В тот день мы играли в волейбол старым резиновым мячом. Он появился неожиданно в самый разгар игры. Небрежно бросив настоящий волейбольный мяч в центр круга, сказал:
- «Меня зовут Максим, буду жить в 15 квартире» .
Игра прекратилась, все удивленно смотрели на мальчика, столь бесцеремонно ворвавшегося в нашу компанию. Девчонки онемели от восхищения. И было от чего. Пареньку было на вид лет тринадцать, четырнадцать. Модная короткая куртка, сапожки очень шли его стройной фигуре. Но самое основное было не это. Золотистые, слегка вьющиеся волосы, зачесанные набок, серые лукавые глаза. Голос с легкой хрипотцой, придавали ему необыкновенный шарм. Если бы это было теперь, сказали бы - вылитый Костолевский, только с более мужественным лицом.
Девчонок Макс покорил сразу, чего не скажешь о пацанах. Они явно проигрывали новичку. Вовка-Ба в старой изодранной куртке, Муля с вечно торчащими длинными из коротких штанов ногами, Карапет Сенька и вечно шморгающий носом Игорь. Смотрелись очень бледно на фоне этого златокудрого красавца.
Играл в волейбол он отлично. Игра была в самом разгаре, когда из подъезда появилась фигура маленькой толстой женщины. Перекатываясь с ноги на ногу она, как колобок, докатилась до середины двора и неприятным писклявым голосом позвала:
- «Максим, немедленно домой!»
- «Мама, я еще немножко доиграю», - попросил Максим. Но женщина резко повторила:
- «Я сказала – немедленно!», Максим повернулся ко мне и попросил:
- «Закончите – занеси, пожалуйста, мяч». Но мать приказным тоном потребовала:
- «Еще чего не хватало, оставлять мяч! Забирай мяч и домой!». Смущенный Максим, забрав мяч, ушел. С этого дня мать Макса, которую звали Вера, приобрела кличку – Каракатица-жаднюга.
А я впервые в жизни влюбилась, да так, что совсем потеряла голову.
Нас объединяло общее увлечение книгами. Мы стали обмениваться книжками, мнениями о прочитанном и постепенно сдружились.
В то время в футбол у нас во дворе играли мало, а вот волейбол был любимой игрой. У меня была отличная подача, да и играла я неплохо. Часто, подбадривая меня, Макс кричал: «Антон, отлично, держись!». Так меня никто не называл, кроме него. Нашим пацанам это очень не нравилось, и они подчеркнуто называли меня Тошка. Правда, интеллигентный Макс им не нравился еще больше. Зато я открывала в нем все больше и больше достоинств, и все больше влюблялась в него.
Я по-прежнему часто болела. Казалось, болячки занимали очередь, чтобы напасть на меня: не успевала одна пройти, как следующая уже занимала очередь. Мама и сама болела, но невзирая ни на что, из последних сил старалась где-то добыть деньги, чтобы меня хоть как-то подкормить. Продавать уже было нечего. Вес что можно – продали, когда умирала тетя Таня. Кастрюли, тарелки, рюмки и даже нитки «мулине». Полупустая комната имела жалкий вид. На гвоздике, в углу на стене висело мамино «пасхальное» (как она говорила) платье, которое она одевала в исключительных случаях, когда шла искать работу.
В центре стоял злополучный ломберный столик, кото-рый переворачивался при любом неловком прикосновении к нему, а старый диван с выпирающими пружинами, приходилось прикрывать огрызками дорожек и предупреждать садившихся: «Осторожно, а то провалитесь!». Но диван имел еще одно назначение. Он служил нам копилкой: когда были деньги в доме, под него случайно закатывалась мелочь, мы ее не доставали. Мама говорила: «Пусть лежат на черный день! Это будет наша сберкасса», И, действительно, часто в критический момент, выметенной мелочи хватало на покупку хлеба. Но мое, почти постоянное полуголодное состояние не мешало мне стремиться во двор и, нарушая мамины запреты, гонять там.
Там были друзья, а, главное, там был он, Макс. Когда я болела, он иногда подходил и стучал в окно. Если я не подходила – он бросал в открытую форточку пару конфет. Эти конфеты были лучшим лекарством. Они заставляли сильнее биться сердце и стремиться скорей выздоравливать, чтобы увидеть его!
Макс все реже бывал во дворе – он готовился к поступлению в техникум. И наши редкие встречи были для меня неимоверной радостью. Помню, как-то Макс предложил мне пойти пройтись вокруг дома. Как взрослым! Это было событие! Я, согласившись, страшно обрадовалась и тут же осеклась: на ногах у меня были старые шлепанцы, которые при ходьбе падали с ног. Макс сказал мне – «подожди!», и убежал. Вернулся через несколько минут, неся в руках тапочки.
- «Одевай и пошли!». Я отшатнулась, замотав головой. Это были тапочки его мамы. У нас с ней была взаимная неприязнь.
- «Одевай и не волнуйся, мамы нет дома, она не узнает».
Были густые сумерки теплого осеннего вечера. Дойдя до угла, мы повернули на Островидова. Улица утопала в темноте, и только Преображенская освещалась тусклыми огоньками. Мы шли смущенные, боясь коснуться руками друг друга. О чем мы говорили в тот вечер - не помню. Я не шла, я плыла. Казалось, еще секунда, дунет ветерок, и я, переполненная радостью, счастьем, восторгом от близости Макса, взлечу как шарик вверх.
Мы шли уже по второму кругу вокруг дома. На освещенной Преображенской я, споткнувшись, чуть не упала. И тут я взглянула на ноги и вспомнила, что на мне, о ужас!, тапочки Каракатицы! Вдруг она уже ждет Макса у ворот? Я не пережила бы такого позора!. Что-то придумав, я заспешила домой. Так закончилась наша «взрослая» прогулка в тот вечер. Короткая, но длиною на всю жизнь.