, коль три часа с ними общалась, - заметила Полина.
 - Вот именно, я даже не заметила, как время пролетело. Какие-то посетители заходили, Карлуша на них рукой махала. Самый обыкновенный гипноз да и только. Мне даже сложно теперь восстановить последовательность нашего разговора. Да, собственно, никакой логики и в помине не было. Всё вперемешку: с одного перескакивали на другое, возвращались к недосказанному, тут же до кучи и сетования, и упрёки... и в такой, главное, тональности, будто мы родственники и суть всех упрёков сводится к тому, что мы редко навещаем друг друга, отсюда-де все недоразумения...
- Да, Зин Пална, - перебила в нетерпении Роза, - не томите нас, финал-то какой, на чём вы сторговались, в конце концов?
- Всё в порядке, девы. Договорились, что завтра мы переезжаем в те две комнаты, а Дракоша со своими девчатами - в наши. Нет, девы, это что-то непередаваемое.
- А мы, мы! - всплеснула руками Эммочка, - переживали, вас ожидаючи! Так переживали!
- Ой, я и сама боялась... а сейчас боюсь поверить в счастье...  неужели?.. Неужели, правда, отделяемся?..
 Вечером Зина Павловна рассказывала матери о встрече сторон, припоминая всё новые и новые подробности, была в приподнятом настроении, в каком не пребывала уже давно. Елена Сидоровна охала, вздыхала, шлёпала ладонями по колесам своей коляски - словом, радовалась еще пуще дочери. Сын вился вокруг, обезьянничал, встревал со своими вопросами. Однако все его надоедания опять же были в охотку, в удовольствие. И вид, что сердится, делала она по привычке.
 И спалось ей этой ночью как никогда покойно.
 На другой день по пути на работу она машинально планировала, с чего начинать переезд, предвкушая приятную суету, колготу и даже бестолковщину, а в конце дня  умиротворенную усталость, здоровую утомленность.
 И утро обещало отменный день: солнце вплывало в ясное безоблачное небо, осеняя кроны лип по обочинам дороги успокоенностью. И Зине Павловне так бодро шагалось, так легко дышалось, что  вновь же впервые за долгие последние месяцы  путь до банка оказался ей не в тягость и до сожаления даже кратким. На ступеньках лестницы, ведущей к стеклянному фойе-фонарю, она обернулась и еще раз глянула вниз по улице, удивляясь тому, что не запыхалась, и напоследок вбирая в себя, запасаясь, что ли, этим великолепием ясности и незамутнённости панорамы города, открывающейся отсюда, с пригорка.
- Э-эх, спят художники, спят! И не грешно им?..
Она не собиралась торопить события (с утра в банке полно клиентов), однако столкнувшись в коридоре с Саниной, не утерпела, чтобы не спросить:
- Мне наказывать девчатам халаты захватить с обеденного перерыва? Я почему подумала: завтра Кира Феофановна на учебе в Москве, неудобно как-то без неё.
- Ну что ж, пожалуй, я передам, - согласилась Александра Тимофеевна благосклонно, певуче как-то проговаривая слова. - Правда, своим девочкам я еще ничего не говорила... они-то, знаешь, были против. Но мы обсудим, обсудим,  тут же прибавила она.
 Ближе к обеду Зина Павловна поднялась на третий этаж и, не застав Дракошу, перемолвилась с её девочками. Никакого особого нежелания они не обнаружили. Другое дело, как выяснилось, тут им, в сравнительном отдалении от карих очей шефа было всё-таки привольнее. Да и что, собственно, могли они иметь против Семёновой, на что пыталась намекнуть Дракоша, если сами в недавнем прошлом открыто презирали своего теперешнего начальника, а теперь помалкивали по необходимости? Тут на днях Санина вопрошала во весь голос: "Вы правда меня боитесь? Говорят, что боитесь. Правда?" - И ей никто не ответил, потупились только.
- А начальница ваша все еще у шефа? - И Зина Павловна отправилась в кабинет Гедемиловой. По пути её залучили в бухгалтерию, и она невольно видела из-за стеклянного барьера, как мимо туда-обратно пробегала Санина, хотела даже окликнуть, да главбух Абрамкина отвлекла.
 А в кабинете её пять минут спустя встретили так:
- Ты чего там людей баламутишь?! - закричала Кира Феофановна, не дождавшись, пока вошедшая прикроет за собой дверь, и такая лютая злоба перекосила её лицо.
- Да главное, у нас за спиной! - подхватила Санина, вскакивая и роняя стул.
Что прибавила Нинель Зина Павловна уже не разобрала - ее буквально пошатнуло, на долю секунды она даже потеряла сознание, потому что орущие - вдруг отдалились, превратясь в карликов, и растворились в дымке. Затем вновь возникли с неумолимостью реальности, и, похоже, в ещё более яростном облике. Все трое наперебой изрыгали из себя площадные ругательства. Кира Феофановна распалилась до того, что парик на её голове съехал на правое ухо (так что в любое другое время можно было б хихихнуть), у Саниной изо рта летели слюни, лишь Нинель, слегка отступив, вроде как наблюдала, и ей было явно приятно видеть растерянность своей бывшей подруги. И возможно, именно это, скорее всего, привело Зину Павловну в чувство. Она, вдруг совершенно успокоясь, сделала от двери шаг к окну и, опершись рукой о подоконник, ехидно произнесла:
- Ах вот вы как, значит? Вчера одно пели, сегодня другое?.. Да-а, правду мне говорили,  наивный я человек. Нашла кому поверить!
 И это её внезапное, непредсказуемое спокойствие подействовало на беснующихся магическим образом: они разом смолкли, по лицам их скользнуло замешательство. Воспользовавшись этим, Зина Павловна повернулась и вышла, шарахнув дверью.
 Ночью ей приснилась шляпа с пером, а затем разговор по телефону. Почему-то ей позвонили из правительства и спросили: "Как, лучше стало жить?" И она распалилась не на шутку: мыла нет, спички куда-то подевались... и обо всем обстоятельно.
 Проснувшись, подумала: почему же про всякий дефицит она рассказывала, а про свои служебные мытарства нет?
  Чепуха какая-то да и только.

Глава 20
 В понедельник Зина Павловна явилась на работу с готовым письмом в горсовет, оставалось лишь набело переписать. Чем она и занялась в свободное от клиентов время.
 Первой полюбопытствовала Роза:
- Дашь почитать-то?
За ней и все остальные потянулись к листкам.
- По-моему, - сказала Эмма, когда все ознакомились с текстом, - это подписать должны мы все.
- А чего ж, - согласилась Полина. - Только в этом случае надо добавить, что точно такие же оскорбления постоянно испытывали и мы со стороны этой... клики.
Тут же, не откладывая, сочинили приписку и подписались все шестеро, не охваченным остался лишь Борис, сразу после прочтения вышедший из комнаты.
- Что, обойдемся без него? - Зина Павловна постучала пальцем по циферблату своих часиков. - На обед пора.
- Ну уж нет! - Полина решительно встала из-за стола, и тут в двери возник Борис.
Приписку он читал дольше самого письма, так что Роза не выдержала:
- Милорд, задерживаете. Есть хочется.
- Сперва блуждает невесть где, - Полина направилась к вешалке за плащом, - потом алфавит никак не вспомнит.
- Нет! - Борис отложил письмо. - Это я подписывать не буду. - И вскинув подбородок, оглядел всех присутствующих по очереди.
 Минуты две никто не нарушил молчания. И в тишине этой стали различимы шаги за дверью идущих на обед. В окна же ломилось яркое солнце.
- Почему, Боря? - спросила наконец Зина Павловна, вдруг усомнившись в своей правоте (да, какое, собственно, право она имела показывать это письмо?), и взяла со стола листок.
- По двум причинам, Зина Павловна. Во-первых, я в такие игры не играю. (Ну, положим, это детский ответ, - машинально отметила себе Зина Павловна.) А во-вторых...
- Да, Боря, а во-вторых?.. Ты считаешь, здесь неправда? Что-то присочинили?
- Нет, отчего ж, всё истинная правда. Но я не верю, что это письмо поможет. А раз так, то и незачем, лишь себе навредим.
- Интересно. По-твоему, надо сидеть и не рыпаться?
- А какие результаты принесли нам всем прежние выпады против?..
- Ах вот ты как заговорил! - взвилась Полина.
- Тихо! - одернула ее Зина Павловна. - Каждый волен поступать по своему разумению. Дело добровольное.
Борис неуклюже вылез из-за стола.
- Извините меня, но моё решение твердое, и я всё равно не подпишу, как бы вы меня не обрабатывали - и направился.
- Фи-и! - пропела Эмма. - Обрабатывали!
- Стукач! - одновременно с хлопком двери выдохнула Роза. - А я-то думаю, куда это он сразу смотался, как прочёл письмо. А он, оказывается, в лагерь противников, значит...
- Да перестаньте вы! - перебила Зина Павловна. - Вряд ли он доносит. Помните, как он перед тем собранием себя вёл? Мы будем, говорит, с транспарантами ходить: "Руки прочь от Зины Палны!"
- Мы всё помним, Зин Пална, ты не беспокойся, только для деклараций среди своих особой большой смелости не требуется. Да и смелость эта могла быть санкционированной. Так сказать.
- Не-ет, девчата, может быть, в самом деле только от моего имени подать?
Эмма взяла из её руки письмо, вложила в конверт и заклеила:
- Дабы не возникло больше вопросов!
И тут затрещал телефон. Нинель просила Зину Павловну зайти к ним на третий этаж - ещё раз переговорить насчет аренды.
- Ну, кто ещё сомневается относительно Бориски?
- Совпадение.
- Ой, Зин Пална, не говорите. Мне он давеча вот что доложил: не веpю, говорит, что ваша Пална боpется за справедливость. За коpмушку, да, но не за общее же благо. Так что, говоpит, какая разница для меня лично, кто кpедитами будет заведовать. Нам-то, как не крути, не обломится. Лишь попользуются как революционной массой... Потому что откат предпочтительно делать без свидетелей, втихую…

Глава 21
 В пятницу происходило великое переселение. Не обошлось и тут без тех мелочей, которые, наверно, неизбежны при тотальной неприязни. Казалось бы, ну и черт с ним: подменили столы из седьмой комнаты, побросав при этом не очень аккуратно документы,  пусть; поснимали шторы в оставляемых комнатах, тогда как сами же просили попросту обменяться, чтобы не поднимать лишнюю пыль... Зина Павловна старалась на всё это внимания не обращать, однако к концу дня - девчонки-то переговариваются - и её подзавели. И когда Нинель в который раз заглянула к ним, Зина Павловна не сдержалась:
- Что-нибудь ещё из мебели присмотрели?
Нинель вошла, прикрыла за собой дверь:
- Что? Я не в курсе...
- Я спрашиваю: вы нам мебель какую-нибудь оставили там наверху? Или прикажете коврики из дома принести?
- Коврики?
- Ну да. Сядем, ножки подожмём и будем работать.
- Ну почему-у...
- Му-у, - подтянули девчата.
 Нинель резко повернулась, но девчата сидели, углубясь в свои бумаги.
- Три стола можете отсюда забрать, - сухо сказала Нинель и взялась за ручку двери. - А стульев нам самим не хватает.
- А говорите, не в курсе. Только вы подсказали бы Кире Феофановне с Дракошей, где можно раздобыть стулья... например, у себя на дачах. А заодно и ещё кое-какую мебелишку обратно привезти.
- Ну, знаешь!.. Ну…
 Девчата подхватили: "Му-у-у..."
 Нинель выскочила в коридор.
 К вечеру переезд закончили, сели по углам, стали оглядывать свои апартаменты. И взоры всех сходились на маске дракона, забытой Дракошей на стене.
- Ну уж нет! - первая воспротивилась Полина. - Довольно! - И полезла на стол снимать маску. - В конце концов, год Дракона заканчивается. Эмма! Ну-ка возьми у меня в сумке змею, мы её взамен пpивесим.
 И Эмма взялась надувать резиновую змею в форме детского плавательного круга.
 И когда на стене уже покачивалась серебристая змея с добродушной физиономией, Полина подытожила:
- Значит, наступает год змеи, так?
- И что?
- А кто у нас Зина Павловна?
- Змея и есть.
- Ах, вот вы как заговорили! Только рано ещё веселиться.
- А почему нет?
- Боюсь, что завтра нас ожидает...
- Э, Зин Пална, - замахала руками Эммочка. - Завтра и поговорим...