Царь Николай II Александрович и Царица Александра Феодоровна, 1898-1914 годы.
Перевод с английского.
Составитель монахиня Нектария (Мак Лиз).
Русский текст Вячеслава Марченко.
Консультант перевода Ричард (Фома) Бэттс.
В течение этих лет – с 1898 по 1914 гг. переписка Царя Николая Александровича и Царицы Александры Феодоровны насчитывает гораздо меньше писем, чем в период их помолвки или Первой Мировой Войны, просто потому, что они редко разлучались. Когда они все-таки расставались, разлука была для них тяжела, и они писали друг другу ежедневно, как и до своей женитьбы. Эти письма характеризуют большую часть их семейной жизни, когда Александра Феодоровна занималась детьми, мужем и многочисленными благотворительными делами. Ее первенец, Ольга, появилась на свет в 1895 году, за ней, в 1897 году, родилась Татьяна, в 1899 – Мария, в 1901 Анастасия и в 1904 году – Алексей. Несмотря на частые беременности, осложняемые ее давней болезнью, Александра Феодоровна сама вынянчила всех своих пятерых детей, что для женщины ее положения было весьма необычным. После 1904 года ее беспокойство из-за гемофилии Алексея привело к болезни сердца, которая осложнялась еще постоянными попытками выполнять свои официальные и общественные обязанности. Тем не менее, семейная жизнь этой Четы была необычно счастливой.
Анна Вырубова, близкая подруга Императрицы, вспоминает:
“Какой бы монотонной ни казалась жизнь Императора и его Семьи, она была полна безоблачного счастья. Никогда, за все двенадцать лет моего общения с ними, между Императором и Императрицей не приходилось мне слышать ни одного сказанного с раздражением слова, видеть ни одного сердитого взгляда. Для него она всегда была “Солнышко“ или “Родная“, и он входил в ее комнату, задрапированную розовато-лиловым, как входят в обитель отдыха и покоя. Все заботы и политические дела оставлялись за порогом, и нам никогда не разрешалось говорить на эти темы, Императрица же держала свои тревоги при себе. Она никогда не поддавалась искушению поделиться с ним своими треволнениями, рассказать о глупых и злобных интригах ее фрейлин или даже о более мелких заботах, касающихся образования и воспитания детей. “Ему надо думать обо всем народе," – часто говорила мне она“.
Благотворительная деятельность Александры Феодоровны была чрезмерна даже и для здоровой женщины. По собственной инициативе она устраивала для бедных мастерские по всей стране, основала школу сестер милосердия и ортопедическую больницу для детей. Школа Народного Искусства была попыткой возродить и развить старые народные промыслы, вводя образцы и технику, уже забытые и вышедшие из употребления. В течение двухлетнего курса крестьянские девушки и монахини обучались ремеслам, которые они могли преподавать, в свою очередь, в деревнях и монастырских школах.
С первых лет замужества Императрица проявила интерес ко многим туберкулезным санаториям рядом с Ливадией – крымским поместьем Царской Семьи. Неудовлетворенная условиями содержания в них, Александра Феодоровна стала их поддерживать за счет собственных средств и организовывать и проводить каждое лето благотворительные базары рядом с Ливадией. Выручка шла для тех, кто был слишком беден, чтобы платить за лечение. Каждое лето Императрица продавала в своем киоске прекрасное шитье и вышивки, собственноручно ею сработанные. Когда подросли дочери, Александра Феодоровна и их подключила к своей благотворительной деятельности. Она посещала дома многих больных туберкулезом, совершая визиты неожиданно, но ненавязчиво. Когда не могла пойти сама, то посылала дочерей. Ей часто говорили, что для девочек опасно сидеть у постели больных из-за туберкулезных бацилл, но она отметала эти возражения, и Великие княжны посещали многих тяжелейших пациентов. Она сказала как-то, что дети должны знать, что “кроме красоты, в мире много печали”.
Собственное состояние Императрицы было небольшим, и для проведения своих благотворительных акций ей приходилось урезать личные расходы. Во время голода 1898 года она дала на борьбу с ним из личных средств 50 тысяч рублей – восьмую часть годового дохода Семьи. Это сверх и помимо обычных благотворительных дел.
Софи Буксгевден, ее фрейлина и близкая подруга, вспоминала:
“Императрица живо интересовалась этой работой. Она была настоящей подвижницей благотворительности. Ей нравилось придумывать какие-то новые проекты и воплощать их в жизнь. Каждую деталь она тщательно продумывала, и во все вносила что-то свое. При обсуждениях всегда схватывала непосредственную суть вещей, выделяла наиболее практичные предложения, и самые лучшие и существенные поправки, как правило, исходили от нее. Все, кто соприкасался с нею в этих делах, не могли не оценить ясность ее мышления и здравый смысл. Она самозабвенно говорила об интересующих ее вещах и зажигала энтузиазмом единомышленников“.
Но ее благотворительная работа не ограничивалась только административными обязанностями.
“Бесчисленное количество раз, сама часто недомогая, Императрица ездила из Царского Села в Санкт-Петербург навещать больных. Будучи сама доброй матерью, она особенно сочувствовала горестям других матерей. Люди, которых она хорошо знала, и те, которые едва знали ее, все были уверены, что найдут со стороны Александры Феодоровны теплое сочувствие своим бедам”.
Когда разразилась I Мировая Война, Александра Феодоровна приложила все усилия, чтобы как можно больше дворцов приспособить под госпитали. К концу года под ее патронажем были 85 госпиталей и 10 санитарных поездов. Во дворцовом госпитале она сама с дочерьми начала учиться на сестер милосердия, и они ежедневно ухаживали за привезенными с поля боя солдатами.
Анна Вырубова в своих мемуарах описывает такую сцену:
“...Помню, что тогда мы только учились на сестер милосердия. Прибыв в госпиталь в десятом часу, после Божественной литургии, мы шли прямо в приемные палаты, куда приносили людей, которым была оказана только первая помощь в траншеях и полевых госпиталях. Они, проделав долгий путь, были обычно отталкивающе грязные, в крови, и страдали. Очистив руки в антисептических растворах, мы начинали работу – мыть, чистить, перевязывать искалеченные тела, изуродованные лица, слепые глаза, все неописуемые увечья, нанесенные так называемой цивилизованной войной... Я видела Русскую Императрицу в операционной госпиталя, держащей склянки с эфиром, подающей простерилизованные инструменты, помогающей при самых трудных операциях, принимающей из рук хирургов ампутированные конечности, убирающей пропитанные кровью и даже кишащие паразитами бинты, выносящей все эти запахи, зрелище и агонию в самом ужасном на земле месте – военном госпитале во время войны. Она делала свою работу с тихим смирением и неутомимостью человека, которому Бог предназначил это служение. (17-летняя – ред.) Татьяна была почти такой же опытной и такой же верной, как и ее Мать, и жаловалась только, что из-за молодости ее освобождают от самой трудной работы. Императрицу ни от чего не освобождали, и она сама этого не желала... Бывало, когда хирурги говорили солдату, что ему предстоит ампутация или операция, исход которой может быть фатальным, несчастный со страхом и болью призывал ее:
“Царица! Стой со мной рядом, держи меня за руку, чтобы я не боялся”. Был ли это офицер или простой крестьянский парень, она всегда откликалась на такой призыв. Положив страдающему на голову руку, она говорила ему слова утешения, подбадривала, молилась вместе с ним, пока шла подготовка к операции, самим прикосновением рук своих облегчая боль. Люди ее обожествляли, ждали ее прихода, протягивали забинтованные руки, чтобы коснуться ее, когда она проходила мимо них, улыбались, когда она склонялась над их кроватями, шепча слова молитвы и утешения”.11
Письма, в которых Александра Феодоровна рассказывает мужу о физических и духовных надобностях людей, о которых она заботилась, относятся к числу самых запоминающихся, написанных ею в ее замужний период. В конце 1914 года она ревностно пишет о необходимости того, чтобы церковные таинства были доступны солдатам и раненым и просит Царя обеспечить их всем необходимым для этого. Позднее она с негодованием писала о случае пренебрежительного отношения к раненым австрийским и немецким военнопленным на Русской Земле. В отсутствие Мужа она отменила решение Синода запретить рождественские елки, замечая, что решение было принято “только потому, что этот (обычай – ред.) пришел из Германии. Какая примитивность мышления...”
Ее жизнь была наполнена великодушной и жертвенной любовью, которую она считала своим идеалом.
1898 ГОД
[Письма за 1898 год были написаны во время путешествия Царя Николая Александровича в Данию на похороны своей бабушки по материнской линии, Датской Королевы Луизы, которую в Семье любовно звали “Амама”.]
Бернсторф Слот, Дания.
26 сентября/8 октября 1898 года
28 сентября/10 октября 1898 года
1 октября/10 октября
4 октября/16 октября
Письма Н-129, Н-130, Н-131, Н-133.
Моя родная, любимая, дорогая женушка,
Наконец-то я прибыл сюда после бесконечного путешествия по железной дороге и по морю и сижу за тем же самым столом, что и два года назад, в большой комнате посередине, которая в 1896 году была нашей гостиной. Сейчас это моя комната. А. Тира – мой сосед справа (в старой комнате Мамы), и тетя Алиса – слева от нашей спальни. Так больно было оставлять мою милую женушку, что я чуть не плакал, зная, что она так далеко, далеко от меня. Но я должен начать с рассказа о том, как я сюда добрался. Два дня назад я послал тебе мое первое письмо с “Полярной Звезды”, конечно, не предполагая, что через 3 часа снова окажусь в Либане и проведу там сутки. День казался прекрасным, дул очень сильный северный ветер. Как только мы вышли в море, яхту начало качать, и чем дальше мы двигались, тем сильнее была килевая качка, так же, как было между Портсмутом и Чербургом. Весь наш завтрак был испорчен, по каютам летали вещи – не было надежды, что море успокоится, поэтому Ломанд предложил вернуться обратно, и, раскачиваясь и танцуя по волнам, как торпедоносец, мы вернулись в гавань Либана через три часа после того, как вышли из нее... Вчера мы, наконец, отбыли, 25-го в два часа дня, и прибыли сюда сегодня ровно в 12. В целом, для этого времени года погода была самой благоприятной, но, конечно, нас качало, так как волнение на море не улеглось, по крайней мере, не было ветра...
...Очень хорошо пообедал внизу в маленьком камбузе, после чего сидел с офицерами в их кают-компании. Обе ночи я прекрасно спал в середине, в детской каюте, в настоящей кровати, что было очень приятно после тряской железной дороги...
...яхта бросила якорь в местечке рядом с Копенгагеном, в Бельвью, там маленький причал и несколько домов. Я был изумлен, когда после высадки меня встретили дорогой Апапа, Мама и вся Семья. Они все выглядели более бодрыми и не такими измученными, как я ожидал. Как только мы подъехали к дому, меня провели в спальню, где стоял закрытый гроб, окруженный множеством венков, которые выглядели очень красиво. Все же я должен сказать, что мне было грустно при мысли, что тело не стоит в соседней церкви – я думаю, что во всех отношениях это было бы лучше. Бедный Апапа выглядит хорошо; он постоянно заходит в ту комнату, а потом выходит на длительные прогулки, в которых, конечно, его сопровождает Семья.
Причина отсрочки похорон в том, что все необходимое для погребения – траурные одежды из черной ткани, катафалк и т.д. – сгорело несколько лет назад во время пожара и церемонию невозможно провести. Апапа хочет, чтобы похороны были проведены как государственная церемония, и поэтому им нужно такое долгое время, чтобы все подготовить. Когда вернусь, я расскажу все, что слышал от Мамы и остальных о последних днях бедной Амамы; так печально и трогательно!
Сейчас как раз мне принесли твое милое маленькое письмо, первое от тебя. От всего сердца благодарю тебя за каждую твою строчку и за цветок...
Я снова в кругу Семьи. Они меня все расспрашивают о тебе и детях и очень сожалеют, что ты не приехала. Дорогая Мама и Апапа особенно, потому что они не слышали о долгом путешествии Ирэн в Китай. Конечно, я им объяснил, что в первые дни после смерти Амамы мы не могли решить, вдвоем нам ехать в Данию или мне одному. Мама сказала мне, что Апапа выразил желание, чтобы я приехал, и из-за этого она мне телеграфировала. Я чувствую, что исполнил свой долг, и в этом смысле доволен, что нахожусь среди них. В целом, здесь собралось 36 членов Семьи, и некоторые еще в городе. Мы всей толпой завтракаем, обедаем и гуляем... Любой, кто увидел бы Семью за столом, не поверил бы, что умерла бабушка, и все собрались здесь на ее похороны: целый день смех, болтовня и суета. Тетя Ольга сказала мне, что Апапа с ней поделился, что он чувствует себя счастливым и успокоенным, видя вокруг себя шумную молодежь – все идет по закону природы, которые ничто не в силах изменить... Нас всех изумило, сколько Апапа каждый день выхаживает пешком. Ему никак не дашь его 80 лет.
Надеюсь, что с Божией помощью, моя милая, я встречусь с тобой 9 октября утром в Севастополе, на том месте, где мы расстались... бесценная моя женушка, я по тебе ужасно скучаю... здесь я сплю в моей старой походной кровати... когда вижу другие молодые пары вместе, чувствую себя таким одиноким и выхожу, чтобы их не видеть. Но я совершенно уверен, что ни один из этих мужей не любит свою жену так сильно и верно, как я люблю мою Аликс. Да благословит тебя Бог, моя любимая женушка, я всегда буду молиться за тебя и наших милых дочурок и каждую ночь в своей кровати я посылаю вам троим мои нежнейшие поцелуи и благословения...
...В 3.30 вся Семья собралась вокруг гроба. Была прочитана молитва, спета песня, пастор произнес проповедь и благословил останки, все мы вынесли гроб и поставили его в машину; затем вся Семья пешком проследовала на станцию Глентофте. Сотня молодых девушек шла впереди и разбрасывала по дороге цветы. Гроб поставили в черный железнодорожный вагон, мы сели в тот же поезд и отправились прямо в Роскильде, что отсюда примерно в часе езды. Прибыли туда в 6 часов, когда уже было темно, и таким же образом проследовали через город к собору. Там сняли гроб и внесли его внутрь, и он будет оставаться в церкви у входа до завтра, когда мы снова вернемся на финальную церемонию. Вернулись сюда в 8, все довольно уставшие, и после обеда быстро разошлись по постелям...
...Воскресенье, мы собираемся в город в церковь, наши горячие молитвы встретятся, не так ли, любовь моя? Мне снова предстоит долгое путешествие, но как я сейчас бесконечно счастлив, чувствуя, что каждый час приближает меня к моей родной обожаемой Алики, к тому же, со мной будет Миша! Ну, сейчас я должен рассказать тебе о вчерашней последней и печальной церемонии. Семья выехала из Бернсторфа в 12.45 после раннего обеда с Королем Швеции. Все другие – Принцы и зарубежные гости – выехали из города и прибыли в Роскильде раньше. Мы видели их всех там во дворце перед церемонией. Среди них был адмирал Гервайс. Похоронная служба была прекрасной, был и орган, и пение, но почти не было молитв, только проповедь. Это кажется таким тяжелым и грустным – отсутствие морального и религиозного утешения для тех, кто в этом больше всего нуждается. Греческие кузены думают так же, как мы, им тоже очень грустно после смерти дорогой Амамы. Собор прекрасен, тебе бы он понравился, строго в готическом стиле, высокий и внутри чрезвычайно просто... День был солнечный, и лучи солнца падали сверху через высокие окна прямо на гроб. В конце гроб вынесли армейские полковники и морские капитаны к месту ее последнего упокоения, в хорошенькую белую часовню рядом с собором. Последнее прощание было мучительно грустным; мне было больно смотреть на лицо бедного дорогого Апапы, такое скорбное выражение! После этого все вернулись в старый дом, из которого вышли, и попрощались с иностранными Принцами. В Бернсторф вернулись в 5 часов.
В городе, в одном из магазинов, я нашел хорошенькую зеленую, покрытую эмалью, рамочку в форме сердца с портретом дорогой Амамы и подарил ее Апапе, когда вернулись с похорон домой. Я был счастлив, что доставил ему удовольствие, и был тронут тем, как он благодарил за нее. Я передал ему твою записку, которая его тоже растрогала. Он такой мужественный и стойкий, не выказывает своей скорби. Дай Бог, чтобы потом, когда вся Семья разъедется, горе не обрушилось на него с новой силой! Эта мысль всех пугает.
...Итак, завтра утром мы с Мишей уезжаем, мое сердце прыгает от радости при мысли о нашей встрече, надеюсь, на том же месте, где мы расстались!.. О, любовь моя, моя дорогая женушка, можем ли мы, в самом деле, на это надеяться? Тогда наша встреча будет вдвойне счастливой. Будь осторожна, мой ангел, с этим нельзя шутить! Моя Алики, любимая моя, милая жена – я люблю тебя сильно, до сумасшествия, моя родная. Да благословит Бог тебя и наших деток.
Навечно твой, искренне любящий...
Ники.
1899 ГОД
[В 1899 году умер от туберкулеза младший брат Государя Великий князь Георгий Александрович, болевший до того несколько лет. Следующие письма написаны во время похорон в Москве.]
Петергоф,
10/22 июля 1899 года,
письмо Н-134.
Моя милая, родная женушка,
Кажется странным писать тебе, когда я сижу внизу в своей комнате, а ты, я знаю, на балконе. Но завтра я буду далеко, и не хочу, чтобы даже один день прошел у тебя без весточки от твоего супруга, без слов – сказанных или написанных – о том, как он тебя любит, тебя и троих малышек! Моя дорогая, на этот раз мы разлучаемся ненадолго, так что не унывай, спокойно занимайся детишками...
Вечером ты тет-а-тет увидишься с Вальдемаром. Пусть при ваших трапезах присутствует мой старый пес, и не забывайте кормить птичек во дворе! Я страшусь встречи в Москве, ужасно, что после четырех лет разлуки увижу своего брата, находящимся в гробе. Боюсь, что все это так расстроит бедную Маму! Что ж, ничего не поделаешь, мы должны, как обычно, собрать свое мужество и терпеливо нести свой крест, как велит нам Иисус Христос. Но иногда это слишком трудно! Я не осмеливаюсь жаловаться на свою судьбу, ведь мне на земле выпало такое счастье... я обладаю таким сокровищем, как ты, моя любимая Аликс, и у меня уже трое маленьких херувимов. От всего своего сердца благодарю Бога за то, что по милости своей он дал мне все это и сделал мою жизнь легкой и счастливой. Труд и приходящие печали для меня ничто, раз ты со мною рядом. Может быть, не могу выразить, но я глубоко это чувствую. По вечерам наши молитвы будут встречаться (только две ночи), особенно завтра, в день именин Ольги. Не можешь себе представить, моя дорогая, какое это странное чувство – сидеть рядом с тобой и в то же время писать тебе. Я признаюсь, что сказал тебе неправду, что собираюсь написать Виктории, но я думаю, что ты такая же добрая душечка. Жаль, что мы не смогли выйти в море, но все к лучшему – был ветер и довольно свежо, кроме того, мы смогли на несколько часов больше провести вместе. Я пишу очень плохо, не знаю, писать ли мне в прошедшем или в настоящем времени...
Да благословит тебя Бог, моя дорогая жена! Будь уверена, что я постоянно думаю о тебе и молюсь за тебя. Сейчас я должен заканчивать, так как мы собрались поиграть в карты. Доброй ночи, моя милая Аликс, моя родная жена, моя радость, мое счастье, вся моя жизнь! Да благословит Бог тебя и наших дорогих дочурок!
Всегда твой искренне преданный и глубоко любящий муж,
Ники.
Петергоф,
11/23 июля 1899 года,
письмо А-154.
Мой родной, дорогой,
Не могу найти слов, чтобы описать тебе радость, которую я испытала, когда Орчи принесла мне твое письмо. Это был такой приятный сюрприз, и я от всего сердца благодарю тебя за него – ты такой молодец, что подумал обо мне, а у меня в этот раз не было для тебя письма. Стыд и срам! Представляю, как ты сидел рядом со мной и писал письмо, а я и не подумала, что это для меня. Я только удивлялась, как быстро ты пишешь Виктории. Ночью мне было так одиноко, и каждый раз, когда я просыпалась и протягивала руку, я касалась холодной подушки вместо дорогой теплой руки – и никого рядом, чтобы потрясти и растолкать, и разбудить. Когда ты уезжал, я смотрела, как и утром, из окна коридора, когда ты ехал. Мне страшно не хватает твоих поцелуев, и мне было так тяжело видеть, как ты уезжаешь один в это грустное путешествие – каждый раз, когда мы расстаемся, это бывает по какому-то печальному поводу, и поэтому вдвойне тяжело отпускать тебя одного. Ни на одно мгновение я не перестаю думать о тебе, представляя, с какими чувствами ты приближаешься к Москве. Да поможет тебе Бог, да даст силы мужественно перенести все, как и прежде. Только Он в состоянии утешить тебя – ведь потеря так велика. У меня сердце болит за тебя, и я знаю, как тяжело тебе будет ночью – если бы я могла, я полетела бы к тебе, обняла, покрыла поцелуями и говорила тебе о моей великой любви, которая возрастает с каждым днем и наполняет всю мою жизнь. Если бы я могла оградить тебя от всех печалей – но на все Божия воля, и мы должны склониться перед ней, но не сломаться. У тебя так много других забот, а сейчас еще и это – в самом деле тяжело. Но он, дорогой мальчик, сейчас почивает в мире, оставив все горести жизни и освободившись ото всех страданий. Невозможно пожелать ему вернуться обратно и снова вести свою одинокую жизнь. Я уверена, что он и твой дорогой Отец сейчас ближе к тебе, чем когда-либо раньше, и они сокрушаются, видя все ваши страдания. Но подумай, какой опорой и утешением ты являешься для бедной дорогой Мамы, и то, что ты будешь с ней рядом, тоже ей поможет. Если моя любовь может хоть сколько-нибудь тебя утешить, позволь мне высказать ее снова и снова... Я люблю тебя, я люблю тебя всем сердцем, и душой, и разумом, сильно и нежно. Наши малышки здесь – как жаль, что ты не можешь видеть Ольгу в день ее именин... как она говорит, “мой праздник”. Дети Ксении будут с ними пить чай, а потом я принесу вниз ребенка. Больше писать не могу, идет Стана. Прошел сильный дождь, вода поднялась высоко, светит солнце, но стало холоднее – на балконе быть нельзя. До свидания и да благословит тебя Бог...
Твоя верная женушка,
Аликс.
1990 ГОД
Петергоф,
23 июня/6 июля 1900 года,
письмо А-155.
Бесценный мой,
Я должна уже сегодня послать тебе письмо, чтобы ты хоть одно его получил... Ужасно, что тебе пришлось уехать одному, и, возвращаясь со станции, я чувствовала комок в горле и подозрительную влагу в глазах. Поэтому я поехала прямо в маленькую церковь и мне стало намного спокойнее, когда я помолилась за моего дорогого. Служба длилась только 3/4 часа. Если бы ты был со мной, я думаю, мы бы умерли от такого пения: пели только три человека, кажется, садовник и фонарщик, и пели они на разные голоса. Это терзало слух, а у дьякона был невозможный голос, так что я не поняла ни слова из Библии, кроме “Марфа...” У священников были слишком короткие рясы, а из-под них виднелись огромные черные ботинки – но мне было не смешно. Я со всем жаром молилась за тебя и чувствовала себя вполне серьезной. Возвращаясь домой, встретила детей, и мы с ними шли домой. Потом ко мне пришла дочь бедного Муравьева – бедняжка, она такая мужественная. Потом я рисовала, со мной была Шнайдерляйн, и мы вместе пообедали на балконе. Я не расстаюсь с Иванном (старый пес Николая Александровича – ред.). О, мой милый, как я по тебе скучаю, по твоим глазам, в которые можно глядеть, как в озера. “Я люблю тебя, я люблю тебя – это все, что я могу сказать”. Быть без тебя действительно ужасно, мой любимый Ники! Мое единственное утешение – наши дорогие малышки. Но Иванн тоже тоскует, а у Альмелы печальные глаза...
Я ездила с Лили в моем экипаже повидать на часок Стану... В целом, она чувствует себя лучше. Она показала мне их маленькую церковь, которую я прежде не видела. Потом я завезла Лили домой и поехала к Наденьке – бедненькая, она все твердит, что ее хотят куда-то забрать, и она так боится. Бедняжка, трудно видеть ее в таком состоянии, она просила меня приезжать еще...
Я была так счастлива получить твою телеграмму, крепко целую тебя за нее. Каждое слово от тебя – такое утешение для одинокого сердца... я так привыкла быть со своим мужем рядом, что просто не переношу разлуку с ним. Если бы ты мог видеть мой чайный стол! Стол плетеный, на нем стакан молока, клубника, немного бисквитов. Сейчас я должна позвать детей, а потом, перед тем, как придет дантист, закончу это послание.
...Я ходила в твою комнату посмотреть, не пришли ли какие-нибудь бумаги, и нашла дверь запертой, но ключ был там, и в комнате было так уныло. Я велела принести какие-нибудь рассортированные бумаги и хочу аккуратно положить их на стул рядом с твоим письменным столом. Правильно? С большим трудом и со слезами я выпроводила детей из комнаты, так как им очень хотелось посмотреть, как дантист будет работать над моими зубами, а Ольга хотела спать со мной. Но я должна положить ручку и отправляться. Доброй ночи, мой дорогой, милый муж. Да благословит и да хранит тебя Бог, и пусть святые ангелы охраняют тебя. Я покрываю поцелуями твое милое лицо – лоб, глаза, рот – и остаюсь вечно твоя нежно любящая женушка.
Аликс.
1902 ГОД
31 августа 1902 года,
письмо А-169.
Мой любимый,
Какую глубокую радость сегодня утром доставило мне твое письмо. От всего сердца благодарю тебя за него. Да, милый, действительно, это расставание было одним из самых тяжелых, но каждый день снова приближает нашу встречу. Должно быть, было очень тяжело во время речей...
Твои дорогие письмо и телеграммы я положила на твою кровать, так что, когда я ночью просыпаюсь, могу потрогать что-то твое. Только подумайте, как говорит эта замужняя старушка – как выразились бы многие, “старомодно”. Но чем бы была жизнь без любви, что бы стало с твоей женушкой без тебя? Ты мой любимый, мое сокровище, радость моего сердца. Чтобы дети не шумели, я с ними играю: они что-то задумывают, а я отгадываю. Ольга всегда думает о солнце, облаках, небе, дожде или о чем-нибудь небесном, объясняя мне, что она счастлива, когда думает об этом...
Сейчас до свидания. Да благословит и хранит тебя Бог. Крепко целую, милый, твоя нежно любящая и преданная женушка,
Аликс.
В поезде,
1 сентября 1902 года,
письмо Н-143.
Моя дорогая,
Большое спасибо за твое дорогое письмо (№ 168). Оно лежало на столе в моем купе, когда мы вернулись после успешного визита в Курск. Мы выехали из города в 9.30 и вернулись к обеду, в 3 часа. Видишь, какое было насыщенное воскресное утро. Мы проехали через город к собору, где была очень хорошая служба. После службы мы все прикладывались к образу Богородицы (икона Божией Матери Курская-Коренная – ред.). Собор был полон школьников, девочек и мальчиков, я их всех видел. Оттуда мы пошли в другую прекрасную старинную церковь, построенную Растрелли, потом посетили госпиталь Красного Креста, который прекрасно содержится. После этого поехали во дворец Епископа. В величественном зале Епископ поставил копию Папиного бюста в положении стоя, довольно хорошая фигура. Мы все ужасно проголодались и с благодарностью приняли предложение выпить чашку чая с бутербродами. Все сидели за круглым столом, и высокая Мария Барянская была хозяйкой за трапезой. Было довольно много дам, некоторые весьма симпатичные, с роковыми глазами, и они упорно смотрели прямо на меня и на Мишу, приятно улыбаясь, когда мы в их направлении поворачивали головы. В конце чая вокруг нас стояла такая стена из них, что это было невозможно больше выносить, и мы встали. Мария Барянская очень много расспрашивала о тебе. Наш последний визит был в дом губернатора, где я снова говорил речь. На этот раз – для крестьян пяти соседних губерний. Это прошло хорошо, потому что намного легче говорить с простыми людьми. Мы покинули Курск, полные наилучших впечатлений, и провели спокойный день в Ярославле. После прекрасной летней погоды, которая стояла последние дни, внезапно стало холодно. В 8 часов был большой обед в палатке для именитых людей Курска, примерно на 90 персон. Приезжал Сергей из своего лагеря, а потом сразу уехал. Он хочет ехать в Петергоф, чтобы привезти Эллу. Сейчас, до свидания, да благословит тебя Бог, моя милая женушка.
Нежно целую тебя и всех детей... Твой вечно любящий и преданный,
Ники.
Петербург,
3 сентября 1902 года,
письмо А-172.
Любовь моя,
Нежно тебя благодарю за интересное письмо о визите в Курск. В газетах я тоже читала детальное описание. Образ Божией Матери – это тот, который любил о. Серафим и который исцелил его в детском возрасте. Я вижу, как ты пьешь чай, окруженный толпой болтающих дам, и представляю выражение смущения на твоем лице, которое делает твои милые глаза еще более опасными. Я уверена, что тогда многие сердца забились сильнее, старый греховодник. Я заставлю тебя носить синие очки, чтобы отпугивать веселых бабочек от моего чересчур опасного мужа.
Каким впечатляющим и эмоциональным зрелищем была, должно быть, атака 80-ти батальонов, а потом этот колоссальный обед на лугу.
Дождь, дождь, очень высоко поднялась вода, но сегодня немного теплее...
Нужно отправляться в постель. Доброй ночи, да благословит и сохранит тебя Бог. Нежно целую моего любимого супруга, твоя родная женушка,
Аликс.
В поезде,
2 сентября 1902 года,
письмо Н-144.
Моя родная, бесценная,
С любовью благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое обрадовало меня гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Чем ближе дата нашей встречи, тем больше растет мое нетерпение. Я надеюсь вернуться 6-го числа в 10.45 вечера... К счастью, сегодня погода стала намного лучше, в голубом небе ни облачка и приятное теплое солнце. Мы не уехали очень далеко, так как войска подошли к нам со всех сторон. Сергей отходит по направлению к Курску за реку Семур, а (другой командир – ред.) сосредоточил всю свою армию на этой стороне реки. Завтра будет большая атака с переходом через реку Семур и отчаянная попытка отогнать Сергея с большой дороги на Москву. Это чрезвычайно трудная задача, так как позиция Сергея сейчас очень сильная, на заболоченной реке, на которой мало мостов, а длинные дороги, проложенные вдоль берегов, затопляются. Хотя в одном, самом отдаленном месте, куда я ездил сегодня утром, один корпус из одесских войск ухитрился перейти реку, не встретив войск противника. Проезжая через деревни, мы выходили из экипажа и заходили в две церкви. Люди бежали за нами километрами, какие у них прекрасные легкие! Я видел старых солдат, некоторые из них с крестами и медалями за прошлую войну. Я говорил со многими. Наши верховые лошади и тройки очень устали, потому что бедные животные во время маневров стояли в отдаленной от железной дороги деревне и должны были всегда приходить, забирать нас и везти туда, потом обратно, а потом возвращаться домой. Но никто не виноват, заранее нельзя вычислить, какое место в больших маневрах сыграет решающую роль.
Да благословит тебя Бог, моя дорогая маленькая Аликс. Нежно целую тебя, а также детей. Всегда преданный тебе муженек,
Ники.
1904 ГОД
Царское Село,
5 мая 1904 года,
письмо А-177.
Любовь моя,
Извини за то, что пишу карандашом, но я лежу на софе на спине, стараясь не двигаться. У меня были сильные боли, ночь прошла плохо, так как я просыпалась от каждого движения – удалось поспать один час на правом боку, потом утром, наконец, поспала побольше, лежа неподвижно на спине. Я проведу день на софе, не поеду ни на прогулку, ни даже в церковь, чего мне очень хотелось, но я не хочу покидать комнату, чтобы быть в лучшем состоянии, когда завтра приедут остальные.
[В 1904 году разразилась русско-японская война.]
Петербург,
26 июня 1904 года,
письмо А-182.
Ангел мой милый,
Ты уехал, и женушка твоя одна, и компанию ей составляет только ее крошечное семейство. Тяжело быть с тобой в разлуке, но мы должны благодарить Бога за то, что за 10 лет это случалось так редко. Я буду стойкой, и другие не увидят, как у меня болит сердце, – расстаться с тобой ради твоих солдат – это не то, чтобы отправить тебя в какое-нибудь другое путешествие. Это было бы хуже. Я люблю солдат и хочу, чтобы они видели тебя перед тем, как идти в бой за тебя и за свою страну. Им легче будет погибать, когда они только что видели Императора и слышали его голос – никакой представитель, даже Миша, не заменит тебя. Они оставили своих жен, поэтому и твоя не будет ворчать. Хорошо, что Миша с тобой. Ты там не один, а для него, чем больше он с тобой (что вполне естественно), тем лучше во всех отношениях; это отвлекает его от собственных проблем. Там он слышит разговоры серьезных мужчин, и это поможет ему сформировать собственные убеждения. Ему следовало бы больше помогать тебе, его единственному брату, которому так нужна помощь. Жена, как бы дорога она ни была, никогда не сможет стать таким помощником – у нее не так устроен мозг, хоть и хотелось бы, чтобы это было иначе. О, когда у нее такой муж, как у меня... Благодарю Бога за такого мужа. Большое, большое спасибо за твою милую записочку. Я прочитала ее, как только ты уехал, и она дала мне силы улыбнуться детям, когда они пришли к завтраку. Ольга снова повторила, что это из-за японцев ты должен был уехать. Я взяла с собой Татьяну на прогулку, ехали все вдоль моря... Все еще ветрено, но вполне тепло. Я ехала на тех же лошадях, что отвозили тебя на станцию, и они были совсем сонные...
Бэби (Анастасия – ред.) спросила меня: “Тебе грустно, что Папа уехал?”, и когда я сказала “да”, она ответила: “Не беспокойся – он скоро вернется”. Они все тебя целуют... Да благословит тебя Бог, дорогой мой.
Нежнейшие поцелуи от твоей глубоко преданной, вечно любящей,
Аликс.
[В 1904 году родился долгожданный Наследник Престола, Цесаревич Алексей Николаевич.]
Петербург,
август 1904 года,
письмо А-189.
Родной мой, дорогой ангел,
Вот и снова ты оставляешь свою старую женушку, но на этот раз с драгоценным маленьким сыном на руках, поэтому на сердце не так будет тяжело. Трудно снова расставаться, но, благодарение Богу, это ненадолго. Как счастливы будут видеть тебя казаки – больше, чем когда-либо, так как сейчас мой маленький драгоценный Малыш – это еще одна ниточка между ними и их бывшим атаманом. Я уверена, что когда ты будешь проезжать Москву, там будет волнующая встреча. Ночь будет такой долгой и унылой – я люблю смотреть на тебя, когда не могу уснуть, а в комнате начинает светать. Я уверена, что тебе было грустно покинуть свою маленькую Семью и новорожденного Сына – мы будем считать часы до твоего возвращения. Я постараюсь быть мужественной, но мои глупые нервы так расшатались, что я не в силах сдерживать слезы. О, как я тебя люблю! Один Бог знает, как сильно. Верю, что пока мы в разлуке, с востока не придут плохие новости. Я не люблю слышать все это, когда тебя нет рядом...
О, Господь Бог действительно щедр, послав нам сейчас этот солнечный лучик, когда он всем нам так нужен. Пусть Он даст нам силы воспитать хорошо ребенка, чтобы он был для тебя, когда вырастет, настоящим помощником и товарищем. Милый, до свидания, да благословит и хранит тебя Бог и вернет тебя домой в скором времени в полном благополучии. Я буду все время думать о тебе и сильно молиться за тебя. Покрываю твое лицо нежными любящими поцелуями – всегда твоя,
Женушка.
[Следующее письмо было написано после первого приступа гемофилии у Алексея Николаевича в возрасте четырех недель.]
Петербург,
15 сентября 1904 года.
письма А-193, А-194.
Мой родной, бесценный,
Тебя снова нет рядом, да благословит тебя Бог и да хранит, и вернет благополучно назад. Прости меня за то, что не сдержалась, но я не могу сдержать эти ужасные слезы, чувствуя себя такой измученной после такого испытания на прошлой неделе... О, такая боль, и нельзя, чтобы другие это видели... Слава Богу, сейчас он вполне здоров! Это похоже на то, как будто его нам снова вернули, хотя я и не верила, что он уйдет. Я знаю, что тебе не нравится уезжать от него, мне тоже лучше, когда он рядом – я уверена, что его маленькая душа молится за тебя. Мой милый Ники, я люблю тебя все глубже и глубже, мне кажется, что здесь осталось только мое тело, а душу мою ты забрал с собой. Я покрываю тебя поцелуями, мое сокровище, и вижу, что тебе больно расставаться. Я буду писать тебе ежедневно, утром и вечером, буду посылать телеграммы обо всех нас. Даст Бог, в понедельник мы снова будем вместе. Целую тебя, благословляю, молюсь о тебе больше, чем когда-либо. Твоя,
Женушка.
В поезде,
16 сентября 1904 года,
письмо Н-149.
Любимое мое Солнышко,
Какую радость мне доставило твое милое письмо. Мой “старик” положил его в моем купе на стол, где я и нашел его после обеда, а вечером перед тем, как лечь спать, такой приятный сюрприз от нашего Малыша. Крохотный башмачок и перчаточка так сладко им пахли, а фотография, которую я прежде не видел, очаровательна, и сходство большое. Много-много раз благодарю тебя, дорогая, за твою предусмотрительность, которая так меня тронула. Только женушка может придумать такое, чтобы доставить удовольствие муженьку, когда он в отъезде. Твои телеграммы меня очень успокаивают, чувствуешь себя ближе к вам, дважды в день получая от вас известия. Тяжело было вчера уезжать от вас. Я должен был собрать всю свою волю... Я был так изумлен и тронут поведением Ольги, я даже предположить не мог, что она плачет из-за меня, пока ты не объяснила мне причину. Я начинаю сейчас чувствовать себя без детей более одиноким, чем раньше – вот что значит опытный старый Папа!
Ночь была чрезвычайно холодной, и мы в поезде все это почувствовали. День солнечный и теплый, точно такая же прекрасная погода, как была дома. Я так рад, что она сохраняется, и надеюсь, так будет до моего приезда. Мы проезжаем мимо красивых лесов в очень болотистой местности.
То, что ты показала нашего малыша (офицеру), произвело большой эффект не только на него, но и на тех, кого он после этого видел. Должен сказать, что путешествовать в комфортабельном поезде и целый день не видеть никого – это, в конце концов, отдых. Если бы только мы были вместе, это был бы и отдых, и счастье, но увы... дом, дом, ничего не поделаешь. Сейчас до свидания, благословляю тебя, любовь моя, мое Солнышко, и наших милых детей. Очень нежно поцелуй за меня нашего сына. Твой муженек,
Ники.
Петербург,
16 сентября 1904 года,
письмо А-195.
Мой дорогой, любимый Ники,
Горячо тебя благодарю за телеграмму, которую получила с такой радостью. Ну, я выезжала с Ольгой... мы ехали, 8 минут прошли пешком (больше бы я не выдержала) через английский парк мимо фонтанов к домику, где я оставила ее на чай и уроки танцев. Остальные присоединились к ней там. Я вернулась к Бэби и он, убаюканный мною, уснул у меня на коленях. У него была очень хорошая прогулка... В 5 часов я поспешила в коттедж на чай, в 6 пришла домой, поцеловала детишек, приняла ванну и нырнула в постель. Чувствую себя довольно усталой, морально и физически. Бэби лежал у меня на руках, не ел, спал. В 9 часов положила его в постельку, рядом с моей, и приготовилась на ночь; лампу унесли. В 11 часов он проснулся, и я его покормила. В 12 часов положила, спящего, в кроватку в его комнате. У него была хорошая ночь, и у женушки тоже, но она очень устала. Утром он был у меня с 8 часов до 10.30, потом кормилица его попоила и в 11 часов отнесла вниз в детскую и уложила спать. Горячо благодарю тебя за письма и телеграммы. Я рада, что вещички ребенка доставили тебе столько счастья. Я попросилась поехать с Мамой, если она будет выезжать в 10 часов. Я не знаю, как успею с нашим ангелом. Он так же мил, как всегда, и я уверена, думает о тебе; он был спокоен и, я надеюсь, в карете будет спать. Скучаю по тебе, в доме кажется так ужасно тихо, нет людей, не подъезжают кареты.
До свидания, и да благословит тебя Бог. Нежно целую. Твоя,
Аликс.
Петергоф,
18 сентября, 1904,
Письмо А-197.
Мой дорогой Ники,
Я пишу тебе карандашом, так как я все еще в постели. Милый малыш лежит у меня на коленях, не спит и слушает музыкальную шкатулку. После того, как я покормила его, он спал очень долго этой ночью, и я счастлива видеть это. Перед тем, как пить, он улыбался и ворковал... тебе бы это так понравилось. Слава Богу, что в Одессе все прошло так хорошо. Твоя телеграмма меня очень успокоила, и я благодаря этому спала прекрасно... Я выезжала на долгую прогулку одна, так как старшие катались верхом, а две младших в саду – на твоих пони. Наш сын за неделю набрал 200 граммов, очень хорошо.
Сейчас до свидания, мое сокровище, и да благословит тебя Бог – нежный поцелуй от твоего Солнышка,
Аликс.
1907 ГОД
На борту корабля,
20 июля 1907 года,
письмо Н-151.
Дорогая моя, родная,
Благодарю тебя от всего сердца за твое милое письмо. Оно меня глубоко тронуло, я прочел его с таким удовольствием перед тем, как лечь спать. Внизу в каютах я чувствую себя совершенно одиноким. Двери в твои (каюты) открыты, и я часто заглядываю в них, всегда ожидая, что найду там свою женушку. Я ужасно скучаю по тебе и детям, также и все офицеры! Вчера до ночи погода была прекрасной, море было, как зеркало... Примерно в 2 часа ночи мы вышли в Балтику, и нас там качало довольно сильно. Я не мог заснуть долго, это мне так напомнило ночь в Северном море перед Дюнкерком. В эти часы я был доволен, что тебя нет на борту. До утра, пока море не успокоилось, мы снизили скорость, потом снова пошли быстрее. Когда я вышел на палубу, увидел, что все мои господа в полном порядке и веселы. После обеда снова началось волнение, но сейчас все уже привыкли к качке. Много молодых матросов страдают от морской болезни, но не певцы. Я много хожу по палубе и с каждым отдельно долго беседую. За столом на твоем месте сидит Фредерикс, а Ивольский от меня слева. Этот последний рассказывает мне массу интересных вещей... Время от времени я подмигиваю ребятам на другом конце стола, а они в ответ широко улыбаются. Над морем с белыми барашками нависло серое небо. Я очень надеюсь, что к моменту нашей встречи погода будет прекрасной. Сегодня днем холоднее, чем было в наших внутренних водах.
Милая, дорогая, как я скучаю по тебе и детям...
1909 ГОД
Царское Село,
24 июня 1909 года,
письмо А-212.
Мой бесценный,
Ты прочитаешь эти строчки, когда поезд будет уже уносить тебя далеко от женушки и детей. Очень тяжело отпускать тебя ехать одного – первое путешествие по стране после всех этих волнений – но я знаю, что в Божиих руках ты в безопасности...
Пусть все пройдет хорошо и будет не слишком утомительно – ты порадуешься сердцем, увидев все войска на этом памятном поле битвы. С тобой будут все мысли и молитвы твоей женушки, родной мой, любимый муженек. Я буду внимательнейшим образом следить за твоими малышками и милым Бэби, зная, что тебе должно оставлять его, и как он будет скучать по своему дорогому Отцу – а кто же не будет?! Все будут ужасно. Сегодня вечером ты думай обо мне. Мы будем исповедываться после 9-ти в доме родителей Ани и приобщимся Святых Таин завтра утром в Дубвохо – служба начнется в 10. Сегодня вечером мы собираемся бодрствовать, потом от станции пойдем в церковь Ланцера, так чтобы перед этим великим моментом, к которому я так мало готовилась, быть на службе. В нашей разлуке это будет большим утешением, но я чувствую себя такой недостойной этого благословения, такой неготовой к нему – никогда не бываешь готовой. От всего сердца, милый мой, я прошу тебя простить меня, если я каким-либо образом причинила тебе боль или неудовольствие – ты знаешь, что никогда это не было сделано преднамеренно – я слишком люблю тебя для этого. Наша любовь и наша жизнь – это одно целое, мы настолько соединены, что нельзя сомневаться и в любви, и в верности – ничто не может разъединить нас или уменьшить нашу любовь. Что бы ни было на сердце женушки, в ее сердце ее муженек, всегда самый дорогой, самый близкий, лучший из всех – ты сам не знаешь, какой ты, любовь моя, мой родной. Ни у кого нет такого мужа, такого чистого, бескорыстного, доброго и верного – никогда ни слова упрека, если я капризничаю, всегда спокойный, хотя внутри, может быть, бушует буря. Пусть вновь и вновь благословит тебя Бог за все, и за твою любовь, пусть Он за все щедро наградит тебя. Так трудно расставаться с тобой. Мы так редко расстаемся – но наши сердца и души все равно вместе. Я буду ежедневно телеграфировать.
До свидания, мое сокровище, благословляю и целую снова и снова, и обнимаю тебя крепко. Всегда твоя верная старая,
Женушка.
1910 ГОД
Царское Село,
22 октября 1910 года,
письмо А-220
Мой дорогой, любимый,
Так печально и пусто без тебя в маленьком доме, я ужасно без тебя скучаю. После твоего отъезда я немного посидела в твоей комнате, стараясь быть мужественной, но безуспешно. После ванны молилась и прочитала акафист Казанской Божией Матери и тогда немного успокоилась. Целую вечность не могла заснуть. Наш малыш вошел в ночной рубашке будить меня и отдернул шторы.
...После массажа голове стало лучше, но все тело очень болит – видимо, еще из-за погоды. Как жаль, что тебя здесь нет, также грустно не слышать голосов твоих людей. Сегодня ночью была сильная буря, и время от времени шел проливной дождь. Надеюсь, что у вас там для охоты более подходящая погода – интересно, увидишься ли ты с Георгием, это было бы хорошо. Элла прислала мне доброе, нежное письмецо, зная, что сегодня утром я буду чувствовать себя одиноко. Пришел доктор, я должна пока закончить, допишу после...
...Сердцем он остался доволен, думает, что сильное падение (давления – ред.) вызвало боли в груди, ревматизм в плече и руках; почки в порядке, так что боли в спине из-за чего-то другого. Итак, нужно осторожно массировать только нижнюю часть ног или вообще прекратить на несколько дней, так как из-за нервов сильная боль. Он также доволен... Татьяной. У нее сегодня была головная боль, потому что она очень сильно плакала из-за тебя (уже прошла). Мы все плохо переносим разлуку с тобой.
Доброй ночи и да благословит тебя Бог.
Нежнейшие поцелуи от твоей верной маленькой,
Женушки.
1914 ГОД
[В июле 1914 года началась Первая Мировая война.]
Царское Село,
19 сентября 1914 года,
письмо А-234.
Мой родной, мой самый родной и милый,
Я очень счастлива за тебя, что, наконец, тебе удалось уехать, так как я знаю, как ты глубоко страдал все это время – даже спал беспокойно. Эту тему я преднамеренно не затрагивала, зная и хорошо представляя твои чувства и в то же время понимая, что для тебе лучше уехать и стать во главе армии. Эта поездка будет для тебя маленьким утешением, и я надеюсь, что тебе удастся увидеть многие войска. Я представляю себе их радость, когда они тебя увидят, и все твои чувства – увы, я не могу быть с тобой, чтобы все это видеть. Еще труднее, чем обычно, прощаться с тобой, мой ангел... такая пустота после твоего отъезда. Я знаю, что бы ты ни делал, ты будешь скучать по своей Семье и драгоценному Малышу. Он быстро поправится после того, как наш Друг его осмотрел, и это для тебя будет облегчением.
Ухаживать за ранеными – мое утешение, вот почему даже в прошлое утро я ходила в госпиталь, пока у тебя был прием, чтобы окончательно не упасть духом и не расстроить тебя. Пусть и немного уменьшится их страдание – это помогает тоскующему сердцу. Кроме всего, через то, что я прохожу с тобой и нашей любимой страной и людьми, я страдаю и за мою “старую маленькую родину”, за ее войска, за Эрни и Ирэн, и многих скорбящих там друзей – но сколько людей проходят через то же самое? И потом, стыд и унижение при мысли о том, что немцы могут так себя вести! Хочется зарыться в землю... Но достаточно об этом в письме. Я должна радоваться с тобой, что ты едешь, и я радуюсь – но все же я так ужасно страдаю от разлуки – мы не привыкли к ней, и я так сильно люблю моего родного... дорогого. Скоро 20 лет, как я принадлежу тебе, и каким блаженством быть твоей верной женушкой. Как хорошо, что ты увидишь милую Ольгу (сестра Государя; она была на фронте сестрой милосердия – ред.). Это и ее подбодрит, и тебе будет приятно. Я дам тебе для нее письмо с благодарностями для раненых.
Дорогой, любимый, мои телеграммы не могут быть очень теплыми, так как проходят через столько военных рук – но ты и между строчек прочтешь всю мою любовь и тоску... Самые искренние мои молитвы будут следовать за тобой день и ночь. Я вверяю тебя милости нашего Господа. Пусть Он хранит тебя, направляет тебя и вернет домой целым и невредимым.
Благословляю тебя †. Я люблю тебя так, как редко какой-либо мужчина был любим. Целую тебя и нежно прижимаю к сердцу.
Навеки твоя, старая,
Женушка.
Царское Село,
24 сентября 1914 года,
письмо А-238.
Мой дорогой, любимый,
От всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо. Твои нежные слова глубоко тронули меня и согрели мое одинокое сердце. Я глубоко разочарована вместе с тобой, что тебе посоветовали не ездить в крепость – это была бы такая награда всем замечательным стойким людям... Ольга, повидав тебя, написала такую радостную телеграмму, милое дитя. Она так храбро делает свою работу, и сколько благодарных солдат встанут опять в строй, с ее светлым обликом в сердце, а другие, уезжая домой в свои деревни, с ее милым образом. И то, что она твоя сестра, еще сильнее укрепит связь между тобой и народом... В английской газете я вычитала хорошую статью – они хвалят наших солдат и говорят, что их глубокая религиозность и почитание своего миролюбивого Монарха помогает им хорошо сражаться за святое дело. Какой позор, что немцы заперли маленькую Великую княгиню Люксембурга в замке рядом с Нюрембергом – такое оскорбление!
Я выехала в госпиталь только в 11, привезла врача от Ани. Мы ассистировали при двух операциях – она делала их сидя, чтобы я, также сидя, могла подавать ей инструменты. Один мужчина был таким забавным, когда снова очнулся в своей кровати – он начал петь очень громким голосом и сам себе дирижировал рукой, из чего я заключила, что у него веселый характер, и так оно и было. Он был чрезвычайно оживлен, сказал, что надеется, что не ругался во время операции. Он настоящий герой и хочет вернуться на войну, как только заживет его нога. А другой с загадочной улыбкой говорил: “Я был далеко, далеко... шел, шел – там было хорошо... Бог Всемогущий... все были вместе... вы не знаете, где я был”, и благодарил Бога, и восхвалял Его – ему, должно быть, виделись чудесные картины, пока мы удаляли пулю из его плеча. Она (доктор – ред.) больше не разрешила мне заниматься перевязками, пока я не отдохну, и проверила у меня сердце и голову. После обеда я до 5 часов лежала в комнате Малыша. Я ему почитала и немного поспала. Алексей вслух, вполне прилично, прочитал пять строчек по-французски.
Я каждый день хотела посещать церковь, а была там только один раз. Как жаль, ведь это такое утешение, когда на сердце печаль. Мы всегда ставим свечи перед тем, как идти в госпиталь, и я с любовью молюсь Богу и Пресвятой Богородице, чтобы они благословили нашу работу и наши руки принесли исцеление больным.
Я так рада, что ты чувствуешь себя лучше, такое путешествие благоприятно, так как ты ближе ко всем, можешь встретиться с командирами и все узнать прямо от них и высказать им свои соображения. Как смертельно устали, должно быть, английские и французские войска, сражаясь без перерыва 20 дней или больше. А против нас нацелены большие орудия из Кенигсберга. Сегодня Орлов не прислал сообщений, так что я полагаю, ничего особенного не произошло...
Я перечитала твое дорогое письмо всего в несколько строчек и стараюсь представить, что это любимый говорит со мной. Мы так мало видим друг друга, ты так занят и так устаешь, что не хочется беспокоить тебя вопросами, и мы никогда не бываем с тобой наедине. Но сейчас мне надо постараться заснуть, чтобы завтра чувствовать себя сильнее и принести больше пользы – я думала, что так много сделаю, когда ты уедешь, но Бекор (врач – ред.) испортил все мои планы и хорошие намерения.
Спи спокойно, дорогой, святые ангелы будут охранять твой сон, и любовь окружит тебя. С глубокой преданностью и любовью...
[Следующее утро]
...Бедный старый Фредерикс... как грустно, что нашему бедному старичку снова стало хуже – я так боялась, что это может снова случиться, когда он поедет с тобой. Было бы лучше, если бы он остался, но он так предан тебе, что даже мысль о том, чтобы ты был один, ему непереносима. Боюсь, что ему недолго осталось, что близок его конец. Какая это будет потеря – таких людей больше не найти, такого честного друга трудно кем-нибудь заменить.
...Эта несчастная война, когда она, наконец, кончится? Я чувствую, что Вильгельм (Кайзер Германии Вильгельм – ред.), должно быть, приходит в отчаяние, когда осознает, что именно он, его антирусская ориентация, стали причиной войны, и страна идет к краху. Все эти маленькие государства годами будут страдать от последствий. У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, сколько труда вложили Папа и Эрни, чтобы привести нашу маленькую страну к ее нынешнему благополучному, со всех точек зрения, состоянию. Здесь, с Божией помощью, все будет хорошо, и война закончится славой, поднимет дух, прочистит многие застойные мозги, приведет к единению и, в моральном смысле, “оздоровит”. Только одного я желаю – чтобы наши войска вели себя во всех отношениях образцово, а не грабили и не разбойничали – пусть этот ужас останется на совести прусских войск. Это деморализует, и тогда теряется настоящий контроль над людьми. Когда они сражаются за свою добычу, а не за славу страны, тогда они становятся разбойниками с большой дороги. Незачем следовать плохим примерам. Тыловые части в этом деле просто наказание. Все говорят о них с отчаянием, никто не может держать их в руках. Всегда и во всем бывают темные и светлые стороны, так и здесь. Такой войне следовало бы очистить дух, а не осквернять его, не так ли? В некоторых полках, я знаю, дисциплина очень строгая, и они пытаются сохранить порядок – но не помешал бы и приказ свыше. Это моя собственная мысль, дорогой, потому что я хочу, чтобы впоследствии в других странах вспоминали о русских войсках с благоговением, уважением и восхищением. Люди здесь даже не всегда осознают, что собственность других людей священна, что ее нельзя трогать – победа не означает грабеж. Священники и определены во все полки, чтобы говорить с людьми на эту тему. Да, я досаждаю тебе вещами, которые меня не касаются, но это только из-за любви к нашим солдатам и их репутации.
Сокровище мое милое, сейчас мне нужно заканчивать. Все мои молитвы и самые нежные мысли будут с тобой. Пусть Бог даст тебе мужество, силу и терпение, а вера, еще большая, чем прежде, у тебя есть... и это она тебя поддерживает. Да, молитвы и беззаветная вера в милость Божию дают силы все вынести.
Благословляю тебя, целую... со всем пылом большого любящего сердца. Как хорошо, что ты скоро вернешься. Твоя,
Женушка.
Царское Село,
20 октября 1914 года,
письмо А-239.
Мой родной, самый-самый любимый,
Снова приближается час разлуки, и снова болит сердце, но я рада за тебя, что ты поедешь, все посмотришь и почувствуешь себя ближе к войскам. Я надеюсь, что в этот раз тебе удастся увидеть больше. Мы с нетерпением будем ждать твоих телеграмм...
Слава Богу, что ты можешь уехать, не беспокоясь о милом Бэби. Если случится что-нибудь, я все буду писать тебе уменьшительными словами и ты поймешь, что я пишу о Малыше...
Завтра 20 лет с того дня, как я обрадовала тебя, став православной! Как пролетели годы, как много мы вместе пережили. Прости, что я пишу карандашом, но я все еще на диване, а ты все еще на исповеди. Еще раз прости свое Солнышко, если каким-нибудь образом я огорчила или расстроила тебя – поверь, никогда не было этого преднамеренно. Славу Богу, что завтра мы вместе причастимся – это придаст силы и успокоит. Пусть Бог пошлет нам успех и на суше, и на море. Пусть Он благословит наш флот.
...О, любовь моя, если ты хочешь, чтобы я тебя встретила, пошли за мной, Ольгой и Татьяной. Мы ведь так мало видим друг друга, а так о многом хочется поговорить и спросить...
21 октября
...Как хорошо было сегодня утром вместе принять Святое Причастие – и такое великолепное солнце – пусть оно всегда сопровождает тебя в твоих путешествиях и в прямом, и в переносном смысле. На всем твоем пути тебя будут сопровождать мои молитвы, думы о тебе и моя нежная любовь. Любовь моя самая дорогая, да благословит и сохранит тебя Бог и пусть Пресвятая Богородица хранит тебя от всех напастей.
Мои самые нежные благословения. Без конца целую тебя, прижимаю к сердцу с безграничной любовью и нежностью. Мой Ники, навечно твоя верная,
Женушка.
Царское Село,
21 октября 1914 года,
письмо А-240.
Мой родной, любимый,
Такой неожиданной радостью было получить от тебя телеграмму, и я от всего сердца благодарю тебя за нее. Это хорошо, что вы с Н.П. прогулялись на одной из станций. Тебя это освежило. Мне так было грустно видеть твою одинокую фигуру, стоящую у двери, – казалось таким неестественным видеть, что ты отправляешься совершенно один. Без тебя все чужое – наш дом, наше солнце. Я проглотила слезы и заспешила в госпиталь, где усердно работала два часа. Тяжелораненые. Впервые одному солдату я брила ногу около раны и вокруг нее. Сегодня работала совершенно самостоятельно, без сестры или доктора – только Княгиня (главный хирург – ред.) приходила посмотреть каждого человека, что с ним. Я спрашивала ее, правильно ли я делаю. Потом мы отправились в другой госпиталь и в разных палатах сидели с офицерами...
Потом я отдохнула. Бэби прочитал здесь свои молитвы, так как я слишком устала, чтобы подниматься наверх. Ольга с Татьяной сейчас в ольгиной комнате – до этого Татьяна в течение получаса сама принимала Нейдхардта с его людьми. Это так хорошо для девочек... они приучаются к самостоятельности, и их это очень развивает – необходимо думать и говорить самим, без моей постоянной помощи.
Я с нетерпением жду новостей с Черного моря. Бог даст, флот будет иметь успех. Я полагаю, что они не сообщают ничего, чтобы враг по беспроволочному телеграфу не мог определить их местонахождение. Сегодня вечером опять очень холодно. Интересно, играешь ли ты в домино!
О, любовь моя, как мне без тебя одиноко... Какое счастье, что мы причастились перед тем, как ты уехал – это дало силы и успокоение. Какое великое дело, что в такой момент у нас есть возможность причащаться, и хочется, чтобы другие помнили, что Бог нас всех благословляет – это не то, что мы по необходимости делаем раз в году в Великий Пост, а когда душа жаждет этого, и ей нужны силы. Когда я общаюсь с одинокими людьми, которые, я знаю, много страдают, я всегда касаюсь этой темы, и, с Божией помощью, мне много раз удавалось убедить их, что это необходимо делать и что это приносит облегчение и умиротворение многим усталым сердцам.
С одним из наших офицеров я также говорила, и он согласился, и после этого стал таким радостным и мужественным и гораздо легче переносил боль. Мне кажется, что это одна из наших главных женских обязанностей – пытаться приблизить людей к Богу, заставить их понять, что Он нам близок и доступен и ждет, что мы с любовью и доверием обратимся к Нему. Застенчивость и ложная гордость многих удерживают – поэтому мы должны помочь им сломать эту стену. Я как раз прошлым вечером сказала священнику, что считаю, что духовенству следовало бы больше говорить с ранеными таким образом – совершенно просто и прямо, а не в форме поучений. Души их, как у детей, и только время от времени требуется наставлять их на путь истинный. С офицерами, как правило, это намного труднее.
22 октября
Доброе утро, сокровище мое. Я так много молилась за тебя сегодня утром в маленькой церкви... Я думала о том, как ты, должно быть, рад оказаться ближе к фронту, и с каким нетерпением ожидали сегодня утром раненые твоего приезда в Минск.
С 10 до 11 мы перевязывали раненых офицеров, потом пошли в большой госпиталь на три, довольно серьезные, операции. Были ампутированы три пальца, так как началось заражение крови, и они совершенно сгнили. У другого ранение шрапнелью и... ампутация, еще у одного из ноги вынули множество кусочков раздробленной кости...
Служба проходила в большой госпитальной церкви, и на верхнем балконе мы стояли, преклонив колени, во время чтения акафиста перед образом Казанской Божией Матери... Сейчас я должна отправляться в мой поезд N 4 Красного Креста.
До свидания, любимый Ники. Благословляю и снова, и снова тебя целую. Всегда твоя маленькая,
Женушка.
Всем кланяюсь и особенно Н.П., я рада, что он с тобой – тебе с ним будет легче.
Царское Село,
22 октября 1914 года,
письмо А- 241.
Мой родной, любимый,
Сейчас 7 часов, и пока никаких известий от тебя... Я все еще надеюсь, что ты пошлешь за нами, чтобы мы с тобой встретились. Будет тяжело оставлять Бэби, которого я никогда не оставляю надолго, но пока он здоров, с ним могут побыть Мария и Анастасия, а я бы могла уехать. Конечно, мне бы хотелось, чтобы поездка была полезной. Всего лучше было бы, если бы я смогла поехать до места назначения на поезде, на одном из санитарных поездов, чтобы посмотреть, как они принимают и отвозят раненых, как ухаживают за ними... или встретиться с тобой там, где есть госпитали. Но я оставляю все на твое усмотрение, и как тебе будет удобнее, ты скажешь, что мне делать, где и когда встретиться с тобой...
Я принимала (посетителей – ред.)... потом Княгиня прочитала нам лекцию. Мы закончили весь курс хирургии, причем в большем, чем обычно, объеме, и сейчас она пройдет с нами анатомию и внутренние болезни, так как для девочек хорошо все это будет знать. Я разбирала теплые вещи для раненых, возвращающихся домой или в армию.
Мы договорились завтра днем ехать в Лучу, в мою маленькую мастерскую наверху. Это был подарок Алексею, который я приняла и организовала там что-то вроде дополнения к моей школе народного искусства. Там работают девушки, делают коврики и учат этому деревенских женщин, потом они получат коров, домашнюю птицу, овощи и будут обучаться ведению домашнего хозяйства.
Какое злодейство – бросать с аэропланов бомбы на виллу Короля Альберта, который сейчас как раз там живет. Слава Богу, что все обошлось, но я никогда не представляла себе, что можно пытаться убить Монарха только потому, что он во время войны стал чьим-то врагом! Перед обедом мне нужно, закрыв глаза, отдохнуть с четверть часа, продолжу сегодня вечером...
...Во время обеда Малыш написал для меня на меню спряжение французского глагола, какой молодец; как ты, должно быть, по нему скучаешь! Как я счастлива, когда он здоров! На ночь я поцеловала твою подушку, и очень хочу, чтобы ты был рядом со мной – мысленно я представляю тебя лежащим в твоем купе и себя, наклоняющейся над тобой, благословляя и нежно целуя твое милое лицо. О, милый, как ты мне дорог. Если бы я могла помочь тебе нести твою тяжкую ношу. Но я уверена, что у тебя там все по-другому. Ты услышишь много интересного и наберешься новых сил...
Доброй ночи, солнце мое, мой родной. Спи хорошо, тебя хранят святые ангелы и Пресвятая Богородица. С тобой мои самые нежные мысли и молитвы. Я чувствую, как тебе одиноко, как тебе хочется быть здесь.
Целую, благословляю, люблю,
Женушка.
Царское Село,
27 октября 1914 года,
письмо А-246.
Мой родной, дорогой Ники,
Собираюсь пораньше лечь спать, я очень устала после такого трудного дня, и, когда девочки в 11 часов пошли спать, тоже попрощалась на ночь с Аней... Ах, эта проклятая война! Бывают моменты, когда больше невозможно выносить все эти несчастья, кровь. Поддерживают только надежда и вера в безграничную справедливость и милость Божию. Во Франции дела идут очень медленно, но тем не менее мы слышали об успехах и о том, что у немцев громадные потери. У меня так болит сердце, когда я думаю об Эрни и его войсках, о многих людях, которых я знаю... о потерях во всем мире! Ну, может, хоть что-то хорошее выйдет из всего этого, и вся эта кровь прольется не напрасно. Трудно разобраться во всем этом, остается только терпеть. Всем так нужна опять спокойная, счастливая жизнь! Но нам так долго еще придется ждать мира. Нельзя поддаваться отчаянию, но бывают мгновения, когда ноша так тяжела, а на тебе груз ответственности за всю страну. Я так хочу помочь тебе, облегчить твою ношу – погладить твой лоб, прижать тебя к себе. Когда мы бываем вместе, что случается так редко, мы скрываем свои чувства – мы оба страдаем молча, сдерживаемся, чтобы не огорчать друг друга... За эти 20 лет мы так много вместе пережили, что понимаем друг друга без слов. Я молюсь, чтобы Бог помог тебе, дал тебе силы и мудрость, и успех.
Пусть ангелы и молитвы женушки охраняют твой сон...
18 ноября 1914 года,
письмо Н-160.
Мое родное любимое Солнышко, дорогая Жена,
Мы закончили обед, и я перечитал твое милое, нежное письмо... Погода унылая, идет сильный дождь, осталось очень мало снега. Когда мы уезжали, я заглянул во все купе, со всеми попрощался... если бы только мы могли отправиться в это путешествие вместе, какой бы это было для меня радостью... Я постараюсь писать часто, к моему удивлению, я обнаружил, что могу писать во время движения поезда. Моя подвесная перекладина оказалась очень практичной! Я много на ней висел и подтягивался перед едой. В поезде это очень полезно, хорошо разгоняет кровь. Большой радостью было видеть тебя здоровой и так хорошо помогающей раненым. Как сказал наш Друг, в такое время Бог помогает нам многое вынести. Верь мне, любовь моя, не бойся и, когда ты одна, верь в свои силы, тогда все пойдет успешно.
Да благословит тебя Бог, родная моя. Нежно целую тебя и детей. Ну, держись и старайся не думать, что ты одна. Твой верный муженек,
Ники.
Царское Село,
20 ноября 1914 года,
письмо А-250.
Любимый, дорогой Ники,
...Я ходила в Большой дворец (в госпиталь – ред.) к тому бедному мальчику... мне все-таки кажется, что края этой большой... раны затвердели, Княгиня находит, что кожа не омертвела. Она посмотрела ногу Ройфла и считает, что пока еще не поздно, следует немедленно делать ампутацию, иначе придется резать очень высоко. Его семья... хочет, чтобы его проконсультировали какие-нибудь знаменитости, но все в отъезде, кроме Зейдлера, который сможет приехать только в пятницу.
Погода мягкая, Бэби катается в своем автомобильчике, а потом Ольга, которая сейчас гуляет с Аней, пойдет с ним в Большой дворец к офицерам, которым не терпится его повидать. Я слишком устала, чтобы идти с ними, а в 5 с четвертью в большом госпитале нам предстоит ампутация (вместо лекции). Сегодня утром мы присутствовали на нашей первой большой ампутации (я, как всегда, подавала инструмент, а Ольга вдевала нитки в иголки – была отрезана рука целиком). Потом мы все принимали раненых в маленьком госпитале (а самых тяжелых в большом). Я принимала искалеченных мужчин с ужасными ранами... даже было страшно смотреть, насколько они изранены... У меня болит сердце за них – я не буду больше описывать подробности, это так грустно. Я им особенно сочувствую, как жена и мать. Я выслала из комнаты молодую сестру (девушку), а мадемуазель Аннен – постарше, она молодой врач и такая добрая. Есть раны с отравленными пулями. Один из офицеров в Большом дворце показал мне пулю дум-дум, изготовленную в Германии. Она очень длинная, на конце узкая и похожа на красную медь...
Милый мой, до свидания. Да благословит и да хранит тебя Бог. Остаюсь навсегда глубоко преданная, любящая старая женушка,
Аликс.
Все дети тебя целуют.
Царское Село,
23 ноября 1914,
письмо А-253.
Мой родной, дорогой, любимый,
Мы благополучно вернулись сюда в 9 с четвертью. Младшие в порядке и в веселом настроении. Девочки пошли в церковь, а я отдыхаю, так как очень устала и очень плохо спала в поезде обе ночи... Ну, постараюсь рассказать все сначала. Мы отсюда выехали в 9, до 10 сидели и болтали, потом легли спать. В Пскове выглянули и увидели, что стоит какой-то санитарный поезд, позже в одном из городов проезжали мимо моего санитарного поезда, который должен приехать сюда сегодня в 12.30. Прибыли в Вильно, на станции были губернатор, представители от Красного Креста и военных. Я увидела два санитарных поезда и сразу прошла к ним. Все устроено вполне прилично, есть несколько тяжелых случаев, но все держатся молодцом – они прямо из боя. Посмотрела госпитальные кухни и пункты питания. Оттуда поехали в собор, где находятся мощи трех святых, а потом подошли к образу Божией Матери – чуть не умерла, когда поднималась. Образ в чудесном месте, жаль, что нельзя к нему приложиться. Потом – в польский госпиталь, огромный зал с кроватями, где самые тяжелые лежат на сцене, а на галерее вверху – офицеры. Очень много воздуха, и содержится чисто. Повсюду и в обоих городах меня любезно вели по лестницам, которые для меня слишком круты. Повсюду я раздаю образки, и девочки тоже. Потом, госпиталь Красного Креста в женской гимназии, это там, где ты нашел, что сестрички хорошенькие. Масса раненых... Когда там мы надевали свои плащи, сестры спели на прощание гимн (польские дамы руки не целуют). Потом – маленький госпиталь для офицеров... Там один офицер сказал Ане, что 20 лет назад он видел меня в Симферополе и ехал за нашей каретой на велосипеде, а я протянула ему яблоко. Я очень хорошо помню этот эпизод – какая жалость, что он не сказал это мне. Я помню его молодым, каким он был 20 лет назад, поэтому, конечно, не узнала. Оттуда вернулись на станцию, больше мы никуда не смогли съездить, так как два санитарных поезда заняли все наше время. Валуев хотел, чтобы я посмотрела госпиталь в лесу, но было слишком поздно. На станции появился Артесмович, полагая, что я поеду в госпиталь, где были сестры из его губернии. Я завтракала и обедала прямо на кровати... Снова мы летим в автомобиле вдоль улиц в собор (в Вильно мы предупреждали о приезде) – ковер на лестнице, деревья в кадках на улице, собор залит электрическим светом, и Епископ час говорил длинную речь. Короткий молебен, приложились к чудесному образу Богородицы, и он подарил мне икону святых апостолов Петра и Павла, в честь которых освящена церковь. Он трогательно говорил о нас как сестрах милосердия, а женушку твою назвал по-новому – “мать милосердия”. Потом – Красный Крест, простые сестры (няни), хлопчатобумажные платья нежно-голубого цвета. Старшая сестра – дама, которая туда только что приехала, говорила со мной по-английски, она была сестрой 10 лет назад, виделась со мной, так как мой старый друг Киреев просил меня принять ее. Потом – маленькое крыло другого госпиталя, на другой улице, и большой госпиталь, примерно 300 (пациентов – ред.) в помещении банка, и так было странно видеть раненых среди обстановки бывшего банка. Там был только один мой Ланцер. Потом мы поехали в большой военный госпиталь, коротенький молебен и маленькая речь... Огромное количество раненых, в двух палатах немцы, с некоторыми говорила. Комендант такой милый, несуетливый добрый человек. Просил меня прислать еще 3000 образков или Библию. Когда поезд отправлялся, он, такой трогательный, благословил нас. На станции в крепости нас приветствовали наши моряки. Они были одеты, как солдаты, мы, как сестры. И кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что такое возможно. В 2 часа мы остановились на какой-то станции, я обнаружила там санитарный поезд, и мы помчались туда, вскарабкались в вагон-лазарет – 12 человек лежат удобно, пьют чай при свечах. Всех повидала, раздала образки – 400. Там был и больной священник... Я извинилась, что разбудила их, а они благодарили нас за наш приход и были польщены, оживились, заулыбались. Так что мы на час отстали и нагоняли потом ночью. Меня мотало взад-вперед, и я боялась, что мы опрокинемся. Сейчас я видела Трину, скоро должна встречать мой санитарный поезд. Завтра вечером приезжает Элла. Да благословит и да хранит тебя Бог. С пятницы от тебя нет никаких известий.
Самые нежные и горячие поцелуи от твоей верной женушки,
Солнышко.
Царское Село,
24 ноября 1914 года,
письмо А-254.
Мой родной, любимый,
Я так рада, что тебя в Харькове тепло приняли. Это должно было тебя очень ободрить. Какие тревожные известия поступают. Я не слушаю городские сплетни, иначе еще больше разнервничаюсь, а верю только тому, что сообщает нам Николаша (Великий князь Николай Николаевич – ред.). Тем не менее, я попросила А. телеграфировать нашему Другу, что дела очень серьезные и мы просим его помолиться. Да, против нас сильный и упорный враг... Сегодня утром в большом госпитале у нас было четыре операции... Почти ежедневно я принимаю офицеров, которые возвращаются в армию или едут продолжать лечение в своих семьях. Сейчас мы офицеров в Большом дворце поместили также и на противоположной стороне. Я ухожу, чтобы в 4 часа их навестить. Маленький бедняга с ужасной раной всегда просит меня придти. Погода серая и скучная. Удается ли вам размяться на станциях? Фредерикс два дня назад снова заболел и сплевывает кровью, поэтому лежит в постели. Бедный старик – ему так тяжело, и он морально ужасно страдает...
Дети здоровы и веселы – очень жаль, что сейчас я не могу поехать с санитарным поездом, я жажду быть рядом с фронтом, раз ты от него далеко, чтобы они почувствовали нашу близость, и это придало бы им мужества...
О, дорогой мой, я всегда с тобой душой и сердцем... Да благословит и укрепит тебя Бог, даст тебе утешение и веру. Навеки, мой родной Ники, твоя любящая женушка,
Аликс.
Царское Село,
25 ноября 1914 года,
письмо А-255.
Мой родной, любимый,
Пишу в страшной спешке несколько строк. Мы были заняты все утро, умер во время операции солдат – кровоизлияние. Всех это расстроило, у Княгини это случилось впервые, а она уже сделала тысячи операций. Все держались хорошо, никто не растерялся, и девочки были молодцами. Они и Аня еще никогда не видели смерть, но он умер мгновенно. Ты можешь себе представить, как это всех нас опечалило. Как близко всегда ходит смерть! Мы продолжаем другую операцию, а завтра снова такая же, и снова может быть летальный исход. Дай Бог, чтобы не так, нужно попытаться спасти человека.
Элла приехала на обед и остается до завтра. Должна заканчивать, ждет твой человек – остальные вокруг него пьют чай.
Благословения и самые нежные пожелания от твоего старого,
Солнышка.
Царское Село,
26 ноября 1914 года,
письмо А-256.
Бесценный мой,
Поздравляю тебя с праздником святого Георгия! Как у нас сейчас много новых кавалеров, героев. Но, ах, какие душераздирающие потери, если верить тому, что говорят в городе. Молюсь, чтобы это было не так. Мы все знали, что эта война будет самой кровавой и самой ужасной из всех войн, так оно и оказалось – и все оплакивают героических мучеников!
Утром мы ездили на раннюю службу, а оттуда Элла поехала в город до трех часов, а мы – в маленький госпиталь. Несложная операция, а потом надо было ухаживать за 19-ю ранеными, некоторые со множеством ранений... В 4 часа я собираюсь в Большой дворец, потому что они ежедневно ждут нашего приезда и бывают разочарованы, если мы не приезжаем, что случается редко, а тот маленький раненый просил меня сегодня приехать пораньше. Я чувствую, что мои письма очень скучны, но я так устаю, что в голову ничего не приходит. Сердце полно любви и безграничной нежности к тебе. Я с нетерпением ожидаю от тебя обещанное письмо, хочу больше знать о тебе, о том, как ты в поезде проводишь время после всех приемов и инспекций...
Ангел мой, до свидания и да благословит тебя Бог. Пусть святой Георгий принесет нашим войскам победу. Дети и я нежно тебя целуем.
Сейчас придет Пирот поговорить о рождественских подарках для армии...
Самые нежные поцелуи, любимый Ники, твоя родная
Женушка.
Царские Село,
14 декабря 1914 года,
письмо А-261.
Мой родной, любимый,
...Доктор уложил меня в постель, так как сердце у меня все еще увеличено, болит, а пить лекарства я не могу. Я все еще чувствую ужасную усталость и боль во всем теле. Вчера лежала на диване, только выходила к Марии и Бэби. Девочки после обеда ездили в госпиталь, а вечером катались на санках. Сегодня они снова пойдут, а завтра начнут там свою работу – я пока, увы, не могу и очень об этом сожалею. Это мне помогает морально...
Солнечный лучик только что выехал в своих саночках с осликом, он может ступать на ногу, но предпочитает осторожничать, чтобы поскорее снова поправиться. Он тебя целует.
...Ты знаешь, перед нашим прибытием в Москву три военных поезда с немецкими и австрийскими ранеными отправили с глаз подальше, в Казань – я читала донесение молодого господина (русского), который их принимал – многие, которых и трогать было нельзя, были еле живы и по дороге умерли, другие с ужасными зловонными ранами, которые несколько дней не перевязывали – так их мучили в убогих санитарных поездах как раз во время их праздника Рождества. Из одного госпиталя раненых послали даже без сопровождения доктора, только с санитарами! Я послала письмо Элле, чтобы она в этом разобралась и устроила хороший нагоняй. Это отвратительно и для меня совершенно непостижимо...
Дети целуют тебя много-много раз, и женушка тоже. Я надеюсь, сейчас ты чувствуешь себя спокойнее. Говорят, Церковный Собор издал указ не проводить рождественских елок – я собираюсь выяснить, правда ли это, и поднять шум. Это не их дело и не дело Церкви, и зачем лишать удовольствия раненых и детей только потому, что эта традиция пришла из Германии. Какая узость мышления...
Да благословит и хранит тебя Бог, мой родной, дорогой, бесценный Ники. Целую тебя и с любовью прижимаю к своему сердцу, и нежно глажу твой усталый лоб.
Всегда твоя женушка,
Аликс.
Попроси, пожалуйста, Шавельского послать полковым священникам больше Запасных Даров и вина, так, чтобы можно было причащаться. Сколько могу, я посылаю с нашим поездом, Элла тоже.