После первой четверти, когда уже стало очень дождить, мама сдержала слово и приехала за мной.
Мы по-прежнему еле сводили концы с концами, поэтому тащили все, что могли из села в город. Но этого хватало не на долго. Нужна была какая-то постоянная работа. Мама набралась смелости и попросила у бабушки Танину старенькую швейную машину, которая не раз уже спасала от голода в тридцатые годы. Бабушка не умела шить, машина пылилась, но отдать маме отказалась:
- «Люсенька, мы старики, помочь нам некому. Не дам я тебе машинку. Вдруг нужно будет продать».
И тогда мы задумали просто украсть машинку. Машинку спрятали в мешок, засыпали картошкой и стали сторожить попутку. План мы тщательно продумали: в момент, когда нужно будет грузить вещи, я должна была отвлечь бабушку.
Но, как назло, два дня мы не могли уехать. Нервы были на пределе, когда, наконец, мы сели в машину.
- «Стыдно», - говорила потом мама. Украли, но эта старенькая зингеровская машинка спасла нас от голода.
Самое интересное, что мама не умела шить. Но жизнь заставила учиться. Как-то, совершенно случайно, мама нашла свой гимназический передник и маму осенило: его можно распороть и шить такие же.
Работа была очень кропотливая – нужно было внизу заложить штук 20-25 мелких складок по полсантиметра. Но мама блестяще освоила эту технику. Весной и осенью стучал трудолюбивый Зингер, днем и даже ночью.
Нужно было пользоваться моментом, пока были заказы – остальную часть год передники никому не нужны. Приходилось мне помогать маме – вынимать наметку, пришивать пуговицы доверяли МНЕ. И тут уже никакие просьбы под окнами – «пустите Тоню погулять» - не помогали.
Зато впервые в жизни на майские праздники мне купили новые туфли на маленьком каблучке. Обедали мы, правда, не каждый день, но теперь уже не из-за отсутствия денег, а из-за отсутствия времени на приготовление обеда.
Напряженная работа, бессонные ночи давали себя знать - у мамы участились сердечные приступы, начали отекать ноги.
Но мы стали жить приличнее. Мы уже не голодали, а «недоедали», как говорила мама.
Мамино незаконное шитье было наказуемо. И приходилось скрывать его, чтобы не дай Бог, не узнал финотдел. Наглядным примером была наша соседка по лестничной клетке, тетя Шпрынза. К ней очень часто наведывался финотдел, потому что она тоже шила. Помню, раннее утро. Тишина… Двор еще спит. Раздается громкий стук в дверь Шпрынзы.
- «Откройте дверь!, - грозно требует мужской голос. Немедленно!» Молчание.
- «Откройте дверь, я вам говорю! Откройте, а то будет хуже».
- «Хуже быть уже не может. Чего вы орете как недорезанный?! Ходит тут всякая шантрапа. И вообще, кто вы такой?».
- «Я инспектор финотдела. Что я похож на шантрапу?».
Тетя Шпрынза приоткрывает дверь на цепочку:
- «Не, Боже сохрани, вы не похожи! Но шантрапа так похожа на вас! На днях один так же ходил и кричал «откройте, я энергосбыт». И что вы думаете получилось потом? Пропал счетчик!».
Шпрынза давно уже поняла, кто это, и что он хочет, но ей нужно потянуть время, пока ее сын Мишка собирает все ее шитье и вылезает через окно во двор и передает мне в окно корзинищу с «вещдоками». У Шпрынзы двое детей. И она шьет ночами после работы, чтобы хоть как-то прокормить детей. Но закон запрещал. Нельзя!
Приближалась Пасха – праздник, который ожидали у нас во дворе все дети, невзирая на национальность. Собственно, не только сама Пасха, как страстная пятница – удивительно интересный и красивый праздник. Вечер поисков Христа.
У нас во дворе жила многодетная семья. Мальчик Игорь из этой семьи клеил сказочные фонарики. Его мама потихоньку их продавала, но это считалось большим позором, и поэтому об этом нельзя было даже говорить. Финотдел мог обложить налогом и даже арестовать. Это была частная деятельность, а у нас тогда все было государственное. Фонарики были различной формы. Они могли быть в форме сердца, пасхи, прямоугольника. Игорь ювелирно вырезал в картоне различные фигурки и заклеивал их цветной бумагой. Чаще всего это были крест, овечка, крашенка. Вовнутрь ставилась свечка , когда ее зажигали - красота получалась неописуемая. Стоил такой фонарик по тем временам довольно дорого. Но Игорь постепенно одарил фонариками всю дворовую детвору.
Запомнилась мне одна пятница, когда мы всей гурьбой, с фонариками в руках собрались в церковь за огнем. В воротах мы столкнулись с мамой Борьки Вайсмана.
- «Боря, ты куда?», - удивленно спросила тетя Софа, разглядывая Борьку с фонариком в руках.
- «Мама, не волнуйся! Мы быстро, только зажжем свечки и домой!». Удивленная тетя Софа осталась у ворот, а мы побежали бегом в церковь, благо она была недалеко – всего за несколько кварталов. Мы всегда бежали туда, а вот возвращались медленно, боясь потушить свечу, говорили – это плохая примета.
Полутемные улицы были полны какой-то таинственности: то тут, то там мелькал огонек, часто просто свеча, завернутая в кулек из бумаги, различные фонарики. Наши изумительные фонарики вызывали всеобщее восхищение. И хотя большинство из нас не знали толком смысла ритуала, возвращались мы торжественно, какими-то одухотворенными и добрыми.
Пасху у нас праздновал весь двор. Тот, кто пек паски – угощал соседей, дети во дворе менялись крашенками и выясняли, чья крепче.
Как-то тетя Шпрынза обратилась к маме:
-«Мадам Галецкая, научите меня, как делать пасхальное тесто, уж очень оно у вас вкусное. А я вас научу фаршировать рыбу-фиш по-еврейски». Рецептом Шпрынзы я пользуюсь до сих пор.