Хельга. жизнь решается здесь и сейчас

Три истории от Ангела-Хранителя. История первая. ХЕЛЬГА. ЖИЗНЬ РЕШАЕТСЯ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС
                1
      Зачем нам вверяются человеческие судьбы?
      Зачем мы, испытывая боль потерь, сопровождая их, переживаем всю их жизнь заново?
      Может, искупая беспокойство, неистовство, любопытство, боль, радость, утраты нашей минувшей жизни? А возможно, …продолжая жить по инерции, будучи ещё не в силах остановиться?
                2
      В той истории, которую хочу поведать, мне досталась беспокойная светловолосая девочка с глубокими, серыми глазами. Сравнительно небогатое детство древнего знатного рода сделало доступным для этого ребёнка всевозможные развлечения, которые даны обычным детям. В итоге, маленькая Хельга, к исходу шестнадцати годов превратилась в стройную, подвижную девушку с длинными, светлыми, едва вьющимися волосами. С годами былая пронырливость и вездесущее любопытство сменилось рассудительностью и не показным осмыслением. Хотя я-то знал, какие бури, порой, бушевали в её душе.
      Всё это, однако не очень пригодилось ей в начале того периода времени, о котором поведу речь. Хельгу выдали замуж за знатного человека средних лет, невоздержанного и ревнивого.
      Не дано мне определять действия моих Подопечных, а тем более – иных людей. Почему?
      …А с другой стороны, каждый должен составить своими поступками цену собственной судьбы, а уж что будет в итоге – положительное число, или будут преобладать поступки со знаком «минус» – мера для каждой души.
      Итак, жизнь моей Подопечной, как, впрочем, и большинства остальных, нельзя было назвать счастливой, безмятежной. Время, когда процветали междоусобицы, нередки были эпидемии, войны, голод. Когда брат в порыве ярости, жадности, неудержимости уничтожал всех потомков родного брата. Когда алчность одного заставляла гибнуть тысячи. Когда пагубные, извращённые понятия изувеченной в детстве души заставляли страдать, унижаться, тех, кто слаб духом, сворачивать с тропы кротости и благоденствия на широкий тракт похоти, упадка, убожества духа.
      Хотя, что с того времени изменилось?
      Моя Подопечная не увидела любви, счастья, уже не говорю о благодарности и защите, от того, кто был ей определён людьми.
      Тот человек уже был достаточно чёрен, его поступки и, возможно, весь последующий его путь, мне был понятен.
      Но задатки моей Подопечной располагали меня видеть в ней доброе начало. Повлиять на её решения я не считал нужным, но создать ситуацию, в которой бы она определилась сама – было моим долгом.
      Цепочка неприятных ситуаций, ещё одна чёрная нить затянутая тугим узлом на судьбе злобного мужа моей Подопечной – и он выгнал свою молодую жену, предавшись утехам с развратной, заносчивой, ограниченной особой.
      Как она теперь? Не поторопился ли я?
                3
      …Шумная толпа воинов ворвалась в большое помещение трактира и оно сразу же показалось маленьким. Сдавалось, оно не вместит всего того потока голодных и уставших мужчин. Их было так много, что они захлестнули и две прилегающие небольшие комнатки.
      Немногочисленные посетители поспешили расплатиться и ускользнуть. Что можно хорошего ожидать от голодных, свирепых вояк, неизвестно, откуда и куда бредущих?
      Хозяин трактира с опаской начал разыскивать предводителя отряда. Такая толпа обещала хороший заработок, или – немалые неприятности. Как повернётся фортуна в этот вечер.
      Только один человек из посетителей не поспешил удалиться. В самом дальнем углу, спиной ко входу, боком к небольшому, ещё одному очагу сидел неизвестный в сером плаще. Казалось, он также спокойно продолжает трапезничать, как и до появления той галдящей и неистовой толпы.
      Пришедшие разместились, им подали первые закуски, в деревянные чаши было разлито вино и первые порции уже омыли галдящие глотки.
      Но как то часто бывает, для неистового пламени нужна лишь искра.
      – Эй дружище, сдаётся мне, ты тут лишний! – обратился один из пришлых воинов к незнакомцу в углу.
      Но тот продолжил нарочито спокойно есть, лишь спина едва выпрямилась, да левая рука под плащом, едва заметно для опытного глаза, потянулась к кинжалу.
      – Да ты, я посмотрю, невежа! Молчишь, когда к тебе учтиво обращаются вооружённые люди! – говоривший допил вино и, откусив большой кусок мяса, чавкая, встал. Насмешливо улыбаясь и оглядывая сотоварищей он зашёл справа от сидящего.
      Подойдя, отпустил свой кулак рядом с тарелкой ужинавшего незнакомца. Тот спокойно, едва приподняв голову, казалось, задумчиво, смотрел на подошедшего воина. Но затем, чуть улыбнувшись, тихим, вкрадчивым голосом промолвил:
      – На улице холодно и слякотно, я устал и голоден. Я поем и уйду.
      Недоуменно смотрел на него подошедший. Затем оглядел присутствующих и нарочито громко рассмеялся. А закончив, рукой смёл на пол всё, что было на столе.
      Ужинавший встал. Он был небольшого роста, строен, но скорее – худ. Падавшие блики от огня очага достаточно освещали его фигуру. Он спокойно сделал несколько шагов вокруг стола и очутился напротив того, кто нарушил его тихий вечер. Теперь он стоял спиной к стене, справа был очаг, слева и чуть впереди – стол. Он хладнокровно, не спеша снял свой плащ и аккуратно сложив его, положил у стены, где уже лежал добротный лук и колчан со стрелами. Затем, распрямил плечи и неожиданно быстро и ловко, с силой, толкнул ногой стол. Тот достаточно ощутимо ударил противника – и воин упал на пол, неловко увлекая за собой то, что попалось под руку. В тесноте трактира, замершего в ожидании развязки, это было достаточно оглушительно, больно и неуклюже.
      – Я за последние гроши купила себе этот ужин. И по вашей воле мне нынче голодать. Но если вы сподобитесь оплатить мне ужин из своего кошелька, я приму ваши извинения.
      Что ж, прохожий, которому несдержанная ватага испортила ужин, оказалась женщиной. Теперь к ней присматривались даже те, кого до тех пор не интересовал спор этих двух, явно несдержанных на язык, заносчивых забияк.
      Невысокая девчушка казалась моложе своих годов. А ныне ей было полных восемнадцать. Белокурые, коротко стриженные волосы едва намечавшимися завитками спадали на лоб, прикрывали уши и часть шеи, но до плеч не доставали. Светлая кожа лица никак не гармонировали с воинственным видом, мечом в руке. Удивительно выделялись серые, ныне – темнее, чем обычно, глаза. Ныне они были прищурены и, вместе с плотно сомкнутыми неполными губами, они выдавали в обладательнице те решительность и бескомпромиссность, злобу и упрямство, отвагу и безрассудность, которой обладают страдающие, обречённые люди, загнанные судьбой в угол. Когда не остаётся ничего другого, как идти напролом, зная, что если и останешься ныне в живых, то не надолго. Безжалостный, равнодушный к судьбе побеждённого, враг, не даст пощады, и будет преследовать до самого конца. И тогда – дёшево продавать свою жизнь – нет никакого резона.
      Девушка была одета довольно бедно. Из-под куртки виднелась серая, домотканая рубаха, тёмные штаны были заправлены в невысокие сапожки. Для зимы – подходящей одежды не было, кроме, может и тёплого, но изрядно поношенного плаща. За нешироким кожаным поясом виднелся нож, кинжал, здесь же были совершенно простые ножны для меча.
      Командир отряда удивлённо произнес:
      – Ийлар, ты тронул этот улей, тебе и отбиваться от пчёлки, – широким жестом он пригласил бойцов.
      Встав и немного подумав, ошеломленный Ийлар Стокос вынул меч и ринулся на девушку. Движения той были умелы, стало заметно, что не впервой она держала это оружие. И не единожды отстаивала свою правоту.
      Моя Хельга нападала яростно, может, стараясь больше обескуражить противника. Я не волновался ныне за неё. На её светлой фигуре я не видел тусклых, мерзких шрамов. Не видел и смертельной серости. Я оставался в дальнем углу.
      Хельга ловко парировала удары, атаковала, сноровисто обходила преграды. Наконец, отступающий противник оступился и неловко завалился на бок. Но я резко встал. Продвигаясь вперёд, Хельга оставила позади несколько человек, видимо надеясь на их порядочность, когда на бой выходишь один против одного. Когда же нападавший упал, один из его дружков развернул Хельгу и сильно ударил кулаком в лицо. Она опрокинулась и едва успела подставить руки, чтоб не расшибиться о пол. В следующее мгновение ей нанесли удар ногой. Я сделал два шага вперёд, однако предводитель отряда поднял руку и прикрикнул на дерущихся. Те отвернули, как стая зарвавшихся собак.
      – Не хватало громить своё же население! Поберегите силы и злость на степняков! Разойдись!
      Затем обратился к поднимающейся Хельге:
      – Кто ты, откуда и куда следуешь?
      Она поморщилась и угрюмо, недоверчиво посмотрела на него:
      – Моё имя вам ничего не скажет. А иду я из небытия в неведомое.
      – Говорить ты не хочешь?
      Хельга едва приподняла голову и посмотрела на предводителя. Оттирая кровь на лице, она молча кивнула.
      – Тогда чего ты ищешь? Бесцельно идти из небытия в неведомое – очень трудно. – Насмешливо произнёс предводитель. Но затем он улыбнулся шире и вынул кошелёк.
      – Я готов оплатить твой ужин. Сколько он стоил?
      – Два медных и тишина.
      – Тишины не гарантирую, но готов доплатить за неё один серебряный.
      Хельга отрицательно кивнула. Но в её движениях было колебание.
      – Давай, давай, поднимайся и пошли. – Он поманил Хельгу, она, собрав вещи, задумчиво тронулась за ним. Он почти за руку вывел её, всё ещё сомневающуюся, из общей толпы воинов, уже мало обращающих на них внимание. Те её сомнения я не относил к боязни воинов как таковых, нет, то скорее было сомнение в целесообразности собственной доверчивости.
      Я встал и тронулся вдогонку. Но почти вслед за тем я увидел Противоположность. Он сидел на столе, одной ногой опираясь на стул, задумчиво, насмешливо смотрел на меня, пожёвывая соломинку. На тот момент, Противоположностью для меня был Хранитель командира отряда. Я остановился и теперь только смотрел вслед Подопечной.
      Предводитель подошёл к трактирщику и сказал несколько слов. Им тут же была освобождена одна из вспомогательных комнаток, представляющее собой, скорее, отгороженный от общего зала угол. На столе быстро появилась горячая похлёбка из баранины. Отдельно подали куски мяса, хлеб, какие-то лепёшки и прочее.
      Предводитель левой рукой повёл, предлагая присесть, и тотчас же, дотронувшись до своего сердца, протянул правую руку:
      – Даниэль Ружасо, я командую этими неистовыми воинами. Ныне это только часть моего отряда. Мы идём по приказу графа Скорона на помощь к его другу, на восток. Говорят, – добавил он задумчиво, – говорят, степняки вновь поднимаются.
      Хельга, едва нагнула голову и смотрела на говорившего. Смешной, однако, человек. Ему было где-то за сорок. Но короткие седоватые волосы шевелюры и полностью седые волосы на висках, могли свидетельствовать о тех невзгодах или наоборот – излишествах, что были в его жизни. Круглое, но едва ли полное, лицо дополнялось короткой, толстой шеей; крепко сбитая фигура дополняла устрашающий образ этого человека, со стороны казавшегося эдаким спокойным чудаком. Сравнительно короткие ноги и руки были, однако, очень сильны и натружены. Хорошая, добротная экипировка дополняла общее впечатление о том, что перед Хельгой – прекрасный воин и кажется, неплохой человек.
      Хельга руку не приняла, однако склонила голову настолько низко, что за дерзость это принять нельзя было:
      – Хельга, – она усмехнулась, – просто Хельга, всё остальное осталось в прошлой жизни.
      – Рассказать о себе не хочешь?
      – Нет. У меня нет прошлого и не ведомо мне будущее.
      – А если я за тебя обозначу его?
      – Какой вам резон?
      – У меня сотня воинов, а если будет сто один – мне не будет хуже. А тебе – восемь серебряных в месяц.
      – Восемь. Я… Если вы обещаете, что я погибну через пять – шесть месяцев… – Задумчиво и тихо произнесла Хельга. Казалось, она смотрела на Даниэля, но не видела его.
      – А потом?
      – Я очень хочу дожить до тепла. Хочу увидеть весну и первое летнее тепло. Хочу отогреться. А потом, … потом… До наступления «потом» – я хочу погибнуть!
      Даниэль улыбнулся, затем погрустнел:
      – Это я могу почти обещать. А что ты ещё умеешь, кроме ближнего боя. В конницу?
      Хельга покачала головой:
      – Слабее среднего. Я пеший воин. Но неплохо стреляю.
      Даниэль допил из кубка и неторопливо снова налил себе вина, скептически смотрел на Хельгу:
      – Так и уж неплохо? Пальцы длинные, цепкие, но на вид – слабоваты. Ты стреляешь и дерёшься левой рукой? – обе руки развиты одинаково – но нет, я не вижу в тебе задатков хорошего лучника. … Смотри, сколько здесь щелей, Хельга. – Он приподнял бровь и едва повёл головой.
      Моя Подопечная неторопливо взяла свой лук, из колчана вынула четыре стрелы и положила на стол. Отодвинула стул, чуть повернулась. Теперь из-за стенки, отгораживающей их угол, она видела всё пространство трактира. Затем резко, точными движениями она выпустила все четыре стрелы. Они легли точно, три щели обозначились явственней. Четвёртая стрела расщепила среднюю ровно наполовину.
      Я улыбнулся. Умница.
                4
      …Я сидел в трёх шагах от Хельги. Она – чистила и оттачивала свой меч, было видно, что волновалась. Но я был спокоен, я видел, как был чист силуэт Подопечной. Переживём мы эту битву. Я встал и, подойдя к ней, положил свою руку на её правое плечо. Тотчас сильное сердцебиение, что было у неё – унялось, и она задумчиво улыбнулась. Я вернулся на место. Наблюдая за ней, я, знавший немало Подопечных до неё, не переставал поражаться тому, что именно это существо ныне доверено мне. Но мне – не было на что жаловаться. Мне ни разу не достался Тот, за которого было бы стыдно. Который бы расстроил меня. Которого бы мне не хотелось беречь. Сколько их у меня было? И сколько ещё будет? Но в каждом я находил что-то хорошее, что радовало меня, что тешило меня.
      Тогда я улыбался, но краем глаза заметил нечто, что не вписывались в общую картину этого мирного приготовления к предстоящей завтра бойне.
      Я почувствовал Того, что был мне ныне Противоположностью. Это тоже чей-то Хранитель, но его Подопечный, вероятно, мог стать антагонистом моей Хельге. Он шел, едва выставив вперёд ладонь запястьем вверх. Я не двигался, но следил за ним. Среди множества Нас, он остановил свой взгляд на мне, оценивающее некоторое время смотрел на меня, а затем медленно стал подходить. Он продолжать держать правую руку, направленную на меня, запястьем вверх, но левой, с поднятой ладонью, едва шевеля пальцами, он исподволь стал водить вокруг себя.
      Я понял, что искал он мою Подопечную. Конечно, причинить ей вреда он не мог, но я насторожился. Отложил меч и встал. Противоположность же теперь с удивлением рассматривал Хельгу.
      Когда же он, наконец, повернулся ко мне, я понял, что он потрясён.
      – И это тщедушное существо должно убить моего сильного воина? Он великий воин, храбр, доблестен, умён, рассудителен, но неистов… И ему суждено пасть от этой… твоей Подопечной? Моему изумлению нет предела.
      Я развёл руками. Противоположность колебался, но видимо что-то, может, сострадание, взяло верх над благоразумием и он, смягчив суровые черты лица, едва улыбнулся мне и попросил:
      – Не дай ей нанести последнего удара. Прошу.
      Да, он просил. Это было видно во всех его движениях, в подвластной ему мимике. Не привык он просить, не привык идти на уступки. И ныне, потеря Подопечного, была бы громадным потрясением для него. И гарантии того, что Подопечный выживет, что его не убьёт кто-нибудь другой, даже если я и остановлю Хельгу, у него и теперь бы не было. Ни я, ни он не могли некоторое время видеть того, что случится, дай я сейчас согласие.
      Чем я рисковал? Идя по тому пути, что начертан ныне, я хранил Подопечную ещё минимум сутки. Авантюры были не в моём характере. В случае изменения предначертанного, меня ждали не неприятности, но неведение. Сейчас я видел, что в ближайшие сутки она оставалась в безопасности. Но если мы изменим уготованное – на некоторое время я перестану воспринимать её ближайшую судьбу.
      Я задумался, замер. Я поставил себя на место Того Хранителя. Нет, я бы вряд ли вмешивался в ход судьбы. Но у него были, возможно, другие мотивы. Я чувствовал, что он старше. Однако он не подавлял меня. Нет, то решение, что я приму – будет только моим. Только моим. Противоположность стоял напротив, ожидал моего решения и был недвижим.
      Так ли значим был его Подопечный? Важней чем моя? Нет, не должно быть привязанности к Подопечным, но свой долг нужно выполнять до конца. Однако и судьба не всегда справедлива. И всё же, нам её понять и принять было куда легче, чем нашим Подопечным, людям.
      И я решился. Ещё никогда я не преступал правила. И хотя битва обещала быть жаркой – я рискнул. Я встал и, глядя в глаза Противоположности, прикрыл глаза дольше, чем полагалось. Он кивнул. На этом мы расстались.
      А я стал рассматривать свою Подопечную. Что ждёт её завтра? Неприятный холодок почувствовал спиной. Прав ли я был тогда? Конечно, нет. Я пошёл против судьбы. Но дано было Хранителям править судьбу Подопечного. И я это сделал. И теперь уж я не решился бы нарушить своё данное Слово. Это больше, чем жизнь Подопечного.
                5
      В то раннее утро, должна была произойти ещё одна, на мой взгляд, бессмысленная человеческая бойня. Когда кто-то, по каким-то своим причинам, хотел чего-то вот таким, к сожалению, на то время, тривиальным способом. Хотя…, всё это было, есть и будет, наверняка, ещё многие столетия, тысячелетия. Верил ли я в благоразумие человечества? Хм… Это рассказ не о моих пессимистических размышлениях, а о судьбе… наверно микроскопической пылинки этого самого человечества. Продолжу.
      Что сказать? Погода была изумительная. Лёгкий морозец сковал, подтаявший было за последние несколько дней, в оттепель, снег. Чувствовалось, что скоро будет весна. И снова можно будет радоваться теплу, новым надеждам, любви. Но, конечно же, не всем. Кто сегодня победит, да и кто вообще останется жив?
      Хельга была в одном из первых рядов.
      Мало кто из этих воинов выживал. Если их не убивали сразу же – они почти наверняка умирали под неистовством атак ослеплённых яростью тех, кто волнами шёл за первыми… Хотя Ружасо и пытался отправить её в засаду – она упрямо вызвалась на передовую. Что же с ней было делать?
      Она настойчиво, несмотря на произошедшие в её жизни изменения, не хотела жить. Я хранил её как мог. На совесть. Из многих передряг она выходила, на удивление всем, живой. Но и мои силы были на исходе. Что может сделать Хранитель, когда у его Подопечного навязчивая мысль о бессмысленности жизни, когда его ничего не радует? И единственной мыслью, которая владеет тогда человеком – влезть во все мыслимые передряги? Я даже знаю, что иногда, перед боем она молилась, чтоб ей была дарована смерть – от верной ли руки противника, или от случайной, шальной стрелы, совсем ей не предназначенной.
      Но в такие моменты у меня в помощниках были некоторые черты её характера – кураж, остатки честолюбия, да и присущий каждому человеку инстинкт самосохранения, что в последний момент всегда срабатывал. За то недолгое время что она была в отряде – каждодневные тренировки, а Ружасо строго следил за боевой подготовкой воинов – подкрепили имевшиеся навыки, дали свой результат. Да, Хельга была сильным воином. Но без желания жить. К счастью, то чаще проявлялось в мирное время, когда она бездействовала.
      У всех людей есть проблемы, плохое настроение, как говорят – стресс, многие тогда, да и сейчас, снимают это по-разному. Но строгое воспитание не допускало в Хельге ни разнузданности, ни навязчивости, ни пьянства, чем, признаюсь, грешили некоторые воины в отряде. Она всё держала в себе. Может оттого и были её гнетущие мысли и безрассудные поступки…
      …Я неотступно следовал за Хельгой. Она удержалась, не пала под ударами первой волны наступающих. Вовремя поворачиваясь, разя одного врага, примеряясь ко второму и примечая третьего, среди неистовства, напора, боли, умения, злобы, силы…, она ловко избегала опасности в сильно поредевших рядах стоявших насмерть воинов. Теперь всё смешалось: нападающие и обороняющиеся, свои и враги, каждый нашёл себе противника. Хельга уже поразила двоих пеших степняков, что шли сразу после лавины конников. Но правое крыло обороняющихся дрогнуло и побежало. Ближайших к Хельге центральных ратников сметал вторичный конный отряд степняков. Свалка приближалась к центру. Казалось, я был настороже и то, что обещал, не мог пропустить. Наша реакция – быстрее человеческой.
      Вот оно.
      Внезапно, даже для себя, я увидел бешено несущегося на Хельгу конника-степняка. Рядом со мной стоял Противоположность. Почему так? Хельга ловко увернулась от предполагаемого удара меча того степняка и сноровисто, лихо, быстро пригнувшись, она, из-под живота коня, изловчилась, вцепилась в повод узды левой рукой, повисла, но, оттолкнувшись от земли, правой правой ткнула мечом всадника. Вот тот, кто должен был пасть! Конь встал на дыбы, а всадник упал, но тотчас же вскочил. Он левой рукой держался за левый бок, правой – отбивал удары Хельги. Я видел, скольких усилий ему это стоило и, без сомнения, Хельга бы поразила его тогда. Она была ныне сильнее раненного, злее, неистовее, я это видел. Наступали последние минуты могучего степняка. Я видел, как горели глаза Противоположности, когда он шагнул между дерущимися, под меч Хельги. Степняк упал, и меч Хельги пропорол пустоту, состоящую из сути Хранителя степняка. Я в свою очередь тоже встал между ними, лицом к Хельге, спиной к Противоположности. Лишь мгновение я глядел в глаза Подопечной. Я видел, как постепенно смягчился её взгляд. Постепенно – это для меня. В те мгновения мне казалось – время было вязким и растянулось до бесконечности. Но, конечно же, это был всего лишь миг. Я отступил, а Хельга оставалась глядящей в глаза упавшему степняку.
      Она едва повела головой, но её взгляд не отрывался от глаз степняка.
      Тот был хорош собой, недюжинная сила, мощь его, чувствовалась не только в его руках.
      Хельга изумлённо вздохнула и начала опускать запрокинутую руку с мечом. Свой шлем нерешительно, медленно, словно задумавшись и не обращая внимание на окружающее действо, Хельга сняла, оттирая пот, и не заметить её притягательность тогда было нельзя. Поражала сила её духа, разгорячённого происходящей бойней; точёная фигура, стянутая нешироким поясом; в тот момент – прекрасное лицо, на котором читались удивление встречей и ...
      Она ещё раз, теперь уже пугливо взглянула в глаза поверженному степняку и сникла, начала поворачиваться, ища нового противника, и в тот момент я спиной почувствовал жгучую, губительную боль.
      …Как тогда, когда много веков тому назад убивали меня…
      За спиной моей Подопечной с окровавленным мечом стоял другой степняк. Я упал. Хельга рухнула на землю. Ударивший степняк помог подняться тому, которого не добила Хельга. И вместо того, чтобы быстро уйти, тот, постанывая, подобрался к Хельге и перевернул её. Да, она была ещё жива. Я чувствовал сполна всю её боль. Степняк оттер пот с её лица, и она чуть приоткрыла глаза. На её лице остались следы крови степняка, в которой была испачкана его рука. В почерневших глазах Хельги было изумление, она что-то силилась сказать, но только беззвучно ловила губами пустоту.
      В глазах того дюжего степняка я видел участие, смешанное с жалостью и … раскаянием. Его лицо исказила судорога сострадания и боли. Он что-то шептал Хельге. Но время его торопило. Степняка Противоположности подняли двое воинов и оттащили от тела Хельги, но он ещё несколько раз обернулся.
      От его участия мне не стало легче, боль, хотя и не такая сильная – всё ещё жгла меня.
      Противоположность, с благодарностью оглянувшись на меня, исчез.
      Что мне с того? Что мне от их участия? Не о своей боли пёкся я. Я ныне терял Подопечную. Терял – изменив направление судьбы! Она ведь не должна была быть ранена. Ей надлежало пережить эту очередную людскую бойню! Не истечь кровью и не замёрзнуть здесь забытой. Я видел, ещё сегодня с утра я видел, как светел был её стан, ни одного кровавого пятна, ни пятнышка серости! И надеяться на то, что в этой толчее ей теперь помогут, хотя сражение и заканчивалось, – не приходилось.
      Я подобрался к Подопечной и склонился над ней. Шлем валялся рядом, у левой руки. На растрёпанных светлых волосах страшно было видеть ещё алую кровь, тёмно-тёмно-серые глаза были едва прикрыты дрожащими ресницами. Она вздрагивала всем телом, сдерживаемые стоны смешивались с хрипами, рука искала меч. Пальцы левой руки судорожно впились в уже не белый снег, что оплавился теперь красной болью, а в окровавленную грязь. Некоторое время я смотрел на неё.
      Мне было ведомо, что некоторые Хранители, очень редко, делали так, но сам никогда так не пробовал. Я лёг рядом с ней, повторив полностью её положение, а затем, помедлив, передвинулся на её место.
      Я взял на себя большую часть её боли. Я принял её страдания.
                6
      Раненую Хельгу всё же, спустя время, разыскали. Даниэль Ружасо лично устроил её в обоз с ранеными, что следовал за отступающим войсками. Все разрозненные отряды распределялись по приграничным крепостям.
      …Задумка, наверно была хороша. Но много лет этими крепостями не занимались. Крепостные стены местами обветшали, гарнизоны – распоясались, воины обрюзгли и обленились. И, конечно же, противостоять новой, невиданной ранее по силе, угрозе степняков – они не могли.
      Спустя какое-то время, одна за другой, пали тогда те крепости. Очередь дошла и до Приземистой, той, в которую определили Хельгу.
      …Знать-то я ещё не знал, но чувствовал, что недолго мне было быть Хранителем этой милой, беспокойной и бессмысленно честной девочки…
                7
      Всё здесь было для Хельги впервой – она не была ранее знакома с гарнизонной жизнью. Почему-то даже пройдя сквозь множество испытаний, которые, кажется, вполне подготовили человека к новым невиданным событиям, очень часто он понимает, что в жизни, по сути – ничего не видел, и весь его предыдущий опыт – так же малозначим теперь, как будто он был младенцем, в самом начале жизненного пути.
      Хельга, скорее, и всё же, была идеалистом. Она мерила всех по себе. И если она была честна, преданна и смела – значит и окружающие были, по определению, таковыми. Однако не все жители крепости мечтали умереть, защищая более слабых, не все хотели отдать последнее для тех, кто, не жалея себя, умирал вначале на крепостных стенах, а после – в давящих стенах лазарета.
      Не знаю, но неужели человеческая природа такова, что нужно отхватить последний кусок, задавить слабого, посмеяться над храбрецом и пнуть беспомощного?
      То были новые испытания для моей, такой сильной, но бесконечно слабой Хельги.
                8
      …Прошло довольно времени с момента последних, описанных событий. Была середина марта. Хельга, всё же, дожила до тепла.
К этому времени она уже вполне поправилась и, с оглядкой на сложные боевые обстоятельства и необходимость в воинах, вновь приступила к нелёгкой воинской службе. Оружия вполне хватало. Было бы кому воевать. Степняки мутным, полноводным, бескрайним потоком окружили крепость. Много воинов полегло в первые недели защиты крепости, когда были ещё какие-то иллюзии на помощь. Тогда были часты вылазки защитников крепости с тем, чтоб отбросить полчища степняков от стен. Но постепенно, количество таких вылазок сократилось – слишком они дорого обходились. Ряды защитников таяли.
      Степняки не предпринимали явных намерений захватить крепость, но и не давали передохнуть её защитникам. Это накладывало свой, мрачный, отпечаток на моральное состояние воинов и жителей города. Вроде и знаешь, что это может быть конец. Будто бы и готов умереть. Но чтобы это было какое-то определённое, вполне осмысленное, конечное, пусть не победа, но событие. Но когда изматывающая, бесконечная борьба ни к чему не приводит – на место одного степняка встают два-три, когда сил всё меньше и меньше, а конца пути не видно – не сломаются только самые сильные духом. А таких, особенно в оплачиваемых, наемных войсках – единицы. Все добросовестные, смелые, верные – за редким исключением, погибают одними из первых, и всё из-за непонятного, химерного, слова «совесть»…
      А впереди маячил не менее страшный враг – голод. Запасы продовольствия сокращались, да и воды было уже сейчас совсем мало. В крепости было несколько колодцев, но они были маловодны. То, что успевало собраться за ночь – люди разбирали уже в первые утренние часы. А впереди – вся весна и лето…
      В крепости было много лишних людей, в основном, то были крестьяне с окрестных селений. Сама по себе крепость задумывалась не самой большой на рубеже, жителями её, в основном, были, в прежние времена, воины, что несли тут караульную службу, их немногочисленные семьи. Достаточно много было торговцев, что отсюда вели свои дела в этом приграничном участке. Хотя, сама крепость и не считалась центром торговли в регионе. Попадались и случайные люди, бродяги, разбойники, прочий сброд. С оглядкой на такой контингент, было бы удивительно, если бы все, как один – прониклись великими патриотическими идеями. Всего же – на момент описываемых событий, количество людей в крепости составляло чуть менее двух тысяч. На начало осады крепости, из них, приблизительно восемьсот – составляли воины. Но уже к середине весны их останется не более четырёхсот. Всё это время ими командовал Даниэль Ружасо. Те боровы, по-другому сказать не могу, что командовали охраной крепости до прибытия отряда Ружасо – либо погибли в беспорядочных сутолоках, которые сами же и создавали, либо благоразумно передали руководство своими отрядами единому человеку – покровителю Хельги.
      Да, он был хорошим человеком. Он старался беречь Хельгу. Поскольку он уже столкнулся с её характером, то стремился всегда найти благовидный предлог, дабы не посылать её в самое пекло. Его аргументы были весомы, приказы – бескомпромиссны, поступки – благородны. Почему он так трепетно относился к судьбе Хельги? Я не склонен видеть чего-то грязного, пошлого. Мне казалось, что, то было лишь участие опытного человека с большим сердцем, в судьбе вздорного, но хорошего, хотя и наивного, ребёнка.
      Может так.
                9
      А вообще, крепость жила своей жизнью. Было там много и хорошего, и плохого. Всякие люди встречались Хельге в то время.
      …Помню, был один занятный случай. Поскольку воинов для дозоров уже не хватало, Хельга сама часто ходила в дозоры и на охранение ворот. Было и так, – днём Хельга выходила за ворота, на вылазки, что случались всё реже, ночью – была в дозорах, а на следующее утро – уже выходила на охранение ворот.
      Однажды, Хельга стояла у сторожки, небрежно облокотившись о стену. Она очень хотела спать после бессонной ночи, и теперь, сонно жмурилась на ярком весеннем солнце.
      Мимо неё проходила женщина. Ещё не старая, она была сутула, руки висели чуть вперёд, голова была опущена. Шаркая ногами, словно глубокая старуха, она, казалось, дороги не видела. Едва миновав Хельгу, она споткнулась и чуть не упала, однако рукой, земли, всё же коснулась. Медленно приподнявшись, женщина, оглянулась. Хельга не сразу сообразила. Лишь спустя несколько мгновений она приподнялась и сделала несколько шагов по направлению к женщине. На глаз оценила её состояние и теперь, смотрела с сожалением.
      – Да, детка, я раньше не понимала и потому осуждала тебя и таких, как ты. Что может быть хорошего, когда ты среди мужчин кичишься своим положением и воинскими успехами? Что и кому ты хочешь доказать? …Что ты не хуже их? А может, найти себе мужа? А быть может, ты …не дорожишь своей честью и каждый мужчина становиться тебе мужем? …Но что ныне имею я? Я не очень красива собой и мужчины вниманием меня не баловали. Никто украдкой не наблюдал за мной, не тешил себя мыслями только об одном моём поцелуе.
      …Слушая её, Хельга помогла женщине дойти до поваленной стены. Та присела. Хельга отвязала свою баклажку с водой и подала несчастной. Та – с благодарностью приняла. Пила долго. Хотя, казалось, в баклажке и не было столько воды, чтоб могло напитаться такое сморщенное, измождённое тело. Удивительно, но, когда она напилась – в посудине ещё что-то булькало. Хельга молчала, время от времени жмуря глаза и поглядывая вокруг – в охранении всё же. Женщина некоторое время рассматривала Хельгу, а затем вновь потянула нить своего нерадостного рассказа:
      – А я очень, очень хотела быть счастливой. Мне казалось, что счастье – это то, что есть у других, но нет у меня. Мне удалось женить на себе неплохого, тихого, но, к сожалению – слабовольного мужчину. Мне пришлось всё делать собой. Я построила дом, у меня хороший, чистый двор, я хорошая хозяйка, у меня – прекрасная дочь. Но в душе – пустота. Дочь улетит из-под моего крыла. А я думаю – ради чего же я опустошала свою душу?
      – Но почему же вы думаете, что я счастлива? Свой дом я потеряла…, да и детей у меня нет. Кто знает, будут ли? Что у меня есть?
      Хельге не хотелось разговаривать, хотелось спать. А спать – было нельзя. Но и – открывать душу или выслушивать излияния этой незнакомой женщины, казалось, сил нет – не хватит. Какое Хельге, по сути, дело до всего этого? Но женщина вцепилась ей в руку. Хельга оглянулась, может, это – уловка? Но нет – кажется, подвоха нет. Это – просто несчастная женщина, каких – в избытке на окраинах человеческих очагов жизни. Да и вообще, мало ли их, таких?
      – …Цель. – Угодливо улыбнулась ей женщина.
      – Вы думаете? Но цель была и у вас. Она просто закончилась. Может, и у меня будет также – когда достигну пределов своего желания… Да и шансов лишиться жизни на пути к мечте – у меня больше, чем у любого другого мирного жителя. К тому же, путь воина – путь потерь, боли, может даже – унижений. Никому не пожелаю его, – добавила Хельга. – Для этого – слишком много требуется, и не всегда хватает сил следовать ему.
      – Милая, если умру я – кто меня вспомнит – я всё делала сама и для себя. А тебя будут благословлять. Ты – свершаешь дела для людей и кто-нибудь да вспомнит тебя, вздохнёт с сожалением при звуках твоего имени, всплакнёт на твоей могиле. Нет, милая, только сейчас я понимаю, что жить для других – почётно, приносить пользу людям – важно и нужно. Ты… только не уходи с выбранного пути…
      – Да куда же мне уйти? – Хельга развела руками, пытаясь всё перевести в шутку.
      Женщина сокрушенно махнула рукой, печально покачала головой и, поджав губы, встала. А Хельга ещё долго глядя ей вслед, с каждой минутой становясь всё грустнее и серьёзнее.
                10
      Я уже говорил, что у Хельги часто было упадническое настроение. Часто, очень часто в минуты душевных тревог, усиливавшихся в периоды поражений, неприятных ситуаций, потерь боевых товарищей, или просто – неосторожно обронённого слова, что порой подобно спичке у стога с сеном, у Хельги особо сильно проявлялись мысли о бессмысленности самого существования. В такие минуты я старался с ней говорить, поддерживать.
      Как-то в один из дней, когда одна из последних, но также и одна из самых яростных вылазок защитников крепости была остановлена и опрокинута уже у самых ворот, Хельга вернулась весьма не в духе. Затем, кто-то из старших командиров отчитал Хельгу за неправильные действия. Дескать, почему она не развернула четвёртую сотню вовремя? А когда оно было время-то, если на узкой дороге, меж наваленных защитниками куч всякого мусора нормально не развернёшь и десятки? Когда они должны были успеть выстрелить? Почему конники так опоздали?
      Она-то знала, что была не виновата, но очень часто тем, кто выше нас по служебной лестнице важно, и даже не для окружающих, а для самоутверждения, испачкать хоть кого-то в грязи, сделать виновным, дабы собственная совесть не пострадала. Хотя, вопрос о наличие совести у таких людей – всегда можно оставить открытым. Я бы лично ещё подискутировал, каковы критерии совести, и нужна ли она вовсе. Это – тормоз для тех, кто способен что-то дать окружающим и прикрытие для корыстных единоличников… Хотя… Но не о том речь. Хельга пришла вечером домой, в тот дом, что ей определили для постоя, сильно не в духе. Попросила хозяйку – Молам, одинокую женщину средних лет, её не тревожить и не стала даже есть. Обняв колени и уставившись в темень оконного проёма, она задумалась. Я старался её отвлечь:
       «Тебя забывают, и ты хочешь покинуть всё, думая, что тебе станет легче. Думаешь, что от твоего ухода что-то изменится, все вокруг поймут, что они потеряли? Оглянись вокруг – все заняты своими делами».
       «Кому, кому необходимо существование жалкой былинки при тракте Вечности?»
       «Не станет тебя – будет кто-то другой. Неужели ты думаешь, что о тебе будет кто-то сожалеть? Нет. Ты сделаешь хуже только себе, ибо у тебя не будет возможности заниматься тем, что любишь, что тебе нужно. А они, поверь мне – прекрасно проживут и без тебя, найдя себе новую жертву…»
       «Что делать?»
       «Почему бы тебе не остаться на прежнем месте, не обращая внимания на то, что происходит вокруг? Что ты можешь изменить к лучшему? Ничего? Тогда и действуй, как положено честному смелому человеку, который дорожит свой честью, жизнями своих друзей. Живи дальше – не дай злобным, ограниченным людям понять, что они главные, что они могут всё. Поверь, твоя спокойная и уверенная работа поразит их быстрее, чем твоя возможная, «благородная» месть».
       «Но это значит, что постепенно можно деградировать до «пустого места», на которое никто не будет обращать внимание».
       «Что тебя больше тревожит: что ты превратишься ни во что, или что ты не сможешь хорошо и честно выполнять свою работу?»
       «Я так устала, я ничего не вижу впереди… Нет маяка, зачем бесцельно брести в темени? Ведь можно бесславно упасть в овраг, пройдя с надеждой в сердце сотни миль…»
       «Хельга, пойми, есть нечто хорошее, благородное. Цена на него – никогда не меняется, бывает, однако, что «покупатели» становятся никчёмными. От этого спасенья нет. Не ты одна то испытаешь. Но если ты уверенна, что твой путь верен, что заставит тебя свернуть? Чужие слова? Косые взгляды? Думаю, они скорее тебя укрепят в твоём решении».
      Вот такие бесполезные разговоры и излишние терзания бередили душу Хельги, вот так мы с ней беседовали. А она бедняжка, порой могла подумать, что у неё – раздвоение личности, уж очень разными были точки зрения – её и моя.
      Может быть, где-то очень глубоко, я понимал её, соглашался с её доводами. Но мне всё же казалось, что был смысл в её жизни. Она могла много. И делала много. Её поддержка, её решительность, её улыбка были очень важны в том деле, что казалось бесполезным – защита крепости. И я был намерен до последнего хранить свою Подопечную. Мне почему-то казалось, что большинство, если не все, моих Подопечных были достойны тех усилий, что я, порой, до собственного опустошения, делал для них. Мог ли я их «воспитывать»? Руководил ли я ими, их действиями, поступками? Скорее нет. Нет. У меня не было таких сил. Практически все они были волевыми людьми, что сами выбирали свой жизненный путь. Повторюсь, мне очень везло с Подопечными. Храня их, я не переступал через себя. Нет. И я благодарен Тем, кто Там, наверху, помогал мне.
                11
      …Лично мне было непонятно, почему имея такие военные ресурсы, какие я наблюдал у степняков, те не штурмовали крепости. Она не была самой укреплённой среди всех, уже взятых ими. Казалось, что их лагерь был разбит основательно и настроены они были на длительную осаду.
      …Пребывая изнутри крепости, я видел, сколь мал ресурс защитников крепости. С каждым днём всё очевиднее становилось, что не хватает самого нужного – воды. Весна выдалась очень тёплой, сухой. А ведь лето ещё не начиналось. Принимая войска для обороны, предыдущие правители крепости не озаботились своевременным пополнением запасов, и хлеба ныне было совсем мало. Он распределялся неразумно, непропорционально, в зависимости от накоплений тех, кто в своё время скупил зерно. Цена хлеба возрастала с каждым днём, и конец тому не виделся. Сильного голода ещё не было, но до него было недалеко. И в первую очередь должны были пострадать те, кто меньше всего значил для властителей крепости: жители бедных участков крепости.
      Оставалось спросить, на что надеялись те, кто во тьме собственного разума, копили богатства? Они думали, что степняки отпустят их с накопленным добром?
      Не знаю.
      Часть степняков, уже спустя месяц после окружения крепости – отхлынула в свои степи. У стен защитники видели лишь толику от бесконечности степей, но и её вполне хватило для того, чтоб в сердцах защитников поселилась Безнадёжность.
      Лично мне, имея мой жизненный опыт, было бесконечно жаль тех, кто, не успев познать крупицы жизни, должен был погибнуть. Ведь, что, по сути, видели те же старики? Хотя… Если человек никогда не заглядывала за Горизонт, стоит ли судить его узкий кругозор? Они смирились. Их жизнь была от рождения в грязи – до смерти в грязи. Вряд ли можно рассуждать о благоденствии для всех, если «всё» для них – краюха хлеба. Но, не могу сказать, что среди простых защитников крепости были все сплошь ограниченные особи.
      Если человек жаждет познать Предел – он познает долгий Путь. Одним из таких людей была моя Хельга. Она много знала, много видела, к сожалению, могла здраво мыслить и критически оценивать всё то, что происходило в крепости. Ей, всем сердцем желавшей помочь обездоленным, было больно… Да. Больно было видеть, каким страданиям подвергаются простые жители, заключённые в кандалы обычаев, устаревших устоев, собственного скудного уровня. Имея реальную власть, а командовала она к середине апреля сотней воинов, она бывала и в богатых домах купцов, знати, а патрулируя улицы, разные районы города-крепости – бывала и в бедных лачугах.
      Я пытался донести до неё, что нельзя заставить человека желать высокого, если он никогда не поднимал головы, не хотел этого сделать. Я часто не мог примирить её с мыслью, что у тех, кто добрался до власти, у знати, совесть атрофировалась, и на её могиле проросла алчность. И взлелеять здесь сочувствие уже часто бывает невозможно.
      К сожалению, Хельга принадлежала к тому типу человека, который, будучи совестливыми и честными, возносили всех иных до своего уровня. Нельзя. Нельзя того было делать. Особенно в те смутные времена.
      Хотя… Люди не меняются, обстоятельства – шаблонны, добро и зло всегда есть в избытке – только выбирай. Замкнутый круг какой-то. Устал я, но знание того, что мои Подопечные – особенны, не давало мне сложить рук и опуститься до простого созерцания их бытия.
      Я тогда гордился Хельгой. Пусть не всё у неё получалось, пусть огорчения следовали за унижениями, но она вновь и вновь вставала утром с мыслью о нуждах крепости. Эти мысли изрядно отвлекали её от собственных, тяжких. Но Хельга не была слепа. Она видела всю гнилость управления крепостью, знала о грозящих бедах и особо не верила в помощь извне. Пыталась ли она что-то изменить? Пыталась. Для себя она в то время поняла, что одни что-то разрешают, но чтобы заработать. Иные, в противоположность – что-то запрещают, но тоже – чтобы заработать. А ТЕ, КТО ИСТИННО ПЕЧЁТСЯ О ДЕЛЕ – ДОЛЖЕН ТВОРИТЬ.
                12
      Конечно же, не одна Хельга была себе на уме. Таких, во все времена, считали чудаками, что и в критических ситуациях заботились больше об общественном, не путая его со своим и не ища выгоды, ввязывались в дела не назло кому-то, а потому что считали то правильным. Нет, вернее – праведным.
      …Много раз Хельга, идя на патрулирование, встречала некоего старика. Она знала, что за ним – слава полоумного учёного, который был озабочен лишь своими изобретениями. Почему он считал, что они нужны, почему тратил на них свои немногочисленные уже силы, каждую появляющуюся копейку? С упорством Сизифа он, изо дня в день, нёс груз своей одержимости. Он был счастлив, если хоть кто-то обращался к нему за советом, помощью. И его счастье было неимоверным, если просили то, что он прежде изобретал. Имея неимоверный ум, он растратил его на бесполезные, с точки зрения обывателя, дела. Возможно, окажись он в ином времени – пригодились бы его мысли.
      Однако мне всё же кажется, что способности, задатки – есть у каждого, иное дело, есть ли соответствующие обстоятельства, дабы их обнажить, заточить эти самые способности. И есть ли добрая воля страждущего, дабы совладать с возможностями и обстоятельствами? Дискуссионный вопрос.
      Но старик – был стоящий.
      Было у него несколько последователей. Разных возрастов. Все они, в разные времена, осаждали его дом, беседовали, спорили, доказывали. Дом старика всегда был открыт новым идеям, здесь можно было творить.
      Но с некоторых пор, по известным причинам, всё изменилось. Поток последователей сильно оскудел. Гомон в доме утих. С одной стороны, это было хорошо – можно было работать и не тратиться на бесполезные разговоры, но с другой стороны – невостребованность явно тяготила старика.
      А потом случилось – как обычно в этой жизни. Нашёлся милый мальчик, который внимательно слушал учёного, участвовал в реализации его идей, знакомился с нужными людьми и вот – бесценный мальчик вырос в принципиального и умного, но, увы, совестливо ущербного юношу, а затем – мужа.
      Он хладнокровно перебрал на себя все связи великого учёного, изначально говоря о делах, возвышенное «Он» с придыханием, затем – полноводное и красивое «Мы», которое превратилось в пафосное, но сухое – «Я». И вот – вся безбрежность идей старого учёного – в руках дельца-хозяйственника, способного держаться на плаву, но не способного наполнить паруса знаний, не говоря уже о том, чтоб взлететь над обыденностью и плоскостью своих знаний. То такой – всех устраивает – знающий, умеющий, понятливый. К чему непредсказуемость именитого учёного? И так сойдёт. Сошло.
      А старик-учёный как-то, с моей точки зрения, философски обмолвился Хельге:
      – Я понимаю, зачем они это делают. Но я также знаю, зачем делаю своё дело я.
      Мне показалось, что эти слова делали ему честь.
                13
      Когда, собственно, делить-то уже и не стало чего, властный задор Каримаса Знатного – сошёл на нет. Видя его неспособность к эффективной защите крепости, среди народа началось брожение. Состоятельные граждане чувствовали, что власть нужно было передавать в более сильные руки, которые были бы способны защитить то, что им удалось накопить. А среди бедноты – было понимание того, что среди не так давно прибывших воинов и теперь – успешно обороняющих крепость были те, кто мог бы более результативно организовать не только, собственно, оборону, но и жизнь крепости.
      В итоге – власть была передана Даниэлю Ружасо. Тот распределил обязанности среди своих приближённых, но главное слово – всё же оставалось за ним. Конечно – управлять крепостью, воины не могли со всей отдачей. Хотя бы потому, что как бы ни надеялись на них жители, – опыт в этом был у них достаточно скуден. Война – войной, но нужен был хороший хозяйственник. Как ни странно, в полной мере, выполняя свои воинские обязанности, – большую помощь в таких вопросах сумела оказать Хельга. Мужчины – сильны, но женщины, в силу своей слабости, – более изворотливы.
      Хельга пыталась сохранять баланс спокойствия в городе – бедноте были установлены нормы минимальной помощи. Это – то, что появилось, но не то, что нужно было крепости и её жителям. Хотя, что нужно человеку, которого душит удавка? Да и что можно было изменить? Прорываться – сил не было, помощь не шла, сдаваться – страшно, да и задора пока хватало?
      Мне же казалось, что Хельга, лишь испытывала терпение народа. Нужны были более решительные меры. Лишь равномерное распределение ресурсов могло ослабить хватку голода и жажды. Но Хельге это казалось несправедливым, каждому – то, что он заработал, скопил. Что ж я мог поделать? Так – ну и так. Посмотрим.
      Повторюсь. Не знаю, какой был смысл, для степняков, в той изматывающей всех осаде. Всего их безбрежия хватило бы, чтоб затопить крепость кровью и завалить её трупами. Многие из них бы полегли, но что та часть, по сравнению с полчищами степняков под стенами крепости? Хотя, стоит признать, волны степняков постепенно откатывались. Видимо, они понимали, что такое воинство – не нужно для осады крепости, кроме того, эти толпы людей, табуны лошадей нужно было кормить. Но и того, что оставалось – вполне хватало, чтоб раздавить не только защитников крепости, но и разрушить саму крепость до камня.
      Но. Атаки степняков не были яростными, штурмы – не отличались настойчивостью, казалось, в их действиях – не было никакой предсказуемости? Что за командующий был у них? Или – море степняков, всего лишь – разрозненные племена? Почему продолжалась осада…?
                14
      То сокрушительное событие произошло в самом начале мая.
      …Всю ночь Хельге снились кошмары. Ей казалось, что сильное землетрясение обрушилось на крепость, колебало само её основание, все пугались, и в конце сна Хельге сделалось очень плохо, так, будто вырвали её собственное сердце.
      …А через несколько дней у стен крепости произошла стычка со степняками, в которой погиб Ружасо. На тот момент он оставался единственным смыслящим главнокомандующим обороной и наступательными действиями защитников. Под его началом оставалось меньше полутысячи воинов, вместе с местными, не обученными, защитниками. Но многие были ранены, у иных сила духа была на исходе. То было тяжкое время. Но какие последствия были бы после гибели Ружасо?
      …Тогда никто ничего сделать не смог. Хельга даже не видела, как всё произошло. Она обернулась только на единый крик нескольких наших воинов.
      Говорят, он неудачно повернулся, споткнулся, подвернув ногу и отвлёкся, тут же был повержен ближайшими степняками. Когда Хельга добралась до него, он уже умер. Я чувствовал ту, почти физическую боль, что пронизала её. Но ей ещё, я знал, предстоит осознать всеобъемлющую боль потери, невосполнимой утраты, что ещё долго терзает людей после потери близких.
      В крепость, поредевший обряд, возвращался молчаливо. За всё то время Хельга не сказала ни слова. Раненых и убитых выносили на самодельных носилках.
      Весь путь Хельга держала уже похолодевшую руку. Она сжимала его пальцы в безумной надежде, что долго не отпускает, вынуждает верить, что душа человеческая ещё держится за израненное тело. Временами она негромко разговаривала с тем, кто ещё недавно был Даниэлем Ружасо.
      Его, а также всех убитых, временно положили в одном из подсобных помещений. Приземистое здание, отчасти углублённое в землю, стоящее в тени многочисленных тут деревьев, даже в жаркий день сохраняло прохладу. Похоронить их непременно нужно было до завтрашнего полудня, но пока шли приготовления, было принято решение сохранить тела здесь, дабы ранний тлен не коснулся их благородных черт.
      Поначалу кое-кто пытался говорить с Хельгой, советоваться, но казалось, она была не здесь. Она сидела у накрытого тела Ружасо. Страшно было её безмолвие, пугающей была её неподвижность. Какой вышла из боя, такой и сидела – лицо перепачкано кровью, на одежде – толстый слой пыли, рукав порван, меч на боку, лук за плечами.
      Я, наверно, должен был ей помочь, но, думаю, бывают такие события, которые нужно пережить самому человеку. Я мог взять на себя большую часть её боли. И не в том дело, что я не хотел этой боли. Я знал, что те страдания сделают сильнее мою Хельгу, как то попеременно раскаляют и охлаждают железо, чтоб получить прекрасный, крепкий меч, что станет достоянием умелого воина.
      То были моменты, которые окончательно лишали Хельгу каких-либо иллюзий в этой жизни. Как бы я не старался беречь Хельгу, я знал, что её нынешнее положение не даст ей ничего хорошего. Я видел её судьбу на сутки. Но что потом? Атак степняков – никто не отменял, запасы пищи и воды – таяли. Даже если что-то человеческое и удержит воинов и защитников крепости от самых низменных поступков, буквально говоря – каннибализма, что ждёт защитников? Они будут драться до конца – и их перебьют? Они сдадутся – и, думаю, их также перебьют? В чём разница? Но в каждом случае есть моменты, что дадут душе каждого совершенствоваться или пасть, однако конец бренного тела – только один.
      Один.
      Была ли моя вина в том, что происходило, что Хельга оказалась здесь? Что её судьба сложилась именно так? Нет, думаю, нет. Осмысливая каждый её день, каждый шаг, я понимал, как логично события следовали одно за другим.
      Каждого человека направляет целая совокупность факторов: его характер, убеждение, замыслы, стремления, то, что досталось от предыдущих поколений, то, что должен передать грядущим. Именно это формирует его судьбу. …Даже если ручью приходится останавливаться или искать путь в обход упавшего дерева, валуна, то, добившись своего – тонкие, но настойчивые ручейки продолжат движение в том же направлении, определённом ранее силой, напором, временем действия тех слабых или сильных начал, что сформировали уже существующее русло. Так и у людей. Я мог изменить момент, уберечь от случайности, повлиять на решение в сомнениях Подопечного, но прожить за него его жизнь, имея мои знания, я не мог. Следовало заранее подготовить её к непростым испытаниям, что грядут.
      А большие испытания предстоят ей. И к ним нужно быть готовой. Кроме того, именно такими чувствами привязанности, ощущения хрупкости бытия и неотвратимости потерь, так же, как и счастливыми моментами приобретений, любви, нежности, происходит, собственно, становление человека. Человека, а не особи. Был ли в том смысл? Я считаю, что это никогда не поздно. Кто знает, что ждёт Их впереди? …А земной путь Ружасо, увы, был уже завершён. Его Хранитель уже ушёл.
      …Наступил поздний вечер, когда один из последних уходивших воинов попытался взять Хельгу за плечо, но она только слабо подняла руку, прося оставить её в покое. Не все, конечно, понимали такое поведение Хельги. Кем был для неё этот человек, что едва ли первым увидел в ней ровню, что не унижал и обращался с ней так, как она того заслуживала, в соответствии со своими способностями? Она не пресмыкалась, не задабривала его словами, лестью; все её поступки имели начало в ней самой, во всех её словах была она сама: говорила, что думала, что чувствовала, как считала.
      Удивительно, но так, недвижимо сидя и безмолвствуя, она досидела до рассвета.
      Разные чувства её я познал. Как такое могло произойти? Порой кажется, что некоторые вещи в жизни являются незыблемыми, а некоторые люди – вечны. Скорее человек верит в свою гибель, чем в то, что такой великий, чем-то близкий человек, может исчезнуть из бытия.
      Да, это неприятно, когда двигаешься по жизни опираясь, казалось, на прочную основу и в какой-то момент она уходит из-под ног. Что остаётся? Падать? Но пальцы сами вцепляются в камни кладки того, что строил, и, оглянувшись назад, без особой надежды, пытаешься двигаться вперёд.
      А что было бы, если…? Если бы он повернулся? Если бы рядом не оказалось того степняка? Если бы сама Хельга оказалась рядом? Почему он, Ружасо, оказался в том месте? Почему не сама Хельга, не … кто-то, кого она даже не знает и не помнит?
      Да потому, что те тоже погибали, погибают и будут погибать. Да потому что и саму Хельгу будет, может быть, завтра кто-то также оплакивать, а иного это горе и не коснётся.
      Потому что такова жизнь! Каждому своё. Кто-то пройдёт в жизни по чистой дорожке. У кого-то тропинка извилистая, но тверд его дух. А кого-то, едва заметная тропка заведет в трясину страстей и пороков. Но, с другой стороны сюда приведёт зажравшегося чинушу и широкая, освещённая ровная, вначале, дорога. Это была жизнь, и как его проживёт каждый человек – выбор. Непростой. Возможно, несчастливый, но осознанный. Нельзя всю жизнь блуждать в тумане неведения. Если таковой человек начинает в конце жизни стенать о незнании, неумении? Он сам спустился в ту ложбинку с туманом. Он сам предпочитал не высовывать голову из мрака, ему самому было удобно, по тем или иным причинам идти в толпе таких же стенающих горемык.
      Где-то ошибся, где-то прогадал, а где-то пошёл напролом. Это всё – вопрос выбора самого человека. Да, порой бывают случайности, но и они не случайны. Если мы не видим длинной цепочки событий между началом и концом – это и есть случайность.
      …Ружасо не был простым воином, потому его хоронили с особыми почестями. И опять, рядом с догоравшим костром оставалась только Хельга. Тяжело ей было. Она справлялась с большим трудом. Но справлялась! Я верил в неё.
      И хотя многочисленные дела требовали присутствия одного из лучших воинов уже немногочисленного отряда Ружасо, несколько дней Хельга провела взаперти.
      Большая была её потеря. Не скоро она восполнит ту пустоту.
                15
      Нет, Хельга не была самым умным, самым смелым, самым изворотливым воином, но у неё был хороший опыт командования. О ней знали, пусть не как о самом мудром, но как о хорошем руководителе, что думает столь быстро, дабы не упустить решение проблемы и настолько продуманно, дабы она не повлекла за собой следующие. Хельгу уважали. Все понимали, что в тех непростых условиях отдать власть над городом одному человеку – мудро. К тому же – бремя ответственности не только за воинов, но и за исхудавшее, озлобленное население крепости – не самое приятное. И вновь – кто-то должен быть виновен во всех бедах. Выхода не было. Степняки не предлагали переговоров, не активизировали свои действия, но и не снимали осаду. Многими защитниками овладела безнадёжность.
      …Просто знать, что делать – и делать это. Шаг вправо или шаг влево – вызывает отторжение. Не хочется тратить силы на ненужные рассуждения, бесконечные тупиковые поиски ответов на немые вопросы горожан. Я ничего не хочу сказать плохого про командиров крепости, но никто из них не был охоч до всеобщей власти в этой лодке с обречёнными пассажирами в неистовом море безнадёжности. Хельгу поддержали как руководителя.
      И теперь она сразу же приняла тяжёлые решения об урезании пайков для воинов, ограничения торга продуктами. Все лавки брались на учёт, следили и доносили. Нескольких воинов повесили за укрывательство и поборы с горожан. Не скажу, что это исправило ситуацию, но когда появляется твёрдая рука, довольно часто внутренний стержень людей – твердеет. Они понимают, чего от них хотят, понимают, на что могут рассчитывать сами.
      Но что это могло исправить? Это лишь продлевало агонию крепости. Выхода не предвиделось. Помощь? Кто сможет прорваться сквозь мощное кольцо осаждающих. Внутренние силы? Их давно не было. На что уповала Хельга? Чем жила? Во что верила?
                16
      Этот разговор произошёл через неделю после назначения Хельги.
      Халимор глядел прямо перед собой, но, словно бы – ничего не видел:
      – Как ты можешь не замечать всего этого, Хельга? Кажется, население крепости – уменьшается, но нет – количество нищих растёт день ото дня. Эти худые старухи, скорее похожие на ссохшиеся корни вековых деревьев, старики, глядящие водянистыми глазами, в которых мольба – давно растворилась. Как ты можешь каждый день проходить мимо этих детей, вся жизнь которых, кажется, сосредоточена только в бессловесных мольбах о помощи? Хельга, ты не можешь этого не видеть!
      – Я вижу. Я пытаюсь что-то для них сделать, но ты сам знаешь, запасы наши скудны. Что я могу выделить? Порции воинов – уменьшать больше нельзя. Если не будет помощи – нас всех ждёт одно и то же. Слишком много мирных жителей скопилось в крепости, слишком мало воинов её защищают, чтоб противостоять той орде, что стоит под стенами. А помощь к нам не спешит.
      Халимор вскочил и кинулся к Хельге, схватил её за плечи, но тотчас отпустил:
      – Хельга, но ведь должен же быть какой-то выход, – он заметался по комнате, его горящие глаза всё время рыскали по комнате, будто бы ища тот самый выход.
      – Какой выход? Выхода нет! Открыть врата крепости и сдаться на милость этих варваров? А какова участь жителей Холмовой и Восточной крепостей?.. Нет, Халимор, только ежедневно выходя на крепостные стены – поражать их.
      – Но как долго это продлится? Есть ли надежда, что помощь прибудет?
      – Я не знаю, я просто …встаю утром, что бы что-то сделать…
      Воин Халимор остановился, посмотрел на Хельгу и обречённо закрыл лицо руками.
      Он ушел, а Хельга задумалась. Как она действительно не замечает всего этого? Замечает. А может сердце очерствело? Как она, женщина, может проходить мимо голодающих детей, умирающих от голода жителей крепости. А что зависело от неё? Казалось бы – сделал возможное и невозможное – жители получали постоянный паёк, который, однако, день ото дня таял. Как таяли и городские припасы. Что желать? Что она ещё не сделала? Может, и не стоят все её хлопоты ничего? Какой смысл тянуть время? Помощи не предвидится. Стоит пока только их крепость. Остальные пали. Будут ли вновь освобождать это негостеприимный, засушливый край? Будут ли тратить людские и денежные ресурсы во имя мифической границы? Вероятно, нет. Стоило ли собрать все силы в кулак и прорываться в сторону своих? Но куда она денет обоз истончённых, именно так, горожан? То количество воинов, что оставалось в её распоряжении, было мало даже, по сравнению, с тем количеством сытых степняков, что стояли у стен крепости, не говоря уже о возможной подмоге. Рассматривала ли Хельга вариант ухода всего хлипкого кулака защитников, оставив горожан на погибель? Скольких воинов она так выведет отсюда? Я видел, что, не смотря на всю безнадежность защиты крепости, Хельга не решалась на верную, хотя, признаю, довольно милостивую гибель во время прорыва.
      Если искренне болеешь за Родину, за народ – то нужно иметь большую храбрость, идя во власть, если идёшь за своей выгодой – то нужно иметь колоссальное безрассудство.
      Хельга, Хельга, а как тебя сюда занесло, во имя чего ты здесь? И что заставляло тебя ещё жить? Давно ушедшая в себя, она, отмечая всё происходящее, уже давно смирилась с неизбежным концом. А на что было надеется? Утром она вставала с одной мысль – сегодня заката она может и не увидеть, а значит – нужно что-то сделать. Ещё. Ещё немного. Только долг держал Хельгу. Он заставлял ежедневно подниматься и, превозмогая слабость – идти. И я бы не назвал Хельгу чёрствой – только бессилие давало ей силы что-то делать. Как бы ни парадоксально это звучало. Сдаться можно в любой момент. Но ещё хоть мгновенье – погоди, переломи себя. Можешь даже ни на что не надеяться. Но наперекор врагам, вопреки обстоятельствам…
      Мне кажется, я правильно делал, когда внушал Хельге такие мысли. Никто не виноват, что человек беспечен. Лишь теряя что-то, он начинает его ценить. Я видел состояние Хельги, но не мог допустить, чтоб она покончила жизнь самоубийством. Да, я буду называть всё своими словами. Банально, но когда человеку очень плохо – он считает, что одно может решить его участь, облегчить её. В душевном смятении люди вряд ли думают о возможных последствиях, хотя бы и для души.
      …Отдаляя что-то от Хельги, но не лишая её того навсегда, я старался лишь отточить грани её характера, стараясь, однако, не разрушить хрупкий бриллиант её души. Она была понятливая, хорошая ученица, а может – материал для меня попался великолепный, но… Я учил её жить, старался закалить её, подготовить к будущему. Я не видел его, но мне казалось, что в те времена (а когда они бывают иными?) – не приходилось рассчитывать на что-то хорошее. Рано или поздно…
      Но я сильно отклонился в сторону. Отдаляя её от чего-то, кого-то, я старался внушить ей мысль, что всё проходит, всё изменяется и нужно ценить, то, что имеешь. Иногда на примере других это было более наглядно.
      Я не старался её испытывать, я, Хранитель, хранил её…
                17
      Оказавшись в этом замкнутом мирке с большими проблемами, Хельга, мне казалось, заново начала понимать суть взаимоотношений между людьми. Она открывала новое в, казалось бы – знакомых, и хорошо знакомых людях.
      Ей приходилось видеться и сотрудничать с разными людьми. Одни шли работать по велению сердца, по долгу службы. Бывали те, кто пытался совместить жажду власти и возможность поживиться. Но Хельге терять особо было нечего – она старалась таких изживать. У неё не было времени присматриваться к ним, она полагалась на интуицию – подходит ли он или нет: счёт шёл на дни и недели. Тяжело ей было – за спинами тех стояли влиятельные родственники, друзья. Но я сказал, Хельге терять было нечего и, хотя ей даже угрожали, она не обращала на то внимания. Как часто человек не верит в то, что его может ударить молнией. Или не верит, что его могут обокрасть на улице. И часто, очень часто он оказывается, наказан за самонадеянность.
      Одним из новых людей для Хельги был Мелинорис. Осколок предыдущей власти, которого прежде оставил Ружасо. Выполняя мелкие поручения при совете торговцев, он очень быстро учился, присматривался. Хельге претил его характер, но я уговаривал её терпеть. Нельзя быть очень разборчивой с теми, кто оказался с ней в одной лодке. В конце концов – моя Хельга умница, она всегда настороже и заприметит, если что-то будет не так. В крайнем случае, того кто окажется «лишним» – всегда можно «съесть». В угоду обстоятельствам или просто из чувства «голода». Но Хельге тогда было не смешно. Ей было очень неудобно с ним работать.
      Он всегда тонко чувствовал момент и старался говорить всегда только то, что от него хотели слышать те или иные, в основном, – знатные и богатые люди. И не важно, что говорили они о разном. Наверно, это и была дипломатия. Но был ли в том прок – люди получали надежду. Да, это хорошо. Но я видел, сколь в нём разочаровалась Хельга, когда он однажды пообещал и не выполнил. И даже не заметил. Смертельной обиды в том, конечно, не было, но впредь Хельга не восприняла его всерьез. Нельзя было сказать, что он был мягкотел, или искренне соболезновал людям.
      И я старался сменить её гордый характер, что подчас делал её самоуверенной. Да, это правда – хочешь что-то сделать хорошо – сделай то сам. Но я не мог допустить, чтоб Хельга взяла на себя всё бремя бытия крепости. Я, не медля, обратил её внимание на то, что существовала и иная сторона у таких людей. Контраст. Люди хотят видеть и знать хорошее. И этот человек, обманывая их по мелочам, давал такую надежду. Он дарил людям надежду.
      Я считаю своей победой, что смог убедить её в том, что не могут все люди быть исключительно правдивыми, честными. В конце концов, если бы всё человечество было таким – оно бы погибло в бездне бытия, как стадо овец, что бегут за вожаком. К тому же – основная масса людей – сера, она и так покорно следует на заклание. …Только наличие таких уникумов как Хельга – нереальных, беспорочных, преданных – делает, мне кажется, бытие – довольно интересным. По крайней мере, мне нравилось за такими наблюдать. Меня поражали их, порой, нестандартные, до глупости нестандартные решения, их удивительная честность и необъяснимая верность.
      А что Мелинорис? Почему я о нём вспомнил – не знаю, просто он – один из того типа людей, что вызывали эмоции, и не всегда положительные, у моей Подопечной.
                18
      …Хельга была поражена тем, насколько меняется отношение людей к человеку, который, в свою очередь, меняет свой статус. Когда Хельга была простым воином – её просто принимали, а порой и отказывали в гостеприимстве. Что могли ей дать обычные горожане – похлёбку да ломоть хлеба? Ныне же, когда от слова Хельги зависело очень многое, ей старались отдать лучшее. Я сейчас, кстати, не говорю о прихлебателях. Их Хельга старалась обходить стороной. Почему люди считают, что кормя тех, кто ими руководит, они сами станут жить лучше? Наверно, всё же человек в своём развитии не так уж далеко ушёл от диких сотоварищей – если есть сильный сытый вожак, значит, и остальным членам стаи скоро перепадёт.
      О, моя маленькая, наивная Хельга! Я пытался образумить её: она – воин, который не имеет права на сентиментальность. Когда это были такие времена, чтоб можно было безраздельно доверять людям? Я никого не осуждаю. Но люди – слабы, они ошибаются, оступаются. В угоду себе ли, по воле обстоятельств? Но тот на кого ты надеешься, обязательно преступит черту. Вначале ты того можешь не заметить, потом махнешь рукой, дескать – с кем не бывает? Ну а потом – задумаешься и… разочаруешься. Нельзя видеть в людях только хорошее, нельзя безраздельно доверять им своё нутро. Нельзя. Но Хельга… При всей своей «закрытости» она верила людям до последнего. И даже потом старалась их оправдать, к счастью в этом вопросе она не была «слепа». Она верила в людей, до последнего не хотела причинять им расстройство. Ей казалось, что человек – просто оступился, что это – не типичное для него поведение. Что-то помешало ему. А сама? Малейший её промах – становился для неё ударом, она ненавидела себя за то. То, что могло случиться с каждым – она считала результатом собственных недоработок.
      Но, что я одобрял. Если человек уже показал себя плохо, разочаровал Хельгу – никакими силами нельзя было убедить её в обратном. Человек после мог исправиться. Хельга оставалась с ним вежливой, как того требовал долг, положение, статус, но её сердце навсегда было закрыто… А вообще, в то время она очень мало улыбалась. А что там было весёлого? Хотя нет – всегда найдётся время и место улыбке. …И мне тогда ещё казалось, что Хельга, решив для себя, что жизнь её закончена, раньше времени внесла себя в списки уже умерших. Нет, я не спорю, люди в крепости были обречены. Но Хельга оставалась ко всему практически безучастна. Мне казалось, что то – признаки её духовной слабости. Можно до самого конца – нести свою ношу, не сдаваться и встретить смерть с улыбкой на лице. Мне казалось, что то – образ именно воина. Мне порой сдавалось, что я и сам был когда-то таким и умер также...
      Да, почти всё меня устраивало в Хельге, кроме её характера. Как в ней такое совмещалось – замкнутость и желание постичь беды каждого, своя пустота и всепонимание других, сосредоточенность воина, хорошего воина и ещё стратега и такое безволие…?
      Ну что ж, она ненавидела себя. Была ли в том моя вина? Всё ли я мог предусмотреть, от всего ли сохранить? Моя Хельга жила – это было моей заслугой. Но я не мог заставить её радоваться жизни, не мог принудить её быть счастливой.. Да, человек должен сам… Но сколько всего зависит от обстоятельств? Наверно, пока человек не поймёт, что отступать больше некуда, пока не коснётся всем телом дна, глядя, через просвет глубины на ту единственную звезду, что светит только для него, он не повернётся к себе внутренним «Я», не познает ту единственную тайну бытия, что предназначена лишь для него.
      Хельга своего дна – не нащупала пока. Она предпочитала укрываться от себя за серой пеленой будних дней, чужих печалей, радостей.
      Хельга, Хельга, твоя жизнь проходит, проходит среди тумана, за которым – лишь тени, чёткие или совсем размытые, иных людей, лишь эхо иных голосов и лишь отблески чувств…
                19
      …Усталость Хельги была большая, но сон к ней не шёл. Она пыталась считать баранов, которые прыгали через забор; силилась представить себе тёплое море, которого она, правда никогда не видела; пробовала представить, что она засыпает около надёжного, дарящего чувство успокоения мужского плеча; старалась припомнить тягучие напевы своей Родины. Но заснуть не удавалось. Дневные заботы налагались одна на одну, переплетаясь хитро-мудрым клубком обид, обязанностей, равнодушия, угнетения… Надежды не было никакой. Как ни мало оставалось защитников в крепости, запасы продовольствия уменьшались вдвое, втрое большими темпами, чем убывало едоков.
      Наконец, утомлённая этими размышлениями, измученная стоявшей духотой, она, в рубашке и штанах, однако, подпоясавшись мечом и подхватив плащ, тихонько спустилась в сад. Здесь было прохладнее, едва чувствовалось дыхание ветра, но листва – почти не шелестела. Хельга прошла немного вглубь небольшого сада. Она достаточно редко бывала здесь – заботы почти не давали времени для отдыха. Она с удивлением рассматривала появившиеся цветы, разросшиеся кустарники, поникшие ветви деревьев. За полночь. Луна, на западе, была на убыли, но её света ещё хватало, дабы освещать буквально каждый листок.
      Хельга села на небрежно брошенный плащ, обняла руками колени. Город спал, и тишина, казалось, наложила вето на шорохи, скрипы, пыхтение. Будто всё спало. Только очень редко, в той пустой тишине раздавались отдалённые крики дозорных на ближайшей стене.
      Она подняла голову и достаточно долго смотрела на небо. Почему одни звезды маленькие, а другие большие, одни очень тусклые, а другие – яркие, одни горят ровно, а другие – мерцают, словно их тушит невиданная сила? На какую из них, залитых светом заходящей луны, похожа Хельга? Она долго думала, перебирала в памяти все события своей жизни, и неожиданно ей захотелось, быть похожей на ту – мерцающую, но яркую, тёплого света, что горит на юге. Погаснет ли она когда-нибудь? Откуда берутся звёзды, умирают ли они? Конечно, их жизнь вечна – по меркам человеческой жизни. А какой в них прок – они бездушны. А что Хельга сделал за свою жизнь? И почему эта жизнь так сложилась? В том, что она находится в самом конце своего пути, и время подводить итоги уже наступило, Хельга не сомневалась.
      Я знал, что она не цеплялась за жизнь, жила только одним днём. Но я не мог упрекнуть её в паникёрстве, отрешённости и безразличии. Нет, каждый новый день Хельги был наполнен заботами о существовании агонизирующей крепости. Когда печёшься о долге перед Родиной – болит сердце, когда печёшься о своей выгоде – кошелёк болеть не может.
      Что она ещё могла сделать для обороны крепости, для её жителей? А действительно, что она могла? Каждое утро задавала она этот вопрос себе, когда поднималась с ложа. Но в следующую минуту – приходил ответ: пойти проверить посты, установить…, решить…, приободрить… В заботах проходил день и к вечеру ей не было стыдно за то, что она съела свой дневной паёк. А завтра… Пускай оно сначала наступит. Хотя, признаюсь, не раз меня коробили, удручали её мысли о смерти. Несколько раз она, в минуты душевного опустошения, молила о том? Но приходилось проживать каждую следующую минуту, что складывались в часы, дни…
      Хельга одной рукой выдернула из-под себя плащ и, расстелив его – прилегла. Мысли потекли в ином направлении. Почему она одна, здесь, в таком опасном месте? Как случилось так, что такая достаточно красивая молодая женщина, как Хельга, доживает свои дни в полной опасностей ловушке? Почему среди множества мужчин, окружавших её, не нашлось того, кто заслонил бы её от невзгод? И хотя она была прекрасно осведомлена и о сказках, и о реалиях жизни, всё равно в каждой женской душе живёт молодая, милая девушка, которая время от времени, до самой старости владелицы задаёт вопрос – почему у меня не так как в сказке и в чём счастье? В том, чтоб заполучить достойного обеспеченного мужа? Но некоторые имеют желанного, но хотят ещё и детей. Некоторые имеют детей и считают, что для счастья им нужен хороший муж-добытчик, советчик, защитник… Да мало ли? А некоторые, имея всё это – стремятся добиться признания, как самая лучшая, красивая, мудрая, достичь определённого статуса. Почему человеку всегда чего-то не хватает? И именно того, что в чужих руках выглядит изумительно, маняще? Кажется, да будь у меня это, да я бы…? А что? Хельга вздохнула. Как она живёт? Что бы хотела изменить? С какой точки она бы начала всё сначала? Был ли у неё выбор – выходить замуж – не выходить? Терпеть ли издевательства мужа или уйти? Почему она не умерла в первом же бою? Ведь было много возможностей. Почему тонкими, но сильными пальцами он цеплялась за клок земли, боясь, что душа оторвётся от тела, от земли? Была ли возможность уйти из этой крепости – западни, прорваться туда, на волю. А что для Хельги была воля? Что она там видела хорошего? Здесь – мгновение за мгновением она пребывает среди тех, кому нужна. Никто не делал за неё выбора – сама, шаг за шагом она приближалась к настоящему моменту. Кто решал за неё? И хотя Хельга не была склонная считать, что только она решает всё в жизни, полностью игнорируя решения Судьба, но среди всех троп, которые её предлагались, она выбрала именно эту – уйти, жить смертью битв, достойно встретить свой конец здесь.
      Она снова вздохнула. Луна уж зашла и теперь, стояла кромешная темень, хотя, совсем скоро, в свои права вступит рассвет.
      Хельга встала и решила идти, взять всё необходимое для того, чтоб преодолеть и этот день. Что сидеть, если ты нужна там? А она действительно была нужна всем тем, кто там – за стенами усадьбы.
      Неожиданно для себя, давно не обращавшей внимание на чувство опасности, она сильно встревожилось. Первобытное чувство, предупреждавшее, что за человеком следят, заставило Хельгу обернуться. И хотя она ничего не рассмотрела, у неё было ощущение, что охотник уже сжимал крепкими пальцами кончик стрелы, глядя чуть поверх неё.
      Хельга смотрела в темень, но сдвинуться с места, пойти посмотреть, дабы отвергнуть все тревоги, она не могла себя заставить. Казалось бы, Хельга, чего тебе бояться? Всё, что могла – ты испытала и испытываешь? Смерть? С каких пор она стала тебя страшить? Внезапно Хельга вспомнила, как несколько дней тому назад тому назад ей снились обрывистые склоны, порезанные оврагами, которые, однако, спускались к большой реке или заливу. Спустилась ли Хельга к воде – она не помнила, но то, что устремлялась по опасным обрывам вниз – отчётливо вспомнилось. Почему это придало Хельге уверенности? Она сделал несколько шагов к кустарникам. Но внезапно, раздался приглушённый, отрывистый мужской смех. Кусты зашевелились, Хельга вынула из ножен меч, но движения человека были направлены к лазу в углу сада.
      Кто это был? По смеху Хельга не смогла опознать. Но всё же ей показалось, что такового она никогда не слышала. Да и тревога, чувство опасности сразу, с отдалением шагов незнакомца – улетучивалось.
      Понемногу сердце стало биться ровнее, Хельга перевела дыхание и опустила меч. Что, вернее, кто это был? Ни в тот день, ни в следующие – она не могла найти ответа. И хотя, старалась подмечать звуки и оттенки мужских голосов и особенно, смеха, даже намёка на конкретного человека – она не смогла найти. И всё же – то ей не почудилось.
      С той ночи у неё лишь усилилось чувство того, что не она хозяйка своей жизни, не она решает, не она… А кто-то другой, кто может себе позволить оставаться невидимым, неслышимым, неосязаемым. Это лишь усилило ощущение того, что каждое проживаемое Хельгой мгновение, может стать последним.
      И хотя я старался порой притупить ту тревожность Хельги, иногда я давал ему волю, дабы инстинкт самосохранения Подопечной, помог ей в борьбе за тот хрупкий дар, что зовётся Жизнью.
                20
      Через день, ранее раннего поднялась Хельга осматривать дозоры. Тёмными, предрассветными улицами она и ещё несколько сопровождающих переходили от одного поста к другому, советуясь, осматриваясь, подбадривая. Мне казалось, что эти ночные вылазки не проходили даром. Люди знали, что они не оставлены, что можно рассчитывать на поддержку.
      Уставшая, но чувствовавшая, что её усилия не пропадают даром, а потому – довольная, Хельга наконец добралась до большого каменного здания, в котором поначалу заседал городской совет, а ныне – те, кто руководил обороной крепости. Едва Хельга вошла, сразу отметила хмурые лица некоторых воинов. Она прошла крытой галереей и подошла к комнате, что отводилась ей. Здесь нередко проводились рабочие совещания. Большой зал для переговоров, опять же – совещаний, требующих большой ответственности, торжественности, многолюдности – находился дальше по коридору….
                21
      Тот вечер и ночь Хельга, после долгого и трудного разговора с сотниками и десятниками, решилась провести в особом месте. Главная площадь крепости ближе к полуночи обычно преображалась. Измождённые, голодные лица прятались в домах – считать крохи. На их место, вернее в то пространство, что они днём занимали, вступала совсем иная, сытая жизнь. Жизнь тех, кто сумел пронести сквозь все невзгоды какую-то толику богатств, власти.
      Обычно Хельга была лишена созерцания всего этого. Только иногда, возвращаясь из дозоров, она проходила здесь и недоумевала. Как день и ночь, как безлунная ночь и солнечный день отличались люди, что сменялись на площади.
      Были ли виновны нищие и убогие в том, что оказались в таком положении? Были ли справедливыми те привилегии, которыми нынче пользовались богатые? Была ли вина Хельги в том, что она, будучи у власти, видела это и допускала?
      Мне кажется, сама суть человеческая в том, что они все не похожи, есть слабейшие, есть сильные. Есть умные и дураки, простофили и изворотливые. Конечно, всё их наличие – обеспечивало само выживания человечества. И, конечно же, было жаль тех, кто терпел в данный момент поражения. Я видел много человеческих судеб и знаю, сколько хороших людей, достойных называться людьми – погибло только потому, что не смогло приспособиться к существующим условиям.
      Всегда были и всегда будут те, кто в эволюционном плане пробью, прогрызут себе дорогу к лучшему, затоптав, может и более достойного, но более слабого эмоционально. Как всё понятно, в общем. Но как порой бывает жаль тех, кто не может быстро повернуться… Что о том говорить? Это ясно и видно, наверняка, многим.
      Вероятно, необходимо существование и тех, и других – для человечества будет актуальным выживание любыми путями. Знаю, что время слабых, совестливых, хоть и на короткое время – наступает и обеспечивает скачок вперёд, а потом – вновь сон разума. В комфорте, сытости, излишествах. Почему так? Почему человек, хороший, умный, порядочный достаточно часто опускается до скота…? Может, то есть суть человека, а всё возвышенное – лишь потуги разума? Что не дают человечеству скатиться в бездну? Но сколько будет таких зацепок?
      Да, даже я порой терял веру в человечности, справедливость…
      Направляя Подопечных по пути благоразумия и порядочности, я сам был не лишён сомнений, пусть даже...
                22
      …Хельга слушала молча. Хотя, обличённая своей властью, она вообще не должна была об этом и помышлять. То, что ей предлагали – противозаконно по людским законам...
      – Он же просто наживается! Куда он его заберёт, если он окружён? У него есть выход в этих непробиваемых валах степняков?
      – Пусть он такой, но почему мы должны опускаться до его уровня?
      – Да ты только послушай, Хельга, он продаёт горсть зерна по одному серебряному! Где это видано!
      – У него свой резон, но если мы начнем отбирать у него зерно, мы будем такие же, как и он.
      Говоривший нагнул голову и тихо проговорил:
      – А какая разница, если из-за одного серебряного в городе ежедневно погибают десятки людей?
      – Что это за власть, если она отдаёт приказ грабить своих же граждан?
      – Это необычный гражданин, это червь, который изнутри разъедает этот бедный город. Который губит много людей, и сам погибнет, будучи не в силах выбраться отсюда! Если бы он приложил свою руку к этому зерну – я понимаю, вырастил, вложил труд, полил потом, но он же скупил его за бесценок! А теперь давится! Подавило бы его!
      – А ты уверен, что он не имеет скрытых входов-выходов?
      – Он одинок, никуда не выходит, только копит, копит, копит. Даже его несчастливые немногочисленные слуги едва передвигают ноги от голода. А он только складывает и складывает монеты.
      – Но как я, та, что радела за порядок и честность, отдам приказ о конфискации?
      – А ты приказа не отдавай, просто не мешай нам. У меня достаточно власти, чтоб не замарать твои руки, о Бескорыстная и Честная – проговорил Ийлар Стокос с усмешкой. Хельга печально посмотрела на него, но ничего не сказала. Она присела на край стула у стола и положила голову на руки. Затем задумчиво начала говорить:
      – …как в большую распутицу заехать в глубокую колею. И как потом не старайся, можно двигаться только в её пределах. И ладно бы, если бы её проложили разумные люди. Нет. Она проложена самой судьбой и никто, кроме неё не знает, куда она приведет. А ведёт она в топь, болото человеческих страстей и разных гнусностей…
      – Хельга, нельзя прожить жизнь, не перепачкав ног. Будь благодарна судьбе, что она даёт тебе выбор!
      – Какой?
      – Согласиться или нет. И что? Благословишь, я тебя послушаюсь. Нет, – я тебя не послушаюсь. И это будет мой выбор. Ты колеблешься, но я-то знаю, что нужно мне.
      – Да, наверно так. – Рассеяно проговорила Хельга. – Нет, Ийлар, ты не подумай, я не боюсь терять власть. Я боюсь не помочь тем, кого она спасёт…
      – Хельга, – Ийлар опустился на одно колено и заглянул Хельге в глаза, – не подумай, в тебе мы не сомневаемся. Бремя твоё тяжело. Мы помогаем тебе, пусть не всегда умело. Но мы вместе. И вместе выстоим.
      Да, это был тот самый Ийлар Стокос, который в трактире задирал мою Хельгу. Тот самый, с которым она дралась. Дюжий малый, с виду казался совсем простаком – эдакий увалень, которому всё едино. Длинные светлые волосы были собраны на затылке, зеленоватые глаза – почти всегда прикрыты, будто их хозяину – лень созерцать этот мир, но если глаза загорались – огнём веселья и удали – всем окружающим становилось мало места. Завсегдатай трактиров, грозный с виду, он, однако, оказался весьма дисциплинирован и справедлив. А ещё – незлопамятен. Едва Хельга была принята во всеобщую когорту, она сразу же стала одной из них – той, которую нужно защищать и помогать. Как хорошему другу, который всегда прикроет спину. Хельга также – никогда не вспоминала ему того инцидента в трактире. Стали ли они друзьями? …Нет, думаю, каждый знал своё место в силу своего разумения и умений. Но если Хельга была избрана повелевать – свои её слушались. А она – была не такова, чтоб сидя тихо, встать и начать всех обижать и показывать свой гонор и власть.
      Она нравилась мне.
      …Ийлар встал и отошёл на несколько шагов, затем повернулся:
      – Сама ты всё не осилишь… И знай, что по твоей колее мы идём вместе… Хельга, позволишь ли ты сегодняшний вечер мне и моим ребятам провести на своё усмотрение?
      – Я должна это сделать. Должна. Ты прав, когда гибнут все – о чистых одеждах нужно забыть.
                23
      Как после узнала Хельга, зажравшегося купца воины выволокли на улицу, прихватив мешочек зерна и около десятка серебряных монет. Проведя несчастного по улице, они вышли на площадь. Ийлар громко рассказал заинтересовавшимся прохожим, в чём обвиняли несчастного, и предлагал всякому встать на его защиту. Но даже к вечеру таковых не оказалось. Тогда состоялся показательный суд, на котором, как сказал Ийлар, зажравшегося нуворишу, было присуждено «накормить». Что и было исполнено. Его запихали монетами и зерном. Тот, конечно же, задохнулся.
      Многочисленные запасы купца были тщательно собраны, пересчитаны – они вошли в основные запасники для нужд города. А Хельга? О, она получила прозвище Кормилица – никто ведь не разбирался, кто именно давил купца его золотом и зерном. Богатые стали не то, что опасаться Хельгу – опасались её и раньше. Теперь её стали ненавидеть. Вот так. Не сделав ничего, можно получить очень много чего нелестного.
      Да, Хельга знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, я чувствовал её терзания, но это право выбора каждого человека – какой дорогой идти, какое слово подобрать, чтоб добиться своего, какой… Это право выбора самого человека.
                24
      Хельга! – вбежавший запыхался, но выпалил: – Халимор повесился!
      – Как? – она отвернулась от стола с разложенными картами и уставилась на вбежавшего. Помедлив, присела и тихо спросила:
      – Почему?
      Молча, она вспоминала Халимора – статного, рослого, довольно сильного юношу, к сожалению – несмелого. Такому бы в мирное время – заниматься чем-то спокойным, добрым, хоть цветы выращивать, про себя Хельга горько усмехнулась. Она закрыла руками лицо и почему-то вспомнила, как совсем недавно, на прошлой неделе, он стоял перед ней здесь, и, растерянно вороша волосы правой рукой, заворожено уставившись в одну точку, говорил, и голос его дрожал:
      – Когда я пугаюсь, то сразу же прячусь в свой маленький мир, который знаю вдоль и поперек. Ничего не могу с собой поделать: забываю всё, чему меня учили, забываю, что себе обещал! Сразу возникает страх, затем паника и я убегаю сломя голову, дабы захлопнуть дверь своей жалкой лачуги и скрыться от того, что меня пугает! О, этот смертельный ужас. … Я – никому того не говорил, только тебе, Хельга, ведома вся глубина моего падения в трусость… Я – слаб! Слаб! – Голос его резко сник, – Мне хочется, чтоб весь мир перевернулся, но меня – оставили в покое. Меня не волнует судьба близких, не трогают мольбы друзей. Всё вылетает из головы..!
                25
      …Я подошёл ближе. На грязной, пыльной, кое-де покрытой травой, скорченной от жары, улочке лежало распростёртое тело молодого воина. Высокий, стройный юноша лет двадцати, тёмные, кудрявые волосы, теперь – полуприкрытые синие глаза, на лице – судорога… Он был тем, кто идёт за вожаком, потому что так – правильно. Он – внешне никогда не подвергал сомнению слова того, кто бы выше его по званию, но, видимо, душа его была шире. Видно нешуточные страсти там бушевали. И в тот момент, в той точке бытия, когда пылкой душе стало тесно в незыблемом панцире груди, разум его помутился…
      …Рядом, на коленях стоял его Хранитель. Тут же я увидел ещё нескольких Хранителей.
      – Но ведь ты подстрекал его, нашёптывал, чтоб он был смелее…
      Коленопреклонённый Хранитель поднял голубые, очень светлые, но полные слёз, глаза. Но внезапно, я увидел в них резкую смену раскаяния на злобу.
      – Да! Да, я подначивал его! Я хотел, чтоб он стал смелее! Чтоб он прекратил своё жалкое существования неизменно загнанного человека! Я хотел, чтоб он начал жить! Выполз из своей раковины!..
      …Что ж, и так бывает…
                26
      От страха мир сужается до мирка. Купируется всё. Что было доброго и что было плохого, раздражающего. Всё перестаёт происходить, существовать. Есть только одна, пульсирующая усталостью, невыносимой головной болью, бесконечной усталостью тела, проблема. И очень часто человек не может сам оттуда выбраться. Он падает всё глубже, не замечая спасительных канатов, что подают ему друзья, что предоставляет случай. И падает. Бесконечно долго. Но и бесконечность есть конечна. Удар – смертелен.
      Как в этом случае.
                27
      Ещё несколько дней после того, Хельга не могла найти себе места.
      …Несколько дней, когда дело касается жизни человека, это много, или мало? Порой, можно переступить через жизненные беды других и спокойно идти дальше, даже не вспоминая о том. Можно терзаться иллюзиями, что мог что-то сделать… Порой, можно корить себя всю оставшуюся жизнь…
      Но смысл? А Хельга корила. Я пытался увещевать её, но она – вновь и вновь возвращалась к той ситуации.
      – Я заставляла его делать то, что ему было страшно. И между беспросветностью бытия и тем всепоглощающим ужасом, что терзало его истерзанную душу, когда нужно было выполнять мои приказы, он выбрал третий путь – смерть!
      Но потом мне – то надоело, уж слишком много было забот у Хельги, и я не хотел истощать её нервно. Может она и не сорвалась бы сейчас, но её болезни проявились бы позже.
      Кстати, так обычно и бывает. Во время конфликтов, войн, многие умирают, но ещё большее количество людей гибнет уже когда, казалось, все беды – прошли. Человек расслабляется, кажется – что вот оно – дожил до счастливого «завтра». Вот, теперь можно и умереть… А я не хотел терять эту Подопечную.
      И я притушил её эмоции. Наверняка, это стоило делать, уж он она переживала по поводу, и без. Разве могла она быть виновной во всём? Я – хранил её.
                28
      Как-то Хельга проходила мимо рынка. В тот день там были выставлены на продажу несколько рабов. Среди них Хельга заметила молодую, худенькую и невысокую женщину. Она была чем-то похожа на Хельгу. Да так, что сама Хельга невольно остановилась…
      …Глядя на эту женщину, Хельга думала: что бы она выбрала для себя – сдаться добровольно или покончить жизнь самоубийством? Что ждало её саму, в случае пленения – неизвестность, но скорее смерть. Во втором случае смерть была неизбежной. Но может, она была бы не такой мучительной?
      Но с другой стороны – не будет ли малодушием ждать призрачной милости от судьбы и от своего нового хозяина? Хотя, не малодушие ли, встречая всё, что уготовано судьбой с высоко поднятой головой, преклонить колени пред тем человеком, что зовётся хозяином?
      Пусть все видят, насколько она презирает смерть и того, кто будет терзать её измученную душу и разбитое тело.
      К чему то говорить, но Хельга решила, что если степняки всё же возьмут крепость – всё шло к тому, но Хельге до последнего не виделось очевидное, она решила, что никогда не будет пленена. Она наслышана о жестокости степняков. Откуда? Ходили слухи о том, что они сделали в Холмовой.
      Наверно, для женщин времён Хельги, жить и знать, что в любой момент благоденствие может закончится – не так страшно как для женщин того же ХІХ или ХХ веков, когда, казалось бы, тонкий, непрочный налёт цивилизованности, покрыл страсти и безумства сущности людей… Нет, страшно только умирать, да и страшна не сама смерть, а та точка боли, что возникает в момент, когда убивают. …Или страшней – ожидание, тонкое, промозглое, что тянется, как тоскливая бессонная ночь?
      И вот так, Хельга, ты тоже будешь стоять на помосте, и дикие степняки будут прицениваться к тебе, выбирая, годишься ли ты ещё для увеселения беспутных воинов, или уже – только можешь выполнять тяжёлую работу?
      Хельга резко тряхнула головой: «не бывать тому!». Хотя, она, уходя и ещё раз оглянувшись, с сомнением повела головой – «…не стоило бы, Хельга, зарекаться». Хватит ли душевных сил, чтоб разом – покончить с жизнью? …И уже дойдя до площади, перед главным зданием крепости, она пришла к согласию со свои чувствами: «сил – хватит, а решимости – и сейчас уже хватает».
                29
      …Нечасто Хельга выходила на охоту. Ну, уж если и охотилась, то не менее пяти – десяти степняков находили теми ночами свой вечный сон. Вот и сейчас, взяв, уже порядком исхудавшими руками, свой лук, набрав стрел, она медленно, но уверенно, направилась к городским стенам. Каждый раз, выбирая новое место, она тщательно скрывала своё присутствие. Но одно было постоянно. Хельга охотилась на, собственно, степняков. Гулы, лагоданы, шелты – все находили свою смерть от стрел малой Хельги.
      Вот и сейчас, умрут лагоданы. Хельга остановилась на городской стене напротив их расположения. Присела, огляделась. Неподалёку, до угла, прохаживался дозорный. Стена была широкая – в шесть локтей. Так что, даже если бы его путь и проходил мимо Хельги – они бы разминулись, но это тихое местечко Хельга приметила ещё три дня тому назад. Конечно, дозорные всегда знали, кто здесь, и что делает Хельга.
      Она устроилась удобнее. Разложила стрелы, ещё раз натянула тетиву. Ладно. Отложила, но так чтоб можно было нащупать рукой сразу же.
      Хельга положила левую руку на выступ стены, опустила сверху правую и оперлась на них подбородком. Я знал, что в таком положении созерцать расположение степняков она будет долго. Переводя взгляд с одного воина на другого, Хельга будет сомневаться, колебаться, сравнивать, может и изучать их.
      Да, я мог читать её мысли. Но жить жизнью Подопечного трудно, очень трудно, да, наверно, и не нужно. Поэтому я лишь поверхностно улавливал её мысли. Как в безбрежном море – поглаживал верхние несколько дюймов воды, на солнце кажущихся лазурными, прозрачными, едва пенистыми. Нырнув же в, кажущуюся интересной и таинственной, пучину человеческих мыслей – можно обжечься или, пускай уж – захлебнуться. Иные люди очень сильны и пучины из разума – бездонны.
      Сами бы они только не тонули в них – тогда бы и нам было меньше работы.
      От меня не требовалось ежеминутно присутствовать при Подопечных. Но я, всё же, старался никогда не упускать своих из виду. Не то чтобы сильно опасался. Нет, мне везло с Подопечными. Почти все они были занимательными, целостными, многосторонними людьми. Их проблемы, радости, печали были мне не безынтересны; мне доставляло удовольствие наблюдать, как они решают те или иные проблемы, как реагируют на происходящие события. И зачастую выпадали мне беспокойные, сложные люди, такие как Хельга. И хотя часто я был лишь Созерцателем, однако порой и корректировал их судьбу. По счастью, таких интересных людей, как Хельга, было больше, и ныне я – с удовольствием следовал за ней.
      Сейчас, переводя взгляд с человека на человека, прищуривая глаза, иногда едва улыбалась. Кого разыскивала она, кого высматривала? Что конкретно ей не нравилось в человеке? Старый или молодой; опытный или неумеха; балагур, или… Что искала она, или что, скорее, она ненавидела в человеке, что становилось причиной его смерти среди, казалось, покоя, безмятежности? Хотя, конечно, какой там покой на войне? Но человек привыкает ко всему, смиряется. Так же и те, они знали, что их призвание – война, их награда – смерть врага, их поражения – собственная гибель.
      Что именно заставляло Хельгу останавливать внимание на отдельном человеке? Она сначала высматривала. Затем осторожно, не отрывая взгляд от жертвы – брала лук, тщательно прицеливалась. Ещё некоторое время она держала несчастного на прицеле, а затем, на выдохе – спускала тетиву… Но мне всё же казалось, что выдерживая ту минутную паузу она не колебалась: убивать – не убивать. Перед ней были враги, что пришли не с добрыми намерениями. Какие в брани добрые намерения?
      Мне казалось, что отголоски чувств Хельги, что я испытывал, свидетельствовали, скорее, об её расчетливости, как умелого воина – убить вожака, нейтрализовать опытного бойца, физически более сильного человека. Часто я ощущал капли её негативных эмоций – брезгливости, отвращения, злости… А, порой, – безысходности, отчаяния, отрешённости. И ещё привкус некоего …протеста убийства ныне – беззащитного. Но последней мыслью, с которой она спускала тетиву, была: «Если я не убью его сейчас, завтра он убьёт …». Удивительно, она называла одно из знакомых ей имён воинов, что воевали здесь, в крепости.
      …Но вот, Хельга напряглась, сосредоточилась, нащупала лук и приподнялась на одно колено. Созерцание закончилось. Началась охота на тех, кто, было, пришел убить её. Кто обложил её логово, морил голодом, запугивая и изматывая.
      Неподалёку, у огня, спиной к крепостной стене, лежал завёрнутый в плащ увалень. В который раз, приложившись к бурдюку с вином, он, наконец, повернулся на спину и захрапел. И хотя до него было далековато, Хельга видела и его обнажённую шею, и промежутки в кожаном панцире с нашитыми медными бляшками. Бедолага лежал теперь на спине, правая его сторона освещалась огнём костра, левая была в полутьме. Тяжело было рассмотреть там место соединения кожаных и медных пластин. Но стрела вошла точно, чуть толкнув тело, которое едва дёрнулось и хрюкнуло. Потом упокоилось.
      Хельга перевела взор и снова отложила лук, замерла. Ещё один, затем ещё…
      Вскоре должна была заниматься заря. Костры в лагере почти погасли, некоторые из них обозначались лишь сизоватым дымком, поднимающимся вертикально вверх. Но скоро начнётся новый день, в них подбросят дров и вновь заиграет пламя, радуясь продолжению жизни, новому дню. Хотя, свет тех костров, вскоре будет низвергнут в лучах полуденного солнца.
      Хельга устало повела озябшими плечами, кутаясь в плащ, и приподнялась на колено. Снова взяла лук. А я-то полагал, что в своих грёзах она уже заснула! Но думаю, этот-то будет уже последним. Хельга едва повела стрелой. Мне очень нравилось, как она принимала решения. Я почти никогда не мог уловить того момента, когда её пальчики отпускали неистовую стрелу.
      …Но, в то же мгновение жертва повернула голову и Хельга отчётливо увидела на совершенно молодом лице степняка – сонную, безмятежную улыбку, которую наблюдают порой матери, склонившиеся над колыбелью своего обожаемого дитя. Хельга отпрянула, ослабила тетиву и решительно убрала стрелу.
      На сегодня охота была закончена.
      Я едва улыбнулся. Всё было проделано так тихо и незаметно, что трупы пересчитают только утром. Семь воинов сегодня в бой не пойдут.
      Потихоньку, понемножку…
      Что заставляло всё же Хельгу выходить на ночную охоту? Ведь много пользы, ощутимого урона врагам она не наносила? Но если учесть регулярность тех выходов, утраченного умения, что не досчитаются в ближайшем бою враги – может и действительно Хельга, в те ночи, сберегала жизни небезразличных ей людей? Стоили ли они тех усилий, что прилагала Хельга, после тяжёлого дня и перед будущим, не менее тяжёлым днём? Мне казалось, что, то было протестное настроение моей Подопечной. Она мстила. И во многом мстила именно себе, что-то пытаясь доказать… Она была недовольна собой. Она пыталась уничтожить себя, или ту внутреннюю боль, что терзала её порой. А уж потом – был долг перед своим отрядом, месть за утраченных друзей. Хотя… утверждать, что я прав – я не имею права. Вот так.
                30
      То была странная женщина. Хельга не относилась к людям, чаще, чего греха таить, мужчинам, которые считали, что у женщин – куриные мозги. Но эта женщина – была именно из числа таких. Вроде бы, тихая, спокойная. Жизнь её может, и не баловала, однако и не била – трое сыновей – выросли один за другим. Женились, разлетелись, но часто навещали. Женщина осталась одна с мужем, но тот неожиданно умер. Она долго горевала, а потом… Потом жизнь пошла своим чередом. Прошло несколько лет. А потом вот началась эта осада. С каждым днём жертв становилось всё больше и больше. И среди воинов – жителей крепости и среди тех, что пришли в пополнение. Были и такие, что умирали от голода. Кажется, со всеми та женщина была мирная, ни с кем не ссорилась, но, приходя на похороны, говорила одну и ту же фразу, обращаясь к вдове. Похоже, что фраза «Ну что, …, в наших рядах вдов – пополнение, вот и ты как мы» – стало смыслом её жизни.
      Хельга не могла понять, глупость то была или подспудная жестокость? Рассеянность или злорадство? Не могла женщина не замечать, как её слова ранят сердца таких же вдов, как и сама, в ту минуту, когда им и так плохо. Зачем она это делал – осталось для Хельги загадкой.
      Но странно, никто её не считал плохой или жестокой. Интересно, почему за своим горем или статусом люди не видят того же горя?
      Очень часто, вознося своё, роняем себя в глазах окружающих. Но наверно, всё же, с каждым годом люди становятся всё более жестокими… Или они всегда были такими? И лишь такие уникумы как моя Хельга разбавляют своей кровью от разбитого лба эту мутную топь?
                31
      Хельга возвращалась. Я был очень озабочен. Думал, беда случится ещё во время её дозора. Но день прошёл на удивление спокойно. А пятно на её левом боку всё более темнело на сером, полупрозрачном фоне силуэта.
      Поскорей бы дойти до дома. Но что могло произойти? Маленькая, маленькая Хельга, что с тобой сегодня случится? То, что я сейчас видел – не последнее, что могло бы быть. Слишком много всего завязано в том сером, вязком пятне на месте предполагаемого ранения Хельги. Её решение, спонтанные решения иных людей, …Хранителей. Я старался идти след в след.
      До дома не так далеко. Обойдётся? Но что-то всё равно случится. Не здесь, так дома.
      И это случится тут. Едва завернув за угол. Всего шагах в десяти от себя Хельга увидела троих грабителей. Один склонился над телом человека, мужчины, вероятно лет пятидесяти. Второй заносил кинжал над испуганной женщиной, тех же лет. Ещё один разбойник держал руки женщины.
      Хельга стояла лишь мгновение. Ну что ж её так тянет к справедливости? Почему бы ей не пройти мимо, эти несчастные – обречены. Лишь мельком я заметил одного Хранителя, что присел на корточки у стены и закрыл руками лицо. Второй стоял неподалёку от женщины, всем телом вжимаясь в стену, на лике его читалась скорбь.
      Но, наверно, я бы перестал уважать и дорожить Хельгой, если бы было по-другому. Она ринулась к тем, что держали женщину, на ходу вытаскивая меч и кинжал.
      Один из грабителей, что держал руки жертвы, повернулся, принимая бой. Второй, всё же, нанёс удар кинжалом и женщина начала опускаться на землю. Хранитель женщины ударил кулаками, резко опущенных рук, о стену. Третий разбойник продолжал обшаривать карманы мужчины.
      Даже теперь, в осаждённом, голодном, умирающем городе, люди не могут объединиться! Именно в такие времена хорошо видно шакалов!
      Моя маленькая, ослабленная, Хельга яростно обрушилась на разбойника. Несколько поворотов тела, взмахов мечом и один удар кинжала стали ему платой за участие в убийстве той пожилой четы добропорядочных горожан.
      На Хельгу ринулся второй, тот третий, что грабил мужчину, тоже начал подниматься. Хельге пришлось нагнуться, чтоб вытащить кинжал, что зацепился за тонкий кожаный ремешок, на выходе из тела первого грабителя. Пытаясь увернуться от неотвратимого удара мечом, она повернулась, чем смягчила удар – да и только. Я почувствовал резкую, отдаленную боль в правом боку – именно там, где на месте предполагаемого ранения моей Подопечной, показалась кровь. Но и Хельга, увернувшись, сумела подставить и резко вывернуть меч, так что удар её пришёлся в предплечье второго разбойника. Он со стоном и ругательствами упал на своего же, убитого, подминая собой и приподнимающуюся Хельгу. Третий разбойник обнажил меч и, бросив грабёж, двинутся к Хельге.
      Я напрягся, но в тот момент одна тёмная фигура, а за ней и вторая, метнулись к Хельге. Один – с силой отшвырнул назад третьего грабителя и тот нос к носу столкнулся со вторым незнакомцем. Первый уже оттаскивал второго грабителя и помогал, одной рукой, подниматься Хельге. Но уставшую, оголодавшую, раненую девушку ноги почти не слушались. Она с трудом приподнялась на колени и, держась за левый бок левой рукой, правой сжимала меч. Первый пришелец отпустил её и занялся вторым раненным грабителем. Короткими, чёткими движениями он умело, быстро разделался с ним и, видя, что с оставшимся, третьим вором давно покончено, вновь вернулся к Хельге.
      Он поспешно нагнулся к Хельге, и начал молча, как ей показалось, с чрезмерной торопливостью и чувствовавшимся беспокойством, её ощупывать, ища ранения.
      – Нет, нет, я не ранена, только здесь, сбоку.
      Незнакомец опустился на колени, но помедлив и поискав глазами, повернувшись, сдёрнул с убитого грабителя плащ и разостлал его на земле. Затем мягко помог Хельге передвинуться и настойчиво уложил её. Осторожно он расстегнул её куртку и приподнял рубашку, осмотрел рану. Вынув из своей сумки чистую ткань – начал перевязывать.
      Уже давно была ночь; луна, ещё неполная, но достаточно большая – поднялась и теперь вполне освещала то кровавое побоище. Хельга старалась рассмотреть лицо спасителя, но оно было закрыто капюшоном, и тёмная повязка скрывала нижнюю часть лица. Были видны лишь его живые, отчего-то, теперь, весёлые глаза. Хельга протянула руку, не настойчиво прося показать лицо. Но глаза мгновенно стали серьёзными и человек отпрянул. Он бросил короткое «Нет».
      Вот и весь разговор.
      Ещё раз осмотрел он перевязанную рану, удовлетворённо кивнул и жестом руки предложил подняться. Хельга, в свою очередь, кивнула на лежащих горожан. Лишь мгновение глаза пришельца изучали её, затем он прищурил глаза, как бы улыбаясь, согласно кивнул и, встав, сначала тронул одно тело, присел у другого. Повернувшись к Хельге – развёл руками.
      Она попыталась подняться, но сейчас, когда опасность миновала – у неё от слабости и усталости стали сильно дрожать руки. Хельга попыталась глубже дышать, чтоб побороть дурноту, замерла. Незнакомец лишь мгновение рассматривал её, а затем – отвернулся, сделал какое-то резкое, но короткое движение, покопался у себя в сумке и над чем-то маленьким сжал кулак левой руки. Затем вновь повернулся к Хельге и без предупреждения – сунул ей в рот что-то. Она попробовала протестовать, но движения незнакомца были настойчивы, её пришлось покориться. Хельга распробовала то, что ей дали – вроде кусочек очень сладкой, наверно – на меду, лепёшки. Однако – с неприятным привкусом крови. Она поморщилась, но глотнула. По-счастью незнакомец больше ничего не давал.
      Наверно он подумал, что у Хельги от голода – нет больше сил, и дал ей поесть, что у него самого было. Поделился. Да, значит не все здесь бессердечные – поделился последним. И вправду, сил у Хельги, вроде сразу прибавилось. …А вот таких воинов – она не помнила. Кто они?
      Но времени на раздумья – ей не дали. Первый незнакомец помог Хельге подняться и, перехватив за руку и ногу – легко вскинул её на свои плечи. Хельга подавила возглас. Незнакомец поднёс палец к губам «Тс-с-с». Что оставалось делать?
      Второй незнакомец подобрал оружие Хельги, взял небольшой мешок, что принесли они с собой и двинулся за ними.
      Я тоже хотел бы двинуться за ними, но мне было интересно, кто сейчас выйдет из тени. Не одни люди здесь были. Я чувствовал его. И я не ошибся. Я увидел Хранителя того незнакомца.
      Уверенны, но не самонадеянны были его движения. Насмешлива, но не оскорбительна была его улыбка. Благодарственен, но не слащав был его взор. Я кивнул в ответ. Мы были в расчёте.
      …Незнакомец, не спрашивая дороги, донёс Хельгу до её дома. Сопровождающий его – постучал в ворота. Испуганная долгим отсутствием жилички, хозяйка Молам поспешила открыть и отпрянула, едва не выпустив факел. Незнакомец, не спрашивая пути, уверенно поднялся по ступеням, прошёл галерею, толкнул ногой дверь в комнатку Хельги. Очень бережно положил на кровать и, потянув за руку хозяйку – указал на рану. Та, всё ещё дрожа – согласно кивнула. Незнакомец повернулся и, взяв небольшой мешок у своего товарища – вручил хозяйке. Затем они вышли.
      Как после оказалось – в мешочке был хлеб, вяленное и солёное мясо, какие-то медовые лепёшки, сушёный виноград, сыр. Посовещавшись, Хельга и хозяйка Молам пришли к выводу, что спасение для Хельги пришло не иначе, как от Ангела-Хранителя, что уже в который раз спасает их от голодного существования, а может быть и смерти.
      Что я мог тут сказать? Спасибо.
                32
      …Случилось чудо, спустя три недели после назначения Хельги, к концу мая, к крепости подходило подкрепление – пятьсот воинов. С обозом и оружием. Они шли – как на парад, с развернутыми знамёнами, ощетинившись оружием на отступивших было степняков. Стоя на крепостной стене, Хельга видела, как отринули волны степняков. Плавно, расступаясь пред пришедшими, выгибаясь и образуя щупальца, но, словно, повинуясь единой команде, серая масса степняков отодвинулась. Вновь соединившись вслед за последним воином подмоги.
      То действие, когда степные шакалы боязливо поддались бахвальству прибывших, само по себе, – не вызвало у Хельги радости. Ей отчего-то показалось, что всё это разумно – отступить и вновь закрыть проход. Как отступает человек, ставя мышеловку…
      Но народ в крепости был рад! Вообще, когда у людей создаётся иллюзия того, что они причастны к великим событиям, это радует их и вдохновляет. То, что об обороняющихся не забыли, что защита крепости важна – поднимало дух, вселяло надежду. А сколько еды они должны были привезти оголодавшим жителям…!!
      Во главе новых воинов прибыл Конрас Большой. Он прекрасно смотрелся на коне. Он был статен, широк в плечах, правая жилистая рука покоилась на рукоятке меча, время от времени он приветствовал жителей, что восхваляли мощь и доблесть прибывших воинов, с покровительственной усмешкой принимал поздравления. Я ничего пока не мог сказать о нём плохого. По виду, воин он был хороший. О его доблести мог свидетельствовать косой шрам на лице, его единственный глаз презрительно поглядывал на галдящих, оборванный жителей.
      Ворота закрыли, колонна прибывших вползла на небольшую крепостную площадь. Учитывая сопровождающих, она была полностью заполнена. Хельга с трудом протискивалась сквозь толпу. Она и несколько сопутствующих воинов вошли в главное здание, сюда – без встречи и приглашения уже прошёл Конрас со своими сотниками.
      Разговор, в общем, был короткий. Среди оставшихся в живых воинов убитого Ружасо, Хельга была никем – вернее – всего лишь наёмным воином, покровителей не имела. А, следовательно (хотя, какая меж этим связь?) – плохо исполняла обязанности командующего крепостью, сколько воинов зря погибло, крепость-то, в общем – не готова к осаде, продовольствия мало и тому подобное. Следовательно, Хельга не может исполнять эти обязанности – они перейдут к самому Конрасу. И Хельга пусть скажет спасибо, что её оставляют сотником, в одном их трёх отрядов старых защитников.
      Хельга молчала. Я понимал её тогда. Она могла рассказать о том, как старается равномерно распределять пайки, сколько усилий стоило собрать, под защиту воинов, остатки припасов. Она могла долго говорить об укреплённых и укрепляемых местах крепости, что ещё нужно сделать, что останется уязвимым, чему уделить большее внимание при наличии рвения.
      Но это было кому-то нужно? Ели бы это кого-то интересовало, её бы спросили. Если бы она была права, её воины – встали бы на её защиту. Конраса слушали все молчаливо, угрюмо. Среди новоприбывших приближённых Конраса – были слышны выкрики одобрения.
      Так Хельга была смещена, оставлена сотником, её больше не спрашивали.
      …Ей больше не старались угождать…
      Эйфория населения улеглась уже к вечеру. В многочисленных повозках новоприбывших воинов было много вина, ковров, утвари, личных вещей… Но продовольствия впрок они не привезли! …Питание новоприбывших воинов бременем легло на плечи обороняющихся…
                33
      Спустя неделю разразился большой спор. Хельга была отстранена от решения вопросов, но это не значит, что она молчала на сборах. Хотя, должен отметить, что многие её не поддерживали.
      Беднота помнила её жёсткие меры распределения продовольствия. Я удивлялся. Люди, вы же смогли сравнить то, что было, с тем, что есть. И всё равно они продолжали верить Конрасу – вот-вот подойдут новые обозы, нужно только подождать… А сколько людей теряло надежду и веру, умирали? Но… вот немного, чуть-чуть! И ведь ждали! До чего доверчивы люди…!
      Богачи, всё ещё сытые и надменные, поддерживали Конраса, поскольку видели в нём твёрдый кулак, что выжмет из бедноты остатки ценностей, в обмен на продовольствие. Они знали, что они сами пострадают в последнюю очередь, цинично дожидаясь, когда же, наконец, Конрас решится выгнать бедноту за ворота на растерзание степнякам. А такой вариант – также рассматривался!
      Конрас же – рад стараться. Обещая много преференций доверчивой, работающей бедноте, он, однако принимал не один раз переговорщиков лживых, привередливых, вечно недовольных торгашей.
      …Я так говорю, имея в виду, собственно не сословие, как таковое. Была в крепости особенность. Достаточно долгий период времени, пока Приземистая оставалась приграничным городом, добропорядочные купцы – обходили её стороной. Местные жители, время от времени – вырезались очередными волнами степняков. И ныне – элиту крепости формировали, в основном те, кто не боялся ничего и пренебрегал всем, в том числе – и человеческими чувствами и отношениями. Это, были, по сути, местное отрепье, что в какой-то момент смогло, порой даже – неожиданно для себя, подняться и обогатиться. А, порой, к своей цели они шли поколеньями, при этом откалывалось всё то, что мешало шакалить – совесть, доброта, чувство собственного достоинства.
      Так, что, Хельга, может и к лучшему, что не тебе больше воевать на мирном поприще с такой элитой.
      Сама же Хельга сдерживала себя долго, но её хватило – ровно на неделю правления Конраса.
      – Да, без сомнений, моей позицией вы не дорожите. Никто не станет меня удерживать! Нарочно создав ситуацию, когда мне станет невмоготу, невыносимо находится здесь и работать под вашим руководством, вы, теперь, конечно, даже не станет делать скорбного выражения лица.
      – …Вы ничуть не огорчены… Не огорчены, вы считаете, что дорвавшись до власти, вы выполнили главную цель своей жизни. Но поверьте, даже если эта гроза минёт, нашествие степняков прекратится, их натиск ослабнет… То очень скоро вы почувствуете, что пресытились тем, что у вас есть. И мне совершенно искренне жаль вас, хотя моему негодованию ныне нет предела, когда я вижу, что вы творите с этим городом. Да! Не пройдёт и года, как вам захочется большего, большего, большего. Когда боров много ест – ему хочется ещё больше. И, в конце концов – выигрывает его хозяин. Хозяин ваш вряд ли здесь. Никто не ограничивает вас ныне. Но вы сами, уже спустя короткое время почувствуете, что ваше состояние – эфемерно. Дряхлеющий ловелас не может удержать камни своей крепости, что защищает его от невзгод, дарует тепло и мнимый покой. Камни, словно песчинки, пылинки – тонкой струйкой просочатся сквозь пальцы. И заметьте – не каплями воды. Ибо все ваши порывы – грязны, поступки – тщеславны и порочны, а слова – лживы. Как только вы пресытитесь тем, на что наложили лапу, капли живительной влаги испаряться из трясины вашего бытия, и оно уйдёт пылью сухой, забивая нос, рот, затмевает взор! И что тогда? В угоду тому, на кого вы смотрите, как на вышестоящего, вы променяете этот испитый, обгрызенный мирок на что-то ещё более призрачное. И будут кичиться той, более высокой ступенькой… которая низвергнет вас в подвалы…, нет, не вашей совести, а такой же жадности, пошлости и подлости других, какая до того была у вас.
      Все присутствующие – поражённо молчали. Конечно. Никто не ждал, что Хельга просто так уйдёт. Но что это будет так громогласно и … правдиво?
      – Да, я уйду, но помните, что я до конца буду выполнять свой долг, как бы вам это не претило. Я буду последнего вздоха благословлять героизм и мужество жителей этой крепости, которые вас так пугают, и которых вы не понимаете. Не судите всех по себе и своим прихлебателям. Не я – так другой… Может, найдётся здесь ещё хоть кто-нибудь, кто не выпьет отравленный глоток воды вашей лжи, не преломит заплесневевший кусок хлеба вашего цинизма, кто не будет дышать тем воздухом, что отравляется вашим дыханием бесстыдства? Прощайте…
      Вслед за ней из зала выскочил, придерживая ножны, Ийлар Стокос.
      – Хельга, постой!
      Он остановил её на ступеньках. Не стесняясь тех немногих, кто утром находился на площади, он схватил её за рукав и повернул к себе. Хельга попыталась вырваться. Но он держал крепко:
      – Хельга, постой, ты ведь знаешь меня…
      Хельга знала и потому перестала вырываться, отвела взгляд:
      – Знаю, знаю, что ты поддержишь. Но я – не могу так. Не могу улыбаться, когда мне не смешно, не могу пресмыкаться, когда мне противно…
      – Хельга, ты слишком молода. Да и мне – не много лет, но Хельга – он военачальник, он прислан, дабы помочь нам. Хельга, опомнись. Это жизнь, Хельга. Так было всегда и так будет всегда. Я знаю тебя и знаю, что не о своей должности ты переживаешь…
      – …если знаешь, зачем перечишь и бередишь то, что болит? Нет, Стокос… В обществе должна всегда поддерживаться определённая масса идиотов, таких как я, что все проблемы возьмут на себя, просто потому что так нужно.
      Она повернулась, чтоб уйти, Ийлар всё ещё удерживал её рукав, но отпустил, едва она сделала шаг. Он её больше не останавливал.
                34
      Но события в крепости – развивались, как катится снежный ком. Спустя несколько дней на площадь пришло около сотни оголодавших бедняков. Пошумели. Но уже скоро они были взяты в плотное кольцо воинов и выставлены на ворота крепости.
      Степняки опешили настолько, что никто не ринулся в ворота в тот момент, когда их открывали и закрывали! Такой практики – я ещё не видел!
      Хельга пошла на открытую конфронтацию с Конрасом и запретила воинам своей сотни участвовать в том. Сказала, что сразится со всеми, кто выступит. Не знаю, что было в сердцах воинов, но мне показалось, что такая позиция Хельги была им удобна…
      Дабы утихомирить ту часть населения, что была возмущена этими проделками, тех, которых выставили – объявили бунтарями и предателями. Остальным Конрас сказал, что из-за того, что ушедшие перестанут объедаться (!) за счёт казны – можно будет увеличить пайки для всех остальных. Он пообещал заботиться о тех, кто не может позаботиться о себе сам, о тех, кто нуждается.
      И они – поверили! …Сказать, что я был поражён?
      Хотя, что могу сказать? Мало ли я видел? Если говорят, что будут заботиться о голодных – значит скоро будут грабить и обирать, чем и вызовут, собственно, голод. Да разве только о голоде – речь? Если что-то обещают – значит, вы о нём знаете, и вас этого скоро лишат. Разве нет? Много раз до, и много раз после я то видел. Но я старался не говорить того Хельге – бремя того времени и так было не по её силам.
                35
      …Очень часто Хельга была просто наблюдателем некоторых событий. Запомнился мне как-то случай. Вернее, не сам случай, а те чувства, что испытывала Хельга. С тех пор, как Хельгу устранили от управления жизнью города, прошло некоторое время. И хотя жителей становилось всё меньше – запасы продовольствия также таяли. Всё больше было дней, когда идя на утреннее построение, или возвращаясь поздно вечером с дежурства, Хельга имела всякую возможность споткнуться о тело умершего от голода жителя. Чаще то были старики. Никому не нужные из молодых родственников, либо вообще не имеющие таковых – они стали первыми жертвами многочисленных нескончаемых очередей за хлебом. Как ни было трудно с едой, но это новшество, введённое Хельгой, когда в одни руки давался кусочек хлеба не больше ладошки – нынешние власти побоялись отменить. После получения хлеба, на руке с тыльной стороны делась помарка особой краской, что не смывалась в течении некоторых дней, однако перепутать окрашенные «дни» было нельзя. В один день – ставились кружки, на следующий – точка, далее – чёрточка. А далее – глядишь – первый значок если не смывался, то терял свою чёткость.
      В тот день Хельга рано утром проходила мимо такой очереди, что затемно начинала уже формироваться у небольшого приземистого здания, в подвале которого всё ещё выпекали хлеб из неизвестно чего. Несколько воинов, обычно назначались для охраны сего здания.
      Обычно в очередь люди становились тихо, едва спрашивая, кто последний. Знакомые позже негромко переговаривались, обменивались новостями, сплетнями. Но вот что заметила Хельга – чем хуже становилась жизнь, тем меньше люди не только сплетничали, но и смеялись реже.
      Проходя мимо Хельга бросила взгляд на людей, поздоровалась и невольно остановила взгляд на девочке-подростке, что пугливо поглядывала на сердитых тёток, разнузданных мальчиков-подростков, ворчащих старух и кряхтящих, казалось даже – скрипящих – стариков. Казалось, в этот отдельный мир как-то не вписывалась молодая Хельга со своим оружием и заботами. Определив своё место в очереди, узнав, кто стоит на два человека впереди и пристроив – второго-четвёртого человека позади все они, казалось, на минуту успокаивались, затем начинали присматриваться к окружающим. Кто-то у кого-то вызывал чувство неприязни, кто-то удивлённо рассматривал какой-то наряд и прочее. Постепенно, эти чувства, подогреваемые нетерпением, начинали переполнять человека, и он вступал в тихий разговор, поначалу тихо переговариваясь, он находил всё новые темы для разговором. Или же наоборот – встретившиеся знакомые сразу начинали неторопливую, спокойную беседу. Но постепенно, осмелев, обживаясь среди новых людей, разговаривающие начинали говорить всё громче и громче, стремясь говорить громче тех, кто, среди своих, разговаривал тут же.
      …Эта галдящая толпа, казалось пугала девочку. Она жалась к тётке, за которой она была в очереди. Достаточно высокая, вытянувшаяся, а потому по-ребячьи нескладная девочка казалась старше своих двенадцати лет из-за худобы и старушечьей одёжки. Она будто утопала в своей рубахе и длинной юбке. Иногда переступая с ноги на ногу, она путалась в подоле юбки и оступалась. Или качало её от голода.
      Но таких было много. Хельга, всего лишь несколько мгновений, смотревшая на всё то, тем не менее, запомнила отчего-то ту сцену.
      …Уже возвращаясь вечером домой, в темноте, около, всё того же приземистого здания, она заприметила на земле сидящую на корточках ту же девочку, что, сжав руки, невидящим взглядом смотрела впереди себя. Её рубашка была порвана, было видно, что ранее, по запылённым щекам катились слёзы. Но теперь их не было.
      Уже почти пройдя, Хельга всё же вернулась. Нагнувшись, она заглянула в глаза девочки. Та с трудом оторвала взгляд от чего-то невидимого и вдруг, разом, как будто Хельга тронула хрупкий лёд на быстром водотоке, разрыдалась:
      – Они…, они не дали мне…, а мне… домой. Там братья…, а я ничего не…
      Поражённая такой внезапностью, Хельга отступила. Она несколько минут смотрела на девочку. Я чувствовал, как стыдно ей было. Очень. Как сейчас, в то голодное время было оторвать кусок хлеба от себя, тоже истощённой, да к тому же – каждый день испытывающей неимоверные физические нагрузки? Как отдать тот кусок, что лежал в сумке Хельги ещё с обеда? Она так хотела, придя домой, порадовать Молам и отдать ей чуть-чуть. Опять я чувствовал то бремя выбора, выбора, каждодневно выбора, что приходилось делать Хельге. Казалось бы, что тут выбирать? Это чужой ребёнок, чужой человек, какие могут быть терзания? Но это был ребёнок, в конце концов, это был просто человек, который, не менее Хельги хотел жить. Спустя некоторое мгновение я понял, что Хельга не хочет решать ту дилемму, я ощутил её упадок сил и душевную пустоту, сходную с той, что испытывает обречённый человек…
      Она быстро вынула из сумки свой хлеб и, сунув его в руки девочки, безмолвно исчезла в темноте.
      Хельга, Хельга, тебе сегодня голодной ворочаться без сна, а завтра – возможно, снова в бой!
                36
      …В полудрёме от жаркого полудня (её воины – сегодня в дозоре), сидя у поваленного дома, Хельге почему-то вспоминалось, когда она впервые вела на прицеле человека.
      Вроде бы и злости было много, и знала, что права. Но отчего-то одна мысль о том, что сейчас заберёшь у человека жизнь, что не ты давала, бередила мысли и крепко, до судорог заставляла сжимать пальцы, что держали стрелу. В бою она точно знала, что если не она повергнет своего врага, то – он её точно не пожалеет. А здесь – человек не знал, в какой момент, от чьей руки и как он умрёт. Оставалась пелена таинственности. Такой ли была Хельга? Вероятно, нет – идти открыто, в бой, смотреть в глаза и быть в равных условиях – вот то, к чему она стремилась, если вставал выбор в борьбе и смерти.
      Но война налагает свой отпечаток на души, а тем более женские – те, что созданы давать жизнь. Необходимость выжить, желание спокойной жизни, стремление к покою приходилось дорого завоёвывать. Я уверен, что сложись судьба моей Подопечной по-другому, она бы никогда не взяла в руки оружия. Несмотря на то, что ныне хорошо им владела. Хотя, без сомнения, кроткая овечка и пред стаей волков остаётся жертвой, а гордого орла трудно заставить питаться кореньями. Но тонкие стебельки по весне, бледные и тощие, сквозь толщи прошлогодних трав и листьев, сквозь массы земли и ила после половодья, упрямо стремятся к свету, стремятся к жизни. И я не мог осуждать за это Подопечную.
      …Хельга глубоко вдохнула, вложила стрелу, едва потянула тетиву и поверх стрелы, взглянула на того, кто через мгновения должен был умереть. Даже не зная от чего. А может не этого, может выбрать другого? У этого – возможно – детки мал мала меньше, или одинокая старуха-мать? Почему именно этот человек сейчас всплеснёт руками и завалится на бок, в последний раз вздохнув? Кто определил Хельге этот выбор?
      …К сожалению, а может – к счастью, человека порой оправдывают обстоятельства. Убийцей становишься иногда поневоле. И не только в порыве ярости. Иногда в поединке один на один. Да мало ли? Я столько всего видел. И справедливого, и не справедливого. Хотя, всё же человек делал выбор, который часто был связан с его собственной жизнью и смертью. Сколько жил, сколько наблюдал, я всегда позволял себе сомневаться, судьба то была или обдуманный поступок человека. Да и не у всех людей – то можно вычленить, проанализировать. Ведь и я не наделён вселенскими знаниями.
      Но когда ставишь себя на место Подопечного, учитываешь все видимые и невидимые факторы, понимаешь, что его спонтанное поведение, поступок были правильно навеяны тобой, правильно поняты им. Интуиция. А может и наоборот – Подопечный в силу своих знаний, умений, опыта сам, как говорят, «на автомате» – определяет следующее мгновение сложного действия? Как знать, может и я не прав. Но думаю, что многие Хранители задумываются о том. Хотя… Может, сомнения свойственны только мне?
                37
      Однажды, проходя мимо небольшой цветочной лавки, Хельга стала свидетельницей таких событий:
      Один старик, видимо намеревался подобрать несколько изломанных цветков ярко-красного цвета, но торговка не дала, отбросив их носком ноги от протянутой, истощённой руки. Такие цветы, обычно выбрасывались, поскольку поломанные, они не имели никакой ценности. Что мешало отдать их нищему старику?
      – Я ведь только хотел подобрать негодные… Поймите, моя жена умерла несколько дней тому назад и я хотел…
      – Да какое мне дело до того, что ты хотел? Всякий товар стоит денег!
      – Но ведь Вы выбросили их?
      – Я их выбросила, так как их никто не покупал, они никому не были нужны!
      – …
      – Ну, уж коли на них находится нужда – всякий товар стоит денег! Не можешь купить, не получишь!
      Несколько минут старик стоял, внимая словам. Затем затрясся и судорожно начал шарить по карманам. Наконец, ему удалось найти несколько самых мелких монет и он униженно, молча трясясь, начал протягивать их цветочнице. Но та презрительно хмыкнув – ударила его по руке, так, что монеты – рассыпались. Конечно, то были жалкие крохи, на которые в то время уже едва ли можно было купить хоть что-либо. Они просто мёртвым грузом завалялись в карманах старого человека. Старик поджал ушибленную руку и заплакал. Цветочница с силой втоптала красивые красные головки поломанных цветов в пыль и плюнула на них.
      Хельга с сожалением смотрела вслед старику, затем перевела взгляд на цветочницу. Та в сердцах, накинулась на Хельгу:
      – Что? Почему я должна бесплатно раздавать свой товар?
      Однако Хельга молчала. Цветочница, видимо узнав ту, что недавно ещё руководила обороной крепости, немного притихла, но всё равно ожидала если не бурного выяснения отношения, то – явного осуждения. Но Хельга, стиснув плечами, отвернулась.
      Правильно ли сделала Хельга, что не вступилась за старика? Не знаю. Она проживала свою жизнь, со своими заботами, обязанностями, радостями и печалями.
      …А спустя несколько дней Хельга стала свидетельницей следующих событий. Некий богатый господин, недовольный оказанными услугами, в злости перевернул и растоптал стоявшие около входа цветы у той же цветочницы. Хельга остановилась, присела на корточки у угла соседнего дома и оттуда, как-то отрешённо наблюдала, как хозяйка сокрушённо вздыхала над поломанными цветами, иногда всхлипывая, а порой, когда кто рядом проходил – причитая во весь голос. Однако, мало кто останавливался около неё, поддерживая разговор и выказывая сожаления. Едва завидев прохожего, хозяйка горестно вздымала руки вверх, причитала, однако, если человек не останавливаясь, проходил, то вначале тихо, а затем всё громче цветочница начинала ругать нерадивых горожан, которым совершенно нет дела до горестей тех, кто многим лучше их. Порой, прохожий озирался, а один воин даже повернулся, чтоб подойти, но в том случае хозяйка, подобострастно кланяясь издалека, начинала жалостливо плакать о своей судьбе человека, которого почти все обижали. В том случае прохожие махали рукой и уходили. Наградой за то им был злобный, змеиный взгляд.
      Такое тонкое разделение чувств по настроению прохожих Хельга видела едва ли не впервые. Она не выдержала и рассмеялась. Придерживаясь за стену, поднялась. Некоторое время цветочница глядела на неё, но узнав – разразилась проклятиями. Хельга, глумясь, низко поклонилась и, повернувшись, неторопливо ушла.
                38
      Однажды произошёл довольно интересный разговор. Конрас вызвал к себе Хельгу.
      …Чем она мне нравилась? Худенькие черты лица её – в то время ещё больше обострились, глаза были обведены синими кругами, тощие руки были сильны только жилами. А чтоб пояс не спадал от тяжёлых, уже, ножен, ей пришлось позавчера проделать ещё одну дырку в поясе. Но она, с её характером, могла себе позволить стоять перед Конрасом, не склоняясь, не таясь! Была ли она безрассудна? Глупа?
      Нет! Повторюсь, она могла себе то позволить, поскольку совершенно не уважала Конраса. А в её положении, не имея ничего, ей можно было иметь такое богатство как самоуважение.
      Казалось, Конрас пошёл на попятную. И теперь – делился с Хельгой сомнениями. Надеясь найти поддержку? Однако я советовал Хельге внимательно относиться к тем речам – Хельга была наивна, по-своему, да и я – не всевидящий. А Противоположность Конраса мне просто не нравился.
      – Скоты, скоты, да что они от меня хотят? Они разве не знают, как тяжело бремя власти? Там помоги, там дай, там возьми – и всё это ещё и так, чтоб те, кто тебя сюда поставил – не видели того. К чему эта показная честность? Они меня выбрали – не потому, что я справедлив или добр – кого сейчас этим проймешь? Они меня выбрали – потому что я могу изворачиваться! А кто сказал, что буду стараться для них? Это слишком! Я могу многое, но не всё. А они требуют от меня всего!
      Хельга молчала. Конрас развернулся и вперился в неё единственным глазом:
      – Хельга!
      Она подняла голову и, казалось, непонимающе смотрела на него.
      На лице его Хранителя мелькнули оттенки мыслей Подопечного «Глупа! До чего же она глупа! Стоил ли чего этот разговор?». А меня порадовали те мысли Конраса. Молодец, Хельга.
      – Скажи же что-нибудь, Хельга!
      Она долго посмотрел на него, а затем отрезала:
      – Спрашивайте тех, кто вас сюда послал. Спросите тех, кого за это время – убивали в их домах за одно золотое кольцо. Спрашивайте своих воинов, которые теперь этими кольцами – подавятся!
      Она повернулась, дабы уйти. Ей вослед кинулся Конрас:
      – Ты глупа, Хельга! Была глупой и останешься такой. Ибо жизнь тебя ничему не учит. Ты думаешь, что ты справедливее всех? Ты всех прощаешь? Ты самая дальновидная и опытная? Нет! Ты недалёкая. Твоего ума и жизненного опыта не хватает на то, что истинно нужно человеку, чтобы выжить. Так было и так будет. Остаются жить только те, кто увернётся от копыт судьбы, кто словно змеи при виде опасности – прячутся, кто в нужный момент, когда совсем не догадываешься – ужалят и возьмут реванш?
      Хельга молчала. Лишь повернулась в пол оборота, так, словно готовилась принять удар, положила руку на рукоять меча.
      – Ты всегда доверяешь людям. Ты не смотришь, хорош человек или плох, виновен он или нет. Ты полагаешь, что если ты относишься к человеку хорошо, то и сама вправе ждать того? Так не бывает Хельга! Даже среди невинных маленьких детей есть те, кто силён духом и господствует, и есть те, кто подчиняется воле сильного. С тем он и по жизни пойдёт. И такими людьми нужно управлять. Ибо закусят они, как кони, удила, и станут непредсказуемыми, а что наделают – потом и сами объяснить не могут. Твоя правда и справедливость – никому не нужны!
      Конрас откровенно насмехался?
      – Ты всегда в первый раз доверяешь человеку, думаешь, что если обманет – ты не станешь с ним больше водиться и иметь дел. А нормальному человеку того и достаточно, чтоб познать твои слабые стороны. Только слабый человек на доброте не упустит своего, ибо не станет сил у него удержать власть, силу. И даже если человек в первый раз не обманул тебя – это не значит, что он не вонзит тебе кинжал в спину в следующий раз! Всегда надо быть готовой к удару, вокруг – не друзья, а такие же звери, как и ты сам…
      Хельга насмешливо бросила:
      – А что потом? Есть же конечный предел власти, богатству, жизни…
      Они низко, издевательски поклонилась:
      – Я не отказываюсь выполнять приказы по обороне крепости. – Развернулась и ушла.
      Вот характер!
                39
      Порой, в общем полотне рассказа случается что-то такое, о чём молчать не хочется. Оно – мало – всего несколько слов, но хочется то озвучить. Вроде, какое отношение к моему рассказу имела маленькая ремарка об охраннике? Кому он был нужен, если речь – совсем не о нём? Но если из общего полотна убрать несколько бусин – ведь узор будет не полным?
      Я не хочу сказать, что в той злополучной крепости Приземистой собрался весь окрестный сброд. Я не хочу хулить людей – среди них есть и хорошие и плохие… Но и молчать – не могу. Если вы думаете, что я осуждаю Хельгу – посмотрите на других. Это не оправдание. Однако какой плод вырастет на искорёженном, больном дереве?
      Вспомнилось, как однажды, в самом начале обороны крепости, у одних её ворот стоял достаточно пожилой охранник – классический такой: с седой бородой, мохнатыми бровями, кряжистый, с жилистыми руками. Он вроде улыбался, но косо, одаривал взглядом, но хмурым и в спину. Мне он не нравился. Чем он мне запомнился? Около него всегда крутилось несколько собак. Улыбаясь в лицо проходящему мимо, он за спиной того, кто прошёл – исподтишка науськивал собак. В потом – долго хихикал, бросая вслед – едкие замечания, полутихую брань и злобные напутствия.
      Но собак – не трогали – они были дополнительной охраной. А старик – полоумный, что с него возьмёшь? Сколько-то осталось жителям крепости? Перетерпят. И ведь терпели!
      …Вот думаю, терпят так, терпят, а потом удивляются, отчего прерывает плотину накопившаяся вода?..
      Не раз доставалось от собак старика и Хельге. И она запомнила, что проходя мимо лачуги – нужно достать меч.
      …И вот теперь – давно уж нет собак, нет старика. Он до последнего свой паёк делил с собаками. Почти одновременно с ними и умер от голода.
      И не нужно было больше доставать меч, проходя мимо покосившейся лачуги…
                40
      Хельга – менялась. Это казалось незаметным, но я – чувствовал и следы того, порой, можно было найти в её размышлениях и поступках. Хотя, что собственно поменялось – её чувство безысходности, порядочность, характер – оставались при ней…
      Кастихос разговаривал с Хельгой довольно жёстко:
      – Почему ты подчиняешься ему – ведь ты во многом более знающая, умелая?
      – В трудную минуту лучше держаться одной стороны. Я не доверяю ему, но раздора сеять не буду. А наши разногласия мы решим в мирное время. – Хельга отвела глаза, попыталась уйти, но Кастихос крепко держал её за рукав куртки. Он молчал. Хельга, однако, взглянула на него и попыталась вырваться. Он отпустил, а вслед бросил:
      – Я не верю, чтоб он купил тебя! Но скажи, ты смирилась?
      Хельга повернулась к нему, но в глаза не смотрела?
      – К чему споры там, где скоро будет смерть?
      – Хельга, но ты же знаешь, что сдаваться нельзя! Мы погибнем, Хельга! Все погибнут, все – от мала до велика!
      – А что я могу? Корнас не прислушивается к твоим доводам, ему от тебя ничего не нужно! А я – лишь обломок старой власти!
      – Но ты же – самая ответственная из нас! Тебе раньше до всего было дело? Ты постарайся. Ведь у тебя всё получалось!
      – Но ведь ты о том говорил Корнасу, говорил его помощнику и очевидному советчику – Роланду? И что?
      – Ты смиришься?
      – Я давно смирилась. Я живу в долг! Я вообще не хочу жить! – Хельга распалилась, она ухватилась за рукоять меча. …Но застыла, словно моментально очнулась. Усмехнулась и вкрадчиво сказала:
      – Я человек недоверчивый, но если я нужна ему, если моя помощь необходима – он оценит меня в минуту опасности и вспомнит, что я сделала. А если же нет – мне с ним не по пути, и в мирное время я сама в нём не буду нуждаться. А следовательно, я сама виновна в том, что выбрала недостойного сотоварища.
      – Хельга, не я один тебя прошу. Ведь и тебе – то нужно. Как же ты будешь жить с осознанием этих своих поступков.
      – …Я не буду жить. Поверь. Я давно ищу смерти. Поверь, если степняки начнут штурмовать крепость – я встану одной из первых. – Она медлила, – …я лишь песчинка… Почему, живя, мы думаем, что особенны, что нас не поразит стрела, что мы – выживем...? Нет, я – не особенна. Я буду среди тех, кто умирает первыми, даже не осознав того, не поняв, что случилось, не вняв последнего слова друга, и не сделав до конца свой последний вздох. …И если мне до сих пор удавалось избежать смерти, поверь, это – не моя заслуга. И моей жизни скоро придёт конец. И в последние эти минуты я не стану рвать глотку своего личного недруга, что дерётся на нашей стороне… Но все свои вопросы – я решу в мирное время, а сейчас – время раздора, которое становится временем испытаний и содружеств.
      Хельга повернулась и ушла. Костихос махнул рукой и злобно сплюнул на пол.
                41
      Хельга, маленькая, глупая Хельга… Конечно, можно себя всегда и во всём считать виновной. Можно. Но всех грехов – не соберёшь, оставь что-то и другим. Обернись, посмотри, что ты сделал не так, соберись и иди вперёд. Не плач над разбитой чашей, а пойди и прими от судьбы следующую. И не всегда там будет горечь, доведётся тебе и сладкого вина напиться.
      Как близко к сердцу принимала она свои промахи, не прощая себе ошибок! И хотя я старался её сдержать, заставив, буквально заставив в то время жить только одним днём, она не давала себе поблажек. А ведь идеальной не станешь, особенно когда тебя судят двое. А если их – вся крепость? На каждого не угодишь. За что же она так себя не любила? И моя вина была в том. Не оградил, не уберёг.
                42
      Каким должно быть настроение человека, совестливого, исполнительного, но в то же время ранимого и всё принимающего к сердцу? Что чувствовала Хельга, когда рушилось всё то, что она создавала? Конечно, в то непродолжительное время, когда Хельга единовластно правила крепостью – люди жили не так великолепно, как в довоенное время. Но всё она старалась разделить поровну, не выделяя никого – лишь в соответствии с надобностью. Воинам – более, но не забывала и простых жителей, в том числе – стариков и детей. Хотя именно они были тем балластом, что проедали ту драгоценную еду, что удавалось наскрести. И порции еды снижались – пропорционально, а не за счёт тех или иных категорий людей. Так как было прежде – не будет уже никогда! Хельга это прекрасно понимала, она, думаю, была даже способна понять жажду существующей власти – напоследок отъесться. Но не понимала она потухших взглядов горожан, устремлённых лишь в землю, непонятного, гнетущего тумана, что пал на разум жителей. Они теперь не выражали никаких эмоций. Не слышался смех, радостный возглас. Конечно, кто будет радоваться, зная, что обречён! Участь жителей иных крепостей не оставляла сомнений в том, что ждало жителей этой крепости. Но не лучше ли встречать смерть, зная, что она обходится дорого врагам, что они не насладятся видом твоих страданий…? Нет, жители крепости были ныне сломлены! И физически и морально.
                43
      Ну почему она не может просто пройти мимо! Не редкостью были нападения на жителей. Детишки, не знавшие воспитания, не имевшие примера доблести, мужества, а видя только чинушей и разжиревших, обленившихся воинов – не стали хорошими помощниками в деле обороны крепости. Удивительно, но то что Хельга видела в прошлом, о чём слышала в детстве, в легендах, не воплотилось в настроениях и поступках жтелей этой крепости. Не было единого монолита населения и воинов, не было поддержки стариков молодыми, не было уважения, приоритетом были сила, накопительство, отчуждение. Порой казалось Хельге, что из всего этого нет выхода. Дела и так были плачевны, но когда народ монолитен – надежда всегда остаётся. Танули силы обороняющихся, возростали упаднические настроения среди тех, кто имел какие-то деньги. Сохранить, сохранить их лбой ценой! И выкупить на них свою жизнь, ведь степняки тоже любят золото. Вот те мысли, слова, тот яд, что сквозил из всех щелей, мышиных дыр людских душ, по ночам шелестел в ветвях и таился по закоулкам.
      Теперь подростки, что перестали быть детьми, но ещё не стали полноценными жителями своей многострадальной крепости – избивали запоздавшего путника. Хельга, бросившись на них, угрожающе подняв мечь, отогнала шакалят. Те, теперь издали кричали и оскорбляли Хельгу, но подойти не смели – все помнили её правление, силу. То был тот взраст детей, что понимают только вожака, сильнейшего. Шакалята. Хельга, мало обращая на них внимание, будучи всё же настороже, помогла путнику подняться. Он вначале сидя, затем встав, разглядывал её лицо:
      – А я знаю тебя. Ты хорошая.
      Ему было около пятидесяти. Он мог быть великолепным человеком. Но ныне на вид ему, казалось, было около семидесяти. Его руки дрожали, пальцы нетерпеливо теребили всё, что попадалось: пятно на одежде, неопрятная борода, мочка уха, амулет на шее, защищавший от…пьянства. Сколько раз видела его Хельга, столько раз её поражало, что можно было обижать этого старика. Да, он был грязен, вонюч, и …бесполезен. Но он никого не обижал, не воровал, не сквернословил. Если ему удавалось что-то выпить, он тихо забирался к себе в каморку и никого не трогал по нескольку дней…
      – Они ничего не понимают, они дети. А я просто попался у них на дороге.
      – Это не повод избивать жителей.
      – Да, ты хорошая, я помню тебя. Ты никогда не обижала меня. А я…
      – Куда ты шёл, старик? Тебя проводить?
      Но он лишь замахал руками:
      – То ты, что ты, дитя, я и так занял у тебя столько времени…
      – Ты нормально себя чувствуешь, старик, они тебя не сильно побили?
      – Нет… Нет, а у тебя нет кусочка хлеба?
      Хельга посмотрела на него некоторое время, а затем достала из сумки небольшую горбушку:
      – На, только съедай её здесь.
      – Почему здесь? Зачем здесь? Я спокойно у себя в коморке, – он потянулся к хлебу. – Вот спасибо, вот спасибо…
      – Нет, ешь только тут, я хочу видеть, что ты его съешь, а не…
      Хельга поморщилась, что зашла так далеко? Когда смерть за спиной – каждый забывался как мог. Нет, Хельга того не оправдывала. Может потому она и не хотела, чтоб старик пропил ту горбушку, что и ей самой досталась с трудом?
      Старик посмотрел на неё долгим взглядом, его белёсые глаза наполнились слезами. Он махнул рукой и согласно закивал:
      – Ты права, ты права, конечно же, я отнесу это в трактир и хоть сколько-то выпью.
      Он с жалость посмотрел на кусок хлеба и вернул его Хельге.
      – Нет, не нужно, тебе он самой пригодится…
      Хельга устыдилась, покраснела и сунув хлеб старику обратно в руки, сделала, было, несколько шагов в сторону. Но старик поймал её за руку и удержал:
      – Не жалей меня. – Он говорил почти твёрдо, как будто оценивая всю свою жизнь только сейчас, – не жалей меня, дитя. Знаешь, я неудчник, который далеко вперёд не загадывает, ничего не планирует. Я уже не огорчаюсь, когда что-то что хотел, а оно не исполняется.
      Старик горько усмехнулся и умолк. Он держал руку Хельги, ей того – не хотелось, но отчего-то стало стыдно руку убирать. Что у него осталось в жизни – только эта исповедь?
      Наконец старик поднял глаза и внозь заговорил:
      – …Если я хочу пойти прогуляться – обязательно будет дождь, если решу отремонтировать крышу – накануне этого меня ограбят и украдут молоток. А ты знаешь, я не плохой работник. Просто у меня ничего не получается…
      Хельгу при этих его словах немного покоробило. Сколько раз мы ищем себе оправдание для минутных или долговременный слабостей? Как разорвать тот порочный круг? Как найти себя? И будешь ли ты тем, кем был, не судьба ли твоя в том, чтоб скатиться, а не карабкаться…?
      …Она поняла, что потеряла нить своих рассуждений и перестала слушать старика. Он, теребя её рукав, продолжал, но, что из его монолога она пропустила, углубившись в себя, она так и не поняла.
      – …Поэтому часто использую подручные материалы, спокойно поворачиваю дела в иную сторону и прочее. А зачем я буду расстраиваться, если я, всё равно, ничего не могу изменить? Ведь ничего не изменится – трезв я буду или пьян, весел или грустен. Я ведь никому не нужен. Кто меня ждёт? Кому я нужен? Я одинок – а значит меня нет…
      Хельга некоторое время смотрела на него отрешённо. Нет. Нет, милая, не те мысли крутятся у тебя в голове. Ты нужна этому городу, этим несчастным… Зачем. Зачем? Зачем…
      Осторожно, но настойчиво она освободила руку и, не взглянув на старика, – побрела прочь.
                44
      Это было не единая скорбная встреча, вернее – расставание для Хельги за последние дни. Всё как будто – истончалось, оканчивалось, казалось нереальным. Всё – не может так закончиться. Так не бывает!
      …А как бывает, Хельга? Тебе ли знать, как бывает у других? Всё для всех – осуществимо, то что происходит сейчас и с тобой – невозможно?
      Вечером следующего дня Хельга освободилась из дозора и шла домой – передохнуть, вернее – забыться тяжёлым сном. Сном, в котором тебя что-то душит, настигает, не даёт вскрикнуть. Её сны ныне – были именно такими…
      Она почти вышла из переулочка и миновала угловой домик. Но остановилась. Оглянулась. Всегда ухоженный, с виду – неказистый, но, оттого – не менее уютный … Здесь жила приветливая хозяйка – не раз Хельга останавливалась на пороге её домика – поболтать. Хельга вообще не любила много говорить, но с этим человеком ей было приятно говорить. Она – уважала женщину. У неё было четверо детей – три дочери и один сын. Она всегда старалась им помогать, что где удавалось заработать – отдавала всем по очереди. Да и просто помогала – за детьми смотреть, по дому и прочее. К ней раньше часто ходили гости – дом был не богат, хозяйка – не могла угощать разносолами, но её приветливость, беззлобность, нехитрые угощения всегда манили сюда и родственников и знакомых. Хозяйка, ныне – ещё не старая женщина, едва средних лет, сейчас жила одна – муж, ещё в начале осады крепости перепился да и свалился с крепостных стен прямо под ноги степнякам.
      Ныне Хельга прошла бы мимо, но дверь домика была приоткрыта… Нет. Не приоткрыта, она слабо, безвольно колыхалась под слабыми порывами иссушающего летнего ветра. Хельга робко ступила на порог и чуть слышно постучала. Ответа не было. Тогда она постучала сильнее. Снова тишина. Хельга колебалась. Она боялась? Что ты боялась увидеть Хельга? После ужасных смертей, боевых ранений, неизменных потерь? Ты боялась тихой смерти, молчаливой скорби или того всплеска безысходности, что так давно поселилась в тебе?
      Хельга вошла. Вечерний свет не давал возможности рассмотреть, что было внутри. Она вынула свой трут, кресало.
      Знала, что боялась то делать, знала, что увидит. Но я уважал её за то, что боясь, она делала то, что было больно, трудно, но надобно.
      Зажгла. Повернулась и даже не вздрогнула. На неё смотрели живые глаза. Той самой, исхудалой, измождённой женщины. Она лежала на невысоком топчане, едва повернув голову в сторону Хельги.
      Приветствовать? Нет. Бывают моменты, когда пожелание доброго вечера, здравия – звучат неуместно. Хельга присела около топчана:
      – Что я могу для вас сделать?
      – А что ты можешь? Нет, прости, дитя, …что мне теперь нужно?
      – Я могу что-либо подать, принести… Если нужно…, я …
      – Нет, дитя…, я знаю тебя…, помню… - Она замолчала, всматриваясь в лицо Хельги, и сказала, казалось, невпопад:
      – Почему они не приходят?
      Хельга догадывалась кто, но что ей ответить – на ум не приходило. Чтоб оттянуть время, она, ища плошку, зажигая фитиль, спросила:
      – Кто?
      Женщина молчала, словно вспоминая то, что говорила. Искра сознания мелькнула в глазах, и она примирительно забормотала:
      – Нет, нет. У меня всё в порядке, ты – Хельга, ты – хранишь нас всех…
      Хельга замялась.
      – … а они не могут прийти у них – дела. У них дети. Им некогда.
      Хельга взяла женщину за руку:
      – Вы хотите есть? У меня хлеб…
      Неожиданно сильно женщина возразила:
      – Что ты, что ты! У меня – всё есть. …Ты просто не уходи. Я не хочу умирать одна…
      – Почему одна? Почему умирать? Я сейчас позову ваших дочерей. Кто из них – живёт ближе…?
      Женщина остановила её движением:
      – Не нужно. Не нужно…, они – не придут. У всех – свои дела. Ты не думай, я не виню их. Это я не к тому, что они – жестокие. Мне просто… наверно… не нужно, чтоб им было неудобно, что они не могут… Я не хочу обременять их. Разве это сейчас важно? Моя жизнь – закончилась.
      Хельга брякнула невпопад, оборвала себя на полуслове, коря за то, что вмешивается, куда не нужно:
      – Разве вам не хотелось бы, чтоб этот момент они были рядом?
      – Они… Разве станет мне легче от того, что они будут стоять, пряча глаза и ожидая моей кончины? Я не хочу. Я никогда не была обузой ни для кого. Я всегда старалась им помогать… Я не упрекаю их. Нет! Нет! Просто пойми, дитя… Что меня гложет? Я воспитывала их – для них, для их жизни, а не для себя. Я тогда поступала так, потому что думала, что так правильно. Разве хорошо, когда я – старая, буду тянуть из них жилы? Молодые – должны жить…
      Хельга сегодня устала. Ей нужны были силы для завтрашнего дня. То, что она здесь видит – ослабляет её. Я пытался её увести, но понимал: каждый в жизни делает выбор. Она НЕ могла уйти сейчас. Для неё было плохо остаться здесь. Но эта ночь пройдёт. А если она сейчас уйдёт, оставив эту женщину умирать одну, это будет угнетать Хельгу всё оставшуюся жизнь, приходя химерами, мыслями, снами в те минуты, когда человек – наиболее уязвим. Короткой или длинной будет нё жизнь. Я смирился.
      – Они – хорошие мои девочки, я помню их – совсем крохами, когда светило солнце и было тепло…
      …Тепло. Хельге не хотелось вспоминать своё солнце и своё тепло. Сейчас оставался только жар раскалённого летнего дня, сейчас только… Хельга, кто будет скорбеть у твоего смертного ложа?
      Хельга сняла лук, колчан, немного отпустила ремень, отстегнула ножны и положила у ложа женщины. Она поискала и набрала мутной жидкости – воды, что была на дне небольшого чана. Подала женщине напиться. Поискала что-то на что можно было присесть, а не найдя – постелила свой плащ у топчана и села на него, опираясь головой в ложе. Одну руку положила на рукоять меча.
      – …ты не думай. Я понимаю, просто не хочу, чтоб они запомнили меня такой…, мне не хочется жить. Когда могла помогать, была здоровой – ко мне тянулись, приводили внуков. А сейчас я ничего не могу дать им. Не могу смотреть в голодные глазки моих крошек. Я не хочу… Хотя, знаешь, они-то – и не особо хотят ко мне приходить. Вот, пятый день – одна…
      Речь женщины часто прерывалась, она пыталась говорить, что-то рассказывать, но путано, порой – забываясь…
      Она была ещё не стара. Ей бы – жить и жить, радоваться… Но людей, что доживали до глубокой старости в те времена – было ничтожное количество. Локально, Хельга, чувствовала себя виновной в том, – не накормила город, не смогла его отбить. Но была ли она виновна? Был ли виновен тот, кто держал войска под стенами крепости?
      Порой люди даже не задумываются, насколько то, что они делают – не зависит от них.
      …Хранитель женщины стоял у входа…
      Когда женщина перестала разговаривать, только тяжело дышала, я сделал всё, чтоб моя Подопечная – заснула. Ей нужны были силы. Ей нужно было жить.
      Хранитель женщины ушёл после полуночи.
      …На рассвете, Хельга плотно закрыла двери, положила на порог несколько больших камней, что говорило бы о том, что ни входа, ни выхода здесь больше нет.
      Она забежала домой, предупредить Молам, и вновь – убежала на службу.
      Приближаясь к калитке этой небольшой усадьбы, обратила только внимание, что под деревом, на противоположной стороне улочки, и чуть правее – на корточках сидел крепкого сложения человек, закутанный в плащ, какие носили защитники крепости. На голове – капюшон, казалось, воин спал. Когда Хельга возвращалась из дома, выходя из калитки – человека уже не было. И где эти пьяньчужки берут випивку в такие времена?
      А я улыбнулся.
                45
      Но и это – не было последним тоскливым разговором для Хельги, в осаждённой крепости. Как-то, через несколько дней, она встретила одного старика. Даже не встретила, а сама – проходила мимо сидящего. Это был довольно пожилой человек, ему было где-то около шестидесяти – по тем меркам – это безумно много. В самом начале, когда Хельга попала в крепость – она встречалась со стариком, он приходил посмотреть, потешится на молодое пополнение, он много и правильно говорил, вспоминая былые сражения со степняками. Именно от него Хельга узнала, например, что обычно – степняки – прекрасные конники, что очень хорошо стреляют и рубят с коня. Но для неё стало открытием то, что если по каким-то причинам степняк сражается пешим (пала под ним лошадь или ещё чего), то воин – из него – так себе. Эти степные люди – просто сроднились с лошадьми.
      Хельга видела нетерпение многих молодых воинов, которых раздражало дребезжание старика, в котором они видели лишь осколок прежних времён. Но я знал Хельгу – её очень нравились бесконечные рассказы, спокойные, словно полноводная река, по которой приносило, порой удивительные вещи, удивительные повествования. Это был – бесценный опыт. А вообще – я замечал, Хельге было более комфортно с людьми старшего возраста, с пожилыми. Нет, она не специально старалась быть к ним ближе. Ей действительно было интереснее с ними. Она больше любила слушать, и внимать таким людям действительно было интересней – рассказ дополнялся интересным примером из жизни, или весёлой шуткой с «бородой». А с молодыми, Хельга, увы – чувствовала себя слишком старой что-ли.
      Хельга вновь возвращалась, когда увидела старика Михуса. Он сидел на земле, даже не на порожке, у своего дома. Длинными, иссушёнными голодом и старостью, пальцами перебирал волоски своей бороды. Хельга остановилась и окликнула его. Михус поднял голову. Казалось, в первые минуты он не узнал Хельгу. Она подошла ближе и присела корточки около него, чуть придерживая одной рукой меч, а другой – сдвинув на сторону лук.
      – А, это ты, Хельга?
      Хельга улыбнулась, почтительно кивнув головой:
      – Почему так давно не приходили?
      – А что мне там делать? Молодёжь думает, что всё знает и всё умеет… Им, молодым – больше не интересны мои глупые и пресные рассказы.
      Хельга стала серьезнее. Что делать? Врать? Она спросила о другом:
      – Чем сейчас занимаетесь?
      Но старик молчал. Его глаза беспокойно разглядывали Хельгу, его взгляд «прыгал» с её лат на оружие, жилистые руки, вновь – на загорелое лицо… Наконец, он тоже, казалось, не к месту, сказал:
      – Ты не брезгуешь…
      Хельга молчала, не зная, что сказать. И старик молчал. А затем вдруг, положив свою ссохшуюся руку на её запястье, заплакал:
      – У меня нет больше сил. Я ни на что не гожусь. Я слишком слаб и стар, чтоб сохранять мою жизнь в этом голодном, истерзаном городе.
      Хельга мягко тронула его за плечо:
      – Не думайте о том. Мне очень нужны ваши советы. Да и …им, – посмотрите, они – всего лишь юнцы, что вчера играли потешными мечами. Сейчас они – воины, но нет в них того огня постоянства, знания, уверенности, что было в вашем поколении. В них – только искра потехи и бравирования. Вы нужны нам.
      – Ты… очень молода, если веришь в то, что только что сказала. Или очень хорошо умеешь лгать. Но я – благодарен тебе за то. Знаешь, Хельга-северянка, я жил раньше хорошо, меня чтили, ко мне – прислушивались, но пусть боги никогда тебе не дадут такой жизни, как у меня. Когда – имеешь всё когда… молод и оказаться в старости вот так – без детей, без сил, без желания жить. Пусть благословят тебя боги долголетием и счастьем…
      – …счастьем? – Хельга усмехнулась. – Счастье, таким как я – не отмеряют. В очереди за счастьем – нужно стоять и долго молить его у богов. А у меня – на то времени нет, я… занимаюсь …вот! Она резко встала и с силой бросила оземь меч. Он – звонко звякнул.
      Хельге стало его жаль, как доброго друга, которого пнула в злости…
      Старик засуетился:
      – Не делай так больше, Хельга-северянка! Не делай! Одно дело – гнев, другое – дела, которые мы творим в гневе. Не обижай тех, к кому испытываешь привязанность, не прогоняй тех, кто тебе дорог. Если полюбишь – держи так крепко, как только хватит сил, а если смеёшься – то так весело, чтоб все враги издохли в зависти!
      Хельга нагнулась, подняла меч, погладила лезвие, вложила меч в ножны, поклонилась старику:
      – Всё запомню, сколько буду жить… А вы – приходите к нам. Даже если и они… не будут вам рады, то я – с удовольствием посижу с вами в тени и послушаю вас, пока эти ослы будут тренироваться. Мы ещё посмеёмся над ними… – Она вновь поклонилась. Старик ответил её кивком головы.
      Но больше – так и не довелось ему прийти.
      Да, большие перемены грядут.
                46
      Хотя Хранителям не свойственно бояться, но я всегда… переживал за своих Подопечных. Все они уходят в Вечность своими, только им назначенными тропами. Не всегда они ровные, не всегда прямые и чистые. Покрытые терновыми кустарниками с острыми шипами, проходят пустынями, где жажда источника намного меньше, чем страдания лишённого живительной влаги понимания разума, рассудка. Пройдя все лишения, радости, страдания, вдохновения, они обретают те одежды странника, что отличают опытного, мудрого Человека от той особи, что пробежала по жизни, не оглядываясь на иных, таких же особей. Нет! Жизнь – это не бесконечное страдание. Но согласитесь, приятнее ступать по гладкой, обточенной со всех сторон гальке, чем по угловатым камням, что не соприкасались с нескончаемым действия Времени, Бытия?
      Когда мы бережём тех, кто был нам вверен, можем довести человека до Человека, а можем – максимально облегчить его общение с окружающим миром до такой степени, что и на пороге Вечности он останется лишь животным, изваянным Бытиём.
      Да, я переживал и боялся за Хельгу. Особенно, когда видел кровавые тёмные пятна на её теле, когда серым цветом был омрачён её стан. Так было и сейчас. С волнением я ждал Каждого Мгновения.
      …Уставшая Хельга возвращалась после целого дня тяжёлых бдений. Обычно она шла одной и той же дорогой. И хотя её путь часто пролегал через этот молчаливый переулок, иной раз она шла окружным путём, по широкой дороге, где прохожие были не редкостью. Ныне же она задумчиво повернула к переулочку. Мы можем влиять на решение Подопечного, только тогда, когда он сомневается. Хельга ныне не сомневалась.
      …Ну почему люди редко доверяют своему предчувствию – тому, что вещаем только мы? Хельга вышла вперёд и шагнула в темноту: неужели она думает, что её все сочтут трусихой? Нет, просто – осторожной!
      Я встал у неё на пути и она, словно пробудившись от забвения мыслей, оглянулась и положила руку на меч. Ускорила шаг. Но, пройдя почти половину пути, едва завернув за угол – получила сильный удар по голове. Я тогда сжал руки и сильно напрягся, едва повернувшись всем корпусом. Исподволь, Хельга сделала то же. Благодаря этому, следующий удар пришёлся лишь по касательной. Она охнула, а меч был уже выбит из рук. Тут был не один человек.
      Я ощущал липкую серость тех, кто бил. Злоба была не смертельная. Подопечную не хотели убить. Их было несколько, кажется трое-четверо. Что трое для моей Хельги? Но только в равном бою. Да, она могла бы управиться с двумя-тремя. Она была хорошим бойцом. Но внезапность нападения, подлость, не позволили ей выйти их этой драки без потерь.
      Её умело повалили на землю, упорно, со знанием дела, били. Молча, тяжело пыхтя, в сутолоке иногда задевая друг друга.
      Я стоял едва в стороне, с остервенением сжимая в пальцах, невидимую человеку, но ощутимую Нами Поддержку Подопечной. Если ситуация не была критической, силой своей мысли я мог сдержать её силы в единой точке, не распыляя на обиды, страх, боль, страдания…, да мало ли?
      …Она лежала ещё достаточно долго, уже после того, как те бродяги ушли. Я наклонился над Подопечной и раскрытой ладонью дотронулся до затылка – она лежала вниз лицом, едва повернув голову. И в тот момент Хельга получила едва ощутимый толчок. Стараясь сдержать стоны, начала подниматься. Понемногу она встала на ноги, тут же её скорчило от сильной боли, но покачиваясь, она дошла до ближайшего дерева и вытерла рукавом куртки разбитое лицо от крови. Сделала два шага по направлению к дому, но затем обернула. Ну, вот зачем ей сейчас нужно было оставленное оружие? Меч слабо поблескивал шагах в пяти. Она вернулась, и со стоном упав на колени, поднялась, вновь и вновь оттирая с лица кровь.
      Тот путь, что она обычно шла до дома от того места, где сейчас находилась, она прошла в десять раз дольше. Мимо побитой и сильно хромающей Хельги, время от времени проскакивали испуганные прохожие.
      Ну почему, почему? Ведь и у них есть Хранители? Почему те, кого мы бережём, так по-скотски обходятся друг с другом?
      Я понимаю глобальные эволюционные процессы, понимаю жажду жизни, инстинкт самосохранения, стремление к продолжению рода. Я всё понимаю, приемлю. Но та мелочная подлость, что порой реализуется, казалось бы, в повседневности?
      Скольким из них помогала Хельга? И ведь никто не помог, они оглядывались: может кто другой увидит и поможет, дескать, спешу, ни причём я, страшно мне. И везде «Я», «Я», «Я»… Мелочное, серое, липкое. Вот так за одиноким «Я» – теряется «Мы»!
      С большим трудом она добралась до калитки у дома, с усилием отворила её и буквально ввалилась во дворик. Встревоженная долгим отсутствием Хельги, хозяйка тут же выскочила.
      …На следующий день, измученная страшными болями, Хельга металась в полузабытье. Она стонала, скрежетала зубами, ломала пальцы о твёрдое ложе, сминая тонкое покрывало, тяжело дышала. Хозяйка в испуге за жизнь жилички вызывала лекаря, отдав ему, при этом, буквально последнюю еду, что была. Хельге стало немного легче лишь к вечеру, хотя вид её и был ужасен, а сознание – всё ещё путанное.
      Солнце не село, когда в дворик вошли четыре воина из тех, что были в отряде Хельги. После смещения Хельги, она была оставлена командовать лишь сотней. Да, воинов становилось всё меньше и меньше. Сколько их теперь защищало эту крепость и её несчастных жителей?
      Воины прошли к Хельге и с изумлением уставились на её разбитое, опухшее лицо.
      – Хельга…, Хельга! Ты прости, что… Конрас Большой приказал завтра же явиться тебе к сбору. Он очень гневался, что сегодня ты…
      – Но может…, мы … мы передадим, то, что видели и он…
      – Да, конечно, мы постараемся разобраться?
      – Как и что произошло? Кто это сделал?
      Хельга едва пошевелила рукой, останавливая поток вопросов.
      – Ребята, вас … слишком много… – разбитыми губами он изобразила подобие улыбки. – Не надо, завтра… завтра я явлюсь к построению.
      – Ты ещё не слышала? Не только на тебя было нападение. Одного из увальней Конраса Большого забили насмерть в восточной части…
      – Когда? …Это случилось?
      – Сегодня на рассвете.
      Хельга повела головой, удивляясь.
      – Что говорит Конрас?
      – В гневе, сильно возмущался, кричал. Но больше шумел, от того что ты не явилась сегодня… Хотя, конечно… как тут…
      – Я приду…, завтра. Идите.
                47
      Весь тот вечер Хельга была беспокойна. После ухода своих воинов, она некоторое время ничего не говорила, но её пальцы нервно теребили складки покрывала, взгляд тревожно перебегал с предмета на предмет в той убогой комнатке, а временами она забывалась. К ночи Хельга дрожащим голосом подозвала Молам и, схватив её за руку, в горячечном бреду начала шептать:
      – Как же не хочется умирать! Вроде и пожила уже, и увидела многое… Некоторые не жили и того… А я живу. Для чего? Что мне ещё нужно сделать? Или вернее, сделала ли я то, что было мне предназначено? Или живём мы вообще без цели? Просто потому что нас кто-то когда-то родил? …Что ж так страшно, Молам, милая? И кажется – непутёвая была жизнь, а всё равно – ещё хоть глоточек воздуха, лишнюю каплю воды… А может – увидеть лишнюю улыбку, лишнее рукопожатие друга? Нет! Нет! Не этого сейчас хочется! И цепляюсь, цепляюсь за свою никчёмную жизнь… Молам… Молам! Ах, как хочется жить и знать, что всё будет хорошо! Что выживу, тогда и смелости… не занимать, горы бы свернула…
      Та, захлёбываясь слезами, вышла, в уме прикидывая, во сколько обойдётся погребение Хельги.
      Она спустилась во двор, но внезапно, из-под лестницы чьи-то сильные руки её резко схватили и дёрнули. Она оказалась среди трёх высоких теней в тёмном. Один из них отнял от лица повязку, прикрывающую лицо и, едва заметно в темноте, улыбнувшись, успокаивающее, поднёс палец к губам, молчаливо попросил не кричать. Молам кивнула. При слабых отблесках луны она старалась разглядеть того, кто напал. Ей в голову пришло, что, то были те, кто побил Хельгу – теперь они пришли добить её здесь! Она испуганно трепыхнулась и нападающий вновь успокаивающе взмахнул рукой. И тут Молам вспомнила, что уже однажды видела таких людей, когда, некоторое время тому назад, они принесли Хельгу, тоже раненую… Они появляются, когда Хельга ранена. Как так может быть? Они причастны к этому?
      Незнакомец поманил Молам вверх на лестницу. Один из неизвестных остался внизу, второй повёл Молам, зажимая ей рот. Первый, повыше, чувствовалось, был главарём, шёл впереди. Он знал, куда идти! Спокойно он прошёл в комнатку, занимаемую Хельгой. На пороге остановился, здесь мерцала плошка, в которой коптил фитиль. Пришелец беспокойно вновь закрыл лицо повязкой и оглянулся. Молам теперь могла видеть только его глаза. Они испытующе смотрели на Молам, казалось, будто незнакомец хочет задать вопрос, но почему-то не решается.
      Человек помедлил, а затем прошёл комнатку и склонился над Хельгой. Молам дёрнулась. Но незнакомец не обратил на это внимания. Он некоторое время молчаливо смотрел на Хельгу, сжимая кулаки, глаза его сузились, и он в приступе бессильной злобы стукнул кулаком о стол, так что тот едва не распался. Он прошёл по комнате, всего несколькими шагами. Державший Молам чужак невольно сделал шаг назад, заставляя то же сделать и Молам. Незнакомец обернулся и долгим, словно безумным, взглядом посмотрел на Хельгу, затем, будто бы очнувшись, присел на край её кровати, достал какую-то баклажку и поднёс её к губам Хельги. Та, в беспамятстве едва пригубила несколько глотков и закашлялась. Незнакомец обернулся к Молам. Он поднёс баклажку к своим губам и, чуть откинув платок, едва отпил, затем перелил содержимое в чашу, что стояла тут же, на столике. Указал Молам на чашку, после на Хельгу – дескать, нужно давать пить.
      Затем он вынул вторую баклажку и в подходящую плошку, налил оттуда какую-то жидкость. Поискал глазами, остановил взгляд на лоскутах чистой ткани. Она лежала тут же – Молам, ранее, такими же кусками полотна, вытирала кровь Хельге. Незнакомец смочил лоскут в плошке и оттёр кровь с лица и шеи Хельги. Очень осторожно он закатал рукава рубашки Хельги и осмотрел раны и ушибы. Затем осторожно повернул Хельгу и, приподняв рубашку, осмотрел её ранения на спине. И тут, и там – он растирал ушибы и ссадины тряпкой, смоченной в плошке. Он делал это сосредоточенно и бережно. По его движениям и предположить было нельзя, что он желал Хельге зла.
      Наконец, незнакомец обернулся к Молам, коротко и вкрадчиво, словно прислушиваясь к своему голосу, произнёс:
      – Так же. На рассвете. И завтра вечером. – Говорил он тихо, гортанным, но полным, красивым голосом. Только потом, некоторое время спустя Молам вспомнила, что первой мыслью её было, что незнакомец так молчалив, потому что плохо и с акцентом говорит на понятном ей языке.
      Незнакомец махнул рукой и воин, державший Молам, в том она уже не сомневалась, всё о том говорило – и выправка и грубые манеры и … да не о том речь. Таким образом, держащий Молам воин – вывел её из комнаты. А загадочный чужак остался. Он снова отнял повязку от лица.
      А я подмечал. Человек был мне знаком. Я не возражал. Мне было интересно наблюдать за ним.
      Он сел удобнее на ложе Хельги. Большими пальцами обеих своих рук он поочерёдно дотрагивался до кончиков пальцев своих рук. Затем он расслабил плечи и легонько взял большими и указательными пальцами левой и правой руки – соответственно безымянные пальцы Хельги. Он закрыл глаза и шепотом начал произносить какие-то слова, едва-едва мерно раскачиваясь. Так было достаточно долго, но вот он очнулся. С жалостью и болью он смотрел на разбитое лицо Хельги. Затем поискал в комнатке воду. Тут же, в кувшинчике. Он ополоснул себе руки, встряхнул кистями и провёл ладонью по лицу Хельги, шее, плечам, рукам, остановившись немного дольше на запястьях. Так он провёл руками по всему её телу. Когда он уже проводил руками по стопам, у него было такое лицо, словно он трогал горячие угли – лицо его исказила судорога, и он закусил губу. Едва закончив, он начал взмахивать кистями, как будто остужал их. Затем, над тазом с окровавленной водой, что смывала Молам, вновь сполоснул руки чистой свежей водой из кувшина. Постепенно лицо его приняло спокойное выражение. Он закрыл платком лицо, открыл дверь и поманил Молам и её охранника.
      Те вошли. Незнакомец молча, ещё раз обратил внимание Молам на питьё в чашке, и воду в плошке, кивком спросил, как она его поняла, и успокоительно мотнул головой. Он вновь остановил свой взгляд на Хельге. Та спала и боль больше не терзала её. Обеспокоенная Молам также обратила на это внимание. Незнакомец нехотя кивнул, думая о чём-то своём, подобрал несколько окровавленных тряпок, достал небольшой мешочек и спрятал их туда, направился к выходу. По мановению его руки второй незнакомец отпустил Молам. Подойдя вплотную к сопровождающему, предводитель ему что-то сказал на ухо. Тот кивнул и взял таз с окровавленной водой.
      Молам в порыве протянула руку.
– Нет!
      Но, не обращая на неё внимания, второй незнакомец вышел. Ту воду он вылил в дальний конец сада, затем вернулся и поставил таз у входа. Плохо соображая, Молам спросила:
      – Кто вы?
      Предводитель метнул на неё быстрый взгляд, но ничего не сказал. Они ушли.
                48
      Второго дня я подчинился воле Хельги, и мы отправились на службу. Чем ближе подходили к основному месту расположения воинов, тем оживлённее были разговоры. Из обрывков бурных обсуждений стало ясно, что ночью был зверски забит до смерти ещё один из людей Конраса.
      Но не те мысли занимали меня. Хельга с трудом добрела до расположения своей сотни. Участливое внимание своих – стало, наверно, для Хельги не меньшим облегчением, чем последствия врачевания вчерашнего знахаря. Хотя, как знать, если бы не он – поднялась бы Хельга вообще и не только сегодня?
      Но покоя Хельге сегодня не было. Её очень скоро нашёл Конрас. Он позволил себе выговаривать ей при всех воинах, на утреннем построении:
      – Хельга, вчерашнее твоё поведение было недостойным, из-за твоей мнительности могли пострадать мирные граждане! Твой отряд остался без командира, ты бросила своих! За уклонение от исполнения своих прямых обязанностей ты отстраняешься от командования сотней. Ты, с твоей организацией порядка, достойна командовать лишь десяткой. Если, конечно, ты, после своих ночных оргий, справишься с этим. На твою сотню назначаю Валина! – Казалось, Конрас задохнется от гнева и злобы. Его единственный глаз сверкал такой ненавистью, что многие из присутствующих с недоумение посматривали на, обычно, хмурого и непоколебимого военачальника.
      – Сегодня отправишься со своей десяткой на восточный вал.
      Хельга, всё это время слушала его, едва нагнув голову и опустив глаза, время от времени поглядывая на Конраса и вновь опуская глаза, но когда он сказал восточном вале, она подняла голову:
      – Восточный? С десятью воинами?
      – Да! Восточный! Надеюсь, ты не струсишь, твоей доблести хватит, чтоб отстоять там дозор до вечера? Если же нет – кто тебя вообще допустил к оружию, с чего ты решила, что ты воин?
      Хельга поджала губы и молчаливо кивнула. Некоторое время Конрас с недоумением смотрел на неё, поражённый её безропотностью, затем, выругавшись, отошёл.
      К Хельге подошёл Валин:
      – Хельга…
      Но та успокаивающе, слабо, махнула рукой:
      – Ничего, ничего, что тут…
      – Но Хельга…, я не знал…, я откажусь…, Хельга!
      – Не стоит, ты достойный воин, ты хорош для этого. Хорошо он сделал, что назначил тебя. Я сейчас не смогла бы распоряжаться сотней.
      – Ты не в обиде?
      – Нет, конечно, нет.
      Ах, как горели его глаза властью! Казалось, – вот она возьми. Преступив через хорошо знакомого и уважаемого человека. Порой, некоторые люди, казалось, хорошо знакомые, не раз испытанные в тяжёлую минуту, нас удивляют. Они поддержат в тяжёлую минуту, когда чувствуют, что сейчас ты силён, лучше разбираешься в ситуации. Но едва поняв, что и они так могут, презрев почтение, учтивость, просто обходят упавшего, если не переступают через него. Казалось бы, подай руку, подними… Нет, не скромность руководит ними, желание показать себя, горделивость, жадность, расчёт. Порой мне кажется, что только эти качества повинны в эволюции людей. Они помогали им выжить в трудную минуту, добиться чего-то более выгодного, продолжить, в конце концов, свой род. Часто, да, всё чаще я перестаю понимать людей, хотя должен.
      То изумление Хельги, когда она услышала, что отправляют её на восточный вал, я понимал. Хорошо укрепленные стены в этом месте – дарили беспечным воинам иллюзию безопасности. Но именно сюда приходился основной упор степняков, отсюда чаще всего уносили поверженных защитников крепости. Удерживать это место одной десяткой – было если не безумием, то очень опасной затеей. Конечно, держали все, и я не мог понять логики Конраса Большого. Из-за чего так было рисковать безопасностью всех защитников и жителей крепости? Ныне он руководствовался явно не этим. Отряд Хельги сменил ночную стражу в сорок воинов.
      …Но к удивлению, в тот день, на восточный вал не пришлось ни одной атаки степняков. Даже меткие стрелы, что почти каждый день уносили жизни беспечных воинов и к которым те привыкли как к данности, не поразили ни одного из десятки Хельги.
      А она была совсем плоха. Её вымотали и ранний подъём, и утомительная дорога, да и обмундирование воина – не лёгкое. Несколько раз Хельга теряла сознание, и её относили в тень, едва приводили в чувство и оставляли в покое, делая вид, что в ней совсем нет нужды, и ничего необычного в её сегодняшнем поведении – не было.
      Конечно, она всё понимала, осознавала себя, как обузу в тот тяжёлый момент. …Когда она переводила взгляд с одного человека на другого, я чувствовал отголоски её благодарности к ним. У каждого был свой характер, все они были разные, но они поддерживали её ныне, а в трудное время и это немало.
      …Внимание Хельги привлекла, достаточно молодая, женщина, что намеревалась пройти ближе к валу. Один из воинов – не пускал её, но второй что-то сказал первому и тот, удивлённо выслушав, пропустил. Хельгу в лицо знали многие, вот и теперь, эта женщина видно узнала её, поскольку поглядывала в её сторону так робко, как обычно смотрят просители. Но она не подходила к Хельге, наоборот, стараясь казаться незаметнее, она медленно, оборачиваясь, прошла ближе к стене и присела в тени. Сидела тихо, и была почти незаметна в своей серой одежде на фоне серых камней и обломков стены. Казалось даже, что она съёживается и отодвигается дальше от лучей поднимающегося солнца, стараясь быть всё время в тени.
      Хельга не могла всё время наблюдать за ней, но и не выпускала её и виду. Далеко за полдень, Хельга всё же направилась к женщине. Та, в тревоге начала заламывать руки и втискиваться в стену, хотя это, казалось, было уже не возможно.
      – Что вы здесь делаете?
      – Я … здесь…, – женщина тоскливо огляделась, к разговору начали прислушиваться те, кто был поближе, – я жду. Своего брата.
      – Брата?
      – Да… Он может подойти сюда… – Хельга слушала с удивлением. И чем дальше слушала, тем больше удивлялась.
      – Он был здесь раньше, а потом пропал. Но верю, думаю, он вернётся. Он не мог пропасть, не мог сгинуть без следа. – С каждым словом говорившая всё убыстряла речь, словно боялась, что её перебьют, не дадут высказаться.
      – Какого брата? – Хельга повысила голос, и обернулась к тому воину, что пропустил женщину в полосу охранения отряда Хельги. Тот не замедлил появиться:
      – Она всегда приходит, я был здесь несколько раз. Она тихая, никого не трогает. Просто сидит, ждёт, а затем уходит…
      – А ты не подумал, что она может просто наблюдает, а потом…
      – Да нет же, Хельга. Пропал её брат. Я точно знаю. Знаю. Я уверен в ней. Она не предательница, если ты это хотела сказать.
      Женщина, услышав это, снова заговорила:
      – Нет, нет, что вы, Хельга, я просто жду брата. Он вернётся, обязательно придет.
      – Почему вы решили, что он вернётся. Сколько вы сюда ходите? Когда он пропал?
      – Знаете, Хельга, я невезучий человек. Мне мало везло в жизни. Десять дней тому назад здесь пропал мой единственный родной человек – брат. Его тела я не видела. Его нет не среди живых, ни среди мёртвых. Он исчез. Я думаю, что его схватили степняки. Но ничего не могу поделать со своим сердцем. Я жду его. Хотя знаю, что это бесполезно.
      – Бесполезно? – Боль давала о себе знать, и чтобы не показать этого, Хельга присела на краешек обломка стены.
      – Бесполезно. Спасение, разрешение сложных обстоятельств приходит ко мне только тогда, когда я совсем теряю надежду. Ныне же – я никак не могу смириться с тем, что мой брат погиб. Степняки не могли взять его в плен – тогда он жив. Бьется моё сердце, чувствую, что жив он ещё. Хотя знаю, что вернётся он, увижу его живым только тогда, когда перестану вздрагивать от ночных шорохов во дворе, когда мне перестанет чудиться он во сне, когда перестану приходить сюда, где его видели в последний раз.
      Хельга слушала, но казалось, была не здесь. Думала о чём-то своём. Неужели у всех людей так? Нужно бороться, помогать, спасать… Но сколь часто так было и у самой Хельги?
      …Я верил в неё и помогал только тогда, когда она выбивалась из сил, когда теряла последнюю надежду, когда исчёрпывались все её внутренние ресурсы.
                49
      К вечеру произошло нечто, что немало удивило и озаботило не только меня.
      После смены с охранения, Хельгу взяли под стражу и водворили в тюрьму – небольшое, но глубокое и тёмное помещение, рассчитанное на многих людей. И всё из-за того, что после обеда был найден ещё один мёртвый увалень Конраса Большого. Как его избивали – никто не видел, но его именно избили, хотя и умер он от удара кинжалом, – дюжий мужчина очень хотел жить и никак не хотел платить жизнью за… А во рту его была найдена окровавленная тряпка.
      Да, я считал, что кто-то забивал до смерти, именно так, тех, кто днём ранее едва не убил Хельгу. Но, как и кем были вычислены участники избиения Хельги? Об этом все шептались. Не много ума нужно было, чтоб увязать гневные выпады Хельги в сторону новой власти, её отстранение от руководства военными силами и распределением немногочисленных продовольственных запасов крепости. Она открыто говорила то, о чём думала, будто бы и не дорожила жизнью…
      …Хорошо автору – он всегда всё знает наперёд. Тогда можно и его герою всегда гореть отвагой, и из сложных ситуаций он выходит победителем благодаря своей хитрости, ловкости, смекалке. Автор-то знает, что продолжение будет, если, конечно, то – не последняя страница рукописи. Но в жизни сложнее – человек не знает, выйдет ли он победителем из битвы, да и вообще – сделает ли следующий шаг, вздох. Вот и у Хельги мысли были самыми мрачными.
      Спустя два дня Хельга была выпущена – никаких доказательств её вины не было. Да и не могло быть. И большой опасности она не представляла. Несмотря на свою порядочность и справедливость, а может – именно и благодаря им, у Хельги не было большого круга приспешников. Ныне она ничего не могла им дать, а ранее, будучи при власти – не терпела подхалимства. Судила – по совести, раздавала – по справедливости. За это будут благодарны разве только небогатые люди, а с них – какая помощь в голодные и серые времена?
      Да, и ещё одного воина Конраса Большого убили к утру следующего, после ареста Хельги, дня. Так что, убивала, получается совсем не Хельга. Интересно, как бы ей – то удалось? Удивительно, и вновь во рту у этого – была окровавленная тряпка. И этот последний, как и все предыдущие – были забиты до смерти. Мне почему-то показалось, что те загадочные смерти так и останутся ужасной тайной для голодных и почти сломленных жителей многострадальной крепости.
      Однако же, теперь, Хельга была полностью смещена с руководящих должностей и довольствовалась ролью простого воина.
      Раздумывая о тех трёх днях, что минули со дня освобождения Хельги из-под ареста и до того дня, когда степняки, при содействии предателей, ворвались в крепость, я понимал, что не один берёг Хельгу. Нечто, что было от меня, на тот момент, сокрыто, делало её жизнь в то время – не в меру лёгкой. Куда бы её ни посылали в охранение – там в тот день было тихо.
      Казалось, что кто-то следит за каждым шагом не только Хельги, но и всех в этой крепости.
      …Как будто несколько птиц были собраны в одной большой клетке. Вроде и живут, как хотят, едят, когда хотят, спят, когда хотят, но стоит хозяину потревожит их – и они всполохивают, насыпать корму – и они спешат поесть…
      Несколько раз я видел чужого Хранителя и понимал, что на тот момент он был мне Противоположностью…
                50
      Были первые дни лета – Конрас Большой правил меньше месяца. В воздухе буквально чувствовалась тревога. Почти все, доведённые до предела, хотя кто знает, где у человека предел, ожидали развязки со дня на день.
                51
      Уже ночью, переживая о прошедшем дне, Хельга забылась тяжёлым, вязким сном…
      Я чувствовал её сонное состояние, когда она, слыша ругань и возню во дворе, не могла быстро проснуться. Едва нащупав, припрятанный справа меч, она не сумела сориентироваться, когда в комнатку ввалилось несколько человек. Один из них крепко держал хозяйку дома, верную Молам.
      Вперёд вышел важный, но жилистый степняк средних лет, едва подбирая слова, он проговорил:
      – Хельга, что была …хранила этот город больше… больше месяца тому?
      Хельга обмерла. Казалось, что сбылся её самый дурной сон. Но лишь крепче сжала она меч в руке и выпрямилась на ложе:
      – Да.
      Я чувствовал, как она напряглась и приготовилась умереть здесь и сейчас. Я даже ощутил её, почти физическую, боль от ожидания тех духовных терзаний и плотских страданий, что сопровождают короткий миг между жизнью и смертью. Знаю, как оно невыносимо – вроде давно уж должны были убить, а тот миг страданий нескончаем.
      Степняк холодно, но с едва прикрытым интересом рассматривал её, затем, чеканя слова, произнёс:
      – Оружие оставь, иначе женщина умрёт. Оденься. Пойдёшь.
      Конечно, явной агрессии они не выказывали, но, то были враги, которые ныне не там – за стенами города. К тому привыкли все. А сейчас они здесь, в этой комнате, и они диктуют свои условия. Почему? Что делать?
      Я понимал, что сопротивление равно смерти, да и она это понимала. Если не убили с самого начала. Если знали, кто она – значит, гибель откладывалась. Как надолго? Уж наверняка, это было продуманное действие. Какая радость от смерти такой значимой, а главное – опасной, для степняков особы в маленькой комнатке? Наверняка расплата за патриотизм (Хельга едва усмехнулась) и военную удачу будет всенародной. Что оставалось делать?
      Я чувствовал её смятение и колебания. Но я не видел её смерти в ближайшие сутки. Я подошёл сзади и положил свою руку на правое плечо.
      Один из степняков дёрнул Молам. Та вскрикнула.
      Хельга на мгновение опустила взгляд. Спокойно, медленно перекинула меч из правой руки в левую, и, наклонившись, положила у кровати. Выпрямилась, кистью правой руки сделала поворот и выпрямила пальцы в сторону двери, тем самым предлагая степнякам убраться.
      Но, видимо, главный степняк не считал это нужным. Криво, насмешливо, но не обидно он растянул губы, вопросительно приподняв брови. Помедлив, не поворачиваясь, он сам поднял левую руку, щёлкнул пальцами и указательным пальцем, махнул назад, указывая своим на выход. Что-то коротко бросил на своём языке.
      Три степняка, включая и того, что держал Молам – вышли и закрыли дверь.
      Оставшийся вновь едва двинул пальцами левой руки, приглашая Хельгу одеваться. Затем отняв руку от меча, он сложил руки на груди, всё так же насмешливо глядя на Хельгу.
      Она медлила, но затем резко, одним движением, откинула лёгкое покрывало и начала торопливо одеваться.
      Конечно, нынче фигура молодой девушки была не так прелестна, после всех лишений, что выпали на её долю в последние месяцы. Когда Хельга повернулась спиной к степняку, под откинутыми волосами, он приметил большой косой шрам. Ныне не такой уродливый, как прежде, он, всё же был заметен. Если бы не он, неприглядно разделявший спину Хельги, её силуэт был бы, и всё же, безупречен.
      Степняк поднял голову и теперь смотрел на Хельгу скорее оценивающе, но вдруг стремительно подошёл и коснулся шрама рукой:
      – Где?
      Хельга отскочила, оттолкнула руку степняка и оскалилась:
      – Не смей! – Но затем, спустя мгновение, уже тише, без злобы сказала:
      – Твои. У Вожалой.
      Тот лишь криво усмехнулся, но ничего не сказал.
      Хельга заправила короткую рубашку в штаны, надела курточку, подпоясалась, но когда потянулась к мечу и кинжалам, степняк резко бросил: «Нет». Хельга замешкалась, но затем торопливо начала убирать волосы, обулась, взяла, не надевая, плащ.
      Степняк приоткрыл дверь и коротко отдал приказ. Вошли двое. Один из них, после распоряжений, крепко связал Хельге руки впереди. Второй подобрал всё её оружие и забрал плащ.
      Я сжал кулаки.
      Мы вышли во двор, затем на улицу. Нас сопровождало около десятка степняков. Позади вели Молам.
      Отовсюду были слышны вопли, плач, стенания. Нередки были неподвижные тела, замершие в самых разных позах.
      Да, Хельге, хранившей этот городишко некоторое время, было больно видеть всё это… Что же произошло? Какими силами, каким предательством степняки смогли завладеть городом? Почему не было равного боя на улицах города, почему случилось это избиение его жителей? Хотя, конечно, если и были стены крепости – высоки и крепки, то терпение и силы защитников крепости – были на исходе. Это всё равно бы случилось – не сегодня, так завтра.
      Кто знает, насколько были бы оттянуты страдания защитников крепости, если бы не изворотливость вождя степняков и не предательство нескольких …недостойных людей здесь. Кто они? Как знать? Но предательство – всегда щедро оплачивалось. Это правда.
      …Отовсюду, со всех улиц, улочек и кривых переулочков на главную площадь стекались многочисленные ручейки слёз, боли, потерь. Испуганные, измождённые многодневным осадным положением, иссушённые голодом и лишениями – сюда сгонялись дети, женщины, старики, немногочисленные воины.
                52
      Главный степняк, Хорнаб, что сопровождал Хельгу, развернул её и ловким движением, умело разрезал путы. Он едва улыбался. Но меньше всего эту улыбку Хельга рассматривала как улыбку друга. Пренебрежение? Нет, слишком много почтения. Насмешка? Нет, в глазах едва уловима печаль и усталость.
      Хотя руки Хельги были свободны, главный степняк чуть придерживал её за рукав куртки, а их охрана после нескольких коротких указаний только сблизились. Казалось, Хельга с трёх сторон была окружена степняками. Так стояли они достаточно долго.
      Внезапно – толпа заволновалась и поддалась вперёд, вначале едва заметно, затем – достаточно сильно – назад. Послышались крики:
      – И этого не приняли, изуверы. Смотрите, смотрите, что они с ним сделали…
      На широком пороге показался важный степняк и презрительно, цедя слова начал говорить. Его тут же переводил один из тех, кто предпочёл смерти откровенную измену:
      – Милостивый вождь Алнум хочет говорить. Но не с собаками. Кому? Кому ещё, вы, презренные, доверите переговоры?
      Стояла тишина, но, после этих слов где-то послышался всхлип, кто-то истошно закричал. Толпа заколыхалась. Это продолжалось некоторое время.
      Удивительно, сколько же здесь было люда, и в голову им не приходило, что ту немногочисленную охрану, что собрала и стерегла их тут – весьма легко обезвредить и, ворвавшись с главное здание – разделаться с тем самым Алнумом. Что убивал их каждый день. Разрушал их надежды. Морил их голодом. Удивительно!
      Конечно, коренным образом это бы ничего не решило, город был наполнен степняками. Но умирали бы люди не скотами на бойне.
      …Никогда не любил толпу. Старался не пускать туда Подопечных. И, к сожалению, двоих она, всё же, поглотила… Она опасна, непредсказуема. Когда, казалось, нет никаких признаков недовольства, она вдруг, движимая каким-то непонятным причинам, вспенится и обрушится на невиновных с невиданной доселе силой. Казалось бы – инертная серая масса не способна на великие поступки. Хотя, «великие» здесь вряд ли будет уместным. Поменяю его на «значимые». Именно «значимые» – творятся не только отдельными людьми, а толпами. Хотя – кто знает, сколько раз за ленивыми, но неугомонными, неукротимыми действиями толпы оказывались великие личности? Именно они – часто единым движением пальца направляют то серое, что, разойдясь по домам, оказывается вполне порядочными и добродушными горожанами и селянами. Каждый из них в отдельности – не мнит себя чем-то большим, значимым, пусть даже мыслящим. Но вместе, уже три, десять человек, то – алчный, непредсказуемый зверь! Он укрощает часто тех самых «великих»…
      …Хельга недоумённо огляделась, ища поддержки. Но отовсюду на неё смотрели умоляющие глаза. В них были надежды, мольбы, отчаяние. По толпе понеслось едва слышное: «Хельга, Хельга». Несколько рук вцепилось в нее, и потянули, передавая из жадных, дрожащих рук в, такие же, исхудавшие и трясущиеся. Хельга беспомощно оглянулась, но степняк, что привёл её – не возражал. Он кивнул и вдоль колыхавшегося моря, за спинами своих воинов также двинулся к главному зданию.
      Да, всё же не случайно, видно, её так берегли и препроводили сюда. А нам порой кажется, что иные решения принимаются толпой…
      Хельга остановилась перед ступенями того самого здания, в которое ранее входила обыденно, деловито, радостно, сосредоточено, удовлетворённо. Что ещё? Как трудно теперь преодолеть эти ступени, ведущие вверх! Туда, где сидело кровожадное чудовище, буквально сожравшее двух предыдущих переговорщиков. Что такого может предложить ему Хельга?
      Она нерешительно повернулась и оглядела площадь. Ранее небольшая, но зажатая серыми, приземистыми зданиями, ныне она казалось безбрежной, расплескавшейся сотнями голов. И у каждого присутствующего здесь человека были глаза. Они горели, пылали вновь, в который раз, появившейся надеждой. Что такого может предложить хищному степному волку маленькая, ныне абсолютно беспомощная, голодная Хельга, чтобы та самая надежда стала явью?
      Так же нерешительно, вздохнув, Хельга сделал шаг на первую ступень, вторую, …третью. На второй ступени, с неловко подогнутыми локтями лежало небрежно брошенное тело первого переговорщика – Ролана Угловатого, а чуть выше – того самого Конраса Большого, что мнил себя лучше моей Хельги. Его единственный глаз был открыт, выражение его лица выражало удивление, но на губах застыла раболепная улыбочка. Не улыбка, а именно улыбочка. Лишь на мгновение остановилась около них Хельга, и как-то боязливо огляделась – какая из этих ступеней станет её пристанищем? На какой из них остановится её истерзанное тело, выброшенное безжалостными степняками, после того, как Пожиратель вырвет ей сердце? А для чего она здесь? Разве не за тем, чтоб отдать свою жизнь за надежду жителей города, хотя, зачем ей это? Кто они ей? Она в последний раз оглядела толпу и ступила в прохладу дверного проёма, словно в пасть к диковинному чудовищу.
      Хельга прошла по длинной галерее, свернула. Перед ней открылась дверь, и она оказалась в большом зале, в том самом, где проходили ранее многолюдные совещания, военные советы.
      Она ступила несколько шагов и, едва кивнув головой, выпрямилась. Сопровождавший воин с силой толкнул её в затылок, заставляя склонить колени. По инерции Хельга сделала ещё несколько шагов, но всё же не поклонилась. Степняк схватил её за плечи, но в тишине раздался нетерпеливый щелчок пальцев. Степняк низко поклонился и попятился к выходу.
      Хельга глядела прямо перед собой, но затем посмотрела на Пожирателя. Странное она придумала для него имя!
      Полуденное солнце, через оконный проём, разделяло пеленой лучей просторный зал как бы на два пространства. И Хельга, и степняк-шаман Пожиратель оставались в полутени. Но, всё же, Хельга, казалось, прекрасно рассмотрела его. Он сидел в большом, тронном кресле, что стояло теперь не по центру, а ближе к окну. Небрежно откинулся на дубовую спинку широкого кресла: так он видел весь зал, ему также открывался и обзор на площадь. Перед ним, на небольшом столике стояла еда. Много еды. Разной. Мясо, фрукты, хлеб… Всё то, чего были почти лишены жители города эти месяцы. То, что только иногда видела Хельга и то, благодаря чему ещё держалась жизнь в её деятельном, подвижном, но исхудавшем теле.
      …То был рослый, крепкого телосложения, смуглый мужчина. Он был широк в плечах, но в его фигуре – не было классических мужских пропорций. Хотя, конечно, нельзя было сказать, что он был толст. Однако его мощная фигура не оставляла сомнений в его высоких боевых качествах; было заметно, что он и в атаке силён, и развернуться сможет быстро, настолько, насколько того не ожидают. Казалось, что, несмотря на его напускную неповоротливость, под кольчугой таился зверь, грозный и беспощадный.
      Даже издали Хельге то бросилось в глаза, и ещё она подумала, что его смуглость – это только загар. Круглое лицо, общие его пропорции, чуть миндалевидные глаза выдавали в нём не истинного степняка. Высокий лоб обрамляли чёрные, будто смоль, слегка вьющиеся волосы. Они были коротки, что делало его непохожим на основную массу степняков, да и бороды, как у других – у него не было, он был гладко выбрит. Серые, светлого оттенка, глаза были сейчас чуть прикрыты веками, длинные ресницы дополняли общее благоприятное впечатление. Верхняя губа была немного приподнята, и оттого казалось, что он пренебрежителен.
      Обращаясь к Хельге, он едва повернул голову к переводчику. Степняк, что переводил его речь, тут же заговорил:
      – Почему ты не считаешь нужным кланяться мне?
      Хельга медлила с ответом. Было заметно, что она пытается придумать что-то учтивое, может даже угодливое. Но… это было ей несвойственно. Я улыбнулся. Маленькая Хельга сегодня может говорить что угодно!
      – Если бы ты завоевал эту крепость быстротой мысли, силой оружия, доблестью, хитростью, храбростью, ловкостью… Да…Но… подлости и предательству я не кланяюсь.
      – А те двое, что были до тебя – поклонились.
      – …Мне нечего терять, в отличие от них. Да и угодливо кланяться, как у них было принято – меня не научили.
      – Наставники были плохие?
      Хельга молчала.
      Она старалась смотреть прямо перед собой, но глаза видели только еду. Казалось, вся комната наполнена только теми ароматами. Зал был велик, присутствовало много воинов, да и Пожиратель – чего стоил, но видела сейчас Хельга только еду. Даже не глядя на неё, казалось, она видит всё в мельчайших подробностях даже боковым зрением. Во рту было вязко и Хельга, стараясь не выдать своего голодного унижения, силилась незаметно сглатывать слюну. Казалось бы, нужно решать судьбу крепости, тех жалких обломков добросовестного и трудолюбивого народа… А мысли вертелись всё только около одного – … она не могла решить, что бы её хотелось съесть в первую очередь… Мысли путал стыд за свою слабость. Хельга постаралась незаметно повернуться боком к столику с вожделенной едой. А что бы она сделала, если бы… Если бы этот Пожиратель дал ей поесть? Смирила бы свою гордыню, стыд и съела бы хоть что-нибудь? Или умерла бы сейчас от тех запахов, но не прикоснулась к поганой еде степных волков?
      Не о том ты думаешь, маленькая, храбрая Хельга перед лицом опасности. Сможешь ли ты совладать со своими слабостями?
      …Степняк некоторое время, повернув голову, разглядывал её, изучая. Затем передвинулся, опёршись на подлокотник, нагнув голову и презрительно приподняв верхнюю губу, произнёс, а переводчик раболепно и грозно, в такт новому хозяину, перевёл:
      – Бери.
      Хельга вспыхнула и отстранилась всем телом, отступила на два шага.
      Степняк поддался вперёд и уже с усмешкой произнёс:
      – Что ж так, отказываешь радушному хозяину? Видно ты не сильна в дипломатии?
      – Но ведь вы собираетесь слышать только то, что вам нужно? О какой дипломатии вы говорите?
      Я обратил внимание, что Хельга вначале обратилась к степняку на «ты», но затем она перешла на «вы». С чем то было связано, я не понял.
      Степняк нахмурился и откинулся на спинку кресла:
      – О чём ты?
      – О том, что те двое, что были вынесены отсюда и брошены на ступени, смыслили в дипломатии больше моего.
      Степняк понимающе едва искривил губы в улыбке.
      – От того, что ты съешь эту лепёшку, ничего особо не изменится.
      Хельга отрицательно мотнула головой.
      Степняк повернулся к стоявшим рядом с ним воинам и что-то сказал. Те мгновенно захохотали. Степняк тоже рассмеялся и Хельга вздрогнула от того смеха – он ей показался знакомым. Вернее – знакомо было ощущение тревожности и беззащитности, которые сопутствовали тому смеху.
      Всё ещё улыбаясь, он повернулся к Хельге и повёл речь. Переводчик вновь заговорил:
      – Так зачем ты явилась?
      Хельга опешила и снова отступила. Задумалась, но потом, было видно, собралась с мыслями и с достоинством, едва выставив вперёд правую ногу, спросила:
      – Какова судьба города? Какова сумма выкупа?
      Степняк встал и, едва взглянув на своих, произнёс:
      – Город будет уничтожен. Он стоит на моей земле. И о каком выкупе может идти речь, если мои воины побывали во всех домах, взяли всё, что им нужно? А жители… стадом животных стоят на площади передо мной?
      – Тогда какой смысл в том, что вы требуете переговоров и убиваете посланцев?
      – Я не так жесток, как тебе, да и вам всем, может показаться. Речь идёт не о судьбе города, а о количестве рабов, которых я наберу среди жителей. А смысл – в том, что мне для переговоров присылают не тех людей. – Степняк высоко поднял голову и теперь снисходительно смотрел на Хельгу.
      – Я преодолела ту черту, на которой споткнулись мои предшественники?
      Степняк вновь сел:
      – Да.
      – Благодаря чему? Мои прежние старания по сохранению города? Или…
      Хельга умолкла, но, казалось, что-то мучительно пыталась вспомнить.
      – С самого начала нашего разговора я не могу избавиться от мысли, что…
      – Ты права.
      – Я могу подойти ближе?
      – Да.
      Хельга прошла около десяти шагов. Степняк взмахом руки остановил её. Затем, повернувшись к стоявшим рядом воинам, он бросил несколько слов. Те немедленно удалились. Осталось только двое из них. Один подле хозяина. Второй – у двери. Переводчик тоже удалился.
      Хельга неотрывно смотрела на степняка, но по её лицу читалась растерянность и смятение, что затаились глубоко в душе. Они скользили во взглядах, едва заметных движениях. Потом она несколько удивлённо посмотрела вслед тем, кто вышел. Зачем отослали переводчика?
      Внезапно степняк, едва усмехаясь, вкрадчиво, произнёс, на языке, родном Хельге:
      – Добрый вечер, госпожа.
      Хельга изумлённо вздохнула.
      Тут же вспомнилось, как больше полутора месяца тому назад, она поздно возвращалась домой. Подходя к калитке своего дома, заметила, что немногим раньше оттуда отпрянула тень и поспешно перешла на противоположную сторону. Впрочем, поравнявшись с Хельгой, человек произнёс те слова, и тем же голосом, с той же интонацией, что сейчас были услышаны Хельгой. Тогда она удивлённо поприветствовала человека, и, думая о своём, решила, что Ружасо всё-таки приставил к ней охрану. В городе тогда только начинались нападения на ночных прохожих. Закрывая калитку, Хельга отметила, что полуночный посетитель опустился на корточки на противоположной стороне улицы. А уже в доме, изумлённая хозяйка показала Хельге мешочек с мукой и, аккуратно обёрнутые в чистую тонкую ткань, куски вяленого мяса. Тогда, на следующий день, Хельга поговорила с Ружасо. Но он отрицал, что посылал кого-либо к Хельге, а уж тем более не передавал еду, с которой к тому времени были уже большие проблемы. Кто тот человек и что ему было нужно, тогда так и осталось для Хельги загадкой.
      Теперь она была разгадана, но появилась другая – зачем. Она повторила это вслух:
      – Зачем?
      – Я видел тебя однажды. Ты поразила меня, и я решил получить тебя.
      – Даже так? – Задумчиво произнесла Хельга. – Значит, если бы не ваша прихоть, эта крепость осталась бы цела?
      Степняк рассмеялся:
      – Нет, она пала бы как Восточная, как Палунская, как Холмовая. Все эти крепости стоят на нашей земле и будут уничтожены.
      – Участь жителей тех крепостей – незавидна. Что ждёт этих?
      – Всё дело в цене, которую готова заплатить ты.
      – Я? Если я заплачу жизнью…, всем – город будет жить?
      – Нет.
      – Тогда что?
      – Город будет разрушен, но жители смогут уйти. Я возьму только десятую их часть, как рабов. Должен же я отблагодарить своих воинов за преданную службу.
      – Город был достаточно богат. Они набрали довольно. Двадцатую часть?
      – Ты же говорила, что дипломатии не обучена? Получу ли тогда всё, что захочу?
      – Если то зависит только от меня, и если… Что вы хотите?
      – Ты изумила меня, – повторил степняк, – и я хочу получить тебя.
      Хельга некоторое время смотрела на него удивлённо:
      – Но здесь и так уже всё принадлежит вам, в том числе и…. И судьбы каждого из жителей города и воинов крепости. Не понимаю.
      – Ты упряма, своевольна, непреклонна. Я не хочу ломать тебя. Не хочу обижать. Хочу всё и сразу.
      – Хм. Всего-то? И в качестве кого? – Казалось, она просто не знала, что сказать в ответ на его слова.
      – Я не гоняюсь за рабынями, не ловлю пленниц. Я здесь, чтоб взять жену, что родит мне сыновей и наследников.
      – Этого быть не может. Я уже жена…
      – …мужа, который тебя не признаёт? Из-за которого все твои лишения? Хельга, я столь самодостаточен, дабы не обращать внимания на ту условность, что у моей женщины уже были мужчины до меня. Я не намерен отказывать себе. Кроме того, ваши законы – не являются таковыми у нас.
      Хельга вздрогнула, но промолчала – откуда степняк знал её имя? Хотя, если он бывал в городе, если следил за ней, что ему мешало узнать не только имя своей добычи?
      В действиях Хельги ныне не было боязни. Я чувствовал, что скорее это было похоже на сомнение, непонимание, удивление, в конце концов. Нельзя было не понимать, что сейчас решалось многое. Волею судьбы именно Хельга ныне вершила многое, если не всё. По какому-то роковому стечению обстоятельств именно у Хельги, которая всегда добивалась всего сама, которой были не просто знакомы лишения и несправедливость… Как же, оказывается, тяжело решать! В недалёком прошлом от Хельги тоже зависело многое, но тогда за ней стояли старые, испытанные воины, которые обсудят вместе с ней все вопросы, подскажут, выгородят. А здесь… Казалось бы – такой лёгкий выбор. Чего тут решать? Но нет. Выбор – тяжелейший. На чаше весов – жизни всех. На другой – все её жизненные позиции, убеждения. Тяжело пойти против себя. Хотя, конечно, по сути, такого вопроса стоять не должно. Что значит всего одна человеческая жизнь со всеми её принципами и воззрениями? Смешно.
      Но Хельга всё медлила.
      – У меня есть время подумать?
      – Оно тебе действительно нужно?
      Хельга молча, жестом испросила разрешения присесть. Степняк, так же молча, кивнул. Хельга прошла и обессилено уселась в такое же кресло, что и степняк. Она прислонилась к спинке кресла, и задумалась. Согнувшись, оперлась локтями о живот, худые, дрожащие, пальцы рук скрестила и теперь пальцами больших пальцев касалась губ. Она напряжённо вспоминала. Наконец, она едва поворотилась к степняку:
      – Я… пытаюсь вспомнить, где ещё я видела вас. Ведь если вы хорошо меня узнали – наша встреча не была единичной. Вы видели меня. Значит, и я могла видеть вас. Не мучайте меня. Скажите, где я не заметила вас… Скажите, тогда в переулке, когда…меня потом ранили. Никто из наших там не был. А лица спасителя мне не дано было увидеть.
      – Ты была совсем не тяжела. – С едва уловимой усмешкой процедил сквозь зубы степняк.
      – …Вы удивляете меня. Не боясь разгуливать по вражеской крепости, а потом лично разносить раненных врагов по домам, да ещё и снабжать их… Это вы…, вы приносили все те мешочки с… едой? Вы?
      – Хельга, я не врага нёс, я оберегал свою женщину. Ну, а кроме того, должен же был я её сберечь, в том числе и провизией, до нашей встречи.
      – Не понимаю, тогда почему вы не вынесли меня тем же вечером из крепости? К чему такая непонятная игра? К чему было рисковать каждый раз?
      – У каждого свои прихоти и свои забавы.
      – А ещё? Ведь не на крепостной стене вы меня рассмотрели?
      Степняк усмехнулся, и покачал головой:
      – Нет, хотя и там я тебя видел. Наша первая встреча произошла раньше.
      – Раньше… Значит, впервые вы увидели меня не в Приземистой. Единственное столкновение со степняками ранее было у меня в Вожалой долине. Значит там. Там меня…
      Хельга резко встала:
      – Могу ли я подойти к вам?
      Степняк утвердительно кивнул и мановением руки приказал охране оставаться на месте.
      Хельга подошла. Она неспешно обошла степняка, остановилась перед ним и присела на корточки, глядя на него снизу-вверх. Затем поднялась и слегка нагнулась, глядя ему в глаза.
      Я почувствовал волну изумления Хельги, когда она узнала степняка. Она, вставая, отшатнулась, и, едва не упав, сделала два шага назад. Поджала губы, сузила глаза, скрестила руки на груди и, отрывисто спросила:
      – Значит, всего лишь еще один удар тогда, очень давно, и всего этого – крови, лишений, смертей – не было бы?
      – Не такого вопроса я ожидал. Но пусть будет так. – Было заметно, что степняк если не оскорблён, то удручен. Но я не был уверен, что, то почувствовала Хельга.
      Да, как и говорил Хранитель степняка, действительно, его воин – воистину доблестен и неистов, а ещё – удивителен!
                53
      Всё разрешилось уже к вечеру. Широким полукругом у крепости Приземистой стояли степняки. Эта, серо-степного цвета масса оглашалась ржанием лошадей, радостными и нетерпеливыми выкриками – осада последней крепости закончена! Какими бы захватывающими не были набеги, но тяга к родным местам есть и у степных волков.
      Сама Приземистая – пылала. Чёрные столбы дыма в белой пене клубов поднимались над тем, что ранее звалось жилыми постройками, крепостным валом, площадями, улицами, что было твердыней духа и смелости, что стало гнездом разрухи, но человеческой глупости и подлости…
      Хельга старалась отстоять город до последнего. Хотя, признаю, ей того не удалось. Пожиратель поступил так, как счёл нужным, ни с кем не считаясь. Главные степняки наблюдали за агонией крепости на расстоянии – перед всем своим воинством. Хельгу держали тут же. К ней было приставлено несколько воинов охраны.
      Когда ещё только появлялись одиночные клубы дыма в противоположных местах крепости, когда только начинали поджигать с разных сторон городские постройки, Хельга смело ступила к группе всадников-воинов, среди которых был и Пожиратель. Её попытались удержать, но она выскользнула от попытавшихся унять её рук. Что побудило её? На что надеялась?
      – В отношении города вы поступаете несправедливо!
      Пожиратель Алнум, едва-едва, как бы снисходительно улыбаясь, переглянувшись с приближёнными воинами, обратил на неё внимание. Чуть нагнулся, опёршись локтём на колено и вкрадчиво, но, словно взвешивая каждое слово, спросил:
      – Что такое справедливость? Уже наши потомки перескажут наши поступки так, как им будет угодно. В каждом поколении по-своему будут толковать наши мысли, действия, события. Нас, наши нравы вывернут наизнанку, сломают хребты нашим убеждениям. Нет, Хельга, справедливости, единой правды, в мире нет. Так почему я должен поступать с оглядкой на моральные устои созданные непонятно для кого? Я сам буду принимать решения, сам буду судить себя, и постараюсь с достоинством принять уготованное мне судьбой.
      К Хельге подступили приставленные воины, но Пожиратель подал знак и они не тронули её. Она покраснела от негодования:
      – Так может, исход, итог судьбы можно смягчить вашими нынешними решениями?
      Глаза Пожирателя сузились, он перевёл взгляд на горевшую крепость. Было видно, что его слова – не нравоучение. И хотя его речь скорее была пренебрежительна, возможно – гневна, Хельге показалось, что зол он был не на неё:
      – Ты не поняла меня. Почему тот, кто сильней – вправе решать, что нужно слабейшему? Заметь, не глупейшему. Почему переиначивается история? Кто вспомнит сейчас великую Хелунскую битву? Её исход, те, мягко сказать – грандиозные, исторические решения? Мир, всеобщее братство, справедливость? Нет! Едва заметные ручейки подлости, мелочности, похоти, жажды власти потихоньку слились в потоки, что помутили разумы потомков великих ферунгов. Они считают свои многолетние достижения, наработки – всего только мишурой на фоне того полотна, что является лишь отражением гнусности, предательства нолов!
      Алнум замолчал, но глаза его светились ненавистью, кулаки сжимались, он тяжело дышал. Некоторое время он приходил в себя, затем направил коня к Хельге. И только тогда, когда она отступила на несколько шагов – натянул повод. И стоя совсем рядом, глядя сверху вниз, тихо, с надрывом проговорил:
      – Хочешь сломить волю – лиши прошлого. Это касается и одного человека, и целого народа! Именно поэтому, я живу нынешним днём. Именно поэтому, полагаю, понятие справедливости – эфемерным и не считаю нужным тратить время на поиск и отстаивание её призрачных устоев! Я буду поступать и судить так, как мне кажется верным и пусть неверующие в мою справедливость замолкнут, а если нет – пусть докажут мне то с мечом. Я открыт, я готов то слушать…
      Он развернул коня и, отдавая на ходу приказы, повернулся – лавина степных сухих листьев зашумела и, среди избитой многочисленными лошадьми, едва зелёной, летней суши, вихрем развернулась и устремилась в великую Степь, что их породила. Степные волки, испив крови приграничных селений, насытившись плотью, проклятиями и слезами – исчезали, дабы вновь, непредсказуемо, появиться. Но где, и когда?
      Хельгу посадили на лошадь и в сопровождении воинов, что её охраняли, она была сметена в пропасть великого небытия.
      …Только двадцатую часть рабов степняки набрали среди жителей. В основном то были те, у кого не осталось родных, кому было нечего терять. Всем остальным была предоставлена возможность, взяв малую часть своего скарба из покорённой крепости, двинуться на запад. То было печальное зрелище. Но по сравнению с участью жителей иных приграничных крепостей – этим повезло несказанно. Они сохранили жизни. Они остались свободными. Единственное, что их ныне угнетало – они двигались под охраной сотни вооружённых степняков. Что бы это могло им сулить?
      Но таково было решение Пожирателя. Он приказал хранить оставшихся жителей от степных шакалов, которых всегда много около пиршества львов. И такие встречи были. Тогда оберегали степняки жителей крепости, отбили несколько атак. Чем многих удивили: степняки дрались со степняками! Кто их различал? Воины сопровождали жителей до первых признаков оседлой жизни северо-западников. Когда навстречу им встал отряд регулярных войск, степняки развернули коней и, не вступая в бой, покинули тех, кого охраняли все десять дней.
                54
      …Бесконечный поток степняков двигался весь вечер, на ночлег не остановился. Восход солнца застал степняков в движении. Полуденное солнце разморило их, но только к вечеру они начали останавливаться на ночлег. Эта бесчисленная орда степняков, однако – таяла. Как ручьи от великой реки уходил то один, то другой отряд. И всё же – было их множество. Когда вечером зажглись костры для приготовления еды, казалось, что пылает вся степь до горизонта.
      За всё то время Хельга не видела Пожирателя. Но с ней были учтивы. С ней были предупредительны. Стоило ей сказать слово – и все слушали, стоило сделать движение – готовы были исполнить. Но в той толпе она чувствовала себя очень одинокой. Что теперь? А что теперь, действительно? Тех рабов, что были захвачены в крепости – она больше не видела. К ней были приставлена девушка Каллиха из Холмовой крепости – она говорила на языке, понятном Хельге. Девушка уже не плакала – смирилась. Она прислуживала Хельге и держалась около неё так, будто это была её спасительная соломина.
      А что могла сделать Хельга, среди этой массы чужих, чужих воинов? Как теперь быть? В голове Хельги проносилось множество мыслей. И были среди них те, что мне не нравились. На что теперь рассчитывать Хельге? Пожиратель – достаточно емко озвучил свои пожелания, и будущее Хельги казалось теперь достаточно очерчено. Ей уготована роль забавы. Но сколь долго степняк собирается играть с ней в добродушие и как скоро оно закончится, если Хельга будет упорствовать? Как себя вести? Было и вовсе непонятно, что побудило Пожирателя обратить внимание на Хельгу – она никогда не считала себя красивой, никогда не было у неё и мысли, что она – лучше всех. А то, что она некоторым нравилась – так не у всех хороший вкус. Но даже если Пожиратель и будет с ней добр, насколько долго его хватит, как скоро он насытится ею, и какой конец тогда её ждёт? Вернее – насколько жестокой будет её смерть?..
      Эти вопросы вновь и вновь каруселью кружились в голове Хельги, отражались в моих мыслях.
      …Тогда страх смерти был притуплен. Что значила её смерть, когда рушилось всё вокруг? Стоило ли сожалеть о разрушенной собачьей конуре, когда рушился дом хозяина? Теперь всё отличалось от её состояния безнадёжности в конце зимы и ранней весной. Теперь я понимал её стремления, в какой-то мере – то было для меня приемлемо. Она бежала в небытие не из страха, а вопреки ему. Она не боялась неизвестности, она протестовала против той жизни, что сейчас вырисовывалась перед ней. Всё это привело к тому, что Хельга, всё же, приняла то непростое решение. Я, конечно, пытался её отговаривать, мне хотелось верить в её будущее. Хельга же была ловка, безрассудна, хитра…
      …Когда, после того утомительного, бесконечного дня остановились на ночлег, Хельга спешившись, только наблюдала. С ней было три воина и девушка-рабыня. Вокруг утихомиривались волны степняков. Но воины, сопровождающие Хельгу, словно бы чего-то ждали.
      Вот оно: к ним приближались двое – один крепкий, хмурый и второй – совсем молодой юноша. Хельга издали заметила, что смотрят они только на неё, смотрят насторожено и торопятся. Решение, что вызревало весь день, воплотилось мгновенно.
      Хельга не была стеснена в движениях, но своего оружия ей, конечно же, не дали.
      Она резко кинулась к одному из тех воинов, что были с ней рядом, и выхватила у него из ножен короткий меч. В те мгновения, что она потратила на размах, дабы выхватить меч, погасить разворот, перехватить другой рукой меч и направить себе в живот, молодой воин, юноша, что пришёл за ней, с изумительной скоростью подскочил, дёрнул руку Хельги, с силой развернул её так, что меч, лезвием, по инерции, лишь чиркнул по его боку, что он подставил. Но Хельга осталась невредимой.
      На вид тот юноша был совсем молод, но сколь серьезным было выражение его лица, когда после того он смотрел на Хельгу, зажимая свою рану на боку! Его лицо перекосилось от неожиданной боли. Второй воин – большой и угрюмый, крепко схватил Хельгу за запястье. Каллиха испуганно вскрикнула. Воин, у которого Хельга выхватила меч – подобрал его. Юноша, морщась и зажимая ладонью рану, что-то сказал тем троим, что сопровождали Хельгу. Среди его, непонятных, слов она разобрала лишь одно – «Алнум». Воины поклонились и занялись своими делами. Юноша едва притронулся к руке рабыни Каллихе – приказывая ей идти с ним. Хельга не упорствовала – также покорно позволила себя вести, тем более что увалень держал очень крепко. Что ж, если не убьют – она всё равно попытается ещё раз. Только немного было жаль юношу – ему-то досталось почём зря.
      Хельгу провели к большому красивому шатру – наверняка, да так оно и было – то был шатёр Пожирателя. Юноша сказал что-то увальню, сам, судорожно выдыхая и чуть наклонившись на левый бок, отошёл в сторону. Угрюмый – провёл Хельгу в просторный шатёр.
      Когда она вошла – все кто был там, обернулись на вошедшую. Кроме одного человека. Сидевший спиной, Пожиратель, степняк Алнум – едва приподнял руку и махнул в сторону свободного места напротив себя. Хельгу слегка подтолкнул в спину сопровождающий воин, и повторил движение своего вожака. Присутствующие сидели кругом, почти у самых стен шатра, что тяжело колыхались под ленивыми порывами степного, разгорячённого ветра, но посредине тлел совсем небольшой, в несколько нетолстых палок, костёр, ленивый, сизый дым его терялся в высоте шатра. Этот костёр казался весьма странным сейчас – летом… Хотя, наверно, почти всё здесь казалось Хельге странным.
      Она нехотя прошла и, прежде чем сесть, посмотрела на Пожирателя.
      Тот сидел неподвижно, небрежно откинувшись на мягкие валики подушек, и только глазами следил за её движениями. Хельга, смутившись, достаточно неуклюже села. Сидящие ближе всего к ней – поспешно отодвинулись.
      Решались какие-то общие вопросы. Поскольку Хельга не знала языка, то речи казались ей жёсткими, голоса – грозными, а сам неприветливый хозяин – недоброжелательным и угрюмым. Хотя его пренебрежения – наверняка хватило бы на всех здесь присутствующих.
      Прошло совсем немного времени и все, кто с поклонами, кто с извинениями – удалились.
      Пожиратель некоторое время смотрел на Хельгу, затем, повернув голову, позвал кого-то – «Пуницу!». Вошёл тот самый юноша. Он улыбался, по его виду нельзя было заподозрить, что он ранен. Пожиратель что-то спросил у него, вопросительно посмотрев на Хельгу. Юноша перестал улыбаться, бросил несколько слов, пряча глаза, но когда Пожиратель перевёл на него взгляд, тот, твёрдо глядя хозяину в глаза, начал рассказывать. Пожиратель вновь посмотрел на Хельгу, он глубоко дышал, но по выражению его лица нельзя было понять злится ли он. Когда юноша закончил, Пожиратель вновь посмотрел на него, что-то спросил. Юноша улыбнулся и махнул рукой. Пожиратель согласно кивнул головой, юноша низко поклонился ему, доброжелательно улыбнулся Хельге, поклонился ей, и легко двигаясь, вышел.
      Хельга осталась наедине с Пожирателем. Конечно, ничего плохого не должно было случиться, но и ничего хорошего от его настойчивости ожидать не приходилось…
      …Она резко отшатнулась, когда хозяин громко хлопнул в ладоши. Тотчас же полог шатра был откинут, одна за другой показались девушки-рабыни с подносами. Они легко и тихо двигались и, поставив подносы перед Хельгой и Пожирателем, едва слышно удалялись. Только одна задержалась, подложив одну короткую палку в огонь. Но и она поспешно ушла.
      Хельга начала нервничать. Пожиратель, казалось, наслаждался этим зрелищем, однако только сейчас он двинулся. Неторопливо, с достоинством, начал есть. Он переводил взгляд с подносов, сквозь поднявшееся пламя, на Хельгу, насмешливо улыбаясь. Неспешно он брал пищу и аккуратно ел. Затем, помедлив, протянул Хельге поверх редкого, искрящего пламени яблоко.
      Она резко вскочила и хотела выйти, но Алнум негромко, однако резко произнёс:
      – Сядь!
      Хельга повиновалась. Она снова присела на подушки и стала суетливо, заметными движениями, поправлять складки своей одежды, иногда поглядывала на степняка; её бегающий взгляд выдавал испуг, нерешительность, растерянность. Она сама – не могла справиться. Я сделал шаг, чтобы успокоить её, но резко, за спиной Хельги увидел Противоположность. Он стоял, скрестив руки на груди, и чуть усмехался. Не обидно, нет, но осуждающе. Я отступил и вышел. Также как и он.
      Нет. Я не боялся за Подопечную. То было не наше противостояние. То было их противостояние.
      Поев, Пожиратель кого-то негромко позвал – в момент прибежало два раба и всё убрали. Всё вновь затихло. Казалось, Пожиратель – не обращает на Хельгу внимания – его взгляд сосредоточился на углях почти затухающего костра. Она и сама, время от времени, переводила на него взор. Постепенно ею овладело спокойствие, даже какая-то слабость. В последние дни – она много пережила…
      … Время шло, ей показалось, что было – далеко за полночь, она позволила себе лечь удобнее. Теперь голова её покоилась на высоких подушках. Хотя, краем глаза, устало переводя взор, она видела пылающий взгляд Пожирателя. Но усталость – не позволяла ей резко реагировать на это.
      Пожиратель едва прикрыл глаза и, из надменного, его взор понемногу превратился в изучающий, тёплый. Он рассматривал её неторопливо, как пьют хорошее вино, как любуются восходом солнца, как после долгой разлуки не могут нарадоваться старинному другу.
      Хельга решила в ту ночь не спать, но долгая, утомительная дорога, волнения, неподвижность сонного и напитанного её осторожностью настоящего, клонили ко сну. Она сама не заметила, как начала дремать и в этом полусне-полудрёме она видела, как несколько раз степняк менял положение тела, но неотступно следил за ней. Его взгляд, в мареве жара догорающего костра, казался странным, может устрашающим, но обволакивающим. А может, то были лишь грёзы, дарованные её душевным истощением?
      Неугомонные языки пламени ослабели, их высота и причудливые очертания уже не вызывали бешенного танца теней на стенах шатра. Постепенно пламя затихло и вот – уже только едва заметные отблески его торопливо мечутся по углям, но и от них – остаётся только жар.
      Несколько раз Хельга, в забытьи, будто бы замечала, что степняк, не торопясь, размеренно ворошил оставшиеся угли. И тогда, словно не ожидавшие такого подарка, искры струились всё выше и выше, и вот, с новой, но короткой надеждой, разгоралось пламя. Тогда, сквозь дрёму, которую нельзя было преодолеть, Хельга пыталась оттолкнуть видение следящего за ней степняка. Но он оставался на месте. Хотя нет.
      Один раз он встал и подошёл к ней. Она не могла пошевелиться, не могла закричать – только захрипела. Он едва улыбнулся и вынул кинжал. Из прикрытых век Хельга видела, как он едва чиркнул кинжалом по своему запястью, и лезвие окрасилось каплями крови. Степняк поднёс их к пламени. Хельга услышала мерзкое шипение. Тогда степняк поднёс кинжал к глазам Хельги, и она видела, как вскипала кровь на раскалённом лезвии. Ей в нос ударил резкий удушающий запах и комок подступил к горлу. Пожиратель, легко придерживая кинжал за рукоятку, медленно, но мерно водил им из стороны в сторону. В пламени огня лезвие блестело, завораживая Хельгу. Так было долго, по телу Хельги разлилось странное безразличие, она также, мерно и неглубоко дышала, звуки – стали вязкими. Но глаза она, почему-то закрыть не могла, смотрела…, смотрела… Потом степняк, помедлив, поочерёдно вложил рукоятку кинжала вначале в правую руку Хельги, затем в левую. И всякий раз у неё начинали дрожать руки. Он опять улыбнулся, чуть заметно кивнул головой и, встав, вернулся на своё место. Углей больше не ворошил…
      И только утром Хельга очнулась от гнетущего и удушающего забытья, которое удалось разорвать лишь первым лучам солнца. Резко села и казалось, не могла отдышаться. Она, как будто бы задыхалась, и хотя ничего ей не мешало, начала рвать ворот рубашки, пытаясь вздохнуть свободнее.
      Тот новый день, что наступал – пугал её. Ту, которую не смогли испугать и сломить длительная, изнурительная осада города, смерть, предательство друзей, холод и голод.
      Мы ехали на восток.
                55
      Ничего не менялось в отношениях степняка Пожирателя и Хельги. Она по-прежнему относилась к нему с враждой и недоверием. Он – по-прежнему был спокоен, непоколебим, уверен. Как ещё описать его поведение? Теперь, каждый день, а с момента падения Приземистой прошло их, кажется, около пяти, она вынуждена была проводить около Пожирателя. Вечером она входила к нему в шатёр. Они почти не говорили, лишь иногда Пожиратель Алнум пытался с ней говорить, она – отмалчивалась. Он не навязывался. И не трогал её. Чем, собственно – немало удивлял Хельгу. Но… было так. Так – значит так.
      Мне казалось странным то сухое противостояние, хотя со стороны Алнума я не видел холодности – при всей его занятости, надменности, он хорошо, очень хорошо относился к Хельге. Да и вообще – все вокруг были уж очень почтительными с Хельгой. Она располагала личной рабыней – всё той же Каллихой, что была тиха, предупредительна, послушна, но – скучна. Она немного раздражала Хельгу своей покорностью и желанием угодить гостье Пожирателя, да так, чтоб этот самый Пожиратель то оценил. К ним был приставлен какой-то заискивающий подхалим, что пытался учить Каллиху и Хельгу языку степняков. Каллиха – усердно учила, Хельга отмалчивалась и демонстративно избегала переводчика. Пожирателю то было доложено. Он ничем не выказал своего недовольства.
      Кроме того, она не раз видела того юношу, что ранила – Пуницу его звали. При всём своём неприятии степняков и их уклада, он начинал нравиться Хельге. Ничем, ни словом, ни делом, он не выказал Хельге своего отношения к тому, что был ранен из-за неё.
      Кстати, она заметила, что оружия в их с Пожирателем шатре – никакого не было, своё – степняк держал при себе. Запасного – в шатре он не хранил. Да и вообще, воины вокруг, ей казалось, держались настороже. Но желания покончить жизнь самоубийством у неё уже не возникало. Каждый раз, когда она думала о том, её начинало тошнить, перед глазами застывала картинка с закипавшими каплями крови, в нос ударял мерзкий запах, а руки – дрожать. Она не понимала отчего, но в тот миг – мысли её терялись, и она уже не задумывалась о смерти. Думаю – то было результатом манипуляций степняка Алнума, тогда – в первую ночь, за что, признаюсь, я был ему благодарен.
      …А вообще, каждое утро тогда было похоже на предыдущее – лагерь просыпался, Алнум говорил с сопровождающими вождями. Какая-то часть их прощались и вместе со своими отрядами откалывались от общего скопища. Так, орды степняков мелели, как мелеет река, расходясь по обводным, хозяйственным каналам.
      Да и каждый день походил на предыдущий: долгий, утомительный переход в пыли, в пламени солнцепека. Пересохшие глотки жаждали вечернего привала и вечерних возлияний, воспалённые глаза искали укрытия, отдыха.
      Каждый вечер напоминал тот, что был вчера: долгожданный привал, спешный ужин, краткий летний отдых, что не приносил покоя и удовлетворения…
      Однако Хельге нельзя было жаловаться – для неё всё готовилось в первую очередь. А остальные – остальные были воинами, что привыкли к лишениям, передрягам… То был их мир.
      Но каждого из тех вечеров Хельга боялась: ужин, долгие совещания Пожирателя – а затем бесконечная ночь дремот, полузабытья под взором проклятого степняка. Спал ли он когда-нибудь? Какие безумные и страшные мысли порождались в его голове, были близки его сердцу в те ночные бдения? Было ли у него вообще сердце? Или им двигало что-то иное?
      А что оставалось делать Хельге? Она присматривалась к укладу, поведению степняков-воинов. Если убедить себя в чём-то, что так оно и будет, только то и видишь? Но были ли эти степные волки истинно жестокими? Думаю…, нет, как и все народы на определённом этапе своего становления. Как нерадивое дитя, которое, изучая жука, отрывает ему лапки?
      Я не оправдывал жестокости Алнума, степняков. Но вправе ли я был сам их судить? О своей прежней жизни я бы хотел сказать, что прожил её идеально. Если бы мне стали припоминать всё то плохое, что я свершил, а было и такое – я бы искренне удивился. Было ли оно действительно? Да как так можно говорить? А потом – едва заметные искры воспоминаний, знакомые видения, запахи, оттенки чувств – и вот оно, то, что стремился укрыть от себя за ширмой благоденствия. А я – такой же, как и они. Поэтому я старался убедить Хельгу, что пусть она сравнивает степняков с собой и теми, кто был в крепости Приземистой.
      Нет. Каждый народ живёт в плену тех иллюзий, что были даны ему с первыми каплями молока матери, вскормившей дитя. Каждый человек проживает то, что ему дано, в меру своих сил и возможностей. Каждый народ – то единичные люди, что его составляют. И его существование неразрывно связано с общим потоком его людей. Сумеет ли организоваться поток? Что ждёт его в конце? Забвение? Отсутствие наследия? Когда никто и не вспомнит тех, кто составлял цвет своего народа? Будут ли помнить этих степняков?
      … Я видел, что основой деяний степняка Алнума не была алчность, низменные поступки, жажда власти. Он не стремился копить богатства, он был достаточно обходителен с теми, кто обращался за помощью, а обращались к нему многие. Он выслушивал до конца, старался разобраться в мелочах. Он начинал мне нравиться. Да. При всех его проступках и недостатках, он начинал мне нравиться. А был ли я вправе так уж подмечать его недостатки, когда у меня была своя Подопечная, со всеми её изъянами? Хельга, конечно же, не была совершенной, но я к ней привык и относился снисходительно.
      А степняк Алнум был не из тех, кто, оттерев окровавленный меч о траву, солгав, совершив преступление, тут же обратится к богам и будет жаловаться, притворно склонив в смирении голову. Кто, стерев капли крови с лица, будет лживо молить богов о сострадании, любви, всеобщем благоденствии. Нет. Мне казалось, что он был из тех, кто шёл до конца. Кто хорошие дела свершал с открытым сердцем. Кто творил зло с болью в душе. Его поступки, да, я так считал, нельзя было трактовать как подлость. Им находилось иное слово – военная хитрость. Он мне нравился. И я истинно начинал желать, чтоб у него хватило такта, терпения, взять мою Хельгу не силой, а лишь по зову её сердца.
      Я обращал на всё это внимание Хельги, старался умерить её ненависть к степняку, но она не была ветрена, её преследовали призраки прошлого, сердце было закрыто для добра, а душа – для тепла. Мне было жаль её. Как много она теряла. А сколько будет продолжаться её жизнь? Однако же, нельзя прожить жизнь так – сегодня с одним, а завтра – радостно обращаешь улыбку к другому. Хотя я не прав, конечно, не прав. Можно. И жили так многие. Но я так сросся с душой Хельги, что теперь с трудом принял бы иные суждения. Однако она у меня была умницей. Я верил в неё. Верил, что она справится. Теперь, в её будущее я смотрел с оптимизмом, что сменил серость и предсказуемость её бытия в крепости.
      …Спустя несколько дней, на ночлег, они остановились в большой долине некогда полноводной реки, ныне здесь, в зарослях камыша, извивалась лишь тонкая лента некогда могучего потока. Лениво и медленно речка разворачивалась на поворотах, путаясь в многочисленных зарослях. Впервые за всё время Алнум приказал поставить для себя отдельный, небольшой шатёр. И это, ожидавшую, буквально всего, Хельгу – лишний раз насторожило. Что последует за этим?
      Алнум вошёл в свой шатёр и… не показывался оттуда на протяжении всего следующего дня. Он не ужинал. У его нового шатра дежурили несколько охранников. Жизнь в лагере, казалось, протекала своим чередом, никого не тревожило отсутствие хозяина. Хельга же не решилась спрашивать о нём. Было бы странно, если бы жертва интересовалась своим мучителем? Именно так воспринимала Хельга эту ситуацию.
      Тот день показался Хельге нескончаемым. Вдобавок, дул очень сильный ветер. И лишь то, что лагерь обосновался в низовьях и был спрятан от иссушающего скорого летнего зноя, проносящегося выше, касаясь бровки долины, но – почти не спускаясь сюда, давало успокоение всем обитателям стана. И хотя здесь немного досаждали комары, и было душно, всё же здесь было комфортнее, чем там, наверху. Конечно, и сюда доносился жар летнего степного, серого от пыли, ветра, но здесь он легче переносился. Лошади расслаблено паслись, заходя в воду по самое брюхо, лениво отмахивались от слепней.
      Воины чистили оружие, отдыхали, откровенно бездельничали, спали, смеялись, разговаривали, купались, наконец, – безмятежнее времени Хельга, за последнее время, не припоминала.
      Вечер прошёл спокойно, немногочисленные рабы были доброжелательны и услужливы, молодой воин Пуницу, что был приставлен к ней соглядатаем, ловил её взгляд и исполнял любое желание. Но чего-то не хватало и наконец, когда начало темнеть, Хельга нетерпеливо отмахнулась от всех и ушла в шатёр Пожирателя, что …считала едва ли не единственным местом, где могла отдохнуть и уединиться ныне.
      Она проснулась задолго до рассвета, но вставать и не подумала. В прохладном воздухе, полном предутренней прохлады, витал аромат каких-то трав, цветов. Надо же, дыхание ветра пробилось и сквозь плотные полы шатра. В полудрёме ей даже поворачиваться не хотелось. Что ждёт её сегодня? Опять бесконечный, а главное – бессмысленный день? Чего от него ждать? К чему вообще всё это растягивать? Там, в крепости хоть был какой-то смысл в том, чтоб она встала и вышла к людям. Там она была нужна…
      Совсем рядом кто-то вздохнул.
      – Ты и здесь мне очень нужна. Это правда.
      Хельга рывком повернулась. Он сидел здесь же. Совсем рядом. Как же так? Как не уловило её чуткое ухо осмотрительного воина его шагов, движений, как интуиция человека в ловушке не подсказала ей, что здесь чужой…?
      – Я не чужой тебе, Хельга. Я знаю это. И мне жаль, что ты не понимаешь того. – Пожиратель Алнум снова вздохнул. – Но ты, конечно же, права, я зверь, жестокий и неистовый, но и во мне иногда просыпается человек. – Промолвил он жёстко, сухо.
      С этими словами он положил рядом с ней букет цветов. Вот что так хорошо пахло. Сколько же он сидел так?
      – Долго. – Задумчиво произнёс Алнум.
      Хельга повернулась к нему и со злостью сказала:
      – Перестаньте! Перестаньте это делать. Мои мысли – только мои и не смейте так делать!
      Алнум посмотрел на неё удивлённо, затем разочарованно вздохнул. Медленно встал и подошёл к выходу, откинул полог. Удивительно, насколько прекрасно и спокойно было сегодняшнее утро. Не сравнить со вчерашним. Заря только занималась, утренняя прохлада была подарена близкой рекой. Свежесть, запах трав, журчание реки, прерываемое, изредка, фырканьем лошадей.
      – Хельга…, я не плох и не хорош. Я таков, какой есть. Если ты думаешь, что во мне плещет жажда жизни, что я наслаждаюсь той жестокостью, что порождаю… Я не сравниваю себя с другими – добрее они или более жестокосердечны. Это глупо. …Я живу, потому что живу, а живу так, как велит совесть. Поверь, и ко мне применимо то слово. Мне казалось, что ты близкий мне человек, что поймёшь это, сможешь разобраться во всём, сквозь пелену своих заблуждений и страстей. Я буду ждать, ибо потерять тебя, означает то же, что утратить смысл жизни. Если ты считаешь, что тебе будет лучше без меня, прошу, дай мне время, чтоб и я это осознал.
      Он замолчал. Молчала и Хельга. Утренняя свежесть заполонила шатёр, Хельга поёжилась и набросила рубашку. Казалось, совсем не в тему Алнум сказал:
      – Не люблю ветер – кажется, от меня ослабляет! Его иссушающее дыхание порывами вымывает из меня жизнь и на поверхности остаётся только злость, ненависть. – Он не оглянувшись, вышел.
                56
      И снова они выехали в Степь. К вечеру следующего дня, раньше обычного, они остановились на широком плато. Ветер утих, кони лениво щипали нетронутые травы, воины-степняки весело переговаривались в предвкушении ужина. Пока ставили шатёр для хозяина, Пожиратель передвигался станом и говорил с воинами. Хельга старалась не следить за его перемещениями, но поскольку делать было, в общем-то, нечего – это получалось само собой. Но вот она обратила внимание, что к лагерю, со стороны, выдвигается небольшой, человек десять, отряд степняков. Не своих. То были чужаки – это Хельга поняла по их одеждам. Какая новая напасть? Она повернулась в ту сторону, где был Пожиратель Алнум. Он смотрел в том же направлении, затем отдал приказ сопровождающему воину, видимо, чтоб встретил приехавших, а сам – направлялся к своему шатру, как месту приёма. Хельга поспешила отойти – шатёр ещё не поставили, так что укрыться – было негде. Отошла чуть и укрылась среди суматохи.
      Она видела, как Пожиратель, полон достоинства, спокойствия, встретил чужаков на возвышении. По его поведению нельзя было догадаться, чего ждать – он стоял расслаблено, расправив плечи, но скрестив руки на груди. Без его приказа, вокруг него незаметно появлялись – вырастали вооружённые воины. Казалось бы – незаметно, ненавязчиво, но чувствовалось, что они окажут крепкий отпор, если что. Хельга насторожилась.
      Лица подъезжавших воинов – нельзя было назвать миролюбивыми. Многие – злобно озирались и держали оружие наготове. Даже не зная языка и не понимая, о чём переговариваются окружающие, она догадывалась, что не с добрыми намерениями явились прибывшие.
      …Самый главный, видимо, из прибывших, подъехав к Пожирателю, но, не спешившись, начал что-то громко и быстро говорить. Алнум выслушал, но с ответом медлил, он чуть повернулся и сделал несколько шагов, но затем обернулся и ответил, чуть усмехаясь. Речь его была спокойна, по всей видимости – насмешлива. Хельга видела, как главный из прибывших вскипел, сказал несколько резких слов. Но спешился и кинул повод сопровождающему. Встал, чуть выставив ногу, и положив руку на рукоять меча. Степняк-шаман раскатисто рассмеялся. Прибывший сделал два резких шага к Пожирателю, несколько степняков Алнума сделали шаг наперерез, а их хозяин даже не сменил позы. Но затем – сам сделал резкий шаг к прибывшему. Смотрел, чуть склонив голову, глядя противнику прямо в глаза. Заговорил чётко, но спокойно, твёрдо, но чуть поджимая верхнюю губу. Казалось, что страшного? Но чем дольше говорил Пожиратель, тем больше сникал противник. Вот он опустил голову. Алнум перестал говорить, но чётко задал короткий вопрос. Пришелец согласно кивнул. Пожиратель вновь задал вопрос и вновь – согласие. Так продолжалось долго. В конечном итоге – задав около двух десятков вопросов, Пожиратель получил такое же количество согласных ответов. Наконец он резко вынул, и так же резко опустил свой меч в ножнах, сильно звякнув. Так, что главный из прибывших, а также – большинство его воинов, что до того заворожено внимали степняку-шаману – сильно вздрогнули. Была заметна разительная перемена, что произошла с ними – ныне они были словно овечки пред степным волком.
      Пожиратель подошёл почти вплотную к главному прибывшему и тот отступил и поклонился. Он стоял, склонив голову, а шаман Алнум вновь стал говорить. Вначале тихо, но незаметно тембр его голоса становился ниже, речь – быстрее и громче. При его последних словах, главный прибывшей встал на колено и вынул свой меч, положил его у ног Пожирателя.
      Хельга была поражена. Ах, как она сейчас жалела, что не знала языка. Как? Что это было? Что за сила таилась в могучем теле и потайных словах степняка Пожирателя – Алнума? В тот момент Хельга начала понимать, что двигаясь в одном направлении с этим шаманом, она не видит ни глубины, ни ширины у того пути…
      …Шатёр уже поставили и Хельга вошла. Местная рабыня заканчивала раскладывать подушки на ложе Пожирателя, её ложе уже было готово. Тщательно подбирая слова, Хельга попросила принести для себя воды, смыть дневную пыль. Всё было, немедля исполнено, и вскоре Хельга уже переоделась, отвергнув, впрочем, помощь Каллихи. Теперь, она вновь ощутила ту свежесть, которой ждала каждый вечер.
      Она побыла одна совсем недолго, когда вошёл Пожиратель. От неожиданности Хельга вздрогнула, встала, но быстро овладела своими чувствами. Она сделала вид, будто ей совершенно безразлично, но спросила:
      – Кто были эти люди? Они уже уехали? Мне показалось, что это они были весьма недружелюбны.
      Алнум заинтересовано смотрел на неё, затем улыбнулся и махнул рукой:
      – Пустяки.
      Хельга сделала к нему шаг:
      – И всё же?
      Алнум, что, было, отвернулся, снимая рубашку, повернул голову и внимательно, серьезно посмотрел на неё:
      – Ты взволнована? Не стоит. То… представители одного из племён, которые слишком долго колеблются в выборе, кому служить.
      – И что же?
      – Они уже поклялись мне в верности. – Пожиратель самонадеянно усмехнулся. – Они могут думать и говорить всё, что угодно, но делать будут то, что хочу я. У них, конечно, есть свои предпочтения, но не в конечном выборе, а лишь в том, какими путями прийти ко мне…
      Хельгу будто-бы хлестнули по лицу – что же ожидало её? Тоже такая же иллюзия?
      Она резко, злобно оскалилась:
      – Вы чудовище, Пожиратель, ибо растоптали и уничтожили столько невинных людей!
      Алнум поднял голову и холодно посмотрел на Хельгу, слово прислушиваясь:
      – Я не собираюсь ломать тебя…
      – … Я не о том! Вы только разрушаете, унижаете, убиваете! Вам не сняться мертвецы по ночам?
      Алнум не двинулся, но Хельга заметила, как расширились его ноздри, дёрнулись скулы и чуть сузились глаза. Казалось, найдя одну тему для разговора, они оба подразумевали совсем другую:
      – Они были мертвы и до меня. Они чванились пышностью своего города, не видя его ветхости, они гордились своими мёртвыми героями, что в своём большинстве были разбойниками и авантюристами! Богатая история вашей крепости основана на крови и предательстве. Там не было дружбы – каждый жил взаимной корыстью, подлостью, завистью…
      Теперь Пожиратель, казалось, был погружен в себя. Его пальцы судорожно стиснуты, глаза глядели в одну сторону, он не моргал. А его слова падали тяжкими камнями. Будто, они действительно имели какой-то вес:
      – Признаваясь в ложной любви, провозглашая фальшивые проповеди о равенстве и справедливости, они за спинами прятали кнуты и кандалы! Нет, может, когда-то и были там одиночки-герои, может в легендах и славился тот город мастерами и ремёслами. Но я, изнутри, много раз блуждая по улицам крепости – видел только ложь, что лилась из окон, наблюдал только зависть, что окутывала всех и каждого из вас. Вами правили совсем не те, кого назначали вы все. Они правили совсем не так, как предполагали вы. Разве ты не чувствовала той фальши, что заставляет холодеть сердце, что заставляет тебя отключать свои мысли, ибо размышления о действительности – лишь вынуждают тебя терять силы в бесплодных поисках истины и правды? Нет, Хельга, если берега реки полны нечистот, если они запружены сверх меры поломанными деревьями, илом, старой пожухлой травой – только сильный паводок способен очистить русло.
      – Вы себя мните паводком, что принесет успокоение и чистоту? Что спасёт люд от гнёта несправедливости?
      – Хельга, милая Хельга, я… опасность, которая заставит жителей приграничных крепостей сплотиться, почувствовать надёжное плечо истинных защитником, истинных праведников… Они перестанут думать только о набитом желудке, о деньгах, что скопят на проданном оружие, на припрятанном продовольствии. Хотя… Иногда только смерть избавляет от лжи и подлости, ибо… Ибо некоторые с ней уже рождаются и живут, не ведая иного. Правда, свет, равноправие – для них чуждо, как… свет для крота.
      Он замолчал. Хельга не решилась больше возмущаться. Неожиданно Алнум повернулся и сказал, казалось совсем невпопад:
      – А, кроме того, благодаря тебе – многие, истинно убогие – были спасены. Гибли воины – но то их долг, если не работа – за это ведь и деньги платят, – Алнум, казалось, расслабился и продолжил:
      – Хельга, запомни, важно не то, скольких ты убил, а скольких помиловал. Всё остальное додумают досужие мещане, враги, просто чужие люди. Людям часто не интересна истина, они хотят знать то, что им приятно, выгодно. Они хотят слышать только то, что им нужно. Поверь мне, милое дитя. Поверь и подумай, разве с тобой не было того? Разве не говорили о тебе люди много такого, чего на самом деле не было? Людям нужны иллюзии, сказки, легенды. И не всегда их нужно за то осуждать…
      Не со всем, из сказанного степняком Алнумом, я был согласен.
                57
      Прошло около семи дней, с тех пор, когда вал степняков отхлынул от последней поверженной крепости…
      …Было едва за полночь. Хельга дремала на своём небольшом ложе, у погасшего огня, всего несколько угольков истончали тонкий дымок кочевой жизни. С противоположной стороны, разморенный на день Алнум давно спал, положив голову на руки, повернувшись лицом к Хельге.
      Внезапно за пологом шатра раздались шаги не одного, нескольких людей, с возрастающей громкостью, с резкими звуками стали слышны беспокойные разговоры. Хельга всегда чутко спала. Теперь же, в состоянии постоянной опасности от пребывания у степняков, Хельга молниеносно проснулась от нарушенного ритма привычных тихих звуков: дыхания Алнума, мерных, едва уловимых шагов дозорных, успокаивающего всхрапа находящихся неподалёку лошадей, едва уловимого потрескивания веток в костре снаружи, шипения и вздохов угольков здесь, в очаге шатра.
      Перед пологом шатра, у входа, подошедшие замешкались, примолкли разговоры и звуки бряцающего оружия. Непрошенные гости медлили, но затем, кто-то негромко, но твёрдо, настойчиво, позвал:
      – Алнум, Алнум, проснись!
      Алнум открыл глаза, но ещё несколько мгновений лежал без движения, глядя на Хельгу. Затем вздохнул и, поднимаясь, негромко проговорил:
      – Войди, Хорнаб, я слышу тебя.
      Хорнаб, тот самый воин, что в крепости Приземистой забирал Хельгу из дома Молам, был – приближён к Пожирателю.
      Он несмело вошёл, взглянул на Алнума, и, казалось, непроизвольно поискал глазами Хельгу. Лишь на мгновение его глаза широко раскрылись, увидев её не подле мужа. Но он быстро справился с собой и сконфужено начал говорить. Его тон постепенно становился всё более уверенным, негодующим, голос звучал всё громче.
      – Лагоданы, Алнум, лагоданы, что хранили казну Холмовой крепости, взбунтовались и отходят сейчас на юго-запад!
      Степняков в походе было много, их орды состояли из немалого количества племён и дабы избежать сумятицы и путаницы, они были рассредоточены. Расстояние до лагодонов было ныне достаточно большим, и оно с каждой минутой увеличивалось.
      Алнум неторопливо повернулся к Хельге:
      – Что, недаром ты с крепостных стен отстреливала лагоданов? Собаки! Проклятые предатели!
      Алнум сжал кулаки и больше не проронил ни слова. Жестом он приказал Хорнабу выйти. Сам задумчиво поднялся и прошёлся. Казалось, он не замечал ничего, его взгляд был устремлён туда, где таились все разгадки, все ответы, и легко было найти верный путь. Постепенно кулаки его сжимались всё сильнее, взгляд стал как бы пламенным, плечи расправились, но лицо стало более напряжённым, на скулах, под кожей были заметны желваки. Похоже было, что он пребывал далеко, не здесь.
      Но, казалось, невзначай, его взгляд упал на тихо сидящую Хельгу. Она была встревожена, но даже в таком состоянии сразу заметила, как потеплел его взгляд. Он опустил глаза, затем снова посмотрел на Хельгу долгим взглядом. Вслед за тем – решительно повернулся к выходу:
      – Хорнаб, эй, кто там ещё?
      Вошло несколько людей, и сразу всем Алнум нашёл работу.
      – Хорнаб, подбери десятерых десятников. Прикажи готовиться к выходу. Я сейчас дам указания. Выедем до рассвета. Пуницу, немедля отыщи жреца, я хочу…, – произнёс он мягче – взять эту женщину в жёны до отъезда. Пусть пришлют женщин, чтоб она была готова побыстрее. Всё… Всё!
      …Всё поменялось в мановение ока. Только-только, казалось, шатёр был полон безмятежного спокойствия, долгожданной, после насыщенного событиями дня, дрёмы, витавших в воздухе невесомых размышлений, планов на будущее, что не предвещали завтра никаких потрясений.
      И теперь, как будто этот невероятно большой шатёр был наполнен приглушённым гулом голосов, сомневавшихся, мятущихся, озабоченных, убежденных… Казалось это безбрежье перехлестнётся через невидимый барьер и расплещется…, но едва оборвавшись, оно опять начинает свой гул с более тихих тонов. Всё пространство вокруг Хельги было наполнено: прислуга, рабыни, хотели примерить, приладить, дотронуться, оглядеть её: ладно ли по фигуре только принесённое степняцкое платье, хороши ли распущенные волосы, или их увить нитями с драгоценными камнями…
      Теперь, глядясь в начищенную медную большую пластину, она понимала, что ещё не так стара, как ей прежде казалось; что многочисленные, но, часто бессмысленные, бои не обезобразили суровостью черт её лица.
      В том куске меди, сквозь невзыскательность смелого воина, которому больше присуще думать о безопасности и справедливости, всё более проглядывала хорошенька молодая женщина с точёной фигуркой, красивыми длинными светлыми волосами, горящим неизведанным взглядом. Да, я чувствовал, что такой – Хельга себе нравиться всё больше и больше. Также чувствовал, что это её пугает. Забравшись, на долгие месяцы в уютную броню неприступного воина, надёжного и твёрдо знающего, что и когда делать, она, ныне превращалась в хорошенькую девушку, изящную, даже – хрупкую. Она казалась себе более слабой, более беззащитной. То состояние её пугало.
      Эти размышления прервал нетерпеливый голос Алнума, приказывающего начинать церемонию. Заметались прислуживающие женщины. Вошел Алнум. Он остановился, пристально глядя на Хельгу. Он не улыбнулся, казалось, напряжение мешает ему даже дышать. Он стоял лишь мгновения. Затем порывисто подошёл к Хельге и, крепко взяв её за руку, поволок к выходу. Присутствующие женщины, замершие в предвкушении приветствий, доброжелательности и сердечных пожеланий, были скованы едва ли не ужасом, когда он метнул на них гневный взгляд.
      Я почувствовал, что в Хельге нарастает сопротивление. Она пыталась выдернуть руку, но та надёжно была скована одними лишь пальцами Алнума. Хельга пыталась упираться, но резко обернувшись, Алнум, из подо лба, очень жёстко и, лишь мгновение, смотрел на Хельгу. Она, вздрогнув, сдалась.
      Пройдя сквозь толпу воинов, они вышли в круг, освещаемый по периметру пятью кострами. Все посторонние остались за их светом. Перед Алнумом и Хельгой было лишь два жреца. Вообще же, должен сказать, что в станах Алнума – жрецы выполняли вполне скромную роль, поэтому, детально на их деятельности я останавливаться не буду.
      – Всё готово?
      – Да!
      – Нет! Нет! Я – жена другого человека и не могу, даже если бы и хотела – стать женой этого человека. – Эти слова были сказаны Хельгой с такой экспрессией, что оба жреца, не поняв ничего – переглянулись и удивлённо уставились на Алнума. – Нет!
      Мне казалось, что сейчас может разразиться настоящая буря, но удивительно – эти слова будто бы расслабили Пожирателя и напряжение спало. С тоской, он долгим взглядом смотрел на Хельгу. Затем повернул лицо на восток. Он ещё даже не бледнел, но чувствовалось, что рассвет близок. Алнум вновь обернулся к Хельге.
      – Хорошо. Будет по-твоему.
      Алнум посмотрел назад и позвал кого-то. Выступили три человека. Также степняк махнул рукой и вперёд выступил переводчик.
      – Переведи всем здесь присутствующим всё, что сказала эта женщина и впредь – переводи всё, что она скажет.
      Тот поклонился и исполнил требуемое. За пламенем костров было видно, что люди заметно оживились, и начали переговариваться. Алнум, казалось, был спокоен. Он произнёс, обращаясь к одному из жрецов:
      – Обряд будет проведён, как я и предупреждал. Как хотел – не получается. Но так – будет вернее. Всё правильно. …Пусть будет так.
      Он повернулся к присутствующим и произнёс, часто останавливаясь и оценивая каждое слово:
      – Всё что сказала эта женщина – возможно, правда. Но поскольку сказанные слова не меняют моего решения, я прошу жрецов провести обряд очищения этой женщины – Хельги. – Он сделал два шага вперёд и, обращаясь к людям, как заклинание произнес слова:
      – Я, Алнум, шаман и ваш хозяин, впервые увидел эту женщину около полугода тому назад в битве у реки Вожалой. Именно этой женщиной я был ранен. Вы все знаете. Позже я видел её в осажденном городе, не раз бывая там. Я, Алнум, клянусь, что никогда не видел мужчины рядом с ней, которого можно было бы звать её мужем.
      С этими словами он махнул рукой и на смену ему выступил один из трёх степняков, что ступили в свет костров. Один за другим, все трое, они повторили, словно заклинание:
      – Я, … свидетельствую, что неоднократно видел эту женщину в крепости, и мужчину, которого можно было бы назвать её мужем, рядом с ней не было.
      Полная тишина воцарилась после этих слов. Алнум тяжело повернулся к жрецам. В свою очередь один из них, главный, кивнул и приблизился к Хельге. Мягко, но настойчиво он, положив ей на плечо свою руку, заставляя опуститься на колени.
      Моя Подопечная сильно дрожала, но мне почувствовалось, что не от страха, а от волнения. Она всё же повиновалась и опустилась на колени, наклонив голову. Встав перед ней, жрец пальцами левой руки приподнял её голову, заставляя глядеть себе в глаза. Не отрывая взгляда, он начал что-то говорить. Если ранее переводчик озвучил Хельге всё что было сказано, то теперь он молчал. Хельга беспомощно, одними глазами посмотрела на Алнума, но он, в ответ, лишь прикрыл глаза и едва-едва, отрицательно, покачал головой. Жрец говорил долго, его монотонное бормотание, казалось, подействовало на Хельгу успокаивающе. …А может это я коснулся её пальцами – стоило ли беспокоиться из-за какого-то очередного обряда?
      Наконец жрец отступил и сделал пригласительный жест Алнуму. Тот кивнул и занял своё место рядом с Хельгой.
      Удивительная женщина! Когда жрец спросил её, согласна ли она стать женой вождя Алнума, она тихо, но уверенно, едва промолвила: «Нет».
      Алнум удивлённо повернулся к ней, но в его глазах не было осуждения, читалось лишь лёгкое недоумение. Устало, он, в полголоса промолвил:
      – Милая, обращение к женщине в данном случае – дань старинным обрядам. Довольно и моего согласия. – Он мягко, не высокомерно улыбнулся и обернулся к жрецу: «Продолжай».
      Всё закончилось достаточно быстро. И вот уже моя Подопечная во второй раз стала женой, согласно кое-каким, очередным обрядам. А поменялась ли суть?
      После окончания обряда, когда жрец отступил, Алнум повернул Хельгу к толпившимся за их спиной воинам и, встав позади неё, опустив обе руки ей на плечи, заговорил. Чётко, жёстко, но негромко звучали его слова. Их было слышно даже в задних рядах стоящих. Видимо речь Алнум не готовил, и все слова шли от сердца. Он ни разу не запнулся и его никто не прерывал. И казалось, что его речь была скорее угрозой, чем просьбой:
      – Эта женщина, отныне, моя жена. Ей полагаются все почести, что приличествуют жене вождя. Все до единого человека должны отныне запомнить и наказать иным, что любое действие, что будет угрожать моей жене – будет наказуемо, ибо это прямой вызов мне! Вы все знаете, что ныне я уезжаю, но мою жену – оставляю здесь. Если я…погибну, эта женщина, Хельга, должна жить. И ей пожизненно будут обеспечены почести жены вождя, и любое пожелание её будет исполнено. В вечность со мной пусть ступит рабыня. Волю мою приказываю исполнить, – он поискал взглядом, – Пуницу. Именно он обязан своей жизнью сохранить мне мою жену. От всех вас, – он обвёл тяжёлым взглядом присутствующих, – я требую неукоснительного соблюдения сказанного мной и призываю вас всех быть свидетелями тому!
      Лишь много позже, увидев похоронные обряды степняков, Хельга поняла истинный смысл того, что ныне приказывал Алнум. Ибо жену, часто убивали, дабы похоронить вместе с мужем, с тем, чтобы она и в загробной жизни сопровождала его.
      … Алнум едва повернул к себе Хельгу и сказал ей:
      – Всё, иди, – легко подтолкнул её и щелкнул пальцами. Из полумрака выступили две женщины и протянули руки к Хельге. Они отвели её в шатёр Алнума. Тот же остался отдать распоряжения:
      – Двинемся в путь, едва раздастся первый крик иволги. Хорнаб, тебе доверяю всё перепроверить, все ли собраны. С тебя и спрошу.
      Алнум вошёл, когда рабыни только хотели снимать наряд с Хельги. Почти все вздрогнули, когда хозяин тихо, но уверенно и четко сказал:
      – Нет. Все вон отсюда.
      Тех мгновенно не стало. Казалось, Алнум был обессилен, взгляд его потух, он с тоской смотрел на Хельгу. И только нервное подёргивание пальцев выдавало немыслимую душевную борьбу.
      Да, тяжело было обрести и теперь снова терять неизвестно сколь надолго!
      Хельга была бледна и заметно волновалась. Я чувствовал её состояние, но пережить это она должна была сама. Я не мог, да и не хотел заново проживать человеческую жизнь.
      Хельга, спустя некоторое время, несмело огляделась. Но Алнум предупредил её действия:
      – Нет, не садись, постой ещё немного. Знаю, ты сегодня устала, но и мне выпадает нелёгкая доля… Будь у меня больше времени, я бы заставил тебя любить меня уже сегодня. Но судьба распорядилась по-иному. А силой брать я тебя не буду. Ты мне слишком дорога.
      Алнум сел, а затем и откинулся на подушки, казалось, он, начал дремать. Но Хельга, даже в дрожащем свете костра, может и не видела, но чувствовала, что он следит за ней.
      Прошло достаточно много времени, когда Алнум поднялся. Вроде и не было этого сонного, неспешного марева ожидания. Спокойными движения человека, чётко знающего, что ему нужно, он сделал несколько шагов к Хельге. Она едва поддалась назад. Алнум нагнул голову и, глядя ей в глаза, глухим тоном начал говорить:
      – Не бойся меня … Не бойся. Я лишь хочу сделать то, что мне полагается как мужу…
      – Мужу? – Хельга стряхнула оцепенение от слов Алнума.
      Тот пристально взглянул ей в глаза:
      – Мужу, милая, мужу. Уже ничто не важно, и даже если случаются чудеса…, я убью каждого, кто встанет меж нами. Только я, отныне, твой муж! – С этими словами он обошёл дрожавшую, но не возражающую Хельгу и встал позади неё. Он начал развязывать нити драгоценностей, которыми были усеяны её волосы, заботливо распустил их и крепко сжал в руке, едва потянул. Затем одной рукой обнял Хельгу за шею, другой прижал к себе за талию. Преклонив свою голову на её плечо, он приник лицом к её шее, волосам, щеке. Так он стоял некоторое время. Затем он вновь сказал несколько слов, но в его интонациях, тоне чувствовалась теплота. Было заметно, что он улыбался:
      – Я чувствую…, я знаю, что ты родишь мне сыновей.
      …Их молчание прервал голос Хорнаба:
      – Пора, Алнум!
      – Войди!
      Нерешительно откинув полог, вошёл Хорнаб. Конечно, думаю, он был вновь удивлён увиденным.
      – Хорнаб, я через несколько мгновений выйду, сяду на коня, и горе будет тому, кого увижу пешим. Иди.
      Тот поклонился и поспешно вышел.
      Алнум отступил от Хельги и задумался. Он опустил руки и рассеяно начал искать плащ; не глядя, сделал несколько шагов к выходу. Но затем, остановившись, повернулся к Хельге. Его взгляд был спокоен, несмотря на бушевавшие совсем недавно страсти. Казалось, этот человек безмятежен, уверен и счастлив. Алнум прищурил глаза и, сдерживая едва уловимую улыбку, сказал:
      – Возвращаться и на шаг не буду. Но ты, Хельга, знай: у меня было много женщин, и всех их я любил только ради себя самого. Тебя же я люблю ради тебя. Ибо вижу в тебе удивительного человека, убитого болью и страданиями. Я уберегу тебя от тебя. Я сохраню тебя для тебя…. Я не прощаюсь. И при новой встречи, прошу, сделай хотя бы вид, что тебе не всё равно, есть я или нет.
                58
      …Хельга вынашивала мысль о побеге. Хотя прошло уже около семи дней с момента отъезда Алнума; он, всё ещё, не возвращался. И нужно было торопиться. Начиная понимать речь степняков, она улавливала, что возвращения хозяина уже ожидают.
      Хельга присмотрела двух лошадей, изучила, как и когда, по ночам дозорные обходят территорию лагеря. Ей казалось, что она всё предусмотрела, что всё исполнимо.
      Честно говоря, я тогда отговаривал её. Вновь и вновь ей снились страшные сны, предупреждавшие о провале побега. Каждый раз, при появлении мысли об этом – появлялся неприятный холодок в груди, и сосало под ложечкой. Вновь и вновь в голове билась мысль о бессмысленности побега. Да! Я считал, что здесь ей будет много лучше. Назад пути не было. Кому она там была нужна? А здесь – был человек, который готов был её защитить, который смотрел на неё с обожанием. Да! Я считал, что именно так всё и было. Что с того, что этот могучий степняк Алнум был груб и не мог так красноречиво сказать о своей любви, как хороший придворный менестрель? Его сердце билось для моей Хельги.
      Интересно, а у ангелов-Хранителей есть ли свои Хранители, которые предупреждают их нежелательные поступки? Как мне объяснить тот факт, что я, изменив себе, прислушался однажды к Хранителю этого степняка и не позволил Хельге убить его при первой встрече?
      Но…, так или иначе, Хельга решилась бежать. Да, она хорошо ориентировалась в лагере. Да, она всё предусмотрела. Побег удался.
      …Уже третий день, без сна и отдыха она направлялась на северо-запад. Она поочерёдно меняла лошадей, но силы, конечно, были на исходе. Сколько она ещё может выдержать без сна, без нормальной еды и питья? Она, конечно, взяла с собой запас еды и воды, но всему приходит конец. Редкие ручьи, что попадались на пути, не могли в полной мере удовлетворить её потребностей. Мне было её очень жаль. Что ждало её впереди? Кому она, действительно, была там нужна? К чему она стремилась и что хотела обрести? Я не понимал. Но насколько я властен был менять желание, мысли и поступки Подопечных? Я не должен был жить их жизнью!
      К вечеру третьего дня Хельга с трудом переправилась через неширокую, но глубокую речку с быстрым течением. Болотистые берега сильно поросли тростником, рогозом, ивами. Но именно здесь Хельга, наконец, помылась, лошадей охладил быстрый поток и наконец-то все вволю напились воды. Однако опасность была близка, медлить было нельзя. Как нельзя было и двигаться вперёд. Хельга сильно устала, её силы были на исходе. Ей, да и лошадям, нужен был хороший отдых.
      Она попыталась запутать свои следы. Перед тем как переправляться, она достаточно долго двигалась вдоль берега на юг. Это было сложно – приходилось продираться сквозь заросли, увязать в иле. Это – совсем вымотало Хельгу, да и я старался убавить ей сил. Боялся только, что она внезапно наскочит на каких-либо бродяг, мало ли? Но серости в её силуэте я не видел пока.
      Почти переправившись на другую сторону, она не вышла на берег, а двигаясь вдоль берега снова на юг, время от времени давая коням передышку. Хотя, конечно, такой режим перемещения сильно замедлил её движение вперёд. Но, появилось некоторое успокоение – не скоро выйдут на её след, а значит, решив отдалиться от воды, она скоро нагонит время.
      Когда зашло солнце, всё же, Хельга выбралась на берег и поехала прочь от реки. Когда совсем стемнело, убралась от места переправы уже достаточно далеко. Она довольно быстро нашла то, что искала. Небольшой, но поросший низкими кустарниками с колючими ветками, овраг. Пропустив путника, кустарники надёжно, в нижней части того оврага смыкались, чуть выше – заросли редели, а глинистые обрывы оврага поднимались выше. Хельга проехала ещё, туда, где края оврага были обрывистые и при каждом шорохе осыпались сухой глиной вниз. Здесь старые корни корявых деревьев и всё тех же колючих кустарников, что подмывались дождями, спускались совсем низко. Привязав двух своих лошадей, Хельга, всё же решилась разжечь огонь и обсушиться. Совсем маленький, он не только подарил ей еду, но и надежду.
      И хотя Хельга была смертельно уставшей и боялась каждого шороха, именно еда и надежда дали ей возможность хорошо заснуть.
      А я сделал всё от меня зависящее, чтоб она не слышала обеспокоенного ржания своих лошадей, приближающегося топота множества копыт, осторожных, но торопливых шагов отважных степных волков…
      …Моя маленькая Хельга проснулась только тогда, когда солнце высоко поднялось над горизонтом и уже почти осушило утреннюю росу. Проснулась от приглушенных, но весёлых голосов множества людей. От далёкого, смытого кустарниками и стенами оврага, ржания многих лошадей. От ощущения тревоги, которая не смогла сразу достучаться до разума уставшей Хельги. Она приподнялась и огляделась. Отовсюду, вверху, по краю оврага, где она пряталась, были степняки: кто сидел на корточках, кто стоял, переговариваясь, а кто – и свесив ноги вниз. Всего около двух десятков.
      Хельга затравленно оглянусь. Кое-кто рассмеялся. Никто из них не выглядел мрачно, многие улыбались, некоторые смеялись. Мне показалось, что эти люди просто счастливы, что не упустили такую важную добычу. Возвратись Алнум и узнай, что Хельга, его жена сбежала – умер бы не один только молодой Пуницу, но многие другие. И умерли бы не простой смертью.
      Хельга в ужасе озиралась. Она, конечно, уже проснулась, и теперь понимая, что означает присутствие этих благожелательно и добродушно настроенных степных волков – была в полной растерянности. В какой-то момент у неё мелькнула мысль, что это Алнум нашёл её. Минутное облегчение пришло к ней, когда, среди степняков Хельга не обнаружила своего мужа. Но это было лишь мгновение. Сейчас она также далека от свободы, как если бы тут был Алнум! Затравленно озираясь и видя вокруг одни и те же обветренные, загорелые лица, она едва не расплакалась – столько усилий потрачено, и всё зря! На глаза навернулись слёзы, и она запястьем их вытерла. Это вызвало новую волну смеха, не обидного, нет, едва ли – насмешливого.
      Я почувствовал, как возрастает её ярость, замешанная на обиде, разочаровании и… стыде. Да, я ощущал, что она действительно не хочет возвращаться.
      Моя глупая маленькая Подопечная!
      Хельга достала меч, опустила голову и глазами начала искать первую жертву. Степняки стали переглядываться. Тогда, опираясь на руку, в овраг спрыгнул Пуницу. Совсем молодой, но смелый, деятельный, рассудительный воин, завоевавший уважение самого Алнума. Нельзя сказать, чтоб он был высок, но сложен крепко. Короткие, светлые, едва волнистые волосы, синие глаза, улыбчивое лицо, немного большой рот. Сколько раз я его видел, мне казалось, он редко бывал серьёзен. Всегда шутил, старался приуменьшить опасность, не раз ненавязчиво пытался помогать. Но это всё не было напускной весёлостью, не видел я и лобызания, подхалимажа, преклонения перед теми, кто был выше его по положению.
      Сейчас его синие глаза сверкали доверием и сердечностью. Он едва развёл руками, показывая, что оружия у него нет, весело улыбнулся и оглядел товарищей. Подмигнув Хельге, сделал два шага к ней и медленно, стараясь, чтоб она поняла его, произнёс:
      – Тебя я не боюсь. А чем я рискую, мне и так несдобровать за то, что допустил твой побег? – Он стал серьезнее и, смотря ей прямо в глаза, спросил: – Что ждёт тебя там, куда ты так стремишься?
      Хельга смотрела молчаливо, взвешивая его слова, свои сомнения. В голове её, я чувствовал, пронёсся целый вихрь мыслей. И как стая осенних листьев на дороге после быстрой колесницы, кружили мои слова: «Куда и зачем?», «Кому ты там нужна?», «Душные города, завистливые люди», «Унижение, разочарование, боль, страх, неведомое» «Здесь твой приют» «Здесь».
      Хельга склонила голову и опустила меч.
                59
      …Потянулись многие дни ожидания. По всем срокам Алнум должен был давно вернуться, но его всё не было и не было.
      Воистину, если уж хочешь наказать человека – покарай его не испытаниями, а чувствами: раскаянием, стыдом, ожиданием, вины… События – минутные, обдумаются, из них извлекутся уроки – и нет их. А чувства – остаются. И неправда, что всё быстро забывается.
      Ожидание… Когда не знаешь, чего, кого и когда. Равномерное тиканье стрелок, что отсчитывают секунды, минуты, часы бытия в моменты ожидания, кажется, перестают двигаться. Или перемещаются настолько медленно, что их переход из одной точки в другую – способен вынуть всю душу! А таких точек на циферблате Бытия – бесчисленное множество. И сколько бы дел не делал – стрелки нарочито медленно движутся.
      Казалось бы, всё бы отдал, чтобы они двигались в два раза быстрее. Когда же? Когда? Да скоро! Скоро! Ты пережил всю палитру чувств в надежде на встречу с ожидаемым: от радости и счастья, через жалость, самоедство, грусть – до… равнодушия, безразличия. Которое вновь сменяется нетерпением, всё тем же ожиданием. «Я скажу…» «Я сделаю…» «…обниму…», «…выслушаю…». Неимоверное количество чувств, которые, казалось бы, и за всю жизнь не прожить.
      Наконец, когда не знаешь, чего ждать, просто… живёшь. Каждой новой секундой, каждой минутой, каждым восходом и каждым закатом. Казалось бы – ровное спокойное состояние, но… появись хоть малейшая надежда – и вновь запылает пламя Ожидания, что не даст спокойно присесть, заснуть, спокойно поговорить с кем-то. Ожидание. Самое… злое и самое… доброе чувство. Ибо… даёт надежду.
      …Очень много времени прошло, а он всё не возвращался. Всё тревожнее становились лица окружающих. Что-то случилось. Но что? Где и когда? Что можно исправить, изменить и можно ли ещё? Как жить стану без хозяина? Где искать правду? Хотя многие не считали нужным излишне беспокоиться, считая Алнума – великим воином, расчетливым стратегом и дальновидным предводителем. Если задерживался – на то были причины.
      Но… кто наследовал великому степняку-шаману Алнуму? Что будет, если он погиб? Прямых наследников у Алнума не было. Но он принадлежал к великому роду царских скифов, так что имущество Алнума – не останется неучтённым. Однако, говорить о таком крамольном, как смерть Алнума – никто не решался. Наследство шамана Алнума – запретная тема, что решена будет нескоро. Только после того, как будет получено совершенно точное известие о его смерти, как только будет предъявлено тело. Но все в стане были уверены, что враги того не дождутся. Великий Алнум выживет, как бы тяжело не будет, вернётся из огня и самого глубокого омута.
      Хельга чувствовала настроения в стане, однако – не заметила ни намёка на то, что её присутствие кого-то стесняет. Уезжая, Пожиратель достаточно чётко обозначил своё мнение и против него – никто не пойдёт. Ни при жизни Алнума, ни сейчас, в безвестности, ни позже, если станет известно о гибели вожака-степняка. Настроения настроениями, но Хельга не видела большой озабоченности среди воинов.
      Но как повернутся события, если Алнум действительно не вернётся? Или как пойдут дела у моей Хельги, если этот степняк вернётся? Что лучше? Что это вообще за человек, чем он живёт? Каковы его слабые и сильные места? Не только эти мысли занимали её.
      Мысленно, я был буквально атакован её раздумьями.
                60
      Достаточно часто, в это время, Хельга становилась, как говорят, объектом повышенного внимания.
      …Хельга прислушивались к возрастающему гомону голосов снаружи. Степняки говорили очень быстро, кто-то – приглушённо. Она старалась учить речь степняков, но ещё не настолько хорошо знала беглый говор, чтоб толком понять, о чём они говорят. Но кое-что она поняла – кто-то, чего-то настоятельно требует. Пуницу… А вот и он.
      Осторожно откинув полог и замерев, увидав Хельгу, Пуницу как всегда улыбнулся. Но вышло очень натянуто, было заметно, что он тревожился:
      – Госпожа…, хозяйка, прибыл один важный человек. Я хочу…, думаю нужно, всё же, тебя ему показать…
      – Пуницу, я – жена вашего господина. Почему меня должны показывать, а не мне….
      Задумчиво, как бы глядя сквозь Хельгу, степняк сказал:
      – Он старший в роду. Он имеет право…, – Хельга даже показалось, что теми словами он старается унять не столько показной гнев Хельги, как убедить себя сделать то.
      – Пуницу…, – это опасно?
      Он всё ещё смотрел на Хельгу, но думал о своём:
      – Опасно? …Нет… нет.
      – Может, я всё же возьму кинжал?
      Степняк будто бы очнулся:
      – Нет, Алнум запретил давать тебе оружие. – Он мягко улыбнулся. – Я, госпожа, отвечаю головой за твою безопасность, поэтому не беспокойся. Я, конечно же, буду рядом. Если кто и задумал плохое против тебя, то за то время, что враги потратят на то, дабы убить меня, ты успеешь многое.
      Но вновь показалось Хельге, что Пуницу – всегда такой весёлый и беззаботный, тщательно хотел скрыть тревогу. Хельга намеревалась ещё что-то спросить, протянула руку, чтоб дотронуться до руки молодого воина, но внезапно полог резко откинулся и на пороге возник грозного вида степняк. Хельга от неожиданности сделал шаг назад.
      Этот степняк был, на вид не стар, однако его важности – хватило бы на нескольких умудрённых старцев: брови сдвинуты, глаза прищурены и в тех щёлочках горел недобрый огонь. Резкий оскал рта терялся в густой бороде. Одет он был очень богато – все, что престало иметь знатному степняку – всё было при нём…
      – Это она? – Спросил вошедший у Пуницу, полностью игнорируя мою Подопечную.
      Тот кивнул и едва склонил в почтении голову, однако было видно, что для него – то скорее дань традициям, чем уважение. Хельга, в свою очередь, склонилась, едва согнув спину. Молчала.
      – Что же в ней? Ну что же в ней такого? – Знатный степняк, казалось, наконец, обратил на неё внимание. Он едва коснулся её подбородка и, как показалось Хельге, немного брезгливо, приподнял её голову. Хельга метнула взгляд на Пуницу. Тот прикрыл глаза. Хельга повиновалась. Уже было любопытно – что это за птица такая важная?
      – Да, она … можно сказать, и красива. Да, положительно она хороша, недурно сложена. Однако, наши, – он сделал ударение на этих словах, – наши девушки – куда прекрасней.
      Он убрал руку, отвернувшись, прошёл, вновь повернулся:
      – Хм, одеваете вы её по-нашему… А почему она не плетёт косы как наши женщины? Что это такое? Если Алнум вознамерился… решил жениться на ней – необходимо, чтоб она ничем, слышишь, юноша – ничем не отличалась от наших. А наши всё равно лучше! Она умеет говорить по-нашему? Почему её не учат? Или Алнум хочет, чтоб она ему только ложе грела?
      Он резко повернулся к Пуницу, но спрашивал вкрадчиво:
      – А мой племянник Алнум точно взял эту женщину в жёны по всем правилам? – Пуницу почтительно кивнул:
      – Тому были свидетелями все.
      Загадка разрешилась. Этот напыщенный фазан – дядя нашего степняка. Старший в роду? Вот почему он себя так ведёт. Тоже мне, хозяин!
      – Я хочу, и Алнуму передайте мою волю, что бы её учили всему нашему как можно старательней. Если она стала одной из нас – она не должна ничем не отличатся от наших женщин. Надеюсь, что второй его женой станет одна из наших прекрасных женщин. Что за блажь? – возмущаясь, и не попрощавшись с Хельгой, он вышел. Вслед ушёл Пуницу, оставив Хельгу в полном недоумении. Её сейчас оценивали, как… породистую лошадь в базарный день!
      Хельга присела и задумалась. Пожиратель Алнум как-то мельком, стремительно прошёл по её жизни и пропал, а сколько всего удивительного тянется шлейфом за его решениями и поступками?
      Спустя какое-то время вошёл Пуницу. Он некоторое время смотрел на Хельгу, потом опустился на одно колено и, нагнув влево голову, с лукавством посмотрел на неё:
      – Прости меня госпожа за это… – Он стал серьезнее, но с колена не встал. – Не было у меня оснований отказывать ему. Это дядя нашего господина. Он был сводным братом отцу Алнума.
      – Почему он так воинственно настроен?
      – Воинственно? Нет. Он не смеет. Алнум – не простой ратник. Он великий человек. Он многое может, и с этим считаются. И не только его родня. Но и многие остальные царские скифы. Этот…, просто он хочет, чтобы и к нему прислушивались… – Пуницу заглянул в глаза Хельге. – По рангу – он высокого положения, но он – ничтожен, и все это знают. И он это знает. Ему того никто не скажет. И это он знает. Не печалься, забудь, все, что он говорил…
      – Почему он так отнёсся ко мне?
      – Не принимай близко к сердцу, не грусти. Хозяин Алнум не послушает его. Дядя Алнума так ратует за чистоту степняцкой крови, за обычаи… – только все знают, что он полукровка. Его мать – также не была нашей. Он стесняется этого. Он думает, что его будут больше уважать, если он будет защищать…, прославлять всё, что касается нас. Но, – Пуницу встал и задумчиво прошёл, – это должно быть в сердце.., и не должно это навязываться… О чём это я? – он весело оглянулся. – Не грусти госпожа, всё уладится!
      – Пуницу, почему Алнум до сих пор не был женат? Он ведь не юнец. Почему он…?
      – Госпожа, я охранник. К чему мне подобные разговоры?
      – А если это не просьба? А приказ? Ведь хозяин Алнум приказал тебе не только следить за моей безопасностью… А что если я додумаю себе не то, что нужно? Ты ведь меня не знаешь. Я могу притвориться эдакой змеёй и пожаловаться, вслед за тем, твоему господину?
      Пуницу повернулся к ней и встал на оба колена, криво, но добродушно улыбнулся:
      – Госпожа, по одному твоему велению я приму даже смерть.
      – Встань. Пуницу, расскажи мне, ведь были у … твоего господина …Алнума женщины? Жёны? Ведь у вас, степняков, принято иметь несколько жён? – Она вкрадчиво пыталась заглянуть ему в глаза.
      Степняк стал серьезнее. Встал, отряхивая ладонью колени:
      – Хельга, я не буду передавать сплетни.
      – Я не прошу об этом. Я просто не могу понять, не могу осмыслить того выбора, который сделал твой господин. Я… не самая молодая из всех доступных ему женщин, не самая красивая, обольстительная. Моё тело – в шрамах… Мои руки, – она оглядела их и протянула к степняку, показывая, – смотри – они не тонки, не изящны…
      – Довольно. Я понял тебя, госпожа.
      Пуницу задумался, а затем заговорил, тщательно подбирая слова:
      – Конечно, у Алнума были женщины, но ни на одной он не женился. Не мне судить о том. Но в конце зимы он вернулся из очередного похода сам не свой. Он был сильно изранен, но едва поправился, снова отправился в дорогу. Всех своих наложниц он покинул, хотя о том, где, когда и с кем он бывал после – говорить не стану. Поверь мне госпожа, Алнум… он не ошибается…, нет, он не… Я не могу сказать то словами. Но ты верь ему. Он… другой, особенный. Ты видела, сколько людей к нему приходят за советом? Сколько вождей ищет его помощи и дружбы… А ты, госпожа, может и не прекрасна, но ты – необычна, тоже особенна. …Как и он.
      Пуницу поднял ладонь, дабы прекратить дальнейший разговор, низко поклонился и вышел.
                61
      Но то была единичная встреча с гостем такого ранга. Существенно чаще Хельгой интересовались гораздо менее знатные степняки. Поскольку отряд передвигался по территориям вассальных Алнуму племён, многие, очень многие интересовались Хельгой. Немало было недоумевающих, – почему при таком обилии доступных красавиц, знатный и известный, вождь и шаман Алнум остановил свой выбор всего лишь на чужестранке, практически нищей, без связей и друзей?
      Толпы любопытных встречали отряд в каждом мало майски населённом стане.
      Так, однажды, она проснулась от неясного гула. Приподнялась на ложе и прислушалась. Судя по полоске света, что проникал в щель полога у входа, было ещё рано и сборы не могли начаться. Озабоченная, Хельга встала, оделась. С осторожностью, стоя на некотором расстоянии от щели, постаралась осмотреть видимую часть лагеря. Вроде всё как обычно – воины только начинали вставать и готовить еду, медленно собирали пожитки, кто-то потягивался, кто-то зевал, кто-то обходил коня, прилаживал походные мешки, осматривал обмундирование, ладил оружие… Но вот, вдали – несколько чужаков. По виду – бедно одетые поселяне. Понятно… Опять явились на смотр нового приобретения Пожирателя Алнума. Ей вновь сегодня играть роль жены Пожирателя. Что ж…, как обычно.
      Хельга ещё раз, но придирчиво осмотрела себя. Одно дело, когда тебя, изо дня в день, видят простые воины. А другое дело, когда тебя будут обсуждать те, кого ты больше никогда не увидишь, и кто больше никогда тебя не увидит. Ух, эти женщины! Что им до того люда? Но нет. Никому не показывать, что бы боишься, устала, возможно – больна, что у тебя седина в волосах, что сегодня нет настроения. А как же – ведь все будут обсуждать. Но почему они всегда стараются казаться лучше, счастливее, чем есть? Хотя… разве мужчины не склонны к хвастовству, обсуждая охоту, рыбалку, увлечение, женщин, наконец…? Природа человеческая? Однако если продолжать, так можно договориться до того, что будешь приводить примеры из животного мира. Значит, хвастовство – одна из причин движения вперёд? Казаться лучше, чем ты есть, тем самым, стимулируя противника на соревнование, а друга на игру? Вероятно, нет. Всему есть мера. Всему можно найти противодействие. Баланс в природе?
      Хельга переплела волосы в косах, глядя на себя в отполированную медную пластинку, доступными средствами осторожно и едва, незаметно подвела глаза…, ещё раз огляделась. Небогатые, но прекрасные украшения, не выделялись, но оттеняли красоту Хельги. Да, я не мог сказать, что она была прекрасна, но она была очень хороша собой, особенно, когда хотела нравиться. Что ей до этих людей? Хотела ли она им доказать, что выбор известного воителя Алнума был правильным? Хотела ли представить должным образом свой народ? Было ли то обычное женское кокетство? Или за гордыней и нарочитым желанием казаться лучше, она скрывала свою робость, смятение, страх неизвестного, наконец? Хотела ли она угодить мужу, покоряя ныне его подданных? Говорить не буду.
      Она сейчас была одна, редко пользовалась работой рабыни, Каллиха, хоть и числилась при ней, однако жила отдельно. Хельга, думаю, была одиночка по натуре и лишнее присутствие, особенно человека, с которым у ней не было общих интересов – её раздражало. Когда что-то нужно было сделать особенное, только тогда она звала Каллиху, но то – было редко. И долго ты, северянка Хельга собираешься быть одинокой?
      …Хельга, сосредоточившись, словно в последнюю минуту жизни несколько мгновений постояла у выхода, а затем решительно откинула полог. Остановилась и огляделась.
      Шум пришлого люда мгновенно стих. Люди с любопытством разглядывали её. Хельга не смотрела на них, но она то видела боковым взглядом. Постояв, она поманила Пуницу. Он с достоинством подошёл и, стараясь казаться серьезным, возможно тоже играя определённую роль, поклонился и спросил:
      – Что угодно, хозяйка?
      Обращаясь к нему, Хельга тихо, но гордо спросила:
      – Что мне ныне надлежит делать, Пуницу?
      – Ты вольна делать всё, что считаешь нужным. Я рассчитываю ныне позавтракать и двигаться дальше. Тебе сейчас всё принесут.
      Хельга молчаливо кивнула. Посмотрела в сторону пришедших. Зачем они пришли? Поглазеть на диковинного зверя? В их жизни так мало увлекательного. Что они вспомнят на краю, пред забвением? Хельга подняла голову и, махнув рукой Пуницу, направилась к людям. Юноша наспех крикнул несколько приказаний окружавшим воинам, хлопотавшим по хозяйству, и направился вслед за Хельгой. Она, вероятно, желала использовать его в качестве переводчика.
      Чем ближе она подходила к поселянам, тем больше, казалось, выражение их лиц становилось испуганным. А что они могли подумать? Когда Хельга подошла, они склонились в благоговейном, рабском поклоне. Конечно, она же – госпожа, жена их всесильного господина.
      – Что вам угодно? – Спросила она на своём языке.
      Но Пуницу, чуть подумав, перевёл иначе. Хельга то знала, ибо уже немного говорила на степняцком наречии. Она удивлённо посмотрела на юношу, но тот, едва заметно, отрицательно покачал головой. Вот его слова:
      – Вас приветствует Хельга, жена шамана Алнума.
      Хельга смутилась. Действительно, кем она себя возомнила? Всесильной женой, всемогущего Алнума? Да ведь она и жена-то ненастоящая. Так... Ещё непонятно, что будет, когда вернётся Алнум. Да и вернётся ли он? …Зачем она вообще подошла к людям, если сказать ей, по сути, нечего? Хельга повела рукой от Пуницу к поселянам, предлагая ему вести дальше беседу.
      Тот поклонился ей и обратился к людям:
      – Есть ли у вас какие-то просьбы?
      Заговорили сразу несколько, многие доброжелательно улыбались и кивали в такт словам.
      – О нет. Чего нам просить? Все довольны. Алнум – хороший хозяин. Мы пришли выказать его жене наше почтение. Можем ли мы быть чем-то полезными вам?
      Хельга молчала, рассматривая людей. Что она могла им дать, не имея, ровным счётом, ничего?
      Она едва улыбнулась, благодаря людей за добрые слова. Она заметила, что её все рассматривают. Мужчины – оценивающе, словно примеряясь к возможностям Алнума заполучить, удержать и содержать такую женщину. Женщины – сравнивая. Спустя некоторое время, понаблюдав, она, про себя отметила то, что её порадовало. Вот уж эти женщины – их фантазии предела не было! Но… она была права. Большинство мужчин, особенно молодых, она покорила красотой, грацией, улыбкой. Женщины, вероятнее всего, будут разочарованны, но в стремлении быть привлекательными, обратятся и будут наследовать её образ.
      Да, ныне Хельга была хороша. Её светлые волосы, выгоревшие на южном солнце, отросли и теперь были заплетены в две толстые косы, перевитые нитями голубых мелких камней. В ушах были тонкой работы серьги, также состоявшие из множества мелких, словно капли утренней росы, камешков. Казалось, что этот убор очень подходил к её серым глазам. Точёную фигуру Хельги выгодно подчёркивало богатое, светлого, тёплого оттенка, степняцкое платье тонкого полотна с искусной вышивкой. Ей можно было и не подчёркивать талию, средним по ширине, бирюзовым поясом, но перевитая, она казалась невероятно тонкой. Вкупе с благородной осанкой, фигурой, плавными движениями и мягкой улыбкой, манера держаться, делали Хельгу невероятно притягательной.
      …И так было достаточно часто. Хельга почти смирилась с тем, что её рассматривают как диковинного зверя, неведомого и непонятного. Людям нужны сказки, мифы. И, пускай, неведома дальнейшая судьба Хельги, но наверняка, в памяти людей она промелькнёт яркой, запоминающейся звездой на утреннем небосклоне.
                62
      Тем летом была сильная засуха. Изо дня в день неспешный, но настойчивый ветер изматывал не только усталых всадников, запыленный караван, что утомлённо двигался пока на юго-запад. Перелески давно сменились на унылый простор выжженной травы, где только по неглубоким балкам сохранялись чахлые деревца. У крупных деревьев часто были заметны высохшие ветви, а то и целые верхушки с безмолвными облетевшими ветвями, которые, словно иссохшими пальцами, взывали к небу, моля о влаге, дожде, буре. Хоть чему-нибудь, что сменило бы назойливые суховеи. Травы почти нигде не осталось. И хотя отряд, состоявший теперь из одних только воинов Пожирателя (остальные его союзники уже разбрелись по своим уделам) достаточно часто пересекал долинки небольших степных речушек, по большей части они были высохшими. А если и попадалась какая-нибудь вода – она мгновенно выпивалась скотиной. Они двигались теперь по земле степняка-шамана, направляясь в его главный стан. Таково было распоряжение Пожирателя – доставить жену в удел.
      …И хотя воины – привычны к лишениям, но и они были измотаны. Однако никто не роптал. А вот рабы – были измождены.
      Хельга, как жена вождя, конечно же не испытывала всех неудобств, выпадавших на долю остальных. Для неё всегда находился лишний глоток воды, не самый плохой кусок хлеба… Размышления Хельги были прерваны. А раздумывала она над своим очередным сном. В последнее время ей два раза подряд, через ночь снился странный сон, будто земля сотрясается. И хотя Хельга сохраняет равновесие, даже просыпаясь, она чувствовала тот животный страх, когда понимаешь, что всё пропало. Растерянности добавлял глухой голос Пожирателя Алнума, что звал её. Избавиться от ночных кошмаров, помогала только пригоршня воды, выплеснутая в лицо…
      …Те, степняки, что были впереди, направляли главу колонны, заторопились, скотина начала переходить на бег. «Озеро», Озеро» услышала и поняла она. Ей самой стало интересно. Какое может быть озеро в таком отдалении? Здесь, один или два раза по ночам она улавливала свежий, едва солоноватый, но незнакомый запах. На вопрос что это такое, глаза её рабыни засветились особенным огнём – «Море». Она сказала что-то ещё, но Хельга не разобрала.
      Море. Хельга не видела его никогда, но представляла, что это много-много воды. Так много, что противоположного берега не видно. Конечно, было интересно посмотреть на это чудо!
      Когда подъехали ближе, и Хельга увидела низкие, глинистые берега, кое-где полого спускавшиеся в мелководье, – она разочарованно поманила Пуницу:
      – Что это?
      Тот улыбнулся и раскинул руки:
      – А мне это нравится, я сам родился на берегу вот такого залива. Это заливы. Море когда-то давно затопило небольшие прибрежные речки и теперь размывает эти, едва приподнятые, берега их долин. Они очень мелкие – дойди хоть до середины и ты не намочишь пояса. Вода здесь очень солёная. Видишь вот это белое по берегам – это соль. Соль. Но чем ближе к морю, тем менее солёной будет вода…
      – А мы движемся к морю, или только пройдём близко?
      – А ты, хозяйка, хочешь к морю?
      Хельга пожала плечами, но глаза её, казалось, горели нетерпением:
      – Я никогда не видела моря.
      Пуницу широко улыбнулся и поклонился:
      – Сегодня заночуем здесь, а завтра тронемся к морю. На закате будем там. – Он хотел отойти, но Хельга остановила его:
      – А здесь, в этом заливе, можно смыть пыль всех пройденных дорог? Освежит ли здешняя вода или…?
      – Да, хозяйка, купаться здесь можно. – Он поискал глазами и указал вдаль рукой: – Вон видишь, отмель, коса уходит полукругом далеко в залив. Я дам тебе служанку и нескольких воинов. Можешь расположиться там. Тебя никто не тронет.
      – А здесь никто не плавает, не укусит? – Осеклась Хельга.
      Пуницу засмеялся и покачал головой, отошёл и отдал необходимые приказы.
      Хельга с приданными людьми двинулась вдоль косы. Идти было, из-за мелких раковин, тяжело, но ближе к воде – их не было, или они просто были перетёрты в мелкий песок? Хельга сняла сапожки и свободно зашагала, едва касаясь воды ногами. Вода была тёплой, почти горячей, казалась очень прозрачной, грязи нигде не было.
      Из лагеря были слышны приказы, умиротворяющие движение, беспокойство прожитого дня. Но голоса постепенно стихали. Хельга отошла достаточно далеко. Она махнула рукой и положила сапожки, сняла пояс. Воины переговорили, и прошли немного дальше по косе, остановились, ослабили пояса, сели на песок и отвернулись. Они сторожили Хельгу с одной стороны, с другой стороны косы была ночёвка степняков.
      Рабыня Каллиха подступила к Хельге, но она лишь отмахнулась рукой. Та отошла в противоположную от воинов сторону, ближе к лагерю, и также села на песок. Хельга раздевалась медленно, раздумывая. Вроде и купаться охота, и разоблачаться полностью не было желания. Но, закатив снизу штаны, Хельга вошла в воду.
      Да, та вода была очень тёплая, едва не горячая. Прохлады она не дарила, но так хотелось смыть с себя липкий пот, пыль неисчислимого количества дорог… Хельга повернулась, вышла на берег, быстро сняла штаны, что-то ещё, я особо не приглядывался, осталась в одной рубашке, что была достаточно длинной, но до колен, конечно же, не доставала. Она вошла в воду и, не оглядываясь – пошла. Глубина была небольшой, потому шагала она быстро. И лишь когда вода стала доставать до колен, она остановилась – залив действительно был неглубок – так идти можно было очень долго, но стоило ли оно того? Тем более что всюду стали попадаться заросли какой-то водной травы. Её колышущиеся, широкие листья, казались полупрозрачными – сквозь листья слабо-зелёного цвета проникали косые лучи вечернего солнца, теряясь в пятнах зелени. Стебельки травы не были нежными, но и не резали ног, ощущения, однако, приятными не были. Тут же были и ещё какие-то растения, словно тонкие полоски. Со дна поднималась грязь. Хельга оглянулась – купаться здесь? Несмело она присела в воду, затем как бы легла на воду. Вообще, плавать она немного умела, но уверенности в воде – не ощущала. Поэтому она перевернулась на спину и правой рукой придерживалась за топкий грунт. Она хотела немного полежать в таком положении, но прошло только несколько мгновений, как кто-то несильно, но настойчиво укусил её, ещё раз – Хельга поменяла положение и теперь рассматривала это нечто. Какие-то маленькие существа суетились у её ног, рук, тела, едва покусывая. Вроде и не больно, но отрешиться, подумать, просто спокойно полежать – нельзя. С досадой Хельга встала и, омыв себя, тронулась к отмели. За ней, со дна, поднимался шлейф грязи. Хельга вышла на берег и попыталась прилечь на мелкие ракушки. Вначале это ей удалось, она раскинула руки и устремила взгляд вверх. Лазоревое небо было удивительным. Но что-то отвлекало Хельгу. То тут, то там, в руке, ноге, бедре, спине, пятке возникала едва уловимая боль, даже не боль, а беспокойство от острых краёв попадавшихся разбитых раковин. Хельга старалась переменить положение тела, но вновь и вновь возникали неприятные ощущения.
      Потеряв терпение, она передвинулась ближе к воде, где раковины были помельче, измолоченные прибоем. Но здесь беспокоить стала навязчивая прохлада от мокрого песка. Вначале было приятно, но совсем скоро Хельга почувствовала себя неуютно. С досадой она села и стукнула кулаком по песку.
      …У лагеря её встретил Пуницу. Лукаво, насмешливо он разглядывал, казалось, разгневанную и возмущённую Хельгу:
      – Прости, Хельга, что так получилось. А здесь ещё и комары. Но когда нет ничего больше – и это хорошо и приятно. Не печалься, завтра мы будем у моря – там тебе точно понравится!
      – Думаешь?
      – Уверен!
      …К вечеру следующего дня, преодолевая заросли высоких трав, среди которых встречались и колючие, степняки постепенно приближались к морю. На пути попались несколько углублений, наполненных водой и какой-то грязной тиной. Лошадь Хельги осторожно провели по воде, но она видела, что люди проваливались едва не по пояс. Деревьев почти не было, но Пуницу, протянув лагерь вдоль берега залива – нашёл несколько. Здесь и остановились. Хельга недоумённо огляделась. Один из воинов махнул рукой в ту сторону, откуда раздавался мерный гул:
      – Море там.
      Хельга нашла Пуницу и попросила отпустить её к морю, тем более что оно было совсем рядом.
      – Неймется?
      Хельга смущённо кивнула. Было как-то не по себе от этого детского ребячества. Была и робость. Но был и интерес. Сколько она жила – никогда не видела моря! Удивительно наверно, сколько воды могло быть одновременно в одном водоёме? Хотя, что это за водоём – без конца и края? И вода в нём, говорят, солёная. Интересно, рыба там тоже плавает солёная? И что, эту воду совсем нельзя пить? Что ещё… Хельга узнает на месте.
      Пуницу отдал нужные распоряжение об устройстве лагеря, подозвал двоих степняков, ещё приказал проверить оружие, и все четверо двинулись сквозь заросли, время от времени вступая в лужи, края которых терялись в зарослях тростника.
      Шли они непродолжительное время, под ногами появился песок, редкие заросли разнообразных трав не покрывали ту песчаную почву, даже не разогретую, а раскалённую дневным солнцем. Грохот волн нарастал, и спустя какое-то время Хельга увидела лазоревую воду до самого горизонта. Она вначале удивлённо оглянулась на спутников, затем, жадно ловя взглядом казалось бы, хаотичные движения волн, быстро двинулась к воде.
      Когда она вышла на берег, то замерла. Её спутники, обременённые дневными обязанностями, устало брели позади и ещё не вышли на берег. Хельга стояла практически одна на берегу. Такого сочетания красок она ещё не видела. Волны на море были не малы, но вода не казалась грязной. Каждая волна, истончаясь в пике своего бега, была украшена белым венцом пены. Поразительно прозрачный воздух, казался чистым и на ощупь. Небо – голубое, с редкими белыми перьями. Песок в полосе прибоя, лишь во мгновения касания с волнами темнеет, а вообще – был очень светел, хотя и не бел. Чуть поодаль узкой, но длиной лентой тянулась полоска ракушек, выброшенных прибоем. Однако когда Хельга только подходила к морю, она отметила полосу более крупных раковин метрах в десяти от берега – значит, волны здесь бывают и побольше, чем ныне. Ничего удивительного! Не всегда наши дни бывают так приветливы, как сегодняшний.
      Хельга задумчиво сняла сапожки, закатала штанины и, оглянувшись на Пуницу, повела головой в сторону моря. Тот согласно кивнул. Хельга встала в полосе прибоя. Волны, то едва касались её стоп, то окатывали лазоревой водой по самые щиколотки, в нескольких местах намочив её штаны. Вода была приятна. Так захотелось смыть дневную пыль. Да и вообще – пыль прошлого.
      То море – как рубеж.
      Сзади подошёл молодой степняк:
      – Хочешь, хозяйка Хельга – можешь искупаться.
      – Но как?
      – Берег в твоём распоряжении. Хочешь?
      Хельга кивнула.
      Пуницу кликнул одного, другого воинов и приказал им разойтись в разные стороны по берегу, но вернуться при малейшей опасности и ни в коей мере не терять бдительности. В общем – обычное напутствие для дозорного.
      – Я отойду вот туда, ближе к той коряге и в твою сторону, госпожа, обещаю не смотреть, – Пуницу улыбнулся. – Но хотя бы плавать ты умеешь? Если что, кричи, я хоть каждый день готов спасать таких красавиц как ты!
      Хельга на него посмотрела, но кроме доброжелательности и едва уловимой насмешки, ничего обидного на его лице не отражалось.
      Она кивнула. Когда все разошлись, она сняла всю одежду, похожую на мужскую, но – стилизованную под женскую и подогнанную под её фигуру – так было удобней путешествовать. Платья одевала только изредка, когда становились на отдых на день-два. Сейчас она осталась лишь в своей короткой рубашке.
      Понемногу начала входить в воду. С непривычки и после многих жарких, изнуряющих дней путешествия, Хельге вода показалась холодной. Но постепенно, накатывающие волны убеждали Хельгу в обратном. Они ласковы и теплы – нужно выдержать лишь первое-второе холодные прикосновения! Так Хельга продвигалась, маленькими шажочками всё дальше и дальше. Когда она вошла едва выше пояса, у неё проснулся азарт: волны не были сильными, но и маленькими их не назовёшь. Когда Хельга стояла к ним лицом – они расшибались об неё и, казалось, повалят и утопят. Но вот Хельга повернулась к ним боком. Волны теперь удивленно проскакивали мимо, как бы делая вид, что ничего не произошло и эта чужестранка их нисколько не тревожит. Хельга улыбнулась, и смело двинулась дальше. Дно было пологим, и она прошла достаточно далеко, пока вода не поднялась ей по шею. Каждая последующая волна могла теперь уж точно утопить Хельгу. Где-то внутри неё, даже я то почувствовал, появился страх и паника. Она в первый раз так глубоко! Она решила, при каждой очередной волне, возвращаясь к берегу – едва отталкиваться от дна ногами и как бы вспрыгивать над водой – тогда волны не захлестнут её. Получилось, снова и снова! Страх исчез, вновь проснулся азарт.
      Хельга обернулась – Пуницу не сидел, а стоял на берегу, встревожено наблюдая за ней. Заметив, что она на него смотрит, он призывно замахал рукой. Он стоял намного правее, чем вначале – значит, волны постепенно сносили её. Тогда Хельга тронулась назад. Это было не так приятно, как идти вперёд – волны то и дело подзатыльниками прогоняли её. Когда вода стала доходить только до груди – Хельга повернулась и постаралась плыть, но движения были корявыми, неумелы, несколько раз она глотала воду. Но поскольку ноги доставали до дна – паники не было, только досада. Хельга вышла из воды и, пройдя метров восемь – упала на горячий песок, перевернулась, раз, ещё раз, начала засыпать ноги, живот песком. Краем глаза она заметила, как Пуницу успокоено присел и отвернулся.
      Было удивительно хорошо лежать на разгорячённом песке, вдыхать свежий воздух и видеть перед собой кромку горизонта из закатного неба и того диковинного моря. Но через какое-то время Хельге показалось, что она что-то теряет. Иметь что-то сейчас – не полное счастье. Никогда Хельга не видела моря и сейчас она была довольна, но хотелось сделать что-то, что навсегда останется ярким эпизодом этого дня. Что… Она вскочила и опрометью бросилась к морю. Теперь она не заходила медленно, нет, она стремительно впрыгнула в очередную волну. Эта и следующая – испуганно заметались, но приняли Хельгу в свои объятья. Здесь Хельга стала своей.
      …Пуницу некоторое время смотрел на неё, затем хмыкнув, зачарованно повертел головой и, отвернувшись, откинулся на горячий песок – сам выкупаться он ещё успеет, когда уложит спать в охраняемом лагере то дикое и непонятное сокровище, что приобрёл шаман Алнум в далёкой крепости.
      …Он выберет для себя предполуночные часы, когда всё будет по-другому – и вода, и небо, и песок.
                63
      Ещё несколько дней большой отряд медленно двигался вдоль тех заливов, повинуясь извилистой линии их берега. И Хельга привыкала к их солёности, горячей воде, мелким кусачим козявкам и прозрачным растениям в ней. Время от времени отряд выходил к морю, и Хельга вновь и вновь радовалась ему, как старому другу. Спустя три дня они повернули на северо-запад. Пуницу, просил совет воинов, десятников и нескольких сотников, всё же, постепенно сдвигаться в ту сторону, куда подался в погоню Алнум – уж очень давно от шамана не было вестей. Такого приказа не было. Когда же найдут степняка-хозяина – вернуться в противоположную сторону – на юго-восток – к родовому стану шамана. На том и порешили.
                64
      В ту же ночь, случилось нечто, чего я лично – не мог пока понять.
      Ночью, когда стояла кромешная темень, костры дозорных – почти погасли, а луны не было, приснился Хельге очень страшный сон. Ей снилось, что она в темноте, ищет выход, но натыкается на удары многочисленных мечей. Пытается отбиваться – но всё тщетно. Ещё… еще! Лишь слабые тени. Много, много ударов. Сама она не падает, но каждый взмах меча – попадает в цель и каждый удар – ужасной болью пронзает тело.
      Не раз, в последнее время ей снилось подобное. Но тогда оно не было так реалистично, угрожающе. Хельга долго не могла вырваться из этого сна, и только её пронзительный крик смог разрушить крепкие путы сна. Сильно дрожа, Хельга села, но всё ещё не могла сбросить ту боль, что сопровождала сон. Казалось, раненные во сне предплечье, плечо, …слева у сердца, несколько ран на пояснице, нога – всё разрывало от невыносимой боли. В ужасе Хельга ощупывала себя.
      Что это было – предвестник новых горестей? Вещий сон? Или лишь отображение того невнятного состояния ожидания, в котором ныне пребывала Хельга?
      Я смутно чувствовал, что без вмешательства кого-то – здесь не обошлось. Состояние Хельги я знал, и знал также, что в таких снах оно не могло выражаться. Тогда что? Кто вмешался?
      На крик Хельги полог несмело приоткрыла Каллиха. Но та лишь покачала головой:
      – Нет…, нет, ничего. Страшный сон…
      – Позвать кого, может, вы расскажете…?
      – Нет, нет, что ты! Рассказывать не буду! Нет!
      Ох уж эти предубеждения! Да, Хельга, впрочем, как и многие люди, заблуждалась, думая, что если расскажешь сон до полудня – то он сбудется! Смешно…
      Кое-как, под утро, Хельга забылась тяжёлым сном. Когда проснулась – всё тело так же болело. С трудом она поднялась, никому ничего не говоря. Но, мучимая беспрестанной болью, уже к обеду – слегла. Я сидел рядом, хмурился. Происходило что-то, чего я не ведал. Я не мог этого пояснить. Что-то, чего я не знал, заставляло сильно страдать Хельгу. Я чувствовал ту боль.
      После обеда, растирая запястье, Хельга обнаружила кровоподтек, как от сильного, точечного удара тупым предметом. Болело именно это место. Осмотрев предплечье и бок у поясницы, у сердца – она с удивлением обнаружила такие же ушибы. Конечно, её удивлению, а затем и раздражению не было предела.
      Хельга вызвала Пуницу:
      – Кто охранял мой шатёр вчера вечером и всю ночь?
      – Я. Я охранял и сменился только ближе к утру. Слышал, как ты кричала, но рабыня сказала, что ничего страшного не случилось – дурной сон.
      – Скажи, Пуницу, кто входил ко мне? Я клянусь, что ничего не скажу хозяину Алнуму. Позволь мне разобраться самой.
      – Никто не входил, госпожа!
      – Ты лжёшь!
      – Моя госпожа, Хельга, после того побега… Того случая, я стараюсь не спускать с твоего шатра глаз. Я клянусь тебе, что вчера, после того как ты удалилась к себе, в этот шатёр никто не входил!
      – Не входил? Тогда что это такое, почему у меня по всему телу ушибы? Я не имею привычки колоть себя тупым мечом!
      – Хельга… Какие ушибы?
      Хельга показала запястье:
      – Такие же – ещё в нескольких местах!
      – Моя госпожа… Могу ли я, недостойный… увидеть ещё хоть один? Где такие ушибы у тебя?
      Хельга молчаливо приподняла платье, показывая едва ниже колена такой же багровый след:
      – Остальные на плечах, поясе, спине! Говори, кто здесь был, иначе я и твоего хозяина не дождусь!
      – Алнум… Госпожа, скажи…, – голос Пуницу был обеспокоен, – прости, если вопрос будет тебе неприятен, или покажется глупым… Скажи, давал ли Алнум тебе какую-либо еду из своих рук? Не из блюда предлагая…, а именно своими руками, минуя твои. Что-то сладкое, или солёное?
      – Нет! Вопрос действительно глупый!
      – Не гневайся, Хельга, припомни…
      – Нет же, здесь я всё ела сама!
      – Здесь… А когда-либо…?
      Хельга задумалась. Мне самому было интересно разрешение той загадки, и я едва щёлкнул у виска Хельги пальцами.
      – Вспомни Хельга, то должно было быть с привкусом крови.
      – Крови… Возможно, и было. – Хельга задумчиво подбирала слова, словно перебирая пальчиками едва заметные, тонкие нити воспоминаний. – Да, в крепости, когда меня ранили, незнакомец, а это, – Хельга усмехнулась, – оказалось, был Алнум, он дал мне совсем небольшой кусочек чего-то сладкого, с мёдом. Я помню…, помню привкус крови тогда. Но я не обратила на него внимания, подумала, что это от моей разбитой тогда губы… Что это значит? Какое то имело отношение?
      – Моя госпожа, Алнум – великий шаман. Он повязал вас обоих своей кровью. Думаю, ты чувствуешь его боль. – Пуницу удивлённо ударил себя по коленям и захохотал, что показалось Хельге неуместным в данной ситуации.
      – Прости Хельга… Да, я слышал о таком, слышал, что он может! Но никогда ничего подобного не видел. Да, наш Алнум – великий шаман. …И не каждому он доверит свою кровь по особому заговору.
      Да, признаться, я тоже не видел ранее чего-либо подобного. Видно, сколько не живи, всё равно не познаешь всего, что происходит в мире людей! Как здесь будешь хранить Подопечных, если вот так…
      – Что же мне теперь делать?
      Молодой степняк сразу стал серьёзным:
      – Поспеши, Хельга. Не думаю, чтобы Алнум мучил тебя, если бы у него всё было хорошо, если он решился причинить тебе, госпожа, такую боль. Ему нужна помощь.
      – Что от меня требуется?
      – Я соберу совет воинов, предъяви, то, что показала мне…
      – И взрослые, степенные мужи поверят мне? Поверят вот этим ушибам?
      – Поверят. – Серьёзно сказал Пуницу.
      Несколько мгновений Хельга изучающее смотрела на него, затем резко встала и вышла. А что она теряла? Совет самых опытных воинов собрался достаточно быстро. Удивлению Хельги не было предела, когда в короткий срок, выслушав всё, что рассказала Хельга о своём сне и, рассмотрев её запястье, совет постановил выслать отряд в две сотни человек на северо-запад. Почему северо-запад? И здесь я удивился.
      Совет степняков, что в отсутствие Алнума решал что, куда и зачем, послав за рубашкой Алнума, просил Хельгу подержать её, а затем – сказать то единственное, что придет ей в голову.
      Почему же в её мыслях настойчиво билось только одно – «северо-запад»?
      Отряд выступил правее от их нынешнего движения, сторону, и вскоре скрылся в сумерках. Ещё некоторое время был слышен топот лошадей, а затем и он умолк. А тревога Хельги осталась. В полном смятении она ложилась спать.
                65
      …Спустя два дня, с северо-востока раздался нестройный топот множества лошадей. Дозорные встревожились, но издалека послышался знакомый перелив рожка, и теперь настороженность сменилась нетерпением: возвращался отряд, что был послан на помощь хозяину Алнуму.
      Какие новости привезут люди?
      Когда отряд показался, а двигался он достаточно медленно, среди множества степняков можно было разглядеть обоз с раненными и несколькими крытыми повозками. Что там было – нетрудно догадаться. То, что стоило стольких жизней!
      Для Хельги все эти – загорелые, обветренные лица, с едва миндалевидными глазами, были, наверно, очень похожими. Она ни на ком не остановила надолго взгляда. Искала глазами только одного человека. Я чувствовал её тревогу – узнает ли? Хотя его черты, думаю, всё же глубоко врезались в её память.
      Да. Узнала. Он не был среди первых, но она разглядела. Она ощутила внутренний толчок, когда встретилась взглядом с его горящими глазами на, перекошенным от боли, лице. Едва-едва он улыбнулся. Было сразу заметно, как тяжело было держаться Алнуму верхом. Из последних сил он правой рукой удерживал повод уже хрипящего коня. Левую – прижимал к груди, словно бы зажимал рану на груди. Спешно, продираясь сквозь толпу прибывавших конников-степняков, к нему бежали воины. Они буквально подхватили хозяина, когда он, спешиваясь, почти упал, и понесли в его шатёр. Хельга пошла вслед.
      Ей никто ничего не сказал, но она с удивлением замечала благожелательные, едва ли не благоговейные взгляды, люди перешептывались и показывали на неё пальцами, а замечая её взгляд – почтительно кланялись, как будто вновь познали всё её величие. Из-за всего, что случилось, из-за того, что она смогла почувствовать Алнума, а о том знали уже все, её также считали уже едва ли не колдуньей!
      Думаю, они были удивлены тем, как Хельга чувствовала их господина. Как позже оказалось, отряду с трудом удалось обнаружить на необъятных просторах Равнины, в объятиях Великой Степи, в одном из многочисленных оврагов – небольшой, практически полностью разгромленный отряд Алнума. Из последних сил те отбивались, захлебываясь в неистовых атаках лагоданов.
      …Хельга неслышно вошла в шатёр и встала в стороне от мятущегося клубка, однако, вскоре люди, от настойчивых хрипов хозяина, расступились. Хельга увидела Алнума, что едва приподнимаясь на ложе, протягивал дрожащую руку в её сторону и теперь едва слышно шептал:
      – Хельга… Хельга… Все прочь. Сейчас – только она…, только Хельга. – Часть присутствующих поспешили уйти. Остались лишь некоторые воины, что стояли подле Алнума, несколько рабов, что держали всё необходимое для перевязывания ран и один из лекарей, что врачевал воинов.
      Стараясь не смотреть в глаза присутствующим, Хельга подошла к Алнуму, но он неожиданно резко отдёрнул руку:
      Его лицо очень исхудало, глаза ввалились и были обведены тёмными кругами, на лбу выступила испарина, а пересохшие губы в неистовстве шептали:
      – Нет.., не подходи, нет… Ты прости меня…, меня… за боль. Прости и не обессудь… Милая… Милая.
      Неожиданно резко он что-то крикнул, Хельга не разобрав, отшатнулась. Мгновенно подбежал один из воинов с небольшим медным кувшинчиком, что был плотно закрыт.
      – Внимай, внимай… милая. Прости меня за боль… Прошу, смочи водой из этого кувшина своё чело, глаза, запястья, ладони рук, стопы ног и раны. Раны… Прошу сделай… Иди… Иди! – Последнее он почти выкрикнул. И непонятно было, откуда вырвался этот крик, так немощно было его тело.
      Хельга попятилась, но кувшинчик взяла. Она вышла и несколько мгновений колебалась. Что там? Что ей это принесёт? Но её раздумья прервала одна рабыня:
      – Пошли, пошли, хозяйка, не волнуй его. Умерь его боль! Сделай, как сказал великий Алнум.
      Хельга со страхом смотрела на рабыню, но всё же пошла за ней. Они вошли в небольшой шатёр, стоявший подле, и служанка зашипела на тех немногочисленных рабов, что был тут. Все они молниеносно выбежали. Она спешно начала расстёгивать рубаху Хельги:
      – … Ты сама, хозяйка, я не могу касаться того, что здесь. – Она протянула кувшинчик Хельге. Та его открыла и едва потянула носом. Ничего. Вылила немного на ладонь: казалось, то была обыкновенная вода, но всё же… какой тонкий, едва уловимый, терпкий запах был у неё!
      – Хозяйка, сделай, как просил великий Алнум!
      Хельга умыла лицо, села, провела мокрой ладонью по стопам ног, скинула рубашку и, набрав ещё воды, протёрла там, где были кровавые синяки. Вопросительно посмотрела на рабыню. Та одобрительно кивнула.
      …Ещё когда Хельга выходила из шатра Алнума, она столкнулась с несколькими степняками, что волокли с собой кого-то. «Вроде знакомое лицо», только и подумалось Хельге. Она не могла видеть, то, что произошло после, но вкратце, через некоторое время узнала.
      В нескольких словах.
      К лежащему Алнуму подвели того упирающегося человека.
      – Ты, гадина, не надеялся больше увидеть меня? …Никто не прощает предателей. Ты, Сторокс Хромоног, меня убил, тебе и возвращать меня к жизни. Подведите его ближе... Всем выйти. – Он почти задыхался. – Да, остаться только двоим. Держите его, держите, что есть силы. Он, гадина, – Алнум недобро усмехнулся, – очень хочет жить.
      – Ближе, Хромоног, ближе… Ты ведь знал, что меня нельзя убить. Знал… – Алнум, внезапно громко и дико рассмеялся. Его правая рука потянулась к горлу Сторокса, а левая рука, дрожа, легла на то место, где билось сердце. Два сильных воина едва удерживали бьющееся в конвульсиях тело Сторокса, но вид всего происходящего был настолько ужасен, что они, не сговариваясь, отвернулись. И только когда тело предателя немного обмякло, повернули головы.
      …Ещё несколько мгновений Алнум твёрдой рукой удерживал тело, которое недавно было полнокровным и полным сил. Ныне же Сторокс едва держался на ногах, ослабевшие руки плетями свисали вдоль тела, только беспокойные пальцы рук ловили что-то. Он что-то пытался промолвить, но его язык заплетался, губы дрожали, глаза горели безумным огнём. Тело потрясали судороги. Волосы на голове, за те несколько мгновений, стали совсем седыми.
      Алнум оттолкнул почти безжизненное тело Сторокса и сказал, указывая на него:
      – Этого убрать, да подальше. К утру, псина начнёт вонять падалью. И… позовите мою жену Хельгу.
      Один из воинов уволок тело Сторокса. Второй – позвал Хельгу.
      Уже второй раз за этот вечер Хельга столкнулась с предателем Стороксом и то, что она увидела, контраст, который был более чем очевиден, ужаснул её. Оглядываясь и дрожа, она вошла в шатёр шамана Алнума, в свой шатёр. Что она ожидала увидеть? Бесчувственное, израненное тело Алнума, который, возможно не протянет и до утра?
      Поражённая, она замерла на пороге. Алнум, что лежал, приподнявшись на локте, поманил её. Хлопнул дважды в ладони и, когда вошла рабыня, гортанным, но бодрым и твёрдым голосом приказал достать какой-то ларец и дать его Хельге. Затем обратился к Хельге.
      Она так засмотрелась на Алнума, что не сразу поняла его просьбу. Он повторил её на родном для Хельги языке:
      – Открой его и выбери там, плетёные из красных нитей, браслеты. – Степняк сел, вполне ровно и уверенно, теперь пристально смотрел на Хельгу. Одновременно велел принести что-нибудь поесть.
      Задумчиво, поглядывая на Алнума, встревоженная Хельга перебирала то, что лежало в шкатулке. Она вынула удивительной, тонкой работы, из золотых и красных нитей, ожерелье с мельчайшими красными камнями и совсем маленьким стилизованным золотым колокольчиком. Он был так изумительно сделан, что, казалось, в любой момент моно было, если захотеть и потрясти – услышать его мелодичный изящный перелив. В шкатулке, также, лежали такой же работы, с колокольчиками, но вязью проще, широкие браслеты на запястья и щиколотки. Алнум, едва улыбаясь, остановил её движения:
      – Нет, милая, это ты наденешь тогда, когда будешь носить моего сына. Это особенные браслеты-обереги для женщин, ожидающих рождения ребёнка. Нет, останови свой выбор на тех, плетёных браслетах, да… что потоньше. Именно, эти, с красными камнями. Это ожерелье, с россыпью мелких камешков, надень на шею. Эти совсем тонкие, как тонкие косички, с одним камешком каждая – надень на запястья и щиколотки.
      Он оглядел принесенные подносы с едой и начал пробовать всего понемногу, но как-то по-особенному, словно вспоминая забытые запахи, вкус каждого яства. Поел он совсем немного, жестом пригласил Хельгу поесть, но она отказалась. Спустя короткое время он приказал всё убрать.
      Алнум протянул руку:
      – …Поди сюда и ляг около меня.
      Но Хельга, прежде, как в тумане, делая все, как приказывал Алнум – отшатнулась, и с ужасом посмотрела на его руку. Ещё на закате солнца та дрожала, пальцы, казалось, истончились, и на тот момент трепетали болью.
      А сейчас – то была рука сильного и уверенного человека. Цепкие пальцы, казалось, могли ныне легко переломить едва ли не копьё. И хотя лицо Пожирателя было бледно и казалось утомленным, на нём не было ни капли боли и былых страданий.
      Едва нагнув голову, Алнум смотрел на неё пристально, как бы изучая. Глаза его больше не пылали мукой, и оттого не казались ввалившимися, тёмные круги почти исчезли, всё лицо, ещё совсем недавно казавшееся исхудавшим, выглядело очень свежо. Искусанные губы – ныне подёрнулись искренней улыбкой. Морщины на лбу разгладились, и брови теперь не были сведены мучительной болью. Дышал он без натуги; и хотя движения степняка были медленны, но ничего не выказывало того, что у него были ужасные ранения.
      Я чувствовал, что Хельга боялась. Ей казалось, что от, приподнятого в ожидании, тела Пожирателя теперь веяло угрозой для неё. Почему она это чувствовала? Наверно не могла объяснить те преображения, что произошли с Алнумом. Теперь ни за что Хельга не сказала бы, что только некоторое время тому назад – этот человек умирал. Болезненная бледность была нынче едва заметна.
      – Хельга, я не буду тебя принуждать. Ты жена мне, а не рабыня. Но хоть сядь рядом, дай мне руку. От этого ведь ничего не произойдёт, верно? Или ты мне не веришь?
      Нехотя Хельга подошла и села около Алнума. Он бережно едва коснулся её пальцев и откинулся на подушки. Стало очень тихо. Казалось, Пожиратель – дремал, но Хельге уже было знакомо такое его состояние. Он мог в любую минуту… Что он и сделал в следующее мгновение:
      – Я знаю, о чём ты, милая, думаешь. Не стоит. Всё разрешится само собой. И не бойся меня, я скорее отниму себе правую руку, чем позволю тебе страдать.
      – …И всё же? О чём я думала?
      – Может лучше не нужно? Не пугайся раньше времени. Пройдёт время, и ты поймёшь меня. Примешь и таким.
      – Каким?
      Алнум повернул к ней голову, крепче сжал руку, некоторое время помолчал, затем серьезно произнес:
      – Ты боишься меня, потому что не понимаешь. Но тебя влечёт это. Ты не можешь бесцельно плыть по волнам жизни. Твоя деятельная натура находит тебе дело. …Тебе нужна в жизни цель. Если ты не видишь её, ты…
      – Неправда. И в крепости у меня не было цели, я жила, просто потому что жила.
      – Не перечь. Спор ради спора, а не ради истины – праздное дело. …Там ты спала. Ты жила для меня, а твою жизнь берёг я. …Я держал нить твоей жизни, я знал, с какими мыслями ты встаёшь, о чём думаешь, выходя на утреннее построение… Только на мгновения я упускал тебя из виду, и тогда могло случится всё что угодно… Я, например, не смог предвидеть, что тебя тогда сильно изобьют… – Алнум словно поперхнулся словом и резко замолчал.
      А степняк – самонадеян! Он берёг…
      Хельга задумалась, замолчала, подумала, но затем удивлённо повернулась к нему:
      – Значит ли это, что тех четверых… убили вы? Но как…?
      Алнум молчал, его глаза бегали, пальцы левой руки нервно сжали тонкую ткань покрывала на ложе.
      – Нет, Хельга, не о том мне хочется говорить. Уверен, что те – получили по заслугам. Я сейчас должен был просто сказать, что ты нуждаешься в том, чтоб познать меня. Тебе кажется, что все, что тебя интересует, ты уже узнала. И каждая наша встреча дарит тебе ощущение того, что ты пресыщена мной. Но когда меня нет, ты думаешь, вспоминаешь, где была права, что сказала не так. У тебя – ощущение пустоты и нехватки чего-то. Но ты никогда не признаешь, что не хватает тебе самого моего присутствия. Я нужен тебе уже для того, чтоб заполнить ту пустоту, что есть в тебе. И чем взрослее ты становишься, тем страшнее тебе оставаться с собой наедине. В тебе столько вопросов, что ты…
      – Хватит! Нет! Не нужно…
      Алнум пристально посмотрел на неё:
      – Будет так. Приляг рядом. Клянусь, что не обижу тебя. – Сказал он спокойно и удивительно безмятежно. Странно, Хельга с опаской, но повиновалась. Почему? Я был очень, очень удивлён. Сколько лишений она претерпела по его воле… И всё же она теперь сжалась, подогнув ноги, у него под боком. Он спокойно положил свою руку на её плечо и, повернув свою голову, поцеловал в волосы:
      – Я подарю тебе покой.
      Сколько прошло времени? Казалось, Хельга давно заснула, но вдруг сквозь сон спросила:
      – А зачем эти браслеты? Тоже – обряды степняков? И почему моя боль прошла от омовения простой водой?
      – Ты действительно хочешь знать? Поверь, это не то, что ты сейчас готова услышать. Нет.
      Хельга беспокойно шевельнулась, но Алнум крепче сжал её:
      – Хорошо… Я сейчас очень слаб… и телом и духом. И хотя мне сейчас намного лучше благодаря мерзкому Стороксу и я могу спокойно брать тебя за руку… Но я боюсь, что если усну, перестану контролировать мой голодный дух. А вода… Вода не простая, но всю твою боль, что я передал тебе – она действительно смыла. Той боли не будет более. Я не стану так больше рисковать твоим телом и твоим духом. Не позволю себе. …А эти красные камешки, нанизанные, с особыми заклинаниями на красные, заплетённые необычным способом, нити – защитят тебя, милая.
      Хельга приподнялась и посмотрела Алнума:
      – Защитят от вас… Стало быть, вы, всё же, способны причинить мне вред, несмотря на все ваши заверения?
      – Не я милая… Нет. Лишь то неистовое, что есть во мне. Ныне боль и слабость телесная мешают мне подавить его… И я боюсь, что во сне, когда я, возможно, перестану себя сдерживать, я могу ненароком… Но не бойся, я обучу тебя заклинаниям, что уберегут тебя в будущем.
      Хельга усмехнулась:
      – Значит наша предполагаемая совместная жизнь – борьба ваших сил и той защиты для меня, что будет мне дана вами? Значит, удел жены …великого шамана – это сон и бодрствование с кинжалом за пазухой? – Хельга села и сказала то со злостью. – Того ли вам нужно? Это ли моя судьба, уготованная вами из лучших побуждений и так называемой вашей любви?
      – Милая, я… не так прост, как другие. Я знаю немного больше, я мыслю немного шире, и … не беспокойся… тебя… это коснётся не сильно.
      – Что же? Что мой, так называемый, муж передаёт мне свою боль, что читает по моим ладоням мои самые затаённые мысли, что знает наперёд все мои мысли? Что коснётся меня не сильно?
      Алнум молчал, а потом тихо, с едва уловимой угрозой сказал:
      – Хельга, я не «так называемый муж». Я не хочу, и не буду брать тебя силой, но это – ничего не означает… В тебе есть какой-то камень, но я и это преодолею. Добровольно, ты скажешь мне, что любишь. – Затем он ещё понизил голос и теперь уже с нескрываемой угрозой прохрипел: – Или ты хочешь по-другому?
      Хельга непроизвольно попыталась отстраниться. Но руку вырвать из пальцев Алнума – не смогла. По её взгляду было видно, что она очень испуганна. Перед глазами у неё на мгновение встал образ поникшего Сторокса.
      Степняк шумно вдохнул несколько раз, крепко сжал губы, видимо, пытаясь подавить в себе что-то очень грозное, но уже через несколько мгновений, справившись с собой, лихорадочно рассмеялся:
      – Большинство людей – особенны по-своему. Муж и жена должны дополнять друг друга. Глупому мужчине – подбирают умную жену, слабой деве – чаще всего в мужья выпадает сильный, умелый воин. А иногда люди вместе – просто потому, что никто другой не может их дополнить. У тебя был муж, но разве была ты с ним счастлива? У меня было много женщин, но ни одну я не назвал женой. Нити судьбы привязали меня к тебе, а тебя – привели ко мне. Так тому и быть. А уж короткой или длинной будет наша жизнь – не наше дело. Наш удел – сделать так, чтоб наш союз состоялся…
      Совсем тихо, стараясь не глядеть в глаза Алнуму, Хельга спросила:
      – Значит ли это, что если бы я приложила усилия, то – смогла бы быть счастливой с первым мужем?
      – Нет. На какое-то мгновение судьбе было угодно соединить вас, чтоб на всю жизнь оставить его – несчастным в своей глупости, а тебя – научить кое-чему, вынудить ценить то, призрак чего у тебя был в руках…
      – Вы самоуверенны.
      – Возможно. Но… положа руку на сердце, ты не сможешь упрекнуть меня в том выборе, что сделало моё сердце, ещё там, в долине Вожалой. Да и твоё, знаю, не промолчало. Хоть ты и не признаешь… Спи. Завтра будет новый день, и он будет лучше предыдущего.
                66
      Меня всегда интересовало, какой же должна быть Судьба. Сколько себя помню, не только в прошлом, но и среди моих последующих Подопечных попадались такие, которые, порой, думали, что события всегда повторяются, что течение времени – всего лишь кольца в цепочке Вечности. А вот ещё – все события – это спираль, они могут быть сходны через определённый период времени… Смешно. А куда движение той спирали? Вверх? Вниз? Но, всё же, ведь жизнь – это не линия и не точка?
      Некоторые тешат себя, считая, что выбирая то или иное направление в потоке времени, человек способен корректировать свою судьбу; ещё, помню, была так называемая теория сознания – кажется, только сознание владеет ситуацией. Дескать, всецело обработав определённые события, сознание тут же выдаёт готовое решение?
      Была ещё занятная мысль о том, что только человек способен творить своё будущее. Дескать, как скажет – так и будет. В противоположность – от людей ничего не зависит – и пытаться не стоит. И прочее.
      Отголоски этих мыслей я периодически воспроизводил в голове у своей Подопечной. Её мысли – отразились, или как там (?), в мыслях Алнума, искажались? и их диспут, однажды вечером, оказался чуден.
      Пожиратель вернулся в стан только к вечеру, был уставший и сам не пошёл смотреть состояние дел – к нему только зашли несколько человек, отчитаться. Он приказал подать ужин, рукой, устало, пригласил Хельгу. Она присела и тоже начала есть, но исподволь, изредка, поглядывала на Алнума.
      Он молчал, Хельга тоже не выказывала желания начинать разговор первой. Постепенно она начала думать о своем – всё это время тоска не покидала её. Вроде и жалеть было не о чём, она, не имея ничего – ничего не потеряла. И, кажется, желать ей особо было нечего. Но здесь всё было чужое, все эти степняцкие лица, обычаи, уклад – она тяготилась. Все её чувства не выплёскивались – кому они были нужны, да и представления обычно устраивают для кого-то… А был ли здесь кто-то, кому это интересно? Да и что бы то поменяло? Нет. Но у Хельги была постоянная тоска, – какой выход? Что делать? Когда это закончится? Почему так случилось? Почему с ней? Но так случается со многими – было до неё, будет после: набеги, степняки, крепости, обороны, кровь, пленные. Это – без сомнений – круг. Один и для всех.
      Хельга не заметила, что давно уронила кусочек хлеба на колени, что её взгляд застыл, и как будто не здесь она, проживая свои видения наяву. Степняк, опираясь на локоть с удивлением и любопытством – рассматривал её лицо, чуть улыбаясь уголками губ, его глаза были лукавы. Хельга, двинулась, перевела взгляд и буквально запнулась о пытливый взгляд Пожирателя. Её глаза забегали, она потупила взор, щёки покраснели – забыла, где находиться и нужно всегда быть начеку!
      Она справилась с собой, но была зла, что вот так открылась. Теперь – он будет насмехаться, и…
– Ты меня разгадала. Тогда промолчу, – степняк улыбнулся шире и налил себе в чашу воды, отпил.
      Но и это раздражало Хельгу, она была готова спорить:
      – Я не права?
      Степняк осмотрел на неё, стал серьезнее, сел и подвернул ноги под себя, распрямил плечи и взглянул на Хельгу:
      – Ты меня удивляешь уже тем, что думаешь о том. А, права ты, или не права – я не буду судить.
      – Отчего же? Ведь вы – великий провидец и судья!
      – Не осуждай меня Хельга. То, чего ты коснулась – пока за гранями твоего понимания.
      Хельга осеклась, нагнула голову и замолчала. Но Пожиратель тронул её руку:
      – Всё относительно. Я не враг тебе, я не хотел причинить тебе боль. Но ты оцениваешь это именно так. Мне же кажется, что я могу дать тебе больше того, что ты имела ранее. И при этом – извлечь выгоду для себя. С позиций моего народа – ты …, возможно, они не понимают меня, моих стремлений. А по моему убеждению, ты – желанная для меня. И я не мыслю, чтоб моя судьба была ныне не рядом с тобой. Заметь, тебе кажется, что ты – рядом со мной. Мне же кажется, что я не существую вдали от тебя. Мне кажется – что это я – рядом с тобой. Но какая разница? …И то, что произошло с нами… А если тебе не угодно это слово – то с тобой и с чужим тебе степняком – Пожирателем, можешь называть это как угодно – судьба, рок, предназначение, или случайность, ошибка… Но я видел тебя в своих снах, я чувствовал тебя, ждал. Вначале – я не знал, чего ожидаю, но был уверен, что обязательно узнаю, если увижу. И я увидел тебя у Вожалой. Это не ошибка, возможно – предопределение, ибо ты – часть моей судьбы, мать моих сыновей, ты – та, что даст мне силы и определит мой путь. А я – то, что сбережёт тебя и позволит познать этот мир…
      Хельга в ужасе вскочила и метнулась к выходу:
      – Вы безумны, вы больны…
      Пожиратель смотрел на неё с сожалением:
      – Да, Хельга, болен. Пусть так. – Он склонил голову.
      Как же так? Хельга была готова драться, а противостояния нет. Если нет отпора, значить, и причины нет? Но может ли она быть права? Нет. Она была готова признать свою неправоту, но ей нужна была уверенность. Хельга готова была верить делам, но не словам. А дел… она пока видела мало, хотя, разве расходились ранее слова шамана Алнума с его делами? Хельга повернулась:
      – У меня есть выбор? Хоть малая его толика?
      Пожиратель чуть поднял голову. Если бы его взгляд был заискивающий, или, насмешливый, слова слащавы, или, наоборот, покровительственны, Хельга бы наверняка вспылила, но степняк был спокоен, он смотрел из подо лба. Его взгляд не казался злым.
      – Нет.
      – Но я не хочу.
      – Я понимаю.
      – Но…
      – По-иному не будет, Хельга.
      И Хельга вспылила:
      – Предопределение? Такого не бывало и не будет! Моя жизнь – никем не рассчитана, мной никто не руководит…
      – Остановись, – степняк высоко поднял голову, взгляд его был уставший, – Хельга, та сама в то не веришь.
      – Вы и это прочли в моей голове? Шаман! – произнесла она насмешливо.
      Губы Алнума также искривились в усмешке:
      – Нет, Хельга, в споре ты использовала двойное отрицание. Ты … Я прошу тебя покориться, я прошу тебя довериться … мне.
      Хельга также насмешливо оскалилась:
      – Довериться вам? Это значить покориться тому, что предназначено? Нет! Нет. Нет…, – она обречённо огляделась. – Предопределение… Но почему? А как же…? …Как же человеческие терзания, непредвиденные радости? Или они – тоже определены кем-то, за много веков до нашего рождения? Не может того быть.
      Степняк задумчиво улыбнулся:
      – Возможно и так. Не может быть безупречной вышивки, узелок всё равно проявится.
      – Вы со мной согласны?
      – А почему нет?
      – Но ведь вы…
      – Я не отличаюсь от тебя по духу, мы очень близки, как ты не пытаешься это отрицать. Просто… считай, что мы оба умеем плавать, но я …знаю глубину, а ты нет.
      Теперь усмехнулась Хельга:
      – …Пускай. Пусть так. Как я понимаю – от меня мало что зависит. Я пока приму то. Но как воспринимает действительность тот, кто, так же как и я – умеет плавать?
      – Разве я должен обязательно что-то понимать? Я хочу просто жить. Поехать по делам и …вновь вернуться. Вернуться, и увидеть твой стан, твои глаза, твой недоверчивый взгляд. Я много видел, много знаю, но радуют меня такие…, казалось бы, мелочи. Они мне дороги, очень дороги. Я бесконечно хочу жить этими мгновениями, теми краткими ночами, что ты спишь. Я живу, пока дышу одним с тобой воздухом. Я существую, только когда твой взор обращён на меня. И пусть он пока только леденит мою суть. Я хочу этого.
      Пожиратель поднялся, выпрямился, и, казалось, что стало мало места:
      – Я хочу этого. И так будет.
      Хельга попятилась и вышла.
                67
      Всё происходило уже в главном стане степняка Алнума, Пожирателя и шамана. Они добрались туда, наконец, спустя пять дней.
      Большой, обвалованный стан стоял на довольно высоком берегу, в излучине небольшой, степенной речки. С запада – примыкал высокий глиняный обрыв, в котором поселились стрижи, на север – далеко за пределами стана был определён погост. В отдалении, к востоку, на пологих склонах и в нескольких балках, разместились многочисленные стада быков, табуны лошадей. К слову сказать, многие стада размещались также и в остальных станах степняка-шамана. На видном месте – стоял богатый шатёр самого шамана, рядом – располагались шатры приближенных, небольшие – для близких воинов, а на юг – тянулись шатры простых ратников и их семей. К северу, меж погостом и станом – располагались, Хельгу тогда это удивило, глинобитные постройки ремесленников.
      Но, делать особо было нечего, всё равно нужно было как-то сосуществовать со степняками, смирять себя и жить рядом с Пожирателем.
                68
      – У вас так много друзей…
      – Нет, Хельга, друзей у меня нет.
      – Но как же? К вам приезжает много людей. Среди них есть и такие, которых вы, вероятно, не раз называли друзьями…
      – Нет, Хельга, у меня много знакомых, много тех, кому помогаю, много врагов, но другом – мало кого могу назвать.
      – Однако могу ли я предположить тогда, что вы настолько плохой человек, что даже не нажили себе друзей? – Насмешливо произнесла Хельга.
      – А у тебя, Хельга, есть друзья?
      Она опешила, но быстро нашлась:
      – Есть!
      – А кого ты называешь другом?
      – …Ну…, того, кто всегда помогал, того, кто не предал…
      – Назови хоть кого-то.
      – Ружасо…
      – И только? Ну, Ружасо ты знала совсем недолго.
      – Но ведь время – не главное… Пусть он хоть сколько был моим другом… Но был.
      – Возможно, … Что ж, тебе повезло. А я предпочитаю быть осторожней. Могу ли я друзьями называть тех, кому помогаю? Нет. Я делаю это только потому, что считаю это нужным на тот момент. Но если у меня будет неприятность и я не смогу помочь – человек обиженным уйдёт. Разве буду я называться после этого другом? Разве останется он мне другом? Друг должен понять и простить. Быть рядом, когда он нужен. Но время…, время отсекает всех ненужных или несбывшихся…
      Хельга пренебрежительно насмехалась:
      – Какое-то у вас потребительское отношение к друзьям и дружбе. Разве нам в этой жизни кто-то что-то должен? Сам. Все сам. Ориентируйся на других, но делай сам!
      – …Хельга, если дружба заканчивается, значит, и не было никакой дружбы.
      – Если так рассуждать …, то… разве наша жизнь – это жизнь? Закончилась – значит, и не было?
      Алнум добродушно улыбнулся и развёл руками:
      – Это, Хельга, слишком придирчивое выражение.
      – Но разве вы не встречали людей, что не предают, помогают? Если так, то вы – очень обделённый человек. – Хельга, задумалась, а затем покосилась на Алнума – не обиделся ли он от тех слов, что она взболтнула, не подумав.
      Но Алнум пристально смотрел на неё. Улыбнулся:
      – Встречал, Хельга, встречал. Но опасаюсь называть то дружбой. Достаточно того, что я не враг им, а они мне. Но дружба… – то, сдаётся, слишком тонкое понятие, и мне не хочется ошибиться в человеке, назвав его другом. Друзья бывают разные… Нет, Хельга, у меня друзей нет, но я готов слушать, помогать, принимать помощь.
      – Знаете, если так рассуждать, то может не существовать и такого понятия, как любовь…
      Алнум громко и весело рассмеялся:
      – Любовь… Что такое любовь? То ли это что влечет нас к женщине? Или то, что заставляет совершать безумные поступки? Нет! И о любви я предпочитаю не говорить. Я предпочитаю делать! Что толку, если я буду бесконечно говорить тебе, что люблю? Разве воспримешь ты мою любовь, если я ограничиваю тебя ныне от всего, если неволю?
      Хельга ничего не ответила, поникла головой.
      Алнум продолжил, горько усмехнувшись:
      – Нет, Хельга, всегда есть обстоятельства, ограничения, минутные слабости… Я – человек, Хельга, со всеми пороками и достоинствами. И не приемлю разговоров о том, что может измениться. Я могу изменить что-то, и я – то делаю. Я, заточив тебя подле себя, могу только обеспечить тебя всем, позаботиться о тебе, так как считаю нужным. Ибо я сильнее, и ты не в состоянии сейчас противостоять мне. Меж нами нет преград, и только я решаю…, что измениться в наших отношениях. Но любовь, …это, наверно, всё же то, что заставляет и меня ныне сдерживаться и…, не причинять тебе большей боли. …Можно ли назвать любовью то, что сейчас есть меж нами – тонкая грань, которую ты удерживаешь, но не смею преступить я?
      Хельга молчала. Развивать эту тему ей не хотелось. Алнум кивнул:
      – Я понял.
      Его внезапно позвали – у шатра кто-то остановился. Он искривил губы:
      – Что ж, вовремя. – Он вышел.
      Однако вскоре он вернулся, казалось, нерешительно постоял у входа, вздохнув, подошёл и начал прилаживать к поясу ножны, вынул, посмотрев отточен ли меч, надел и осмотрел латы, взяв шлем, повернулся к Хельге:
      – Жена ли ты мне, Хельга? – Алнум, едва наклонив голову.
      Хельга отступив, прищурила глаза, злобно выкрикнула:
      – Нет!
      Алнум ничего не ответил, косо улыбнулся и покачал головой. Затем подошёл и обнял одной рукой:
      – Обещаю не сниться тебе.
      Хельга хотела освободиться, но не смогла.
      Шаман вышел, только Хельга услышала, как он говорил с Пуницу. Его голос становился всё тише:
      – Позаботься. Всё, что прикажет. Спрошу с тебя.
      …Как оказалось, степняк Пожиратель – достаточно часто уезжал из своего стана по различным делам.
                69
      …Несколько дней Алнум был занят. Приезжал поздно вечером, ужинал, ложился спать, утром – вновь уезжал. Он мало разговаривал с Хельгой.
      Но я знал, первое, что его интересовало по приезду, были вопросы о Хельге, когда он уезжал – наказывал беречь и охранять её.
      В один из таких дней, утром, когда он ел, ему донесли, что его милости просит Силумикас из рода Сетанов, которого задержали у границ стана. Алнум разглядывал посыльного молчаливо, затем брезгливо сказал:
      – Гоните. Разговора не будет! – Тот поклонился. Алнум встал, собираясь, обратился к Хельге:
      – Милая, тебе что-нибудь нужно? Есть просьбы?
      Хельга передёрнула плечами и отвернулась. Думаю зря. Она могла съездить с ним, посмотреть, развеяться. А что, опять охота тебе, Хельга, сидеть в стане? Но она – то решила – я не спорил.
      …Вернулся Алнум, когда солнце уже приближалось к закату. По его виду нельзя было понять – доволен он или расстроен. Он спешился, поискал глазами Хельгу, молчаливо, обращаясь к Пуницу, повёл взглядом на шатёр. Тот передёрнул плечами и снисходительно улыбнулся:
      – Подать что-нибудь?
      Алнум кивнул.
      – Куда?
      Алнум оглянулся:
      – В шатре не хочу, душно… Давай наверно там, позади шатра, где тень. Пусть позовут Хельгу. И… принеси воды умыться – сил нет, так жарко.
      Юноша кивнул и ушёл. Всё было исполнено немедля. Пока Алнум, сняв рубашку, умывался и смывал пыль, за шатром, в тени была расстелена скатерть и выставлено всё, что можно было хотеть поесть в такую жару. Хельга пришла, но была молчалива и скована. Степняк Алнум некоторое время рассматривал её. Я видел, как он поджал губы и тихо, дабы не слышали окружающие воины и несколько рабов, произнес:
      – Ступай.
      Она повернулась и ушла.
      Ну и что, Хельга? Всю жизнь не просидишь, отгородившись от всех.
      Вернувшись в шатёр, она, однако, слышала всё или почти всё, что говорил Алнум или что докладывали ему. Разговоры касались, в основном, дел стана. Прошло немного времени, видимо Алнум уже почти наелся и теперь, отсторонившись от скатерти, откинулся и опирался на руку, полулежа. Он насмешливо сказал, обращаясь, видимо, к Пуницу:
      – Говори. Я вижу, что ты ждёшь удобного момента. Ждёшь, пока я наемся и подобрею? Что ещё?
      – Алнум, Силумикас не уходит, он не просит, он молит тебя принять его.
      – …Солумикас, старая тварь…, предатель и лгун… Что ему надобно? …Прижали всё же старого лиса? Ладно, пускай всё это убирают, приведи мне его, послушаю обманщика.
      Хельга слышала, как он вздохнул, слышала шорохи передвижений нескольких людей, что, видимо, убирали посуду. Ей было любопытно, но она не хотела показывать, что её хоть сколько-то волновали дела в стане. Послышались приближающиеся разговоры, бряцанье оружия.
      Вот же, не удержалась таки, Хельга осторожно вышла из шатра и потихоньку встала за спинами собирающихся людей.
      Алнум полулежал, но когда Солумикас и два сопровождающих воина Алнума подошли, он сел ровно, скрестив ноги и положив руки на колени. Взгляд был устремлён в одну точку, выражение лица – презрительное.
      И вовсе Солумикас не был стар – ему на вид – было около сорока, он был тощ, одежда висела на нём. Жидкая бородёнка, такие же жидкие длинные волосы, неаккуратно убранные назад кожаным ремешком. Он нервно теребил рукоять меча. Едва завидев Алнума, он бросился к нему. Но Алнум предупредил его движение, подняв руку, ладонью кверху. Два воина остановили просителя.
      – Что тебе?
      – Пусть здравствует в веках твой род, благородный шаман Алнум…
      – Что тебе? – Повторил Алнум, презрительно приподняв и отведя голову.
      – Защиты, защиты прошу у тебя великий шаман!... От Нелимаха-крига, он...! …Он год за годом отнимает у меня уделы, опустошает их. Он уводит моих людей в рабство, а тех, кто остаётся – облагает непосильными налогами. Теперь он…
      Алнум остановил его речь:
      – Теперь он решил убрать и тебя…
      – Да великий шаман!
      – Поправь меня, если я ошибусь. Твой отец – также просил помощи у моего. Она была ему предоставлена. Взамен – вы навечно становились нашими вассалами. Я прав?
      Солумикас, понурив голову, молчал.
      – …Когда к власти пришёл ты, уже в моё правление, ты сказал, что налоги мои – непомерны, что я – наживаюсь на ваших землях и являюсь вашим угнетателем? Но за чей счёт вы почти втрое увеличили поголовье быков? Чьи воины гибли, оберегая ваших детей от племён аланов? Ты – расторг договор, что был одобрен обоими племенами, только потому, что должен был преклонять предо мной колени?
      Солумикас молчал.
      – …Так чего ты хочешь от меня сейчас? Чтоб я, оторвал своих воинов от их забот и пошёл тебя защищать? А ты – вновь – плюнешь мне в спину? Того не будет! – Алнум встал и гневно скрестил руки на груди. – Убирайся вон, и иди к тому, кто тебя прежде купил!
      Солумикас упал на колени и заломил руки:
      – Алнум… Алнум, ты же знаешь, я не сам. Я не мог… Я всегда дорожил нашими отношениями…
      – Дорожил? Разве малую долю я отсылал тебе? Разве не получал ты добычи больше, чем большинство моих иных вассалов? А ты захотел править сам… Послушал медовые речи. Я никогда не беру больше того, что могу съесть! Я никогда не требую больше положенного! А тебя – раздели, ограбили и вновь ты пришёл ко мне? Почему я должен помогать? Почему я должен ныне урезать содержание своих воинов, своих вассалов? Дабы накормить твоих? Тех, что распустили своё богатство, потеряли в погоне за властью, и теперь им надобно ещё? Нет! Не будет того! Я не вступлюсь за тебя и твои станы!
      Солумикас умоляюще пополз к Алнуму:
      – Шаман Алнум, ты ведь знаешь, я слаб. Я сделаю всё, что захочешь. Я бы мог смириться и видеть, как рушится всё то, что я имел. Но я не могу видеть, как может погибнуть мой ребёнок! Пускай Нелимах сместит меня, пускай убьет. Но он не хочет и моего сына видеть. Он просто пожирает все мои земли, не оставляя никого. Я прошу у тебя защиты, я прошу у тебя помощи. Я заклинаю тебя! Я обещаю, что все твои требования будут исполнены, я…!
      Алнум молчал. Он не смотрел на коленопреклонённого Солумикаса.
      Наконец, после долгого молчания он сказал:
      – Лагом, Хорнаб, Скаул, Амхис, Пуницу – я хочу с вами говорить. Остальных – убрать. И этого – тоже, – он указал на Солумикаса. Воины начали было оттеснять стоявшую толпу, но увидев Хельгу – ближайший к ней воин – осёкся. Однако она сама отошла. Алнум в это время оглянулся, приказывая воину рядом принести что-нибудь, на чём можно было удобнее сесть. Увидел Хельгу и поманил, указав рукой на место, позади себя. Скаул и Хорнаб – посмотрели искоса, но промолчали. Не медля, два раба принесли несколько подушек и покрыли их толстым нешироким ковром. Алнум сел, опёр руки, локтями о колени и поднял голову:
      – Что скажете?
      Кто-то замялся, выступил Лагом:
      – Алнум, разве нам впервой помогать тем, кто отступился от нас?
      Амхис прервал его:
      – И сколько – то будет продолжаться? Они выгнали наших сборщиков! А ты помнишь, Алнум, как они поступили с отрядом молодого Вукаксима?
      Алнум посмотрел на него:
      – Я всё помню…
      Вступился Хорнаб:
      – Алнум, Солумикас, конечно, порядочная тварь, но он – служит нам барьером.
      Алнум поджал губы, но молчал. Взглянул на Лагома, Скаула. Последний сказал:
      – Я бы всё равно не принял его! Лучше те деньги потратить на войну с Нелимахом!
      …Разговор был долгим, предводители отрядов спорили, приводили различные доводы. Но казалось, Алнум был невозмутим, он переводил взгляд с воина на воина. И когда споры утихли, он повернулся к Хельге:
      – А ты что думаешь?
      Хельга удивилась:
      – Я?
      – Да, Хельга, я хочу знать, что ты думаешь об этом.
      Хельга смутилась, Лагом насмешливо смотрел на неё, Амхис – скептически, Пуницу смотрел, низко нагнув голову, но в его взгляде читалось ободрение.
      – Но я не знаю всего…
      Хельге показалось, что Алнум раздражён, но я подумал, что он всего лишь был решителен и сосредоточен:
      – Ты слышала довольно!
      Хельга мгновение молчала, собираясь с мыслями, а затем тихо сказала:
      – Изменивший единожды, остановиться не сможет. Не стоит его жалеть, в ущерб себе. Но почему бы не усилить того, кто противостоит вашему истинному врагу?
      Алнум кивнул, опустил голову. Все ждали решения. Он встал, повисло тягостное молчание. Наконец, он резко позвал:
      – Солумикас!
      Тот стоял понуро, но едва Алнум то промолвил, Солумикас вмиг оживился и угодливо кланяясь – подошёл. Хельгу то покоробило. Алнум казался – презрительно невозмутим.
      – Я, за твоё подлое отношение к давним договорённостям, помогать тебе не хочу. Однако. Я считаю, мои доверенные лица – могут быть правы. Посему. Я вступлюсь за тебя. Но, только при условии полного соблюдения новых договорённостей.
      Солумикас молчал, но согласно кивал головой.
      – Ты отречёшься от власти. Сколько лет твоему сыну?
      – Семнадцать…
      – До его двадцатилетия, твоими станами будет распоряжаться мой наместник. Твой сын – будет вторым. Ты, дабы исключить твоё влияние на сына, должен уехать в один из станов, какой угодно – тебе решать…
      – Алнум, – приближался, почти бегом степняк-дозорный. – Алнум! С востока движется около двадцати всадников!
      Солумикас сжался и начал бормотать: «Я согласен…», «…согласен…».
      – Кто они?
      – Пока не понятно.
      – Амхис! Остановить! …Если это Нелимах – я буду с ним говорить, сопровождающих – его четыре воина.
      Амхис поклонился и торопко исчез. Алнум оглянулся, словно всматривался в лица окружающих, едва улыбнулся.
      …Спустя совсем короткое время к шатру Алнума приблизилось несколько воинов. Выделялся высокий, рослый, молодой, дюжий степняк. У него был довольно низкий лоб, покрытый, несмотря на молодость – морщинами, высокие скулы, чуть раскосые глаза, жилистая шея, широкие плечи, могучие руки…
      Хельгу передёрнуло – не хотела бы она встретиться с ним, один на один, в бою. Этот бы – порешил её в первые же минуты боя.
      Так показалось ей, но не мне. Мне же виделось, что воин, да, силён, но чересчур самоуверен, возможно, от нескольких крупных побед, что одержал прежде. Это не сделало его сильным, но сделало уверенным в себе. А очень часто именно излишняя самоуверенность является слабым местом воина. Нужно было только чуть нажать…
      Нелимах остановился в нескольких шагах он Алнума и, не приветствуя, мгновенно оценив обстановку, Солумикаса, что старался незаметно, на коленях, отползти, насмешливо обратился к шаману:
      – Какое дело степному волку до бродячей собаки? За ней нет и клочка шерсти!
      Алнум усмехнулся:
      – Если собаку прикормить, она будет охранять.
      Нелимах, в свою очередь, также улыбнулся:
      – Ты доверишь охрану собаке, что ластилась к чужому?
      – Я её высеку, оставлю на голодном пайке охранять своё самое малое стадо быков. Издохнет – выкину.
      Нелимах помолчал, прищурил глаза:
      – Что тебе до него, шаман Алнум? Отступись!
      – Я дал слово.
      – Зря.
      – Я знаю.
      – Как решим спор?
      – Здесь твоя правда – тебе и выбирать.
      – Воин на воина, или – ты и я?
      – Это было моё решение, причём здесь один из моих воинов?
      – Ты так уверен в своей победе? …Ты приемника назначил?
      Алнум промолчал, но положил руку на рукоять меча.
      – Шаман, я давно хотел померяться с тобой силами… Но как сражаемся? До смерти?
      – А разве волки, за добычу, дерутся по-иному?
      Что это было? Задиристый или насмешливый разговор двух хороших знакомых? Но нет. Нелимах вынул меч. Алнум последовал его примеру. Мгновенно возник круг из воинов и досужих жителей. Круг расширялся – противникам нужно было пространство. Нелимах напал. Алнум отбил. Короткие удары. Противники примерялись. И всё же – Алнум не атаковал.
      Нелимах не молчал, он улыбался, смеялся, громко выкрикивал слова, раззадоривая противника. Движения Алнума – не были излишни, скорее скупы – он не поворачивался больше, чем надо, делал короткие шаги, не преувеличивал силы удара. Он молчал, на лице нельзя было прочесть ни эмоций, ни задора, ни жестокости.
      – Алнум? Ну, какой из тебя степняк? – Нелимах нападал, – ты не носишь бороды…, – он повернулся и серией коротких ударов вынудил Алнума отступить.
      – Почему ты обрезаешь волосы? Почему не пьешь крови? Почему жалеешь убогих? Ты – не силён! Ты не степняк, шаман Алнум! – Нелимах сделал обманное движение, но Алнум отбил. Казалось, противник шамана пытался разозлить его, заставить выйти из молчаливого сосредоточения, которое давало возможность чётко парировать удары.
      – Ах, шаман, шаман... Ты всё делаешь не так, как мы – степняки! Ты даже жену себе взял чужую!
      Алнум остановился. Он опустил голову, и вперил взгляд в Нелимаха. Несмотря на серьёзность схватки, он дышал размеренно, глубоко.
      Стоя во втором ряду, среди воинов, Хельга думала о том, что победи сейчас Нелимах, она может приобрести всё, или всё потерять. А что она имела? Что было ей терять?
      – Ну что же ты, шаман? Чем прельстила тебя чужестранка? Её тело – молодо и крепко? Большая грудь? Или ладна в ночи? Так ли она хороша?
      Что ответит Алнум? Взбесится и допустит роковую оплошность?
      – Ну же, покажи мне её! После твоей смерти я позабочусь о ней. Я сделаю её своей наложницей, воинам не отдам, обещаю!
      Хельга сжала кулаки: «Только не злись..., не допусти ошибки…, я прошу, степняк Алнум, пусть гнев не затмит твоего разума!».
      Алнум оглянулся через плечо и посмотрел на Хельгу. Он шумно выдохнул. Нелимах начал нападать. Уже поворачивая голову, Алнум отступил влево и назад, поднимая меч, чуть пригнулся. Он пропустил Нелимаха косым ударом и пнул его в спину ногой. Он молчал. Нелимах повернулся, но теперь не насмехался. Зубы были крепко сжаты в оскале, он вновь нападал. Алнум остался верен себе – был спокоен, коротки и выверены его удары. Но их сила увеличивалась. Алнум наступал, Нелимах не успевал отбиваться.
      Я удивился. Что за тактика? Откуда он брал силу? У Алнума ныне была очень длинная, вернее, слишком длинная серия коротких ударов – меч мелькал очень быстро и Нелимах едва успевал постигнуть направление удара, как следовал новый. Он почти задыхался. Отступал. Но вот – предпоследний удар – и Нелимах замер пронзённый. И один короткий удар, что отсёк ему голову. Тело тяжело завалилось. Воины Нелимаха выдохнули. Алнум ступил к ним:
      – Бой был честным?
      Они молчали.
      – Пусть один посмотрит мне в глаза! Они черны?
      – Нет.
      – Бой был честным?
      – Да.
      – Громче, чтоб слышали все.
      – Да, бой был честным, мы тому свидетели!
      Алнум повернулся. Искал глазами кого-то. Его взгляд остановился на Хельге, но на лице не отразилось никаких эмоций. Алнум отвёл взгляд и, найдя Пуницу, поманил его:
      – Тело отдать воинам. Пошли кого-нибудь – хочу воды… Живее!
      Юноша поклонился и убежал. Алнум вышел из круга.
      Около своего шатра он вылил на себя несколько поднесённых небольших чанов с водой, потом долго пил, отряхивался от стекавшей воды. Затем – ушёл в шатёр. Спустя короткое время вернулся, переодевшись. Он приказал позвать тех, с кем совещался и прежде – Лагома, Хорнаба, Скаула, Пуницу и Амхиса, привести Солумикаса.
      – Я призываю всех, от глубоких стариков до детей, быть свидетелями тому договору. Солумикас обязуется впредь отказаться от власти в пользу своего единственного сына. Обязуется слушаться моего наместника. Основание договору – моя услуга по защите жизни и власти Солумикаса от нападок Нелимаха – бой, в котором я победил Нелимаха. Все слышали?
      Солумикас выглядел теперь более уверенно, слащавым голосом, чуть растягивая слова, он покровительственно сказал, если не выдохнул:
      – Но благородный Алнум, может быть, ты не будешь так жестокосердечен?
      Хорнаб потянулся за мечом, Пуницу удивлённо отступил на шаг.
      Алнум, что, было, сел на подготовленное ему место в тени шатра, поднялся. Его сделалось много. Солумикас сжался и попятился. Голос Алнума звучал ровно:
      – Будет так, как я сказал. И ты сейчас присягнёшь кровью. Иначе… – Он красноречиво замолчал.
      Но Солумикас посмотрел на него нахально:
      – Иначе…?
      Алнум косо улыбнулся:
      – Пуницу!? Сколько воинов Нелимаха стоят у границ нашего стана?
      – Больше двадцати… И те, четверо, что забирают тело Нелимаха…
      – А скажи, Пуницу, на сколько кусочков порвут благородного Солумикаса воины Нелимаха, если мы отдадим его им?
      – О, думаю, самое меньшее – на двадцать четыре кусочка!
      – Ну, так позови мне их…
      – Нет! Нет, не надо! Не надо!
      – Солумикас! Ты немедленно, своей кровью подпишешь договор. Иначе, клянусь, я пренебрегу той победой, что одержал сегодня, и отдам тебя, проклятый изменник, вместе с твоими куцыми землями приемнику Нелимаха! Сколько бы времени не прошло. Я клянусь! И ту клятву слышали все!
                70
      …Как-то он вернулся спустя три дня. Устало въехали всадники в стан, но были спокойны – поездка удалась. Шаман Алнум искал глазами Хельгу, когда увидел, чуть улыбнулся, глаза его потеплели. Он тяжело спрыгнул с коня. Рядом оказался Пуницу. От Хельги не укрылось, как молчаливо задал вопрос Алнум, как доброжелательно поклонился юноша:
      – Всё нормально. Она жива и здорова.
      Чуть слышно Алнум спросил:
      – А настроение?
      Пуницу снисходительно развёл руками, словно сообщая о шалостях милого ребёнка.
      – Тогда отнеси ей то, что в этом мешочке, – он улыбнулся, – искуснейшая вышивка, тончайшие ткани.
      Пуницу пытливо посмотрел на хозяина и, не мешкая, принял вместительный мешок.
      – Ах, Пуницу, Пуницу, если бы не знал тебя, укорил бы. Но лишь продолжу твою мысль: – Да покупаю, может и так, но она упряма – её не купишь подарками.
      Пуницу взглянул виновато на своего хозяина и закусил губу.
      – Ничего, ты прав. Прав. Она ушла и даже не встретила меня.
      Он пошёл в сторону расположения воинов. На ходу к нему подходили то один человек, то другой. Алнум, разговаривая с ними – не улыбался, не корил, не раздражался. Иногда останавливаясь, он уделял кому-то больше времени, вот подошёл к одному из раненых, переговорил, ободрил, выслушал, улыбнулся…
      …Пуницу внёс в шатёр Хельге всё, что передал Алнум. Думая, что пришёл Алнум, она горделиво повернулась и хмыкнула. Но увидев Пуницу, раздражённо сдвинула плечами. Юноша некоторое время смотрел на неё, а затем, положив всё у ног Хельги, проговорил:
      – Я думал, у тебя есть сердце, северянка.
      Его тон не был упрекающим, нет, хотя разочарование чувствовалось. Он очень низко поклонился и вышел. Хельга хотела накричать на него, хотела швырнуть что-то. Но его не было. Она от злости повернулась, шагнула, вновь повернулась и… неожиданно обиженно заплакала, присела на корточки и уже зарыдала.
      Она не видела, что почти в тот же миг Алнум резко дёрнулся, встревожено повернулся, казалось, потянул носом и, оборвав свою речь на полуслове, стремительно пошёл через весь стан к своему шатру. Он резко откинул полог. Хельга так же резко встала и отвернулась, она скоро пыталась стереть слёзы. Алнум сделал несколько шагов к ней и попытался повернуть, но она снова отвернулась. Он неожиданно сильно развернул её, и некоторое время смотрел в глаза. Она увидел, как потемнели его глаза, как дёрнулись мышцы скул и оскалились губы. Он отпустил её и повернулся, двинулся к выходу:
      – Пуницу! Пуницу! Где тебя…!
      Юноша откинул полог и почти мгновенно всё понял. Но, едва Алнум сделал ещё шаг к нему, Хельга кинулась меж ними, повисла у Алнума на руке:
      – Я! Я виновата, не трогай его! Молю!
      Она повернулась к Пуницу:
      – Уйди!
      Юноша молчаливо, виновато смотрел на Алнума, как бы испрашивая разрешения.
      Тот кивнул. Пуницу поклонился и вышел. Хельга отпрянула от Алнума. Затем виновато посмотрела на него:
      – Простите меня. Я… совсем не понимаю…, не понимаю… Что мне делать.
      Пожиратель двумя пальцами взял её подбородок и пытливо заглянул в глаза, правую руку положил на её грудину, чуть левее и медленно проговорил, тщательно подбирая слова:
      – …У тебя всё есть. Наверно хватает… но тоска, тоскливо, хочется плакать, плакать, выть от бессилия. Бежать, исчезнуть. Страшно быть в неведении, не смиришься…
      Шаман Алнум с силой зажмурил глаза, повернул голову в сторону:
      – Тяготишься, очень тяготишься. – Он убрал свою руку и отошёл от Хельги.
      – Знаешь, мне, особенно в молодости, казалось, что вся жизнь – это борьба с ветром. Пока слушаешься его указаний, идешь, куда он тебя направляет – помощь в жизни. Однако, стоит только повернуться к нему лицом и сделать несколько шагов навстречу – сразу почувствуешь его негодование и порывы…
      Его движения были медленны, казалось – болезненны. Хельге подумалось, что так бывает после сильных физических нагрузок, после смертельного боя, когда не чувствуешь боли от резкого замахивания, когда не соизмеряешь силы для удара, когда до боли закусываешь губы, но не чувствуешь ни той боли, ни привкуса крови…
      Степняк Алнум не смотрел на Хельгу, казалось, её и не существует. Он подошёл к пологу и негромко приказал принести воды. Не оглядываясь, помедлил, вышел.
      Вернулся уже без рубашки. Хельга невольно обратила на него внимание. На его мокрых волосах, что обрамляли лицо, виднелись капельки воды, серое, прежде, от пыли лицо, теперь было чисто вымытым и казалось, что и проблемы были смыты с грязным потом. Всё лицо, как и шея – были загоревшими. На их фоне несколько нелепо смотрелся незагорелый, сейчас мокрый, торс. Но, несмотря на это, грузное тело шамана, не казалось дряблым, он был просто большим, и под кожей чувствовались мышцы. Хотя и такой ужасающей громадой, как некоторые, кто очень много времени уделяет атлетике, он не казался. Мощная грудная клетка, крепкие руки, что казалось, могли переломить бревно, жилистые запястья, кое-где – белесые шрамы. Алнум смыл дневную грязь и теперь, войдя в шатёр – заканчивал вытираться. Он бросил ткань у входа.
      Алнум низко наклонив голову, наблюдал за Хельгой:
      – Я так уж непригляден?
      Хельга вздрогнула и отвела глаза:
      – Моё отношение к людям никогда не определялось их красотой.
      – Хельга, – спокойно возразил Алнум – сейчас ты лжёшь. Уже потому, что ты отрицаешь то, что опровергаешь. …Почти все люди, уже в первые минуты понимают, нравиться им человек или нет. Своими поступками я не мог тебе понравиться. Это я увидел в твоих глазах ещё там, в Приземистой, в последний день её жизни. Да и потом мои поступки не могли обратить тебя ко мне. Я сейчас… принуждаю… тебя делать то…, что нужно мне. Ты лжёшь, Хельга.
      – Следуя вашим размышлениям, я должна переменить своё мнение о вас на том основании, что вы оставили мне жизнь, что так печетесь о моём благополучии… – Она была готова спорить.
      Пожиратель неожиданно спросил:
      – Жена ли ты мне, Хельга?
      – Нет! – Она отшатнулась. – Нет! Я не смогу… Я не хочу! …Что я такого сделала? Почему вы…? Почему именно я? Я не хочу! Нет!
      Пожиратель промолчал, медленно надел чистую рубашку и, повернувшись к входу, приказал внести ужин. Когда всё принесли он сел и молчаливо, жестом пригласил Хельгу.
      Он аккуратно брал руками кусочки мяса, задумчиво ел, несколько раз откусил лепёшку, но было видно, что он не здесь мыслями. Но неожиданно, словно в своих размышлениях он пересёк одну ему неведомую тропинку, на которой были следы Хельги, и тогда он спросил:
      – Тебе понравилась вышивка? У меня нет таких мастеров, я заказал её давно, ещё до…, – он нахмурился и торопливо закончил, – до взятия Приземистой.
      Он словно бы смутился, поморщился, отодвинул поднос с мясом, подумав, отщипнул ещё кусочек лепёшки и тоже её отодвинул. Хлопнул в ладоши – тотчас вошли два раба и всё убрали.
      – …Эй, кто там? – Вошёл Хорнаб, заглянул Пуницу.
      Алнум встревожено приподнялся:
      – Что-то случилось?
      – Нет, Алнум я просто проходил мимо. Тебе что-то нужно?
      – Нет, хотел, чтоб никто сегодня меня не тревожил…
      Хорнаб и Пуницу поклонились, но первый – повернулся:
      – Алнум, может прислать рабыню, она… – он обеспокоено посмотрел на Хельгу, – может пускай она разомнёт спину тебе?
      Степняк устало отмахнулся, хотя, наверняка, после долгой дороги стоило бы размять мышцы. Воины вышли, послышались короткие приказы и всё затихло.
      Алнум потянулся и встал, обернувшись, долгим взглядом посмотрел на Хельгу. Она же, словно боясь не успеть, сказала с вызовом:
      – Я не бессердечная! – Но почти сразу смутилась, – вы наверно устали?
      – Устал, милая. – Он замолчал, всё так же смотря на неё, словно ожидая ещё чего-то.
      – …Я может, могу …что-то?
      – Можешь… Доверься мне.
      Он отметил, как Хельга сжала губы. Алнум подошёл ближе и обошёл её, встал позади, но не притронулся.
      – Я не могу вернуть тебе ту жизнь, я не могу вытравить из твоих мыслей ту тоску. Хотя, и я солгал, могу, но не хочу. То должно пройти, должно разрешиться только тобой. Ты – не забава, потому и неволить тебя не стану, я подожду, я смогу. Но я в силах подарить тебе покой этой ночью. Ты забудешь всё – и опротивевший стан, и надоедливую жару, и постылого мужа. Ты вернешься туда, где было тебе хорошо и спокойно. Ты хочешь?
      Неожиданно для себя, Хельга сказала:
      – Хочу! – Но осеклась:
      – А вы …, вы не…
      – Клянусь.
      Хельга едва кивнула головой. Алнум отошёл к своим вещам, опустился на колени и начал что-то искать. Он тяжело вздохнул, взяв какой-то небольшой закрытый сосуд, открыл и на ладонь себе вылил мутноватую жидкость. Растёр то у себя на затылке, шее, чуть – на груди, при этом – болезненно выпрямляя плечи, словно непосильная ноша его тяготила, словно сильно, очень сильно устал. Помедлил, закрыл сосуд и достал небольшой мешочек, взял толстую свечу. Из своих походных вещей взял кресало и зажёг трут, а потом и свечу. Вернулся к Хельге:
      – Сядь.
      Она присела на край ложа. Алнум поставил перед ней свечу и на её пламя высыпал порошок – смесь трав из мешочка. Сам в сторону сделал два глубокий вдоха и один выдох и задержал дыхание. Хельга смотрела, тонкий дымок вился от горящего пламени. Алнум медленно встал, дабы не потревожить Хельгу. Он вновь подошёл к своим шаманским вещам, положил мешочек и достал маленькую коробочку с мазью, едва коснувшись её поверхности – он чуть тронул пальцем свою верхнюю губу, коснулся крыльев ноздрей. Стал дышать ровней. Достал ещё какую-то жидкость и, вернувшись к Хельге, смочил тряпицу, одной рукой придерживая, выровнял её руки, запястьями кверху, и промокнул их тряпицей. Отложил всё и, обойдя Хельгу, сел сзади, прислонив Хельгу к себе.
      Я неспокойно посмотрел на Противоположность, и мне не понравился его вид. Противоположность хмурился. Заметив мой взгляд – он резко повернулся и недовольно вышел. Огонёк свечи заколебался и потянулся в сторону, вслед Хранителю. Я остался, хотя знал, что жизни Хельги ничего не угрожало.
      Она была безвольна, глаза полузакрыты. Казалось, она была в грёзах. Алнум бережно откинул её волосы и спокойно поцеловал в шею, затем, поворотившись, прикоснулся губами к тому месту, где билась сонная артерия. Алнум замер на мгновение, а затем также бережно, сбоку, поцеловал Хельгу в висок. Он сложил обе свои руки, ладонями книзу, на грудину Хельги и резко, сильно, но коротко – нажал. Хельга глубоко выдохнула и начала терять равновесие. Своим телом Алнум придержал её.
      Он чуть улыбнулся и теперь с близкого расстояния разглядывал, насколько мог, Хельгу.
      Прошло довольно много времени, но вот он двинулся, и едва отодвигаясь, бережно положил Хельгу на спину. Затем осторожно переложил её удобнее, на их ложе. Зажёг несколько простых свечей и погасил первую. Он некоторое время ещё рассматривал Хельгу.
      Да, вероятно, она и впрямь была там, где ей было хорошо. Алнум видел улыбающееся, совершенно преобразившееся лицо той, что не радовала его прежде. Она едва двигала головой, слабо – кистями рук, но улыбка, глубинное спокойствие, разгладили даже мельчайшие морщинки на лбу. Несколько раз она даже негромко рассмеялась. Алнум улыбнулся, встал и ещё раз оглянувшись – вышел. Он пошёл к ближайшему костру.
      Сидящие там воины на мгновение замолкли, думая, что хозяин будет браниться из-за их гомона. Но Алнум присел у костра. Воины переглядывались, шаман молчал, мало-помалу разговоры возобновились, но были более сдержанны. Время от времени Алнум вставал и ходил смотреть, всё ли ладно у Хельги. Она по-прежнему пребывала в пелене своих грёз. Дышала ровно, глубоко, временами – счастливо улыбалась.
      Только перед рассветом Алнум вернулся в свой шатёр и прилёг рядом с Хельгой, но уже сразу после восхода солнца он ушёл. В это время Хельга спала уже спокойным сном. Проснулась лишь поздним утром. Некоторое время лежала, приходя в себя. Вставать не хотелось, не хотелось окунаться вновь в эту жизнь, когда там – было так хорошо. Хельга пыталась запомнить каждую мельчайшую частицу того бытия.
      Но гул стана, отрывистые голоса, смех, воспоминания о вчерашнем дне назойливо лезли в голову и заполоняли мысли. Что же вчера случилось? Хельга резко села и огляделась. Нет, не мог Пожиратель воспользоваться её состоянием. Хельга прислушалась к себе. Нет, у неё ничего не болело, нигде не было болезненных ощущении. Как же так? Что в действительности движет этим...?
      Степняк Алнум осторожно откинул полог и заглянул, увидел сидящую Хельгу, вошёл. Вопросительно вглядывался в её глаза, постоял, но затем – опустился на колени:
      – Хельга, ты...? Всё хорошо?
      Она молчала и боялась посмотреть ему в глаза. Шаман осторожно, на коленях, приблизился к ней и бережно обнял:
      – Если не можешь, не говори. Если ты… довольна тем, что видела – просто не отталкивай меня, поблагодари меня…, дай понять, что не противен тебе.
      Хельга не вырывалась, она осторожно положила руку ему на грудь и замерла, но затем – заплакала. Он осторожно гладил её волосы:
      – Не переживай, все наладится. Наладится.
      Они просидели так довольно долго, и, казалось, каждый думал о своём, но наверно, в те мгновения, каждый из них обрёл нечто, что удовлетворяло одного, и не было неприятно другому.
                71
      Ближе к вечеру Алнума побеспокоили – в стан приехал очередной посетитель.
      Это был высокий, кряжистый старик, ну может и не настолько старик, как показалось Хельге. Было видно, что он – ещё сильный, неудержимый. Но что-то надломило его. Это было видно в его сутулых плечах, красных глазах, дрожащих руках. Его сопровождали несколько воинов, ехали они медленно. И только когда они начали спешиваться, всё стало ясно – с ними была молодая женщина, а ехали медленно, потому что женщина была беременна.
      Шаман встретил гостей у своего шатра. Разглядывал обоих, а затем – пригласил в шатёр. Это для окружающих значило, что публичного рассмотрения дела не будет – не будет возможности поглазеть. У хозяев – тайны.
      Алнум и сегодня был уставшим – он почти всю ночь, хоть и отдыхал, однако – не смог выспаться. Он хранил спокойствие воспоминаний Хельги. Хотя – не знаю, если это нужно было контролировать – зачем он рисковал тем. Но и здесь – тоже: сколько в жизни всего, без чего мы не можем обойтись, но к чему надобно относиться внимательно? Да практически всё!
      В шатёр вошли старик и женщина, прошёл Алнум, за его спиной – проскользнула Хельга. Любопытство.
      Сейчас старик казался совсем поникшим. Он теребил рукоятку кинжала, его руки тряслись, губы дрожали. Он молчал, словно собираясь с мыслями. Молодая женщина присела в стороне, прямо на землю, но Хельга вовремя подложила подушку. Женщина спокойно села и уставилась в одну точку. С того времени, она, казалось, не двинулась. Она была красива той первозданной красотой, которой, порой владеют очень несчастные женщины. Её лицо светилось молодостью, пышной гривой непокорные волосы обрамляли округлое лицо с высокими скулами и чуть раскосыми глазами. Волосы спускались к самому поясу. Сидела она прямо, руки были опущены вдоль тела. Единое, что в этой статуе выдавало жизнь – мерное биение пульса артерии на шее.
      Хельге стало не по себе.
      Алнум опустился напротив старика, жестом прося говорить. Тот скорбно покачал головой и спросил, заглядывая Алнуму в глаза:
      – Ты слышал, какая у меня беда случилась? Год тому назад я потерял сразу троих сыновей. Ты слышал? Да, ты не мог не слышать, великий шаман. Я потерял троих сыновей, – горестно сказал старик, он наклонил голову, но, словно опомнившись, быстро посмотрел в сторону молодой женщины и взял себя в руки.
      – Я вознёс жертвы богам за то, что оставили мне четвертого. …Но десять дней тому назад, я лишился моего последнего оплота! Я…, я…, – он не выдержал и заплакал. Молодая женщина осталась безмолвна, недвижима, глядя в одну точку, словно изваяние.
      – Я потерял и четвёртого. Погасло пламя моей жизни, но у меня теплилась искра – моя невестка ожидает рождения ребёнка. Уже скоро, скоро… Но после того, что случилось – она повредилась рассудком. Не ест, не пьет, не спит. Она дважды пыталась умереть, и только моё неусыпное бдение помогло мне сберечь пока эту искру моего бытия.
      Он вновь замолк, не всхлипывал, но слёзы катились у него из глаз. Он будто очнулся:
      – Помоги мне, великий шаман, не знаю как, но помоги. Я отдам тебе все, что у меня есть, но помоги мне, помоги сберечь жизнь моей невестки, помоги мне сберечь моего внука. Я отдам всё, что имею. Мне ничего не нужно, только… сбереги их.
      Хельга сжалась, закусила губу. Она поняла почти всё – но горе, как и счастье, наверно, в переводчиках не нуждается. Алнум слушал молча. Его лицо казалось спокойным. Он встал и приблизился к женщине. Опустился около неё на колени и замер, будто бы прислушиваясь, затем – слегка потянул носом, словно принюхиваясь. Затем, чуть повернувшись, он сел так, чтоб оказаться перед глазами женщины. Он коротким, быстрым взглядом осматривал её, но вот – остановил свой взгляд на её лице, чуть приподнял подбородок и смотрел теперь прямо ей в глаза. Она дрогнула, и едва перевел взгляд на него. Из её глаз покатилась слеза, но она оставалась недвижима.
      Алнум встал и тихо обратился к старику:
      – Она не безумна, но её разум не здесь. Я… не верну ей душевного равновесия, скорбь её велика, навсегда она сохранит образ твоего сына в своём сердце. – И добавил тише, – не всем дано так любить. …Но я помогу тебе, Хастиней. И ничего не возьму взамен.
      Старик хотел возразить, но Алнум предупреждающе поднял руку. Он откинул полог и приказал ближайшему воину поставить два шатра для гостей.
      Вскоре – то было исполнено. Один шатёр был для старика. Ему туда принесли ужинать – у него Алнум побыл совсем немного. На следующее утро Хастиней встал достаточно поздно, но было заметно, что он стал спокойней. Он говорил со своими воинами, проявил интерес к хозяйству Алнума, жизни в стане. И хотя он всё время поглядывал в сторону второго шатра, где обреталась его невестка, выглядел он, действительно, куда спокойнее, чем накануне.
      Всю первую ночь Алнум провёл подле молодой женщины, он показался только к обеду. В первое мгновение Хельга отшатнулась, когда он вошёл в шатёр – его глаза были воспалены, тёмные круги выдавали бессонную ночь, он был очень бледен. Алнум лишь мельком посмотрел на Хельгу, прятал глаза и отвернулся. Глухо попросил:
      – Прости милая, мне нужно поспать. Я не хочу уходить в степь, мне нужно быть здесь. Прости меня, если … прошу, оставь меня. Я должен…, должен спать.
      Хельга подошла к нему, сказала:
      – Я редко что прошу у вас. Позволите остаться? Я не стану помехой. Разрешите – и я буду считать себя вашей должницей. Прошу.
      Алнум испытующе смотрел на неё, едва улыбнулся:
      – Не снимай красных браслетов.
      Она кивнула. Алнум скоро снял рубашку – жарко, самый полдень, и лёг. Уснул мгновенно. Хельга пока стояла, но потом неслышно обошла спящего и присела у ног шамана.
      Нет, отнюдь, он не был толст. Даже извечное брюхо, что появлялось у мужчин от излишеств и в молодом возрасте – у Алнума напрочь отсутствовало. Сейчас, когда он спал, он казался настолько беззащитным – не чета тому Пожирателю, что грозно окликал её в последний день агонии Приземистой. Как же так? Что с ним произошло с того времени? Или это Хельга изменилась?
      … Алнум перевернулся на живот и застонал, его кулаки сжались, разжались, он с силой вцепился пальцами в мягкие покрывала ложа. Хельга привстала и передвинулась к его спине – сколько шрамов! Она-то думала, что великий Пожиратель Алнум – непобедим и неуязвим. Здесь наверно где-то шрам и от её удара, что случился у Вожалой. Нет, она его ударила снизу и вбок. Хельга нагнулась и пригляделась – да есть, наверно этот большой рубец, какой длинный... Действительно – удар был сильный, …и ведь выкарабкался! Он сильный, этот степняк, сильный. И живучий. Алнум вновь застонал…
      Сколько так продолжалось? Полоска солнца, что попадала в шатёр – изрядно сместилась, когда раздался негромкий голос Пуницу:
      – Алнум, Алнум, ты просил разбудить. Разбудить, Алнум…
      – Да, я слышу. Благодарю. …Благодарю. – Но сам не двинулся. Хельга, сидя рядом, боялась пошевелиться – чего, собственно она здесь сидит?
      – И тебя благодарю, благословенная. За твои мысли. – Он повернулся, но не встал, лёжа рассматривал зардевшуюся Хельгу. – А ты знаешь, много упустила... Знай, что коль я тебя чувствую, – и ты мне можешь причинить большой вред. Тебе нужно только представить большой кинжал и вонзить мне его в горло или в позвоночник. Представить, как хрустят кости и рвутся связки, как хлещет кровь и вытекает моя жизнь…
      – Нет! – Хельга отшатнулась и в ужасе вскочила. Но Алнум успел схватить её. Он жмурил сонные глаза, но продолжал рукой удерживать её руку. Попросил:
      – Прости меня, прости. Я не знаю, почему так сказал. …Самый большой вред – от тех, кому ты доверяешь, к кому не боишься повернуться спиной. Свои бьют всегда сильнее, ибо знают твои слабые места. И даже если всё благополучно, то неосторожное слово – ранит сильнее всего. И поверь, нет более сильного проклятия, чем от близкого…, материнское…, материнское – самое сильное...
      Но вот он, словно бы, очнулся:
      – Хельга, мне жаль, что я – то сказал. Прости, у меня не было ни малейшей причины сомневаться в тебе.
      Он отпустил её руку, тяжело встал, бережно притянул к себе и поцеловал её волосы. Затем оделся и вышел. В тот вечер, и ту ночь, он вновь не вернулся. На рассвете он выходил из шатра молодой женщины, но вскоре опять там пропал. Снова вышел лишь к обеду.
      Вслед за ним вышла молодая женщина. Хельга поразилась – перемена была разительная. Степняк Алнум воистину был великим шаманом!
      Невестка Хастинея ступала спокойно, уверенно, на её щеках был румянец, глаза больше не были пустыми. Лицо, хоть и было печально, но, когда она видела людей – эмоции сменялись. Она увидела воинов своего свёкра и мелькнула тревога, увидела Хастинея – и едва тронула улыбка уголки её глаз, когда её взгляд коснулся Хельги, женщина поклонилась и подошла к Хельге. Она заговорила и Хельга поразилась её голосу: так приветливо журчал ручей в тени кряжистых деревьев, даря усладу и веселя перезвоном капелек.
      – Мне шаман Алнум рассказывал о тебе. Ты хорошая.
      Она приветливо нагнула голову и отошла к Хастинею. Тот бережно ощупывал её, словно боясь прикоснуться, улыбался сквозь слёзы, а затем – бросился к Алнуму:
      – Как мне благодарить тебя, великий человек?
      – Я ничего не возьму, говорил уже, – Алнум был очень уставшим, серое лицо, казалось исхудало, вновь покрасневшие глаза беспокойно метали взгляд.
      – Я не настолько беден, чтоб не отблагодарить того, кто вернул мне надежду… Не заставляй меня гадать, скажи, чего ты хочешь?
      Алнум отмахнулся и хотел уйти.
      – Нет! – Старик опустился на колени, – шаман Алнум, при всём твоём народе я благодарю тебя, твоё имя буду славить пред богами, твоим именем назову своего внука!
      Алнум повернулся и жестом приказал ему замолчать. Глухо проговорил:
      – Теперь я говорю, – нет! Моё имя – тяжкое бремя, моё имя – проклято. Не губи дитя. А если хочешь отблагодарить… Я не возьму денег за ребёнка. Отблагодарить? Нет! Не сейчас. Поезжай, да береги невестку – через три недели ты обретёшь свой смысл жизни. Я… дал ей оберег – всё будет хорошо, она родит здорового … – Алнум почти задыхался, – … мальчика. Мальчика. Всё! Прощай! Прощай. Пуницу! Пуницу, двоих воинов!
      Он спешно кивнул старику, едва улыбнулся его невестке и, не медля, вскочил на подведённого коня. Он уехал без оружия, в сопровождении двоих вооружённых воинов и исчез на два дня.
      Что удивило Хельгу? Одного из этих воинов она видела на следующий день, он вернулся, побыл в стане, переговорил с Пуницу и вновь исчез. Значит – были они где-то поблизости. Но что стало с Алнумом? Где же он скрывался, что за поручения выполняли его воины?
      …Степняк Алнум приехал только поздним утром через два дня. Он был силён, здоров, весел.
                72
      Несколько дней хозяин Алнум пребывал в своём стане – к нему приезжали, советовались, совещались. Хельга, знавшая, что такое заботы правителя, удивлялась, как много людей нуждалось в заботе Пожирателя. Хотя, видела ли она собственно Пожирателя?
      Он уже не внушал ужаса, того самого, первобытного, что поднимался их глубины и рвался наружу из-под тонкого покрывала самообладания и мнимой храбрости. О, Пожиратель был отнюдь не добряком – нескольких провинившихся казнили до того сурово, что Хельгу мутило только при одном воспоминании о том. Он был резок, был жесток. Но с каждым днём, с каждым решением шамана Алнума, Хельга понимала, что он во многом был прав, что и сама бы, наверняка, так поступила. То не был выбор человека – то был выбор справедливости. И пусть она не такова как у северян, южан, отличная от степняков, но неожиданно для себя, но не для меня, Хельга постигла, что иного решения, при воспитании, при культуре степняков – и ожидать было нечего. Что толку просить волков питаться сеном? В одночасье ничего нельзя было изменить. Нет, Хельге по-прежнему делалось дурно от иного, что творилось в стане. Но она должна была признаться себе, что решения степняка Алнума, в целом, были мягче, справедливее, а порой и жестче, чем у остальных степняков. И к нему шли за решениями. К нему шли за справедливыми решениями. Хельга иногда давалась диву насколько неожиданными они были. Казалось, он вывернет всю душу просящего, перевернет суть просьбы до такой степени, что только удивляешься. Но, узнавая всё до конца, Хельга ещё ни разу не усомнилась в правильности вынесенного вердикта.
      А сколько людей приходило к Алнуму за лечением? О, всего не перескажешь.
      Но по-прежнему Алнум был терпелив к Хельге, старался говорить с ней, несколько раз даже испрашивал совета, хотя, казалось – зачем то ему, всё знающему? Он старался до вечера закончить все дела, а вечер – неизменно провести с Хельгой, дабы потом, откинув полог и видя далёкие, самые яркие звёзды, что перемешивались с искрами затухающих костров стана, обняв Хельгу, засыпать.
      Она по-прежнему боялась ложиться с ним рядом, но он просил, и она не могла отказать, и отчего-то всегда ей делалось спокойно. В один из таких вечеров они говорили дольше обычного. Алнум, в дрёме, перебирал её волосы, вдруг задал вопрос, вернее даже не вопрос, а констатировал факт:
      – Ты не одобряешь моего сегодняшнего решения? Я приказал казнить Кастрюка.
      – Я не могу оспаривать ваших решений.
      Алнум помолчал, но возразил:
      – Для меня это важно.
      Хельга приподнялась и села рядом:
      – Нет. Я не хочу осуждать то. Но меня покоробили сегодня ваши слова…
      – …Обиженный может не прощать врага. Его простят боги. А оскорблённому нужно лишь обеспечить эту встречу… Да, Хельга. Я пока думаю так. …Но знаю, что умение прощать – слишком большой дар. Я пока не достиг этой высоты. И… не знаю…, удастся ли. Я не…, думаю, что знаю свою судьбу, и потому сомневаюсь, что научусь когда-нибудь прощать врагов.
      – Вы… Я не понимаю, разве нельзя уравновесить добро и зло? Я наверно понимаю очень примитивно, но дабы задобрить богов, может делать добра чуть больше, чем зла?
      Алнум улыбнулся и слегка повернул голову, чтоб лучше видеть Хельгу. Казалось, его сон – прошёл.
      – Милая, я не о том говорил. И я рад, что ты не поняла того. Мне не надобно никого задабривать. Я не боюсь, что меня покарают за мои действия. Я… получил… некоторую силу, что даёт мне…, даёт основания сомневаться в том, во что верят иные. Я не боюсь творить зло, но меня – радует то добро, что могу сделать… Все мои действия, решения – только от того, что знаю сам, что чувствую, – она усмехнулся, – но не могу объяснить.
      – Но как же? Вы отрицаете могущество богов, отвергаете их?
      – Нет! Я… смиряюсь с тем. Хельга, я понимаю истоки многих вещей и мне не нужно того боятся. Как объяснить? …Я могу, у меня получится вызвать дождь, поэтому мне не нужно приносить жертвы богам. Но – людям удобнее знать, что их любят, о них заботятся и защищают. А я – укрывшись, могу править этим миром. Ну, пусть не миром, но могу на многое влиять.
      Лицо Хельги, с каждым его словом, становилось всё серьезней, глаза расширялись, я чувствовал, что ей не по себе. Алнум приподнял брови и рассмеялся:
      – О, Хельга, ты поражаешь меня. То во мне, что заставляет иных благоговейно трепетать, у тебя вызывает лишь мысли о моём сумасшествии. … Пусть так. Меня это забавляет.
      Алнум открыто улыбался, удивляясь, качал головой, а затем снова лёг, заложив руки за голову. Хельга молчала, серьёзнее становился и степняк. Прошло довольно много времени. Алнум, казалось, невпопад, заговорил:
      – Хельга, никогда не делай добра, если тебя не попросили, никому не причиняй зла – если на то нет весомых причин, которые не зависит от твоего расположения. И то и другое – истощает твою душу.
      Хельга помолчала, чтоб собраться с мыслями. О, не возразить она не могла!
      – Нет, я не согласна. Добро – оно всегда добро.
      – Но ты можешь что-то сделать, о чем тебя не просили, и человек будет считать себя обязанным ему.
      – А я ничего не жду взамен. Я, делая добро, разворачиваюсь и ухожу…
      – Но может то, что ты мнишь добром – не всегда является таковым для человека. Может статься, пример неудачный, а может – очень тонко отражающий человеческую суть: прогонишь свинью с грязной дороги – а для неё в удовольствие было валяться в грязи. Ведь, вспомни, сколько людей есть, похожих на таких свиней. …Нет, Хельга, всем не угодишь. Можно истощиться на добре, о котором тебя никто не просил. Хотя… Ты – уникальный человечек и может и хорошо, что в твоей жизни встречались только добрые люди… Хотя, нет, ты многих несправедливо причисляешь к добрым, судишь по себе и наделяешь их несуществующими добрыми чертами.
      – …Нет, степняк, возможно правы и вы. Но мне кажется, нужно взвешенно подходить к своим поступкам. Правильно вы сказали, что …человек может тяготиться моей доброй волей и моим расположением. Спасибо, я подумаю над вашими словами.
      – Хельга, помнишь, мы говорили о том, что же наша жизнь? Возможно, и ты во многом права. Но я не задумываюсь обычно о том. Но, думаю, если я могу предвидеть судьбу иных людей – всё же что-то, где-то уже предопределено. Знаешь, у меня иногда так бывает, что я что-то хочу сделать – непременно мне то нужно сделать, но по независящим от меня причинам оно не происходит. И тогда у меня возникает чувство опустошения. Не знаю, увидит ли то твоё воображение, но это – как будто мост через реку. Он должен быть, только так я могу решить проблему, как наметил. А его нет. И в то время – чувствую неудобство – не оттого, что приходится мастерить новый мост, а оттого что должен был идти по тому мосту. …Будто события привязаны ко времени. И когда событие срывается – пустота. Я будто и не там, и не здесь. Не люблю такого. Поэтому, всё начатое стараюсь доводить до конца. Но если же обстоятельства требуют замены одного события другим – ничего не поделаешь, можно и подчиниться.
      – …Почему вы сказали Хастинею, что ваше имя …проклято? Это так?
      – А разве тебя оно не коробит?
      – Я встречала имена и … не такие. Что в нём особенного?
      – Хельга, скажи несколько раз размеренно и вдумчиво «Алнум»…
      Хельга замолчала. Она постеснялась проделать то вслух, но несколько раз произнесла то имя про себя.
      – Ну что? – Насмешливо спросил шаман.
      – … Меня как будто… затягивает…
      – Да, Хельга. Начало имени – открытое, оно, вроде, располагает к разговору, но, окончание – теряется. …Имя дарует благосклонность, но – резко оканчивается. И, кажется, что падаешь в пропасть. …Будто большой камень падает в воду, с характерным звуком… Оно многое даёт…, но и много налагает обязательств.
      – А кто дал вам его?
      – Отец.
      – Разве он хотел вам такой суровой судьбы?
      – А что… ты считаешь меня несчастным, а мою судьбу – суровой?
      – Но вы же сами говорили Хастинею…
      – Хельга, я не хочу говорить о предназначении, о судьбе, что налагает род на своих продолжателей. Но знай, имея то, что у меня есть, я не роптал, и не стану роптать. Я не вправе ожидать от судьбы снисхождения, но я её искренне благодарю за всё, что имел и имею. За врагов, что дали мне бесценный опыт, не погубив меня, за тех, кто был рядом, поддерживая, явно или скрыто, за то, …что обрёл женщину, от которой хочу иметь детей…
      Хельга поражённо смотрела на него.
      …Удивительный человек! Я был ошеломлен! Так проникновенно говорить! И вдруг, он сонно потянулся и попросил:
      – Ляг рядом, хочу покоя.
      Всё! Это всё, что он сказал, что он сделал в ту ночь! Э, Хельга, тебе постигать степняка ещё долго!
                73
      В то время Алнум часто уезжал. С момента своего возвращения из поисков казны, когда он был почти смертельно ранен, прошло всего три недели. Он уезжал уже около десяти раз. Иногда он приезжал озабоченным, подчас, не звал незамедлительно к себе Хельгу, а уединялся или сам, или с советом воинов. Они что-то бурно обсуждали.
      А иногда Алнум возвращался просто уставшим, и тогда либо ночевал у костров воинов, либо уходил ночью прочь от стана, сам, или в сопровождении нескольких воинов.
      Хельга чувствовала, что есть что-то, чего ей не положено знать. Почему она не могла поверить, что ей не говорят чего-то только, чтоб она не беспокоилась. Хотя… Хотя. Насколько я знаю, именно желание обезопасить её, чаще всего вызывало у неё отрицательные эмоции. Ей хотелось узнать скрываемое, достичь невозможного и увидеть тайное. Хотя, почему только Хельга? Я уверен, что большинство, скажем, 90% людей – такого же склада.
      Но было ли у Хельги только чувство противоречия? Или у неё были другие мотивы видеть того, всегда занятого степняка? Мне казалось, что говорить об этом пока было рано.
                74
      …Несколько дней шаман Алнум пребывал в стане. Никуда не торопился, никому не быть нужным.
      Алнум до сих пор ничего не требовал, просто, ложась спать, он обнимал Хельгу и она… – безмятежно засыпала. Но… когда его не было, то ложе было холодным, неспокойным. Она должна была признать, что с ним – ей было спокойно,  без него – тревожно. Думаю, она ещё не пришла окончательно к мысли, что не хочет его отъездов.
      В то раннее утро Алнум не стал долго лежать, в полудрёме разглядывая Хельгу, перебирая пальцами её волосы. Он встал и, откинув полог, начал смотреть на спящий стан. Даже дежурные ещё не встали – не гремели котлами, не было слышно ржания лошадей – корм ещё не задавали.
      Хельга повернулась и потянула к себе покрывало – утренняя прохлада, пусть даже и летняя – давала о себе знать. Алнум подошёл ближе и опустился перед Хельгой на колени – поправил то самое покрывало. Хельга, спавшая чутко – проснулась и, не разобрав, резко отшатнулась, спросонья глядела насторожено. Алнум убрал руки, и некоторое время смотрел на неё. Он не осуждал, но выглядел он огорчённым. Он хотел что-то сказать, но отвёл взгляд, помедлил, но затем поднялся, и, не оглядываясь – вышел. Сон Хельги прошёл. И я начал задавать ей вопросы.
      Однако она не стала раздумывать, встала, оделась и тоже вышла. Алнум о чём-то разговаривал с Пуницу, который первый заметил Хельгу и, улыбаясь, поклонился ей. Алнум обернулся, посмотрел и учтиво, склонил голову, приветствуя.
      Хотя завтракали Алнум и Хельга вместе – оба молчали. Алнум был задумчив, а Хельга – старалась не тревожить его, сама не зная почему. Ну что она ему скажет? Что ей собственно нужно? От него? Несколько раз Алнум вопросительно поднимал на неё взгляд, но молчал.
      А потом – начался обычный день.
      …Ближе к вечеру Алнум всё так же занимался делами – вначале приехали посыльные из одного стана, потом пришли отчёты из другого, кто-то привёз раненного, ещё кто-то… Хельга вновь поразилась – как у Алнума хватало на всю эту дребедень сил и терпения? А с другой стороны – все в стане что-то делали и только Хельга – никак не могла понять, чем себя занять. Она сердилась за то на себя. Какой толк в её существовании? Она даром ела хлеб? Не буквально, конечно. Вопрос – риторический. Но ей было неприятно. В ней был протест против того её статуса, в котором она здесь пребывала. Думаю, именно из-за этого, из-за этой первой ступеньки, она не могла подниматься по жизненной лестнице… Размышлять на эту тему можно ещё долго. Но какой смысл в том?
      …К Алнуму прибыло две группы воинов. Все прибывшие спешились и теперь стояли перед Алнумом, обособленно, злобно поглядывая друг на друга. Люди обоих отрядов были настроены весьма враждебно. Хельга отвлеклась от самокопания и встала среди толпящихся людей, чуть позади Алнума. Хельга знала, что к нему весьма часто обращаются за советом, или вот как сейчас – рассудить спор. Насколько Алнум в этих случаях был справедлив? Не знаю, но судя по тому, что поток страждущих – не иссякал – в услугах Алнума нуждались. Причём, если за решение проблем, помощь, излечение – Алнуму обычно платили, то за разрешение конфликтных споров он никогда не брал платы.
      Одна группа воинов состояла из шести человек. Среди них выделялся один высокий, молодой, но коренастый, пусть даже обрюзгший воин. Пожалуй, его можно было назвать красивым. Кудрявые волосы были относительно коротки – не так как у большинства степняков. Чистое лицо было смуглым, прямой нос, аккуратные уши, пухлые щёки, красивый рот. Говорил он тихо, но не оттого, что был слаб, а скорее – просто казался покоен или меланхоличен от природы. Ступал широко, но осторожно. Могло показаться, что он боязлив, но нет, просто походка была неспешной. Однако сейчас было видно, что молодой воин – зол и чувствовалось, что он считает себя правым. Он весьма воинственно посматривал в сторону своего противника.
      Среди десятка воинов второй группы, выделялся старший – видимо, у молодого именно с ним был спор. Этот был взрослее, старше своего недруга, более худ, вернее – жилистый, черты его лица были более резкими, но их смягчала русая, аккуратная борода. Воин твёрдо стоял на земле, казалось, что его никто не в состоянии сдвинуть с того лоскута земли, на который он ступил. Его рука покоилась на рукоятке меча, в его фигуре чувствовалось молчаливое упорство. Среди его воинов, не поднимая головы, стояла молодая, тоненькая женщина небольшого роста.
      Алнум махнул рукой:
      – Кто обвиняет?
      Вперёд выступил молодой:
      – Меня зовут Гистий. Некоторое время тому назад я задолжал Атею много золота. Я не мог отдать всё сразу и Атей, в залог – забрал мою жену – Миленику. А я только недавно женился! Да, он имел право её забрать, здесь я не спорю. Но долг я ныне вернул, а теперь он не хочет возвращать мне жену! Я выплатил долг, выплатил! Я требую…, я хочу, чтоб ты, Алнум, рассудил нас! – Он кричал, тыкая пальцами то в своего оппонента, то в женщину, то в Алнума.
      Алнум молчаливо поднял руку, прерывая его гневные речи. Он рассматривал участников спора.
      Гистий был весьма разгневан, он покраснел так, что даже кончики ушей пылали, губы перекосились. Но в сторону Атея он ступил всего лишь раз, словно боясь переступить невидимую черту, что их отделяла.
      Атей стоял спокойно, недвижимо, и только по косвенным признакам было заметно, что он волновался – костяшки пальцев, что впились в рукоятку меча, побелели. Он, видимо, от бессилия, как-то по-детски сильно закусил нижнюю губу, его узкие губы окрасились кровью.
      Миленика стояла, низко наклонив голову, по её лицу скатилось несколько слезинок, но она казалась спокойной, только пальцами, едва заметно теребила кисточку пояса.
      Алнум обратился ко второму спорщику:
      – Атей!
      Тот поднял голову. Заговорил глухо:
      – Это правда, но Миленику я не верну.
      Он замолчал и с вызовом теперь смотрел на Алнума.
      Шаман Алнум встал и медленно подошёл к обоим спорщикам. Вначале к Гистию, смотрел ему в глаза, встав почти вплотную, затём подошёл к Атею, но тот сам сделал шаг к Алнуму, смотрел, не мигая, и проводил шамана взглядом, когда тот прошёл к Миленике. Воины Атея сами расступались перед Алнумом. Шаман, подойдя к девушке, поднял её лицо пальцами за подбородок, и долго смотрел в глаза, затем, как бы вскользь, окинул взглядом её фигуру. Повернулся и встал на своё место. Оглядел присутствующих:
      – Расходитесь, этот спор я буду судить в своём шатре. Пуницу, проводи Гистия, Атея и Миленику.
      Многие были разочарованы, послышались недовольные выкрики, но громко возмущаться никто не решился. Подумаешь – забавой больше, забавой меньше. Жаль, конечно, но что поделать?
      А вот Хельге было интересно, как же рассудит этот непростой спор шаман Алнум? Почему интересно?
      …Алнум повернулся, чтоб уйти, но обратил внимание на Хельгу. Она смотрела на него. Он подошёл к ней и, обняв за плечи – поцеловал в волосы:
      – Если хочешь, пойдём.
      Она покорилась его объятиям – почему-то было неудобно показывать всем их истинные отношения. Войдя в шатёр – Алнум, отпуская Хельгу, единым движением показал ей на уступ позади спорщиков, сам опустился на такой же уступ, устланный мягкими подушками, с противоположной стороны. Оба противника стояли напротив него, Миленика – позади них, ближе к входу. Заправив плотно полог за собой, в шатре у входа встал Пуницу. Алнум вначале молчал, словно собираясь с мыслями, но затем сказал:
      – Предмет вашего спора – женщина – Миленика, отданная в залог Атею Гистием? Так?
      Гистий возмущённо взмахнул руками, Атей – молчаливо кивнул. Миленика молчала. Алнум продолжил:
      – Но Миленика – была свободной женщиной? Почему ты, Гистий, отдал свободную женщину в залог?
      – Так потребовал Атей. К тому же – он обещал уменьшать плату, если Миленика согласится… согласиться … не перечить ему. – Тут он понял, что сболтнул лишнего и прикусил язык.
      – И ты согласился? Миленика – жена тебе, твоя ровня, а ты – сделал из неё имущество, ты унизил свой род, себя, свою кровь и плоть?
      Гистий молчал.
      – А ты, Атей, почему так поступил? Миленика – ведь не рабыня?
      Тот поднял голову:
      – Гистий мне должен был очень много. И его долг рос, а он просил ещё и ещё. Я приехал к нему в стан, дабы вразумить его. Я был настроен очень решительно – я не мог и не хотел содержать этого расточительного молодого человека. Но в его стане я увидел его жену. Мне показалось, что если Гистию будет страшно за любимого человека, он быстрее отдаст долг. Не скрою, она мне сразу глянулась. Гистий не возражал, чтоб я забрал её в залог долга, так почему мне того не сделать? Но когда я, глядя на красавицу Миленику, предложил Гистию, чтоб его жена согревала меня на моём ложе – он не был против! Он просил за это, только уменьшение величины долга! Я согласился! Повторю, Миленика мне очень понравилась, она не хотела, но против воли мужа не пошла. …Что было у нас с Миленикой – умолчу, но я её не отдам, она носит моего ребёнка!
      Алнум спросил Гистия:
      – Ты полностью вернул долг?
      – Да! Да, я вернул всё! Пусть он вернёт мне мой залог!
      – Атей! Вернул ли Гистий тебе долг в полном размере?
      – Да, за вычетом четверти суммы, что …уплатила Миленика, будучи моей …женщиной.
      – Это составило четверть всей суммы? Сколько же времени Миленика была у тебя?
      – Пять месяцев.
      Алнум высоко поднял брови, словно удивляясь:
      – Ты уверен, что ребёнок, что носит Миленика – принадлежит тебе?
      – Совершенно! Я готов выкупить Миленику у Гистия, но он не хочет! Вернее – не купить, а выплатить отступные!
      Алнум задумался, потом встал и приблизился к спорщикам:
      – Атей, если долг погашен, ты обязан вернуть залог, будь то движимое или недвижимое имущество…
      Атей резко сделал шаг вперёд и твёрдо сказал:
      – Нет! Я не отступлю!
      – Если ты откажешься мне подчиниться – я тебя заставлю. Поверь! – Он сказал это спокойно и грозно. Атей повернул голову на сторону, но на место не встал.
      Хельга была разочарована. Как так можно судить? Но Алнум продолжал:
      – Вы пришли сюда добровольно, и будет так, как скажу я.
      Он повернулся к ним спиной и, помолчав, заговорил:
      – Однако же, формально в вашем споре судить нельзя. Миленика – была свободной женщиной. Ты, Гистий, поступил так, как посчитал нужным. Ты оказался настолько слаб, что отдал свою семью, часть тебя самого в унижающий тебя залог. Ты был не в состоянии обеспечить достойное существование своей женщине. Ты поддался алчности и добровольно пошёл на унижение. Не тебе просить о справедливости.
      – Ты, Атей, не выполняешь договорённостей, изначально согласившись на определенные условия. Ты обязан отпустить Миленику. Единственное, к чему ты можешь воззвать, так это к тому, что Миленика – вынашивает твоего ребёнка. И знай, как только эта женщина вернётся к Гистию, он убьет твоего не родившегося ребёнка, права на которого ты пока имеешь, как отец.
      Противники злобно глядели одни на другого. Алнум повернулся к ним:
      – Вы обратились ко мне. И в споре оба были не правы. Вы поступали, как хотелось, и было удобно вам. Но я хочу услышать и третью сторону, ту, о которой вы оба забыли. Я хочу выслушать мнение Миленики. Ибо она уступила Атею, ради тебя Гистий. Её решения – не были корыстными. И слушать я её буду без вас. Пуницу! Выведи обоих, пока я решу ещё один вопрос. И разведи их в разные стороны. Это всё, идите пока.
      Пуницу поклонился. Спорщики вышли. Хельга затаилась и, казалось – не дышала, она боялась, что Алнум выгонит и её. Но он обратился к Миленике, протянул ей руку и провёл к середине шатра.
      Это была красивая молодая женщина. Она была невысокая, но изящная, даже сейчас. Длинные прямые волосы спускались к поясу, огромные тёмные глаза, чуть смуглая кожа лица, высокие скулы, едва тонкие губы, длинная шея, высокая грудь, тонкие руки. Да, она была прелестна.
      Алнум заглянул в её испуганные глаза, осторожно взял за запястья, слегка встряхнул их:
      – Не стоит меня бояться. Расслабь руки. Я приму решение, учитывая то, что скажешь ты. И поверь мне, я в состоянии обеспечить твою безопасность, если ты примешь решение не возвращаться ни к кому из них. Ты сможешь остаться у меня в стане столько, сколько посчитаешь нужным. Понятно?
      Миленика удивлённо кивнула. Алнум чуть улыбнулся:
      – Доверься мне и думай только о том, чего хочешь ты для себя. Не бойся.
      Алнум отпустил её руки. Встал позади неё, прижал её к себе, расправил её плечи, так чтоб она всем телом прижималась к Алнуму. Затем он показал ей обе свои ладони:
      – Смотри – моя левая рука – это Гистий и то, что у тебя было, есть, и ожидает с ним. Моя правая рука – это Атей, и всё, что у тебя было, есть и будет, если ты останешься с ним.
      Миленика чуть кивнула. Алнум положил обе руки ей на живот, чуть пониже талии.
      – Подумай, чего ты ждёшь от них, представь, что ты останешься с одним или вернёшься к другому…
      Алнум замер, словно прислушивался. Хельга, казалось, не дышала. Как же так? Что будет?
      Хельга видела, как, закрыв глаза, спустя какое-то время, начала напрягаться Миленика, как вздрогнула и попыталась вырваться:
      – Нет! Нет!
      Однако так же резко, но бережно Алнум удержал её:
      – Ч-ч-ч, – совсем мягко успокаивал он её. Миленика перестала биться, но её лицо судорожно перекосилось от воспоминаний. Всё ещё сдерживая её своими локтями, Алнум поднял свои ладони и посмотрел на них, вначале на левую, потом на правую.
      Он отпустил Миленику и посадил её на подушку, сам, поджав ноги, сел напротив:
      – Ты хочешь спросить?
      – Да, я могу ошибаться. Скажи шаман, что меня ждёт? Что мне выбрать?
      – Миленика – ты достаточно взрослый человек, дабы самой делать выбор. Повторю, я могу обеспечить тебе безопасность при любом твоём решении. Если ты чувствуешь свою вину перед Атеем, за то, что хочешь вернуться к Гистию, я могу приютить тебя, пока ты родишь, дабы не умертвлять ребёнка Атея. Он заберёт его потом… Миленика, я могу только рассказать тебе то, что вижу… Но выбирать тебе.
      – Прошу тебя, шаман…
      Алнум поднял свою левую руку и начал рассматривать её:
      – Гистий тебя любит по-своему, но он, вернув тебя, убьёт то дитя, что ты сейчас носишь, у тебя больше никогда не будет детей. Этим тебя будет попрекать твой муж всю оставшуюся жизнь, он никогда не признает своей вины в том, и всякий раз будет тебе припоминать, что ты согласилась быть с Атеем, пусть и ради самого Гистия.
      Алнум обратил внимание на правую руку:
      – Если ты выберешь Атея, в лице Гистия он обретёт очень злобного и мстительного врага. Но твой сын вырастет могучим воином и наследует Атею, и ты не единожды сможешь познать радость материнства. Да, Атей станет тебе опорой, он никогда не упрекнёт тебя за твой выбор. Миленика! Их спор – только твой выбор! Помни об этом.
      Миленика внимательно посмотрела на Алнума и её речь полилась, словно прорвавшаяся плотина:
      – Мы с Гистием росли вместе – мы играли, как брат и сестра, но пришло время – и мы выросли. Я искренне полюбила его, а он – меня. Наши родители поженили нас – я из справной семьи, он – наследовал власть в племени. Но спустя всего лишь два месяца после свадьбы мой муж, в страхе, отдал меня своему врагу. Он… сказал, что я могу уменьшить сумму долга, если буду покорной чужому, постылому мужчине. Он отдал меня, шаман, понимаешь – отдал! И ещё послал со мной своего человека, дабы не спустить Атею ни единой ночи, ни единой монеты, что я могла… Он едва ли считал… сколько ночей я провела с Атеем. А я не хотела… И тогда, когда Гистию доложили о том, что не … что я не ублажаю Атея, и он прислал гневное послание, в котором упрекал меня… Я весь день проплакала, а потом уступила Атею. Но в ту ночь он не взял меня, только утешал. И в следующую ночь, когда чуть было…, я …, а я сказала «нет» в самый последний момент – Атей остановился только по одному моему слову! Он не брал меня силой! Но и за те две ночи он уплатил Гистию. Да, Гистий выплатил весь долг Атею… И пусть Атей не будет всю жизнь любить меня…, но он уважал меня и моё желание. Да, может я и не права, но я уступила Атею. И я сейчас ношу его ребёнка. Атей – достойный человек. Знаю, я жена Гистию, но как могу теперь ему доверять? О, шаман Алнум, молю, позволь мне остаться с Атеем, хоть знаю, это неправильно. Не должно так поступать жене… – Миленика плакала.
      Хельга сидела и как будто все её проблемы враз показались ей несуществующими. Вот у этой женщины – действительно, жизнь – не позавидуешь. Хельга поджала губы и смотрела на Алнума. Тот вздохнул и встал. Помог подняться Миленике. Подал ей руку и вместе с ней вышел из шатра.
      Гистий презрительно и настороженно смотрел в их сторону. Атей остался на месте и только мучительно вглядывался в заплаканное лицо Миленики. Мимо не проходили, останавливались посторонние ротозеи. Напряглись воины обоих предводителей. Алнум выпустил руку Миленики, сделав несколько шагов навстречу спорщикам, громко сказал:
      – Ты, Гистий, обратился ко мне, дабы я рассудил твой спор. Ты, Атей, придя сюда, заранее согласился с моим решением.
      Алнум отвернулся и несколько слов сказал Пуницу. Тот поклонился и поспешно отошёл. Шаман снова заговорил:
      – Но принимая решение в этом споре, я основывался на желаниях той, что была предметом спора и при этом, изначально, – не имела прямой выгоды от того. Вот моё решение: Миленика останется с Атеем до тех пор, пока сама того будет хотеть. Атей не обязан выплачивать Гистию никаких отступных, ибо Миленика – свободная женщина, которая вправе решить свою судьбу и судьбу своих детей. Это всё! Таково моё решение!
      Гистий даже не дослушав до конца, начал потрясать кулаками, его воины взялись за оружие. Но ровно, спокойно, боевым порядком между спорщиками встали около десяти воинов Алнума, под руководством Пуницу. Ещё столько же – стояли поодаль, готовые выступить по первому кивку шамана Алнума. Гистий утихомирился. Атей – словно бы не мог поверить в то, что слышал. Он сделал несколько шагов в сторону Миленики и протянул ей руку, она поспешно подошла к нему. Атей благодарственно посмотрел на Алнума и низко поклонился, Миленика последовала его примеру. Алнум громко приказал задержать Гистия и его воинов, подав им ужин и обеспечив ночлег. В то же время, ещё десять воинов Алнума, под предводительством Хорнаба, должны были сопровождать, ныне же, Атея и его воинов до расположения стана самого Атея, для их безопасности.
      Это было всё. Спор разрешён. Алнум повернулся и вошёл в свой шатёр. Следом вошла Хельга. Алнум посмотрел на неё вопросительно, а она спросила:
      – Ваш приговор был предрешён, или спорщики могли оправдаться?
      Но Алнум, казалось, ответил невпопад:
      – Не бойтесь смелых, бойтесь подлых.
                75
      Вспоминая о том вечере, Хельга размышляла. Она думала об одной беседе. Она давно составила для себя образ степняка, но последние события его рушили, почти незаметно подтачивали её мысли, короткие обрывки его фраз, взгляды исподволь, его и местных, перешёптывания, насмешливые и почтительные взгляды степняков, нескончаемые веретеницы страждущих помощи Алнума… Всё это искажало образ беспощадного, купающегося в крови врагов, степняка-шамана.
      …Тот разговор был короткий, но он запал Хельге в душу, порождая сначала негодование, гнев, сомнения и изумление.
      – Я таков, каковым ты меня видишь, каковым вы все меня представляете. Я жесток. Я беспощаден. – Алнум помедлил, – я Пожиратель. Кому какое дело до того, что я о том думаю? О нет, меня вполне всё это устраивает.
      Хельга поражённо молчала. Алнум смотрел на неё с укоризной, но она того не замечала. Он скрестил руки на груди и повернулся, искоса глядя на неё:
      – Я заставляю трепетать своих врагов, а непокорных – разрывают, направленные моей рукой, дикие лошади, испепеляет зажженный мной факел. Да, Хельга, я таков. Я преследую тех, кто обижает моих друзей, я убиваю…, убиваю тех, кто слабее меня. Меня проклинают, Хельга, меня ненавидят, и эта ненависть питает моё злобное и чёрное начало. Я таков. Это правда. И ты удостоверишься в том…
      А что же теперь? Его истинно ненавидят. Вот, например, Гистий – уж его-то ненависть – не измерить. Но разве он был прав? – Хельга усмехнулась, – она также судит и выбирает одну из сторон. А правда была и у того, и у другого. Какая она, правда? В споре Гистия и Атея – у каждого своя. Но Алнум – пренебрёг обеими и выбрал третью правду – ту, что стояла в стороне. И слова Миленики, выстроив свою правду, были направлены в сторону правды Атея. Хотя и он не был прав в том споре? Значит, сколько людей, только и правд? Но разве так может быть? Правда должна быть одна…
      Вот и получается, что Гистий ненавидит Алнума, Атея – всего лишь устраивает приговор. А та, которая получила больше всех – по сути – ничего не просила изначально? И разве не был бы жесток Алнум с теми, кто его ослушался бы? Она не сомневалась, что, пойди Гистий против воли Алнума, тот, не медля – применил бы силу, и, возможно, убил бы непокорного. …Но степняк-шаман поступил мудрее – он предупредил кровавую развязку. Как его мудрость могла сочетаться с его словами о его же жестокости и несправедливости? И вновь получается, сколько людей – столько и правд? Составляй, составляй Хельга свою мозаику! А сколько раз бы иной степняк порешил бы тебя саму, Хельга? А сколько твоих друзей из Приземистой смилостивились бы над тобой, будь ты не их сторонницей…
      Нет, Хельга, человек – всегда остаётся одинок в своих решениях. И для кого-то они будут справедливыми, а для кого-то – кровавыми. Метания из стороны в сторону – губительны для души. Посмотри на окружающих, огляди себя и ступай в ту сторону, где сила твоих рук будет востребована, где твои мысли – разумны, а слова – полезны. Хотя… Хороший человек – оценивает тебя со своей позиции и всегда найдёт тебе оправдание. А от плохого – чего ждать?
      Нет, Хельга, рано тебе ещё раскрашивать этот мир в белое и чёрное. Осмотрись в сером, и не принимай скоропалительных решений.
      Ведь сколько людей тянулись к Алнуму? Порой его решения несли смерть, но, сколько жизней он спас? Да, врачеватель часто несёт боль, но боль та – претворяет выздоровление. С теми, кому требовалась его помощь, Алнум не был излишне жесток. Он не наслаждался болью, чтоб после предстать пред спасёнными – мессией. Он часто жертвовал своими силами, своей кровью, своей болью. Так ли он был жесток? Был ли он Пожирателем?
                76
      …Алнум снова отсутствовал. Насколько же всё казалось чужим, когда его не было!
      Хотя, она осознавала, что так не должно быть. Нельзя настолько тяготиться отсутствием человека, которому не доверяешь. Кажется, когда он рядом – она не может ему доверять, её тревожат его расспросы, настроение, его последующие слова, действия. Но когда не держишь руку на пульсе этого человека, когда не видишь его – скучаешь по всему, что с ним связано: блеску его глаз, жестам, вкрадчивому или громкому смеху, сердечным шуткам, ласковым прикосновениям, вскользь брошенному взгляду.
      О, как же его не хватает!
      А приедет он – и вновь, Хельга, будешь бороться с собой, не позволив проявиться своим чувствам. И не потому, что тебе не хочется этого показать, а потому что опасаешься. Это сильно тяготило Хельгу: почему она не могла ему доверять? Казалось бы, степняк никогда не выказывал своих злых намерений по отношению к ней… Но ей казалось, что начав доверять ему, она ослабит свою оборону и он не преминет тем воспользоваться. Разве можно быть счастливой безраздельно?
      За щепоткой счастья – всегда следует горсть потерь и боли. Почему, получая ощущения защищённости, надежды, радости, она непременно ожидала утрат, разочарования, отчаяния? Наверно – то была и моя вина. Не смог я её уберечь в своё время… Но человеку так не должно быть – это разрушает его. А у меня была возможность всё это исправить. Я почти благословлял тот миг, когда послушал Хранителя Алнума, в самом конце зимы. Ибо теперь я мог помочь моей Подопечной. Теперь у меня была возможность обеспечить её счастье.
      Но сколь долгим оно будет?
      А толика счастья всё же лучше, чем беспросветная жизнь под серым дождём уныния и тоски.
      …Только за полночь Хельга забылась тяжёлым сном.
                77
      Как-то Алнум отсутствовал три-четыре дня.
      Вернулся к полудню. С ним было около сотни воинов. Куда и зачем ездили – Хельгу не посвящали. Спешиваясь, Алнум оглядывался, ища глазами Хельгу. Увидел – улыбнулся, мягко и светло. Хельга пожала плечами, поклонилась и повернулась, чтоб направится в шатёр. Алнум догнал её, взяв за руку – мягко развернул к себе и обнял. Заглянул в глаза, улыбки не было, но мне кажется, что добродушие всегда видно на лице. Его выдают сияющие глаза. Да, можно никак не выказать мимикой расположения, но глаза всегда выдадут истинное расположение человека к себе. Это – своеобразный «детектор лжи».
      Да, ныне степняк Алнум был рад видеть Хельгу, мне показалось, что он, исподволь, не хотел отрывать от неё руки – всё держал за запястье. А потом, второй рукой вынул из-за пазухи очень красивое золотое ожерелье. Оно было сделано из мелких-мелких звеньев тончайшей цепочки, что искусно переплетались между собой, образуя золотистую, неширокую, но эффектную, цепь. К ней крепились самые разные, мелкие, раза в два – три меньше дюйма, удивительно точно, но тонко сделанные объёмные золотые животные. Я, видавший многое, поразился искусству исполнения украшения.
      Да, Хельга, не любившая, знаю, подарков, ибо ей казалось, что они её обязывали непомерно ко многому, залюбовалась ожерельем и, улыбаясь, начала увлечённо рассматривать его элементы. А Алнум засмотрелся на неё.
      Но внезапно Хельга отпрянула. Она буквально отбросила ожерелье в руки Алнуму и брезгливо насупилась:
      – Кого вы убили, чтобы добыть это золото? Кто она была? Молодая дева, пронзённая вашей стрелой, или старуха, что в последний свой миг прижимала его к иссушённой годами груди? Мне не нужны вещи мертвецов!
      Я видел, что Алнум был очень неприятно поражён переменой и теперь старался понять её причину.
      Видя его растерянность, Хельга вновь гневно упрекнула его:
      – На нём запёкшаяся кровь!
      Алнум покачал головой и хотел уйти. Он как-то ссутулился, вся многодневная усталость проступила на его лице, наложила отпечаток на его горделивую и сильную фигуру. Он, однако, остановился и, хмуро посмотрев на Хельгу, бросил:
      – Я заказал это ожерелье в одной из греческих колоний, специально, чтоб порадовать тебя их искусством. А та кровь – моя. Я был ныне ранен.
                78
      …Алнум стоял посреди шатра, скрестив руки на груди, сдвинув брови. Короткие отрывистые, полные раздумий, слова срывались с его губ. В паузах, его губы были крепко сжаты. Он говорил медленно, с долгими паузами. Его взгляд не был устремлён в одну точку, но было такое ощущение, что он был не здесь. Он видел что-то, что находилось очень далеко. Он прилагал усилия, дабы вынуть тот груз слов, о котором говорил. Хельге почему-то вспомнилось, что так тяжело извлекает больной, измождённый человек ведро живительной влаги из очень глубокого колодца. Его силы на исходе, дыхание прерывисто, он не знает, станет ли у него сил вынуть то, что было для него жизненно необходимо.
      – Я ни от кого, ничего не жду. Я поступаю так, как считаю нужным. Если в отношении какого-либо человека я совершаю поступок, злой или хороший – то это только мой выбор. Но…, делая что-то хорошее по собственной инициативе, я не вправе рассчитывать на благодарность… ибо об этом меня не просили. Всю свою жизнь я проживал так, чтоб никому не быть обязанным, никому не мешать. Только моё решение в том, что я поддерживаю одних или гоню других. Как бы это… И в отношении тебя, я делаю то, что считаю, тебе поможет. Ты не просила меня об этом и я не вправе…, да и не рассчитываю наверняка, что ты меня полюбишь. Ты не обязана этого делать. Я могу немного больше, чем другие, я вижу немного больше чем другие, поэтому поступаю, так, как понимаю. Это как…
      – Но ведь быть …добрым – намного тяжелее, чем себялюбивым, злым, корыстным…
      – Да. Это так. Идти с горы – намного легче, чем подниматься. Это тяжёлое бремя. Но по стечению обстоятельств оно досталось мне. И у меня пока хватает сил не бросить этого. Перед крутой горкой я приостанавливаюсь, обдумываю, как бы выискивая наилучший путь, а может – и тропику, дабы пронести то важное, что мне дано. Иногда я выхожу на вершину и имею возможность оглядеться, узнать, что будет впереди, наконец – сесть и отдохнуть, обернуться назад и продумать, что делал правильно, где ошибся. Часто бывает, что из одного места – весь путь оценивается совершенно по-другому, чем в начале. И дело тут не только в том, что ты прошёл этот путь, познал его. Просто с того места, где ты сейчас, видно, что можно было пройти другим путём…
      – Но как у вас хватает сил нести тот груз?
      – … Тот груз? … Да он даётся намного большему количеству людей, чем видно, чем ты думаешь, чем все вы чувствуете. Просто некоторые не до конца используют свои возможности. Некоторые страшась того – прячут драгоценную ношу в глубокую яму и всю свою жизнь ходят около того места, опасаясь и одновременно грезя своими возможностями.
      – Бывает ли так, что та ноша используется во зло?
      Впервые за всё это время Алнум слегка улыбнулся:
      – Когда человеку даны угли надежды, тепла… он может помочь измученным путникам в дороге, обогреть одиноких… А можно, пусть и не со зла – испепелить чью-то обитель, обжечь чью-то душу. А уж если человек намеренно использует тот дар в злых целях – тогда жди настоящей беды.
      – А есть ли возможности воспрепятствовать всему тому злу, что творится такими людьми?
      – …Вспомни, когда ты была мала, тебе казалось, что все твои проблемы – из-за того, что сломалась игрушка, что не получил необходимое количество ласки, что тебя ограничили в чем-либо. …Да мало ли. Подрастая – понимаешь, что те детские проблемы и нужды – уж очень мелочны и ныне – ничего бы не стоило их превозмочь. Но пред тобой – новый, казалось бы, непреодолимый, поток вопросов: как, что, где и почему – не иссякает никогда. Чем больше ты узнаешь мир – тем дальше становятся его горизонты. Если ты не стоишь на месте – всё время появляется нечто, что озадачивает или радует, угнетает…, даёт надежду…, да мало ли? … Всё меняется, если только ты не останавливаешься. …Со временем на большинство вопросов, которые тебя волновали – появляются ответы, но возникают новые вопросы…, их поток неиссякаем. – Алнум замолчал надолго. Казалось, он был далеко не здесь.
      – … неиссякаем, значит, зло нельзя победить? Количество людей, которые хотят крови, воин, слёз – всегда остаётся постоянным…?
      – …Я не знаю ответа на твой вопрос. Но мне кажется, что пока я могу, я должен делать то, что должен. И заметь, Хельга, не всегда я делаю людям добро…
      – Тогда, я вновь возвращаюсь к началу нашего разговора – чему вы следуете, когда совершаете свои поступки, добрые или плохие?
      – …Что мной руководит? Действительно, что? Что может повлиять на меня, взрослого мужчину, обременённого обязанностями верховенства, своим могуществом? От меня зависит многое и многие…? Что? Кто научил меня тому? Не раз задавал себе я такие вопросы. Но мне, теперь уже, кажется, ответ достаточно прост. Из простого куска глины может получиться пыль на дороге, раздроблённая множеством копыт, или грязь после дождя. А может – этот кусок глины попадёт к великому мастеру и из него будет вылеплен прекрасный сосуд. И тут снова возникает вопрос – что будет в него вложено, что будут в нём хранить? …От одного места может быть проложено много дорог. Не все они ровные, длинные, лёгкие. Есть те, которые закончатся тут же – над обрывом. Есть те, по сторонам которых будет терновник, будут и такие, которые вьются среди холмов, поднимаясь на крутые скалы, за которыми – покатые склоны. …Мне кажется, вернее, я для себя решил, что за то, что вкладывается в человека – ответственен весь его род. Все предыдущие поколения обязаны творить добро, обязаны вложить то в продолжателя своего рода…
      – А если ребёнок сирота? Кто поможет ему? Случайный человек? Но ведь бывает и так, что у хороших добродетельных родителей – вырастает злое дитя? Как же тогда?
      Алнум смотрел на Хельгу, словно припоминая её далёкие слова, долго молчал, но затем, едва заметно улыбка тронула губы:
      – Милая, я не на все вопросы нашёл ответы. Я могуч, но не всесилен. Кроме того, мне кажется, … нет, я уверен, что помимо того, что я знаю, знают другие… есть много того, что не видим, там за горизонтом, а может здесь – под обрывом, в мутной воде. Или в темноте ночи за пологом этого шатра. Наверняка есть тот, кто сильнее меня, кто знает больше меня. Может и меня кто-то бережёт. …И не на все вопросы я найду ответ до конца своей жизни.
      Тут Алнум нахмурился и мельком, с тревогой взглянув на Хельгу, умолк. Затем, сделав вид, что о чём-то вспомнил, вновь улыбнулся, но его улыбка была неискренней, натянутой:
      – У меня дела. – Он поспешно вышел.
                79
      …Хельга получила уведомление, что, уехавший более недели тому назад, Алнум, ждёт её всего в двух днях пути от стана. Он передал на словах, что ранен, ничего страшного, но вернуться в срок – он не может. Потому и ждёт жену.
      Хельге это показалось странным – до сих пор её не выпускали из стана. Но приказ, есть приказ, Пуницу был прежде ранен, поэтому с Хельгой отправился иной сопровождающий с тремя воинами.
      Мне не показалось это странным. Это было весьма и весьма неприятно. Я не употребляю слова «ужасно», поскольку Хельга после того приключения осталась жива. Но ничего хорошего из того не вышло.
      Думаю, у Пуницу, также хороший Хранитель. За несколько дней до того – он получил ранение, что спасло ему жизнь… А нам, порой кажется, что хуже – уже не будет.
      …Во вторую ночь я не мог добудиться Хельгу. Что ж они так все спят?
      Во вторую ночь путешествия она проснулась с тревожным чувством. Сквозь сон – звучал настойчивый голос: «Пробудись», «Пробудись!». Только многолетняя привычка настоящего воина заставляла сейчас, буквально разрывая веки – шарить рукой вокруг себя, в поисках оружия. Но его не было – Алнум не позволял, всё же, Хельге пользоваться оружием, его у неё вообще не было – ни её меча, ни даже маленького кинжала. …Когда она поднялась с постели и едва начала одеваться, у входа в её шатёр раздались быстрые шаги, шум борьбы, чей-то вскрик, хрип, несколько взволнованных голосов… и полог шатра резко откинулся. Хельга увидела чужих воинов. Это также были степняки, но одеты они были не как свои.
      Вошли трое. Хельга, теперь уже проснувшись окончательно, встала боком, и взгляд её зашарил по шатру, в поисках хоть чего-нибудь для обороны. Но шанса воспользоваться чем-либо – ей не дали. Навалились сразу трое. Но моя Хельга умница – выскальзывая как угорь, кусаясь и царапая, она успела выхватить у одного из нападавших из-за пояса кинжал. Ловко орудуя им, она смогла вонзить оружие в грудь одного нападавшего, от чего тот сразу завалился на бок, и достаточно быстро затих. То – последнее, что она успела заметить. В следующее мгновение её сильно ударили в лицо. Затем она получила ещё один удар по голове. Ещё – в живот, что окончательно отшибло дыхание.
      …Хельга сидела со связанными руками и ногами. В шатёр вошёл высокий молодой степняк. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым. Сравнительно тонкие черты лица, однако не были смягчены той затаённой добротой, что подсознательно чувствовалась у Алнума. Почему Хельга начала сравнивать всех степняков с Алнумом?
      А какой у неё ныне выбор?
      …В вошедшем, чувствовался вожак, выделяла его манера говорить громогласно, но с достоинством. Ноты скрытости, что иногда появлялись в голосе, лишь подтверждали таинство статуса главного человека. В манере двигаться – ограничений не было – он не привык оглядываться на тех, кто идёт рядом. Такие – только ведут за собой.
      Но отчего-то, расположения степняк не вызвал. Иногда так бывает, что, даже видя перед собой потенциального врага, понимаешь, что он достоин победы. Здесь я чувствовал у Хельги ощущаемый страх гибели по глупости, а не трепетание перед величием.
      Вошедший едва наклонил голову, поприветствовав пленницу, и приказал разрезать путы. Он заговорил достаточно медленно, неподдельно желая, чтобы Хельга его поняла. Он не знал, насколько Хельга ориентируется в речи степняков. Он видел в ней – чужачку:
      – Прости…, – он, помедлив, словно что-то вспоминая, – …Хельга. Я лишь приказал моим воинам пригласить тебя ко мне в гости, но не приказывал мучить тебя. Если бы я знал, что эти недоумки тебя свяжут – отдал бы соответствующие указания. Я только приехал. Но все виновные, поверь, уже наказаны!
      Хельга, пока он говорил, смотрела на него, и никакой вражды не чувствовала. Всё было сказано искренне, с видимым сожалением. Но, зная себя, затем отвела глаза и, встав, учтиво склонила голову. Однако я чувствовал, что она не поверила Проке: именно его голос, его тембр она слышала вчера в лагере, когда прибыл последний отряд. Следовательно, он не мог не знать, что пленница здесь, и лгал нарочно.
      – Сейчас принесут еду, напитки и я, наконец, смогу угостить свою гостью…
      Немного помолчав, Хельга приняла решение ничем пока не выказывать своего возмущения. Если хитрил Прока, следовало и самой сделать то же.
      Она спокойно, едва приподняв бровь, едва пригубив принесённое вино, спросила:
      – Почему меня пригласили в гости таким способом?
      Прока, прищурившись, смотрел на Хельгу:
      – Шаман Алнум не взял бы глупую женщину в жёны. Думаю, ты догадываешься. Он мне кое-что должен. Но он избегает встречи со мной, а уж разговоров на интересующую меня тему – и подавно. Поэтому, я решил познакомиться вначале с женой Алнума.
      Хельга кивнула, удовлетворенная ответом, и принялась есть. Еда была не изыскана, но хорошо утоляла голод – лепёшки, небольшие кусочки хорошо прожаренного мяса – кажется, то была какая-то птица. Ещё, вроде были орехи в меду – они очень нравились Хельге. В общем – подали именно то, что нужно после хорошего перехода. Тем и отличалась еда этих степняков, от той, что в прошлой жизни видела Хельга: минимальный изыск сильно отличался от показной роскоши.
                80
      ...Хельга сидела на уступе в шатре, углубившись в невесёлые мысли. Вошёл Прока. Насколько он теперь отличался от того человека, что утром учтиво беседовал с Хельгой! Ныне он буквально источал презрение, пропитанное высокомерием. Характерно приподнимая верхнюю губу, он едва цедил слова:
      – Хельга, я думаю, ты понимаешь, что мне совершенно необходимо знать расстановку сил шамана Алнума. Мне не удалось это выяснить утром, когда я хотел казаться радушным хозяином, но ныне я получил тревожные вести и ты мне сейчас поведаешь, всё, что может знать женщина степняка-шамана.
      – Что я могу знать? – Хельга едва усмехнулась, но внутренне сжалась, – ты думаешь, шаман мне всё рассказывает?
      – Но ты же каждый день подле него – ты не можешь не видеть, что он делает, не слышать о чём он говорит со своими воинами?
      – Я не настолько хорошо говорю и понимаю вашу речь, чтоб быть в курсе дел шамана. А во-вторых – это мне не очень нужно – выбраться из этих проклятых степей у меня вряд ли получится, поэтому всё то, что я узнаю, не пригодится мне. Кроме того, своего, так называемого мужа, я вижу слишком редко, чтоб он испытывал ко мне доверие и рассказывал всё то, что не касается просто женщины. …Много ли тайн ты доверяешь своим женщинам? – Говорила она холодно, надменно приподняв голову. А что теперь скрывать?
      – Женщинам? Я знаю Алнума – он не женился бы на простой женщине. То должно быть что-то особенное, а с такой – можно и посоветоваться.
      – Может с кем-то он и советовался, – она выдержала паузу, – но меня не удостоил такой чести. – Хельга отвернулась, показывая тем самым, что разговор закончен.
      Но Прока не отступил. Вынув кинжал, он подступил ближе:
      – Позволь мне решать, что ты знаешь, а что нет. Сколько сейчас свободных тяжёлых конников у Алнума?
      Хельга удивлённо вскинула брови?
      – Неужели жене Алнума полагается знать и это?
      Я знал, что Хельге не впервой встречаться с противником один на один. Мало чем можно было её испугать в ближнем бою. Но теперь она боялась. Она старалась унять дрожь, что появилась в руках, сердце колотилось. Хельга опустила глаза, а пальцами судорожно впилась в ткань подушки, на которой сидела. Тот, что напротив – был не юнец, что бахвальством хочет заработать себе славу, не землепашец, которому едва доверили меч, даже не боец-наёмник, что думает о деньгах… Расчётливый, холодный, идущий до конца, мало предсказуемый воин.
      Прока медленно присел перед Хельгой на одно колено:
      – Я убивать тебя не буду, но изуродую так, что тебя будет бояться не только муж, но и любой встречный…
      Хельга попыталась отстраниться, но особо отодвигаться было некуда.
      – Заключил ли Алнум договор с нурсами?
      Хельга теперь открыто не могла унять дрожь в руках. Я видел то, что должно было произойти. В какой степени я мог то изменить? Хранитель степняка, что был мне ныне Противоположностью, злорадно усмехался. Я ступил ближе.
      Хельга старалась говорить твёрдо и спокойно:
      – Мне об этом не известно.
      В следующую минуту я стиснул губы и сильно вдохнул.
      Прока с силой вонзил кинжал в правую ногу Хельги, чуть выше колена. Не ожидавшая того, она вскрикнула и схватилась руками за ногу. Но Прока, не вынимая кинжала, одной рукой схватил и вывернул её правую кисть:
      – Были ли у Алнума нурсы? Он говорил с ними?
      Он начал проворачивать кинжал в ране, но из-за вывернутой руки Хельга не могла никак повернуться, она только завизжала:
      – Не знаю, не знаю…
      Прока вынул кинжал:
      – Что ж верю.
      А вот я не поверил. Но Подопечной, в очередной раз восхитился. Степняк Алнум, даже если бы Хельга и рассказала всё Проке, я почти уверен – не упрекнул её. Так что она могла, не рискуя жизнью, сейчас спасти себя от боли и страданий. Ради чего она хранит тайны? А она хранила. Когда шли те злополучные переговоры, Хельга была в шатре, и, конечно же, знала, с кем и о чём говорилось.
      Но Прока не успокоился:
      – Скольких воинов даст Алнум отправит к олатам? И какую он ещё помощь им окажет? Ты не можешь не знать этого!
      Он едва покачивал кинжалом, и Хельга непроизвольно сжалась в ожидании нового удара. Он последовал незамедлительно – теперь ниже колена – в голень. Прока ударил одной рукой, второй он схватил подбородок Хельги и теперь смотрел, как от боли перекосилось её лицо, глаза наполнились слезами, однако, крепко сжимая свои пальцы, крикнуть он ей не давал.
      – Говори! Говори…, говори, чужеземка.
      Я резко подступил к Хельге, быстро, едва касаясь, провёл рукой вверх по её позвоночнику и резко ударил ладонью в затылок Подопечной. Она потеряла сознание.
      Противоположность презрительно хмыкнул и отвернулся.
                81
      Пришла в себя Хельга от далёкой боли, которая становилась тем сильнее, чем больше осознавала Хельга, где она и что с ней. Руки её были связаны за спиной, лежала она достаточно неудобно на левом боку. С трудом она приподняла голову и огляделась. Рядом, разрезав по шву штанину, её раны перевязывал Войнака.
      Когда Прока пытал её – он держался в стороне, не предпринимая ничего. Но она уже знала, что он был достаточно слабовольным, легко поддавался чужому влиянию, особенно двоюродного брата, коим ему приходился Прока. Войнака был его полной противоположностью. Как он мог уродиться таким в то беспощадное время? Наверно во все времена даруется людям шанс иметь рядом одного-двух людей, что были антагонистами самого времени. Он не был субтильным. Нет, он был выше среднего роста, и хотя – не склонен к полноте, его фигуру вполне можно было назвать могучей. Он отменно владел оружием, однако в сражениях, стычках не участвовал, предпочитая больше учить, подтягивать молодёжь.
      Хельга слабым голосом спросила:
      – Что они хотят от степняка Алнума?
      Тот взглянул на неё с жалостью, подумав, ответил:
      – Огромны его владения. Среди них есть законные, а есть и спорные. Этот презренный… намеревается обменять твою жизнь на те земли, что лежат на восток от реки Талой, вдоль моря.
      – Тогда, думаю, стало мне готовиться к мучительной смерти, – процедила Хельга с усмешкой. И мрачно посмотрев на Войнаку, уточнила:
      – Менять женщину на такие обширные территории – это неслыханно.
      – Но ты ведь законная жена степняку-шаману Алнуму, хоть и чужеземка?
      Хельга задумчиво перевела взгляд и с сомнением искривила губы:
      – А ты думаешь, шаман Алнум придёт?
      – Конечно. В том я не сомневаюсь. В его роду все такие – выбранная женщина навсегда останется в его сердце.
      Хельга помолчала, переводя дух от боли. И хотя Войнака старался причинять ей поменьше страданий, боль была достаточно сильная. Проворачивая кинжал, Прока довольно сильно разворотил Хельге ногу, чуть выше колена. С сомнением она продолжила:
      – …Уже столько времени прошло…
      – Не печалься. Алнум обязательно придёт. Тем более что мы сейчас с ним – на огромном отдалении. Он сможет прибыть только завтра к вечеру, возможно…, возможно – завтра к утру. Но не раньше. Быстрее только птицы летают.
      Войнака закончил перевязывать и, откатывая штанину, с мольбой поглядел на Хельгу:
      – Ты только не забудь, что я для тебя сделал.
      Та недоумённо кивнула в ответ, но спросила:
      – Что ты так волнуешься? Вас здесь много, да и Прока не глуп – он обезопасил себя, да и тебя – тоже…, – произнесла она с горечью, предчувствуя неизбежную потерю. Даже если степняк Алнум и приедет, как он отнесётся к похищению Хельги, не наделает ли глупостей, сможет ли обуздать свой гнев? Как бы продолжая её потаённые мысли, Войнака заметил:
      – Когда шаман Алнум зол – каждый получает по заслугам. Я хочу, чтоб мои деяния зачлись мне как добрые – только тогда он простит мне то, что я некоем образом причастен к твоему похищению.
      – Ты думаешь, Прока будет наказан?
      – Госпожа, ему не поздоровится за нападение на ваш лагерь. Но за твою кровь – Прока умрёт, и его смерть не будет лёгкой!
      Он ещё некоторое время, удручённо кивая головой, осматривал, ногу Хельги – стопа сильно опухла. Затем ещё напоил Хельгу водой.
      – Извини, развязать не могу, сама понимаешь, с этим безумцем – связываться, мне резона нет.
Он едва поклонился и вышел.
                82
      Однако Алнум приехал к вечеру этого же дня. Он прибыл малым отрядом – всего пять человек, не считая его самого. Лошади были взмылены, куртка Алнума была покрыта слоем пыли, что на пропитанной потом рубашке – превратилась в грязь.
      Было заметно, что противника он не боится. Хотя едва заметное беспокойство я отнёс, скорее, к тревоге за судьбу жены.
      Прока встречал отряд. Он несколько подозрительно рассматривал всадников…
      Ещё не спешившись Алнум, резко и с презрением спросил:
      – Где моя женщина?
      – Пройди, дорогой гость в мой шатёр, там всё и решим…
      Алнум ничего не сказал, спешился, прошёл вслед за Прокой в шатёр и, сделав несколько шагов – развернулся, скрестив руки на груди:
      – Покажи мне женщину.
      – Разве настоящий мужчина станет так волноваться из-за какой-то женщины? Вокруг множество других – молодых, красивых, нежных…
      Алнум сузил глаза, и скулы свела судорога.
      Прока махнул рукой, и ширма у задней стенки шатра откинулась, открывая лежащую со связанными руками и ногами Хельгу. Она не смотрела на Алнума. Отчего-то ей было стыдно. За что? За своё нынешнее положение? Что позволила себя пленить? …А может от мыслей, что не стоила она тех земель, которые Алнум и его народ теперь могли потерять?
      Лишь мгновение смотрел на неё Алнум. Его лицо сделалось не злым, но холодным, он взглянул на Проку:
      – Что в обмен?
      – То, что принадлежало моему роду за Талой…
      – Что я должен подписать?
      Прока тут же подсунул ему небольшой свиток, и Алнум молча, расписался, вынув из-за пояса нож, он, едва царапнув себе запястье, капнул несколько капель крови на договор, приложил свой большой палец. Затем посмотрев на Проку, передал ему договор и сказал:
      – Ни тебе, ни твоему роду та земля не принадлежала. И тебе, столько лет служившему мне – не знать ли того? А что она была пожалована твоему деду на прокорм лишь до его смерти – известно всем. Население, что там – только меня признаёт хозяином. Та земля принадлежать тебе не будет!
      Развернувшись, он подошёл к Хельге и легко поднял её, разрезал ей руки и, нагнувшись, начал разрезать путы на ногах. Сделав то, он пристально взглянул на её правую ногу, с дырками и пятнами крови на штанине. Хельга, стараясь сдержать боль, весь упор, всю тяжесть тела перенесла на левую ногу, но ничего Алнуму не говорила, боясь, что не к месту ныне будет его гнев.
      Едва дотрагиваясь до материи, Алнум провёл ладонью от стопы почти до бедра Хельги. Чуть замер и, словно очнувшись, встал.
      Прока встал к нему в пол оборота, положив руку на меч. Все замерли. Я обратил внимание, что светлые глаза Алнума изменили свой цвет и теперь горели тёмным, зеленоватым или багровым огнём. Он немного дольше, чем требовалось, смотрел на Проку, затем медленно, словно поискав глазами кого-то, остановил свой взгляд на Войнаке. Сделал к нему навстречу два шага и взял за запястье:
      – На твоих руках я увидел кровь моей жены…
      Войнака не успел шарахнуться в сторону, он боялся вздохнуть, зрачки его расширились, и лоб мгновенно покрылся испариной.
      Алнум всматривался в его лицо, неподвижно смотрел в глаза, но затем моргнул и мгновенно, на душе того смелого воина стало легче. Сдерживая боль в раненой ноге, Хельга хотела ступить и что-то сказать Алнуму, но тот, не глядя, остановил её взмахом руки:
      – …Но ты не вредил ей. Ты будешь жить, – Алнум положил ему руку на плечо и едва заметно кивнул. Отвернулся и обратился к Проке, едва-едва смягчив выражение лица, снисходительно подняв голову, не зло, а скорее вкрадчиво проговорил:
      – Ты доставил мне неприятности, но кто же виноват, что ты оказался проворнее и находчивее меня? И хотя, когда ты служил у меня, я не смог определить, что ты станешь мне неприятелем – должен признать, что ты – противник достойный. Я только хочу, чтоб впредь мы больше не ссорились, это недоразумение с землями – разрешилось, и каждый получил по заслугам.
      Напрягшийся было Прока, словно оттаял и широко улыбнулся, но всё ещё с уловимой дрожью в голосе сказал:
      – Я тоже надеюсь…
      Словно само собой разумеющееся, шаман раскрыл объятия и обнял опешившего Проку. Тот поддался и сам положил одну руку на спину недругу.
      Мало кто тогда заметил, что обнимая Проку, Алнум сделал правой рукой вращательное движение ладонью на шее по позвоночнику того предателя, словно что-то собирая, одновременно большим пальцем он достаточно сильно нажал на основания шейных позвонков Проки.
      Тот едва отстранился и с удивлением посмотрел на Алнума, но у того виновато и болезненно исказились губы. Он с трудом разжимал сведённые судорогой пальцы правой руки:
      – Иногда, но бывает. Наверно только когда я сильно напряжён. – Но вот он стал серьёзнее: – Хорошо, если всё заканчивается хорошо. Больше, – он сделал ударение на том слове, – я не держу на тебя зла. Каждый получит то, что хотел: тебе – новые владения, мне – раздумья на будущее.
      Больше ни на кого не глядя, он, поддерживая Хельгу, вышел. Там, в окружении своих воинов они сели на лошадей и все семеро тронулись прочь. Хельга держалась на лошади с трудом – нога болела, но она ничего не сказала Алнуму. Молчал и он. Они двигались достаточно долго, поворачивая и возвращаясь, петляя по ручьям, пробираясь сквозь заросли.
      Наконец возле небольшого ручья Алнум дал знак остановиться. Он спешился, помог спуститься Хельге, достал кое-какую снедь из сумки, дав знак и другим сделать то же. Он сел около Хельги, подав ей сладких медовых лепёшек и воды, сказал:
      – Я виноват в твоей боли – мне её и носить.
      Он обратил своё внимание на её ногу. Откатив уже разрезанную штанину, осмотрел место ранения, слегка искривив губы и удручённо покачав головой, он осматривал синеву стопы, припухлость голени и стопы Хельги. Затем, движениями, будто что-то снимает, собирает, он медленно провёл вдоль всей ноги, шепча себе под какие-то слова. Потом, отвернувшись, он, движением руки, словно что-то наносить – провёл рукой по своей ноге. И сразу его лицо исказилось резкой болью. Но он с ней совладал. А я почувствовал, как боль, терзающая Хельгу, прошла. Не было её и тогда, когда Алнум осторожно перевязывал заново рану Хельги.
      А что – раны остались Хельге, он будет их лечить, но всю боль – забрал себе. Вот уж шаман так шаман!
      В тот вечер, на ночлег, Алнум устроился обособленно. Нет, он старательно укрыл Хельгу, позаботился, чтоб ей было удобно и тепло. Но сам ушёл к воинам у костра. Там же, спустя какое-то время и прилёг. Хельге было не по себе. Она не совсем понимала, что происходило.
      Вроде бы все действия большинства участников – известны и вполне прогнозируемы. Но вот только остаётся осадок, вроде где-то виноват, что-то недоделал. Может, Алнум думает, что она что-то рассказала Проке, предала степняка? Хельге было неуютно так, когда рядом не было того, к присутствию кого она почти привыкла. Ныне он был, но очень обособленный и чужой. Что делать? Что делать? Было обидно.
      Эти и другие вопросы, размышления, предположения были в голове Хельги, когда она засыпала. Утром ничего особо не изменилось. Предупредительный Алнум тщательно проследил, чтоб Хельга была накормлена, собрана.
      Он не говорил и она молчала. А что особо рассуждать? Если бы он хотел что-то сказать – сказал бы. Если бы она хотела что-то спросить – спросила бы.
      К обеду они пересеклись с первым пикетом, что дожидался Алнума, к вечеру они въехали в хорошо охраняемый лагерь, разбитый уже основным отрядом степняков Алнума. Здесь горело несколько костров, было и несколько шатров.
      Алнум заботливо расположил Хельгу в самом большом шатре, кликнул рабыню. За суматохой, когда Хельге принесли воды умыться, когда её перевязывали, принесли поесть, Алнум исчез.
      Когда совсем стемнело, Хельга, прихрамывая, вышла из шатра. Далёкой болью отдавали две развороченные раны на правой ноге. Однако не в силах переносить больше тревогу, сомнения и чувство вины, она решила это пресечь. И как бы сейчас не ответил ей Алнум – она надеялась, что он внесёт ясность в происходящее. Хельга медленно переходила от одной группы воинов к другой, но её степняка нигде не было. Она недоумённо оглядывалась.
      – Он ушёл, – тихо, как бы, между прочим, сообщил один из воинов.
      – Куда?
      – Туда, – он неопределённо махнул рукой на запад. – Не переживай, госпожа, лихого с ним не случится.
      Кивнув, Хельга отошла и, подумав, медленно пошла в сторону, указанную степняком, но далеко от лагеря уйти не решилась. Она была разочарована. Решилась говорить с Алнумом, и вот теперь его нет. Хельге почудились отголоски того одиночества, что сопровождало её всё то время, когда Алнум ездил за казной.
      Я ощущал отзвуки того чувства. Будто стоишь на огромном поле. Темень, не темень. Мерцают звёзды далёких знакомств, вот промчался метеор – быстротечно знакомство – и человек потерян. Стоишь один. И вроде не боишься стоять. Можешь противостоять и вьюге, и палящему зною. Но то пронизывающий ветерок сомнений и тревоги – подтачивает стойкость. Отсутствие маяка в той темени – означает отсутствие стремлений, а следовательно – слабеют мышцы, не тренируется глаз, притупляется слух, становишься немощным. А когда знаешь, что и опереться не на кого, обогреть тебя некому – совсем скверно. Зачем тогда жить? Человек не может прожить один. На то он и человек, а не зверь угрюмый. Один человек, каким бы он не был – не справится с чередой тех разнообразных и в то же время – заурядных проблем, что уготованы каждому из нас. Вернее – каждому из людей. Можно наверно, всю жизнь прожить одному, но будут ли грани личности отточены? Нет, один человек – не Человек.
      … – Ты не перестаёшь удивлять меня, о, женщина Севера, – раздался неподалёку вкрадчивый, но знакомый голос Алнума.
      Хельга от неожиданности – сильно вздрогнула и отступила на несколько шагов. Некоторое время было слышно только тихое шуршание травы и раздвигаемых кустарников. Но вот, в отдалённых бликах от костров, Хельга смутно различила фигуру степняка Алнума. Он неторопливо, также прихрамывая на правую ногу, приближался. Хельга смущённо повернулась, и, помедлив, тоже хотела идти к стоянке. Действительно, что ей тут делать? Чего пришла, что искала?
      – Погоди!
      Алнум нагнал её, и они молчаливо двинулись к кострам. Ей показалось, что он в хорошем расположении духа. Проходя мимо своих воинов, Алнум им что-то тихо сказал. Хельга не разобрала. Его слова были услышаны лишь несколькими воинами, но они заулыбались и передали их тем, кто не услышал и теперь спрашивали: «Что он сказал?» «Что?». Спустя несколько минут, за спинами уходящих Хельги и Алнума – раздался дружный хохот.
      Казалось, Алнум был ныне спокоен, даже весел. Но, едва они переступили порог шатра, как Алнум, лишь жестом, приказал Каллихе покинуть его. Он остался наедине с Хельгой и теперь испытующе смотрел на неё. Та смутилась и отошла в угол, присела, но пальцы её дрожали. Что-то не удавалось ей вести себя так, как она решила. Только спустя некоторое время, с дрожью в голосе она спросила невпопад:
      – Прока умрёт?
      Алнум криво улыбнулся.
      – Ты задала неверный вопрос. Если бы я не услышал твоих мыслей сейчас, когда ты стояла в темноте, я бы разгневался.
      – А теперь?
      – А теперь я задам тебе только один вопрос – жена ли ты мне Хельга?
      Она, с искренним удивлением посмотрела него, но промолчала, поджав губы.
      Через некоторое время Алнум заговорил:
      – Хорошо, я развею твои сомнения. Поначалу я думал, что на действия Проки – была твоя воля. Но ты была так подавлена, твоё состояние не позволяло мне в должной степени почувствовать тебя. Ты очень закрылась, хотя я должен был читать твоё смятение… Должен был… Ты позволишь мне послушать биение твоего сердца?
      Хельга зябко повела плечами, но согласно кивнула, встала. Алнум подошёл совсем неслышно и двумя руками, сзади, обнял её. Всей спиной теперь Хельга прикасалась к Алнуму, и тот чувствовал, как тревожно билось её сердце, да и вся она ещё не могла унять дрожь. Вот удары сердца усилились. Алнум закрыл глаза и едва потянул воздух носом. Некоторое время сердце Хельги сильно билось, гулко отдавались удары. Но вот, удары становились всё реже и реже, всё мягче были толчки…
      Алнум отодвинулся и повернул к себе Хельгу:
      – Я понял тебя…, – он отступил и отвернулся, – я рад, что это так, – сказал он глухо.
      Он обернулся к Хельге и сказал, как бы извиняясь:
      – Поздно уже. – Он вновь отвернулся, задумался, затем, спустя какое-то время он начал медленно раздеваться, прилёг на разложенное ложе, у тлеющих углей, некоторое время смотрел вверх, а затем сказал:
      – Ляг рядом. Вместе теплее и не так одиноко, ведь так, Хельга? Ты ведь знаешь, я не обижу тебя.
      Казалось бы, – взрослая женщина, а того смущения – преодолеть не могла! Да чего же смущаться, не в первый раз ночевала у него под боком. А ведь он действительно никогда не обижал её. Хельга сделала шаг и, в замешательстве, огляделась, словно высматривала – на что бы присесть.
      Некоторое время Алнум хмуро смотрел на неё, но затем, едва улыбнувшись, как-то снисходительно хмыкнул:
      – Хельга, ты раскрываешься…
      Она подняла на него взгляд и испытующе посмотрела.
      – Ещё…, ещё…, смотри на меня, смотри, а лучше – дай мне руку.
      Хельга присела рядом и теперь смотрела на степняка, чуть склонив голову вправо.
      – Нет, Хельга, никогда, никогда не жалел я, что связал свою жизнь с тобой. Нет. Никогда не проклинал я судьбу за нашу встречу у реки Вожалой. И знай, что бы ни случилось – никогда не пожалею. Ты не думай – я не скорблю о величине заплаченного выкупа. Все мои земли того не стоят…
      – Что вы говорите? Женщин – множество, а то, что принадлежит вам – не должно так легко уходить…
      Алнум покачал головой и мягко возразил:
      – Моё – ко мне вернётся. …Но ты не понимаешь меня. Если у человека есть голова – он добьется того, что хочет, но если он – лишь тень, половина, если его сердце не бьется, если он не может вдохнуть полной грудью – это беда. Человека должен кто-то ждать, кто-то жалеть, у него должен быть кто-то, кто воспримет его боль – как свою, кто разделит его печали и победы… Да разве не о том ты думала совсем недавно, когда искала меня?
      Алнум поморщился и стёр ладонью со своего лица эмоции откровения. Но так же устало смотрел на Хельгу. Она продолжала смотреть на Алнума.
      Тот снова доброжелательно хмыкнул:
      – Как тебе поверить мне? А ты не верь. Даже, если я не обману тебя, твоему израненному самолюбию это может показаться – и вновь будешь страдать. Просто в каждое следующее мгновение – делай новый вдох, опусти веки и снова подними их, сделай новый шаг, вкуси новый кусок хлеба и сделай ещё один, освежающий глоток родниковой воды. Просто живи ещё это мгновение. А затем следующее, и снова… А я буду рядом. Я не прошу любить меня, я прошу – будь рядом. Мне и этого достаточно ныне! И не бойся, приляг рядом, а я обниму тебя и как прежде – исчезнут все тревоги и сомнения.
      Хельга, молча, кивнула, но Алнум остановил её рукой:
      – Отпусти свои волосы.
      Хельга послушно начала расплетать косы. Пушистыми локонами, после многодневно заплетаемых кос, те упали Хельге на грудь, спину. Алнум улыбнулся и покачал пальцем. Тихо, но весьма настойчиво он сказал, глядя ей в глаза:
      – Сними рубашку… – И добавил, – поверь мне…
      Хельга смутилась, но затем единым движением – сняла сорочку и, казалось, с вызовом посмотрела на степняка. Тот широко улыбнулся, он явно был горд той победой. Протянул руку и, обняв Хельгу, привлек к себе. Та послушно прилегла рядом. Однако и сейчас, она, впрочем, как и всегда, не прижималась к нему всем телом. Обычно она поджимала под себя ноги, упираясь коленями в бедро Алнума.
      – Ляг ровнее…
      Хельга дёрнулась, руки дрогнули, и она села, плечом отгородившись от Алнума. Он некоторое время глядел на неё, а затем сказал:
      – Хорошо, ложись так, как будет тебе удобно.
      Она вновь подогнула колени, скорчившись под боком у степняка, и едва положила голову ему на плечо. Не хотел я подглядывать, но, даже уходя, почувствовал отголоски спокойствия, что постепенно окутывали её.
      Глупая, глупая Хельга. Почему она думала, что может быть умнее того степняка? …Уже серым пеплом подёрнулись угли, затихли голоса воинов, только дозорные окликали иногда друг друга. Умолкли даже сверчки и цикадки.
      Думая, что равномерно дышащий Алнум давно спит, Хельга наконец решилась лечь поудобней. Раньше, когда она так же могла прикорнуть к своему степняку – она чувствовала спокойствие, что окутывало в такие мгновения её. Но умиротворение, что сейчас разливалось по всему телу, только от того, что они лежали рядом, вот так, и она была без одежды, не было сравнимо ни с чем. Казалось, что всё, ВСЁ, осталось позади, пережито и обдумано. То было, наверно, как во сне спокойно лететь и не боятся, наслаждаться только тем уже, что бы свободен, – никто и ничто тебя не держит. Хельга осторожно положила свою руку на грудь Алнуму и сама приподнялась, ложась чуть выше. Теперь её голова лежала на его груди, а не на плече. Едва поведя рукой по его груди, она слегка прижалась к Алнуму, вздохнув, спокойно заснула.
      И не знала глупая Хельга, что всё то время Алнум не спал, чувствуя её движения, едва улыбаясь уголками губ. Вот и сейчас он сделал так, как делал и ранее. Свободной левой, он распрямил её ноги в коленях, и, обняв обеими руками – придвинул ближе к себе.
      Я знал, что Алнум не воздействовал на неё, не принуждал. За всё то время, что Хельга была у степняков, я не почувствовал его посягательств на её волю. Не в смысле свободы. Она делала, что хотела, поступала, как считала нужным.
      …Заснув, время от времени Хельга вздрагивала, затаивала дыхание, её руки судорожно дёргались, а пальцы впивались Алнуму в грудь. Что за сны снились тогда Хельге? Мне казалось, что-то было нечто пугающее, но стоило шаману, в полудрёме, погладить её свободной рукой по волосам и крепче прижать к себе, как Хельга затихала и едва улыбалась во сне.
                83
      …А Прока умер спустя две недели. Перед смертью его мучила сильная боль, утолить её возможности не было. После его смерти, сведённые судорогой конечности, разогнуть не могли. Наследников у него не осталась. Всё принял Войнака. Он тут же расторг договор, что стоил жизни Проке. Алнум был прав – только он остался хозяином земель, на которые покусился несчастливый Прока…
                84
      …Хельга проснулась далеко за полночь. Неясная тревога от отсутствия чего-то знакомого и необходимого. Алнума рядом не было. Обычно, так, изредка, среди ночи проснувшись, Хельга ощущая его руку, чувствуя плечо или слыша дыхание – спокойно засыпала, зная, что всё нормально. Она села и оглянулась. Никого. Казалось, что она уже выспалась, и хотя в шатре было ещё очень темно, сквозь щель у дверного проёма виднелась светлая полоска, отмечавшая приближающийся рассвет.
      Хельга оделась и вышла наружу. Наверняка Алнум уже ушёл собираться в сегодняшний поход. Необходимо всё перепроверить, раздать последние указания, удостовериться в наличии всех запасов, исправности оружия… Да мало ли дел у военачальника?
      Действительно – рассвет был близок, хотя утренняя суета ещё не коснулась обитателей стана. Смирно стояли в загоне лошади, вдалеке были едва видны большие туши лежащих сонных быков. Костры чуть дымили и вокруг них – в разных позах спали прославленные степные волки: кто в обнимку с оружием, а кто и совсем по-детски – раскинувшись, обхватив землю руками. Они посапывали, храпели, стонали, улыбались, скрежетали зубами. Хельга про себя улыбнулась. Однако, странно, никто не готовился сейчас к походу? Что же заставило Алнума выйти и покинуть спящую Хельгу?
      От их с Алнумом шатра шарахнулся охранник:
      – Куда, госпожа?
      – Я хочу выйти. Где Алнум?
      – Госпожа, не велено…
      – Я здесь не пленница!
      Воин, едва пробудившись от сна, хотел что-то возразить, но боязливо отодвинулся.
      Хельга ступила дальше. Прошла чуть вперёд и огляделась. Куда же уехал Алнум? Что случилось? Она двинулась по стану. Осторожно ступая, чтоб не разбудить спящих, но и не крадясь, как преступница, она, пройдя вправо, медленно дошла до той части, где стояли небольшие шатры десятников и сотников. Она шла, ориентируясь на едва слышный непонятный шум. Остановилась и обратила внимание на один из шатров, что стоял чуть в стороне. Небольшой, но выглядевший лучше, новее, богаче, чем все остальные. Именно оттуда доносились своеобразная возня и приглушённый шум. Всё выяснилось, Хельга покачала головой и уже была готова уйти, когда обратила внимание на двоих насторожившихся воинов у костра совсем неподалёку.
      Один из них – был личным телохранителем Алнума. Хельга раздумывала лишь минуту, но затем сделала два шага к шатру. Воин Алнума приподнялся на локте. Тогда она ещё ближе подступила. Салхал встал и, приблизившись к Хельге, предупредительно поднял руку. Очень тихо, почти шепча, он сказал:
      – Нет, госпожа.
      – Я хочу пройти ближе.
      – Это ни к чему.
      – И всё же.
      – Нет!
      Хельга ступила ещё шаг, а Салхал заслонил ей дорогу. Хельга взглянула на него снизу вверх и тихо сказала:
      – Если ты только дотронешься до меня, я скажу об этом твоему господину.
      Она с достоинством обошла стоящего воина и подошла к шатру. Некоторое время Хельга стояла, прислушиваясь, и почему-то не решалась войти.
      Да, там были мужчина и женщина. Что она вспоминала, о чём думала в ту минуту? Я услышал, вернее, почувствовал отголоски того, всю глубину чего сейчас она переживала. Когда-то и её первый муж жил с другой женщиной, открыто пренебрегая своей Хельгой. Что было тогда? Сколько унижений и от него, и от его полюбовницы вынесла молодая жена Хельга? Он открыто унижал её, в конце концов, выгнав. Если сейчас Хельга войдет и обнаружит там Алнума с другой женщиной? А когда всё откроется, как поступит Алнум?
      Хельга протянула руку к пологу проёма, но затем остановилась.
      Она сама виновата в том, что происходило. Живя со своим мужем в одном шатре, она так и не стала ему женой. То, что происходило – было неизбежно. Алнум … конечно же, был прав… И относительно того, что оставлял Хельгу в неведении и что… Имела ли право Хельга, отказывая мужу в его естественных и законных потребностях, сейчас что-то требовать от него? Будет ли она счастлива, увидев то, что ныне подозревает? Сколько времени прошло, но Алнум… Любил ли он тогда Хельгу? И насколько такая привязанность, …любовь была похожа на то, что говорил ей Алнум? Может и не испытывал он потребности в ней? Но зачем же тогда брал в жёны?
      С этими мыслями она убрала свою протянутую руку и, едва взглянув на Салхала, ушла к себе. Она вошла в шатёр и огляделась. Действительно, как же пусто тут было сейчас! Она присела на ложе, посидев, прилегла. Что ей было требовать от Алнума? Да и было ли ей оно действительно нужно? ...
      Но я чувствовал… «боль» – наверно будет сказано слишком пафосно, пустоту, одиночество, боязнь утратить то, к чему начала привыкать. Может, она и не признавалась себе в том, но было заметно, что всё произошедшее – не было для ней простым, ничего не значащим, происшествием.
      Алнум появился, когда взошло солнце. Хельга лежала, завернувшись в покрывало, лицом к стенке шатра. Всё что угодно, но говорить ей не хотелось. Что он мог сказать? Что она могла услышать? Казалось, Хельга вполне понимает Алнума, в общем – она оправдывала его поступок. Но всё равно её душила обида. Как же так?
      Как же так?
      Алнум некоторое время смотрел на Хельгу, но даже не пытался к ней приблизиться. Постоял, а затем решительно вышел. Мне казалось, что я уловил след его мысли… А может, понял как… мужчину. Сейчас наверняка Хельге не до него. Что он может ныне от неё услышать? Ситуация, возможно, разрешится сама собой, когда Алнум вернётся, когда Хельга охладится, когда он сам подумает.
                85
      Те несколько дней прошли. Что изменилось в Хельге?
      Нам всегда, когда случается что-то совершенно невероятное, кажется, что жизнь достигла своего логического завершения и пора подводить итоги, производить расчёты. Ибо выхода больше нет. Возникают самые разные, невероятные решения. Наиболее злобные и необдуманные поступки появляются в мыслях. Ежеминутно меняются ответы. Кажется, что вот оно – проблема отмечена, обдумана и видимое решение принято. Человек уверен, что так и скажет, что так и будет. Но, уже спустя мгновение, едва меняется направление мысли – и конечное решение оказывается едва ли не полной противоположностью предыдущему. Как так? Кажется ведь, исходные данные не поменялись? Думаю, только чёрствый, расчётливый человек всегда приходит к одному и тому же решению. Чувственные, болящие натуры сомневаются, ищут, разочаровываются и вновь наполняются надеждой, что даёт возможность прожить следующее мгновение. А может что недосмотрел, недодумал, не прочувствовал?
      О чём думала Хельга? О том, что была чужой среди этих чужаков? Но могла ли она быть своей среди тех, кто остался позади? Лежала ли её дорога обратно? Была ли у неё теперь жизнь, после того, что ныне случилось? В том, что она сама виновата – Хельга не сомневалась. Алнум, безусловно, был прав. Но стоило ли так это делать? И как он вообще мог и должен был поступить…?
      Поток мыслей Подопечной, как здравых, так и безрассудных обрушился на меня всей своей мощью.
      К вечеру того же дня Хельга приказала привести Ибинару – рабыню, с которой был Алнум в ту самую злополучную ночь. Воины смотрели на Хельгу косо. Её рабыни шептались и испуганно жались по углам. У степняков принято идти до конца. Принято очень быстро и жёстко решать возникающие проблемы. В диких условиях – промедление грозит гибелью воина, гибелью рода. Жёны степняков не отличаются от мужей. Ибинару ныне ожидало ужасное наказание, страшная смерть. Как Алнум об этом не подумал? Почему допустил то? Ведь Ибинара была ему, наверняка, небезразлична. Женщин вокруг было много, он мог взять любую, но выбрал именно эту рабыню. И жена степняка не потерпит соперницы, если за ту не вступился её неверный супруг.
      Какие были мысли Хельги? Зачем она хотела видеть соперницу? Да и была ли Ибинара соперницей Хельге? Получалось, что Алнум попросту сбежал, дабы не решать этой проблемы? Пусть женщины сами разбираются, а он останется с той, что останется? Что-то бессмыслица какая-то…
      Хельга, задумавшись, сидела у себя в шатре. Нерадостные мысли были у неё. Зачем Алнум так унизил Хельгу? Дабы указать ей на её место? Вынудить, не оставить выбора в её статусе? Ведь предпочесть рабыню некогда любимой жене было унижением последней?
      …Но вот – полог откинулся и один из воинов ввёл молодую красивую женщину, то была рабыня Ибинара. Воин вопросительно посмотрел на Хельгу, но та, взмахом руки, его отпустила. Воин, слегка удивлённый вышел, – рабыню не приказали поставить на колени.
      Но та сама, спустя несколько мгновений, опустилась на колени и покорно склонила голову. Хельга скрестила руки на груди, что говорило о том, что присутствующая особа была неприятна ей. Но я видел то и без этих подсознательных, для человека, жестов. Неожиданно Хельга коротко приказала:
      – Встань.
      Больше ничего. Хельга рассматривала Ибинару. Сколько той было лет? Около двадцати? Нет, вероятно, моложе. Хотя в этом возрасте отличия не столь разительны, особенно у женщин одного возраста, одной комплекции. Да, эта девушка, безусловно, была красива. Очень красива. Длинные, густые, чуть волнистые кудри струились ниже пояса. Огромные, синие глаза изумительно дополняли непривычное для степняков, чуть бледное лицо с высокими скулами. Небольшой рот, несомненно, украшали полные губы. Тонкий стан, безупречная стать, – Хельга невольно выпрямилась и расправила плечи, – тонкие, но не худые руки. Вероятно, и ноги прелестны, невольно отметила про себя Хельга. Она резко отвернулась и закусила губу, провела по лицу рукой, словно стараясь стереть со своего лица этот пленительный образ. Так и осталась сидеть, глаза заволокло дымкой слёз.
      Что, Хельга, только начала привыкать к новой, красивой, казалось, ни к чему не обязывающей жизни? А оказалась перед пропастью. Падать – не хотелось. Но были ли мысли Хельги меркантильны? Нет. Это я могу заявить совершенно точно. Она даже не подумала, что может потерять всё – то богатство, положение, что было ей ныне даровано, всё то, чем она располагала. Нет. Не о том скорбела ныне Хельга.
      Я понял её мысли. Она вновь теряла опору. Она вновь оставалась одна.
      Одна. Сколько горечи, печали, беззащитности, слабостей, страхов, слёз, растерянности в том коротком слове? Бездна. Бездна скрывалась в том очень коротком слове. Что ныне теряла Хельга? Надёжную спину, что хранила её от напастей? Крепкую руку, что отгораживала от неё горести? Умные глаза, что понимали её мысли? Твердый голос, что обволакивал своей надёжностью? Спокойные сны? Уверенность в завтрашнем дне? Ты, Хельга, теряла очень, очень многое, если не всё.
      Но сколь скоротечна любовь мужчины? Казалось, что проникновенные слова, ласковый взгляд, решительные поступки – это навсегда. Ну, пускай не навсегда – вечного ничего нет, но очень, очень надолго. Тем не менее, сколько времени минуло? Хельга вздрогнула. Множество событий произошло. Множество жизней окончилось. Множество дней минуло. А ведь…, ведь прошла всего половина года. Ну, конечно, битва у Вожалой произошла в самом конце зимы, если не ранее, а сейчас – конец августа. Казалось, сколь много времени прошло, а она всё так и не стала своему степняку настоящей женой. Казалось, сколь мало времени прошло, а она уже успела позабыть свою прошлую жизнь и теперь… А что теперь? Что теперь…
      Хельга вновь взглянула на девушку. Та стояла, потупив взор, и покорно ждала приговора.
      Была ли она в чём виновна? Силой ли Алнум принуждал её? Или то была только искусная игра, интрига самой Ибинары? А что бы делала Хельга, если бы была на её месте? Хельга вновь вздрогнула. Только случай, один шанс на… великое множество, позволил сделать так, что Хельга ныне не была на месте Ибинары. Она ведь тоже была пленена. Но Хельга вновь резко отвернулась. Она сама бы никогда не была на месте Ибинары. Нет. Быть рабыней? Покорно ждать господина? Ловить его взгляд и пытаться выжить в этом мире? …Ой, так ли Хельга? Как бы ни была плоха жизнь, человек всегда стремится выжить. И пусть то называется по-разному: Провидение, инстинкт самосохранения, защита высших сил, но всегда человек тянется к жизни, как хилый проросток к солнцу, свету. Дабы зазеленеть и дать цветок – венец победы. А чем ныне отличалось жизнь Хельги от жизни самой Ибинары? Она также не свободна, как и эта рабыня. Она также должна делать то, что ей уготовано…
      Но я не согласился с Хельгой. Если так рассуждать, то жизнь всякого человека можно подровнять под этот шаблон. И не важно, кто будет выступать в роли Хозяина: родители, муж-супруга, сосед-деспот или кто другой. Нет, жизнь – это не движение от точки Рождения к точке Смерти под контролем Хозяина. Нет. Жизнь… Жизнь, как ты от меня далека. Нет. Жизнь – это творчество, выбор, счастье в том цикле, что даётся существу от семени до семени. Через радость познания бытия, через счастье видеть рождение потомков, через мудрость зрелости. Может так.
      Мне были интересны последующие поступки Подопечной. Ошибался ли я в ней?
      Но почему же, почему, Алнум, всесильный, всезнающий, и свободный степняк связал себя крепкими, обязывающими узами брака с такой ущербной, убитой женщиной, как Хельга? На много кусочков разбита её душа, поломаны чувства. Предавал ли он её сейчас? А если отбросить ту обиду, что гложет почти каждую обделенную женщину? Если оставить в стороне всё то, что думала о себе Хельга? Ведь она была собой очень недовольна. И не только её вина была в том. Прошлое. Сколько сильно оно тяготит каждого из нас: малозначительные обиды, глубокие поражения, неуместные разочарования. Стоит ли копить их? А если посмотреть с другой стороны? Несомненно, у Алнума был выбор. Да и все предшествующие мгновения он был. Но он… Сомнения… Сомнения…
      Хельга, оглянись в прошлое, посмотри в будущее. Стоя на тонкой грани настоящего, я уверен, ты примешь правильное решение.
      Я был вполне удовлетворён, когда, спустя некоторое время, Хельга, не сказав ни слова Ибинаре, приказала отвести её обратно. Ничего более.
                86
      Спустя несколько дней Алнум вернулся. Хельга была среди тех, кто встречал усталый отряд. Она поприветствовала своего мужа и господина, как того требовал местный обычай. И Алнум не заметил признаков раздражения, недовольства или гнева на лице Хельги. Но шаман не поспешил к своей жене. Он сосредоточенно отдавал последние указания, говорил с воинами, обсуждал возникшие в его отсутствие проблемы, решал возникшие споры. Рутина руководителя. Хельге ничего не оставалось, как вернуться к себе. Оставаться среди толпы, под многочисленными взглядами ей было неприятно.
      Алнуму уже донесли, что Хельга видела Ибинару и говорила с ней. Пока докладывали – его лицо оставалось каменным, но кулаки он сжал так, что побелели костяшки пальцев. Откладывать разговор не имело больше смысла – Хельга могла надумать себе что угодно!
      Алнум вошёл в шатёр и огляделся, поискал глазами Хельгу, смотрел какое-то время, словно пытаясь понять её настроение. Было заметно, что он раздражён той ситуацией, что сложилась, но как-то нужно было жить дальше. И нужно было что-то решить. Он сел на невысокое ложе. Чувствовалось, что он хочет заговорить, но по какой-то причине не может.
      Стеснялся ли он? Наверняка нет. Было ли ему стыдно? Не знаю. Считал ли он себя виновным? Безусловно. Но вот в чём – по его виду я не мог понять: может в том, что уходил к другой, может в том, что не смог сохранить того в тайне, а может, ещё что? Я не был его Хранителем. Я не мог заглянуть ему в душу. Но я чувствовал, то, что было в душе моей Хельги.
      …Она подошла сзади к Алнуму и присела на ложе за его спиной. Алнум, как мне показалось, съёжился. Хельга же, спустя некоторое время бережно погладила его плечи, жалея, и прильнула щекой к его спине. Алнум вздрогнул, но ничего не сказал, не обернулся. Хельга так сидела некоторое время, поглаживая, как бы жалея спину своего мужа. Затем она тихо встала, обошла Алнума и присела у его ног. Опустившись на корточки, обняла его колени. Глядя на него снизу вверх, сказала:
      – Я благодарю вас за то, что понимаете меня и так снисходительно относитесь ко мне, что оберегаете…
      Алнум встрепенулся, поднял голову, с подозрением посмотрел на неё. Но нет. Она не шутила, её тон не был издевательским. Он протянул руку и, удерживая большим пальцем правой руки подбородок Хельги, а всеми четырьмя пальцами – упираясь в её висок, он заставил её смотреть себе в глаза. Но она не отвела глаз на этот раз. Хельга была искренна и благожелательна. Она выдержала его взгляд. Спустя некоторое время, Алнум отпустил Хельгу, встал и направился к выходу, но затем остановился, обернулся и с тоской сказал:
      – Лучше бы ты заплакала, упрекнула и обругала меня…
      Он вышел и до самого отъезда – больше не заходил. Снова уехал – не попрощавшись, ничего не сказав. Но Хельга знала, что была права. Ей показалось, что грозному, могучему, всезнающему Алнуму было непросто признать свою неправоту и получить прощение, пусть даже от любимой женщины.
      Но о каком проступке могла идти речь в обществе, где иметь несколько жён, наложниц – было нормой?
      Была ли Хельга уверена, что Алнум действительно любит и бережёт её?
      В тот момент я с уверенностью мог сказать «Да». И да, воображение женщин – порой поражает, нежелание замечать очевидное – удивляет, а умение прощать и понимать – повергает в трепет.
      Так кажется мне.
                87
      Но летние грозы – быстротечны, обиды любящего человека – мимолётны. Степняк Алнум вернулся через день. И вновь Хельга его встретила спокойно, словно ничего и не случилось. Об Ибинаре она больше не слышала. Не в том смысле, что специально узнавала и не смогла узнать. А в том, что даже – не пыталась. Для себя она решила, что оснований что-либо говорить Алнуму – у неё нет. И для себя она то – закрыла.
      Считал ли я, что она в этом случае «теряла» себя? О, нет, я уважал её. Если она не может уступить по каким-то своим причинам и Алнум – уважал то, она для себя решила, что и сама не смеет навязывать ему своего мнения.
      Я одобрил. Жизнь, казалось, вернулась в своё русло.
      О, Хельга была неподражаема! Вот разговор, что произошёл на следующий день:
      – Как вы мне, чужестранке, вчерашнему врагу можете доверять? Любовь слепа, если вы меня… любите, вы не можете в полной мере оценить меня.
      Алнум повернулся, и спокойно глядя её в глаза, совершенно непринуждённо, словно то был рядовой разговор, сказал:
      – Я знаю, что передо мной – ты открыта, ничего не замышляешь плохого. Я видел это в твоём сердце, вчерашней ночью. А ещё, Хельга, когда я попросил – ты рывком сняла с себя сорочку, обнажаясь. Я могу расценить это как жест открытости, когда ты полностью доверяешь мне, возможно, не как мужу, а как человеку, ничего не скрывая за душой. Или хочешь поверить.
      Хельга нагнула голову и отвернулась. Алнум вслед, вкрадчиво продолжил:
      – Но в тебе есть страх. Я пока не могу его разгадать. Насколько я понимаю тот тип женщин страны, откуда ты родом – не каждая сможет выжить в каждодневном окружении воинов. Они… не видели в тебе женщину…
      – А кто виноват, что вы увидели? Ещё не поздно всё исправить! Меня не станет…
      – Нет! – резко сказал Алнум. – Ты меня не понимаешь! Закончим разговор!
      – Нет, простите меня… У меня есть просьба.
      – Чего ты хочешь?
      – Я понимаю, что я ваша жена… Но мне… мне…
      – Говори!
      – Очень страшно, что вы знаете всё, о чём я думаю. Я прошу вас, умоляю, дайте мне защиту от этого. Я знаю, вы можете это. Я не могу постоянно жить с мыслью, что все, все мои мысли вы знаете!
      – Тебе есть что скрывать?
      Хельга запнулась, но затем опустила глаза и потупила взор. Алнум смотрел на неё некоторое время, а затем насмешливо сказал:
      – Хорошо. Я понимаю тебя. Будет у тебя такой талисман. Обещаю. Но что ты готова предложить взамен?
      – Что …угодно. Кроме…
      – Не продолжай, я понял тебя. Знаю. Хорошо. Но ты исполнишь одну мою просьбу. Хотя… над ней я ещё должен подумать. – Степняк снова усмехнулся.
                88
      На следующий день к шаману Алнуму прибыло посольство – просили о помощи. Он слушал долго, молча. Хельга видела, что то ему – не по душе. Ответа он не дал. Его приближённые – Лагом, Хорнаб и другие – советовали ему согласиться, но он был непреклонен.
      К вечеру, однако, он стал мрачен, ужинать отказался, затем – спохватился и приказал подать ужин только Хельге. Она, дабы не раздражать его – съела несколько кусков сладкой лепёшки и также отказалась есть. Шаман Алнум, казалось, того – не заметил.
      Он пребывал, казалось, не здесь – сидел задумавшись, почти неподвижно, лишь время от времени чуть меняя позу. Хельга не решилась его тревожить. Однако когда совсем стемнело и в шатре стало темно, шаман нехотя поднялся, приказал развести небольшой огонь – в те дни неожиданно похолодало.
      Всё было живо исполнено, Алнум – вновь задумался. Хельге было тягостно, она кусала губы, также задумываясь о своём. В последнее время ей реже стали снится сны, связанные с военными действиями – будто она с крепостных стен отстреливала степняков, и ей не хватало стрел, или её – также замечали, и в ней попадала стрела. Или ей снился бой, когда меткая верёвочная петля степняка – выдёргивала её из строя воинов, и она задыхалась. Или она в ужасе не могла найти меча, или рвалась тетива лука. Да, те сны стали сниться ей реже, однако – теперь они были чётки до мелочей, до несуществующих деталей – до рези в глазах, до судорог лёгких, до рвоты.
      Она – не замечала, что Алнум смотрит на неё. Когда очнулась и обратила на то внимание, он встал и, подойдя – опустился перед нею на колени:
      – Прости меня, Хельга, я в своих заботах – совсем забыл о тебе, желанная.
      Хельге такая близость была неприятна, она попыталась отодвинуться, не глядя ему в глаза.
      – Ничего.
      – Нет, я обязан заботиться о тебе… Скажи мне, чего бы ты хотела?
      Хельга удивилась:
      – Я? Я… Мне – ничего не нужно…
      Алнум взял её руки в свои:
      – Хельга… Я могу быть бесконечно занят, но твои желания – для меня очень важны. Ты не думай, ни ты, ни твои просьбы – не обременят меня.
      В сторону он сказал:
      – …Я помню про амулет, он будет у тебя уже очень скоро… Хельга, – добавил он поспешно, и, казалось, не к месту, – Хельга, а что ты думаешь о просьбе хастигасов?
      Хельга встала, прошла, Алнум – сел удобнее и теперь следил за её движениями, казалось, заинтересованно:
      – Вы ведь знаете, что я… не настолько хорошо осведомлена о том, что происходит. Я не знаю этого племени, не знаю, почему вы им отказываете.
      – Хельга, я им не отказывал, но думаю о том. И этого – я никому не говорил. Откуда ты то знаешь?
      – Простите…
      – Хельга, в том то и дело, что и я, и мои воины – смотрят на это дело – с предубеждением. И я, и Хорнаб, и Лагом, знаем, что они – слабы, как бы ни хотели казаться сильными. Их территории, ныне, располагаются меж сильными, но противоборствующими противниками и каждый из них – старается перетянуть хастигасов на свою сторону. Но я – устал то боле делать.
      – А чего они сами хотят?
      – Хотят всего и сразу. Много. Но ведь я не могу ниоткуда взять и облагодетельствовать сразу всех…
      – Скажите…, а они – достойны тех усилий?
      Казалось невпопад, или, уж, по крайней мере – не к месту, Алнум бросил:
      – Стараясь выбить для себя дополнительные прибыли, они много теряют в самобытности…
      – Но таким образом они выживают. Если бы они примкнули к одному из врагов – они бы очень много потеряли бы. Их бы поглотила мощь. В них перестали бы видеть равных – они всего лишь новоприобретённая территория. Они лавируют.
      – Но очень много теряют при этом – их считают лживыми, лицемерными.
      – И что же их ждёт? Если вы – не поможете?
      – Помогая их, оберегая, я становлюсь причиной их ослабления. Их ряды постепенно тают, и само собой они всё равно исчезнут – только более медленно. У них нет вождя, который сплотил бы их. Сильные вожди рождаются в буре. А в плавных изгибах реки, текущей по равнине – никогда не будет водоворотов…
      Он – вновь задумался, но вскоре – махнул рукой:
      – Хельга, у меня – слишком много проблем, но жена у меня – одна! Расскажи мне, чем ты сегодня занималась, мне интересно всё!
      Хельга молчала, а чем она, собственно занималась? Бродила по стану без дела, проживая день от завтрака до обеда, от обеда – до ужина?
      Алнум – рассмеялся, сам расстелил ложе, снял рубашку и лёг, протянул руку к Хельге:
      – Милая, не печалься, всегда что-то случается, но если есть ты – для меня нет никаких препятствий. И поверь, если есть я – я не дам ни одной печали коснуться твоего чела.
      Подумав, Хельга поддалась зову степняка и осторожно пристроилась у него под боком.
                89
      …Второго дня, они завтракали вместе, а когда Каллиха убралась, Алнум заглянул Хельге в глаза, взял за руку:
      – Скажи Хельга, ты доверяешь мне? …Есть некоторые вещи, которых я в тебе не могу постигнуть. Я не хочу то спрашивать у тебя, ибо мне кажется, что для тебя это будет больно. Поэтому, я намереваюсь их прочесть на твоём теле. Не беспокойся и просто доверься мне.
      Хельга не знала, что сказать и, повернувшись, молча, сделала несколько шагов. Она раздумывала, но могло показаться, что она просто тянет время.
      – Кое-что я могу спросить у тебя, кое-что могу узнать, послушав твоё сердце, но только во сне человек раскрывается полностью. Я хочу, чтоб ты уснула, доверившись мне. Я клянусь, что не воспользуюсь тем. – Он усмехнулся. – Хотел бы, давно взял бы тебя силой... Ведь ты, Хельга, должна мне одну просьбу. Сразу после этого ты получишь то, о чём просила – заговорённый амулет, что позволит тебе закрыть свои мысли не только от меня, – он снова усмехнулся. – Хельга, полагаю, смелый человек тот, что борется со своими страхами. Доверься мне. Терять тебе нечего. Может, когда я познаю тебя полностью – я пойму…, хотя не думаю, что смогу отпустить.
      Хельга смотрела на него, склонив голову, но слыша последние слова, опустила взгляд и согласно кивнула. Шаман стал серьезней:
      – Хорошо, тогда всё будет готово к вечеру.
                90
      Когда зашло солнце и все дневные дела вожака степняков были закончены, Алнум пришёл в свой шатёр. Вошёл, осмотрелся, раздраженно крикнул рабам, чтобы принесли два светильника, их пока не зажигали. Вообще, их свет был не мерцающим, как от огня в очаге, они давали сравнительно ровный свет. Небольшой огонь в очаге, однако, был также разожжён. Алнум снял куртку и остался в рубахе, подумав, взял ларец и достал оттуда несколько браслетов и просто камешков. Ещё что-то поискав, он из нескольких мешочков добыл какие-то травы и всё разложил около огня.
      Хельга только сидела в глубине шатра, на ложе, наблюдая все эти приготовления, я бы даже сказал – с неким благоговением. Наконец Алнум обратил на неё внимание. Однако Хельге показалось, что смотрит он не на неё, а сквозь неё, взгляд у него был отрешённый:
      – Ты ела? Нет? – Он громко хлопнул в ладоши и тотчас явился воин:
      – Принеси нам что-нибудь поесть, только не мяса, просто перекусить. Нет, вина не нужно, принеси чистой воды.
      Когда принесли еду, они неспешно, но молчаливо поели, и снова кликнув рабов, Алнум приказал всё убрать. Отдельно было сказано о том, что беспокоить в эту ночь Алнума категорически запрещалось, что бы ни случилось.
      Никто не удивился, все знали, что просто так слов этот степняков не бросал. Сказал нельзя – значит – погибнут все, но об опасности господин узнает последним, только тогда, когда падёт последний воин.
      Алнум вновь посмотрел на Хельгу. В его последующих словах не было ни тени насмешки, с которой он часто говорил:
      – Хельга, я клянусь, что не причиню тебе вреда, то, что я буду делать, нисколько не оскорбит тебя и не доставит боли. Поэтому, прошу, слушайся меня беспрекословно.
      Хельга кивнула.
      – Мне нужно, чтоб ты сняла все украшения, что есть сейчас на тебе, распусти волосы, чтоб они были ровными. Хорошо. – Спустя некоторое время сказал он, – а теперь – сними всю одежду. Всю, Хельга. Я… не буду смотреть. Когда снимешь, ляг, да, на ложе, можешь прикрыться.
      Я ощущал отголоски того большого чувства неловкости, что возникло в Хельге, но мне было также интересно, что же такого предпримет степняк после. То, что у Хельги прошлое было темно, он догадался верно. Но я очень удивлюсь, если его догадки приблизятся к истине.
      – Мне нужно чтоб ты сейчас заснула, сама. Поэтому я не буду давать тебе снотворного. Я… расскажу тебе что-нибудь.
      Он устроился рядом с ней, опёршись на локоть, вытянул ноги. Он лежал ногами в противоположную сторону, относительно Хельги. Та лежала на невысоких подушках, едва повернув к нему голову, и её лицо освещалось огнём очага – по лицу бегали яркие отблески, перепутываясь с тенями. Лицо Алнума, что было напротив лица Хельги, оказалось в полутьме. Некоторое время, он испытующе смотрел Хельге в лицо, а затем начал:
      – В одной прекрасной и богатой стране, что находится на границе земли и неба, была огромная пустыня. А ещё легенда – будто там водятся птицы, что могут давать молоко – удивительно вкусное. Оно дарит вечную молодость, ясность ума и красоту. Но тех птиц очень мало. Они выглядят как искорки, только немногим больше – сами бирюзового цвета с огненными крыльями. Однако когда они слетаются вместе – их окрас меняется, и они могут становиться цвета солнечного луча. Добыть то птичье молоко – невероятно трудно. И некоторые капризные девушки в той стране, дабы избавиться от своих надоевших возлюбленных посылали их добыть для себя такого молока, дабы, по женскому лукавству – быть вечно молодой и наслаждаться жизнью с возлюбленным. Окрылённые мечтами о счастье, те пускались в путь, в пустыню… И находили там свою смерть, кто от жажды, кто от одиночества…, кто от страха…
      Алнум ещё что-то продолжал говорить, но Хельга, убаюканная его низким, но на тот момент, успокаивающим мелодичным голосом, утомлённая причудливыми бликами огня, уже почти уснула. Теперь Алнум, сев, поджав под себя ноги и едва раскачиваясь, смотрел ей прямо в глаза, всё время, без перерыва что-то проговаривая.
      Такого чувства у неё никогда не было. Она уже видела какой-то сон, однако раскрытые глаза продолжали фиксировать Алнума. Обе картинки как бы накладывались одна на одну, менялись, звуков больше не было.
      Для меня, такое её состояние, её видения и ощущения – были в диковинку.
      Наконец, степняк, приглядевшись к ней, щёлкнул у неё перед глазами пальцами, и она сразу провалилась в спокойный, глубокий сон.
      Далее я видел, как он, встав, присыпал огонь какими-то травами, отчего тот почти погас, однако по шатру распространился тонкий, едва раздражающий запах. Но, со временем, наступило, если можно так сказать «послевкусие» того запаха – ощущалась лёгкость в теле и приятный ненавязчивый аромат. Алнум убрал покрывало, которым была укрыта Хельга. Он зажёг светильники и установил их в ногах и у головы Хельги. Проделывая это всё, он посматривал на свою жену с нежностью и участием, хотя если чувства, что отражались у него на лице, были истинными, в нём чувствовалось превосходство мужчины, что упивается обладанием идеальной женщины.
      Была ли Хельга идеальна? Думаю, нет, но любовь, чем бы она ни была – всего лишь химической реакцией в мозге или даром свыше – творит великие вещи.
      Алнум бережно выпрямил ноги Хельги, вытянул руки по бокам, приподняв голову, распрямил её волосы. Он ещё некоторое время смотрел на неё такую, едва улыбаясь, а затем сел слева, у её ног. Он закрыл глаза, и губы его вновь что-то шептали, он слегка потирал ладони, время от времени, проводя подушечками больших пальцев по кончикам пальцев соответствующей руки. Мне показалось, что он был похож немного на музыканта, что настраивал свой музыкальный инструмент. Или на карманника, что проверял чувствительность кончиков пальцев.
      Но вот степняк открыл глаза и вывернул свои руки так, чтобы кончиками больших пальцев едва касаться тела сбоку, раскрытые ладони при этом, находились над телом Хельги, но не касались его. Он начал с кончиков пальцев на ногах. Подняв прямо голову, он казалось, задумался, не видя ничего перед собой.
      Вначале его лицо оставалось беспристрастным, но глаза вздрагивали, зрачки расширялись и сужались, затем я отметил едва уловимые вздрагивания век, уголков рта, крыльев носа. Я не знал, что чувствовал он, но такая реакция обычно, насколько я знаю, наблюдается у людей, что очень быстро просматривают кадры кинохроники, едва успевая реагировать на быстро меняющиеся картинки.
      Передвигаясь на коленях, степняк очень медленно переводил руки от стоп к коленям Хельги. Несколько раз едва улыбнулся, но больше – хмурился. Когда ладони были над коленями – несколько раз вздрогнул, лицо исказилось, веки часто-часто заморгали. Но когда он начал подниматься ладонями к бёдрам, с его лицом творилось что-то невообразимое. Никогда не думал, что отблески чувств на лице могут сменяться так молниеносно! У степняка начали дрожать руки, он закусил губы, скрежетал зубами, зрачки то расширялись, то сужались. Казалось – в нём происходит неимоверная борьба – он будто бы хотел отвернуть лицо от тела, но не мог. Я видел, как вздулись жилы на его шее и висках. Он с усилием оторвал руки от тела и, едва вскрикнув, тотчас поднялся на ноги, поспешно сделал несколько шагов к пологу выхода. Оглянулся на Хельгу и посмотрел он с ужасом. Отвернулся и вышел.
      Немного постоял снаружи, его успокаивали и едва уловимый ветерок, и мирная картина сонного лагеря. Помедлив, успокоившись, он снова вернулся к Хельге. Опустился на колени и вновь так же повернул руки. Он старался не смотреть на Хельгу. На некоторое время Алнум закрыл глаза и вновь стал продвигаться, теперь от бёдер к груди и голове. Едва ниже пояса, проводя руками мимо двух небольших пятен, оставленных тонким кинжалом, а также – едва заметных шрамов от порезов, Алнум вздрогнул и застонал, как будто сам получил их. Когда его руки были над грудью, картинки в его воображении также стали меняться стремительно и были они, знаю не понаслышке – не самыми приятными. Он едва выдержал, у шеи Хельги – он начал судорожно задыхаться, словно его душили. Картинки перед глазами, судя по его мимике, мелькали очень быстро. Долго он задержался на подбородке и губах жены. Над глазами Хельги его пальцы замерли на некоторое время, а затем, словно не в силах совладать с чувствами, Алнум начал едва раскачиваться из стороны в сторону. Виски и лоб Хельги тоже задержали внимание степняка.
      …Наконец он отодвинулся от Хельги и лёг навзничь, сжал свои виски, едва постанывая, и так лежал ещё сколько-то времени. Примерно за час до рассвета он очнулся. Потушил светильники, дрожащими руками накинул покрывало на Хельгу, подложил несколько сучьев на почти погасшие угли. Степняк положил рядом с Хельгой всю её одежду, амулеты и завязки. Сам вышел и кликнул телохранителя, отдал приказания. Тотчас в шатёр метнулась рабыня и замерла около входа: она будет охранять сон и покой хозяйки, пока та не проснётся.
      Сам Алнум, отвергнув всякую помощь и охрану, пошатываясь, вышел за пределы стана.
                91
      Хельга проснулась с тяжёлыми мыслями. Было ощущения потери, может стыда и какой-то недосказанности. Она нехотя повернула голову. Взглядом встретилась с заискивающим взглядом Каллихи и со стоном отвернулась.
      – Что? Что случилось, госпожа?
      – Убирайся, – едва слышно попросила Хельга.
      – Почему? Я помогу вам…
      – Убирайся, убирайся, убирайся…! – В исступлении закричала Хельга. Рабыня метнулась к выходу. Хельга вздохнула и закрыла глаза. Она с трудом вспоминала, что произошло сегодня ночью. Повернулась и, закрыв голову руками, начала тихонечко плакать. Я ощутил громадное чувство стыда, одиночества и крайней необходимости, чтобы кто-то рядом был. Лишь когда солнце поднялось, и его лучи стали проникать сквозь прорези у входа, она успокоилась, и ещё немного полежав, оделась, но как-то нехотя.
      Через какое-то время в шатёр заглянул Пуницу – молодой воин был как всегда весел и как всегда, не боялся абсолютно никого. Но было ясно, что он знает, что Хельга прогнала рабыню. Нарочито спокойно и доброжелательно он поинтересовался у Хельги:
      – Госпожа, ты кушать будешь?
Хельга помотала головой и теперь виновато глядела на воина.
      – Где…, – она нахмурилась и отвернулась.
      Спокойно, как будто бы ничего и не произошло, Пуницу сказал:
      – Хозяин Алнум скоро вернётся. Он уехал ненадолго. Вы даже успеет вместе позавтракать. Можно подавать?
      Хельга замялась, не зная, что сказать. На её грубость этот молодой человек ответил доброжелательностью. Впрочем, как и всегда. Она согласно кивнула и про себя дала обещание, что как бы она ни была зла, она никогда не скажет Пуницу плохого слова. Немного успокоенная этим, она, молча, и, казалось, спокойно наблюдает, как вносят блюдо за блюдом, расставляют всё и разливают слабое вино. Еду принесли, как и всегда, когда Алнум был в стане – на двоих. Значит, есть надежда, что он скоро придёт и развеет все сомнения и тревоги.
      …Как-то разом почувствовалось, что в стане объявился хозяин: шумом голосов, волной возгласов, приветствий, шуршание шагов, бряцанье оружия, хрипение лошадей и топот их копыт постепенно докатились до шатра Алнума и будто замерли. Хельга представила, как он спрыгнул, передал поводья подбежавшему рабу, повернулся и благодарственно кивнул, прощально махнув рукой, протянул вторую, чтоб откинуть полог.
      …Полог откинулся, на пороге возникла фигура Алнума. Хельга вздрогнула, вроде и ожидала того, а как-то оно внезапно.
      Хельга не смотрела на него, сидела, опустив голову, но что-то необычное было ныне в облике степняка. Она заметила то боковым зрением и встревоженная, поднялась:
      – Что с вами? У вас поседели волосы на висках.
      Алнум, не улыбаясь, как обычно, Хельге даже показалось, что как-то обречённо, степняк махнул рукой:
      – Я за час пережил всё то, что в жизни видала ты. Я знаю… о твоём муже и знаю о том… из малолетства.
      Помолчав, Хельга задала, казалось бы, неуместный вопрос:
      – Вы не сердитесь?
      Я заметил, что Хельга продолжала почтительно обращаться к степняку на «Вы».
      – Я не смею, милая.
      Хельга наклонила голову и несмело подошла к Алнуму, он обнял её и крепко прижал.
                92
      Интересным мне показался один их разговор. Таких рассуждений я прежде – не встречал:
      – Чем дольше я живу, тем меньше я рассказываю окружающим о своих планах, здоровье, желаниях. Да, поначалу я был излишне открыт. И только случайностям я, наверно, должен быть благодарен за то, что до сих пор жив.
      С этими его словами я насмешливо посмотрел на Противоположность. Он же, напротив, замер, скрестив руки на груди и поджав нижнюю губу. Конечно, он не намерен говорить на эту тему!
      – …Теперь же, я с каждым днём становлюсь всё осторожнее, а значит, к сожалению – всё более избирательным. Может, и не всем, кому нужно было, я помог. Может и стоило бы ослабить поводья и оглядеться. Я чувствую, что плавность бытия, заставляет меня более жёстко судить о людях, а значит – с большим предубеждением я отношусь к тем, кто во мне нуждается. Видя большое, я не в силах насладиться чем-то малоприметным, но тем, что мне нужно…
      – …Но вы же остановили свой взор на таком малоприметном существе, как я…
      Алнум глянул на Хельгу осуждающе и разочарованно покачал головой. Она положила свою руку ему на плечо и мягко добавила:
      – Простите меня, я, кажется, понимаю, о чём вы говорите. Но ведь вы не отказываете почти никому?
      – Хельга, то, что ты наблюдаешь сейчас – может очень скоро изменится, и ни ты, ни я того не заметим. Я боюсь…, очень боюсь возомнить себя божеством, выбирая, кого могу погубить, а кого оставить жить. Высока вершина, на которую я взобрался, но уж очень там мало места. Я не хочу упасть в пропасть высокого самомнения, бахвальства и прочего, что сопровождает не разумного и справедливого господина, а всего лишь – ограниченную, убитую страстями тварь.
      – О нет, степняк, мне кажется, что ваше огромное сердце этого не допустит.
      – Хельга, ты поражаешь меня. Ты должна относиться ко мне с предубеждением.
      Она, задумчиво склонила голову:
      – Да, наверно так, должна. …Но и я – боюсь ошибиться, боюсь возомнить, что взошла на вершину понимания вашего бытия и благоволения. – Она мягко улыбнулась.
                93
      Спустя несколько дней Алнум вернулся очень разгневанный. Его подстерегли в неудобном месте, в излучине пересохшей реки. Он едва не погиб, лишь его чутьё помогло ему избежать верной смерти.
      …Удалось захватить тех, кто покушался на Алнума. Пленных, связанных, скинули в навал неподалёку от шатра Алнума. И теперь эта груда обломков нормальной жизни едва ворочалась – кто стенал и не мог успокоиться, кому жали верёвки, а с кем-то воины Алнума не особо церемонились и теперь их раны и ссадины давали о себе знать.
      На Алнума покушались нечасто. Всякий раз ему, так или иначе, удавалось избегнуть смерти. Некоторые верили, что он был заколдован, но мне казалось, что, просто, его чувства – очень обострены, его чутьё, умноженное на наблюдательность, рациональность, ловкость, помогали ему оставаться невредимым во всех перипетиях. И я не должен был забывать о его Хранителе. Какие ещё правила он преступил, дабы хранить своего Подопечного? Но моё ли это дело?
      Хельга ещё не видела Алнума таким разъярённым. Он сметал всё на своём пути. У воинов, что хотели было сунуться к нему с делами – мгновенно нашлись иные заботы. Да и Хельга не решилась вначале подойти к Алнуму. Неужели то и было истинное обличие степняка-шамана?
      Ей почему-то казалось, что Алнум был зол не столько на окружающих, как на самого себя, за то, что не смог предотвратить покушения, за то, что не предвидел его и только случайность (при этих её мыслях я посмотрел на Хранителя Алнума), помогли ему избежать гибели.
      Как, всегда и всё знающий Алнум, не смог предугадать грядущего?
      …Он ворвался в свой шатёр и разметал всё, что там было. Он воткнул посередине свой меч. Снимая, разорвал рубашку, и никто не осмелился подать ему новую… Но Хельга, наверно всё же, жалела степняка Алнума. Она начинала верить, что он мог всё. А если так – переживёт и это. Нужно только немножко ему помочь.
      А если он начнёт кричать и ударит её? Не так давно зная степняка Алнума, она, однако, хорошо изучила жизнь стана. Такое могло быть. В конце концов, чем отличался один степняк от другого? Даже если он – главный? Наверно, у главных – и пороков больше? Что будет, если Алнум поднимет на неё руку, если в порыве гнева…
      А что собственно будет? Хельга хотя бы будет знать, что это и есть истинный Алнум. А тот, что притворяется участливым и заботливым – всего лишь маска в ожидании… Если так, зачем ему ждать? Почему он, желая Хельгу, не возьмёт, будучи таким плохим, то, что ему необходимо? Игра – но такая длинная и тонкая? Хотя и в крепости Приземистой можно было поступить проще. Алнум не прост, но всё же, чем больше Хельга думала об этом, тем меньше ей казалось, что Алнум может причинить ей боль. Но испытать стоило. Почему испытать? Просто взять и удостовериться.
      Хельга откинула полог. Алнум стоял посреди шатра со скрещёнными на груди руками, спиной к вошедшей. Он даже не шелохнулся. Рубашки так и не надел.
      …Зачем Хельга это делала? Я склонялся к мысли, что ей было жаль степняка-шамана. Он многим помогал, а сейчас, в силу ситуации, ему самому не было кому помочь. Она обошла его и, стараясь не глядеть Алнуму в глаза, сказала:
      – Я не боюсь вас. Но и не гневайтесь на меня. Я…, возможно, что-то делаю не так, но думаю, что…
      – Говори прямо! – Чувствовалось, что Алнум с трудом сдерживает гнев, он тяжело дышал, его грудь вздымалась и опускалась, словно меха в кузнице. Хельга мельком глянула, но в память запало, как побелели костяшки его пальцев, которыми он вцепился в локти своих скрещенных рук. Чтоб не ударить её? Хельга посмотрела ему в глаза и поразилась – они были темны, и, казалось, в их глубине вспыхивало пламя.
      Она отступила, но взяла себя в руки. Заговорила, но хотя, голос её дрожал, она старалась говорить коротко и чётко, словно констатируя факт:
      – Ты не тронешь меня. Я знаю, ты не причинишь мне зла. Я тебе верю. Прошу, присядь подле меня.
      Она сделала шаг к ложу, покрытому подушками. Но Алнум остался неподвижен. Тогда она протянула свою руку и сквозь его сопротивление, настойчиво, но бережно потянула за собой. Некоторое время, казалось, он оставался глух к её движениям. То не было протестом, как ей показалось, то время он потратил на усмирение своего гнева и осознание того, что Хельга всего лишь хотела ему добра.
      Он сделал шаг за ней. Она мягко усадила его, сама опустилась позади него на колени и дотронулась до его волос. Она гладила его по голове, пропуская волосы между пальцев, медленно проводила пальцами, словно лаская. Затем начала гладить его спину, спокойно проводя пальцами от шеи к пояснице, она словно изучала какую-то карту, останавливаясь и, будто с удивлением, ощупывала его шрамы. Как раньше не замечала, что у шамана было столько ран?
      Спустя некоторое время заметила, что плечи Алнума поникли и голова опустилась. Тогда она заговорила:
      – Вы пугаете меня. …Мой мир много раз рушился. Он никогда не был идеальным. Но мне каждый раз удавалось приспособиться. – Хельга встала и вновь опустилась на колени перед Алнумом. Его лицо не было так напряжено, как прежде. Его глаза были тёмно-серые, чёрная пелена, что, казалось, поначалу покрывала их, будто бы прояснялась.
      – Молю тебя, скажи, кому мне верить? Тому прежнему предводителю степняков, шаману Алнуму, что был насмешлив, но оставался мне защитой? Или тому Алнуму, которого боятся ныне все его воины, тому, кто сейчас со мной?
      Алнум ответил не сразу.
      – Я никогда не говорил, что я добр. Если меня перестанут бояться, то в…, – Алнум недобро усмехнулся, – в этом мире, я стану добычей.
      Он снова замолчал, уставившись в одну точку. Но потом медленно и задумчиво или тоскливо проговорил:
      – О, Хельга, если бы знала, как тяжело, больно и смертельно опасно идти по тонкому лезвию между добром и злом. Как страшно свалиться в пропасти праведности или коснуться ужасов несправедливости, особенно если не видишь пути и на шаг вперёд. …А слабым быть нельзя.
      – Я привыкла думать, что ты знаешь всё.
      – Привыкла? Милая моя Хельга… жена ли ты мне?
      Хельга взглянула на него пристально и быстро поднялась:
      – Нет…
      Алнум смотрел на Хельгу в упор, холодно. Помолчал, но бросил исподволь, покорно:
      – Я … не требую от тебя ничего. Я смирюсь.
      Он, больше ничего не говоря, взяв себя в руки, спокойно надел новую рубашку, затянул пояс, вынул меч, очистил его от земли мягкой ветошью, посмотрел, ладно ли он отточен, вложил его в ножны и, не глядя на Хельгу, вышел.
      Когда он откинул полог своего шатра, всё движение в стане, на мгновение, замерло. Но понемногу, поняв, что гроза миновала, люди ожили, и некоторые даже отважились улыбаться. Многие, кстати, решили, что такая перемена в хозяине произошла под влиянием жены Хельги. А как же – когда он входил в шатёр, казалось, земля под ним горит, а когда вышел – был как всегда.
      Алнум прошёл несколько шагов и остановился взором на пленниках. Он молчаливо указал на них рукой, щёлкнул пальцами. Немедля несколько воинов предстали перед ним, а затем, хватая пленных – ставили их перед Алнумом. Первым стоял жилистый молодой, хорошо экипированный воин из степняков. Но все они, кстати, не принадлежали к вассалам Алнума.
      – Почему ты стрелял в меня?
      Воин стоял, понурив голову.
      Хельга вышла из шатра и остановилась неподалёку. Вокруг Алнума стали собираться люди, многие были из тех, кому интересно всё – и свадьбы, и похороны. Они, ныне, одобряли действия Алнума. Но, думаю, он не особо нуждался в подобных высказываниях.
      Алнум повторил вопрос, глядя пленнику прямо в лицо.
      – …У меня семья, дети…
      – Сколько платили?
      – Три золотых каждому.
      – Три золотых… Как много… И как мало, когда знаешь, что заплатишь за это жизнью… Скажи, сколько нужно убить, таких как я, и как часто это нужно делать, чтоб прокормить твоих детей?
      Алнум с презрением отошёл от первого пленника. Стоя перед вторым, он посмотрел в сторону своих воинов и сделал выразительный жест, касаясь своего горла. Немедленно, первого воина выдернули из строя, и вновь поставили на колени чуть позади. Не прошло и нескольких минут, как его обезглавленное тело рухнуло на землю.
      Алнум задал вопрос второму воину:
      – Кто приказал убить меня?
      Невысокий, щуплый воин средних лет, одетый достаточно бедно, если не сказать оборвано, пролепетал, оглядываясь на лужу крови у тела первого пленного:
      – Я не знаю, не знаю! Но молю…
      Алнум не слышал, едва мотнув головой в сторону первого пленного, он отошёл к третьему. Второго уже волокли и, спустя несколько мгновений его обезглавленное тело рухнул рядом, в то время, когда его губы ещё шептали слова мольбы.
      …Хельга отвернулась и с трудом сглотнула слюну. Да, она знала куда попала, она знала, кто каждую ночь укрывает её. Она знала, что он жесток. Она знала, что… и сама не раз приказывала убивать. Знала… Но отчего же спёрло твоё дыхание Хельга, от чего тебя так мутит? Это жизнь. Если не ты, то тебя. Подумай, Хельга, ведь сегодня, воины твоего степняка могли привезти его изуродованное тело. А могли и найти только спустя неделю, две. …Стоили ли эти жизни людей, что за деньги согласились убить неведомого им, и невиновного пред ними, человека, твоего сострадания?
      …Третьим был молодой воин…, четвёртым – тоже – не старый…, пятый упал на колени и молил…, шестой угрюмо принял смерть.
      Седьмым стоял невысокий молодой, совсем юноша или…
      – Что тебя заставило пойти против меня? Тоже три золотых?
      – Нет, я сама платила те деньги. Долгих пять лет копила, и вот теперь вышло мне их отдать за твою смерть?
      – Даже так? Что я сделал тебе, в чём виновен перед тобой?
      – Виновен…
      Алнум всматривался в говорившую.
      – …Ты хотела …меня убить, но …не получалось?
      – Не получалось, пока…, пока не подвернулся случай. Я узнала, что один человек готовит на тебя покушение, подыскивает подходящих людей…
      – Кто он?
      – У тебя много врагов. Одним больше, одним меньше, лучше оглянись и присмотрись к своим воинам! К тем, кто стоит у тебя за спиной.
      Алнум выпрямился, но не обернулся. С достоинством, с усмешкой он сказал:
      – У меня за спиной нет врагов, – и добавил громче, – ведь так, мой народ?
      Ответом ему был гром возмущённых голосов. Пленница сжалась.
      – Ты только платила деньги?
      Она выпрямилась и, хотя тяжело дышала, было видно, что она боится, ответила:
      – Нет, я выбирала место, я привела туда людей, я держала в руках лук с направленной на тебя стрелой. Но ты оказался быстрей, чем моя стрела.
      Несколько воинов Алнума уже встали позади пленницы, но Алнум медлил, его даже не раздражало подначивание толпы. Однако он поднял руку ладонью, отгораживаясь от них и призывая к молчанию. Вновь спросил:
      – Я перед тобой. Скажи, в чём моя вина?
      – По твоему приказу меня убили пять лет тому назад.
      – Я не помню тебя. Я не видел тебя. Как тебя зовут?
      – Ты ни разу меня не видел, но так легко приказал! Моё нынешнее имя тебе ничего не скажет.
      – …Как тебя звали до того, как я приказал убить тебя?
      – … Не имеет значения, – она, сдерживала себя, но всё же посмотрела в ту сторону, где лежали тела её недавних сообщников. Судорожно сглотнула и отвернулась. – Делай, что хочешь, я ненавижу тебя! Ты должен умереть!
      Воины за её спиной дёрнулись, звякнули мечи, она вздрогнула, и лишь Алнум остался недвижим.
      – Послушай, если я приказал – значит, на то была причина. Если причины не было – я готов признать, что был неправ.
      – Была, мой брат отдал меня заложницей.
      Алнум мучительно вспоминал. Пять лет тому назад. Брат отдал в сестру в заложницы… Он поднял глаза:
      – Пять лет тому назад Хаятал послал мне заложницу, сестру Ханиалу, ей… было тогда… четырнадцать. Она не доехала… я получил извещение, что Хаятал пристал к моим врагам. Да. Да, я приказал убить заложницу. В чём моя вина?
      – Ты даже не разобрался! После моей смерти Хаятал получил всё наследство, что должно было делиться между нами поровну. Он только того и ждал, чтоб избавиться от меня. И он это сделал. Твоими руками!
      – Я должен был разбираться? А ты – посчитала нужным разбираться, почему я так сделал? Почему я должен был так поступить?
      – Но ведь ты – самый праведный!
      – Я никому не навязываю той мысли! – Казалось, Алнум распалялся. Почему он не мог сдержать гнева? Почему он так реагировал на слова этой пленницы? – …Ханиала, почему в своей смерти ты винишь меня, а не брата? Кто я? – Лишь один из многих слепцов, что встал у тебя на пути, сам того не ведая. А он…, он намеренно подставил тебя…
      Пленница снова поникла головой, опустила руки:
      – …Знаю. Но он мой брат. Сын моей матери и сын моего отца. Он – моя кровь. Если он так решил… Я проживу без него, я смогу. Но… кто-то… на кого-то мне нужно было выплеснуть гнев? И этим человеком стал ты, шаман Алнум. Я… осознаю свою вину. Ты поймал меня, я побеждена в этом противостоянии.
      Казалось, волна гнева Алнума была разбита этим признанием. Он думал, а затем произнёс:
      – Мне не удалось убить тебя тогда, тебе – не удалось убить меня сейчас. Судьба решила наш спор. Но ты – оказалась в моих руках, и я считаю себя вправе решать твою судьбу.
      – Да будет так.
      Алнум подошёл к ней и положил, вывернув, свою правую руку на её шею, так, что большой палец покоился на затылке, четыре остальных – на горле Ханиалы. Левой рукой он приподнял её подбородок и стал пристально глядеть ей в глаза. Замер. Так продолжалось долго, выражение лица Алнума почти не менялось, только чуть приподнялась верхняя губа. На лице Ханиалы – ныне читался ужас и только когда из её глаз потекли слёзы, Алнум отпустил её. Пленница упала на колени.
      Алнум отошёл и не глядя больше ни на груду мёртвых тел, ни на коленопреклонённую Ханиалу, коротко бросил Пуницу:
      – Ханиала отныне рабыня. Отправь её в Виланский стан. Нет, не простой рабыней. Нет.
      Алнум не вернулся тем вечером в шатёр. Он ушёл один в степь и пропал на два дня. Странно, но никто не беспокоился о нём. Жизнь в стане протекала всё так же. Кроме одного – несколько просителей приехали в стан и теперь дожидались возвращения Алнума. Только они, своими новостями, бедами и радостями вносили разнообразие в однообразную, обыденную жизнь станичников-степняков.
      Эти две прошедшие ночи Хельга почти не спала. Она приказала никого не впускать к себе – не хотела видеть ни рабынь, ни воинов с новостями. Ночью ей не удалось сомкнуть глаз, жестокие видения терзали её разум, а день прошёл в полудрёме.
      Она теперь со всей яркостью видела свою участь в стане степняков. Повернись судьба не так, стань она простой рабыней… Что за жизнь её ждала? Хотя почти сразу Хельга себя осекала – она бы не стала рабыней, она бы умерла при защите крепости, она бы никогда… А чем собственно сейчас её жизнь отличалась от рабской? Она также зависит от своего хозяина – а Алнум её был Хозяином. Только он решал "что," "где", "как" и "почему". А что условия были получше – так и у некоторых птиц клетка золотая…
      Но чем больше размышляла Хельга, тем больше я внушал ей мысль о том, что все мы – рабы чего-то. Разве есть по-настоящему свободный человек? Свободу определяют не обстоятельства, а сам человек. Насколько он отдаляет прутья клетки своей волей? Да и когда ты, Хельга, была свободна по-настоящему? В прошлой жизни? Ты всем была обязана, ты всё должна была. А кто тебе здесь смеет приказывать? Только Алнум? Ничего, Хельга, одного хозяина ты вытерпишь, и будешь улыбаться. Алнум – не самый плохой хозяин. И возблагодари небеса, Хельга, что тебя пытается приручить такой человек, что ты – не рабыня оголтелого кровожадного воина, что тебя не отдали им на потеху. Что ты…
      Нет, Хельга, до последнего буду удерживать тебя от поспешных решений, до последнего буду убеждать тебя в том, что Алнум достоин тебя. Нет «достоин» – не то слово.
      До последнего стану убеждать тебя, что Алнум – достоин уважения, что он – настоящий.
      Где в этом мире, Хельга, ты видела справедливость? СПРАВЕДЛИВОСТЬ – ЭТО ИСКРЫ ОТ КОСТРА ВЕЧНОСТИ, В КОТОРОМ ГОРЯТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СУДЬБЫ…
                94
      Спустя некоторое время произошло ещё одно, достаточно неприятное и необычное событие.
      К шаману Алнуму приехал некий высокопоставленный переговорщик. Скажем так, заинтересованность с обеих сторон была большая. К Фадраху, так звали того степняка, было приставлено несколько воинов, дабы они сопровождали его и ознакомили со всем, что его интересовало, пока Алнум был занят. Фадрах побывал во многих станах Алнума, довольно поездил. Спустя две недели он вернулся в стан к шаману, дабы завершить переговоры.
      Хозяин стана как раз возвратился из очередной поездки. Ужинать решили не в душном шатре, а на свежем воздухе. Всё происходило около шатра Алнума. Хозяин был в прекрасном расположении духа – всё складывалось удачно: и там успел и тут всё ладилось. Время от времени он, отвлекаясь от гостя, посматривал на Хельгу, что была тут же, но чуть позади Алнума. В трапезе она не участвовала, однако, прислушалась к пожеланию Алнума, что попросил её не уходить.
      В тот вечер она была хороша – изящное полотняное светлое платье с тонкой, размашистой вышивкой алыми нитями по подолу, удачно подчёркивало её тонкую фигуру. Переплетение волос оставляло свободные пряди, однако ненавязчиво выказывало женственную шею. Тонкие золотые украшения, вкупе с россыпью мелких красных камней на грубой нити – хорошо сочетались с вышивкой на платье. А вообще, что скрывать – Хельга в тот вечер была изумительна. Мне было не стыдно за неё.
      Солнце ещё только село, но было светло. Алнум расслаблено оперся на несколько подушек и в пол уха слушал гостя, который успел уже немного захмелеть от слабого вина, что подавали. Сам же Алнум вина не пил. Он потягивал какой-то слабый отвар, подслащенный растёртыми сладкими ягодами. Что там было, точнее сказать не могу, кажется – душица, чабрец, болотная мята и что-то ещё – он сам это обычно готовил. Беседа протекала неспешно.
      Но в одну минуту Алнум приподнялся и, выпрямившись, посмотрел на Фадраха:
      – …а вообще с ними нужно быть поосторожней. Вот как ты – отпускаешь свою жену с воином на прогулки. Он молод, она молода… Да…, ха-ха, а тебя часто нет…
      Но говоривший осёкся от того огня бешенства, что разом возник в глазах Алнума. Тот с силой ударил кулаком по земле:
      – Довольно!
      Алнум резко встал, сделал несколько энергичных шагов, вернулся, потом вновь повернувшись, исподволь посмотрел на Хельгу. Она тоже поднялась и теперь смотрела на Алнума. Она слышала всё. Что с ней сделает Алнум, за те слова, сказанные пьяным степняком?
      Но Алнум, казалось, безмятежно повернулся и подозвал своих троих воинов, что были приставлены к Фадраху. Те подошли и встали перед хозяином. Каждому из них Алнум спокойно смотрел в глаза. Последний, третий, Ниламис, взгляда не выдержал и отвёл глаза. Алнум взял его за руку и отвёл в сторону от остальных. Все вокруг затаили дыхание. Алнум поднял лицо Ниламиса и некоторое время смотрел ему в глаза. Вот его губа чуть приподнялась, выражая осуждение и презрение.
      То, что случилось в следующий момент, по своей быстроте, превосходило многое из того, что я видел. Резко вынув из ножен акинак и отступив на шаг, Алнум, вонзив меч в воина, снизу-вверх, от пояса до плеча, единым движением рассек его. Раздался сдавленный всхлип Ниламиса, хруст ломающихся костей. То был, воистину, могучий удар и насколько я мог судить – сверхмощный – ибо размаха не было совсем. Не каждый бы смог повторить то, даже если бы рубил сверху вниз, когда на силу удара влияет и, собственно, сила размаха. Я был удивлён.
      Алнум отбросил окровавленный меч, одной рукой схватил Ниламиса за горло, удерживая его, а вторую – сунул в распоротую грудь и с силой – вынул оттуда сердце воина. Тот, сильно дрожа, в агонии, последними проблесками сознания – увидел то. Алнум осмотрел всех и брезгливо бросил вырванное сердце к ногам упавшего, уже мёртвого, Ниламиса. Повернул голову к Лагому, громко приказал:
      – Вырвать его язык и отдать Фадраху. И немедленно выдворить посла отсюда – я больше не буду с ним говорить. Переговоров не будет!
      Алнум медленно и тяжело вновь оглядел присутствующих:
      – Хельга – моя жена. И этой женщине я доверяю больше, чем себе! Если кто-нибудь смеет говорить о ней дурное – он наносит мне смертельную обиду!
      Многие, очень многие при этих словах хозяина – склонились в поклоне. Хельга, с расширенными от ужаса глазами, сдерживая дурноту, стояла как пригвожденная.
      Даже я опешил – при всей жестокости того мира, Алнум меня удивил. Видимо – не так он прост и добродушен, как мне казалось ранее. Я взглянул на Противоположность. Хранитель Алнума, скрестив руки на груди, смотрел на меня вопрошающе, чуть склонив на бок голову. Я пожал плечами. Противоположность посмотрел вслед своему Подопечному. Тот ушёл в шатёр. Хранитель Ниламиса с вызовом ступил к Хранителю Алнума, но он даже не повернулся, и, спустя несколько мгновений, Тот, что хранил погибшего воина, нагнув голову, ушёл. Здесь ему больше нечего было делать.
      Стан зашевелился – те, кто не видел, спешно узнавали подробности, те, кто видел – в который раз пересказывали события с новыми тонкостями. Под усиленным конвоем, гость был выпровожен из стана, с наказом никогда более не возвращаться. Тело Ниламиса было убрано, его кровь – присыпана землёй.
      Хельга не посмела поднять глаза на людей. Ей бы укрыться где-нибудь, но куда идти? В шатёр к Алнуму? Что её там ждёт? Хельга не делала ничего дурного, Пуницу – не был виновен, но кто знает, что взбредёт в голову Алнуму? Она постаралась уйти подальше, хотя бы туда – где стояли лошади. И вроде бы, рассматривая их – она немного пришла в себя, однако видение ещё трепещущего сердца на ладони её мужа – стояло перед глазами. Как ей теперь вернуться к Алнуму?
      Но вскоре её нашёл Пуницу. Он помедлил, поклонился и заглянул ей в глаза. Ободряюще улыбнулся:
      – Алнум тебя звал. Не бойся, он, кажется, не сердится… Но ты не гневи его. Поспеши.
      Хельга так и сделала.
      Когда она вошла, Алнум оглянулся, хотел было что-то раздражённо сказать, но, видя, что это не прислуга, повёл рукой, приглашая её войти.
      – Ты ужинать будешь?
      Хельга мотнула головой и едва подавила новый приступ дурноты. Алнум пристально посмотрел на неё. Хельга сникла и отступила. Алнум резко подошёл, ещё сильнее напугав её. Он крепко обнял Хельгу и некоторое время не отпускал. Она поначалу пыталась вырваться, с омерзением представляя его – забрызганного кровью несчастного болтливого воина. А те руки, что прижимали её нынче?
      …Но постепенно, напряжение пропало, наступившее состояние нельзя было назвать апатией, но Хельге сделалось спокойно и безмятежно.
      Алнум отпустил её и теперь смотрел с тоской. Затем, словно решившись, освободил и её руку, сам отошёл к дальнему углу, где у него хранились всякие снадобья. Он взял одну маленькую фляжку и смочил жидкостью из неё небольшой полотняный лоскут. Поставил фляжку на место. Обернулся к Хельге и сделал несколько шагов:
      – Хельга, …мне сейчас непросто даются эти слова. Я не привык быть … слабовольным. Моё положение обязывает меня быть чёрствым, непробиваемым и я не считаю нужным что-либо менять. Поверь, у меня крепкая рука и я разорву всех, кто причиняет мне неудобство. И ты это знала. Не случайно меня все боятся. Не случайно ты боишься меня. И знай, что бы ты ко мне не испытывала, как бы не боялась, я никогда, – он повторил громче и резче, – никогда не отпущу тебя. Ты будешь бояться меня здесь – за моей спиной, ты будешь ненавидеть меня здесь – у моей правой руки, ты будешь ждать моей смерти – но здесь! Я буду вдыхать аромат твоих волос! Я буду обнимать твой тонкий стан по ночам! Я буду смотреть в твои честные глаза! Никто не посмеет забрать тебя у меня! …И знай, я сам отрублю свою руку, если она поднимется на тебя, я сам выколю себе глаза, если они увидят твой малейший изъян, я сам вырву своё сердце, что замрёт, даже на миг, сомневаясь в тебе!
      Он тяжело дышал, его слова были перемешаны с яростью, глаза потемнели. Он подступил. Хельга же отступила, попятилась. И хотя она была в ужасе, но спросила, указывая на лоскут в руке Алнума:
      – Что это?
      Алнум ответил:
      – Это… ты заснёшь и проснёшься только завтра, не хочу, чтоб ночью тебя мучили кошмары…
      Хельга вновь отступила:
      – Нет! Не смейте!
      Алнум опустил руку, глаза его светлели. Не отрывая от неё взгляда, он повёл головой. Хельга заговорила:
      – Вы можете…, можете…, но не живи мою жизнь за меня! Не укрывай меня от хлёстких каплей дождя, дай пройти мой путь, пусть и по… хлипкому мосту над пропастью. Сжимая моё горло, позволь мне дышать!
      Алнум выронил тряпицу и подошёл к Хельге, он разглядывал её лицо, переводил взор с глаз на губы, словно не решаясь поцеловать. Но затем, резко махнул рукой и отвернулся. Начал раздеваться и лёг, отвернувшись. Хельга осталась стоять. В ту минуту у неё, впервые за долгое время, появилась мысль о том, что из этого безвыходного положения должен быть выход, как тогда, после гибели крепости, когда её везли в стан к Алнуму. Но вновь, перед глазами промелькнули капли кипящей крови на тонком лезвии, затошнило от запаха горелой крови. С трудом подавив приступ, она тихо заговорила:
      – Да. Ты прав, я боюсь тебя, временами я ненавижу тебя. Что ты со мной сделал? Почему ты думаешь, будто бы знаешь, что мне нужно? Почему? – Последние слова она сказала с ожесточением.
      Алнум повернулся, некоторое время смотрел на неё, а затем поднялся и потянулся к своему оружию, достал кинжал и вложил его в ладонь Хельги:
      – Тебе умереть я не дам. Ты освободишься от меня только с моей смертью!
      Хельга сжала рукоятку. Улыбка тронула губы Алнума. Он едва остановил руку Хельги своей ладонью, повернулся к выходу, откинул полог:
      – Эй, кто там? Немедленно позвать ко мне, – он задумался, – …Пуницу, Лагома, …Хорнаба! Не медля! – Его приказ был выполнен уже спустя несколько мгновений. Вошли все трое. Хорнаба подняли с ложа, и он сонно протирая глаза, пытался подпоясаться. Пуницу до этого – сидел у костра, разговаривая с воинами. Лагом ещё только входил в свой шатёр. Все трое непонимающе, но ожидая приказа, смотрели то на Алнума, то на Хельгу. Алнум, опустив голову, глядя в упор на воинов, отрывисто, жёстко сказал:
      – Всех вас я призываю быть свидетелями моей воли! Если моя жена Хельга сейчас вонзит мой кинжал мне в грудь, и я умру, я желаю, чтоб её, обеспечив всем необходимым, в полной безопасности доставили…, хотя бы в Ольвию, или куда она пожелает. Если я буду ранен и не смогу сам отдавать приказы – вы должны обеспечить ей защиту, пока я не поправлюсь. Никто и никогда не посмеет ей мстить! Такова моя воля! Таков мой приказ! И вы все трое обязаны его исполнить!
      Воины переглянулись. Алнум подступил к Хельге. Хельга же крепче сжала кинжал, нерешительно, чуть отвела руку для удара. Она сильно дрожала, руки её похолодели, губы были крепко сжаты.
      Напротив неё стоял Алнум, без рубашки, только в штанах. По его виду не было заметно, чтоб он волновался – грудь не вздымалась, мышцы не были напряжены. Он жёстко улыбался, как бы провоцируя Хельгу. Но затем мягко положил свою левую кисть на запястье её запрокинутой руки.
      – Алнум! – Лагом выступил вперёд, – я прошу тебя, Алнум, прекрати это!
      – Хельга! – Пуницу мягко, но проникновенно просил. – Ты ведь знаешь, что Алнум хороший, он стольким людям помогает! Не делай того, Хельга! Хельга!
      Но Алнум поднял свою правую руку, приказывая всем замолчать. Сам же улыбнулся, глубоко вдохнул:
      – Я люблю тебя, Хельга, жена моя… – С этими слова он сильно рванул руку Хельги с кинжалом на себя.
      В последнее мгновение она успела разжать пальцы, и нефиксированное лезвие лишь скользнуло по груди Алнума, оставив неглубокую рану. Потекла кровь. Хельга, дрожа, пыталась вырвать свою руку из ладони Алнума. Он отпустил и повернулся к своим воинам:
      – Если когда-нибудь это всё же произойдёт, обязываю вас исполнить волю, что я огласил!
      Пуницу с жалостью смотрел на Хельгу, что закрыла лицо руками и опустилась на колени. Хорнаб, молча, сжимал рукоять своего меча, поклонился в знак согласия выполнить приказ. Лагом, осуждающе, едва качал головой, переводя взгляд с Алнума на Хельгу и наоборот. Алнум молчаливо разрешил им выйти. Повернулся, постоял и подошёл к Хельге, присел, но обратил внимание на кровь, что текла из его раны. Он поспешно встал и, с помощью своих снадобий, промыл рану. Несомненно, если бы у Хельги хватило духу удержать лезвие – Алнум нанёс бы себе если не смертельное, то серьёзное ранение.
      Он смог себя перевязать, оглянувшись на Хельгу, подумав, надел рубашку, дабы скрыть и рану и повязку. Затем подошёл к Хельге и поднял её на руки, она настороженно глянула на него – до сих пор на руки он её не брал. Он – мягко, ободряюще улыбнулся. Перенёс её на ложе и сел, подогнув под себя ноги, посадил Хельгу на себе колени, прислонив её к груди. Она всхлипнула и заплакала:
      – Зачем ты заставляешь меня так поступать?
      – Это напоминает тебе о твоём могуществе, ты осознаёшь себя сильной, значимой.
      – …А разве то мне нужно?
      – Это нужно всем, но по-разному.
      – Я так не хочу…
      – Не хочешь? Значит – больше никогда не будет.
      Он прижал её голову к своей груди, едва покачивая, словно успокаивая, но она всё плакала и плакала, слёзы сами текли из глаз. Он молчал.
      И только когда она перестала плакать, казалось, успокоилась, он лёг, выпрямив ноги, но Хельгу не выпустил из объятий, и теперь она боком лежала у него на груди. Алнум ещё долго, очень долго, глядя вверх, неторопливо гладил её волосы, касался пальцами щеки, плеча, рук. Он не перестал ласкать её и после того, как она, заснув, мерно задышала, временами вздрагивая. Он вспоминал её жесты, выражение лица, слова в последний вечер.
      Утром ни она, ни он не вспоминали о том, что было, но в поведении Хельги сквозила неловкость.
      …Спустя примерно дней пять после того, Алнум спросил Хельгу:
      – Почему не учишься больше верховой езде?
      Хельга замялась, боясь взглянуть на него:
      – Не хочется…
      – Хельга… Я никогда не усомнюсь в тебе…
      Она усмехнулась:
      – А другие? Не хочу, чтоб тебя считали…, – она испуганно замолчала.
      Алнум поднял голову и усмехнулся:
      – …рогоносцем? – Алнум расхохотался. – Что ж, тогда я забодаю всех, кто так скажет. – Он стал серьёзным:
      – Нет, Хельга. Это мы уже обговорили, и верь мне… Я, по-прежнему хочу, чтоб ты ездила. Если не хочешь ездить с… Пуницу – бери кого-то другого, но за тебя по-прежнему отвечает он. Или бери сразу несколько воинов.
      Хельга посмотрела на него, и взгляд её потеплел, она едва улыбнулась:
      – Я скажу ему?
      – Конечно.
                95
      …Однажды Алнум вернулся поздно ночью и в то раннее утро он ещё спал. Хельга вышла из шатра и наблюдала за просыпающимся станом. Всё тихо, спокойно, мирно – обычная жизнь… Но она знала, что всего несколько мгновений и стан может ощетиниться несколькими сотнями копий, тысячами стрел. Степняки – могучая сила, как они ещё не утопили в крови запад?
      Хельга обратила внимание, что с востока приближалось несколько всадников, двигались они сравнительно медленно. Хельга подумала, что Алнум ещё только вернулся, и вот опять придётся расставаться. Она, ныне, почти ненавидела его отъезды. Да, было спокойно, тихо, не нужно было переступать через себя… Хотя, когда она это делала в последний раз? Степняк – не навязывался, просто был рядом. Он не отказывал в просьбах, не отмахивался от неё. Алнум решал любую проблему Хельги, любой вопрос. И у неё не складывалось ощущение, что она каждый раз была ему обязана за ту услугу. Когда он был рядом, может впервые за всю её жизнь, она чувствовала свою нужность. Каким бы великим и всезнающим не был шаман Алнум, он спрашивал мнение Хельги, и не просто так спрашивал – лишь бы отмахнуться. Хельга с удивлением обнаружила, что она – нужна. Иногда бывает, что не веришь во что-то, дескать – "оно далеко и ко мне не относится". Ан нет, Алнуму было важно, что Хельга рядом! И каким бы он не был уставшим, он без меры старался уделять ей внимание.
      …А без Алнума было пусто.
      Она оглянулась – он уже встал. Так мало спал, а встал. Когда он успел отдохнуть?
      Хельга повернулась к нему и улыбнулась, хотелось сказать что-то приятное:
      – Я разбудила тебя? Мне жаль, что ты не отдохнул.
      – Меня разбудило твоё отсутствие, – он тоже улыбнулся.
      В тон ему она ответила:
      – Я бы предложила тебе вернуться в шатёр и досмотреть сны, готова спеть тебе колыбельную, но, опасаюсь, твои извечные дела, – она махнула рукой в сторону приближающихся всадников, – не дадут тебе отдохнуть.
      – В твоих словах я слышу недовольство? – Настроение у Алнума было хорошее.
      – Да…, я тебя почти не вижу, мне…
      – Скучно? Я прикажу развлекать тебя песнями, танцами. Чем захочешь, любые развлечения я брошу к твоим ногам. – Засмеялся Алнум, словно не понимая.
      Хельга будто бы обиделась, она должна напрашиваться? А с другой стороны, сколько он может быть предупредителен и всё прощать? Хельга вновь повернулась к нему и взяла за правую руку, не отпуская, встала у него за спиной. Прижалась головой к плечу и уже оттуда следила за подъезжавшими всадниками.
      Это были все свои – с дальнего кордона. Нет, с ними, на взмыленной лошади ехала, вернее, лежала на шее лошади, какая-то женщина, вцепившись всеми пальцами не столько в поводья, сколько в гриву. Что бы это могло значить? Хельга ощутила, как сразу стал сосредоточенным Алнум, она чуть отстранилась, но его руки не выпустила. Хотя, имела ли она право сейчас на него?
      Алнум коротко взглянул на неё:
      – Всегда.
      Хельга, пойманная врасплох, устыдилась и выпустила его руку.
      Алнум шагнул навстречу прибывшим. Пуницу спрыгнул с коня и низко поклонился:
      – Мы обнаружили её до восхода солнца на дальнем дозоре. Она молила привести её к шаману Алнуму.
      Пуницу всегда кланялся Алнуму чуть ниже, чем было положено. Никоим образом нельзя было заподозрить его в раболепии. Просто, например мне казалось, что он очень уважал шамана Алнума. Да.
      Алнум подошёл ближе к прибывшей всаднице, она, увидев, что её окружает множество людей, едва соскользнула с лошади и оглядела присутствующих. Она была очень молода, тонка станом, но одета в мужскую одежду, имела при себе оружие. Но была сильно измучена, огромные круги под глазами, бледность проступала даже сквозь загар, обветренные потрескавшиеся губы. Хельге подумалось, что теперь без долгого похода не обойдётся – наверняка кто-то на кого-то напал, и эта всадница прискакала молить о военной помощи.
      Молодая всадница, словно ища кого-то, спросила наугад:
      – Шаман Алнум?
      Тот, к которому обратилась она – высокий, стройный, мужественный воин средних лет, лишь недоумённо развёл руками и перевёл взгляд на Алнума. Вслед за ним и она посмотрела на степняка Алнума. А тот выступил вперёд и пристально смотрел на девушку:
      – Я. Ты, должно быть, ищешь меня?
      – Если ты и есть шаман Алнум, что является самым справедливым человеком, то молю – укрой меня, помоги мне… Не выдавай меня, кто бы ни просил, …друзей у меня нет! – Она захрипела и пошатнулась. Её подхватили несколько рук.
      Я видел, что Алнум был сильно удивлен, он высоко поднял брови при её словах о его справедливости. Но – отдал приказ, обращаясь к Пуницу:
      – На дальний дозор – три десятка воинов и смотри – не ссорься с тем, кто приедет за ней, но и не угодничай – за тобой сила. Пуницу, – добавил он тише, – что бы ни вышло, я одобрю твои действия.
      Тот улыбнулся и поклонился, легко и скоро побежал исполнять приказания. Он был молод, горяч, но прямолинеен и честен. Он нравился мне.
      Алнум повернулся:
      – Горидан, пусть приготовят ей шатёр, немедля. Я должен посмотреть, что с ней!
      Пока его приказ исполнялся, он опустился на колени перед, лежащей на чьём-то расстеленном плаще, девушкой, что была уже без сознания. Он взял её запястье, прислушался к дыханию, осмотрел лицо и отвернул ворот рубашки… Ему доложили, что всё готово. Девушку перенесли, и Алнум смог посмотреть её без посторонних взглядов.
      Её положили на невысокий уступ, покрытый добротным тканями, сверху положили светло-серую, домотканую материю – легко поменять, если чужестранка ранена. Алнум приказал принести его дорожную сумку со снадобьями. Хельга, остановив раба рукой, метнулась сама. Принесла сумку и встала позади Алнума, наблюдая за ним.
      Он прежде сильнее разорвал ворот рубашки девушки и внимательно осмотрел украшения на шее – ничего интересного, как показалось Хельге, несколько небольших объёмных фигурок каких-то животных. Алнум приподнял рубашку и осмотрел грудь и живот девушки. Вздрогнул и положил руку на живот, словно прислушался. Опустил рубашку, бережно перевернул девушку и поднял рубашку со спины. Хельга рассмотрела два багровых рубца через всю спину и один такой же – поперек. Он опустил рубашку и более внимательно начал осматривать её запястья, закатав рукава. Затем обратил внимание на ноги девушки. Он осмотрел щиколотки, но сколь заметных ранений там не было. Алнум окинул взором всю фигуру девушки. Ладони обеих своих рук положил на внешнюю сторону бёдер, прислушался, не отрывая ладони, он опустил их ниже, к коленям. Спустя некоторое время, покачал головой и обратился к Хельге:
      – Завари мне вот эти травы, – из сумки он выбрал несколько мешочков, – и добавь щепотку этого.
      Хельга немедля начала выполнять порученное. Алнум достал всё необходимое для перевязки и начал методично обрабатывать раны девушки. Он закончил перевязывать, когда Хельга приготовила отвар, но тот был ещё горячим. Алнум перелил его в большую чашу и начал мерно покачивать её, остужая. Он был задумчив, и Хельга не решилась тревожить его расспросами. Но Алнум сам поднял голову:
      – Я не знаю, кто она.
      Хельга чуть улыбнулась и спросила вкрадчиво:
      – Но знаю-то я – всё равно меньше твоего. А мне очень интересно.
      Не переставая покачивать чашу, Алнум приветливо посмотрел на Хельгу:
      – Очень? – Затем перевёл взор на девушку и размеренно, объясняя, продолжил:
      – Она, вероятно, из дальних восточных племён – в лицо она меня не знает, даже не ведает, как я выгляжу. Кроме того, у неё, обо мне, сложилось некоторое …идеалистическое представление. Здесь таких нет, да и амулеты её – нездешние. Она с ранних лет приучена к строгости и порядку, у неё хорошая одежда и добротное оружие. У неё хорошая воинская подготовка, но она – не вынуждена тем зарабатывать себе на жизнь, как воин-наёмник. Отсюда я делаю вывод, что она – представитель какого-либо знатного рода, но – сирота, которая вынуждена сама о себе заботится и заботится о своём племени.
      – Ты всё это узнал, лишь видя её одежду и холёные руки?
      – Ты разочарована? Ты хочешь видеть в человеке лишь прекрасные одежды, но что они скрывают – познать не стремишься?
      – Ты смеёшься?
      – Нет, не смею, просто хочу всегда оставаться интересным тебе. Поэтому, добавлю, что ей не так давно сильно перепало от ровни, ибо никто ниже её по положению не посмел бы полосовать её кнутом. Кроме того, дабы, всё же, поразить тебя, скажу, что позади неё – два мужчины. И обоих она ненавидит. Но – один из них приходится отцом её ребёнку. Если к обоим мужчинам у неё стойкая ненависть – значит, её взяли силой. Если она спасается от них, следовательно, они – либо равны ей по положению, либо выше её по статусу. И думаю, в своём племени защиты она не нашла…
      – Алнум, …я…
      – Я понял, спасибо. Я польщён. К сожалению, Хельга, не такой уж я великий провидец. Большая часть того, что я знаю – результат моих наблюдений. Но это – большой секрет. – Он от души рассмеялся. Хельга подошла к нему и коснулась руки:
      – Пусть ты не великий провидец, но ты мудрый человек.
      – Что ж, надеюсь, ты не разочарована, что являешься женой не провидца, а мудреца?
      Хельга промолчала. Алнум вышел из шатра, Хельга – вслед за ним. Вечер они провели спокойно.
      …Утром прибыл посланник от Пуницу. С дальнего дозора сообщали, что остановили около двух десятков всадников, что ищут преступницу-беглянку. Алнум, подумав, приказал препроводить к нему только главного уполномоченного и нескольких воинов его охраны. Остальных в стан не пускать.
      Спустя некоторое время показались около десяти воинов – три чужака и шесть воинов Алнума. Он принял чужестранцев у своего шатра. Хельга затерялась среди толпы любопытствующих.
      Главным оказался молодой юноша, достаточно долговязый, но в нём уже чувствовалась уверенность хозяина. Его глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукоятки меча, он нервно откидывал со лба слипшиеся от пота волосы. Его воины были ничем не примечательными чужаками.
      Алнум стоял, скрестив на груди руки и высоко подняв голову. Его поза, пожалуй, была высокомерна. Однако это отнюдь не остановило юношу, не сбило с него спесь. Не слезая с коня, что танцевал под надменным всадником, он крикнул:
      – У вас скрывается беглянка, она моя родственница и моя должница. Выдайте мне преступницу!
      Выражение лица Алнума резко поменялось. На нём читались, прежде, удивление, потом – презрение, и наконец, когда он обратился к своим воинам – скука:
      – Этого, вернуть из его мечтаний и с позором прогнать по всему стану. И чтоб больше я его не видел!
      Алнум повернулся и спокойно собрался уйти. Когда сразу множество рук потянулось к молодому чужаку, он сам спрыгнул и кинулся к Алнуму. Его удерживали. В спину Алнуму он крикнул:
      – Шаман Алнум – это ты? Прости меня! Я не со зла!
      Алнум повернулся и молча, слушал. Молодого воина, как и его охрану держали. Тот уже просил:
      – Прости меня. Я очень взволнован, чрезвычайно огорчен. Моя дальняя родственница, что… сильно обидела моего покровителя, по всей вероятности нашла у тебя приют. Я прошу, выдай мне её. Она сильно виновата. Мне грозит большая беда, если я не доставлю её моему покровителю.
      Буднично Алнум спросил:
      – Кто он?
      – Базирена, из царских скифов.
      Алнум поджал губы, словно сомневаясь, и сказал:
      – Базирена – очень знатный человек. Я не уверен в твоих словах.
      – О, поверь мне. Ему… приглянулась Палита, но она… презрела его и… он приказал мне добыть её… Она посмела оскорбить Базирену своим пренебрежением.
      – Разве Палита – рабыня? Если она – свободная женщина, то она вольна выбирать себе мужчину сама. Она молода, но уже вышла из-под твоей опеки, если таковая была?
      – …Да она…, она совершеннолетняя, но ведь то было желание Базирены…
      Алнум не дослушал, отвернулся и сделал в сторону несколько шагов, размышляя. Затем оценивающе посмотрел на Махоса, прибывшего, подошёл к нему совсем близко. Одну руку, ладонь приложил к его сердцу, вторую положил на затылок юноши и заставил глядеть себе в глаза. Тот не сопротивлялся. Алнум глядел долго, но затем поморщился, вслед за тем его лицо несколько раз дёрнулось, будто его хлестнул по лицу. Он резко оттолкнул Махоса и, больше не глядя на него, приказал своим воинам:
      – Этого человека я больше не желаю видеть. Палита останется в моём стане столько, сколько пожелает. Я не выдам Махосу требуемое. Пусть убирается.
      Не слушая никаких доводов Махоса, его самого и его воинов почти вытолкали из расположения стана.
      Палита проспала весь этот день, как и следующий – всё это время Алнум по каплям вливал ей в рот какой-то отвар.
      Хельга поинтересовалась, почему она не просыпается.
      – Она очень измотана и слаба, какой толк от того, что она будет страдать? А так – она очнётся уже достаточно окрепшей и успокоенной.
      – Эти особые отвары – они сильные? Она ведь ждёт ребёнка…
      – Хельга, если бы ты больше доверяла мне, я, наверно, был бы счастливее. Ты сомневаешься во мне. Ты не доверяешь мне.
      – Но ты сам пытаешься всё время уверить, что ты – самый обычный. А раз так – у тебя вполне могут быть ошибки?
      Алнум ничего не ответил. Он перевязал Палиту и прикрыл её лёгким покрывалом. Встал. Хельга ступила к нему:
      – Прости меня. Я, конечно же, верю тебе…
      – Веришь? Правда, веришь?
      Хельга кивнула. Тогда Алнум повернулся, поискал глазами и достал, среди множества пузырьков, один – с густой, тёмной жидкостью.
      – Веришь? Тогда пей!
      Хельга нерешительно взяла и посмотрела Алнуму в глаза. Она колебалась лишь мгновение, открыла пузырёк и со словами «Я верю тебе» – выпила содержимое. Оно было горьким и оставило долгое мерзкое послевкусие. Но Хельга сдержалась и молчаливо глядела Алнуму прямо в глаза.
      – Ты не спрашиваешь, что это?
      – Я верю тебе.
      Как само собой разумеющееся, Алнум произнёс:
      – Это было приворотное, любовное зелье. Теперь, ты будешь влюбляться в меня всё больше и больше.
      Хельга с недоверием смотрела на Алнума:
      – Ты лжёшь!
      – Но ты же веришь мне!
      – Ты меня путаешь!
      – Но ты теперь любишь меня!
      – Я никого не люблю! Я никого не люблю…?
      – Да, знаю… Я… буду любить за нас обоих. Я смогу.
      – Прости меня…
      Алнум подошёл к ней и обнял, поцеловал в волосы.
      – …Степняк, ты как будто прощаешься. Ты уезжаешь?
      – Мне нужно будет съездить к Базирене через несколько дней.
      – Шаман, молю, возьми меня с собой. Я так долго никуда не выезжала. Молю тебя… А если ты меня возьмёшь, я буду тебе улыбаться каждое утро!
      – Ну, если так, тогда обещаю. – Он рассмеялся и вновь поцеловал Хельгу.
      Только на следующий день он дал Палите особых капель и она начала приходить в себя. Но всё её тело, от неподвижности – затекло, и Алнум приказал одной из рабынь, хорошей и умелой, растереть её особыми маслами с отварами.
      После полудня, когда Алнум только пообедал, ему доложили, что пришла Палита и хочет его видеть. Он пригласил её.
      Степняк сидел на невысоком уступе в шатре, опираясь локтями на колени, чуть поодаль от него стояла Хельга.
      Вошла невысокая, бледная девушка. Пожалуй, она была хороша, полная грудь и крутые бёдра выказывали её, как предмет вожделения мужчин. Большие карие глаза прикрывали пушистые ресницы. Скулы были по-детски круты и упруги, губы – небольшие и полные, нос прямой – с небольшой горбинкой. Длинная шея, покатые плечи. Девушка глядела как-то виновато, и всё время прятала глаза. Едва войдя, она кинулась к ногам Алнума и начала благодарить того, за спасение:
      – Мне рабыня сказала, что приезжали за мной, это наверняка был Махос. Я благодарю, что вы, великодушный Алнум – не выдали меня. О, чем я смогу отблагодарить вас?
      – Ну, о благодарности нужно было думать ранее, когда ещё было, чем благодарить…
      Девушка подняла голову:
      – О чём вы?
      – О том, что ныне у тебя ничего нет. Кроме тебя самой…
      – Что?
      Алнум пристально посмотрел на неё:
      – Не тревожься. Я совершенно не претендую на тебя.
      Девушка покраснела и опустила глаза. Алнум потянулся к её лицу и приподнял его:
      – Расскажи мне всё! Только не лги!
      – Как я могу, – горячо воскликнула несчастная. – Я не посмею лгать великому шаману!
      Алнум скептически посмотрел на Хельгу, как бы извиняясь за слова Палиты. Девушка начала свой рассказ, она сбивалась, волновалась, словно заново всё переживая. Лицо Алнума оставалось беспристрастным и Хельга, что приняла это близко к сердцу, поражалась его чёрствости. Но в то же время, её потрясла точность прежних рассуждений Алнума.
      – Меня зовут Палита, я из племени окститов, что обосновалось на берегах великой реки Борисфен. Я рано осталась сиротой, и мной опекался близкий родственник отца – отец Махоса. Год тому назад он умер, полтора года тому назад мне исполнилось семнадцать. После смерти отца Махоса я стала полноправной хозяйкой в своих станах. У нас с Махосом остались хорошие отношения. Я не раз гостила у него, один из его вассалов сватался ко мне. Он был хорошим юношей, так мне казалось. Я приняла то предложение, вскоре мы должны были пожениться. Махос задумал добиться расположения Базирены – одного из рода царских скифов. Не так давно он был проездом у Махоса и тот устроил ему великолепный приём – забили десятки быков, а сколько пролилось вина – не ведаю. Но в один из вечеров Базирена, на беду, заприметил меня. Он только спросил обо мне у Махоса и тот сказал, что я буду в распоряжении Базирены по первой его просьбе. Того самого он потребовал и у меня…
      …Он привёл меня к Базирене и оставил наедине. Но тому, как будто бы, было всё равно. Он обращался со мной как с простой рабыней, что обязана ему услужить. Я с негодованием ответила на его притязания, но он смеялся над моими убеждениями. Он бросил к моим ногам кошель, набитый золотом и приказал мне вести с ним себя вежливее. Я бросила ему то золото в лицо. Он с усмешкой кинул мне второй, такой же, туго набитый кошель. Я сказала, что нельзя купить любовь, что никогда он меня не возьмёт. Но он спросил, уверенна ли я в той любви, что у меня есть? В тот момент я представила своего пылкого жениха и твёрдо сказала, что уверенна. Он рассмеялся и сказал, что не успеет солнце во второй раз опуститься за горизонт, как мой будущий муж откажется от всех прав на меня. Что тогда я сделаю? Но я была уверенна. Я сказала, что ничего не боюсь. Он предложил мне спор. Сказал, что если я проиграю, то должна буду сама прийти к нему ночью. Я сглупила, я была слишком доверчива. Я согласилась. А к вечеру следующего дня мой… жених отказался жениться на мне за сумму, что была всего лишь в одном кошельке Базирены.
      – Подстрекаемая Махосом, я выполнила обещание – провела ту ночь с Базиреной. Но на следующее утро я попыталась уехать из стана Махоса. Однако он всячески удерживал меня – сказал, что я очень понравилась Базирене, и что тот поставил условие – договор с Махосом будет действителен, если я добровольно стану прислуживать и ублажать Базирену. Но я сказала, что лучше умру, но не станет того позора. Он…, избил меня, он очень жестоко обращался со мной. Мне даже казалось, что он сошёл с ума – с такой беспощадностью он вёл себя со мной. А ведь мы почти вместе росли, вместе играли. Я не могла покориться. Я… бежала. Думала, что мои воины смогут защитить меня. А вышло… Махос напал неожиданно, он разорил мой самый большой стан, он перебил моих воинов. Скажи, о, шаман Алнум, разве можно так поступать? Я считала его другом! Я всегда обращалась к нему за помощью. А он – продал меня, продал свободную женщину! Он… – Она зарыдала.
      Алнум сидел прямо и неподвижно, лишь глазами следя за Палитой. Хельга впилась в колени пальцами, но двинуться – не посмела. Ей было безумно жаль девушку, перед глазами у неё мелькали сцены из жизни осаждённой крепости. Она закусила губу.
      – …Мне удалось ускользнуть, и я решилась искать приюта и справедливости, просить защиты у тебя, шаман Алнум. Я слышала, что только ты не боишься судить по совести. Ты силён и сможешь защитить. Молю, помоги мне!
      Алнум встал и казался теперь просто огромным, по сравнению с хрупкой Палитой. Она в страхе сжалась. Алнум спрашивал ровно, но не участливо:
      – Кто избил тебя плетью? Базирена?
      – О нет, он был насмешлив, надменен, но он и пальцем меня не тронул, он… не принуждал. Это только Махос.
      – Палита, скажи мне по чести, не лги, был ли Базирена с тобой жесток той ночью, когда ты должна была выполнить обещанное?
      Палита потупила глаза, залилась краской и совсем тихо промолвила:
      – Нет.
      – Я не слышу, громче!
      – Нет!
      – Оскорблял ли он тебя тогда, был ли он груб? Он ведь стал первым из мужчин, кто был с тобой?
      Хельга была поражена – какое это имело значение? Ведь речь шла совсем даже не о Базирене…
      – Нет, он был… ласков… Я не ожидала такого от него… я думала… Нет…
      – Палита! Базирена – человек высокого звания, он обладает большой властью, заставлять иных делать то, что ему нужно – его удел. Иногда он не опускается до просьб. Он привык получать то, что хочет. Помимо этого, есть ли у тебя на него обида?
      Палита молчала, но по её лицу начали калиться слёзы. Вероятно, она поняла, что и здесь вряд ли получит помощь. Но Алнум был неумолим и говорил довольно резко:
      – Палита, ты знаешь, что носишь ребёнка, зачатого в единственную ночь с Базиреной?
      У той, в один момент, высохли слёзы, лицо стало очень испуганным. Она попыталась подняться с колен, но руки плохо её слушались. И Хельга в тот момент поняла, что не должна была вообще здесь присутствовать. На каком основании она вмешивается в дела Алнума? Но дабы уже не мешать, она осталась сидеть на том же месте. Тихо-тихо. Казалось, что даже сердце её стало биться тише.
      – Палита, ты ослеплена несправедливостью Махоса, ты сокрушена предательством своего любимого человека. Я хочу, – он сделал ударение на этом слове, – чтоб ты в уединении подумала о том, что теперь может быть в твоей жизни. Я… клянусь…, что помогу тебе в любом из твоих решений, кроме одного – я не стану убивать твоего не рождённого ребёнка. Также помни, что самоубийство – не лучший исход. Я не предам тебя и никому не выдам, если будет таким твоё решение. И если ты захочешь изменить свою жизнь, обещаю, что помогу. Это всё. Можешь идти.
      Палита подняла на него глаза, с трудом поднялась и молча, вышла.
      Алнум стоял, также молча, но потом обернулся к Хельге:
      – Ты считаешь, что я – не прав?
      – Я не стану осуждать твоё решение.
      – Но…?
      – Прости, я не всё могу понять, – мягко сказала Хельга, встав, и взял Алнума за руку. – Почему ты так отнёсся к её рассказу? Ты не веришь ей?
      – Сколько людей в споре – столько и версий. Я не хочу становиться на чью-либо сторону, пока не удостоверюсь в её правоте.
      – Но ведь ты способен видеть суть человека. Я видела, что ты чувствовал, когда врачевал Палиту.
      Алнум быстро и строго посмотрел на Хельгу и ответил:
      – Хельга, я могу иметь своё собственное мнение, но обязан быть справедливым и решать то, что устроит всех.
      – Твои решения могут быть несправедливы?
      – Хельга, это пустой разговор.
      – Прости, я слишком мало тебя знаю, мне трудно принимать эту жизнь, трудно понимать этих людей, трудно привыкать к тому, что рядом есть человек, что готов взять на себя все мои заботы. Нужно ли это?
      Алнум взял подбородок Хельги и настойчиво заглянул её в глаза:
      – По-иному не будет! Я не отпущу тебя! Ты мне – жена!
      На следующий день у Алнума с Палитой состоялся короткий разговор. Она так и не смогла внятно объяснить, чего хочет, только плакала. Хельге показалось, что она просто не могла справиться с ужасом бездны, в которую её необходимо было ступить – взрослая жизнь встала перед ней во всех реалиях.
      Однако после полудня Алнум выехал из своего стана, намереваясь встреться с Базиреной и выслушать его. С собой он взял около десятка воинов. Среди них находилась и Хельга. С огромным трудом она упросила Алнума взять её, мотивируя это тем, что ей очень хотелось увидеть того самого страшного Базирену и узнать, что же действительно произошло.
      …Спустя пять дней, двигаясь на северо-восток они добрались до стана Базирены. Тот был на месте и принял шамана Алнума с почтением. Хозяин встретил прибывшего у своего шатра и препроводил внутрь. Там он пригласил его присесть, сказал, что рад снова видеть.
      Хельга, что вошла в шатёр переодетым мальчиком-служкой своего хозяина, с интересом рассматривала негодяя Базирену, что с такой лёгкостью покупает судьбы, разрушая их.
      Базирена оказался рослым, широкоплечим, взрослым воином, моложе средних лет. Его движения были выверены, слова – к месту, улыбка – искренней, глаза – умны. Ни в его речи, ни в поведении, ни в манере одеваться – ничего не смущало и не раздражало Хельгу. Он не был похож также и на скучающего богатея, которому власть и надменность не давали спать.
      Некоторое время он молчал, но затем сказал:
      – Я рад твоему приезду шаман Алнум, но полагаю, без важного повода ты бы вряд ли навестил меня?
      Алнум чуть улыбнулся и в знак согласия – склонил голову. Базирена продолжил:
      – Я думаю, что знаю, зачем ты, шаман, приехал.
      – Вот как?
      – Именно так, но не думал, что ты заинтересуешься этим делом.
      – Каким?
      Базирена склонил голову и улыбнулся, затем кивнул ближайшему воину и, когда тот подошёл, что-то ему тихо сказал. Тот вышел. А через несколько мгновений в шатёр вошёл Махос.
      Базирена хитро взглянул на Алнума:
      – До меня дошли слухи, что ты оскорбил и обидел моего хорошего знакомого Махоса, что помешал привезти ему для меня дар, женщину, что мне глянулась.
      У Хельги похолодела спина. Будет ли Базирена мстить?
      Алнум лишь мгновение смотрел на Махоса, а затем – перевёл пристальный взгляд на Базирену:
      – Мне жаль, если ты так думаешь. Я хочу, – Алнум повысил голос, – чтоб этот человек ушёл. Базирена помолчал, затем, всё так же молчаливо кивнул. По его знаку Махоса вывели.
      – Ты должен понимать, что Палита – не рабыня. Её нельзя просто взять силой, нельзя купить.
      – Алнум, тебе ли не знать, что купить можно почти всё? В том числе и свободных женщин? Дело только в цене.
      Хельге стали неприятны те слова.
      Невольно задумалась, что стало такой ценой для неё. А ведь и правда – цена есть у всех. Только у одних – это мелкая разменная монета, у других – жизни многих людей. Что ж, Хельга, гордись, что ты стоила своему мужчине дорого, и твой мужчина смог и захотел заплатить ту цену.
      – Это правда, но хотелось бы тебе окружать себя людьми, которых можно запросто купить?
      – А есть иные?
      – Палита ведь покинула тебя, несмотря на все твои посули и деньги?
      – Я не держал её.
      – Но ты ведь требуешь её ныне в залог договора?
      – Да, я помню её, и не могу не думать о ней.
      – Она многое может дать тебе, богатый и знатный Базирена, – вкрадчиво сказал Алнум, не меняя, однако выражения своего лица.
      Но хозяин стана, казалось, был безразличен:
      – Я всегда получаю то, что хочу. Придет время, и я получу эту женщину.
      – Поверь мне, некоторых женщин лучше не ломать, иначе вместо прекрасного цветка ты получишь колючую былину.
      Эти слова, Хельге почудилось, дались Алнуму с горечью.
      Базирена, казалось, улыбнулся снисходительно:
      – Я слышал. Ты женился. Но ты несчастлив – твоя жена холодна…
      Хельге было очень неприятно то слышать. Люди судачили о том, что касалось только её и мужчины, которого все знали, как великого шамана Алнума. Ей было досадно. Но я не смягчил её горечи – она то заслужила. Казалось, что Алнум сейчас взорвётся. Но я поразился. Насколько он был спокоен! Однако Хранитель Алнума сжал кулаки.
      Алнум выждал некоторое время, а затем, криво усмехнулся:
      – Ложь. Когда эта женщина засыпает по ночам у меня на груди – я готов вырвать своё сердце за её спокойный сон или безмятежную сонную улыбку.
      В его голосе было столько гордости и искренности, что Хельга ни мгновения не колебалась в верности слов Алнума.
      Что ж, задумайся Хельга.
      Базирена некоторое время пристально смотрел на Алнума, а затем склонил голову:
      – Прости. Я готов тебя слушать.
      – Прошу, расскажи мне всё, как было.
      – Как было… Мне глянулась Палита – молода, стройна, красива, что-то в ней было особенное. Махос, видимо, понял мои желания. Он сказал, что легко всё устроит, лишь бы я был доволен. Я сказал, что если так – он может рассчитывать на то, что мы легко договоримся. И, правда – в первый же вечер Махос привёл мне Палиту. Но я был поражён, когда она отказала мне. Её страх уйти, ослушаться, я принял за желание поднять свою стоимость. Дал ей денег, затем ещё. Но она была непреклонна. И тогда я решил получить её любой ценой. Решил, что сломаю её гордыню, лишу основы. Да, на следующий же день я подкупил её жениха. Он очень легко отказался от неё – уж не знаю, что на него так подействовало: мои деньги, или мои знатность и власть? Но думаю, если любовь существует, или если бы он любил Палиту – он бы вырвал мне язык за одно только подобное предложение.
      Алнум согласно кивнул, а Базирена продолжил:
      – На спор, я получил Палиту следующей же ночью. Она была похожа на простой цветок, ты правильно сказал – молода, прекрасна, чиста. Да, она понравилась мне. И я снова захотел обрести её. Но она замкнулась, она… сбежала. Я разозлился, перепало и Махосу – он обещал мне красивую женщину и весьма просто. Но не смог того. Я пригрозил разрывом былых договорённостей. И он сказал, что Палита будет моя вновь. Если он легко всё устраивал – к чему мне волноваться? И вот вчера, – он усмехнулся, – приехал Махос с жалобой на тебя.
      Алнум вопросительно поднял бровь.
      – Алнум, если бы я каждый раз слушал то, что говорят про тебя в своих жалобах… Знаю, что ты – справедлив, а что оводы жалуются на быков, прогоняющих их и не дающих своей крови…? Что с того?
      – Благодарю тебя.
      – …Но ты сам понимаешь, я не собираюсь жениться из-за того, что мне глянулась женщина.
      – Она не хочет того, она боится тебя, но она понесла с той самой ночи.
      Хельга сразу заметила, как изменился в лице Базирена.
      – Это правда?
      – Мне лгать незачем.
      – Алнум, ни одна из моих наложниц не родила мне ребёнка. Детей у меня нет. Ты уверен, что…Палина зачала от меня?
      – Ты ли в ту ночь не понял, что Палита не знала мужчины раньше. – Алнум не спрашивал, он констатировал. Базирена сник:
      – …Это так.
      – А после – Палите было не до того.
      Базирена молчал. Он сжимал и разжимал кулаки, встал и теперь ходил, отмеряя шаги, отмеряя свои мысли. Он был бледен, губы дрожали. Было видно, что он очень взволнован. Наконец он взглянул на Алнума:
      – Что от меня требуется?
      – Палита – благородной крови, она красива, воспитана, не глупа. Ты не обязан, конечно же, жениться. Но ты можешь взять её к себе, помоги ей прийти в себя. Покажи, что за щитом твоей внешней надменности скрывается горячее сердце. Не обижай её, она достойна того. И ты увидишь, как твой сын впервые ступит, ты поддержишь его в этом, ты услышишь его смех и первым ему подашь его первый меч. Сделай счастливой мать своего сына и сам обретешь смысл жизни.
      – Сын? Ты, уверен, шаман, уверен?
      – Сын, дочь, – какая разница? Но у тебя – будет сын, Палита носит мальчика.
      – Она согласится?
      – Думаю, я смогу убедить её. Только не сломай цветок до срока – и преданней женщины у тебя не будет.
      Хельга опустила глаза.
      Алнум согласился с Базиреной, что тот должен ехать лично и склонить Палиту на свою сторону не гордыней, а участием.
      Так оно, в общих чертах, и вышло. Палита вначале слушать не хотела о переезде. Но Алнум поклялся, что лично приедет и заберёт её, если только она пришлёт ему просьбу о помощи. Базирена был учтив и предупредителен, он не нарушал, или старался не нарушать покоя Палиты. В её распоряжение были предоставлены рабыни, каких она сама выбрала, на ночлег останавливалась в отдельном шатре, по приезду Базирена поселил её отдельно и не тревожил без дела.
      Поскольку больше не буду о них говорить, скажу, что Палита, спустя положенный строк, действительно родила мальчика. Она стала примерной матерью и не только этому ребёнку. И наверно, счастливее Базирены, отца я не видел во времена той Подопечной. Может и правда, чем старше мужчина, тем больше он ценит своё отцовство, так поздно обретённое?
                96
      Однако дни, которые Алнум кряду проводил в лагере – выпадали редко. Он часто уезжал, приезжал ли за ним посыльный, или то был его собственный зов. Хотя нужда в нём была постоянно. Почти каждый день прибывали простые степняки, посланники, воины. Всем им нужно было получить совет, излечение, помощь, поддержку. Но как бы степняк Алнум не старался, на всех просителей у него не хватало ни времени, ни сил… Однако же, и упрекнуть Алнума, я видел, было не в чем. Он был силён, участлив, старался помочь, но… Людей много, и у всех – беды, которые, как они считают, важнее всего.
      …Алнум отсутствовал около пяти дней. Его ожидали ещё вчера вечером.
      …В послеобеденном мареве показалась небольшая процессия – семь воинов, повозка, на которой сидела женщина. Когда они подъехали ближе, оказалось, что это везли раненого, одного из вассальных воинов Алнума. Он был сильно изувечен, и жена привезла его, в надежде, что шаман Алнум на месте, и сможет его вылечить. Однако, как показалось Хельге даже издали, раны воина – были серьёзны и положение его – безнадёжно.
      Так и вышло – к вечеру воин умер. Его жена, ещё молодая женщина, сидела, скорбя, у наспех поставленного простого шатра, его воины – понуро разбрелись, два-три – также сидели у шатра своего мёртвого господина. Что ныне было толку ждать? Что теперь может Алнум?
      …Усталый отряд Алнума показался лишь после заката. Навстречу ему высыпало много люда, но вернувшиеся воины были понуры, многие ранены, везли также около тридцати покрытых тел. Что ж, из двух сотен воинов – не так много, но что до этого тем, кто осиротел, овдовел? Послышались первые скорбные стоны, вопли – женщины, в основном то были они, не найдя родного лица среди живых – предвидели свою злосчастную участь.
      Алнум спешился. Было видно, что он очень устал, движения его были медлительны, его одежда – покрыта кровью и пылью. Изначально Хельга даже показалось, что Алнум изранен. Но то, к счастью, была кровь врагов – сеча была ужасная.
      Хранитель его выглядел измученным, но по его гордой осанке, пламенному взгляду я понял, что не зря было потрачено степняком Алнумом столько усилий.
      Внезапно к Алнуму, что едва успел сделать несколько шагов, кинулась приехавшая жена ныне умершего воина. Она с яростью набросилась на степняка, сумела его даже толкнуть, её схватили, но она выдиралась – какая сила таилась тогда в ней? Поистине – даже в слабой женщине чувства способны порождать ураганы. Женщина была в ярости, она захлёбывалась в крике, воплях:
      – Ты…! Ты! Обещал ему приходить на помощь! Почему ты не помог ему? Почему? Где ты был? Он умер! Умер! Достойнейший из мужей! Лучший из людей! Самый смелый из воинов! Ты обещал ему помощь! А он умер! Ты всех поддерживаешь, всех излечиваешь, ты много можешь! Но ты не торопился…! Что тебе, великому и …могучему до …наибеднейшего твоего вассала?!
      Но Алнум, казалось, был не здесь. Он всё не мог вникнуть в её горе. Её он не знал, был уверен, что никому и ничего не должен. Каким бы ни было её горе, она не смела так себя вести. Это понимал каждый из присутствующих – Алнум был господином.
      И когда она вновь кинулась к нему, он резко, коротко ударил её наотмашь. Она вскрикнула от боли, неожиданности, и упала на землю. Алнум смотрел на неё молчаливо, и тогда воины умершего возроптали, стали помогать женщине встать. Шаман каждого из них смерил взглядом и поднял руку, обращённую ладонью к ним, останавливая и предостерегая. Они поостереглись, замолкли.
      Нет, не высокомерно повернулся и отошёл прочь Алнум. И не было то бегством. Он был вправе. Едва отойдя, Алнум молча, поманил Пуницу. Направляясь к себе в шатёр, коротко спросил, что здесь произошло. Юноша объяснил. Алнум остановился, некоторое время смотрел на него, затем так же коротко бросил:
      – Это позже. Пусть подадут мне воды. Размести раненых – я их посмотрю. И определи мёртвых, я с ними поговорю.
      Это всё. Удивительный человек. Если бы я знал его один день, подумал, что он безумен.
      Но Алнум лишь вошёл к себе в шатёр, умылся, сбросил грязную, пропитанную грязью и потом куртку, рубашку, казалось с наслаждением, задерживая руки в воде – вымылся, переоделся и поспешил к раненным воинам. Их было много, но на всех его хватало. Осмотреть, оттереть кровь, приложить повязки, смоченные в отварах примочки, перевязать. С каждым он, словно мимоходом, заговаривал, знал его проблемы, старался отвлечь от дурных мыслей. А некоторые были сильно изранены, у одра этих он задерживался и очень тщательно обрабатывал раны.
      Хельга прежде старалась быть незаметной. Но что с того – Алнум её и не искал. Как же так? …Хельга подошла к Алнуму, когда тот в очередной раз склонился над раненным воином. Она дотронулась до локтя своего степняка и скорее попросила, чем констатировала:
      – Я помогу?
      Алнум посмотрел на неё. Она поймала его взгляд и очень удивилась – Алнум, внешне, казалось, был полон сил. Но глаза его были красны от усталости, печальны и, как-то даже пусты. Под глазами пролегли тёмные круги, прибавилось морщин, лицо было обветренно, губы потрескались.
      Хельга вновь дотронулась до его запястья и мягко, теперь уже утверждая:
      – Я помогу…
      Алнум, подумав, кивнул:
      – Вначале я, затем ты – перевяжешь.
      Хельга согласно склонила голову. Она внимательно наблюдала, как аккуратно и быстро работал Алнум. Она старалась ему подражать, что плохого в том, если она не будет хмуриться, а, также как он, доброжелательно отнесётся к страдающему? Она быстро и ловко перевязывала, стараясь не отставать от степняка, не упускать из виду его действий. Было уже около полуночи, когда Хельга завязала узелок на полоске ткани, что покрыла последнюю рану последнего воина. Обернулась. За ней наблюдал Алнум. Он не улыбался, но взгляд его потеплел, как будто давний знакомый возвращался домой, вспоминая всё то, что ему дорого и мило сердцу. Подойдя, Алнум обнял Хельгу, скорее локтями, стараясь, не казаться её своими окровавленными ладонями. Но была ли она лучше? На её руках – также кровь…
      Алнум поцеловав её в висок:
      – Я не сказал тебе, что очень рад тебя видеть, что люблю. Прости.
      Хельга молчала. Алнум прижал её крепче и отпустил.
      Обратился сразу же к Пуницу:
      – Воды мне. И убери людей от мёртвых.
      …Если бы я был более чувствителен, мне было бы, наверно, очень неприятно наблюдать, как размеренно, спокойно Алнум проделывал то, что считал нужным.
      Он, вновь вымывшись, направился туда, где рядами лежали павшие воины, окружённые скорбящими родственниками. При его приближении тоскливая темнота, пропитанная стенаниями, слезами, с терпким привкусом горя, отступала под светом факелов, что несли воины Алнума, оттесняя толпу людей. Вот шаман остановился у одного тела. Алнума не обступали, вокруг него было очень много пустого пространства, в колеблющемся мареве дымящих факелов. Воины оттеснили тех, кто тут скорбел – ныне они стояли поодаль, стенания и рыдания утихли. Все молчаливо наблюдали за Алнумом. Смотрела на него и Хельга. Зачем он прощался с каждым их воинов? Кто из правителей так делал? Воины пали, это их воля, их долг. Но Алнум для каждого из них нашёл время.
      Он опускался на колени перед каждым телом. Рядом степняк, держащий факел, стоял неподвижно, лишних движений не было.
      Что говорил павшим Алнум? Иногда молчал, иногда коротко бросал несколько слов. Некоторых брал за руку… Печально.
      Наконец Алнум отошёл от мёртвых тел, махнул Пуницу:
      – Отдай тела родным.
      Алнум устало побрёл к себе в шатёр, но, не доходя нескольких шагов, остановился, подумал, повернулся и направился на окраину стана – туда, где лежал, привезённый накануне, и умерший воин. Молчаливо махнул рукой, приказывая осветить факелом дорогу. Вошёл, и также безмолвно, повелел, бывшей здесь женщине, покинуть помещение. Но когда, тенью, сюда проскользнула Хельга и сжалась у входа – лишь посмотрел и отвернулся.
      Алнум подошёл к мёртвому и заглянул в лицо. В тот миг он будто ссутулился, плечи опустились, руки висели плетьми. Его довольно непропорциональная фигура стала ещё более нескладной. Алнум уронил голову на грудь. Он молчал довольно долго, но постепенно Хельга стала различать едва слышимый шёпот, что постепенно перерастал в заунывное тягучее, как старинное вино, пение. Хотя, оно было больше похоже на отдалённый не то долгий стон, не то вой …волков.
      Алнум опустился на колени у невысокого ложа и обхватил ладонями лицо воина.
      Тот был ещё молод, глубокие морщины не пролегли по лицу, указывая на зрелость. Его тёмные кудри не были посеребрены. Лицо же было обезображено чудовищной судорогой боли, то был оскал смерти. Алнум некоторое время смотрел на него, затем закрыл обеими руками лицо мёртвого и что-то вновь зашептал, размеренно, чётко, спокойно. Так продолжалось довольно долго. Сквозь щели полога шатра проявились светлые полоски, предвещавшие скорый рассвет.
      …Алнум отвёл ладони, и я поразился – черты лица покойного казались светлыми, умиротворёнными, на его губах, будто бы была тень улыбки. Хотя… как? Как расслабились мышцы? Как же трупное окоченение?
      Но Алнум спокойно, хотя заметно, что утомлённо, отвернул ворот рубашки воина и, достав свой кинжал, разрезал её на груди. Так же чётко, мерно разрезал полоски ткани, которой был перевязан воин. Степняк склонился над самыми ранами. Особенно его привлекла одна – небольшая, от стрелы.
      Хельге стало не по себе, когда Алнум склонился очень низко над телом, казалось, он принюхивается. Хельга не могла заставить себя здесь более находиться.
      Она, задыхаясь, резко вздохнула и выскочила наружу, нерешительно сделала несколько шагов и обернулась. В тёмном проёме шатра, при слабом дрожании огня факела, она вновь отчётливо увидела склонённую фигуру степняка Алнума. Хельга повернулась и побежала, но скоро силы оставили её, ноги дрожали, перед глазами всё плыло, её мутило. Она быстро опустилась на колени и склонила голову. По-счастью она была в стороне от основной стоянки. Здесь была трава, какие-то букашки начинали свой трудовой день, белые лепестки какого-то цветка, обремененные тяжёлыми каплями росы, дрожали, будто колеблясь – сбрасывать ли живительную влагу, или испить её до дна.
      Хельга огляделась – до неё никому нет дела. Она села удобней и задумалась. Что такое происходит? Сколько всего она видела в жизни и сколько всего сейчас познаёт? Неужели так бывает? Или всё это, всё, – просто дурной, очень, очень длинный сон? Но на каком стадии бы она хотела проснуться? Да и стоило ли просыпаться? Что было вне сна?
      …Алнум вышел из шатра, уже, когда взошло солнце. Подле входа безмолвно ждала молодая вдова. Она было очень бледна, ломала руки, но была заметна её сосредоточенность. Издали, Хельга видела, как молодая женщина опустилась на колени, слышала, как в утренней тишине та произнесла, обращаясь к степняку Алнуму, протягивая к нему руки:
      – Прости меня, недостойную. Во мне вчера говорили боль утраты и горе. Прости…
      Алнум остановился, и некоторое время смотрел на неё. Но вот он бережно поднял женщину и обнял её. Отстранился и заговорил чётко, отрывисто:
      – Нет, ты прости меня. Он был мне другом, а я не почувствовал его боли, его беды, его смерти. Я виновен. Я буду помогать тебе и его детям. Но вначале я должен отомстить за него. Ибо он умер не просто так. Его раны, хоть и ужасны, не были смертельными. Он мог, и должен был дожить до моего возвращения. Стрела, что пронзила его – была отравлена. Верь мне. Верь, его убийцы дорого заплатят за его смерть. И ты сама оттолкнёшь ногой голову повинного врага. Обещаю.
      Женщина отстранила и низко поклонилась. Алнум смотрел на неё:
      – Я дам тебе сопровождение, ты получишь помощь. Но сейчас я должен ехать. Прости. Меня зовёт долг.
      Он повернулся и поискал глазами Пуницу, отдал распоряжение относительно Мелаге, приказал отсчитать ей десять золотых греческих монет и резко, повысив голос, добавил:
      – Десять воинов, но не из тех, что ныне были в бою. Новых, полных сил, выезжаем сейчас же…
      И он вновь уехал. Хотя был уставшим, хотя был голодным, хотя был не выспавшимся.
      …Степняк Алнум вернулся спустя десять дней, уставший, но довольный. Он легко спешился и жадно припал к ковшу с водой, что была немедленно ему поднесена. Тут же кликнул кого-то из приближённых, приказал готовить пятерых воинов, дабы передать той женщине, Мелаге, мужа которой недавно преступно убили – небольшое послание. Тем воинам был передан окровавленный мешок, в котором что-то болталось.
      …Если не можешь того изменить, если от тебя ничего не зависит, даже перемена настроения не повлияет на ход событий, стоит ли стремиться узнать это неведомое, но страшное? Вот и Хельга не хотела знать, что привёз степняк Алнум из похода, и что было передано в дар молодой вдове.
      Умывшись, Алнум обратил внимание на Хельгу, он заключил её в свои объятия и чуть дольше, чем при обычном приветствии задержался губами в волосах Хельги:
      – Мне отрадно возвращаться туда, где есть ты.
                97
      Через несколько дней, в шатре Алнума только что закончилось совещание. Он обычно не возражал, когда Хельга оставалась и, тихо сидя где-нибудь в уголке, слушала все разговоры. Но в тот вечер она сама вышла, ещё перед началом совета. Немного прошлась вдоль стана и углубилась в негустой лес, что неширокой полосой струился по дну и склонам ближайшего оврага. Хотелось о чём-то подумать, что-то подытожить.
      В отдалении от неё, не нарушая, однако, её уединения, двигался один из воинов-степняков.
      …Хельга как-то спросила Алнума зачем. Действительно, доверяет ли он Хельге, не разрешая прогуливаться одной? Но степняк, я-то знаю, нисколько не коробя душой, сказал тогда, что, безусловно, доверяет, нисколько не сомневается, но ему бы хотелось, чтоб рядом с Хельгой всё время был кто-то. Ему, дескать, так спокойней. Поверила ли ему Хельга? Скорее нет, чем да. В душе остался осадок, но поделать она ничего не могла. Постепенно привыкла, что в прогулках её сопровождает ещё одна тень.
      …Солнце уже начало уходить за кроны деревьев и в лесу становилось неуютно.
      Хельга повернула обратно. Когда она входила в лагерь, солнце уже почти село. Она заметила, что у входа в их шатёр, скрестив руки на груди, стоял Алнум, однако, как только она вышла из леса, он вернулся обратно.
      Ещё помедлив, она направилась к их шатру, вошла. Алнум, просматривавший какие-то донесения, вопросительно посмотрел на неё, но, не видя отклика, пожал плечами и вернулся к своим делам. Хельга прошла, растерянно присела на ложе и задумчиво стала наблюдать за степняком.
      Действительно, как он был прав когда-то, когда сказал, что ей его не хватает… Хотя, может, в самом деле у неё просто здесь не было другого развлечения? Там, в прошлой жизни, которая разительно отличалась от теперешней – у неё было полно забот и скучать не приходилось.
      Сейчас же она могла больше времени уделить своим мыслям. Но было ли это хорошо? Копаться в себе, доискиваться пыльных, забытых мест самых потаённых уголков души? Когда чем-то занят сам, заняты руки, разум, когда не имеешь времени остановиться – всё просто: сделал то – сделай это, следующее, а потом ещё, ещё… Теперь же она была лишена всего этого. Что зависело от того, что она встала, поела, вышла прогуляться? Алнум не разрешал ей даже упражняться с мечом… Ах, как давно всё это было! Почему Хельге надёжно с оружием, почему ей так этого не хватает? Казалось, бы – она здесь в полной надёжности, когда рядом Алнум – она была абсолютно спокойна за свою безопасность, а стоило ему отлучится – в душе поднималась неясная тревога… Была ли в том вина Алнума, может это он своим колдовством окутывал её? Нет, нет, и сама Хельга это признавала – всё дело в ней самой, она боялась себя и своих мыслей. Как тогда, когда единственной возможностью избавиться от них, был неистовый бой, ежеминутное ощущение смерти за спиной…
      – Даже не думай об этом.
      Хельга вздрогнула и боязливо оглянулась на Алнума, но скорее не от естественного страха, а оттого, что он своим голосом резко вырвал её из глубоких размышлений.
      Степняк смотрел на неё испытующе, едва потирая губы костяшками указательного пальца. Она даже не заметила, что он повернулся, и какое-то время рассматривал её.
      – Хельга, я берегу, …пусть и стерегу, тебя не оттого, что боюсь твоего побега, не оттого, что опасаюсь тебя. Конечно же нет, я хочу лишь оградить тебя от твоих воспоминаний о прошлых опасностях, дабы ничего о них не напоминало. Я хочу лишить тебя той воинственности, за которой ты укрыла свою женственность. Ты прекрасна, мила, ты – женщина, а не … Пойми, женщина, всё же, создана для любви, нежности, ласки. Женщина на войне – не необходимость. Это месть, обида, нужда… Порой ты ставишь меня в тупик. Я понимаю, что, даже …узнав тебя, как мне будет казаться, полностью, я едва смогу улавливать твою суть. Порой ты раскрываешься, как бутон цветка поутру, и я могу читать все твои мысли, а порой, ударяясь о непостижимую крепость твоих мыслей, все мои усилия лишь рассыпаются искрами. В чём печаль твоя, милая?
      …Снаружи послышались громкие голоса, топот копыт, кто-то быстро приближался. На мгновение всё замерло у входа в их шатёр и лишь потом раздался тихий оклик. Всё это время Алнум, не отрываясь, смотрел на Хельгу и только когда нетерпеливо окликнули во второй раз, он, вздохнув, встал и направился к входу, разрешил войти.
      Вошёл небольшого роста, худой, но ещё не старый воин-посланник, низко поклонившись, как показалось Хельге, даже благоговейно, он вручил Алнуму свиток.
      Тот, посмотрев на печать, озабоченно развернув его и начал читать. И чем дольше читал, тем больше хмурился. Наконец, с досадой отложил письмо, задумался. У Хельги сжалось сердце – что за новая напасть?
      – Какой будет ответ? – Посланник нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
      Но Алнум так зло его осёк, что тот опасливо попятился и склонился в поклоне.
      – Возвращайся. Я еду немедля, вслед за тобой.
      Вновь пятясь, посланник поспешно вышел. Алнум устало и как-то даже обреченно вздохнул, невидящим взглядом обвёл помещение, но когда его взгляд остановился на Хельге, он казалось, очнулся. Его взгляд потеплел, он успокаивающее улыбнулся:
      – Не тревожься, Хельга, мне… просто нужно ненадолго уехать. Ах, как же я не люблю покидать тебя, – резко, со злобой ли, тоской, произнёс степняк.
      – Эй, кто там! – Крикнул он, ступив на порог и откинув полог. Вошёл Пуницу. Он никогда не грустил, и сейчас, казалось, на его лице не было и тени тревоги.
      – Готовь моего коня, поедешь со мной и возьми ещё двоих, покрепче да помолчаливее. И чтоб ни слова. Что-то перекусить на два дня пути и …
      – Алнум, – Хельга решилась и, ничуть не стесняясь Пуницу, она дотронулась до рукава рубашки своего степняка и заглянула ему в глаза, – возьми меня с собой. Я обещаю, что жаловаться не буду. Я выносливая, ты же знаешь, я… Если это опасно, ты же знаешь, я всё умею, если – безопасно – тем более что мне тут делать? Я…
      Пуницу улыбаясь, отступив на шаг, отвернулся, делая вид, что поправляет ремни на поясе.
      – Хельга… – Алнум замолчал, перебирая все доводы, с помощью которых мог бы отказать, но все они ему казались ныне, почему-то, никчёмными. – Хельга, я не знаю, будет ли это тебе интересно, хотя… может быть, ближе узнаешь меня с… другой стороны. Но ехать нужно немедленно. Дело не терпит, и поспать не получится до завтрашнего вечера…
      – Я согласна…, – она нетерпеливо кивнула.
      – …Хорошо. Пуницу, тогда ты останься, но дай мне надёжных, неболтливых, хотя бы…
      – Я всё понял, мой господин, – Пуницу улыбнулся и, кланяясь, подмигнул Хельге. Он, было, метнулся к выходу, но Алнум его остановил:
      – Пуницу! Немедленно принеси всё необходимое для Хельги, мне не нужна женщина в походе, мне нужен сопровождающий воин. Не хочу неприятностей, сам знаешь куда еду…
      Казалось, у этого юноши никогда не было проблем, забот и вопросов, он всегда был благожелателен. Хотя, может, оттого и не было у него проблем, что воспринимал всё с лёгкостью и улыбкой. Однако же, безалаберности и несерьёзного отношения к серьезным делам я не замечал у него. Удивительный юноша.
      Теперь позволила себе улыбнуться и Хельга. Уловив её насмешливость, Алнум было нахмурился, но затем сам рассмеялся:
      – Вот мне урок никогда не зарекаться. Только ратовал за то, чтоб вернуть тебе тебя как женщину. Но пускай будет так – хочешь ещё раз окунуться в походную жизнь – я сделаю тебе такой дар. Даже дам поносить акинак, если с ним ты чувствуешь себя уверенней, – он загадочно улыбнулся, повторяя её мысли, что ещё совсем недавно приходили ей на ум.
      Едва успела Хельга переодеться, как вновь вошёл Пуницу и доложил, что всё готово. И действительно, когда Алнум вышел, у порога стоял его конь в полной амуниции, рядом в сёдлах были два воина, ещё одного коня Пуницу уже держал для Хельги.
      …Они двигались всю ночь, ведомые только луной и непонятным чутьём Алнума. Когда начал разгораться рассвет, Алнум начал поглядывать на Хельгу, но та молчаливо кивала головой. Ей нравилось всё, что происходило. Что они ехали непонятно куда, что она была в седле, что чувствовала приятную тяжесть меча, что думать сейчас ни о чём не хотелось – рядом был тот, кто всё решит, от всего защитит…
      …Лишь когда время приблизилось к обеду, Алнум свернул в долинку, пропетляв по излучине пересохшей реки, нашёл источник. Дал приказ спешиться и быстро перекусить. Обращаясь ко всем, но имея ввиду Хельгу, Алнум сказал:
      – Сейчас у вас есть время поспать, но совсем немного.
      – Я могу ещё двигаться.
      – Нет, Хельга всем нам нужно отдохнуть. Мне нужны силы, да и вам ни к чему быть уставшими. Ляг здесь, – он разостлал свой плащ.
      Тон был безапелляционный и Хельга послушно села, а затем и прилегла. И хотя, после плотного обеда и от усталости очень хотелось спать, она всё ещё наблюдала за степняком. Тот был сосредоточен как никогда, и ни о каком отдыхе, видимо не могло быть и речи.
      Из всего того, что видела и знала об этом странном степняке, она уже сделал вывод, что это – особенный человек, и понять ей его непросто. Но наверно, этого не дано никому. Он попросту был таким. Она удивлялась, сколько всевозможных событий произошло с ней, и каким образом они были связаны с Алнумом. Но самым непостижимым для неё было то, что в том далёком бою у Вожалой судьба их так странно соединила. Ведь, развернись она на мгновение ранее – она бы не увидела его и он бы убил наверняка её. Если бы она сделал несколько шагов правее, левее – он бы пронесся мимо и тогда… Как бы не относилась Хельга к себе, как бы не относилась к Алнуму, но она сейчас понимала, что с его появлением в её жизни, она сильно изменилась. И не только она – течение всей её жизни…
      Она поднялась и тихо подошла к Алнуму – он сидел, откинувшись на ствол огромного дерева, думал о чём-то своём. Двое воинов, как и в любом походе – заснули быстро. Кони мирно пощипывали траву, совсем тихо журчал ручей.
      Хельга опустилась перед Алнумом на колени и положила обе руки на его большую руку, заглянула в глаза. Он смотрел испытующе.
      – Мне не страшно, просто тревожно, я не жалуюсь, просто не прогоняй меня. – Она присела рядом с ним, прикрылась плащом и крепко прижалась к степняку. Тот, спустя какое-то время, легко обнял её одной рукой, а второй – слегка приподняв её голову – поцеловал в висок. Через несколько мгновений Хельга крепко заснула.
      Когда Алнум её разбудил, было далеко за полдень, все были собраны – ждали только её. Алнум пожалел её, дав дольше поспать. Хельга виновато оглянулась, не медля, подобрала плащ и села на коня. Они скоро двинулись в путь.
      …Только после того, как зашло солнце, начали попадаться первые признаки присутствия людей. Вдали показались огни. Путники подъехали ближе. Стали видны несколько шатров, вокруг костров расположились около десятка воинов, ужиная. Когда обозначились подъезжающие, они взялись за оружие, но быстро отложили его, едва узнав Алнума, почтительно кланялись.
      Чуть повернув голову, Алнум приказал:
      – Хельга и Казурус – позади меня, Халикс позади всех. И глядите мне, с Хельги глаз не спускать, отвечаете за неё головой.
      Они въехали в расположение лагеря тех чужих степняков. Навстречу им уже шёл невысокий, полноватый, но не тучный, богато одетый степняк средних лет. Он едва дождался, пока Алнум спешится и тут же обнял его, начав что-то скоро-скоро говорить. Алнум слушал внимательно, время от времени задавая вопросы. О чём они говорили, Хельга не поняла, они разговаривали на незнакомом Хельге степняцком наречии. Они спешно направились в один из богатейших шатров, что были тут. Уже на пороге Алнум обернулся и, щёлкнув пальцами – указал своим воинам на Хельгу. Казурус положил ладонь на руку Хельги, что сжимала рукоять акинака и негромко проговорил:
      – Делайте, госпожа всё то же, что и мы.
      Хельга кивнула и прошла вслед за ними; они присели тут же, неподалёку у шатра, однако, к костру близко не расположились. Сейчас Хельга внешне была неотличима от обычного молоденького воина, только ростом поменьше. Было достаточно тепло, и она расстегнула куртку, как и оба её спутника, затем сняла шлем – волосы-то были заблаговременно убраны в тончайшие, искусно подвёрнутые косы. Когда она успела их заплести? О, никому не изведано, куда женщины тратят массу времени, и совершенно непонятно, как быстро они могут вершить свои дела.
      Но мне всё это было малоинтересно. Я видел, что Хельге сейчас ничего не угрожает, вот только как-то странно стало темнеть очертание её правой руки. Но до Того самого События было ещё далеко – не менее полусуток… Я едва улыбнулся Противоположности, что стоял у шатра, он был озабочен. Проходя мимо него, я бросил:
      – Твой-то поинтересней будет.
      Он не зло, но с усмешкой откликнулся:
      – За твоей – тоже глаз да глаз нужен.
      Я вошёл в шатёр. Алнум склонился над каким-то израненным молодым воином. Очень юн, он был сильно окровавлен, его бледность была ни с чем не сравнима. В углу стоял, стиснув кулаки, его Хранитель, посмотрев на меня, он почему-то отвернулся и нагнул голову.
      Алнум, обхватив голову израненного юноши, пытался вглядеться в его глаза. Но затем, тяжело взглянул на того, кто его встречал, с жалостью сказал:
      – Слишком поздно, благородный Сархус, это слишком поздно. – И тихо добавил, – не вини меня, если он умрёт.
      Тот понимающе кивнул.
      Алнум быстро оглянулся:
      – Пусть все уйдут. Все! Мне нужен помощник. – Он стремительно вышел на улицу и поискал глазами своих. Наши воины хотели было перекусить. Но он схватил за руку Хельгу, подхватил дорожную сумку, что была при его лошади, и очень быстро направился обратно в шатёр. Хельга едва поспевала за ним. Но Алнум вдруг резко остановился и тихо сказал Хельге:
      – Мне нужна твоя помощь, но там много крови, там – растерзанное тело… Справишься?
      Хельга согласно кивнула, хотя до конца не была уверенна.
      Когда они вошли в шатёр, там всё ещё оставалось несколько рабов, прислуга и сам Сархус. Алнум обвёл всех пристальным, но очень злобным взглядом и процедил:
      – Я же сказал – все отсюда! Никого не надо. – Он провёл их взглядом, и тихо, очень серьёзно обратился к Хельге:
      – Слушай меня внимательно, не делай резких и вообще лишних движений. Выполняй только то, что я буду говорить. И сама не заговаривай со мной.
      Он быстро достал какую-то плошку и зажег в ней фитиль. Через мгновение помещение наполнилось вначале слабым, а затем всё более сильным, горьковатым запахом, что едва дурманил. И Хельга старалась дышать не очень глубоко, немного задерживая дыхание, однако голова всё равно чуть кружилась.
      Тем временем Алнум вынул два кувшинчика – один тёмный, а второй – светлый, почти прозрачный, ещё поставил чашу. В эти три посудины из стоявшего здесь кувшина налил чистой воды, примерно наполовину в каждую. Движения его были стремительны, быстры, но точны и всецело рассчитаны.
      Удивительно, такого я ещё не видел!
      – Хельга, возьми двумя руками его голову, нет, встань у изголовья. – Он своими ладонями бережно направил её ладони. Он ощутил лёгкое сопротивление рук Хельги, когда она касалась израненной, окровавленной головы, испытующе посмотрел на неё, но Хельга уже справилась с собой и повиновалась. Алнум едва улыбнулся. Затем, одним рывком он разорвал рубашку на груди раненого, и Хельга, не отнимая рук, на мгновение закрыла глаза и отвернулась – не мог человек выжить при таких ранениях!
      Степняк опустил руки в чашу и что-то начал шептать. Затем вынул руки, и, продолжая что-то нашептывать, возложил их на лицо раненного, очень медленно провёл руками по лицу, опустился на шею и довёл ладони до груди. Затем положил одну руку на лоб юноши, другую – на грудь, там, где едва-едва билось сердце. Он всё время проговаривал какие-то слова, вначале тихо и медленно, но вот всё громче, всё быстрее звучал его голос.
      – Услышь меня, открой глаза, открой глаза!
      Он говорил ещё что-то, говорил, говорил. Раненый застонал, и веки его дрогнули, глаза едва приоткрылись, голова начала дрожать, его всего начало колотить, но Хельге удавалось его удерживать, хоть липкими от крови, но сильными пальцами, обеими ладонями. Алнум локтем той руки, что лежала на сердце, сильнее надавил на тело. Но и это не помогло, ему пришлось опереться на юношу почти всем боком. Спустя совсем немного времени израненный юноша открыл глаза. Алнум заглянул в его глаза и стал неотрывно смотреть, он непрерывно что-то говорил, но было видно, что это было через силу – ему, как будто, было очень и очень больно. Спустя какое-то время раненный попытался сильно вздохнуть, и вдруг встрепенулся, и, широко раскрыв глаза – затих. Алнум резко выругался, Хельга, я видел, была вне себя от увиденного, но руками продолжала придерживать теперь уже безжизненную голову. Алнум процедил:
      – Убери руки, быстро плесни в чистую чашу едва воды, подай нож.
      Хельга не медля, сделала всё, что было сказано, и замерла около Алнума с ножом в руках. Сама же всё время – почти не отрывала глаз от Алнума. Он, оглянувшись, мигом подобрал какую-то тряпку и бросил её на нижнюю часть лица юноши, затем глубоко вдохнув, зажал ему нос и вдохнул в рот, покрытый тряпицей тот воздух, что набрал в свои лёгкие. Быстро взявшись четырьмя пальцами каждой руки за виски юноши, а большими пальцами – едва коснувшись век от начал что-то очень быстро проговаривать, метнулся и несколько раз несильно нажал в область сердца. Всё это он проделывал по нескольку раз. И чудо случилось – раненый едва задышал.
      – Подай нож, приподними ему голову! Отвернись!
      Выверенные до мелочей движения Алнума стали ещё стремительней. Он резко рванул рукав своей левой руки и полоснул по запястью ножом. Хельгу качнуло, и резко ноги сделались очень слабыми, руки, держащие голову раненного в приподнятом состоянии, задрожали, но и в этот момент она удержалась. Казалось, что Алнум этого не заметил. Он несколько раз сильно сжал и разжал кулак, собирая свою кровь в чашу, а затем, не обращая внимания на всё ещё льющуюся кровь – дал всё это выпить юноше. С каждым глотком, сведённые судорогой мышцы лица у того – разглаживались, он задышал ровнее, сердце стало биться спокойнее. Казалось, что сама жизнь с каждым глотком наполняет его. Но, как показалось Хельге, да и мне также – с теми же глотками – жизнь уходила из Алнума.
      Он сам стал дышать как-то поверхностно, с перерывами, руки его дрожали. Но он сосредоточено врачевал дальше. Когда юноша, захлёбываясь, допил, Алнум отбросил чашу и стал правой рукой, едва касаясь тела, тщательно проводить рукой так, будто что-то собирал. Время от времени он как будто стряхивал это что-то в воду тёмного кувшинчика, тщательно обтирая при этом ладонь о края посудины. Так он дошёл почти до колен юноши. Остановился. Осторожно отставил тёмный кувшин и, достав какой-то пузырёк с зеленоватой жидкостью, едва капнул это в светлый кувшинчик. Затем, смочив в этой воде тряпицу, тщательно промокнул, обтёр все раны юноши.
      Только потом огляделся, тяжёлым, уставшим взглядом посмотрел на Хельгу, едва улыбнулся и слабо сказал:
      – Вот и всё. Я ополосну твои руки от крови. Иди сюда.
      Он пальцами раздавил огонёк зажженного им ранее фитиля. Хельга бережно выпустила из рук голову раненого и подошла к Алнуму. Тот из светлого кувшинчика ополоснул её руки, затем вытер свои. Пошёл к двери и позвал Сархуса. Хельга отошла к стене, что поближе к выходу, и оказалась за спиной вошедшего.
      – Пусть его перевяжут… до завтра. А после я сам ещё раз посмотрю.
      – Он будет жить?! Что с тобой Алнум?
      Алнум чуть улыбнулся:
      – Он должен жить, если ничего не случится больше. А мне…, мне нужен отдельный шатёр и чтоб меня больше никто не тревожит этой ночью. Мне… нужно побыть одному, отдохнуть. Понимаешь?
      – Всё будет.
      – …Сархус, ты привёз ребёнка? – Едва заметное колебание и привкус обиды, смешанной с негодованием, чувствовались в вопросе Алнума.
      – Как ты узнал? …Да. Да он был со мной, когда это случилось с моим братом.
      – Я чувствую его. Но ты лукавишь, ты нарочно его взял. …Хорошо, я посмотрю и его, только завтра. Сегодня совсем не могу.
      – Я понимаю, Алнум, всё будет, как ты скажешь. Чем я могу отблагодарить тебя?
      – Поговорим завтра. Где я могу разместиться?
      К услугам Алнума был предоставлен один из великолепнейших, хотя и не самый большой шатёр. Туда перенесли немногочисленные вещи. Халикс разместился сразу за порогом – охранять. Хотя здесь-то от чего? Но наверно, чтоб никто не входил, не тревожил Алнума. Казурус – у входа внутри, Хельге Алнум приказал разместиться на ложе из великолепных шкур, но поодаль от себя.
      – Хельга, сегодня я очень слаб, не смей приближаться ко мне. Ты поняла?
      Хельга кивнула. Остановив свой взгляд на ней, Алнум ещё некоторое время осматривал её, затем вынув из одного из карманов сумки длинную тонкую нить с нанизанными поочерёдно мелкими белыми и чёрными камнями, он положил её, вытянув, вдоль своего ложа, со стороны Хельги.
      – Преступишь эту грань – и я очень рассержусь. Ты поняла?
      Хельга удивлённо кивнула, Дескать, «не думаешь ли ты, что я настолько глупа, чтобы не понять очевидного».
      Алнум удовлетворённо, но насмешливо хмыкнул и отвернулся. Хельга ещё долго сидела при свете камелька, затем прилегла, но не в силах была уснуть. В глазах всё время стояли видения то раненного юноши с ужасными ранами, то Алнум, режущий себе запястье. Уже давно спал Казурус, заснул и Алнум – Хельга слышала его прерывистое дыхание, он стонал, скрежетал зубами. Хельга тихонько встала и обошла нить с камнями. Действительно – не переступила же она её! Она опустилась на колени перед Алнумом, но почему-то так и не решилась дотронуться до него. О чём она раздумывала тогда – умолчу. Это даже не моё дело. Скажу лишь, что Хельга была не просто потрясена – она заглянула за тонкую грань иной жизни своего мужа-степняка и обнаружила там не то, что ожидала. Далеко не то. Мне даже показалось, что она была разочарованна. Собой.
      Прилечь рядом со степняком Алнумом она сегодня не решилась – спустя длительное время всё же вернулась к себе в закуток.
      На следующий день Алнум выглядел чуть получше, чем ночью, но чувствовалось, что он не полностью уверен в себе. А может это только показалось Хельге?
      Когда Хельга проснулась, Алнума уже не было, но не успела она себя привести в порядок, как вошел степняк.
      – Если ты хочешь, можешь пойти со мной. Ты ела что-нибудь?
      Она кивнула утвердительно. А зачем – сама не поняла.
      – Тогда пойдём.
      Хельга дотронулась до его руки. Он обернулся. Она тихо спросила:
      – Тот юноша жив?
      Алнум чуть улыбнулся и утвердительно кивнул головой:
      – Жив, я был у него только что. Он поправится.
      – Степняк, … юноша будет чувствовать твою боль?
      – Что?
      – Помнишь, в Приземистой ты и мне давал лепёшку с привкусом крови, я потом чувствовала твою боль…?
      Алнум посмотрел на неё серьезно, взял за руку:
      – Хельга…, не только кровь… имеет значение, важны слова. В тот раз – был особый наговор. Именно потому у тебя появились силы, и тогда я хотел чувствовать тебя, твои переживания и твою боль. А получилось, что и мне довелось воспользоваться той связью…
      Хельга боязливо кивнула, принимая ответ. Но тотчас же задала новый вопрос:
      – …А кто это?
      Алнум стал серьезнее:
      – Сархус – один из царских скифов. Они выше меня по статусу. А юноша – его самый младший брат. А сейчас мы пойдём к единственному сыну Сархуса – он с детства сильно болен, очень плохо ходит. Я иногда, чем могу, помогаю мальчику, но сил у меня ныне – всего ничего, а берёт он немало.
      – А отчего уходят твои силы? – Она дотронулась до перевязанного запястья Алнума, которое он вчера порезал.
      – Ты правильно понимаешь, а я лишь дал ему толчок для жизни…
      – Вы умеете воскрешать мёртвых?
      – Хельга, что такое смерть? Тонкая грань между долгой жизнью и бесконечным забвением. Если суметь остановить, удержать человека в первом его смертельном шаге, то всё остальное – просто. Я хочу надеяться, что та искра жизни, что я вновь зажег вчера – будет ему впрок.
      – Алнум, а все ли эти царские скифы относятся к тебе доброжелательно? Они могущественные?
      – Очень, очень могущественны и я не могу с этим не считаться, но и они не могут заставить меня делать что-то против моей воли. …Меня многие, и среди них также, страшатся. …Но Хельга, я один из них – во мне также течёт кровь царей. – Он не то улыбнулся, не то ухмыльнулся.
      Хельга в нерешительности замерла. Алнум поднял её подбородок и заглянул в глаза. Смотрел некоторое время, затем успокаивающе улыбнулся:
      – Но тревожься, здесь мне нечего бояться. Хельга, я не всесилен, но моих сил хватит на то, чтоб оградить тебя от всех напастей. Клянусь! Пойдём!
      Они прошли в великолепный шатёр. Едва войдя, Хельга встала у входа, чуть в стороне, чтоб всё видеть, но своим видом не бросаться на глаза. Здесь было около десяти человек, но в центре, около Сархуса, Хельга рассмотрела красивого черноволосого, но бледного мальчика лет восьми – десяти. Алнум спросил у него что-то, тот едва улыбнулся и приветливо покачал головой. Алнум подержал его за руку, разговаривая с ним, время от времени что-то отвечая Сархусу. Затем встал и уже о чём-то серьёзно говорил с последним. Через некоторое время скиф приказал всем выйти и едва остановил взгляд на Хельге, вопросительно посмотрел на Алнума.
      – Этот воин поможет мне. Он абсолютно надёжен.
      Сархус, по просьбе Алнума помог мальчику раздеться до пояса, затем, ещё раз подозрительно оглядев Хельгу, вышел.
      Поискав в своей походной сумке, Алнум вынул несколько камней, запястные браслеты и ожерелье. Он помог мальчику лечь на живот на невысоком ложе. Как же были неуклюжи движения того маленького скифа! Алнум закатал рукава, завязал у себя на запястьях браслеты, сделанные из толстых грубых нитей, на которые были нанизаны неопрятные по огранке, разных размеров чёрные камни. Подобное же ожерелье завязал у себя на шее.
      – Хельга, ты не сняла красные камешки? Нет, хорошо. Я прошу тебя делать только то, что скажу.
      Она кивнула. Обратила внимание, что Алнум сказал эти слова на языке, который она знала из той, прошлой жизни. Наверняка, это для того, чтоб мальчик не понял, о чём они говорят. Алнум взял два беловато-голубоватых, едва прозрачных камня, примерно одинакового размера, и попросил мальчика зажать каждый из них в ладонях. Но пальцы его плохо слушались.
      – Хельга, придержи его руки так, чтоб он пальцами обхватил камни полностью. Только сама не прикасайся к ним. И я прошу, что бы ты ни увидела – не мешай мне. Я знаю, что делаю.
      Хельга подбодряющее, мягко чуть-чуть улыбнулась мальчику и сжала его кисти вокруг камней. Алнум помог ему повернуть голову, его кисти лежали на уровне глаз. Алнум отвернулся, и, казалось, забылся в себе. Он что-то шептал, и хотя некоторые слова Хельга разобрала, но понять она их не смогла. Видимо, то был иной язык.
      Наконец он повернулся и буквально впился пальцами в затылок мальчика, тот болезненно двинул головой, но Алнум не обратил на это внимания. Он очень медленно, пальцами одной руки надавливал на позвонки, постепенно опускаясь по шее, затем – по позвоночнику – к поясу. Второй рукой он как будто что-то собирал на теле ребёнка около хребта.
      Для меня это всё оставалось загадкой. Но я обратил внимание, что Хранитель Алнума был очень бледен и как-то даже обречённо наблюдал за действиями Подопечного.
      И, правда, даже я видел, что Алнуму становилось всё хуже. Его начала бить мелкая дрожь, на лбу выступила испарина и вздулись вены на лбу и висках, проступили жилы – на шее. Губы Алнума были крепко сцеплены, пальцы рук начали дрожать.
      Он едва довёл руками до поясницы мальчика и, судорожно сглатывая слюну, буквально оторвался от ребёнка. Делая резкие движения, он не то сел, не то упал на уступ у стены, устланный дорогими тканями и коврами. Быстро, дрожащими руками, он сорвал чёрное ожерелье с шеи и запястные браслеты и почти отбросил их. Опершись на локоть, задыхаясь, прикрыл глаза. Хельга за этим наблюдала молчаливо, но с готовностью сейчас же помочь. Она мельком взглянула на мальчика. Тот, казалось, спал. Она отняла свои руки от его кистей и неслышными шагами подошла к почти лежащему Алнуму, но дотронуться не посмела. Наконец Алнум открыл глаза и слабым голосом, хотя и стараясь бодриться, сказал:
      – Прикрой мальчика чем-нибудь, чтоб не замерз. … Дай мне напиться.
      Хельга всё исполнила. И снова присев, едва дотронулась рукой до его колена. Он обратил на неё внимание:
      – Ничего не нужно милая. Я сейчас немного посижу, отдохну, и всё будет как обычно. – Он снова прикрыл глаза. Хельга села удобнее, опёршись локтем об уступ, на котором сидел Алнум, и теперь рассматривала его.
      Да, действительно, как и говорил Алнум, теперь она его увидела с другой стороны. Сколько же у него лиц? Когда Хельга обороняла крепость – то был жестокий Пожиратель, тайная тень, что проникала в крепости, безжалостный убийца, что собственноручно запихивал окровавленные тряпки в глотку обидчикам Хельги. Здесь же он был – мудрым руководителем, заботливым мужчиной, прекрасным хозяйственником, искусным лекарем. И хотя Хельга, всё ещё, в душе, боялась его необузданности, скрытой непонятной жестокости, той удивительной таинственности, которой не могла постигнуть, она была теперь склонна едва ли не восхищаться этим человеком. Но вот её мысли потекли в ином течении: почему он остановил свой выбор на Хельге, как жене? Она ничего не может дать, почему он, такой сильный, талантливый, отзывчивый, выбрал именно её, не самую красивую, не самую раскованную, не женственную, не…
      Алнум болезненно поморщился, и с силой сжал пальцами виски:
      – Хельга, ты волнуешь меня. Не задумывайся над вещами, на которые я и сам не могу дать ответа.
      Хельга отдёрнула руку, будто обожглась, а Алнум насмешливо улыбнулся:
      – Я не так хорош, как может показаться, а ты достаточно удивительна, чтоб привлечь достойного мужчину. И не твоя вина в том, что они не смогли увидеть твою изумительную красоту, которая подобна красоте прекрасного цветка, бутон которого – может и непригляден, но раскрытые лепестки его поражают оттенками, дурманят ароматом.
      Хельга покраснела и, отвернувшись, встала. Алнум громко, что совсем не вязалось с его состоянием, рассмеялся.
      …Мальчик проснулся только к обеду, тогда же Алнум, удостоверившись, что всё хорошо, покинул шатёр. Он чувствовал себя лучше, но был бледен и заметно слаб. Сархус предложил ему пообедать и тот не отказался, но за обедом попросил, чтоб ему прислуживал его воин, что был с ним всё это время. Сархус был несколько удивлён, но ничего не сказал.
      Они сели за богато накрытый стол, что из-за собирающегося дождя был накрыт в шатре Сархуса. Алнум сидел, опершись локтём об уступ, и ел сравнительно немного. Разбавленного вина не пил, а лишь время от времени знаком просил стоящую поодаль Хельгу подливать ему особенного, привезённого с собой, отвара трав. Сархус, увидев, что его сын ныне может не только устойчиво стоять на ногах, но и достаточно уверенно ходить, не уставал расхваливать Алнума. Но тот лишь молчаливо кивал, учтиво наклонял голову и прикладывался к чаше с отваром.
      – Алнум, ты останешься, конечно же, переночевать здесь?
      – Нет, благородный Сархус, дела зовут меня обратно. Я лишь только пообедаю с тобой и буду возвращаться.
      Сархус смотрел на него серьезно, а затем по-деловому сказал:
      – Итак, вижу, ты не шутишь, но ты слаб?
      – Со мной мои воины.
      – Тогда…, тогда поговорим, об оплате. Нет, вернее, чем я могу отблагодарить тебя?
      – Ты же знаешь, я денег не возьму.
      Сархус в ответ, с доброй, грустной улыбкой спросил:
      – Ты всё так же отказываешься взять мою сестру в жёны? Ты же знаешь, я с приданным не поскуплюсь…
      – Сархус, ты видишь и знаешь, как я чту тебя и твою семью, но взять её в наложницы я не посмею, а жена у меня уже есть.
      – Да, я слышал, ты женился,… Должно быть, она особенна, если ты решился. Непростая должна быть женщина…?
      Алнум улыбнувшись, тихо, а затем и громко, искренне рассмеялся:
      – Та прав, Сархус, более особенной я ещё не встречал. – И уже спокойно, казалось, даже мечтательно-задумчиво продолжил:
      – Если мне только удастся приручить эту непростую и удивительную женщину – пожалуй, я стану счастливым человеком.
      – Как так?
      Алнум снисходительно улыбался, казалось, что эти воспоминания придают ему сил:
      – Бывает и так, Сархус, но я благодарю тебя за гостеприимство. Ты напомнил мне о моём долге мужа, хочу поскорее увидеть и принять в объятия свою жену.
      – Как знаешь, но всё же, Алнум, за сына, знаю, не примешь благодарности, но жизнь моего брата всё же имеет цену?
      Алнум посерьёзнел, неспешно встал и, раздумывая, повернулся:
      – Имеет, Сархус, прошу, не вонзи мне предательского кинжала в спину. Мне нужна твоя надежность.
      – Это очень просто…
      Алнум подошёл ближе и, понизив голос, сказал:
      – Не так и просто, Сархус, когда на другой половине весов стоит золото, или женщина, или угрозы, да мало ли…? Знаю, тебе предлагали замолвить против меня слово… Ведь так?
      Сархус несколько мгновений рассматривал Алнума, пытаясь почувствовать, что у того на уме, однако – то было пусто. Он вздохнул и сказал:
      – Так. Но неужели у тебя, Алнум, есть настолько могущественные враги, что они могут заставить меня, Сархуса, что-то против тебя предпринять?
      – Враги есть у всех, нужно просто знать, где они сейчас и чем заняты. Ты принимаешь мою цену?
      – Мне жаль, Алнум, что ты сомневаешься в этом. Меня бы даже оскорбило такое недоверие, но и здесь я приму твою сторону. Раз говоришь, значит, имеешь на то право.
      – Благодарю…
                98
      Ехали они неспешно. Все мысли Алнума были, казалось, очень далеко. Хельга пыталась обратить на себя внимание, дабы вывести Алнума из его тягостных раздумий. Но очень нескоро ей это удалось.
      Некоторое время степняк смотрел на неё невидящим взором. Казалось, он с трудом вспоминает её вопрос. Наконец, грустно улыбнувшись, он ответил, казалось, совсем невпопад. Но то было лишь отражением его мыслей и тревог:
      – Очень трудно, Хельга, отвечать добром на добро. Вернее – дано это чудо только очень немногим. Всё думаем, после, а может оно того не стоит…?
      – Ты спрашиваешь меня о Сархусе? – понизив голос, спросила она, – думаешь, он способен всё же предать тебя?
      – Не знаю Хельга, наверное, нет. Именно поэтому я и помогаю ему…
      – …настолько себя истощая?
      Алнум исподволь кинул на Хельгу встревоженный взгляд, но, подумав, едва улыбнулся:
      – Я не давал тебе амулетов для чтения моих мыслей. Это опасно, чужеземка.
      Хельга удивлённо остановила коня. Но Алнум протянул к ней руку.
      – Прости, ты поразила меня. И знаю, что ты умна и можешь обо всём догадаться сама. А так хочется верить, что твоё сердце стало биться так же, как и моё.
      …На ночлег они разместились в какой-то рощице. Наскоро поели. Алнум всё время наблюдал за Хельгой. В конце концов, он не выдержал:
      – Хельга, мне сегодня ещё хуже, чем вчера, поэтому я вновь тебя прошу не приближаться ко мне сегодня ночью.
      Хельга, оглянувшись на воинов, что, казалось, были заняты свои ужином, спросила:
      – Но отчего, Алнум? Отчего ты гонишь меня?
      – Хельга, эти двое – сильно истощили меня, а причинить тебе боль – для меня… очень… Я прошу тебя, я приказываю тебе.
      Её очень обидел и тон Алнума, и его слова. Она молчаливо склонила голову и, взяв свой плащ, легла по ту сторону костра. Алнум тяжело поднялся и ушёл к подножию большого дерева. Оттуда окликнул жену:
      – Хельга, поклянись мне, что не подойдёшь?
      – Вы меня раззадориваете? Я обещала.
      Да, кажется, она и впрямь злилась, она опять перешла на «вы».
      – Поклянись, Хельга.
      – Клянусь, клянусь, клянусь, что не подойду к вам сегодня, клянусь! – почти крикнула она в исступлении.
      Взрослый человек, а ведёт себя как избалованный ребёнок. Сказано нельзя, значит нельзя! Оба воина – удивлённо прислушивались к перепалке, но поев – разошлись подальше в дозоры. Чтоб уставшие господа могли спокойно отдохнуть под бдительный храп храбрых степняков!
      …Но перед рассветом Хельга встала, она тихо приблизилась к Алнуму. Вот она женская изворотливость – клялась то она вчера, а это «сегодня» было только до полуночи!
      Почему её так влекло к нему теперь, когда ему было скверно? Я затаил в себе мысль, что в жизни Хельги появился человек, которому она действительно могла бы помочь, кто в какой-то мере зависел от неё. Я бы не назвал то каким-то материнским инстинктом. Я чувствовал, что она искренне сопереживала ему, и сейчас она видела боль того, кто к ней хорошо относится. Кто за всё это время не обидел её ни словом, ни делом, кто берёг её и заботился о ней.
      …Хельга склонилась над степняком и в ужасе замерла. Глаза Алнума были широко распахнуты, но он судорожно дышал, но, как будто спал, временами скрипя зубами, закусывая губы и издавая стоны то похожие на плач, то на хрип, то на рычание. Пальцы его рук, в бессильной злобе, сменявшейся болью, впивались в землю, а иногда – он сжимал кулаки и с силой, не чувствуя боли, ударял ими о землю. Но он спал! Почему-то в свете начинающегося утра его светлые глаза были черны, как сама ночь. Такого Хельга ещё не видела. Она испугалась, в порыве опустилась перед ним на колени и рискнула дотронуться пальцами до его, на тот момент, раскрытой ладони.
      …И ничего не произошло – он не проснулся, а Хельга не упала замертво. Она опять протянула руку и тут её взгляд упал на, изящной работы, браслет с тонким плетением и вкраплениями красных камешков, что был у неё на запястье.
      Моя Подопечная раздумывала лишь мгновение. Вот оно, то самое Событие, о котором меня предупреждала серость контуров её руки, а теперь уже и всей правой части тела! Милое дитя – она заботилась о том, кто заботился о ней, …да и о других. Она видела, насколько её свирепый степняк нужен людям, может, оценила его бескорыстие и увидела его слабости.
      Она тихо, один за другим сняла браслеты с запястий. Расстегнула тонкую цепочку на шее и, стараясь сделать это тише – вложила свою руку на раскрытую ладонь Алнума, прижалась щекой к своей руке, гладя на степняка. Спустя короткое время она ощутила лёгкий толчок и, внезапно её сознание, на какое-то мгновение, затуманилось, казалось, что она начала запрокидываться, падать. Такое ощущение падения бывало иногда только во сне, ибо испытать это на земной твердыне ей не доводилось. Ибо оно смертельно опасно. Было оно опасно и сейчас. Я видел, как золотистая нить жизни моей Подопечной заискрила и начала меркнуть. Я резко обернулся к Противоположности, но он промолвил:
      – Она выбрала этот путь.
      Я оскалился, но достучаться до её сознания мне было уже не под силу. Уж очень она была упряма, может и моя в том вина. А влиять на Алнума я не мог. Его дыхание становилось ровнее…
      …Но вот он развернулся, а свою руку не смог вынуть из-под щеки Хельги. Рука затекла и Алнум проснулся. Лишь мгновение он смотрел на Хельгу, но затем резко, словно обжегшись, он рывком левой руки выдернул правую, затёкшую руку. Хельга в полузабытьи-полусне открыла глаза.
      Алнум вскочил, о, в каком гневе он был! Но снова опустился на одно колено перед Хельгой:
      – Очнись, очнись, что же ты так? – Его взгляд упал на аккуратно сложенные её обереги. Она понемногу начала приходить в себя. Контур её тела для меня постепенно прояснялся, но светел не был ещё долго.
      – Как ты могла, ты ведь клялась мне?! Ты мне клялась!
                99
      Спустя несколько дней получила продолжение одна история, что случилась примерно тремя неделями ранее. Тогда Алнум отказался вести переговоры с посланником, что нелестно отозвался о Хельге.
      В тот день Алнума в стане не было. А к нему на переговоры прибыл Калима, тот, посланником которого был Фадрах. Однако, помня наказ хозяина, Лагом приказал не пускать прибывшего далее границ стана. На удивление – Калима не выказал не малейшего неудовольствия. Он покорно приказал своим сопровождающим оставаться на том же месте, лишь поинтересовавшись у Лагома, когда должен прибыть Алнум. Шаман прибыл вечером, с другой стороны стана. Лагом доложил о госте. Алнум одобрил приказ Лагома и приказал привести прибывшего к нему только утром.
      Однако, поев и немного отдохнув, он, всё же, распорядился привести Калиму и одного-двух сопровождающих. Остальных держать, где стоят.
      Алнум сидел недалеко от своего шатра, на широком ковре, расслаблено опираясь после сытного ужина на несколько подушек. Позади Алнума стояли два воина охраны, вокруг, начали останавливаться зеваки. Калима с двумя сопровождающими, подходили степенно, не спеша.
      Калима – крепко сбитый воин-степняк средних лет, казался несколько старше Алнума – в волосах было много проседи, борода – крупными завитками, груди не касалась. Уголки губ были опущены – этот человек не привык улыбаться. Из-под прикрытых век он, однако, настороженно оглядывал присутствующих. Подойдя к ковру, на котором сидел Алнум он, преклонил одно колено и, почтительно нагнув голову, протянул Алнуму небольшую, чуть больше ладони, шкатулку:
      – Приветствую тебя, шаман Алнум. Прошу прими от меня небольшой дар.
      Алнум, что смотрел на него молча, махнул рукой. Не медля, один из приближённых воинов передал ему шкатулку. Алнум раскрыл её. Калима – наблюдал за его реакцией. Алнум смотрел, чуть улыбнувшись, захлопнул шкатулку, обратился к прибывшему:
      – Я принимаю твой дар. Прошу встань.
      Калима встал и махнул рукой одному из сопровождающих. Тот передал ему новую шкатулку – чуть большего размера, чем предыдущая. Калима вновь поклонился:
      – Позволь, шаман Алнум? Я виноват перед тобой и твоей женой за слова своего недостойного подчиненного, язык которого ты уже принял в дар. Могу ли я теперь подарить вот эту вещицу твоей прекрасной жене?
      Он раскрыл шкатулку и передал её всё тому же воину. Алнум вынул из шкатулки изумительной тонкой работы серьги из переплетённых золотых нитей, с нанизанными на них каплями бериллов, некоторое время рассматривал их. В шкатулке оставалось такое же колье. Не поднимая головы, он хитро посмотрел на Калиму. Его взгляд смягчился, он кивнул головой и негромко позвал:
      – Хельга!
      Она была тут же – чуть позади, среди тех, кто стоял и слушал разговоры. Она вышла и чуть наклонила голову в знак приветствия. Калима некоторое время рассматривал её, оценивая, чуть склонив набок голову. Затем, также как и перед Алнумом – опустился на колено, нагнул голову:
      – Приветствую тебя, Хельга, жена шамана Алнума. Рад нашей встрече и хочу просить тебя о милости – прости меня за недостойные слова моего посланника.
      Конечно, Калима мог всего того не делать. И хотя Алнум был одним из царских скифов, Калиме можно было и пропустить ту обиду, что нанёс ему Алнум своим отказом. Но, он решил по-своему.
      Хельга, едва взглянув на Алнума, и словно вторя ему, также склонила голову:
      – Мне отрадны ваши слова. Я не держу на вас зла.
      Алнум пригласил Калиму присесть на ковре и продолжить беседу. По знаку шамана, Хельга присела тут же, на расстоянии вытянутой руки, чуть позади от Алнума. Принесли напитки и сладости. Алнум молчал, но повёл рукой, приглашая Калиму к трапезе. Тот взял несколько кусочков засахаренных фруктов. Алнум всё так же молчал. Калима потихоньку рассматривал Хельгу.
      Да, сейчас она не была похожа на щуплого подростка, каким казалась ещё полгода тому назад, сейчас она не была измождена, как в крепости. Тревоги не терзали её. У неё было несколько рабынь, что уделяли ей много внимания и помогали ухаживать за собой. Калима видел прекрасную, спокойную, изящную молодую женщину. Её молодость и свежесть таились в припухлых, слегка улыбающихся губах, чуть прикрытых глазах, мягком контуре скул, щёк. Стоит ли говорить, что Хельга располагала самыми лучшими тканями, платьями, украшениями? Да, Хельга, при этих возможностях могла быть красивой, но она, ныне, – была прекрасна.
      И, да, я был согласен с ним, ради этой женщины стоило вырывать недостойные сердца. И Алнума я понимал. В том, что произошло – он получал только выгоды. Его уважали как принципиального человека, что ни на йоту не отступит от своего.
      …Те переговоры состоялись, Алнум выслушал всё, о чём говорил Калима, а достигнутые договорённости были выгодны обоим.
                100
      Однако же, завоевывая уважение друзей, Алнум имел и немало врагов.
      Однажды к Алнуму приехал запылённый посланник и вручил письмо. Шаман прочитал его, скомкал и выкинул. Хоть и был в ярости – посланника не тронул. Отпустил.
      Лишь отойдя в сторону, задумался, но было видно, что присланное послание не даёт ему покоя. Он, сделав несколько шагов, снова застывал в раздумьях, то вновь делал энергичные движения.
      Вечерело, когда степняк Алнум вышел из шатра, приказал подать ему коня, кликнул нескольких сопровождающих воинов и исчез. Вновь исчез.
      Что в такие моменты чувствовала Хельга? Мне трудно понять женщин, но скорее то было чувство пустоты, огорчения, злости, наконец. Как мне казалось, она очень долго выстраивала стену между собой и мужем. Но он не собирался её «штурмовать». Это её настораживало и возмущало. Что он задумал? Почему так себя ведёт? Рождённая и воспитанная в достаточно суровых условиях постоянных лишений, войн, противоборства, она не понимала, как мужчина может быть столь терпелив, доброжелателен и, по сути, бескорыстен. Единственно правильными моделями поведения для себя, как и для всякой женщины того времени, она видела либо сопротивление, либо – смирение. Но в душе, она скорее была склонна к первому. А его не требовалось! Она видела, что Алнуму не всё равно её отношение к нему, но и ломать то, что уже установилось между ними он, по-видимому, не собирался.
      Именно в такие моменты Хельге казалось, что она бесцельно проживает отмеренное ей время. Деятельная по своей натуре, она не привыкла тратить столько времени просто так. Просто слоняться по стану, просто сидеть и… Что? К обычной работе её не допускали, оружия, даже для тренировок, в руки не давали, обязанностей у неё не было. Разве только верховая езда? Когда Алнум пребывал в стане, единственным развлечением было наблюдение за ним, его действиями, его гостями – занятно, непонятно, поучительно. Она каждый такой день, а может, и каждое мгновение открывала для себя нечто новое. Но когда его не было…, она просто переставала существовать. Мне так казалось.
      Вот сейчас Хельга подобрала то письмо, что в сердцах отбросил Алнум. Она развернула его, но понять ничего не смогла. Она разочарованно его сложила и спрятала в складках одежды.
      Через два дня вернулся отряд Алнума. Тот был сам не свой. Ни разу не взглянул на Хельгу, он переговорил со старейшими воинами, Хорнабом, поручил стан Колимарису, а приглядывать за Хельгой – Пуницу и, хорошо вооружившись, отбыл сам на юго-запад.
      Вечером Хельга позвала к себе Пуницу. Она показала ему письмо Алнума и попросила сказать, что там написано – дескать, она очень беспокоится о таком состоянии Алнума, но пока не может понять, о чём речь, помочь господину она не сможет.
      Молодой воин стал серьезным и попросил Хельгу не вмешивать его в такие дела. Но Хельга сделала вид, что очень сердится. И нехотя, но юноша согласился.
      – Здесь написано: «Он у кимеригов. Ты такой же, как он. Ты издохнешь, как он».
      – Что это означает?
      Юноша отвёл глаза с тоской, которая явно читалась, словно оставаться здесь далее ему неприятно, но уйти без приказа он тоже не может.
      – Пуницу, послушай, я не хочу вреда твоему господину. Он…, наверно, хороший. А если бы и захотела, то нет у меня таких возможностей. Я, наверно – не самый верный его друг, но и оставаться в стороне, осознавая, что помочь ему смогла бы, да не знаю как, мне тяжело. Помоги мне. Я никому не скажу, ни словом не обмолвлюсь о том, что ты мне расскажешь.
      Молодой воин усмехнулся:
      – Алнум всё равно узнает. Он видит сквозь человека.
      Хельга молчала, ждала. Но и Пуницу не желал говорить, отводя глаза. Наконец, она, поняв, что ничего не добьется, отпустила его.
      Как ни хотела Хельга заснуть в ту ночь, отчего-то не получалось. Она ворочалась, обозлённая вставала. Снова ложилась, но заснуть не удавалось. Бесконечные мысли сменяли одна другую, что-то не давало покоя. Глаза жгло огнём сна, но бессонница кружила карусель мыслей.
      Наконец она, вздохнув, встала и, накинув плащ, решила пройтись немного, посмотреть на звёзды, подышать воздухом, послушать звуки мирного стана.
      Она вышла и у ближайшего костра увидела Пуницу, что задумчиво смотрел на огонь. Но когда Хельга приблизилась, он посмотрел в её сторону, видеть после пляски огня – наверняка не видел, но улыбнулся.
      – Слышу, госпожа твоё беспокойство. Ты меня убедила. – Заговорил он просто. – Ты не переживай, шаман Алнум наверняка справится и с этой… неприятностью.
      – Что случилось? Куда вы ездили, Пуницу?
      Юноша молчал, но потом махнул рукой:
      – К кимеригам, к ним, проклятым – небольшое племя злобных клятвопреступников. Они служат тому, кто платит больше. Но в верности клялись Алнуму. Они предали Алнума, но он простил их и возобновил свою помощь, как только им стало худо. То письмо прислал Стиморис – владыка хаминов – он давно пытается ослабить Алнума, отрывая от него неверные племена – те, вожди которых покупаются. Любое беспокойство на границах Алнумового края – ослабляет его мощь, не позволяет развернуться в полную силу, он постоянно должен заниматься мелкими дрязгами.
      – Но Алнум всем помогает, он такой сильный, всезнающий…
      Пуницу горько улыбнулся:
      – Каким бы ни был Алнум – всем помочь невозможно. Он справедлив – от того и столько много у него неприятелей. Одни боятся его собственных сил, иные – боятся, что он усилит их соседей, и они не смогут единолично порабощать и грабить этих самых соседей. Да, Алнум, без сомнения, силён, но предел есть всему, и шавки со всех сторон нападают на волка, пытаясь прервать его стремительный, сильный бег…
      – Волка? Почему?
      – Я сказал волка? Тебе послышалось, госпожа. Да…, – Пуницу явно смутился. – Да…, он силён и много знает…
      – …А что случилось в дороге, почему Алнум вновь уехал? Что вы видели у кимеригов?
      – … Проклятые звери… Когда мы приехали туда, они нас не ожидали. Они не знали, что Стиморис их предал, отдал Алнуму на растерзание. Но так им и надо… – Пуницу, как завороженный замолчал, широко открыв глаза.
      – …Так что же там случилось?
      – Будучи сами зверями, они распяли волка, они прибили его лапы и потешались всё то время, пока злосчастное животное агонизировало, – он распалялся, – и всё только потому, что увидели сходство несчастного животного и Алнума. Это был знак для него…
      – Но почему именно волк?
      – …Волк…, – Пуницу встрепенулся, – людям нужны сказки, нужно волшебство, несведущие люди считают, что Алнум способен превращаться в волка… Но это, конечно же, сказки… Сказки.
      – И что? Что сделал Алнум?
      – Что? Что должен делать радетельный хозяин с теми, кто постоянно испытывает его доверие, кто предаёт и зло потешается над беззащитными? Как поступают, Хельга, с шакалами? Терпение Алнума – не безгранично!
      – Они…?
      – Они умерли.
      – Все? – Хельга смотрела на Пуницу широко раскрытыми глазами и почти не дышала.
      Юноша, словно отрезвев, встал и попятился, прищурив глаза.
      Хельга встала и сделала несколько шагов вслед ему. Но затем остановилась и задумчиво села около гаснущего костра. Продумать бы всё что узнала! Хельга задумалась, она, словно бусины перебирала полученные сведения, старалась с нескольких сторон посмотреть на то, что узнала, не оправдывая, но и не коря степняка Алнума.
      Многие вопросы бытия, морали рассматриваются ныне по-иному. Но мне почему-то кажется, что понятия «совесть», «верность», «справедливость» – не должны иметь граней, не должны интерпретироваться в зависимости от ситуации, конъюнктуры, настроения и финансового состояния правителей. И мне бы не хотелось, чтоб я был неправ.
      Хельга оторвала взгляд от углей и с удивлением заметила, что вовсю занимается зоря нового дня. На востоке посветлела полоса, что предвещала появление прекрасного, животворного светила, без которого наступает власть темени, страхов, злых людей. Но над горизонтом упрямо не хотела сдаваться, мерцая, небольшая, но яркая звезда. Именно ей Хельга задала вопрос – «Где сейчас Алнум». Неожиданным, сильным посылом в голове зазвучал ответ спокойным голосом степняка Алнума – «Стиморис должен умереть».
      Хельга, поражённая, привстала и оглянулась. Никого. Вернее, некоторые воины уже встали, стан просыпался и начинал новый день. Но не было того, кто мог бы сказать те полные уверенности слова, не было хозяина того чистого и твёрдого голоса. Не было Алнума.
      После обеда Пуницу и несколько воинов умчались в Степь, а вернувшись ближе к вечеру, Пуницу приказал поставить среди воинских шатров ещё один – небольшой, но богато убранный.
      Хельга, которой было в стане скучно, спросила Пуницу для кого он. Отводя глаза, юноша ответил, что на днях должны прибыть кто-то из славных воинов соседних племён.
      Но Хельга не поверила. Такой шатёр уже несколько раз ставили ранее. И никто из пришлых не приезжал.
      Обычно это случалось накануне прибытия хозяина – Алнума.
      Так и случилось. Весь следующий день в новопоставленный шатёр никто не входил и не выходил, но около него лениво дежурили несколько воинов. Почти все они были из личной охраны Алнума. А рано утром третьего дня оказалось, что хозяин уже приехал.
      Алнум вёл себя как обычно.
                101
      …Шаман был хмур. Хельге почему-то казалось, что он был недоволен нею. Когда он вернулся в стан из однодневной поездки – она всё ещё, за пределами стана, тренировалась в верховой езде. Он – ничего ей не сказал, но коротко поприветствовав, сразу занялся делами. Только к самому вечеру вошёл в шатёр. Они, молча, поужинали.
      Шаман был хмур.
      Хельге от того – было очень неуютно. Алнум встал, и хотел было уйти. Хельга глубоко вдохнула, но вопрос задать – не решалась. Степняк повёл головой и пристально посмотрел на неё:
      – Хельга? – Он, как будто, очнулся от своих грёз.
      – …Я знаю, что ничего не сделала, но… отчего ты сердишься на меня?
      Взгляд Алнума смягчился:
      – Нет, что ты, милая? Нет, Хельга. Прости меня. Это … моё.
      Она подошла ближе и едва тронула его за руку:
      – Что я могу сделать?
      – И снова скажу «Нет», милая. – Казалось, он собирается с духом, – я… сомневаюсь. – Он пристально посмотрел на неё.
      – Но ты же …хозяин. Ты всё знаешь, все тебя слушают?
      – …Хельга, можно думать о себе – всё что угодно, но всё становиться на свои места, если посмотреть на себя со стороны.
      – Что это значит?
      – Если приедет тот, кто ничего обо мне не знает? Если я буду стоять рядовым воином в строю своих же? Кого он увидит? Рассмотрит ли он во мне того, кто способен угадывать…? Он увидит лишь… достаточно толстого, высокого воина, одетого, как и все, имеющего такое же вооружение, как и все. Что ещё?
      – Даже если и так, то ты – не все. …Пусть тебя не выдаст ни твой уверенный, горящий взор…
      – …ого!
      – …пусть они не заметят осанки хозяина, пусть их не смутит сила твоих рук, но…, но…, – Хельга негодовала. А потом задумалась «Как же так?»
      – Хельга, я иногда ухожу и со стороны наблюдаю за нашим станом. И понимаю, эти люди, наверняка, смогли бы жить без меня, без моих указаний… Тогда, какова моя цель в жизни? Зачем я здесь? Почему я, именно я – господин?
      – Ты смущаешь меня. Никогда, прежде, ни один правитель, при мне – не выказывал таких мыслей… Я, боюсь, не понимаю тебя. Твоё положение – предопределено твоим рождением. Так есть.
      – Нет, Хельга, не так есть – так получилось. Я – принадлежу к роду царских скифов лишь потому, что мой дед – украл мою бабку, что и была из того рода, и женился на ней. Он был доблестен и царь Скаун даровал ему великую привилегию – быть в роду. Но сколь я достоин того положения?
      – Но ведь то – не должно тебя волновать. Так распорядились боги!
      – …боги..? – Алнум печально усмехнулся и отвернулся. – Я не о том, милая. Я о том, что должен знать своё место, что должен, идя впереди, вести свой народ – правильным путём…, а где он правильный? Где тонкая грань эфемерной правильности? Я должен быть жестоким, я могу быть справедливым… Должен? Кому и для кого?
      – …Алнум, во главе – не всегда справедливые и правильные люди, скорее – наоборот… Кто вцепился в глотку вожака, тот и главный. Так было всегда. Побеждает сильнейший…
      – Но ведь мы – люди, а не звери? Разве всегда решаются споры с помощью оружия? Разве нельзя договариваться? Но, я уже говорил, где двое – там и ущемление…
      Он неожиданно повернулся и в упор посмотрел на Хельгу:
      – Я кажусь тебе слабым?
      Хельга встала:
      – Слаб? Нет, ты многому меня научил. Слабый – не сомневается, самому себе он кажется всегда правым.
      – Тебе не страшно рядом с сомневающимся? Раз я колеблюсь, значит…
      – Степняк, я не знала ни одного здравого правителя, чтоб он не взвешивал свои возможности и их последствия. Скорее – безумен тот, кто не раздумывая, не оценив ситуации – ринется в бой. Какова вероятность того, что он выиграет бой? Не сомневаться могут себе позволить лишь рядовые воины.
      – … ты права. Ты и сама то хорошо знаешь, я помню… Приземистую.
      Хельга смутилась. Я чувствовал, что ей было неприятно напоминание о Приземистой. Сейчас, когда у неё – всё было хорошо, воспоминания о тех достаточно печальных и тяжёлых событиях были для неё – болезненны. Когда она вспоминала о том времени, она чувствовала свою вину. За что? За то, что выжила. Ей – то казалось случайностью. Она вспоминала о тех, кто умер. От голода, от стрел, в боях, вспоминала о тех, кого сделали рабами, кто лишились крова. И вот теперь Хельга – рядом с тем, кто был всему тому виной. Она – утешает его и …, да просто живёт в его шатре, ест его еду, сладко спит у него под боком. В такие минуты она обычно – раздражалась без видимой причины, могла плакать (но это, когда Алнума не было), она начинала ненавидеть всех окружающих степняков.
      Скажу честно, в такие моменты она мне не нравилась – появлялась тревожность, подозрительность, она избегала рабов, будто была перед ними виновата, хотя, конечно, это не были рабы из Приземистой. Часто, когда не было степняка-шамана, Хельга, даже не вспоминавшая днём о временах в Приземистой, среди ночи просыпалась от кошмарных снов – молчаливой тишины ли, когда она шла на переговоры к Пожирателю, или от химер ночной изобильной жизни перекупщиков…
      …Я пытался говорить ей, что – она не может испытывать вины за поступки иных. Я пытался убедить её, что она – тогда сделала всё, что могла: уничтожала степняков, сколько могла, была справедлива в решениях, как могла, пыталась защитить и защищала крепость сколько хватало сил. Я тогда показывал ей картинки, когда богатые перекупщики смеялись ей в лицо, когда пьяницы меняли последний хлеб на вино, когда матери предлагали по ночам своих малолетних дочерей для утех… Нет! Каждый должен отвечать за свои поступки, за свой выбор. Один человек – не может отвечать за всех. И тогда – только выбор этого одного, как для себя оценить поступки иных.
      Но это – слишком громоздкая градация – в какой степени оценивать поступки иных. А Алнум? Я внушал Хельге, что оценить человека можно лишь по его поступкам, нельзя «рубить сгоряча». Присмотрись, стань на его место и только потом рассуждай, в какой степени он прав. В конце концов, практически в любом поступке можно найти крупицу правды. И если уж доходить до конца – то всё свершается во имя чего-то. И не важно, во имя чего – жадности, мелочности, скупости, власти или той же – эфемерной справедливости. Вернее, важно, конечно – важно, но только для тех, кто остаётся человеком в любой ситуации. И человек – не может быть идеальным. И он – не может угодить всем. Наверно, Алнум – прав, слишком извилист путь истины.
      А как жить с мыслью о том, что ешь из рук бывшего врага - так и не все тебе были друзьями в Приземистой, Хельга. Нет, я не был склонен «подкладывать» Хельгу, прошу прощения за такой словесный оборот, под человека, который мог обеспечить её безоблачное существование… Нет. Я пытался показать Алнума таким, каким он был – заботливым, порой, в ущерб себе, справедливым. Я пытался убрать пелену посттравматического синдрома Хельги с её взора и разумения. Был ли для меня это труд? В какой мере я мог творить её судьбу? Какое право я имел вмешиваться в ход естественных событий? Имел ли я право быть частью судьбы моей Подопечной? Или же просто «воспитывал» её и «дрессировал», как комнатную собачку? Скажу одно – люди разные и каждый судит в меру своего внутреннего равновесия, в меру своей правды. И не верно, что правда – у всех одна. Дорога – никогда не бывает прямой, как бы нам не хотелось. Мне кажется, именно это – всегда обеспечивало эволюционное становления человека, как вида: порой за счёт сильных, порой – за счёт изворотливых выходил человек победителем на разных этапах существования. Но это – не значит, что человек не должен становиться лучше, простите за оборот – человечнее.
      И это – очень высокий уровень.
      …Не скажу, что Хельга ко мне прислушивалась, но она – была разумна, у неё был хороший жизненный опыт, я был уверен, что она – разберется. И я надеялся, что у степняка Алнума хватит сил того дождаться.
      …Хельга, после слов Алнума о Приземистой – глубоко задумалась, казалось, она ушла глубоко в себя. Алнум, молча, наблюдал за ней, не двигался. О чём он думал?
      Прошло довольно много времени, когда он шевельнулся и подошёл к Хельге, что сидела, вперившись в одну точку. Хельга вздрогнула, Алнум – сел напротив неё, скрестив ноги, взял её руки в свои:
      – Ты поговори со мной, скажи, где я был не прав… Скажи мне…
      Хельга – не дослушала и отрицательно мотнула головой, попыталась убрать свои руки. От раздумий, омрачённых воспоминаниями о Приземистой, в ней нарастал протест.
      Но Алнум – не сдавался. Он чётко и властно сказал:
      – Нет, Хельга! Ты мне расскажешь, отчего у тебя болит сердце. Я… догадываюсь, отчего ты сейчас печальна, но хочу, чтоб ты сама мне то сказала, рассказала своими словами и выплеснула все чувства, что испытываешь, в том числе и ко мне.
      В тот момент Хельга на него посмотрела со страхом, она до конца не верила, что может, а главное – требуется рассказать Алнуму, какое он чудовище. Но он то понял по её глазам…
      У шатра раздались шаги, Алнума окликнул Пуницу. Алнум резко ответил:
      – Да!
      Едва отклонив полог, заглянул юноша:
      – Алнум, там приехал…
      Алнум – нетерпеливо выдохнул, но сдержал себя, дослушав Пуницу.
      – …Толимахер приехал, просит принять.
      – Какое дело?
      – …кажется – хочет просить военной помощи…
      Всё это время Алнум глядел на Хельгу. Он ощущал большой груз, который, казалось, сбросила с плеч Хельга, когда поняла, что больше не нужно говорить о неудобном, приход Пуницу – вызвал у неё – облегчения. Но Алнум – посмотрев на Пуницу, неожиданно сказал:
      – Пускай Толимахер подождёт, у меня сейчас – важное дело. И кто бы ни приехал – меня не тревожить, хоть до завтрашнего вечера! Это – приказ!
      Пуницу молчаливо поклонился и, даже не посмотрев на Хельгу – моментально исчез. А Алнум – вновь посмотрел на жену:
      – Хельга, ты мне – дороже всего. Твоё мнение для меня – очень важно. Знаю, что возможно то – очень отяготит, но это то, что я не в силах изменить. То, на что я – никогда не пойду, лишь …моя гибель, будет причиной нашей разлуки. Прошу, прими и не сердись на меня. Я знаю, что слаб этим, знаю, что так не должно быть. Но я – хочу того. И это – единственное, что прошу простить мне. В отношении всего остального – я готов тебя слушать, готов говорить с тобой о том, что тебя тревожит. Я вижу твою боль, твою ненависть и твоё неприятие. Но прошу – расскажи мне то…
      Он – неожиданно лёг на спину, не выпуская левой руки Хельги, раскинул руки и глубоко вздохнул:
      – Ты винишь меня в том, что … я покорил те крепости.
      – Нет! Я понимаю, я должна то понять. Мне лишь больно, что я – должна ненавидеть человека, который повинен в таком количестве страданий, что, по воле судьбы, должна оставаться подле него. Мне больно от того, что этот человек – ты, степняк!
      Алнум был задумчив:
      – И всё же я рад. Во мне ты видишь, но не хочешь видеть Пожирателя. Ведь так ты меня звала?
      Хельга неожиданно всхлипнула и заплакала, Алнум приподнялся на локте и потянулся к Хельге. Он притянул её к себе и положил на грудь, спокойно гладил по волосам, пока она плакала…
      Успокоилась – не скоро, долго всхлипывала, рассказывала, спрашивала, упрекала. Алнум – не переставал её, молчаливо, казалось, понимающе и успокаивающе ненавязчиво ласкать. Но мне показалось самым главном то, что у него это получалось как бы само собой разумеющее, исподволь и не раздражающе.
      Казалось бы, он узнал, в чём дело, выслушал, успокоил, можно идти делать свои дела. Но степняк остался, он спокойно гладил её волосы, ворошил, время от времени – крепко к себе прижимал, а когда она, наконец, уснула, ещё долго лежал с открытыми глазами.
      А что он мог ей сказать? Время всё расставит по своим местам. Я понимал. По меркам того времени степняк Алнум – был не самым плохим.
      …Хельга проснулась довольно поздно, она повернулась – Алнума не было рядом. Она перевернулась на живот, вытягиваясь, но внезапно – осеклась – вспомнила вчерашний разговор. Резко села, вдруг – обернулась. В дальнем углу, у своего оружия – сидел Степняк Алнум и молчаливо разглядывал её. Поняв, что замечен – поднялся, вопросительно посмотрел на Хельгу, но она – молчала. Он прошёл к пологу выхода, кликнул принести поесть. Молчаливо сел, ждал пока всё расставят. Рабы – исчезли, Алнум – жестом пригласил Хельгу присоединиться к нему.
      Она, набросив покрывало на постель, оделась, немного стесняясь, едва краснея. Алнум – подавил улыбку. Наконец, Хельга присела около, но кушать – не спешила. Алнум смотрел на неё некоторое время, за затем – нарушил молчание:
      – Если бы ты была мне безразлична, я бы покорил тебя и не обязательно силой. Но я люблю тебя, люблю то, что ты сейчас есть. …Поскольку это я тебя… заставляю жить здесь… вернее, поскольку не по своей воли ты подле меня, то – меняться надобно мне. Я не скажу, что это произойдет немедля, после единственного твоего слова, но я хочу слышать тебя.
      Она замялась и повела головой, смущаясь.
      – …Нет, Хельга, не исполнять твои прихоти, не покорятся тебе и не потворствовать твоим желаниям. Нет, ты слишком разумна, чтоб думать так…. Хельга…?
      Она подняла на него глаза, но всё так же – молча.
      – … Ты… ещё долго будешь ненавидеть меня, желанная, но я – никогда не отпущу тебя… Нет, не то, и не теми словами я хочу сказать. Весь мой, прежде, огромный мир стал мне мал после той битвы, после того, как я увидел тебя. Я задыхаюсь, когда не вижу тебя, мне – в тягость каждое дело, которое я делаю не для тебя. Не потому, что я – ограниченный, не потому, что устал быть одиноким, а просто – потому, что существуешь ты, Хельга. Я понимаю, что сократив расстояние между нами, я ни в коей мере не сокращаю дистанцию между тобой и мной. Я понимаю, что заставив тебя стать моей женой, я могу никогда не познать тебя как женщину… Но поверь мне, я, ныне – достиг вершин своего блаженства – ты рядом и ты – моя жена. И того, мне достаточно. Если ты и только ты решишь дать мне больше – я приму то с благодарностью. Но позволь мне подарить тебе чувство защищённости, чувство, что ты – никогда не будешь предана более, что ты можешь говорить со мной о чём угодно и я – не укорю тебя.
      Алнум, разгорячённый этим нелёгким признанием, встал и сделал несколько резких движений. Остановился у выхода:
      – …Я не обещаю, что смогу исполнить все твои просьбы, но я – хочу, чтоб ты мне говорила о том. Я хочу, чтобы говорила, что я могу для тебя сделать. Я хочу, чтоб ты поверила, что мои слова искренние, и если я, по каким-то причинам, не смогу того сделать, я хочу, чтоб ты знала, что мне неподдельно стыдно за это и я – сожалею. Прости меня…
      Алнум постоял у выхода, словно ожидая её слов. Но Хельга – молчала. Он, поколебавшись, вышел, а я – набросился на Хельгу с упрёками.
                102
      Однажды, когда Алнума не было, в стан привезли около десятка чужих раненных воинов. По дороге – двое умерли. С ними прибыло несколько сопровождающих – легко раненные воины.
      …Чем меня заинтересовал тот случай? Хельге была предоставлена иная роль. Нет, не роль, ибо роль играют. В ней тогда раскрылось новое призвание, что определило её новое предназначение в стане степняка-шамана. Но, и тогда, да и сейчас, с новыми Подопечными, меня удивляет, насколько же человек внушаем и как действенен эффект плацебо. Что вбил себе в голову – от того трудно избавиться.
      Прибывшим объяснили, что шамана нет в стане и когда он приедет – неизвестно. Пуницу предложил им укрытие и заботу. Но один из главных сопровождающих, – Шалихан упрямо повторял, что нужен Алнум. Затем, вдруг, замолчал, подумал и спросил, где жена шамана, Хельга?
      Пуницу разглядывал его, а Шалихан, словно загорелся той идеей, оглядываясь на своих раненных воинов, он схватил Пуницу за рукав:
      – Проводи меня к ней! Пускай она примет меня! Пускай позаботится о моих раненных!
      Пуницу отступил, подумал и, кивнув головой, спешно направился к Хельге в шатёр.
      В ответ на его просьбу осмотреть раненных, она только подняла голову:
      – Да ты что? Как я могу? Я ведь не хозяин Алнум? Я не могу излечить!
      Пуницу, слушая её, лукаво улыбнулся:
      – Но ты ведь ранее – перевязывала своих воинов в крепости… Приземистой? Хельга, ты ведь женщина! А что может быть целительней прикосновения женщины? Они думают, что ты – достойная помощница Алнума, разве ты единожды помогала ему? Пускай и продолжают так думать! …Ты ведь можешь… – Он, улыбнувшись шире, нагнув голову на бок, вкрадчиво произнёс: – А если Алнум и вернётся сегодня, он будет уставшим, ему тяжело будет тратить силы ещё и на этих раненных…
      Хельга, казалось, не заметила насмешки. Поднялась.
      – Пуницу, …но ведь ты-то понимаешь, что я не могу лечить так же, как Алнум? – Серьёзно спросила она. – Ты же не думаешь?
      Пуницу стал серьезен, кивнул, повернулся, но у самого выхода обернулся:
      – Шаман Алнум доверяет тебе. Я верю в тебя. Если меня ранят – обещай, что перевяжешь меня ты. И если я буду умирать, то свою последнюю боль готов принять только от тебя. – Он низко поклонился и вышел.
      Хельга раздумывала только мгновение. Она быстро собрала в мешочек всё, что ныне оставалось от снадобий Алнума, что он не взял с собой. Но лишь то, действие чего она знала – то, что останавливало кровь, то, что утоляло боль, то, что дарило забытьё, то, что нужно было для поддержания сил, то, что заставляло сердце не сдаваться.
      …Хельга, а ведь ты знала довольно…
      Она твёрдо направилась к раненым, бегло оглядела каждого. Стараясь не глядеть им в глаза – приказала снять с повозок и перенести под полог большого шатра, который обычно стоял для таких случаев. Небо хмурилось – мог пойти дождь, а лишний раз тревожить больных – было нельзя.
      В первый раз, осматривая их, она постаралась сразу вычленить тяжёлых – с них и начала. Остальным, едва тронув своим пальцем особую мазь – едва касаясь, нанесла её на крылья носа каждого – ожидание могло затянуться, а страдать им незачем. Она скоро осматривала, быстро принимала решения, точно обрабатывала раны, проворно смазывала их края, бережно перевязывала. Когда закончила с тяжёлыми – уделила внимание легко раненным. Старалась, как Алнум говорить с воинами, расспрашивала о семье, что интересного видели, что хорошего помнили. Ей, в общем-то, это было интересно постольку поскольку, но вспоминая радостные события своей жизни, человек, обычно, на какую-то толику, забывает о горестях, о боли. И хоть ответы, чаще всего, не радовали Хельгу, виду она не подавала.
      Когда осмотрела и перевязала всех легко раненных – вновь вернулась к тяжёлым: кому поправила повязки, кому переменила, а с кем просто говорила и жалела.
      …Я нисколько не сомневался в тебе, Хельга…
      Она приготовила несколько отваров, что унимали боль, снимали воспаленья. К ночи – вновь обошла раненых. Ночью – долго не могла уснуть и после полуночи – пошла проверить состояние раненых. С утра – вновь перевязка. Она уделила им много внимания, много времени.
      И была вознаграждена. Больше не умер ни один больной. Но её озадачило другое – к ней станичники принесли нескольких детей – один обжёгся, играя у костра, у другого – болели зубы. Матери с надеждой смотрели на Хельгу. Что было делать? …Словно перебирая позабытые струны памяти, она припоминала мелодию врачевания – ожог поливать холодной водой, долго поливать, держать открытым и лишь спустя время – присыпать заживляющим порошком из особых цветочков, перевязать, дабы не попала пыль. А вот зубы…, зубы? Так ведь тоже есть травка, с жёлтыми, мелкими цветочками… Нужно сделать отвар, полоскать…
      …Алнум приехал, действительно, уставший. Тяжело спешиваясь, он молчаливо кивнул Пуницу в сторону своего шатра – «как она?». Юноша поклонился и указал рукой в сторону большого шатра для посетителей. Алнум недоуменно поднял брови и направился туда.
      …Стоя на коленях перед ложем, на котором лежал раненный, Хельга перевязывала его грудь. Она говорила спокойно, но тихо, монотонно, словно заговаривая:
      – А что здесь страшного? Подумаешь. Ну, не любит она… И что? Ведь есть много других? Любишь эту? Тогда – добивайся! А что он? Да он – такой же, как и все. А ты – особенный. Да, особенный – ты вот смог выжить при таких ранах. Да, может и удар-то простой, но ты потерял много крови, а теперь, смотри – можешь даже улыбаться… Всё будет хорошо, поверь, я-то знаю. Да, я знаю всё…
      Она, внезапно, обернулась и увидела Алнума. Нагнула голову, закончила перевязывать, встала и прошла, не поднимая головы, мимо Алнума в их шатёр. Алнум пошёл за ней вслед, молча.
      В шатре она остановилась, всё так же не глядя на него. Алнум молчал, рассматривая её. Почему он молчит? Хельга, наконец, решилась поднять голову, смущённо спросила:
      – Ты сердишься? Ты только скажи и я… Ты сердишься?
      Алнум мягко привлёк её к себе:
      – Я не сержусь, милая. Я горжусь тобой, желанная.
      – Но я же…, – она замолчала.
      – …ты никогда не преступишь мне дороги… Меня удивляют твои мысли, Хельга. Ты всё ещё не в силах меня понять, принять.
      Он заглянул в её глаза:
      – Хельга, я рад, искренне рад, если ты хочешь, можешь и будешь помогать мне. Если твоё сердце найдёт в том успокоение. Если… – Замолчал, но затем тихо повторил: – Я буду рад тому.
      …Должен, однако, заметить, что в отсутствие Алнума, отныне, Хельге было чем заняться. Возможно, у неё и не было славы степняка-шамана, но степняцкая молва разнесла, что жена шамана Алнума также может помочь и уже не нужно ожидать самого шамана и надеяться, что застанешь его в стане.
      Однако же, в присутствии Алнума, Хельга всегда выполняла лишь вспомогательную роль, впрочем, стараясь быть прилежной ученицей. Никогда и ни в какой ситуации она не пыталась превысить свою роль. Не потому, что стеснялась, а потому что просто была такой. В ней – не было гонора без меры, в ней не было лицемерия и заискивания. Да, она действительно считала, что Алнум был лучшим врачевателем. И не просто лучшим, а – самым лучшим. И то – было так.
      Я уважал Хельгу за простоту и скромность. Да, я слышал поговорку «Простота – хуже воровства». Но порой, особенно на склоне лет, устаёшь от уловок, загадок, тайн. Хочется просто чего-то родного, близкого. Человека, с которым будет спокойно и удобно. Не в том смысле, что его можно будет не стесняться и вести себя как тебе заблагорассудиться. А в том смысле – просто хорошо: от того, что есть этот человек, от того, что ты можешь быть с ним рядом, от того, что всё спокойно и есть к кому прислониться спиной, есть к кому преклонить голову, и просто – помолчать. И он – поймёт, не упрекнёт и примет.
                103
      Это случилось в одно из многочисленных отсутствий степняка Алнума. Хельга пожелала на несколько дней уехать из стана. Ей было придано около десятка воинов, и Хельга уехала посмотреть окрестности.
      Я тревожился.
      Ночевали они на побережье небольшой речки. Степные реки – неглубоки, узки и часто зарастают всякой водной травой. Эта речка – также была из их числа. Но ниже по течению была обнаружена запруда и Хельга решила с утра поплавать. Мне эта идея не понравилась. Её предполагаемое состояние не было критическим. Но оно было пограничное. Я пытался донести эту информацию до Хельги, но она, вспоминая, сколь понравилось ей у моря, твёрдо решила поплавать. Хельга плавала плохо, очень плохо – не было где научиться. Практически единственный раз, когда она нашла достаточное для плаванья количество воды – это у моря. И тогда она не заходила на глубину.
      Что ж, подождём до завтра.
      Она встала под утро. Воины спали, дремал дозорный – они находились в глубине земель шамана Алнума – здесь никто не посмел бы напасть. Чего тревожиться – госпожа видит десятый сон, а утром ещё непонятно что взбредет ей в голову, какая шальная мысль внушит ей стремление к незабываемым подвигам?
      Хельга тихо прошла мимо дозорных, лишний раз не всхрапнули кони, ветерок не поколебал тонкой струи дыма от погасшего костра. Хельга была славным воином, тихим и скрытным. Хороший она, всё таки разведчик. Как же некстати сейчас это её умение…
      В ложбине клубился туман, протягивая к ней свои лапы, окутывая и успокаивая. Хельга ступила на пологий берег, поросший мягкой, изумрудной травой. Её кисти свешивались вниз и колебались спокойным течением тёмной воды. Вода не была грязна, но степные реки не показывают своего дна. Их воды немного мутны, предупреждая и напоминая о таящейся глубине.
      Хельга разделась, сняла облачение и осталась в одной рубашке. Хотелось снять всё, тем более что никого не было. Но отчего-то поостереглась. Я горько улыбнулся – вот утонет и доставать будут не нагое тело, а прикрытое рубашкой.
      Ступила в воду – холодноватая, она поежилась, а я вновь шепнул ей про опасность – она колебалась. Но затем, разом выдохнув, она легко скользнула по воде и под воду. Её хватило на один толчок, и она встала на ноги. Дно было совсем рядом – берег был пологий. Хельга погладила воду и улыбнулась. Она резко оттолкнулась и сделала несколько взмахов руками – проплыла, сколько смогла и вновь попыталась встать на ноги. Но не получилось – берег здесь резко обрывался.
      Хельга ушла под воду с головой, едва успев схватить воздух ртом. Отчаянным движением она судорожно взмахнула руками и вновь показалась на поверхности. Паника? Её у Хельги не было. Я сделал, что было в моих силах – убрал всё лишнее, что могло затуманить её сознание. Чётко показал, всё что мог. Образы, последовательность действий – всё это ясной картинкой возникло у неё в голове. Направление движение к берегу явственно обозначилось.
      Она повиновалась. Полный вдох и резкие движения изо всех сил в сторону берега. Она попыталась вновь встать на дно. Нет его. Снова – резкое движение наверх, полный вдох и вновь – под водой – несколько чеканно поставленных движений руками и ногами. Встала. Голова над поверхностью, но лицо залепили волосы. Не торопись, Хельга, это позади. Спокойней. Спокойней. Всё нормально. Ты жива и стоишь на твёрдом. Убрать волосы и глубоко надышаться. Теперь вновь плыви по поверхности воды, спокойно. Молодчина.
      Когда она вышла, её спокойствие сменилось осознанием того, насколько глупо могло всё закончиться. И всплыла бы она только денька через три. Хельга присела на корточки, её начала бить крупная дрожь. Даже когда она укуталась в плащ, даже когда взошло солнце, и рассеялся мерзкий, липкий, холодный туман, её колотило. Тут я не торопился помогать. Урок необходимо было усвоить…
      На том поездка закончилось. Я был уверен, что – то происшествие пойдет её впрок. Они вернулись в стан, и Хельга надолго уединилась, никого не желая видеть.
      Но к вечеру следующего дня, в стан вихрем ворвался Алнум. Он был разъярён и, схватив за грудки первого же охранника у шатра Хельги, он заорал:
      – Хельга где?
      Тот молчаливо показал на шатёр.
      Алнум буквально ворвался внутрь и остановился на пороге. Но лишь на мгновение. Разглядев Хельгу, он прищурил глаза и ринулся к ней. Он, словно безумный, начал её ощупывать и трясти:
      – Где это было? Что это было? Где ты была?
      Хельга испугалась, а я и не думал её успокаивать. Наконец Алнум отпустил Хельгу и, встав, начал ходить по шатру, меряя его широкими шагами. Но постепенно он успокоился. Движения его стали более размеренны. Он повернулся:
      – Хельга, третьего дня я едва не задохнулся. Я бросил все свои дела и помчался сюда, куда звало меня сердце. Что произошло?
      Хельга, не поднимая головы, тихо сказала, не лукавя:
      – Я …тонула. Я купалась, нашла речку в дне хода отсюда на восток, и едва не утонула. Я потеряла берег.
      Алнум посмотрел на неё долгим взглядом и молчаливо вышел. Он постоял у порога и, поняв, что окончательно пришёл в себя – пошёл станом, посмотреть обстановку. Он говорил с воинами, раздавал указания, планировал работы и задания на последующие дни. Но мысли его неотступно витали около того, что произошло. Как отгородить Хельгу от напастей? Он обеспечил её безопасность. Он постарался сделать так, чтоб ни одна напасть её не коснулась. А здесь, совершенно на ровном месте, она едва не погибла… Что же делать? Что делать? Великий и непредсказуемый случай соберет свою жатву и на ровном месте…?
      Но Хельга – не ребёнок. Всего предвидеть нельзя. Чаще оставаться в лагере – не вариант. Чаще брать её с собой? Это опасно. Как привязать её к одному месту? Но и ножом, нарезая хлеб, можно порезаться. Алнум не мог всё время быть рядом с Хельгой… А зачем тогда женился? Чтоб оставлять одну и подвергать опасности? Но ведь жила же она как-то до него? Приставить к ней круглосуточную охрану? Связать по рукам и ногам? Но это значить – лишить её жизни. Она не из тех, кто, мирясь с золотой клеткой, потерпит, если Алнум наденет ей на руки ещё и золотые кандалы. Что же делать?
      Алнум метался. Внешне спокоен, собран, но в груди – буря.
      Он наказал всех воинов, кто ездил с Хельгой: приказал при всех выпороть, заклеймить и сделать рабами, но и того ему было мало. Да, этот Алнум скор на расправу, где же твоё благоразумие, степняк? Но не вытряс из них душу – и то хорошо.
      …Хельге не досталось. Только вечером, собираясь спать, он устало прижал её к себе:
      – Если ты хочешь моей смерти, жена моя, то и дальше продолжай вести себя так же необдуманно.
                104
      Как-то утром Хельга проснулась от радостного галдёжа толпы, но волны её были далёки. Алнума не было. Смутное беспокойство заставило Хельгу немедля одеться и выйти. На пороге она огляделась. Стан жил ранним утром, у её шатра стоял дозорный, он поприветствовал хозяйку, Хельга в ответ кивнул. Она заинтересовано посмотрела в ту сторону, откуда доносился шум, ниже по пригорку виднелась большая толпа воинов и простого люда. Хельга вновь посмотрела на дозорного:
      – Что там?
      Тот мягко улыбнулся, глаза его азартно блестели, он сказал:
      – Потеха.
      Хельга посмотрела на него недоумённо и нерешительно двинулась туда. Уже на полпути она поняла, что, скорее всего то – потешный бой между какими-то воинами, а может – дрались сразу несколько человек – уж очень шумно было. Она уже хотела пойти обратно, но позади послышалась новая волна криков. Среди общего ора она разобрала имя Алнума. Хельга вернулась, подумав, накинула капюшон плаща. Стараясь казаться незаметной, она подошла и бочком вклинилась в кипящую, пенящуюся толпу азарта и веселья.
      То действительно был потешный бой. На мечах дрались Алнум и ещё один крепкий, подвижный воин. Но, по сравнению с Алнумом, тот казался просто увальнем. Хотя… Он просто запыхался. В тот момент увалень широко улыбнулся и притворно поднял руки. Хельга видела Алнума сбоку, оставаясь незаметной для него. Алнум засмеялся, очень весело, задорно, от души:
      – Ну что же ты? А есть ли ещё смельчаки?
      Он начал осматривать окружающих и Хельга в ту же минуту нырнула вглубь толпы. Но вот послышались одобрительные выкрики и Хельга снова выглянула. Показался ещё больший воин, чем тот, что выбыл из боя.
      Этого Хельга не помнила. Он был хорошо экипирован, но простоволос, в руках держал только меч. Он был такой же рослый, как и Алнум, так же силён, но более пропорционально сложен, чем его вождь. Тот также был простоволос, только в рубашке и штанах, никаких лат, никакой защиты.
      Алнум улыбнулся, но ничего не сказал, только приготовился к бою, крепче сжав меч.
      Без предупреждения его противник ринулся в бой, и толпа разразилась новыми волнами азарта. Они, то утихомиривались, то нарастали – в зависимости от того, что проходило в плотном кольце зрителей. А смотреть было что.
      Казалось, что оба бойца одинаково сильны, одинаково умелые, имели одинаковое оружие, но… как будто, воин Алнума, ведя равный бой – выкладывается в полную силу, действуя на грани своих возможностей. В то время как Алнум, вроде как дрался играясь. В его движениях было столько куража, удали, что Хельга невольно засмотрелась.
      Да, Алнум, казалось, был сейчас не похож сам на себя. Он всегда казался ей таким основательным, сосредоточенным… Да, пусть и всегда предупредительным, надёжным, но таким, какой никогда не позволял себе ребячества. Да и особо весёлым, даже просто непринужденным, его Хельга мало когда помнила. Почему-то ей казалось, что он играет какую-то роль. Нет, фальши в его жизни, конечно же, не было. Но, как казалось Хельге, он всегда был кем-то. Здесь же – он был, повторюсь, сам на себя, повседневного, не похож. Он как будто отпустил своё естество. Теперь Хельга наблюдала за ним с нескрываемым удивлением.
      Бой не был серьезным, хотя противник Алнума и прилагал много усилий. Казалось, вожак степняков просто играл, веселил публику. И он, и другой боец позволяли себе отпускать шутки и необидные упрёки в адрес противника, чем только раззадоривали себя и толпу. Куда делась обычная грузность Алнума? Движения его рук были похожи на точные, выверенные взмахи крыльев, ноги его, казалось, едва касались земли, меж тем, давая могучую толчковую силу при ударах; глаза сверкали, смех казался исключительно искренним, порой – задорным. Его умение драться, да и весь этот бой – завораживал… После очередного обманного движения, Алнум оглядел толпу и рассмеялся:
      – Ну что же ты? Давай, давай, может ещё кто хочет? Двое? Нет, вы меня и так загоняли, мои верные, мои сильные воины! – Его искренняя и широкая улыбка, заразительный хохот, раскованные движения и некоторое бахвальство в той игре никак не вязались с тем образом, что постепенно, изо дня в день выстраивало сознание Хельги.
      А меж тем бой продолжился. Сколько усилий не прилагал противник Алнума, сколько не махал мечом и не делал обманных движений, ему ни разу не удалось задеть хозяина, хотя было видно, что дрался он всерьез. Да и акинак был самым настоящим, оточенным для боя, что мог состояться с серьезным противником по первому зову предводителя. Всё было по-настоящему. Но опытным воинам было видно, сколь умело хозяин отводил собственные удары от противника, как умалял силу своего удара. Но несколько раз он всё же хорошо ударял по латам противника:
      – А вот будет тебе наука! Будешь знать, как не верить в удаль своего вожака! Кто следующий? – закричал Алнум, когда и этот поверженный притворно сдался.
      – Нет, Алнум, с тобой бороться – всё равно, что с ветром! Да нет, с медведем! С глыбиной! Да что с ним драться, лучше пусть Костул и Масис! Да! Да! – послышалось со всех сторон.
      Алнум огляделся и рассмеялся. Он не спеша вложил акинак в ножны и теперь, встав среди зрителей, наблюдал, как новые бойцы готовились к бою. Алнум расправил плечи, убрал волосы со лба, постоял, расслаблено наблюдая за новой схваткой, что была не менее интересна, а главное – не столь предсказуема, как в поединке любого из этих воинов – с Алнумом. Но вдруг он выпрямился, словно прислушиваясь. Через мгновение он, обернувшись, поискав глазами, посмотрел на Хельгу. Улыбка сошла с его губ и, как показалось Хельге, взгляд у него стал несколько виноватым. Он оглянулся вокруг и начал протискиваться к Хельге сквозь толпу, что бушевала уже новым пожаром возбуждения и азарта. Он осторожно взял её под руку и вывел из толпы.
      Он почти всё время молчал, когда уходили, когда поднимались по пологому пригорку.
      – Почему мы ушли?
      – Ты хотела ещё посмотреть? – Тихо спросил Алнум.
      – Мне было намного интересней, когда дрался ты. Я ещё не видела тебя таким.
      Он ничего не сказал, но стал задумчив.
      – Но я рада. Я поняла, что есть в тебе что-то и от обычного человека.
      Алнум вновь промолчал. Хельга решила больше не нарушать его раздумий. Но не сдержалась:
      – О чём ты думаешь? – Она заглянула ему в глаза.
      Он остановился и помедлил:
      – Ты знаешь, очень часто, как и более полугода тому назад, в боях, под своим мечом я вижу светловолосого маленького воина, который…
      Хельга остановила его речь:
      – Нужно ли его вспоминать? – Помедлив, спросила она. – Что теперь изменишь?
      – Мне всегда казалось, что я могу многое предусмотреть… Накануне того дня, несколько ночей мне снились разные сны. И все они сулили мою гибель.
      – Так почему ты участвовал в той битве на Вожалой?
      – Знать и проверять – одна из глупостей человечества, но она чаще всего имеет под собой благую, многозначимую основу. Именно с её подачи довольно часто совершаются хорошие, полезные деяния. А ещё, мне тогда было интересно посмотреть в глаза тому, кто сможет победить меня.
      – Но ведь то могла быть просто бездушная стрела, выпущенная умелым лучником с другого конца поля боя.
      – Верно, – Алнум улыбнулся. – Но я ничуть не жалею о том. Я рискнул, и был воистину вознаграждён. Я рад, Хельга. Я искренне благодарен богам за этот дар.
      В ту минуту Противоположность посмотрел на меня. Я вскинул бровь. Он едва улыбнулся.
                105
      Алнум отсутствовал часто. Вот и сейчас его не было.
      Спустя два дня Алнум всё не возвращался, а небольшому отряду воинов, около сотни, надлежало по его указанию, выступить в поддержку одного из вассалов Алнума. Сам он прибыть вовремя не мог, ибо находился в противоположной стороне, да и дела ещё держали его, однако нарочного он прислал.
      Видя, как собираются в дорогу воины отряда, Хельга вдруг приняла неожиданное решение. Сидеть, сложа руки – не было больше сил. Ждать неизвестного – ужасно. Она направилась к Лагому, что был предводителем того отряда и попросила взять её с собой. Тот с очень большим удивлением ей отказал, разумеется:
      – Госпожа, ты можешь сколько угодно гневаться на меня, но гнева Алнума я боюсь куда больше. Он убьёт не только меня, если, конечно, я не погибну ранее, но и погубит всю мою семью, даже детей! Нет! Нет, я даже не хочу о том слышать!
      Хельга отвернулась и отошла. А что она собиралась услышать? Я тоже старался внушить ей, что мысль о поездке – не так хороша, как она считает. Но её деятельная натура устала ожидать, сомневаться, бояться.
      …Что ж, я смирюсь. Я не одобрял, но понимал её. Если бы женскую хитрость повернуть в какое-то другое русло, усмирить её и придать ей объективно доброе начало – получилось бы нечто грандиозное.
      Хельга знала многих степняков. Подослать рабыню с затейливым питьём к одному из них, едва ли самому молодому и щуплому – было просто. Юноша был молод, горяч, а юная рабыня – красива и доверчива к речам Хельги. Ночью, сделав вид, что она собирается спать, Хельга, разрезав низ своего шатра с задней стенки, вылезла, и, найдя спящего юношу – прикрыла его одеждой, взяв себе его оружие, верхнюю одежду.
      Выступали на рассвете, ещё в темноте – никому и в голову не пришло, что молодой степняк, кутающийся от ветра в плащ – не совсем тот, за кого себя выдаёт. Разве присматриваются сосредоточенные степные волки, ожидающие кровавую бойню, к сородичам? Хельга старалась держаться едва ли не позади, но не отставать, привлекая внимание.
      Вот, она никогда не поменяется. Казалось бы, за столько месяцев пребывания у степняков, оберегаемая от всяких бед и военных действий, Хельга мчалась сейчас навстречу вероятной смерти с такой радостью, будто исполнялось её самое заветное желание в жизни. Чего она искала здесь? Скажу только то, что я чувствовал: она искала и ждала свободу, счастье, избавление от треволнений.
      Спустя несколько дней, отряд, без передышки, вступил в бой.
      И когда они встретились с неприятелем, я с ужасом ощутил, что мысль о смерти в том бою для Хельги – стала навязчивой. Отчего? У неё всё было! Ведь всё было же? Почему она вновь возвращалась к мыслям о смерти, как – единственной возможности покончить с постылым настоящим. Чего ей не хватало? Я был тогда – разочарован.
      Я разглядел на её теле алые пятна, но смертельной серости – по счастью, не было.
      О, с какой яростью она бросалась на очередного врага! Казалось бы, присмотрись, осторожная, рассудительная, отнюдь, прежде, не кровожадная, Хельга – может и не стоило убивать того, – просто выбить из седла, оглушить. Но нет – меч с остервенением врезался в тело врага, кровь обрызгивала её перекошенное лицо.
      Не престало мне делать то, что сделал затем. Мне стало, даже нет, не неприятно. Я на мгновение возненавидел Хельгу и отвернулся от неё.
      Я так гордился тобой, Хельга! Твоим состраданием к другим, рассудительностью, справедливостью, человечностью, наконец. Но я ныне видел только зверя. Как далеко люди того времени ушли от злобных животных? Что же заставляло их порою терять человеческий облик и становиться необузданными, кровожадными? Я не мог постигнуть и принять, что существо, рожденное дарить жизнь, сеяло разруху и смерть не во имя жизни, а ради сиюминутной немощи! И она ещё осуждала степняка-шамана?
      Я ненавидел её тогда. Я сделал свой выбор. То было моё право…
      …В какое-то мгновение конь Хельги задел падающую тушу другой лошади и упал, заваливаясь вперёд и вправо. Хельга, успев, однако, быстро среагировать, достаточно ловко спрыгнула, но по случайности на неё налетел и сбил вражеский всадник. Её в сутолоке отбросило под копыта другого всадника.
      …Когда она пришла в себя, перед ней возник образ степняка. Она с трудом понимала, что было вокруг. Она не узнавала лиц, ища кого-то. Понемногу сознание прояснялось, и она поняла, что их много, они стояли полукругом, толкаясь локтями и потихоньку переговариваясь. Насколько Хельга могла повернуть голову – они были везде. Лица напряжены, глаза прищурены, губы у большинства – крепко сжаты. О чём они говорили, она не слышала – в ушах стоял сильный звон, она с усилием смогла сконцентрировать взгляд на одном, …втором лице.
      А я понял, что многие сейчас соизмеряли свою жизнь с жизнью жены своего господина. Разбираться, кто и насколько виновен, он не будет.
      Но вот Хельга приподнялась на локте, и воины стали перешептываться более активно, кое-кто улыбнулся, некоторое поворачивались и что-то говорили тем, кто стоял позади, не в силах протиснуться ближе. Время от времени кто-то из тех подпрыгивал, чтоб хоть краем глаза посмотреть на Хельгу.
      Над ней склонился Лагом:
      – Как же так, Хельга?
      Она с трудом, сквозь не проходящий звон в ушах, разобрала его слова, молчала, а сев ровнее – оттёрла локтём лицо – и он весь оказался в крови. В ответ на вопрос Лагома она помотала головой, словно стараясь стряхнуть шум в ушах. Медленно провела ладонью по лицу – неглубоко оказался рассечён подбородок, из носа также текла кровь. Не обращая внимания на окружающих – Хельга постаралась приподняться, но на ногах она не устояла и снова коснулась ладонью земли, в глазах потемнело.
      …Вновь очнулась Хельга тогда, когда совсем стемнело. Она лежала на добротной подстилке из трав, нескольких плащей и ещё чего-то. Не поворачивая головы, она попыталась осмотреться. Да, она в лагере у своих. Неподалёку горел костёр, степняки закачивали ужинать. Чуть поодаль лежали другие раненные. Приподняв голову, Хельге почему-то бросился в глаза вид нескольких покрытых плащами тел.
      Голова не кружилась. Хельга приподнялась и села. Вроде всё нормально. Больше всего порадовал звук треска сучьев в костре и тихие разговоры степняков, которые, однако, тут же затихли – все обратили внимание на Хельгу. Она улыбнулась в ответ и кивнула головой, что всё в порядке. Начала ощупывать себя – вроде даже ничего не болит, хотя нет, плечо, немного бедро – но то, вероятно ушиби, крови нет.
      …На следующее утро у Хельги состоялся тяжёлый разговор с Лагомом. Он выделял десятерых воинов, дабы доставить жену шамана Алнума, по возможности, в целости и сохранности, обратно в стан – впереди были ещё схватки и непонятно, чем они могли окончиться не только для хрупкой женщины, но и для всего отряда. Но Хельга была непреклонна – оставаться здесь.
      – Хельга, пойми, я должен буду оглядываться ещё и на тебя. Воинов и так мало, мне трудно выполнять поставленные задания, а я ещё должен буду отрядить воинов для твоей охраны…
      – Именно так, поэтому не отправляй меня обратно, не ослабляй отряд. Я хороший воин.
      – Не к тому я клоню, Хельга. Воин ты хороший. Была. Ты больше не воительница – ты всего лишь жена вождя Алнума.
      – Всего лишь? Я никогда не буду "всего лишь"! А если ты не оставишь меня в отряде – я такого наговорю Алнуму, что ты перестанешь быть хорошим предводителем.
      – За меня скажут мои поступки и дела!
      – Даже если ты и отправишь меня, ослабив мощь отряда – они не довезут меня живой. Я клянусь, клянусь, слышишь, что ни добровольно, ни принудительно, я не вернусь. Даже если меня свяжут, до стана меня не довезут живой. Не полони душу, не держи взаперти тело и обещаю, в бою быть осторожнее. Выбирай, позволишь остаться – жена шамана Алнума будет довольна, в хорошем расположении духа и скорей всего, останется живой. Если же ты под конвоем отправишь меня назад – жены хозяина Алнума не станет. Она найдёт способ освободиться, и никто тогда не удержит её души!
      Лагом внимательно слушал её. С каждым её словом, его плечи никли, спина сгибалась, глаза тухли, губы искривились в злой усмешке. Наконец он устало, оглядев всех, кто присутствовал здесь, сказал:
      – Пусть так. Пусть. Но ты губишь меня, Хельга, жена хозяина-шамана Алнума. – Затем он обратился к двум рослым увальням:
      – Паток, Сатомин, я потеряю вас – моих лучших воинов, но если вы хоть на шаг отойдёте от Хельги – вам было лучше и не рождаться. Кто знал, что нить вашей судьбы, через время и пространство будет завязана на узел тонкими пальчиками этого, – он с горькой усмешкой кивнул в сторону Хельги, – великого, разумного и справедливого воина.
      Хельга посмотрела на него долгим взглядом, и недобро поджав губы, отвернулась. Чуть помедлив, отошла и, стараясь казаться спокойной – занялась своими делами.
      Она и здесь считала себя правой! Да подумай же, Хельга, ведь не маленькая девочка, которой все потакают. Сколько ты видела, сколько и скольких пережила? Но нет – упрямство! И ведь как десятник, сотник ранее, должна понимать Лагома, как командир командира. Что ж за суть такая у этих женщин? Хотя…
      Сколько раз я слышал выражение – лучше сделать и сожалеть, чем сожалеть о том, чего не сделал. Да, Хельга, конечно, ты после будешь сожалеть о своём поступке, если останешься в седле, если будешь жить… Что ж, мне остаётся только помогать. В том выборе, что определён нашими Подопечными. Когда прошла первая волна моей ярости, когда спала пелена моего непонимания, я начал постигать, что не так уж безрассудна моя Хельга. Если бы она остановилась, если бы уподобилась многим жёнам до неё и после неё, если бы она успокоилась и мило улыбаясь, угождала тому, кто был ей, по сути, чужим, кого она мало понимала и, всё же признаю, боялась, …уважал бы я её? Да и как знать, не устанет ли степняк от её покладистости и предсказуемости? Только время покажет.
      Нет, долгой или короткой будет её существование, я поддержу её, укрою как смогу.
      Жизнь воина, мне порой кажется, особенно в те времена, была подобна степному огню: вот он только был господином, пожирал всё на своём пути, сотни животных в ужасе метались бескрайними просторами, стараясь избежать смешливого, но безжалостного огня, гонимого прихотливым ветром. Но, дойдя до предела – огонь на глазах поникал, метался на узком участке, как бы недоумевая от скорой гибели. Но вот – последние искры указывают, где, среди безбрежности недавней, чёрной ярости сделал последний свой вздох, по-детски наивный, исполин. Да, сегодня воины живы, радостны, переполнены чаяний или наоборот – опечалены разлукой, но уже завтра все их надежды – лишь тлен, в глотке застыла самоуверенность, сердце остановлено умелой рукой противника, острым акинаком, тонкой, пронзительной стрелой. Всё меняется очень быстро. Ты был на коне, уверен, что хозяин ты, но вот – мимо мелькнули копыта неприятеля и последнее, что ты увидел – всполох луча восходящего солнца на мече, что обозначит закат твоей жизни.
      …Уже к вечеру того дня отряды степняков, среди которых терялся и отряд, присланный Алнумом, приблизился к основному месту расположения северян и западников-холунгов. Впрочем, тех казалось немного. Выслали дозорные пары, которым было доверено скрытно узнать диспозицию, силы и явные намерения неприятеля. Было принято решение наутро, под покровом предутренней дымки, напасть и уничтожить северян. Отряды Лагома были распределены на восточное крыло необъятного стада степняков.
      При всей их ярости, неутомимости и многочисленности, я был склонен считать этих степняков стадом. Хорошо, всё же, что в большей своей массе они не имели достойных вожаков, способных выковать из этой тьмы разумное оружие. Дикие дети диких степей, на счастье для близлежащих земель и народов-соседей, оставались только взрослыми детьми…
      …Утренние лучи встретили мою Хельгу уже в бою. Рядом с ней я видел Патока и Сатомина, видел их озабоченных Хранителей. Всё же интересно, почему одним людям доставались «бывалые» Хранители, что много видели и многих людей «вели» от истока до конца? Почему иным Подопечным доставались Те, кто в лишь в недавнем прошлом были такими же ведомыми? По какому принципу подбирались «пары» из Подопечных и Хранителей? Или, может, мне только казалось, что из раза в раз мне доставались всё более интересные Подопечные, те, кто из раза в раз были сильнее, опытнее, лучше Кто большего хотел добиться?
      Ведь не поспоришь, что моя Хельга была не из тех, кто умирал в младенчестве, по недоразумению погибал в подростковом возрасте, кого не убили в сутолоке жизненного становления, как то часто бывало, и не только в те смутные времена? Как бы то ни было – она смогла многого добиться. И в том была не только моя заслуга, как Хранителя. Каким бы он не был, но если Подопечный – полное ничтожество, то про него никто не услышит, а если и услышит, то не познает и вскоре забудет. Не такой была моя Хельга. О ней знали многие. И это было не только моё мнение.
      Насколько иным человеком был степняк Алнум, но и того судьба крепко привязала к нити жизни моей Хельги… Как надолго? А вот этого уже никто не знал.
      …Но, как мне не было жаль, сегодня вокруг Хельги снова будет суета – я видел предательские признаки будущих ранений…
      …Хельга уже второй раз меняла лошадь и вновь стрела неприятеля была точна – пала и третья. Сутолока вокруг несколько поутихла – больше не метались перепуганные лошади без всадников, противники нашли друг друга, и теперь, шло только изнурительное, но сосредоточение противостояние остающихся в живых: расправиться, напасть, вывести из строя, найти нового.
      Хельга упорно держала оборону против двух воинов неприятеля. Рядом с ней бился Паток, все время пытавшийся облегчить участь Хельги. Но она прикрикнула на него, и он теперь стоял к ней спиной, не подпуская сзади шального неприятеля. Сатомин, уже раненый, но не покидавший поля боя, бился чуть поодаль, всё это время пытаясь приблизиться к Хельге, но то ему не удавалось.
      Вдруг раздался удивлённый, а потом настойчивый окрик:
      – Хельга? …Хельга! Хельга!
      Она, удивлённая присутствием того знакомого голоса, который совсем не ожидала услышать, ловко оттолкнула своего противника, удостоверилась, что он попал в руки, то есть под акинак Патока, повернулась и начала искать глазами зовущего. Заметила, удивлённо дрогнули в улыбке губы…
      Вот. Тот миг, которого боятся все Хранители. Резкий толчок и Хельга переводит взор со знакомого лица на стрелу, что вонзилась в левый бок чуть ниже рёбер. Меня накрыла неприятная волна всех тех чувств, что одновременно испытывает мой Подопечный: недоумение, боль, страх, ярость …и прочее. А чем я сейчас уже мог помочь?
      Хельга не выпустила меч, вновь перевела взгляд на знакомого воина – Ийлара, который под её руководством оборонял от степняков крепость, казалось, совсем недавно. Тут же начала оседать, но упасть ей не дал Паток, поддержал и пробившийся к ней Сатомин. Они подхватили её и хотели оттащить в сторону, куда отходили все степняки, однако – с разных сторон как-то разом оказались северяне. Одновременно поднялось несколько мечей, но прозвучал окрик Хельги, на непонятном для степняков языке, адресованный в сторону воинов-северян и приближавшихся нескольких воинов-холунгов. Все, на мгновение остановились, и Хельга заговорила вновь, чётко, спокойно, но в её голосе чувствовалось приказание. Переглядываясь, подошедшие воины-северяне, всё ещё держа мечи наготове, однако, имели вид более доброжелательный, особенно когда их взгляды останавливались на раненой Хельге. Она вновь заговорила:
      – Ийлар, как, …как вы здесь оказались?
      Один из воинов широко улыбнулся и, не выпуская меча, опустился на колено, протянув вторую руку, ощупывая, ища раны на Хельге.
      – Только стрела? Не печалься Хельга, и не из таких передряг выскакивали.
      – Я знаю, знаю…, Ийлар…, – на мгновение Хельга закрыла глаза и сглотнула боль в боку, – Ийлар, не убивайте этих… – она дотронулась до рукава Сатомина. – Они здесь, здесь, потому что так нужно…
      Ийлар быстро оглядел Хельгу, бросил взгляд на поддерживающих её степняков и приказал забрать Хельгу в тыл. Но она оборвала его:
      – Нет, нет…, я не могу, я здесь…, оставьте меня, нас. Мне нужно остаться.
      – Нет, Хельга, я никогда не бросал своих, а ты наша. Даже не смотря на то, что носишь одежду наших врагов. После разберёмся.
      Паток попробовал было сопротивляться, но его несколько раз ударили, Хельга прикрикнула, холунги немного сникли. Её понесли на руках, степняков обезоружив, повели вслед. Хельга некоторое время держалась, но встряска от бега воинов – усилили боль, и она потеряла сознание.
      Её отнесли достаточно далеко, туда, где, казалось, были тылы холунгов и северян. Она пришла в себя в тени большого дерева. Хельга лежала на расстеленном плаще, под головой так же был чей-то плащ, её лоб обмакивали холодной тряпкой, когда она открыла глаза – смочили губы. Хельга огляделась – рядом были незнакомые люди, хотя нет, Колен, Гасул…, где-то поодаль кто-то стонал, Паток и Сатомин сидели тут же связанные. Издалека, с юго-запада доносился шум битвы. Хельга отвела протянутую руку с водой:
      – Где Ийлар, остальные?
      – Они сейчас подойдут, битва скоро закончится и они подойдут. Уже почти конец… Я вытащу стрелу…
      – Нет, вытянет Ийлар, когда подойдёт.
      – Он может задержаться…
      – Значит, я потерплю…
      – Хельга, Хельга, ты не доверяешь мне, – в голосе Колена слышалась жалость, – я ранен, но не настолько, чтоб не вынуть стрелу.
      Хельга ему едва улыбнулась:
      – Из тебя никудышный лекарь, я помню…, – она закусила губу и поморщилась.
      – И всё же, давай я…
      – Нет. – Она повернула голову и прикрыла глаза.
      Стрелу нужно было вытягивать, как можно скорее. Рана болела всё больше и больше. Стрела немного не вышла из тела, и её металлический наконечник теперь холодил рану; казалось, что от него стынет и всё тело. Капля за каплей из Хельги вытекала кровь, искра за искрой ныне гасла нить её жизни. Почему она не хотела помощи? Сатомин пытался с ней поговорить, но она даже не открыла глаз, обеспокоенный Колен склонился над ней.
      – Нет, только Ийлар.
      – А если он не придёт…?
      – Что ж…
      – Как это не придёт? – Раздался усталый, но весёлый голос Ийлар. Колен вскочил и молчаливо повёл рукой, показывая на Хельгу. Но сам ловил его взгляд. Ийлар, с напускной весёлостью ответил:
      – И здесь нам не повезло. Перевяжем раненых и будем отходить.
      Он опустился на колени перед Хельгой и усмехнулся:
      – Что, ты до сих пор никому не доверяешь своё тело? Но в данном случае, Хельга, это опасно. Давай, давай я посмотрю. Что ж… Хельга, там только кожа, я чувствую наконечник. Я… должен, ты же понимаешь?
      Хельга молчаливо кивнула, но в глазах были неуверенность и страх.
      – Давай, давай, заодно и отомщу тебе за то, что пугаешь меня своим степняцким нарядом. Кстати, как так получилось, Хельга? – Он неожиданно и с силой протолкнул стрелу, та прошла насквозь, Хельга захлебнулась в крике, но лишь на мгновение потеряв сознание, быстро пришла в себя и закусила губу.
      – Так как же так, Хельга? Неужели мы – по разные стороны? Ты их учишь? За какую немыслимую плату то согласилась делать великая и справедливая воительница Хельга? – Спросил он насмешливо.
      Он легко и быстро повернул Хельгу на правый бок, крепко взялся за стрелу с одной стороны и проворно обломил её с другой.
      На этот раз Хельга сдержалась. Даже смогла, в тон, Ийлар, возразить:
      – Так и от вас не ожидала службы холунгам. Чем…, чем они лучше?
      Ийлар махнул рукой, и несколько воинов придержали Хельгу в сидячем положении, а он, заглядывая в глаза, но уже серьёзно заговорил, ловко и скоро перевязывая Хельгу:
      – Так ведь не холунги убивали нас на крепостных стенах? Как видишь, мы всё по ту же сторону, противоположную от степных волков. Объясни, почему я не должен убить хотя бы вот этих…, – он махнул рукой в сторону Патока и Сатомина.
      – Они, …они должны находиться здесь, и умереть за меня. А если ты, всё так же, по другую сторону от степняков, это не значит, что должен быть по одну сторону с холунгами…, – с едкой улыбкой парировала Хельга.
      – Ты так ценна для степняков? Почему?
      – Долгая история.
      Ийлар  скептически, как мне показалось, хмыкнул, закончил перевязывать Хельгу и бережно вновь уложил на плащ.
      – Так давай её укоротим. Этих оставим здесь, я даже могу подарить тебе их жизни, а сама уходи с нами…
      – Куда?
      Действительно, куда? Вот он миг, когда можно всё бросить и сбросить – непонимание, неведение, страхи. И уйти свободной женщиной, забыв всё, как страшный сон…
      – Хельга, ты что, серьезно собираешься оставаться с этими падальщиками? Они же убивали нас, морили нас голодом, выпивали кровь по каплям! Ты вспомни, вспомни… Ружасо, остальные? Они за что гибли? Ты помнишь, как они гибли? – Было видно, что Ийлар Стокос действительно распалялся, глаза его загорелись непониманием и яростью, пальцы непроизвольно искали меч.
      – Ийлар, там…, там мы были такими же воинами, как и они. Они нападали, мы оборонялись. Это был их зов, то был наш долг. Они знали, зачем они шли, мы знали, за что умираем. И так всегда на войне…
      Ийлар крепко сжал кулаки:
      – Что тебе с того? Почему ты так говоришь, что произошло, Хельга? Почему ты их защищаешь? Не думал, что они смогут тебя сломить…
      – Ты обвиняешь меня в трусости? Разве я пряталась когда, разве укрывалась за вашими спинами? Разве не наравне с вами мне доставалось…
      – Но почему ты сейчас их защищаешь?
      – Потому что мы…, то есть… вы снова на их земле. Это их земля. А если ты считаешь, что я продалась, спрошу, за что вы служите ныне холунгам? Уж наверно не от жалости, бескорыстия и желания обновить справедливость – много поколений они – надоедливые мошки, мешают нам жить и вдоволь напиваются крови тех, кто пал. И своих, и врагов. За что вы здесь с ними заодно воюете, если им нужны только ваши боевые качества и …жизни?
      Ийлар поперхнулся и зло посмотрел на Хельгу. Встал и, кипя злобой, отошёл. Хельга обессиленная, также затихла. Многие присутствующие, особенно из тех, что лично знали Хельгу, недоумённо наблюдали за их перепалкой.
      Хельга молчала, но затем открыла глаза и позвала Ийлар:
      – Действительно, мы теперь по разные стороны крепостной стены… Но никто из вас не может упрекнуть меня в том, что я… что либо делала из корысти. Этого никогда не было. Нет и сейчас. И не смею вас упрекнуть в том выборе, что сделали вы. Но пути у нас разные. Могу ли я ожидать, что вы отпустите меня? … И этих, степняков… Но…, – говорила она холодно, но мысль свою не закончила.
      Ийлар повернулся, и, казалось, спокойно ответил:
      – Не беспокойся. …мы не ссорились там, на грани человеческих возможностей, когда и люди-то переставали быть людьми… А сейчас, ты правильно сказала, ныне мы воины. И как бы смешно не звучали слова о воинской чести, я не позволю тебя обидеть, кем бы ты сейчас не была, на чьей бы стороне не дралась. Я помню тебя, твои поступки, твоё благородство и надёжность. Я хочу верить тебе, и наверно ты имеешь право бороться за то, о чём я не ведаю. Пусть так. – Он повысил голос и оглядел всех присутствующих, – это слышно и понятно всем?
      – Ийлар, Ийлар, я прошу тебя, давай оставим споры. Вам нужно уходить отсюда, – Хельга понизила голос и, глядя в глаза своему бывшему воину, сказала: – Ийлар, степняков много больше, чем вы думаете. Часть отрядов оставалась в резерве и пошла наперерез вашей возможной подмоге или вашему отступлению. В любом случае, вам угрожает огромная опасность.
      Ийлар оглядел присутствующих и коротко бросил Хельге:
      – Пойдёшь с нами?
      – Я должна остаться.
      – Даже если я покараю тебя за это смертью?
      Хельга усмехнулась:
      – Покараешь? Выбирай слова. Ты не можешь карать. Сейчас ты назови это местью, уничтожением вражеских сил. За что тебе мстить мне?
      – За то, что …предала нас?
      – Я предала? Опять тот же разговор. Вас, …нас предали те, кто давился едой в крепости. Кто прятал запасы, поднимая цены на провизию! Те, кто и в трудный час не отдал этого всего для спасения крепости, кто, видя, что у нас не хватает стрел, мечей, таил от кузнецов металл. Кто, зная, что не хватает воинов, прятался сам в глубоких подвалах, где оставались не только запасы воды и продовольствия. И, хотя они видели, как рушится на глазах оборона крепости, боялись оторваться от кормушки, дабы задавиться последним куском хлеба, упиться последним глотком вина. Теперь я знаю…, мне сказали, один из степняков, что в крепости было продовольствие, было, в достаточном количестве, чтоб мы – не голодали, а если и голодали – то не умирали! Почему я верю тем словам? Потому что – было время подумать! И потому что я верю тому человеку! Продовольствие было! Было! А виновны в наших смертях те, кто, купившись на золото степняков, в надежде спасти свою шкуру, открыли ворота крепости. И не ищи предателей среди воинов, тех, кому посчастливилось выжить. Я сама не понимаю до конца, почему так всё сложилось.… А если ты всё же считаешь меня во всём виновной, то …погоди меня казнить. Я ещё пригожусь.
      Последние слова были сказаны слабо, будто она – потеряла опору, и пока Хельга говорила, пыл Ийлар Стокоса постепенно сходил. При её последних словах он удивлённо поднял глаза:
      – Они придут за мной. И будет лучше, если моей жизнью вы сторгуете себе свободу.
      – Твоя жизнь будет того стоить?
      Хельга угрюмо ухмыльнулась:
      – Моя жизнь того не стоит, но они заплатят эту цену. Заплатят.
      – Эй, Ийлар, сюда идёт переговорщик степняков.
      Ийлар вскочил и, мельком взглянув на Хельгу, бросил распоряжение:
      – Всем собираться, подобрать раненных. Сколько человек всего? Нас всего двадцать два? Где остальные? Когда отошли? Ещё до моего прихода… Что вы… – Он повернулся к приподнявшейся на локте Хельге:
      – Что предлагаешь?
      – Не убирай своего ножа от моего горла.
      – Что?
      – Ийлар, с вами разговаривают только потому, что я у вас. Используй это. Пусть видят, что ты угрожаешь моей жизни.
      – Это поможет?
      – Да!
      Не медля, Ийлар опустился на одно колено, приподнял Хельгу и чуть вывернул её голову, держа острие своего ножа у её горла. Дал знать, что готов принять парламентёра.
      Скоро приблизилось несколько степняков, но увидев, в каком положение находится Хельга, они отступили. Один, видимо главный, заговорил. Сделав усилие, Хельга перевела:
      – Они приказывают отпустить меня.
      – А что взамен?
      Хельга вновь перевела:
      – Они выпустят вас из окружения.
      – Насколько им можно доверять?
      – Ни на сколько.
      – Что же делать?
      – Что делать… Ну воткни в меня нож, пусть увидят кровь и сразу станут сговорчивее.
      – Как же ты так можешь говорить о своих новых знакомых?
      Хельга усмехнулась:
      – Вас я знаю дольше. А им ничего сейчас не угрожает. Пока я жива.
      – Как же я пущу тебе кровь, если мы ели от одного ломтя хлеба и не раз хранили друг другу спины?
      Хельга задумалась, но лишь на мгновение, а я уже знал, что произойдёт.
      – А ты помнишь Пожирателя, того, кто, как ты думаешь, повинен во всех наших бедах и утратах? Это он мне сказал о запасах хлеба в Приземистой. Благодаря предателям и деньгам он, почти каждую неделю бывал в крепости. Я ныне стала его женой. И каждую ночь, когда он изволит, я грею ему ложе…
      …Рука Ийлара дрогнула, Хельга, хоть и ожидала того, непроизвольно застонала. По тонкому лезвию, из неглубокого пореза на горле скатилось несколько капель крови. Хельга схватилась левой рукой за горло, а из-под пальцев продолжала сочиться кровь. Ийлар хоть и опешил от такого поворота событий, но ножа от горла Хельги не отвёл.
      Степняки дёрнулись было, но посовещавшись, быстро удалились. Ийлар Стокос отпустил Хельгу и отшатнулся:
      – Это правда? Правда то, что ты сказала? Я не верю тебе…
      – Это правда, Ийлар, хоть и не по своей воле, но перед тобой жена Пожирателя. …Именно поэтому степняки ныне сделают все, чтоб уберечь меня от смерти.
      – Как же так, Хельга, если не по своей воле, почему же ты до сих пор…
      – …жива? Сама часто спрашиваю себя о том. …Может потому, что даже так, я живу лучше, чем тогда когда была свободна. Да и много ли свободы у нас, женщин, в этом мире? Разве мы можем выбирать, кого, когда и почему…? Нет, Ийлар, мне не в чем упрекнуть его, он хорошо относится ко мне и … бережёт, не обижает меня.
      – Это не ты говоришь. Но как же так, Хельга? …Хельга? – На лице Ийлара было неприкрытое изумление, смешанное с негодованием и каким-то даже страхом.
      Хельга долгим взглядом посмотрела ему в глаза и столько боли, тоски, растерянности, безысходности было там, что Ийлар невольно отвернулся. Хельга нагнула голову, кусая губы.
      Наконец Ийлар справился с собой и холодно поинтересовался:
      – Что ж тогда делает жена Пожирателя среди его воинов?
      В тон ему, Хельга также холодно, но с долей иронии, ответила:
      – Это была прихоть жены Пожирателя. Я надеялась, что если не умру в бою, то он потом убьет меня за ослушание.
      – И про этого человека ты говорила, что он хороший муж и не обижает тебя?
      Хельга вновь усмехнулась:
      – Я ещё не говорила, что он справедлив и карает за невыполнение его распоряжений?
      Ийлар был серьезен, отвернулся, но потом снова начал твердить:
      – И всё же, Хельга, я не понимаю, как же так? Как ты могла?
      – Если ты боишься, что ты не удержишься, твоя рука дрогнет, и ты не сможешь спасти своих воинов, передай нож другому. – Холодно, цедя сквозь зубы слова, сказала Хельга.
      Один из воинов-холунгов вмешался:
      – Давай я. Если нужно будет – рука у меня не дрогнет и это отродье, предательница умрёт.
      – Нет, дайте мне. – Говорил один из тех, кто защищал крепость вместе с Хельгой.
      Ийлар махнул рукой: – Пускай.
      Потянулись тяжёлые минуты ожидания. Но это не могло продолжаться бесконечно. Раздался топот копыт, недалеко остановился отряд в пятьдесят человек. Воины-холунги вскочили, северяне – насторожились, приготовили оружие, сгруппировались в полукруг. Терять им было нечего.
      От степняков отделилось несколько всадников. Не доехав шагов десять до северян и воинов холунгов, один из воинов – представительный, хорошо одетый и экипированный степняк, спешился, небрежно кинул поводья и пошёл к северянам. Конь ещё несколько шагов шёл за ним, но был остановлен одним из степняков.
      Ийлар встревожено спросил:
      – Это Пожиратель?
      Хельга вздрогнула:
      – Нет. Если бы это был он – никто бы из вас не спасся ныне. Да и мне был бы конец. Но этот – главный.
      Степняк подошёл и, оценив воинственный пыл северян, нож у горла едва дышавшей Хельги, её окровавленный бок, двух своих связанных воинов-степняков, что лежали тут же, замер в пренебрежительной позе и что-то едва процедил сквозь зубы. Хельга перевела:
      – Что вам надобно?
      Ийлар помолчал некоторое время, но паузу затягивать не стал:
      – Наши жизни.
      – Хельга, отпустят ли они тебя, действительно?
      – Да. Думаю, да.
      – Думаешь? …Скажи, что мы согласны. Как это можно сделать?
      Хельга перевела, Ийлар, переглянувшись со своими воинами, сказал:
      – Мы вернём Хельгу на старой границе. Нас могут сопровождать пять твоих воинов.
      – Нет, обмен будет с равноценным количеством воинов. Двадцать?
      – Мы не можем гарантировать, в таком случае, что жизнь пленницы будет сохранена. Они могут на нас напасть. Хельга?
      – Ийлар, троих будет вполне достаточно. Лагом, троих воинов будет достаточно.
      Военачальник Лагом кивнул, махнул своим, чтоб отходили, отошёл сам, но после обернулся и сделал к Хельге несколько шагов. Смотрел из-подо лба, верхняя губа едва приподнималась в горькой усмешке. Он укорил Хельгу:
      – Всю свою жизнь, с десяти лет – я был на службе у отца Алнума, затем у него самого. Никто и никогда не упрекнул меня в трусости, небрежном выполнении поставленных мне задач, неумении воевать. Три моих сына служат Алнуму, моему внуку – скоро десять лет и он также должен был пойти отроком к Алнуму. Но всё это падёт прахом. И только из-за причуд… чужестранки, которой вздумалось изображать воина. Хельга, Хельга, не только моя голова падёт от гнева нашего хозяина, много хороших воинов пострадает из-за твоей глупости. Мне жаль своей жизни. Не потому что боюсь умереть. А потому что и я, и мои сыновья, могли принести ещё много пользы нашему господину…
      Он отвернулся и решительно отошёл. После его приказа, что отдал, садясь на коня, от отряда отделилось три воина, и двинулись в сторону северян. Остановились и стали ждать, пока те соберутся.
      Вскоре все воины, и свои и чужие (с какой стороны смотреть) двинулись к старой границе, спустились в широкую долину и стали едва видны в послеобеденном мареве; они начали подниматься на противоположную сторону долины. Где-то там, в верхней части склона, северяне должны были отпустить Хельгу и оставить её под охраной троих степняков до подхода основного отряда степных волков, что и заберут Хельгу. Стоя на вершине этого склона, Лагом отмечал лишь общие движения отряда северян. Почему они её не отпускают, ведь дошли уже почти до вершины противоположного склона? Но нет, остановились, что ж так долго? Действительно долго. Почему они не уходят? Что произошло?
      Лагом начал терять терпение, взмахнул рукой нетерпеливым всадникам, и лавина степняков разом, подстёгивая коней, с гиканьем, топотом понеслась вниз. В это время, независимо от указаний, отданных только что Лагомом, северяне медленно двинулись вверх и очень скоро скрылись за холмом. Расстояние до Хельги показалось Лагому большим, чем выглядело сверху, с той стороны долины. Почему он не учёл того? Он, конечно же, волновался.
      … – Хельга, может, ты всё же уйдёшь с нами?
      – Я не могу. Ничего не поменялось, как и прежде, за моей жизнью стоят жизни других…
      – Но это же степняки?
      – Но они тоже воины. Ты же воин, ты должен понимать. Это – особое братство, пусть даже его и составляют противоположности.
      Ийлар отдал приказ помочь Хельге спешиться. С трудом она опустилась на землю и легла, всем телом. Казалось, последние силы оставили её, она закрыла глаза и с трудом дышала. Тем временем освободили от пут двух степняков, приготовили их оружие, однако, не давали до последнего.
      Ийлар, хотел было дать приказ об отходе, однако, помедлив, повернулся:
      – Тебе действительно с ним хорошо? Он хороший муж? – Спросил он совсем тихо. Но мне показалось, то было не от стыда, не желая, дабы его слышали остальные, а от безысходности.
      –...Ийлар. Он любит меня. Любит и бережёт. Он мало об этом говорит. Но я это ощущаю. Ты меня знаешь, я бы никогда не была с человеком из-за корысти, безысходности, страха… Ты знаешь, Ийлар. Поверь мне. Мне хорошо и спокойно с ним.
      Ийлар Стокос слушал её, нагнув голову. Когда она закончила, он вздохнул, качая головой. Он молчал, но поднял глаза и посмотрел Хельге в глаза. Она выдержала тот взгляд. Ийлар понимающе вновь покачал головой. Черты лица его смягчились. Он долго молчал, но наконец, сказал:
      – Нет, Хельга, я не могу так уйти, не простившись, не сказав тебе спасибо. Посмотрите, – он обратился к присутствующим, обвёл всех взглядом, – эта маленькая молодая женщина уже спасала нас ранее, отдавая себя во власть степняков. Теперь она вновь возникла на нашем пути, дабы помочь нам, заслонив от степняков. …Я истинно, слышишь, Хельга, истинно преклоняюсь пред тобой.
      Ийлар подошёл и, встав на одно колено, взял руку Хельги в свои огромные ладони:
      – Я благодарю тебя, маленькая птичка с большим сердцем. Благодарю небеса, за то, что дали возможность узнать тебя… Ты помнишь трактир?
      Хельга улыбнулась. Ийлар продолжил:
      – И позволь мне поднести тебе подарок.
      С этими словами он вынул добротной работы нож. И хотя его можно было использовать и как боевое оружие, однако, ножны его, рукоятка были отделаны удивительными резными рисунками, изображающими разных животных, по большей части – волков.
      Хельга удивлённо подняла брови.
      – Бери, Хельга. Я заказал этот нож в память о нашем пребывании в крепости, которую защищали, в память о тех, кто не дожил до вызволения… Бери, бери, я буду искренне рад знать, что эта память хранима достойным человеком. Пусть тебя, которая дважды спасает мне жизнь, этот нож хранит. Истинно хочу этого.
      С этими словами Ийлар встал и поклонился. Хельга замешкалась:
      – В таком случае, позволь и мне оставить по себе память. У меня нет памятного оружия, но…, прошу…, возьми эти серьги, продай и закажи себе новый нож, пускай на нём отчеканят пламя, в память о том, чем горели и дорожили мы. Пускай там расцветёт цветок, как символ того, что и из пепла поднимаются. Пускай там будет волк, в память о тех, кого помнишь ты, кто помнит тебя!
      Хельга, говорившая и так достаточно твёрдо, ещё повысила голос:
      – Знайте, долгой или короткой будет моя жизнь, я не забуду тех дней, я не забуду павших, не забуду врагов моих, но и не забуду тех, кто стал мне другом, тех, кто был рядом в одни из самых тяжёлых дней в жизни моей. Пусть боги благословят вас, оградят от бед и проведут по благословенным дорогам.
      Некоторое время воины молчали, поражённые, но потом разом заговорили. Ийлар вновь опустился на колено:
      – Я сохраню эти серьги Хельга…
      – Нет, в них истинно женская суть. А я хочу одарить тебя силой. Обменяй их на оружие достойной работы, что также поможет тебе в жизни.
      Ийлар некоторое время смотрел на неё, кивнул, быстро поднялся и низко поклонился. Смотрел долгим взглядом:
      – Прощай, благословенная дева. Благодарю тебя. – Он махнул рукой, и воины начали садиться на коней, но каждый, кто словом, кто поклоном, выказал Хельге благодарность. Воины-степняки только озирались на эту кутерьму. Один из последних воинов кинул им оружие, отряд быстро удалялся. Хельга обернулась в противоположную сторону – там, в долину скатывалась серая лавина степняков.
                106
      …Третьего дня степняки Алнума покинули расположение основных сил норалов и повернули на восток, путь теперь лежал домой. С собой везли раненых, а также – многочисленные трофеи – оружие, золото, были и прекрасные кони…
      К полудню они остановились в небольшой роще на берегу мелководной речушки. Лошадям было необходимо отдохнуть, да и люди не могли отказать себе в том удовольствии. Споры, разговоры вскоре затихли и после сытного обеда, многие разбрелись кто куда – дабы немного поспать.
      …Показавшееся вдали облако пыли оказалось небольшим отрядом. Хельга сразу ощутила дрожь, ибо то, она почувствовала, ехал Алнум. Она постаралась незаметно, среди встрепенувшихся воинов, встать позади. Эту минуту встречи она спровоцировала, ждала её и боялась. Когда отряд подъехал и, окончательно стало ясно, что – то прибыл хозяин, степняки поспешно убрали оружие и, все как один, встали на одно колено, склонив головы. Хельга сделала то же. Может, Алнум не знает, что она здесь и не заметит её?
      Хозяин словно врезался в толпу ожидающих степняков. Молниеносно спешился и кинулся к Лагому, схватил его за плечи и тряхнул, однако не смотрел на того. Взглядом он рыскал среди воинов. И среди множества склонённых ратников он разглядел Хельгу. Оттолкнув Лагома, он метнулся к Хельге. Схватил и поставил на ноги, двумя руками стиснул её голову и заставил смотреть себе в глаза. Хельга некоторое время смотрела, но чем дальше, тем большее смятение и страх отражались на её лице. Наконец она прошептала:
      – Пощади, пощади…
      Что отражалось во взгляде Алнума? Его глаза горели не гневом, не яростью. Что я мог прочесть, какие чувства передались Хельге? Недоумение. Страх. Боль потери.
      После её просьбы, он, как безумный, ещё некоторое время смотрел в глаза Хельге, но затем медленно отвёл взгляд и склонил голову, отпустил ей, провёл рукой по своему лицу, стирая, словно пот, липкий и холодный страх. Но вот его взгляд скользнул по фигуре Хельги и остановился на левом боку, там, где запеклось бурое пятно крови. Затем он снова посмотрел на шею Хельги, и медленно подняв её голову, провёл по тонкому порезу рукой, закрыл глаза и так замер на несколько минут. Внезапно он повернулся к Лагому, но когда он медленно шагнул к нему, но Хельга опередила его и схватила за руку:
      – Нет! Нет, он ни в чём не виноват! Он не знал!
      Алнум метнул свой взгляд на неё, она сникла и освободила его руку:
      – Он пустил тебя в бой! Он рисковал тобой! Он рисковал частью меня!
      И снова Хельга встала между Алнумом и Лагомом:
      – Нет! Здесь только моя вина. Лагом не разрешал, я угрожала ему. У него не было выбора. Я принудила его. Не допусти несправедливости… – Последние слова были сказаны тихо, с долей обречённости.
      Алнум приподнял её подбородок и заглянул в глаза, но Хельга отвела взгляд и нагнула голову. Алнум обвёл взором воинов, что напряжённо прислушивались к разговору, перевёл взгляд на Лагома и долгим взглядом смотрел на него. Снова оглядел воинов:
      – Костани, как было дело?
      Тот к кому обратились, неторопливо подошел, и, казалось, совершенно не боясь хозяина, спокойно спросил:
      – Почему спрашиваешь именно меня?
      – Потому что тебе незачем лгать мне. И в силу того, что знаю тебя, как верного и справедливого воина. Итак…?
      – На сей раз Хельга говорит правду. Лагом изначально действительно не знал, что она среди воинов, она одета была, как и все мы. Только после первой стычки, когда начали собирать погибших и разыскивать раненых, обнаружили её. Под ней, кажется, была убита лошадь и Хельга сильно зашиблась, но ран, кроме нескольких ссадин и сильного ушиба головы – не было. Лагом действительно запретил Хельге участвовать в дальнейших боях, приказал отправляться домой. Но она ответила, что никто не заставит её вернуться раньше остальных, никто не удержит от участия в боях. Тогда Лагом сказал, что она будет доставлена в лагерь связанной, и под охраной. Но Хельга возразила, что в таком случае живой её совершенно точно не довезут, а в новых сражениях, всё же, есть шанс, что она как хороший воин – выживет. Кроме того, Хельга заявляла, что наговорит тебе, Алнум, много всякого про Лагома, его семью, про всех, кто встанет на её пути…
      Алнум слушал эти слова, скрестив руки на груди, было заметно, что они ему очень, очень неприятны. Он крепко сжал губы, лицо его было озабочено, а пальцы – крепко сжимали локти. На последних словах Костани, он с силой выдохнул, ноздри его трепела яростью:
      – Довольно!
      Алнум некоторое время молчал, рассматривая своих воинов, потом повернулся к Лагому и совершенно спокойным голосом спросил:
      – Почему осталось так мало воинов?
      – Норалы ставили нас против главных сил. Однако не все погибли, больше полусотни раненых уже отправлено. Вероятно, ты не встретил их по пути?
      – Не встретил. Продолжай.
      Алнум повернулся к говорившему Лагому сначала боком, потом спиной, медленно прошёл несколько шагов. Было, однако, заметно, что он слушает Лагома – он иногда переводил на того взгляд, поворачивая голову, молчаливо кивал. Однако, мыслями, Алнум всё же был далек от повествования своего военачальника. Наконец Лагом замолчал. Повисла тишина, но Алнум уже не обращал на это внимания. Левая рука лежала на рукоятке акинака, правая касалась кинжала, губы были плотно сжаты, взгляд остановился, голова опускалась всё ниже.
      Но вот он резко поднял голову и посмотрел на Хельгу. Немногие из воинов решились бы сейчас оказаться на её месте. Алнум заговорил совершенно спокойно, но слова его были резки и тяжелы:
      – Хельга, ты нарушила моё распоряжение оставаться в стане. Ты знаешь, что я не позволяю тебе участвовать в сражениях. Ты причинила неудобства моим воинам, тем самым помешав им достойно выполнить их назначение. Ты, от моего имени, посмела отдавать приказы, прекрасно осознавая, что они противоречат моим собственным, а также – могут навредить – и моим воинам и мне. Ты понимаешь это?
      – Да.
      – Ты должна быть наказана. И ты будешь подвергнута наказанию. Готова ли ты добровольно принять кару?
      Да, я считал, что Пожиратель действительно был величественен. Да, он был тем человеком, за которым шли и простые люди и воины, прекрасно зная, что впереди может быть всё, в том числе и смерть. Он действительно был достойным, как и говорил его Хранитель, там, перед боем у реки Вожалой… Хельга стояла с наклонённой головой, но при последних словах Алнума она подняла голову и выпрямилась, спокойно посмотрела ему в глаза. Мне показалось, что тяжёлый груз пал теперь с её плеч. Казалось, что недавние поступки лежали тяжёлым камнем на её душе. И теперь, когда напряжение было в своей верхней точке, наступила развязка, обратного пути нет, а впереди виден желанный родник безмятежности и отдыха.
      Хельга сделал шаг вперёд:
      – Да.
      Она была достойна того, кто назывался ныне её мужем. Он весьма характерен, но и она – не пустое место. Я вздрогнул – Хранитель Алнума положил мне руку на плечо, и я услышал его голос:
      – Сбереги сейчас свою Подопечную. Она славная.
      Я кивнул и провёл его взглядом. Он встал у плеча Алнума и дотронулся до его затылка. Алнум на мгновение замер, затем едва повернул голову и стал, как бы, прислушиваться, но затем тряхнул головой и повернулся к воинам:
      – Костани, Сатомин, Паток, Лагом, Хелин, Асино, Селимес – в шеренгу! Хельга, встань напротив них.
      Все повиновались. Алнум встал у первого, Лагома. Взял того за запястье:
      – Лагом, смотри на Хельгу, вспомни о её поступках, подумай о ней.
      Алнум стоял справа от своего военачальника, лицом к нему, а тот в упор смотрел на Хельгу. Та стояла, выпрямившись, была напряжена, и хотя голова была высоко поднята, но никому в глаза она не смотрела, взгляд был опущен.
      Степняк-шаман наблюдал за Лагомом и в какой-то момент, сделав полшага вправо, встал под его взгляд. Невольно прикрыл глаза и оступился, опустив голову. Но уже через несколько мгновений он поднял лицо и снова посмотрел в глаза Лагому. Который, к тому времени, уже отвёл взор от Хельги и протянул руку Алнуму. Но тот руки не принял:
      – Нет, смотри мне в глаза.
      Лагом повиновался. Я видел, как сжались губы Алнума, видел, как подрагивали мышцы его лица. …Наконец Алнум прикрыл глаза и перевёл свой взгляд на следующего воина – Хелина:
      – Смотри на Хельгу, подумай о ней.
      Спустя несколько мгновений Алнум шагнул под его взгляд. Так поступал он с пятью воинами. Теперь руки его дрожали, по лицу пробегали судороги, на лбу выступила испарина, движения стали неуверенны. Хранитель Алнума встал за его спиной и приблизил своё лицо к его уху. Алнум замер, потом посмотрел на двух оставшихся воинов, едва повернулся и взглянул на Хельгу с сомнением. Затем поднял правую руку:
      – Довольно, это убьет её.
      Я пытался поймать взгляд Хранителя Алнума, но тому не было до меня никакой нужды. Он просто делал свою работу. И привязанности, симпатии здесь были не причём. Да, многого я тогда ещё не понимал. Предвидел ли он судьбу Алнума и Хельги? Или он действовал по велению своего сердца? Нет, о сердце мы не говорим, это из старого. Но… наверно, немалая доля положительных качеств Алнума, думаю, достались ему от его Хранителя. Тот был намного опытнее, справедливее, правильнее меня.
      Алнум повернулся к Хельге:
      – Подойди.
      Она выполнила его просьбу. Было видно, что она боялась, было видно, что она дрожит, было видно, что она ныне ожидает своих последних минут в жизни. Но шагнула она смело. И то – не было обречённостью. То было принятие справедливого наказания за содеянное. Так поступают храбрые люди. Так поступала моя Хельга.
      Алнум взял её лицо в свои ладони и медленно поднял на неё свой взгляд. Несколько мгновений он рассматривал её лицо, волосы, но вот он взглянул в глаза, и я почувствовал толчок. Неприятный, мерзкий холод ненависти, недоумения, непонимания, отчаяния и пренебрежения и ещё…, заполнял душу Хельги. Но она сопротивлялась, мышцы лица вздрагивали, оправдание, доказательства правоты, стремление к справедливости, самому бытию, узнавались на губах, в удивлённо приподнятых бровях, левая рука мягко лежала на правом запястье Алнума.
      …Но вот, губы перекосила волна отчаяния, лицо исказили судороги страха, боль заставила вцепиться обеими руками в запястья степняка. Хельга дрожала всем телом, ноги подгибались, носом пошла кровь. Хранитель Алнума подошёл к нему сзади и положил руку ему на плечо. Тот словно очнулся и отпустил Хельгу. Она рухнула на колени, обхватив голову руками, согнулась и теперь почти касалась головой земли. Дикая боль гневных голосов и обвинений, недовольства и злобы переполняла мозг Хельги. Но стонать она себе не позволила. Стоя на коленях, она едва покачивала головой, приподнимая её. Она нашла в себе силы посмотреть на тех, кто её обвинял. Но и только. Волна боли сломила Хельгу и она вновь опустила голову.
      Алнум, казалось, пришёл в себя. Перед воинами вновь был их, безмятежный и всё знающий вождь. Ровным голосом он отдавал распоряжения, выслушивал воинов. Он осмотрел раненых, некоторых помог перевязать.
      Но я заметил, с каким облегчением он, закончив дела, вновь повернулся к Хельге. Теперь перед ней вновь был тот, кто безмерно любил её. Он, ничуть не стесняясь остальных, поднял её на руки и отнес в тень. Там расстелил свой плащ и уложил Хельгу, отвёл руки от головы и, едва заглянув в глаза, сказал:
      – Я не имею права забрать ту боль покаяния…
      – Когда же она пройдёт? – Позволила себе застонать Хельга.
      – …Когда пройдёт их боль, когда они простят тебя.
      – Если я так виновна, почему ты не казнил меня?
      – Это наказание страшнее смерти. А, кроме того, я не могу жить без тебя.
      Хельга удивлёно подняла на него глаза, но затем вновь опустила их, по лицу пробежала судорога боли:
      – Ты сам выбрал наказание, отчего же такое суровое?
      – Хельга, я оставил при себе, не покарал тебя своей болью, …и яростью, что ты породила. Ты можешь пренебречь моими чувствами, но мои воины не должны быть виновны в том, что я люблю тебя.
      – Любишь? Тогда добей меня, ибо жить с этой болью – невозможно.
      – Хельга, она пройдет не скоро, но ты должна научиться жить с ней. Поверь мне…
      – Оставьте меня в покое!
      – Хельга, ты забываешься, – холодно произнёс Алнум. Хельга зло посмотрела на него, но перечить не стала.
      Алнум слегка повернул её голову и осмотрел порез на шее. Хельга резко отвела его руку:
      – Не нужно меня перевязывать.
      – Почему?
      – Это уже осмотрели. Кроме того, если вы прочтёте на моём теле историю возникновения этих ран, вы прикончите меня здесь же, за измену великому …роду степняков. Ты же справедливый и должен немедля карать провинившихся… Тогда почему живут те, кто убивает ваших воинов, почему дышат те, кто калечит детей на окраинах ваших владений, почему вы сами не покараете тех, кто покушается на вашу жизнь и которые заставляют вас сниматься с места и мчатся без отдыха всё дальше и дальше в безбрежье несправедливости, на мелях предательств, в глубинах пороков…?
      Алнум пронзительно посмотрел на Хельгу, и она сникла.
      Он попробовал заглянуть ей в глаза, но она вывернула голову и заплакала:
      – Оставьте меня, оставьте…
      Однако он, стоя на коленях, приподнял её и крепко прижал к себе, несколько раз поцеловал волосы, жалея. Не спрашивая её более, он, расстегнув её курточку, начал осматривать перевязанную рану, понемногу, осторожно развязал повязку, ещё раз осмотрел, прощупал края раны. Немного помедлив, прикрыл Хельгу её плащом и, встав, сходив к своему коню, и вновь взял походную сумку, которую уже, было, приладил. Принеся, вынул из неё всё необходимое: мазь, присыпку, отвар, чистое полотно. Хельга лежала, слегка отвернув от него голову, часто вздрагивая и касаясь висков пальцами правой руки, по её лицу было заметно, какие волны боли она испытывает. Даже когда Алнум дотронулся ладонью до её шеи, она не повернула к нему головы. Алнум некоторое время держал свою ладонь у раны на шее. Скосив глаза, он наблюдал за выражением лица Хельги, но она упрямо отводила глаза и отворачивала лицо.
      Наконец, задумчиво спокойно Алнум, но жёстко произнёс:
      – Ты солгала нарочно, ты хотела этой крови, тебе нужна была эта боль.
      Хельга молчала. Алнум помедлил, но потом быстрыми, однако, осторожными движениями промокнул рану кусочком полотна, смоченном в отваре особых трав.
      – Перевязывать здесь, нужды не вижу, рана не глубока и неопасна, – промолвил он будничным голосом. Теперь он вновь обратил внимание на рану сбоку, откинув плащ, он так же положил обе ладони на израненное место. Но чем больше он держал руки, тем холоднее становился его взгляд. Удивительно, но мне показалось, что едва уловимыми движениями он, как бы, принюхивается:
      – Тебе было не всё равно, кто тебя перевяжет. Это человек…, человек… ради которого ты…, возможно,… пожертвовала бы жизнью. Хельга, а ради меня ты отдала бы жизнь? …Нет…, нет, не отдала бы, – эти последние слова были полны горечи.
      И я почувствовал, что те слова не надуманны. Он видел её мысли, он читал их, как раскрытую книгу. Хельга сжалась и вовсе отвернулась. Алнум смотрел на неё долго, но затем вздохнул, было ещё много дел. Он мягко провёл ладонью по её ране, как бы собирая боль, затем перенёс ту боль себе, подобно, слева на бок. Поморщился, но теперь быстрыми, поставленными движениями оттёр её рану тканью, смоченной в отваре, края раны смазал особой мазью и проворно перевязал.
      Вставая, окликнул Лагома, приказал немедленно собираться, садиться на коней. Поднял с земли Хельгу. Придерживая её одной рукой, второй подобрал свой плащ и помог ей добраться до коня, сесть на него. Морщась от боли в левом подреберье, вскочил на своего, оглядел отряд, дал приказ отправляться в дорогу.
      …А боль справедливости у Хельги полностью исчезла только тогда, когда её простил один из последних воинов. А до этого, Хельга долго училась жить с теми ощущениями.
                107
      Мне почему-то запомнился один краткий разговор между Хельгой и Алнумом. В тот день степняк был озабочен – получил дурные вести о предательстве человека, которому он верил. Он молчал, но его, порой, порывистые движения, невнимательность и замерший взгляд – выказывали смятение.
      …Хельга позволила себе, когда он вернулся в шатёр, взять его за руку и усадить на ложе, сама присела у его ног и заглянула в глаза. Молчала. Алнум долго посмотрел на неё и сказал:
      – Это человек, которому я доверяю, это человек, к которому я могу повернуться спиной.
      Хельга согласно кивнула, чуть улыбнулась, одобряя. А Алнум – словно бы распалился:
      – Я уверен в этом человеке. Я не верю тому, что говорят, несмотря на его молчание. Для меня недопустима мысль, что он предал меня. Хотя… Я предпочту, чтоб он меня действительно предал, чем допущу свою мысль о его предательстве. Я готов сам искать ему оправдание. …Значит, у него есть причины на молчание. Ничто так не ослабляет, как осознание того, что твои друзья, за твоей спиной – уходят, предают. Моя сила – в уверенности, что я не один, что мои действия одобряют. Хотя…, мне кажется, что даже если я останусь один – я буду верен своим идеалам. Я уже достаточно пожил и увидел, чтоб не менять их. Моя жизненная позиция не в предательстве, колебаниях, пусть и из политических мотивов. Верность, до конца оставаться с теми, кто верит в меня, кто в своё время поддержал меня. Пусть…, пусть они первыми изменят мне, пусть я это увижу и получу удар в спину. Поверь, у меня хватит сил подняться, чтоб обернуться и посмотреть в глаза предателям.
      – Я верю тебе, степняк…
      – Хельга! Ты говоришь мне то, что я – хочу услышать…
      – Может и так, степняк, но кто тому виной, что то, что ты хочешь слышать – это то, что я действительно думаю?
      …Ох уж эти женщины…
                108
      Из одного из краткосрочных походов Алнум вернулся раненным.
      То был примерно недельный поход. Как ни просила Хельга, Алнум её не взял. Кого они там собрались покорять или с кем собирались бороться – Хельгу не поставили в известность. В такие моменты Хельга себя чувствовала бесполезным, красивым(?) дополнением. Её настолько хранили от… жизни, что ей и жить-то не хотелось. Тавтология какая-то. А найти себя, мало получалось. Да, она что-то узнавала, чему-то училась, но своей значимости, как было прежде… Хотя, сколько того «было»? Только в крепости, да, может, в самом раннем детстве, при родителях. Разве жизнь – это бесполезное наблюдение за движением светил от рассвета до заката, за сменой сезонов? Да, у Хельги есть все, что только пожелает, есть средства, но цели нет. Хотя я уже, под её мрачные размышления, начинал было сам думать, что сама её жизнь – это томление света, а она была светлым человечком в сосуде тёмного стекла. Но воевать с тоской Подопечных я не мог. Да и никто с ней не может совладать кроме самих Подопечных.
      …Итак, спустя примерно неделю великий воин-степняк Алнум и его отряды вернулись из похода. Много трофеев они привезли, оружия, лошадей, рабов. Несколько высокопоставленных пленников Алнум приказал охранять отдельно и тщательнее. Кем они были?
      Сам же, едва спешившись и слегка кивнув Хельге, приказал поставить для себя отдельный шатёр, вошёл в него и запретил, кому бы то ни было, тревожить его. У шатра вновь была выставлена охрана. Тогда Хельга обиделась. Что такого прячет Алнум? Почему он не хочет поделиться с ней своими переживаниями, страхами? И были ли такие?
      С кем можно было поговорить о том? С Пуницу? Но юноша тщательно избегал общения с Хельгой. И вновь вездесущее чувство ненужности овладело Хельгой. А что толку обижаться? Он не хотел видеть её. Этим многое сказано.
      Но чем больше за порогом шатра Хельги сгущалась темнота, тем большая жалость к степняку поднималась в душе у неё – мне нужно было хоть во что-то переродить опустошённость Хельги. Пусть лучше так. К полуночи Хельга приняла решение. Но реализовать его она смогла только ближе к утру, когда сон сморил охрану у нового шатра Алнума. Тогда она проскользнула внутрь.
      Здесь было бы темно, если бы не огонек, заботливо прикрываемый ладонью Хельги от дуновений ветра. Она опустила руку и с удивлением осмотрелась внутри шатра. Расстеленное ложе с пятнами уже бурой крови, тут же окровавленные полосы ткани, что, вероятно был перевязан степняк, его окровавленная рубашка… Чуть поодаль – всё его оружие. Всё до мелочей. …А его самого – не было. Куда же он делся, если не планировал уходить?
      Опрометью Хельга бросилась наружу и растолкала охранников. Те смешно пытались проснуться. И это было бы смешно, если бы Хельга не трясла каждого из них «Где Алнум?», «Куда ушёл хозяин?». Так продолжалось некоторое время, пока на помощь стражникам не поспешил Пуницу. Он встревожено озирался на шатёр, видимо считая, что это стража не пропустила Хельгу к Алнуму. Но разобравшись, он мягко взял Хельгу за руки и отвёл в её шатёр. Заботливо заправил полы у входа и обернулся к Хельге:
      – Не беспокойся, хозяин скоро вернётся.
      – Где он? Почему его нет в шатре? Он же ранен!
      – Хельга, если Алнума там нет, значит, на то – его воля.
      Он вроде и сказал то мягко, доброжелательно, но Хельга почувствовала себя очень неуютно, как будто она навязывалась, а её, отталкивая, хлестнули по лицу. Хельга отвернулась и, сделав несколько шагов, присела на своё ложе.
      – Хорошо. – Коротко промолвила она, заканчивая разговор. А что ещё можно было сказать?
      Пуницу молчал, но не выходил, медлил. Наконец он опустился перед Хельгой на колени:
      – Хельга, он любит тебя, как не любил никого. Поверь мне. Но он – особенный. И не его в том вина. Это его долг. И есть у него некоторые тайны, слабости. Он может себе это позволить. И он должен их иметь. Поверь мне. Даже мне, бывалому воину, что видел и кровь, и смерть, что знает Алнума очень давно, не хочется, искренне не хочется знать всего того, что испытывает мой хозяин. Это не всем по силам. Но я рад, что могу хоть чем-то помочь ему. И я помогаю. А тебе оказана большая честь – стать его любимой женщиной. Нет, не честь, данность, ибо и ты особенна. Я не знаю, как то пояснить. Но ты верь ему. И не огорчайся зря. Он достоин того, чтоб радовать его и помогать ему.
      С этими словами Пуницу встал, очень низко склонился в долгом поклоне и вышел.
      Хельга осталась одна.
      Весь следующий день Алнум не появлялся из шатра. Охрана его шатра была по-прежнему на месте, к тому же Пуницу, добавил к уже имеющимся воинам ещё нескольких – на усиление.
      Но уже утром следующего дня Алнум, хоть и бледный, с правой рукой на перевязи, был полноценным хозяином своего стана – отдавал указания, разнимал споры, улаживал конфликты. Казалось, что появилась та связующая деталь, что заставляла работать могучий механизм этого племени степняков в едином порыве, в одном направлении. У Хельги, что скрытно, из-под приоткрытого полога своего шатра, видела передвижения Алнума, сразу появилось чувство уверенности и спокойствия. Но сама она не выходила пока.
      День начался как обычно, и, спустя какое-то время, в шатёр к Хельге вошёл Алнум. Он вопросительно посмотрел на неё, ей даже показалось, что как-то виновато. Она встала и смотрела на него. Взгляда не прятала. Даже если Алнум и узнал о том, что произошло прошлой ночью? То в чем её вина? В том, что беспокоилась? Нет. Она смело глядела ему в глаза.
      Воспринимала ли Хельга Алнума как мужа? Мне казалось, что нет. Но наверно было человеческое осуждение, за то, что он не доверяет ей. Алнум довольно долго смотрел на Хельгу, затем, понимающе, покачал головой. Подошёл к ней и обнял левой рукой, прислонившись всем телом и склонив голову к её волосам. Она будто бы попыталась воспротивиться, но через мгновение – смирилась и просто застыла, хотя и с опаской – всё-таки его правая рука была ранена.
      Он поцеловал её в волосы и попросил:
      – Не тревожься. Боли почти нет. Но ты прости меня за… меня. – Он отстранился и заглянул ей в глаза. Затем отошёл и отвернулся, задумчиво продолжил:
      – Ты и так отталкиваешь меня… А если я … расскажу тебе всё, ты, я уверен, с омерзением вовсе отвратишься от меня. А я не хочу потерять тебя, Хельга. Я не могу лишиться тебя. И поверь, каждое мгновение моего отсутствия подле тебя, рождает во мне чувство ненависти к обстоятельствам. Я многое могу, но сломить тебя – для меня немыслимо. Поверь, о тебе, о твоём покое и счастье я буду молить и в момент моей гибели.
      Хельга с болью посмотрела на него:
      – Не нужно. Я не в силах ответить вам тем же. А обмен всегда должен быть равноценным.
      – Ты боишься любви. Ты боишься, что я исчезну, предам тебя и твоё чувство? Ты права. Конечно, права. Но если не проживать счастливые, хорошие моменты своей жизни, если копить их на будущее, ожидать того, что может никогда не наступить, то может оказаться, что и будущее померкнет пред бременем обязательств. Я не прошу тебя ни о чём. Ты ничего мне не должна. И твоё право не впускать меня в своё сердце. … Твоё право.
      Он замолчал. Хельга молчала. Он медлил уйти. Она хотела, чтоб он задержался.
      – Я могу пойти с вами?
      Он задумчиво смотрел на неё, казалось, в его душе боролись несколько чувств. Наконец, он сказал, покачав головой:
      – Хельга, думаю, не стоит. – И тише добавил, – после всего, боюсь, ты совсем разуверишься во мне.
      – Отчего же?
      – Я должен наказать тех, кто был мне неверен, кто встал против меня с оружием. Ныне я не буду милостив.
      – Что ж, я постараюсь быть непредвзятой. А, кроме того, степняк, чего я не видела в этой жизни?
      Он молчал. Она спросила:
      – Ты считаешь, что мне охота посмотреть на казнь, от того, что мне скучно? Смерть – не есть развлечение. Но понять или попытаться понять то, чем ты живёшь, чем дышишь, это скукота? Или ты отпустишь меня восвояси? Тогда мне незачем осваивать ваши обычаи и культуру?
      Алнум молчал, а Хельга смотрела на него с удивлением, казалось, что его мысли были очень далеко…
      – Я слышал тебя, слышал, Хельга. Поступай, как считаешь нужным. Я приму это. – Он, словно рассеянный, вышел.
      Хельга, подумав, накинула лёгкий серый плащ и также вышла. Прошла к толпе, и, как та не была сера, хмура и плотна, Хельгу, узнавая, молчаливо пропускали. Она встала во втором ряду, среди воинов, женщин, стариков, нескольких любознательных мальчишек и оказалась справа от Алнума. Она могла его спокойно видеть – люд не толкался, пока безмолвствовал.
      Алнум сидел на небольшом возвышении, покрытом коврами. Поверх них была наброшена толстая серая ткань с неожиданным, красивым дымчатым отливом. Алнум был сосредоточен, всё его лицо казалось вырезанным из камня, губы плотно сжаты, глаза неподвижны. Только ветер шевелил его волосы. Алнум сидел прямо, скрестив руки на груди, хоть его правая рука, всё так же, была на перевязи. Его поза казалась строгой, да, он был сосредоточен, но не напряжён. Хельге почему-то представилось, что только безумец может выступить против такой мощи. А ведь выступали, бунтовали и… снова покорялись.
      Вдалеке послышался шум, постепенно толпа расступалась, в образованный круг выступили около пятнадцати человек, окружённые воинами-степняками. Почти все пленники шли понуро, опустив головы. Для Хельги было немного удивительно, как такие разные люди оказались в одинаковой ситуации. Хотя… В этой жизни и не такое случается.
      Первым, внимание Хельги привлёк высокий, плечистый, но обрюзгший воин. Хотя, нет, будто и был он облачён в военную одежду степняка, она ему не шла. Хельге показалось, что тому ближе иная одежда, что подчеркнёт обличие мелкого торгаша. Годами, казалось, он был не так стар, около пятидесяти лет, возможно, чуть моложе. Сдавалось, что он рвался быть первым – ершисто поглядывал по сторонам, выдвигал вперёд плечо, руку, первым ступал. Но затем – словно провал – он оглядывался и тут же прятался за спины других. Его взгляд маленьких, свиных глаз на рябом лице пугал, с такой невероятной злобой и презрением он поглядывал по сторонам. Да, он не смотрел, он поглядывал. И было непонятно, в своей озлобленности он презирает окружающих, или то был искусно спрятанный страх. Его рябое, одутловатое, плохо выбритое лицо с резко опущенными носогубными складками, ожесточённое лицо, поджатые губы, не одного человека, из присутствующих, заставили поёжиться.
      Вторым был среднего роста, крепкий вельможа. Одет он был богато – видимо знатен. Что о нём можно было сказать? Было видно, что по своей сути – это достаточно мягкий человек, наверняка легко поддавался чужому влиянию. Светлые его волосы были убраны с лица кожаным ремешком прекрасной отделки. Дорогая, тонкая рубашка, роскошная куртка с элементами военной экипировки. Вроде всё при нём. Но уверенности в его фигуре не было. Нет, не хотела бы Хельга пойти с таким человеком на опасное дело.
      Рядом с мужчиной жался мальчик лет десяти – одиннадцати. Его лицо, ещё не испорченное пороками, не приученное угодливо кривить губы, вызывало сострадание. Его глаза были наполнены слезами, но изо всех сил он старался не выказывать своей тревоги. Он исподволь, рукой, искал руки отца, что временами, крепко пожимал её, успокаивая мальчика. Который был строен, даже худ, с вытянутым лицом, такими же худенькими руками, что выказывалось тонкими кистями с длинными пальцами. Он не был похож на обычных мальчишек, совсем не было задатков драчуна.
      Это был не единственный ребёнок в толпе. Тут же был невысокий, но крепенький мальчик с глубокими светлыми глазами, соломенными волосами. Его круглое личико не портили красные от вытертых слёз глаза, резко опушенные уголки рта, припухший нос. Нет, этот мальчик был противоположностью предыдущего. Будущего задиру выказывал давнишний шрам справа, на щеке, множество царапин на руках, оторванный рукав рубашки. Рядом с ним стоял высокий рослый юноша лет пятнадцати – шестнадцати. Он старался выглядеть спокойным. Его, также широкое лицо, было привлекательно. Чёрные брови широко разлетались над светлыми глазами, однако, единственным неприятным моментом было то, что он прятал глаза, он не смотрел в глаза, хотя его очи, казалось, могли заглянуть в самую душу. Он был одет воином, добротные латы, боевой пояс…, но его облачение смотрелось на нём несколько великовато и оттого – он казалось немного смешным.
      Оба мальчика старались держаться ближе к хорошо сложенному, рослому, не худому, но жилистому воину. Вероятно, это был их отец. Его лицо было привлекательно, оно располагало своей мужественностью, некоторой суровостью. Но Хельге показалось, что не было в нём одержимости. Что же привело его сюда, что заставило рисковать жизнями сыновей, если они таковыми ему доводились? Признаться, Хельге было искренне жаль воина. Он не подходил в друзья к первым двум мужчинам. Среди военной фальши он был лишним.
      Ещё один мужчина был одет средним достатком. Нельзя было определить его социальный статус, поскольку облачен он был достаточно посредственно, однако среди элементов его одежды было несколько вещей, которые смотрелись несколько вызывающе. Большая брошь, богатый пояс для меча и прочее. Он был не высок – не низок, не толст, не худ. Он не был лысым, но его курчавые седоватые волосы представляли некогда, видимо, достаточную шевелюру. Его руки не были перетруждены, но и холёными не были. Его несколько припухшее лицо скорее выдавало в нём человека, что злоупотреблял алкоголем, что не приветствовалось у степняков. Его угодливая, смазливая улыбочка, достаточно скоро вызвала у Хельги отрицание. Человек стал ей неприятен. Хотя, если говорить о нём в целом, можно было сказать, что он – никакой.
      Следующий, высокий воин, казался просто великаном с резкими чертами лица, но чудилось, что его военные подвиги были в прошлом. На смену крепким мышцам пришёл не в меру отложенный жирок, дряблое лицо вызывало недоумение – как до этого можно было опуститься, имея такие задатки?
      Остальных пять или шесть воинов Хельга осмотрела лишь бегло – на вид то были типичные головорезы, и может не у всех был зверский вид, но все они были крепко сбиты, имели цепкий взгляд с прищуром, выказывавшим презрение ко всем, кто здесь находился. Хельге даже показалось, что она считают, что их не должны судить здесь, ибо они выше суда человеческого. Хотя, Хельга полагала: если совершал преступление против людей, захвачен людьми, то и отчитываться должен перед людьми.
      Некоторые из пленных были ранены.
      Хельге, на тот момент, нравилось поведение Алнума. Он не выражал никаких эмоций, но и взгляд у него не был равнодушным, презрительным. Он смотрел внимательно, время от времени поглядывая на окружающих его людей, как бы ища у них поддержки, он прислушивался к разговорам, выкрикам. Он не хмурился, не улыбался, но внимая окружающим, был глубоко в себе. Казалось, он сравнивает внешние волнения толпы с теми, что были ныне у него в душе.
      Наконец Алнум поднял руку и постепенно гомон стал стихать. Он наклонился чуть вперёд, опираясь левой рукой на колено, проговорил, не вставая:
      – Вы все знаете, о мой народ, что ныне нами были захвачены изменники, что вероломно нарушили клятвы верности, которыми были связаны с вами многие десятилетия. Кроме них – удалось пленить тех, кто, ведомый богатыми дарами, склонял наших друзей к изменам. Все они были пособниками убийц ваших братьев на западе наших земель. Также, удалось взять нескольких скимитов – тех, кто купался в крови ваших братьев.
      Что ж, Алнум молодец. Племенная речь. Сейчас публика вынесет тот приговор, который был нужен ему. Хотя, если он прав, то какая разница? Народ, однако же, будет чувствовать, что причастен к великим событиям, а не только безропотно ожидает решений своего вождя. Мудро.
      Но выступил тот, что Хельге показался первым – Торгаш, как она его про себя назвала. Презрительно он посмотрел на Алнума, и, не обращая внимания на толпу, напыщенно спросил:
      – Я подданный иного властелина, не твой, степняк. На каком основании ты, шаман Алнум пленил меня? Меж нашими народами – договор о выдаче преступников. Если я преступил закон на твоей земле, то хочу быть судимым на своей.
      – Я позволю себе нарушить этот закон. Так же, как и ты, приехавший сюда мирно торговать, но подстрекающий моих подданных к измене. Ты же не будешь отрицать, что принимал плату от твоего повелителя за распространение среди моих людей ценностей твоего господина? Что кормил из своих рук тех, кто, переодевшись в одежды моих воинов, грабил и убивал людей приграничных селений на твоих же землях? Твоего народа, тех, в ком течёт единая с тобой кровь? Поостерегись. У меня есть тому письменные доказательства.
      Торгаш хотел что-то сказать, но махнул рукой.
      Алнум оглядел своих людей:
      – Кто хочет сказать?
      – Да что там говорить? Смерть предателям! Смерть изменникам! – Криков было так много, что в голове Хельги звучало только сплошное «Смерть».
      Нет. Насколько Хельга сумела узнать окружающих – они не были в своей сути кровожадны, если таковые вообще попадались в те непростые времена. Хотя, повторюсь, времена, обстоятельства, да и наверно, люди – всегда одинаковы. Даже бывалые, уважаемые, и Хельга знала – умудрённые (сама не единожды спрашивала у них советов), воины в исступлении выкрикивали то слово.
      Для пленников, возможно и не ожидавших такого накала страстей у толпы, стало очевидным, что то был конец. К ним потянулось множество рук людей, жаждавших первыми вцепиться в плоть, волосы жертв. Самый младший мальчишка в ужасе закричал и спрятал лицо в объятиях отца, который подхватил его на руки. Старший сын воина прижался к его спине. Средний, по возрасту, мальчуган в ужасе оглядывался, крепко сжимая руку отца, но старался сдержать слёзы.
      Его отец выступил вперёд и что-то пытался сказать Алнуму, но его не было слышно.
      Алнум поднял руку, толпа потихоньку примолкла. Алнум заговорил:
      – Люди, я прошу выслушать Пласина.
      Волна ярости понемногу отхлынул. Что же такого скажет этот изменник? Гнев постепенно перерастал во внимание и интерес.
      Тот «воин-не-воин», заговорил, мягко, проникновенно, у него был очень красивый голос. И хотя говорящий не заикался, чуть слышное дрожание голоса, его бегающие глаза, трясущиеся руки, которые он не знал куда девать, опускали его речи до уровня униженно-просящего. Как по мне, я, наверно, всё же был склонен считать его трусом. Речь его была переполнена страхом, я не ощущал в ней воинской хитрости, или, хотя бы – намёка на равноправие:
      – Алнум, я совершил проступок, ты совершенно точно подметил. Но… Я не хотел… – При этих его словах, Алнум-степняк досадливо махнул рукой и отвернулся. Но просящий поспешно продолжил:
      – Я знаю…, знаю. Но умоляю, заклинаю тебя памятью матери этого мальчика, не губи хотя бы его жизнь. Ведь ты всегда был справедлив, ты не допустишь гибели невинного дитя…?
      Он не успел договорить, когда Алнум резко встал, и гневным, отрицающим жестом прервал речь просящего. Он сделал несколько шагов к тому и, пытаясь заглянуть ему в глаза резко, зло, даже с ненавистью спросил:
      – А ты бы пощадил моего сына, моё дитя? Тебя, окружившего себя льстецами чужеземными, спрашиваю? Тебя, кто так хорошо спит под сладкие речи, чья рука слабеет под мягкими речами предателей, вопрошаю? А мою жену, – Алнум резко взмахнул левой рукой и, не глядя, указал на Хельгу, вокруг которой мгновенно образовался небольшой полукруг, – пощадил бы ты мою женщину, мою жену, мать моих детей…? Пощадил бы? Как ты относишься к людям – на то и рассчитывай!
      Алнум резко выдохнул и сжал кулаки. Замолчал. Молчали и окружающие степняки. Мне показалось – поражённые внезапной вспышкой гнева своего хозяина. А пленники – наверно от страха, ужаса. Даже самые скептически настроенные внезапно стали такими тихими и незаметными, как будто даже меньше ростом.
      Подняв голову, Алнум оглядел присутствующих и с достоинством вернулся на место. Он молчал, переводил взгляд медленно, с одного пленного на другого. Казалось, он изучал их снаружи, но видел их нутро, будто вынимал душу, перетряхивал всё залежалое, отворял все двери, дверцы, тщательно, но, скоро пересматривая все, что там имелось. На некоторых – его взгляд задерживался ненадолго, мне даже казалось, что ровно настолько, чтоб открыть одну единственную дверцу и мельком всмотревшись в запылённые уголки с кружевами серой паутины – с грохотом и пылью захлопнуть в недоумении дверь – насколько же скудной и бедной была та душонка.
      Но некоторые – были не так просты. За личиной простого воина, лихого, но тупого рубаки скрывалась не одна потаённая дверца. И не только пауки там обитали – во множестве плодились черви злобы, ненависти, жадности, наглости, низменности поступков, коварства и прочее.
      Понемногу нарастал гул голосов – люди переговаривались, перешёптывались, толкали друг друга, подзадоривая, порой – спорили. Некоторые выкрики уже относились к Алнуму – взывали к его воле карать преступников. Но Алнум молчал долго. Наконец, он встал, поднял руку и, обращаясь к людям, заговорил:
      – Послушай меня, мой народ. …Эта победа, пусть и небольшая, позволила нам разорить логово заговорщиков. В этом – немалая победа моих воинов, а также тех, кто обеспечивал нас, помогал, кормил и выковал наше оружие. Я хочу, дабы вы все решили судьбу захваченных пленников. Но прошу у вас, позвольте мне самому определить наказание для Пласиса и его сына, Хоринея и его сыновей, а также – для Пирамиса.
      Послышались выкрики:
      – О чём говоришь Алнум? Конечно, решай! Что сильная рука без мудрой головы? Конечно, ты имеешь право! Давай! Мы доверяем! А что решать – смерть предателям! Забирай их жизни!
      Алнум поклонился и вновь сел. Широко махнул рукой, передавая жизни основной массы пленных на рассуждение людям.
      Я не любил таких моментов. Что толпа готова сделать с безоружными? Особенно, если орава горит ненависть, пусть и праведной? Всегда ли мера наказания соизмерима глубине вины?
      Как …тот, кто много видел и испытал, могу с уверенностью сказать – конечно, нет. Никогда не поставлю знака равенства. Наказание, облегчённое финансами – всегда смягчает вину. Но накопленный гнев – всегда глубже вины. Я не любил таких моментов.
      Те, чьи жизни были откуплены покуда просьбой Алнума, лишь с ужасом наблюдали, как волна ослеплённых яростью откатилась, поглощая пленённых. Их смерть была ужасна.
      …Оба ребёнка плакали, старший мальчик в ужасе схватился за руку отца.
      Взгляд шамана Алнума был устремлён в одну точку, что лежала примерно посредине, между ним и его пленниками. Прошло много времени, прежде чем люди начали сходиться. По большому счёту здесь сейчас – большинство состояло из женщин, пожилых, и подростков. Постепенно начали подходить воины. Понемногу стали звучать вопросы, обращённые вначале к людям, стоявшим рядом, тут же в толпе. Но вскоре – они относились уже к вожаку Алнуму:
      – А что будет с этими? Этих тоже в расход? Но почему он их оставил? Что, подарит жизнь? Сколько же они крови нашей попили? А скольких загубили…
      Пленники жались друг к другу.
      Наконец Алнум стал и заговорил, очень тихо, но и его первые слова стали слышны – шум, ропот, гомон сразу же утихли.
      – Я много раз прощал тебя, Пласис. Ты помнишь. – Тот стоял, нагнув голову, прижимая к себе сына. Алнум продолжил. – Это решение даётся мне очень непросто, поскольку я иду против своих убеждений, против самого себя, и, уверен, против воли моего народа. …Я …оставлю тебе жизнь. …Оставлю тебе жизнь, ибо ты мой родственник и только памятью моей сестры, матери твоего сына, я скреплю своё нынешнее решение. Я оставлю тебе жизнь и оставлю тебе власть…, – Хельга поёжилась, когда услышала недовольный ропот окружающих людей. Но Алнум оглядел всех грозным взглядом, и гомон мгновенно затих, – …но твой сын, которого ты, несмотря на всё твоё ничтожество, знаю, очень любишь, останется у меня. Я определю его отроком в мой отряд юных воинов.
      Хельга отметила, как Пласис невольно отпустил руку мальчика и едва отстранился от него, в то время как его сын пытался обнять отца обеими руками.
      – Ты Хориней, предал меня не по своей слабости, а, считая, что дни мои сочтены. Ты не пришёл ни на помощь мне, ни удостоверился в моей гибели. Ты убил моего посланника, того, кого я послал к тебе с вестью о моей слабости. И ты не колебался. Я приговариваю тебя к рабству. Ты будешь заклеймён, и дни твои пройдут в презрении, стыде. Но твоему старшему сыну я жалую всё то, чем владел ты прежде…
      – …Ты думаешь, что я приму из твоих рук ту власть, что ты вырвал из рук моего благородного отца, смелого воина? – Глаза молодого воина, Малинека, старшего сына Хоринея, горели яростью, кулаки были сжаты, красивое лицо перекосила ненависть.
      – Примешь и со временем возблагодаришь, ибо дальновидности в правлении твоего отца не было даже на мизинец. Ибо смелым и предусмотрительным его едва можно назвать, поскольку он не удостоверился в том, что я не поднимусь, не разорву кольцо окружения, …ибо поддавшись всеобщей панике – покинул поле боя. Но разве ты не был там? Разве не уговаривал дать мне в помощь те резервы воинов, что хоронились у вас в тылу, по центру?
      Молодой воин сник.
      – Ты примешь. И верю, будешь служить мне, как прежде, на основании договора, верно служил твой отец, а ещё ранее – твой дед – моим предкам. Ибо я оставлю твоего брата также у себя. И поверь, он станет и тебе и мне – надёжной подмогой и опорой. Ибо, едва заклеймив, я отдам в твой стан твоего отца. Ибо… тень смерти уже стоит у него за спиной, ибо жить он будет недолго… Ведь правда, Хориней, давно ли терзают тебя те боли в правом боку? – Это спросил он совсем тихо, но слова те были слышны далеко.
      Хориней долгим взглядом посмотрел на Алнума и медленно преклонил колено, покоряясь его воле. Его младший сын обнял его за шею. Старший – отвернулся. Вновь к нему обратился Алнум:
      – Малинек, ты достойный, пусть ты юн, но я верю в тебя. И твой отец, пусть и заклеймённый моим презрением, станет тебе опорой в его последние дни.
      Алнум обратил свой взгляд на Пирамиса, что Хельга про себя прозвала Торгашом.
      – Ты же – будешь подвергнут жестокой каре. Не за то, что хотел выгоды своему господину, ибо это – преданность. Не за то, что обманывал меня, ибо это – хитрость. Не за то, что пытался подло убить меня, ибо и это – военная предусмотрительность. А за то, что, совершив множество гнусностей – ты попался. И я раздавлю тебя, как овода, для которого пить кровь – жизненно необходимо, но который был недостаточно быстр, ловок и попался. И пусть меня считают жестоким, пусть клеймят несправедливым, я позволю себе это. И пусть вслух говорят, что я был немилостив к тебе, но поверь, даже твои хозяева вздохнут с облегчением и в душе возблагодарят меня за то, что убрал с их пути столь мерзкий и дурно пахнущий мусор. Ты предавал всех, служил всем, унижал всех, насмехался над всеми, ты, не жалея людей, обманывал их, будучи прекрасно осведомлённым о жестокой судьбе обманутых, вёл их на погибель. Я проклинаю тебя… Проклинаю и весь твой род. Проклинаю…
      Все, поражённые словами шамана, молчали.
      Наконец Алнум подал четверым воинам характерный знак. Пирамиса схватили. Он, оглушённый обвинениями, не сопротивлялся. Он молчал даже тогда, когда его начали привязывать к четырём диким лошадям, каждую из которых держали по два сильных воина. И лишь когда их отпустили, раздался его полный ужаса и боли крик.
      Хельга словно очнулась и, с трудом, пробившись сквозь безмолвствующую толпу, поспешила скрыться в шатре.
      …В тот день Алнум не вернулся. Весь вечер он пробыл с воинами, решая накопившиеся вопросы, а когда стемнело – ушёл прочь от стана. Вернулся лишь под утро, и, кутаясь в плащ, встретил рассвет у костра.
                109
      Хельга возвращалась с конной прогулки. Алнума не было уже больше пяти дней. Жизнь в стане не отличалась разнообразием и Хельга часто пользовалась разрешением степняка Алнума совершенствоваться в конной езде. Пребывая столько времени среди тех, кто сроднился с лошадьми, она стала восхищаться этим их мастерством, ей пришлось по душе умение степных воинов управлять благородными животными только едва заметными движениями пяток, лёгким нажатием колен, шевелением пальцев или даже словами. Она уже неплохо держалась в седле, но ей хотелось большего. Настоящим всадником она пока себя не чувствовала. Она возобновила учёбу и теперь старалась ездить, спрашивала, присматривалась к тому, как это делали умелые наездники. В один из таких дней, она вернулась в стан. С ней было двое воинов охраны.
      Когда они въехали в расположение стана, Хельга обратила внимание на посторонних степняков. Те расположились недалеко от большого шатра Алнума. Прибывших было около двух десятков. Когда Хельга подъезжала к шатру, навстречу ей, от чужаков, пошёл Пуницу.
      Делая вид, что медленно слезает с лошади, Хельга наклонилась и негромко спросила юношу:
      – Кто прибыл?
      – Это к Алнуму. Его друзья.
      При этих его словах Хельге подумалось – когда это гости прибывали не к Алнуму?
      – Друзья?
      – Да, госпожа, они спрашивали о тебе.
      Хельга спрыгнула с лошади, при этом продолжая расспрашивать Пуницу:
      – Спрашивали? Почему?
      – Они хотят с тобой познакомиться. Тем более что хозяина нет, и им скучно.
      – Пуницу, что мне необходимо делать?
      – Госпожа, время обеда, пригласи их, и будь на обеде хозяйкой.
      – Хозяйкой? Разве я могу? Я даже не знаю… Хозяин Алнум не будет возражать?
      – Уверен, что нет.
      – Хорошо, как скажешь, только я не совсем… Подсказывай мне, если я буду что-то не то делать? Как мне с ними…
      – Конечно, подскажу. Хельга, помни, они – ровня Алнуму, а ты – жена шамана Алнума. – Юноша улыбнулся.
      Хельга кивнула, но почему-то не могла справиться с собой. Но вот она расправила плечи, улыбнулась себе и оставила на губах лёгкую улыбку, отпустила повод, вышла к гостям.
      Время близилось к вечеру, но до захода солнца оставалось много времени. Прохлада ещё не коснулась степняков вечерним дуновением. На Хельге было лёгкое, воздушное платье из греческих тканей, узкий, но глубокий вырез платья на груди утаивал прелести Хельги ровно настолько, чтоб заинтриговать. Широкий степняцкий пояс с вышивкой подчёркивал стройность и изящество фигуры, весьма деликатно выказывая соотношение между шириной бёдер и тонкостью талии. Плечи были скрыты, что тоже весьма выгодно подчёркивало изящество рук. Несмотря на жару, волосы Хельги были распущены, лишь несколько прядей убраны в тонкие змеистые косички, что придерживали волосы на висках.
      Едва она направилась к чужим степнякам, от общей их массы отделились двое. Они были примерно одного возраста, возможно – чуть моложе Алнума. Один – высокий, склонный к полноте, но не обрюзгший, а скорее плотный воин с длинными русыми волосами. Его весёлые, прищуренные глаза, скрытая в аккуратной бороде улыбка – сразу же выдавали в нём балагура. По тому, как он окинул взглядом Хельгу, она решила, что перед ней – большой любитель женщин. Он сразу широко улыбнулся и склонился в приветственном поклоне.
      Во втором прибывшем – чувствовалась настороженность, которая граничила с враждебностью. Он был выше, но стройнее, чем первый, или чем Алнум, например. Лицо, при всём при этом – казалось округлым, возможно из-за широкой бороды. Он смотрел, чуть отвернувшись, искоса, как будто бы скрывая неприязнь. В приветствии он едва склонил голову.
      Хельга поприветствовала гостей поклоном, что лишь немногим отличался от того, с которым её встретил первый степняк. Она, приглашая, повела рукой в сторону, где около главного шатра, на покрытую ковром землю выставляли всё к трапезе.
      Весельчака звали Салаханам, угрюмого – Гохиним. Первый весело поглядывал на приготовления, не переставая улыбаться Хельге, второй – всё воспринимал как должное. Хельге подумалось, что странные друзья у Алнума – такие разные и так отличаются от него самого. Она чувствовала себя очень неуверенно. Когда они присели у расставленных тарелок с дичью, грудами приготовленной баранины и прочей снеди, Хельге почему-то, несмотря на длительную конную прогулку и тренировки – кушать не хотелось. Гости – напротив, были готовы угощаться от души. Салаханам успевал всё – и есть, и расспрашивать Хельгу.
      – Я слышал, что Алнум привёз тебя, – он запнулся, – Хельга, из военного похода. Откуда ты?
      – …Я родом – из северных племён…
      – Алнум купил тебя, или отбил? Он не хотел рассказывать.
      – Если шаман Алнум не распространяется об этом, могу ли я…
      – А почему нет? Это же не секрет?
      – …Нет. …Меня взяли в плен в Приземистой.
      Угрюмый Гохиним поднял голову:
      – Ты рабыня?
      Хельга, протянувшая руку к виноградине – выпрямилась:
      – Нет!
      – Как же так?
      Хельга молчала. Действительно, когда приходят завоеватели, пленные обязаны покориться и признать себя рабами. Сколько людей во всех захваченных тогда крепостях остались свободными? Ни одного – кроме Хельги…
      …Она силилась что-то сказать, но терялась перед насмешливым взглядом толстяка и под – угрюмым Гохинима. В конце концов, последний, недоумённо подняв брови, отвёл свой взгляд от Хельги и продолжил есть.
      Неожиданно гостям поклонился Пуницу:
      – Если позволите, Хельга – она не рабыня. Алнум обратил внимание на Хельгу ещё в битве при реке Вожалой и, когда узнал, что она защищает Приземистую – изначально намеревался разыскать её там и …взять в жёны.
      – Он отчитался в этом своему слуге…, как тебя..., юноша?
      В ответ на укол Угрюмого, Пуницу вновь, с улыбкой, поклонился:
      – Пуницу, господин. О том, что в Приземистой живёт женщина Алнума – знали многие, в том тайны не было.
      Салаханам, видимо, пытаясь смягчить недоразумение, вновь обратился к Хельге:
      – Что тебе было делать при Вожалой – там ведь была только битва?
      Хельга собралась и слегка улыбнулась:
      – Я воин, и участвовала в битве при реке Вожалой равной среди равных.
      – Воин? – Гохиним, казалось, совершенно недоверчиво смотрел на Хельгу. Как бы невзначай окинул взглядом её фигуру.
      Хельга опустила глаза и покраснела, но в душе ей стало очень неприятно, что у, так называемых друзей Алнума, было так мало уважения к ней. Она молчала.
      Хельга, а разве они обязаны?
      – …И ещё, юноша, ты сказал, что…Хельга защищала крепость Приземистую? Защищала, будучи воином?
      Хельга подняла голову и в её глазах заиграла ярость.
      – Я воин. Я хороший воин.
      Гохиним хмыкнул. Хельга поднялась. Гохиним рассматривал её с удивлением. Пуницу пытался смягчить гнев Хельги, улыбался.
      Мрачный степняк также поднялся и положил руку на рукоятку меча:
      – Отчего же? Я не привык драться с женщинами, но со лжецами готов спорить.
      Салаханам также поднялся.
      – Гохиним, мы в гостях.
      – Так что же? Ты же не считаешь, что она сможет взять в руки меч? А если и так – она помашет, я разомнусь… Вперёд же, женщина!
      Салаханам хитро посмотрел на Хельгу. От того – она ещё больше вспылила, сжала кулаки и зло сказала:
      – Ныне я не смею брать меч руки – таков приказ шамана Алнума!
      – А-а, – разочарованно протянул Гохиним и пренебрежительно махнул на Хельгу рукой, попытался сесть. Салаханам не унимался:
      – Но ведь Алнума здесь нет? Он не узнает!
      – Алнум узнает всё, – Хельга глубоко дышала, гнев, казалось, душил её. – Но…, но… Будет вам бой! – Она нарочито низко поклонилась и стремительно направилась к себе в шатёр. Войдя, она начала проворно переодеваться. Следом за ней заскочил Пуницу и тут же отвернулся, но не вышел, взмолился:
      – Я заклинаю тебя, Хельга, не нужно, Алнум узнает!
      – Так что?!
      – Он накажет…
      – Накажет? Пусть! Лишь бы не слышать этих слов!
      – Но что такого сказал Гохиним? Отчего ты так вспылила? Действительно, трудно поверить, что ты – воин…
      – А кто я? Кем я была в крепости? В качестве кого я могла находиться у Вожалой? Только лишь… сопровождать которого из воинов? Я была… одной из тех женщин, что следуют за войсками? – Хельга переоделась и теперь повернулась к Пуницу, – по-твоему, шаман Алнум, великий шаман Алнум, – добавила она насмешливо, – мог жениться на …продажной женщине?
      – Они не то хотели сказать… – примирительно проворчал Пуницу.
      – Так пусть бы выражались более точно!
      Она завязала узлом волосы и вышла. Перед гостями она предстала в той мужской одежде, что подобрал для неё Алнум, когда, изредка она прежде сопровождала его на выездах, или надевала, для удобства, тренируясь верховой езде.
      Степняцкая рубашка и штаны – не могли, всё же, скрыть притягательности женской фигуры Хельги. Волосы были убраны, длинные серьги и изящное ожерелье из тонких нитей и красных камешков – дабы не дребезжали и не мешали в бою – она сняла ещё в шатре. Гохиним вновь встал, Салаханам удивленно рассматривал Хельгу, несколько раз восхищённо прищёлкнул языком. Оба отошли от приготовленного пиршества. Гохиним осматривался, где бы можно было сразиться. Ближе стали подтягиваться заинтересовавшиеся воины прибывших, воины Алнума и просто – праздные зеваки. Зрелище обещало быть интересным. С мечом – Хельгу мало кто видал, особенно здесь, в стане, а уж тем более – сама жена шамана Алнума – в поединке. Интересно ведь!
      Хельга оглянулась и поискала глазами Пуницу, сделала к нему несколько шагов:
      – Прошу, дай меч!
      – Нет! Алнум мне этого не простит! – Несколько мгновений Хельга глядела на него с презрением и отвернулась. Она обращалась к иным воинам Алнума, но и у тех хватало ума ей отказывать. Тогда она со злостью оглядела присутствующих и, не медля, – кинулась снова в шатёр. Она знала, где лежит запасное оружие Алнума. Хельга выбрала самый лёгкий меч, подумав – одела свою лёгкую, кожаную защитную куртку без рукавов. На груди там было несколько бронзовых пластин. Та безрукавка – вовсе не стесняла движений Хельги, но о благоразумии заставляла помнить. Хельга, выходя, подобрала у входа щит, добротный, покрытый железными пластинами. От могучего удара не спасёт, но скользящий удар – выдержит. Она направилась к толпе, что всё прибывала. Гохиним стоял уже в середине круга. Как только туда ступила Хельга – толпа ещё поддалась, круг расширился. Пуницу попробовал схватить Хельгу за рукав куртки. Но она выдернула руку и повернулась к Гохиниму. Молчала.
      Я чувствовал её. И постарался сделать всё, что от меня ныне зависело. Я убрал ослеплявшую Хельгу ненависть, только в её глазах Гохиниму были видны огоньки ярости. Сама же Хельга – казалась спокойной и собранной. Она расправила плечи и подняла голову. Напряжение прошло – осталась только сосредоточенность. Что скажет Алнум?
      Ах, это будет так нескоро, пусть, хотя бы, благополучно кончится бой!
      Гохиним поднял меч. Хельга чуть улыбнулась и повела мечом, приглашая нападать. Гохиним не заставил себя просить дважды. Что ж, зрители в тот день видели красивый бой.
      А что, и мне он нравился. Я предвидел его исход. Хельга наносила точно выверенные удары, я был горд за неё, а говорят – не воин, не воин. Ни одного лишнего движения, рациональное распределение силы. Хельга, конечно, не могла принимать прямые удары – её весовая категория этого не позволяла – Гохиним смёл бы её, как таран. Ей оставалось изворачиваться, выводить прямые удары Гохинима на скольжение. Она была быстрее его, хотя – признаюсь, Гохиним – тоже был хорош. Но мне показалось, он изначально недооценил Хельгу и теперь просто не успевал поворачиваться, или гордость ему мешала признать то?
      …Хельге удалось скользящим ударом провести мечом по рёбрам Гохинима снизу вверх. Рубашка окрасилась первой кровью. Тот отступил, недоумённо разглядывая Хельгу. Она глубоко, как могло показаться – тяжело дышала. Но чувствовал, что она переживает восторг – сейчас происходило то, что было запрещено в этой новой жизни! Это как… ребёнок, которому необоснованно запрещали лакомиться сладостями и которому ныне дали целую горсть засахаренных фруктов. О, то действительно было упоение!
      Я …позволил этому расшалившемуся ребёнку наслаждаться.
      Хельга не дождалась, когда Гохиним в очередной раз поднимет меч и сама набросилась на него, постаравшись вложить в новый удар всю злость, что она испытывала к этому человеку, всю радость от боя…
      Я не могу сказать, что Гохиним опешил и потому был слабее. Нет, он был хорошим воином, но он разозлил мою Хельгу, так пусть выпутывается сам!
      И Хельга слышала, что она хороший воин. Слышала, как одобрительно гудела толпа, как при её умелых ударах раздавали восхищённые выкрики, как переживали люди, когда Гохиниму удавался удар. Да, в тот день все увидели хороший бой!
      …Хельга вновь оцарапала Гохинима – досталось левому предплечью. Она наседала.
      Постепенно воцарилась тишина, очень долгая тишина, прерываемая только звоном мечей и редкими выкриками немногословных бойцов.
      …Но вот удар Гохинима оказался слишком сильным, она не успела вывернуть меч и смягчить удар. Она была отброшена с такой силой, что упала, коснувшись земли затылком, но тут же, ловко перевернулась через левое плечо и встала на колено, наблюдая за противником, не медля – поднялась, приготовила меч к обороне. И вдруг…напряглась и оглянулась. Сейчас её поразило стоявшее безмолвие. Безмолвие, настолько густое, что, казалось, его можно резать ножом.
      Хельга на миг замерла и задохнулась вздохом: среди тех, кто наблюдал за боем, стоял Алнум, скрестив руки на груди и с каменным лицом следивший за боем.
      А вот теперь, Хельга, будет расплата и за слабости, и за твою гордыню!
      Гохиним опустил меч, нагнул голову. Салаханам, ранее подзадоривавший Гохинима, замолчал и отступил, перестал смеяться. Хельга виновато опустилась на одно колено и слегка протянула вперёд меч, рукоятью вперёд. Медленно подошёл Алнум, взял меч и оглядел воинов – на кого взглянет, тот опускал глаза, но никто не признал меча. Присмотревшись, Алнум кивнул, поняв, что оружие его. С горечью, обращаясь в никуда, он произнёс:
      – Твоим наказанием будет смерть того, кто призван был хранить тебя, но допустил этот бой. Убрать его с моих глаз до завтрашнего утра!
      Хельга с ужасом посмотрела на Пуницу. Тот стоял бледный, но, казалось, спокойный. Он поклонился, словно принимая свой удел. Два воина Алнума тотчас вывели Пуницу из круга. Хельга тяжело дышала, но встать не посмела.
      Алнум обратился к Гохиниму, сказал спокойно, но хлёстко:
      – Эта женщина – моя суть. Часть меня. Ты поднял на меня меч.
      Степняк-шаман посмотрел на Салаханама:
      – Ты у меня в гостях. Я всегда был рад тебе… Почему ты не проявил благоразумие?
      И, не ожидая ответа, Алнум повернулся, дабы уйти. Участники боя оказались предоставлены сами себе. Гохиним и Салаханам переглядывались, но затем направились за Алнумом. Хельга тяжело, опираясь на обе руки, поднялась и, ни на кого не глядя, медленно побрела в шатёр переодеваться. Ей было сейчас безумно жаль молодого Пуницу.
      Хельга, только ты во всём виновата, ты и твой характер!
      Она подошла к шатру и огляделась. Неподалёку Алнум присел на невысокую скамью, покрытую шкурами. Рядом стояли оба гостя. О чём-то беседовали. Казалось, Алнум был спокоен. Но Хельге стало страшно. Она вспомнила, что произошло после её участия в боях, под руководством Лагома. И какой болью тогда Алнум наказал Хельгу. Но сейчас, вроде, наказание другое? Будет ли ещё? Положа руку на сердце, Хельга боялась прихода Алнума.
      Она повернулась и пошла станом, дабы выйти за его пределы и спокойно всё обдумать. Но наткнулась на Пуницу, что сидел поодаль, окружённый тремя воинами охраны. Он был безоружен, руки связаны за спиной. Наверно, первый раз в жизни он не улыбался. Когда они встретились взглядом, молодой воин не отвернулся, смотрел понуро. И хотя Хельга не рассмотрела в нём укоризны, но ей до того стало стыдно, что она резко повернулась и решила идти к Алнуму. Но едва она вновь подошла к шатру, как вся её решительность испарилась. Она опять вспомнила разгневанного Алнума и, постояв, вошла в шатёр.
      Что теперь делать? Неужели молодой воин, что всегда помогал ей, умрёт по её вине? Хельга понимала, что идти и сейчас просить Алнума о милости – лишь прогневить его окончательно. Что делать? У Пуницу есть время до утра. А если Алнум уедет сейчас? А если не захочет слушать? Она, то вставала, то садилась. Обратив внимание, что до сих пор в мужской одежде – поспешила переодеться, словно одежда была чумная. Это отвлекло её. Но стоило ей подойти к пологу шатра, как вновь нахлынул страх. В нём смешалось всё – и боязнь наказания, и ужас за судьбу Пуницу, и дикая ненависть к себе. Да, Хельга это умела. Она вновь и вновь мерила шагами пространство шатра.
      Снаружи уже были сумерки – от зажжённых костров издалека, там, где были воины, уже доносились радостные возгласы, в ожидании ужина.
      …Хельга села, склонив голову на колени, заплакала. В тех слезах были и боязнь наказания, и уходившее напряжение вечера и остатки ярости, что терзала её после боя. Было ощущение, что всё хорошее закончилось, было чувство, что Хельга стоит на краю пропасти, будто то, что есть ныне – окончится, она пробудиться от сна и вновь очутится в серости крепостных лишений, и то хуже – там, в той далёкой, полной унижений, жизни. …Хельга перестала плакать и подняла голову. Стемнело. Сквозь приоткрытый полог в шатёр проникали отблески костров, они оставляли причудливые тени. Но было ещё что-то…
      Хельга встала и, словно о чём-то подумав, спросила:
      – …Степняк?
      Он стоял у входа, так, чтоб отблески костров его не выдавали. Когда Хельга его позвала, он ступил шаг вперёд. Хельга не посмела сделать к нему шаг – стояла, наклонив голову.
      – Я …вижу, что тебе …плохо. Я отменю распоряжение, Пуницу будет жить.
      Хельга подняла голову и протянула Алнуму руку:
      – Я обещаю, обещаю, что впредь буду покорной…
      Алнум скрестил руки на груди:
      – Нет! Мне того ненужно. Я люблю тебя не за повиновение, а за то, что ты есть.
      Хельга ступила к нему, но он предостерёг её:
      – Не стоит обязывать себя. Не переступай через себя.
      Он повернулся, оканчивая разговор, и вышел.
      Той ночью Алнум не вернулся, провёл остаток вечера и ночь среди гостей и воинов. На большом ложе, что служило Хельге и Алнуму для сна, она, свернувшись калачиком, крепко обняв себя руками, пролежала в полудрёме всю ночь одна. Ей казалось, что Алнум должен прийти, ей очень не хватало его уверенности, спокойствия. И сон к ней не шёл без его умиротворяющего поцелуя. Она чувствовала себя одинокой. В этом шатре. В этом стане. В этом мире. Порой она начинала плакать, жалея себя, но взвыть боялась. Она боялась, что он всё же придёт и увидит её такой – жалкой и раздавленной… Но ей, в то же время, так хотелось, чтоб Алнум пришёл и просто обнял!
      …Салаханам и Гохиним уехали к обеду следующего дня. Алнум был с ними сдержан, он словно тяготился их обществом. После этого Алнум приказал приготовить своего коня и распорядился, чтоб с ним собирались ещё трое воинов.
      И Хельга решилась. Она вышла из шатра и спокойно направилась к Алнуму. В тот момент, когда он садился на коня, она подошла и дотронулась до его колена. Тихо, но чётко, она попросила, ища глазами его взгляд:
      – Я молю тебя остаться. – Но затем, смутилась и сбилась, – не покидай …меня, мне… невыносимо… Тебя так часто нет. Я заклинаю тебя…, умоляю, не уезжай.
      Алнум не мог отвести от неё взгляд. Он раздумывал, но потом решился, спешился. И вот уже, не глядя на Хельгу – передал повод стоявшему, тут же, рабу, и обратился с несколькими словами к воинам. Те поклонились и разошлись. Сегодня они никуда не ехали.
      Хельга взяла Алнума за руку и повела в шатёр. Он вошёл и огляделся:
      – Ты сегодня не ела?
      Она отрицательно мотнула головой. Он обернулся и приказал принести ужин. Алнум огляделся, сел. Он молчал. А что могла сказать Хельга? Она долго набиралась смелости и там, на улице ей всё казалось просто, а здесь… Она не знала что сказать. Несколько рабынь мгновенно принесли еду, разложили и ушли. Но ни Хельга, ни Алнум не притронулись.
      Наконец Алнум встал:
      – Мне уйти?
      Хельга поспешно поднялась и сделала два шага:
      – Нет! Только не уходи.
      Она подошла к нему и усадила, затем опустилась рядом с ним на колени, дотронулась до его колена:
      – Ты уезжаешь всякий раз, когда я огорчу тебя. Ты словно перекати-поле, гонимое ветром моей черствости.
      – Ты чувствуешь вину? Не стоит…
      Хельга молчала, Алнум продолжил:
      – Я вижу, что ты пытаешься, знаю, что считаешь нужным лучше ко мне относиться, но не нужно себя пересиливать… А что ты не слушаешь меня, делаешь по-своему, я тоже могу понять.
      Алнум в тот вечер – не ел.
      Разговора не получилось.
                110
      … С каждым днём я понимал, что поневоле, стал свидетелем очень интересной жизни. Жизни степняка Алнума. Что в нём было интересного? Он – выбивался из ровной массы людей того времени. Моя Подопечная – была особенной, но граней у степняка – было больше, краски, которыми он расцвечивал палитру однообразной жизни – были ярче. Его поступки – были мне близки.
Вот только удивляло, что, при всей его интересной жизни и нужной деятельности у него – не было учеников. Нет, лично я, за то время, что степняк Алнум был в поле моего зрения – видел двоих, что хотели у него учиться. Но не получилось.
      Знания не могут бесконтрольно доставаться, кому попало. Немало людей, за тонкой стеной высоких идеалов и знаний, ищут укрытие от невзгод этого мира, обременённого многочисленными обязанностями. Но истинно принесут ли они пользу? Или может – просто займут чье-то место? Должно ли брать в науку всех подряд? Или знания должны доставаться избранным? Они могут заниматься, идти учиться только потому, что это престижно, достаточно легко будет заработать кусок хлеба. Конечно, это намного проще, чем идти и работать. Нет, я против того, чтобы кто попало получал истинные знания. Ибо в своём невежестве они вольно или невольно используют их во вред.
      Познания, попадая на не благодатную почву – перерождаются, жаль то семя, жаль труда, потраченного впустую. Это… как будто даёшь человеку семена, но он не знает ни технологий посева, не имеет орудий для исполнения того, сам не приучен к труду и не имеет желания. И большого сердца.
      Считал ли я шамана Алнума – идеальным? О, нет! Но, без сомнений, он был – весьма значимой фигурой для своего времени.
                111
      …Я помню одну, достойную внимания, историю, что приключилась вскоре после того.
      Алнум, как и прежде случалось, исчез. Просто исчез. Хельге он сказал, что ему на несколько дней нужно уехать по делам, но провожать себя не дал. Он исчез среди ночи, без воинов, личного сопровождения, оружия. Он отсутствовал четыре дня. К исходу пятого – Хельга попросила у Пуницу нескольких воинов охраны, дабы развеять конной прогулкой монотонную жизнь в стане.
      Она и ещё четыре воина выехали после полудня. Бесконечность Степи способствовала раздумьям Хельги. Она опустила поводья, задумавшись. Хотя такие мгновения Хельга не очень любила. Бездействия порождали неприятные размышления, которые обычную женщину не должны были тревожить. О чём ей сожалеть – иные жили намного хуже неё? А у неё были возможности, и ловкие люди – не преминули бы этим воспользоваться. Как раньше, так и ныне для получения выгоды, которая может выражаться…, да в чём угодно: спокойной, сытой жизни, просто жизни, комфорте и прочем, люди в основной своей массе готовы пожертвовать такими, мало почитаемыми вещами и чувствами, как свобода, верность, любовь и ненависть…
      Внезапно конь Хельги захрапел и шарахнулся в сторону – в ложбине закачалась высокая трава и неожиданно в стороне выскочил большой волк. Хельга оружия не имела и потому лишь метнула на сопровождающих воинов взгляд. Но те, после минутного замешательства, довольно спокойно восприняли это событие. Хельга удивлённо смотрела на них, но один из них поднял руку в успокаивающем жесте. Хельга вновь взглянула на волка.
      Он был большой, тёмно-тёмно-серый, голова его не была опущена. Казалось, будто он шёл за добычей, но не нуждался в том, чтобы принюхиваться. Но заметила Хельга и ещё одну особенность: волк сильно прихрамывал на переднюю левую лапу. Хельга видела его лишь несколько мгновений – пропетляв среди кустарников, он исчез за поворотом ложбины.
      Она вновь обернулась к воинам. Те обменивались многозначительными взглядами, перешептывались, испытующе поглядывая на неё. Хельга насторожилась, но один из них приветливо улыбнулся и протянул руку предлагая продолжить прогулку. Они ехали ещё некоторое время, но особого удовольствия это Хельге уже не приносило. Раздражённо она повернула коня обратно, однако, как ей показалось, её просьбу выполнили без особого рвения. Возвращение назад замедлялось то потерянной подковой, то захромавшим конём, то утраченным дорогим кинжалом и прочее. Хельга теряла терпение. Но наконец, они въехали в пределы стана. Она обратила внимание, что неподалёку от их с Алнумом шатра был поставлен ещё один.
      Хельга удивлённо спросила первого же попавшегося воина:
      – Кто приехал?
      – Хозяин вернулся…
      Хельга поспешила спрыгнуть с коня и тут же остановилась – её-то никто не приглашал. А увидеть Алнума хотелось – он привносил в скучную жизнь лагеря разнообразие. Можно было послушать новые истории, узнать что-то новое. Казалось, само присутствие этого вожака степняков развеивает туман небытия и день расцветает новыми, если не красками, то оттенками, штрихами.
      Хельга нашла Пуницу:
      – Скажи, хозяин не спрашивал обо мне…?
      Но ответ юного степняка её огорошил:
      – Алнум приказал никого не пускать к нему.
      – Даже меня?
      – …И тебя, госпожа.
      – Но почему?
      – Он…, немного ранен и хотел провести некоторое время в уединении.
      – Ранен? Сильно?
      Увидев её растерянное и встревоженное выражение лица, Пуницу, слегка рассмеялся и успокаивающе взял её обеими руками за локти, заглянул в глаза:
      – Нет, нет, госпожа, он просто очень устал после дальней дороги и хотел отоспаться в тишине и покое. Ты ведь, госпожа, знаешь, как падки до покоя воины-степняки после долгого похода?
      – Но ведь он не был в походе, он просто… Его не было…. Разве он…?
      Пуницу стал серьезным:
      – Прости госпожа, не могу я вести таких бесед с тобой. Алнум отдохнёт и сам всё объяснит. Я спешу. – Пуницу скоро поклонился и, не поднимая головы, торопливо ушёл.
      Хельга разочарованно отвернулась и направилась в их общий с Алнумом шатёр. Может, втайне она надеялась, что он там? Но не хотелось мне заглядывать ей в душу. И не надо было то.
      …Но любопытство – извечный двигатель семейной жизни? Когда стан немного успокоился, стемнело, полы занавеси личного шатра Алнума дрогнули, и туда неслышно сделала шаг Хельга. Она прошла ещё несколько шагов, и замерла – что скажет Алнум? Действительно ли он здесь? В шатре было бы темно, если бы не живое, змеистое, шевеление языков огня в небольшом очаге. Алнум лежал прямо, ногами к огню, справа от входа. Это действительно был он. В рубашке, штанах, едва прикрыт покрывалом. Его левая рука была перевязана, было заметно бурое пятно на плече и предплечье. Лицо совершенно спокойно, глаза открыты. Ничто в нём не дрогнуло, когда вошла Хельга.
      Вот он, вроде – такой уж познанный, но … такой таинственный и незнакомый. Как же так? Сколько же времени Хельга потратит на разгадывание его загадок и тайн? Хельга неслышно отступила и вышла. Прошло несколько минут, и Алнум застонал, его губы исказила судорога разочарования.
      Я повернулся к Противоположности и просто попросил:
      – Я хочу знать его мысли.
      Противоположность едва поднял бровь. Но как много в этом было! Нет, не недоумения, не осуждения, не насмешки. Нет. Его взгляд нельзя было наполнить людскими чувствами.
      …Но вот его губы дрогнули в едва уловимой улыбке. Он провёл ладонью над лицом Подопечного и взгляд Алнума помутился. Он впал в дрёму – грань между явью и сном, когда можно прочесть самое потаённое. Полушепотом, порой хрипя, он шептал:
      – Она… ушла. Мне никогда не сломить её упорство… Мне никогда не покорить её… Неужели всё это обман? Неужели я ошибся… И она не… Нет… Нет! Нет! – Степняк судорожно искривил в усмешке губы и заскрипел зубами: – Нет, нет…, я не мог ошибаться. Моё сердце не могло ошибиться.
      Достаточно. Мне не нужно было слушать дальше. Я отвернулся и вышел.
      Далеко за полночь, когда молодой месяц близился к западу и темень ночи разрывали только искры угасающих костров, полог шатра Алнума вновь приоткрылся.
      Хельга вошла довольно смело, однако решительности её хватило ненадолго. Она сделала лишь несколько шагов. Алнум лежал всё в той же позе, как и несколько часов тому назад. Глаза его по-прежнему были открыты.
      Хельга помедлила, и вновь сделал шаг к выходу.
      – Зачем ты вновь пришла?
      – Я? …Вас давно не было…
      Совсем тихо Алнум промолвил:
      – Ты бы, наверно, всё отдала, чтобы я вообще не…
      Хельга повернулась и приблизилась к нему. Степняк по-прежнему был неподвижен. Хельга присела подле и заглянула ему в глаза, он посмотрел на неё:
      – Это неправда. Здесь мне нечего делать, если нет тебя.
      – Нет. Не так. Тебя здесь ничего не держит, если нет меня… или не станет.
      Хельга сделал вид, что не услышала его слов и едва касаясь, провела рукой над раненным плечом Алнума, задумчиво сказала:
      – Я нынче видела большого волка, он хромал на переднюю левую лапу.
      Алнум беспокойно повернулся:
      – В округе много зверей.
      – …Расскажи мне о нём.
      Алнум долго молчал, затем коротко бросил:
      – Нет.
      Хельга помедлила, затем спокойно села удобнее, сложила руки так, что пальцы её касались губ и безмятежно, глядя в глаза Алнума, с лёгкой улыбкой, сказала:
      – Нет, так нет. Я приму это.
      Она вновь повернулась, огляделась, зябко повела плечами и спросила:
      – Позволишь мне, степняк, остаться?
      – Навсегда.
      Хельга прикорнула у его изголовья. Спустя много времени, в полудрёме она спросила:
      – Не тронет ли он меня?
      Так же, в тон, Алнум отозвался:
      – Никогда.
                112
      На следующее утро Алнум приказал было Хельге покинуть его, но к его удивлению, она была непреклонна и выразила полную готовность и желание провести тот день с Алнумом, нуждавшимся в покое.
      – Я обещаю, что не буду тебе докучать и тревожить. Просто позволь мне побыть здесь, в шатре.
      – Почему? Зачем тебе это нужно? Я отпускаю тебя пока и не требую твоего сострадания.
      – Ты так говоришь, как будто имеешь в виду милостыню общения, а не милость моего пребывания.
      – Понимай, как хочешь. Я не держу тебя, Хельга. Более того, хочу, чтоб ты отдохнула и не обременяла себя заботами о больном. А я болен Хельга. Мне нужно время. Не хочу, чтоб меня тревожили.
      Хельга обернулась и долгим взглядом посмотрела на него. Затем подошла и присела около ложа степняка.
      – Я достаточно времени, в пору твоего отсутствия, побыла одна. Если я действительно мешаю тебе, скажи. Но не нужно меня испытывать. Степняк, ты приказал мне быть рядом, и я повинуюсь. Прогони меня – и я уйду. Но не испытывай меня. Позволь мне поступать, как повелевает душа, как того хочет сердце.
      – Зачем? Ты ведь не любишь меня?
      – Ты прав. Но между нелюбовью и любовью – бездна чувств, которые способны питать человека очень и очень долго, при желании – даря чувство удовлетворения и согласия с собой?
      – Что ж, согласен. Нет, Хельга. Я не готов прогнать тебя. Я не готов отпустить тебя. Но и принуждать сидеть у моего скорбного ложа – тоже не намерен. Но также, не хочу, чтоб ты видела меня таким…
      – Каким? Уставшим? … Человеком? Человеком, у которого что-то может болеть? У которого имеются раны? Того, который стонет во сне и скрежещет зубами от боли? Того, кто может испытывать боль? Да, степняк, я хочу видеть твою боль, дабы принять, то, что ты живой и тебя можно… Можно испытывать к тебе обыкновенные человеческие чувства. А, кроме того, ты ведь не раз был у моей постели, когда я была ранена? Видел мою кровь и боль. Видел меня слабой и недужной. Но это не мешает тебе …любить меня?
      – Ты признаёшь мою любовь?
      – Какое я имею право умерщвлять её, если ты веришь в её существование? Каждый волен плутать в своих сумерках.
      – Послушай Хельга, если ты так безжалостна, то не желаю сейчас видеть около себя подобную химеру. – Сказал он, едва улыбаясь, но в его словах Хельга не почувствовала злости. – Если ты пытаешься рассуждать о жизни, то тебе удаётся. Твоя речь туманна, но она дарит надежду. Оставайся если хочешь, но я бы предпочёл, чтоб меня сегодня не тревожили.
      Хельга поклонилась и вышла. Алнум нагнул голову и печально улыбнулся.
      Но Хельга отдавала приказания, дабы ни её, ни Алнума не беспокоили. Сама набрала еды и питья на поднос, внесла в шатёр. Там она разобрала все лекарства, что были нужны, дабы перевязать Алнума. Он молчаливо и немного недоуменно наблюдал за ней.
      Она скрупулёзно, но бережно перевязала его, коротко испрашивая советов, когда и куда использовать то или иное зелье, мази, травы. И лишь в конце, отвечая на его безмолвный, недоумённый взгляд, она серьёзно и с вызовом ответила:
      – Я не хочу говорить. И никуда я не уйду. Жена шамана Алнума намерена остаться сегодня здесь!
      В тот день было мало событий. Несколько раз заходил Пуницу, раненого Алнума навестили Лагом и Хорнаб. Каждый получил задания. В обед – Алнум немного поел, ближе к вечеру Хельга вновь его перевязала. Отказалась ужинать одна, если не поест Алнум. Он – подчинился. Разговаривали мало.
      К вечеру, она взяла несколько подушек и устроилась подле его колен, повернувшись к очагу лицом. Таким образом, она сидела в пол оборота к Алнуму. Взяла небольшое чистое полотно, достала маленькую коробочку со всеми принадлежностями и неторопливо начала вышивать. Этому она училась у местных женщин – коротать скучные, длительные дни так было занятнее. Но, видимо, мысли её были далеки от искусства появления замысловатых, разноцветных, завитков на белом, тонком полотне. Время от времени она отрывалась и долгим взглядом смотрела на огонь, иногда задумчиво подпирая голову руками. Она будто бы окунулась в иную реальность, будто вышла… Но дверь за собой не притворила. Иногда, её рука касалась колена Алнума, едва заметными движениями она будто бы жалела его. Но молчала.
      Степняк наблюдал за ней, также за весь тот вечер не проронив ни слова. Хельга заснула ближе к полуночи, всё там же, касаясь рукой ноги Алнума. Его мыслей я прочесть не мог, и лишь ночью, в его полудрёме, я увидел его истинные чувства. Он, казалось, возблагодарил небеса за тот тихий вечер.
      Тогда я посмотрел на Противоположность, нет, не высокомерно, но едва снисходительно. Разве она не была достойна жить и быть счастливой? Она, без сомнения заслуживала моего, …нашего, своеволия, что произошло тогда, кажется, бесконечно давно, накануне битвы у реки Вожалой.
      На следующий день Алнум приказал убрать тот второй шатёр и перешёл в свой. Скрываться, не имело больше смысла.
      Но он всё ещё был слаб и намеревался провести весь день в покое, не планируя на тот день ничего значительного. Но знаю по себе, ещё в той, другой жизни, что бы ни планировал – не рассчитывай наверняка. Каким бы провидцем не был степняк Алнум, однако точно он не рассчитывал на то, что будет.
      После того, как все перемещения произошли, и едва Алнум устроился в своём шатре, его побеспокоил Пуницу. Он сказал, что прибыла весьма таинственная особа, женщина, но с виду – достаточно знатная и обеспеченная. Она не захотела открывать, кто она и откуда, сказав, что поведает о том только Шаману.
      Алнум с сомнением посмотрел на Хельгу, но, нехотя, согласился принять женщину. Он устроился удобнее – выше приподнялся на подушках, и попросил Хельгу остаться. Она села напротив Алнума, но в противоположной части шатра. Получалось, что она находилась едва позади входящего в шатёр и стоящего или сидящего напротив Алнума, но чуть сбоку могла видеть посетителя.
      Незамедлительно в шатёр вошла женщина. Она была укутана в плащ, её лицо и голову покрывал платок. Видны были только глаза. Она с достоинством, не низко, поклонилась. Алнум остановил её жестом, и некоторое время рассматривал, молча. По её осанке было видно, что она молода, её тонкого стана не мог скрыть даже плащ. Тонкие, красивые руки выказывали особу благородных кровей, да и то, что при поклоне она не потрудилась сильно поклониться, говорило о том, что цену она себе и своему положению знает.
      – Чего ты хочешь?
      – Мне очень нужна твоя помощь, Шаман. Я заплачу много, сколько скажешь. – С этими словами она хлопнула в ладоши, и немедля показался раб, что нёс в руках большой ларец.
      – Прими это в знак моего уважения.
      Но Алнум вновь остановил её мановением руки:
      – Нет.
      Он резко и повелительно, словно не терпя ни малейших возражений, обратился к рабу:
      – Немедленно выйди. – Тот торопливо повиновался.
      Хельга всё это время рассматривала гостью, хотя видеть она могла немного. Но почему-то, сама не зная почему, Хельга испытывала к ней неприязнь. Чем та выказала себя? Несколько жестов, несколько слов… Но незнакомкой всё это было проделано с таким…, нет не достоинством, а …небрежностью, даже презрением, хотя и неявным, что сама Хельга испытала неприятное чувство, будто должна что-то этой женщине. Хельга нахмурилась и чуть отворотила голову, делая вид, что занимается вышивкой. Она, наверняка бы с удовольствием вышла, предпочтя не видеть того, как Алнум будет разговаривать и помогать этой женщине. Почему? Не знаю. Можно было ли сравнить эти чувства с ревностью?
      Нет, скажу это как тот, кто мог читать её мысли и воссоздать чувства. Нет. Она не ревновала степняка Алнума. Но он просил остаться, ему что-то могло понадобиться.
      В это же время Алнум, нагнув голову, молча, исподволь, наблюдал за Хельгой, видел, как она нахмурилась. Вновь перевёл взгляд на гостью. Та также уловила взгляд Алнума, обернувшись долгим взглядом посмотрела на Хельгу, уже тогда, когда та занималась вышивкой, а не разглядывала гостью. Было очевидно, что присутствие третьего человека было очень неприятно просящей. Но она ничего не сказала. Наконец Алнум, с некоторой усталостью, сказал:
      – Я не беру подарков. Не беру платы, пока не узнаю просьбу. Говори.
      Женщина сомневалась, она снова оглянулась на Хельгу, но потом, видимо, решилась. Торопливо, будто боясь, что её речь перебьют, но тихо, словно опасаясь, что её услышат посторонние уши, заговорила:
      – Я прошу тебя вернуть мне моего мужа. Я ведь знаю, что ты, шаман Алнум, это можешь. Мне говорили, что ты это уже делал. Дай мне какой-то заговор, что вернёт мне его. Дай мне зелье, что навсегда сделает его моим…
      Алнум казался абсолютно спокойным, он перевёл взгляд на Хельгу. Та уронила шитьё и теперь смотрела в одну точку широко открытыми глазами, боясь пошевелиться, боялась посмотреть на просительницу, взглянуть на мужа. Алнум вновь перевёл взгляд на гостью. Некоторое время смотрел на неё. Но его внешнему, совершенно спокойному виду нельзя было предугадать его реакции на слова, нельзя было узнать, что он может ответить.
      Он неторопливо, положив локоть левой руки на запястье правой и дотронувшись пальцами до подбородка, спустя какое-то время, вкрадчиво, тихо спросил:
      – А ты знаешь, что это может быть смертельно для твоего мужчины?
      – Что мне терять, если он больше не мой? Пойми, я умираю без него, без него мне не хочется ничего и никого видеть, не хочется есть и пить, не хочется смотреть на солнце! Разве я просила бы, если бы та, что ныне с ним, была лучше меня? Только со мной он будет счастлив, только я могу дать ему всё. Он должен быть со мной! Он обещал мне! И теперь он, оставляя меня, уходит к ней! А что она? Она не так красива, как я, она не столь знатна, как я! Она…, она…, да она просто приворожила его! Помоги! – В конце этой речи женщина перешла в исступленный крик.
      – Если так, то разрываемый двумя приворотами он почти наверняка погибнет…
      – Пусть! Пусть так! Я не могу его потерять! Что мне без него делать? Я погибну без него! Я знаю, шаман Алнум, что ты в силах вернуть мне его, я знаю, что ты можешь помочь мне погубить ту женщину. Я надеюсь, что ты поможешь мне. Я щедро отблагодарю тебя, шаман. Я обещаю…
      Алнум резким жестом прервал её, нагнул голову и задумался. Он молчал долго, и можно было подумать, что он дремлет, если бы не едва уловимые, медленные, движения пальцев. Но, наконец, Алнум поднял голову и спокойно, чётко, будничным тоном сказал:
      – Нет. Я не буду тебе помогать. Уходи.
      Женщина сделал было движение в сторону выхода, но остановилась:
      – Скажи мне, почему ты не хочешь мне помочь? Я заплачу немало. Я ведь знаю, что ты выполняешь такие просьбы. – Повторила она в который раз.
      Алнум едва улыбнулся и поманил её рукой. Она медленно подходила всё ближе и ближе к нему, пока не оказалась на расстоянии вытянутой руки. Он жестом приказал ей опуститься.
      Она встала на колени.
      – Отними платок, я хочу видеть твоё лицо.
      Женщина повиновалась. Она действительно была молода и очень красива. Свежий цвет лица, большие блестящие глаза, длинные ресницы, высокие скулы, пухлые губы выказывали в её облике влияние, или, пускай, наследие многих народов. Светлые волосы дополняли этот пленительный образ. Хельга, сидя чуть позади женщины, смогла всё это рассмотреть, но не отметила ни одной негативной черты, ни одной раздражающей линии. Хельга нагнула голову. Я-то знал, как её угнетали красивые женщины. В их присутствии она чувствовала себя весьма неуверенно. …Но в том она не признавалась даже себе.
      Алнум потянулся, поморщился от боли, но пальцами левой руки взял запястье женщины. Её правую ладонь он положил себе на колено ладонью кверху, а сверху положил свою раскрытую ладонь. Он поднял свою голову, и теперь спокойно всматриваясь в её лицо, медленно переводя взор одной черты лица на другую. Наконец он вкрадчиво заговорил:
      – Ты видела ту женщину?
      От звуков голова Алнума просительница вздрогнула, черты лица её исказились, когда она попробовала отвести свои глаза от глаз Алнума. Но тот крепко держал её взгляд и вновь спросил:
      – Ты знакома с женщиной, которую ныне любит твой муж?
      – Да.
      – Ты виделась с ней ранее?
      – Да, она…
      – Ты уже пыталась убить её?
      – …Да, но…
      – Сколько тебе лет?
      – …Т… Девятнадцать.
      – Сколько у тебя братьев?
      – …Нет…, братьев нет…
      Алнум замолчал. Он, всё ещё держа её запястье раненной левой рукой, свою правую ладонь приподнял вровень её живота. Некоторое время наблюдал за выражением лица женщины.
      Он поднял голову, и теперь всматривался в черты лица женщины, глядя свысока. Наконец он отпустил, почти оттолкнул её руки, и презрительно глядя ей в лицо, произнёс:
      – Я не буду помогать тебе. Ты не первая жена своего мужа. И не вторая. Ты сама поступала так, в чём же обвиняешь свою соперницу? Ты, Тетмина, знаешь, кто виновен в смерти старшего сына твоего нынешнего мужа Каларина от первой жены, знаешь, кто покушался на его дочь от второй жены, кто разлучил его со второй женой. Ты знаешь, что, изменив своему первому мужу – верному воину вождя Каларина, убила не рождённого ребёнка того самого Каларина. После, когда твой муж погиб, терзаемый мыслями, что его жена – любовница его хозяина, ты предательством, подкупом и приворотом вновь обратила к себе Каларина, горько жалея о потерянном ребёнке. Но слишком поздно. У вас с Каларином больше никогда не будет детей. Ты в том повинна. Ты это знаешь. Но повинуясь своей подлой природе и злобному, завистливому характеру ты стремишься собрать то, что разбито самим временем, пытаешься оспорить приговор, который вынесла сама Судьба. Нет, Тетмина, убирайся. Я не буду тебе помогать.
      Алнум встал, сделал несколько шагов и, вновь повернувшись к женщине, тихо повторил:
      – Убирайся.
      Та поспешно встала и, не глядя ни на кого, низко, гораздо ниже, чем прежде, входя, поклонившись, торопливо вышла. Ещё несколько мгновений были слышны её шаги, короткие приказы собираться и немедленно уезжать, потом всё стихло.
      Установились привычные звуки живущего стана.
      Алнум опустил плечи, голову, устало прошёл к своему ложу, морщась, стараясь не стонать – закусил губу, сел, затем прилёг и неожиданно отвернулся. Этим он совершенно точно дал понять Хельге, что не намерен беседовать ни на какие темы. По крайней мере, так поняла это сама Хельга. Она сама поневоле отложила рукоделье и прислонилась спиной к приступке, обложенной подушками, задумалась о своём. Как же всё-таки непрост был этот мир? Но недолгим было это молчание.
      Потоптавшись у входа, разрешения войти, вновь попросил Пуницу. Алнум, помолчав, всё же разрешил. Молодой воин вошёл, но было видно, что он сожалеет о своей миссии.
      – О, Алнум, твоей помощи просят Мирасис и Кламинум. Они уже довольно долго ожидают, пока ты освободишься. Но если ты не хочешь, устал, я прикажу…
      – Нет, Пуницу, я приму их. Пускай только Хельга вновь перевяжет меня. Это займёт немного времени. Я позову тебя.
      Хельга, не медля, встала и, взяв всё необходимое, присела у Алнума, помогла снять рубашку и начала развязывать повязки. Она молчала, но Алнум усмехнулся:
      – Ты не боишься умереть от любопытства?
      – Зачем мне то, что причинит тебе неудобства?
      – Но ты же видишь, женщина может добиваться своего любой ценой. – Хельга коротко посмотрела на него, но отвернулась, снимая повязки, на секунду запнулась и, не поднимая глаз, спросила:
      – Ты знаешь эту женщину? Знаком с ней?
      – Нет.
      – Тогда как ты узнал имя женщины?
      Алнум загадочно улыбнулся и выждал паузу:
      – Если я скажу тебе – ты перестанешь видеть во мне всезнающего, всемогущего повелителя стихий и прорицателя, – последние слова были сказаны с явной усмешкой. Но вот он стал серьёзнее, отвёл глаза и, глядя в одну точку, чуть улыбаясь, доброжелательно продолжил:
      – Однажды вождь Каларин заказал у моих мастеров изумительной красоты и ценности серьги, стилизованные под греческую букву «тета» для своей молоденькой жены Тетмины… – Алнум улыбнулся шире, но почти разом улыбка соскользнула с его губ, и он вновь стал задумчивым. – Он также просил, дабы я заговорил эти серьги. Их хозяйка должна была оставаться такой же красивой и молодой всегда… Как ты думаешь, сколько ей ныне лет?
      – Семнадцать, восемнадцать…
      – Для двадцатилетней жены Каларина я заговорил эти серьги пятнадцать лет тому назад.
      Хельга, пораженная, отшатнулась и с недоверием посмотрела на Алнума.
      – …Почему же судьба благосклонна к Каларину, если он так плох? Почему он нашёл себе новую женщину? И почему участь Тетмины так…, незавидна?
      – Каларин признал свои проступки, он горько сожалеет о сделанном, его тяготят мысли об этом, его мучают кошмары. И он всего лишь хочет вернуть свою вторую жену, от которой у него имеется дочь. Та женщина ныне ждёт от него сына. А Тетмина – идёт к своим тёмным целям, чётко и цинично отмеряя шаги, не скрывая своей поступи, не стараясь обуздать свои пороки, лишь тщательно отмывая кровь со своих рук.
      Алнум замолчал, но потом задумчиво добавил:
      – Вот только он, тогда, не подумал сделать заказ на то, чтоб его жена стала ему верной помощницей и обрела доброе сердце…
      Хельга на мгновение запнулась в движениях, но молчала, заканчивая перевязку, а затем – и помогая Алнуму надеть рубашку. Он наблюдал за ней, но она глаз не подняла. Хельга встала, однако постояв, спросила:
      – Сейчас сюда придут. Мне остаться или уйти?
      Алнум посмотрел на неё совершенно серьёзно и тёрпко произнёс:
      – Ты знаешь, что можешь остаться. Ты чувствуешь, что твое присутствие необходимо мне. – И уже мягче добавил, – ты же не этот вопрос хотела задать. И я не отвечу тебе на него. Ты должна определиться сама. Но поверь, моя любовь к тебе не слепа, я знаю, …почему я тебя выбрал, почему ты – женщина, стала моей женой. Скажу только, что никогда я не делал на тебя заговор.
      Хельга помолчала, и довольно скоро отвела взгляд. Но по её виду я заметил, что именно это терзало Хельгу. И ответ степняка порадовал её. Она прошла на своё место и занялась вышивкой.
      Алнум кликнул Пуницу и вскоре в шатёр вошли два человека. Один из них был высокий могучий воин в годах, но нельзя было сказать, что он был стар. В его облике не было ничего притягательного, особо красивого. Человек как человек. Разве что добродушие проскальзывало в его жестах, мимике. Его одежда, элементы облачения, оружие - были добротными, но не вычурными. Хотя, в общем, на первый взгляд можно было предположить, что это – простак, увалень, добрый и неповоротливый.
      Второй был моложе, тщедушнее, с тонкими, может и красивыми, чертами лица. Негустые брови, высокий лоб, средние по величине глаза, тонкий правильный нос, в меру тонкие губы, чистое лицо. Достаточно редкие волосы обрамляли лицо, но они его пока не портили. Воин был строен, всё его обмундирование, достаточно богатое, выдававшее в нём состоятельного человека, было прекрасно подогнано по фигуре. В целом, его можно было бы даже назвать красивым. Но…, что-то неведомое, злобное, таилось в глазах, надменность выдавали жесты…
      Заговорил, без долгих прелюдий, старший:
      – Алнум, мы хотим, чтоб ты нас рассудил. Ты ведь знаешь нашу ситуацию. Мне бы хотелось сохранить край Кламинума как нейтральную территорию. Однако он настаивает на разрыве нашего предыдущего договора о перемирии. Кламинум рассчитывает на то, что Богринеус обещает дать ему больше, чем могу предоставить я. Но ты ведь, Алнум, знаешь, что моя помощь хоть и невелика, но стабильна. Я многого не обещаю, но то о чём договорено – всегда выполняю!
      – Но мои люди хотят жить лучше! Они устали, что их всегда обирают твои сборщики.
      – Почему твои люди считают, что именно мои люди должны выполнять всю грязную работу? Да, я отдаю приказания, но именно местный люд, именно твой народ, твои люди – обирают своих же. Зачем они берут сверх меры? Вы не пускаете моих сборщиков, притом – твои, прикрываясь моими приказами – обирают своих же людей! Зачем злобствуют на пустом месте? Выслуживаются? А мне того не надобно! Выполняйте всё, как договорено, а свою жестокость приберегите! – …Мирасис внезапно остановился и оттёр лоб, словно стирая собственный гнев. Казалось, что бурный поток праведного гнева прорвал плотину самоконтроля, выплёскивая всё, что накопилось за долгие годы, и стало следствием долгих стенаний, бесконечных жалоб. Но вот он отворотился на некоторое мгновение, а когда повернулся вновь – на его лице не было ни тени только промелькнувшей грозы. Неимоверным усилием он подавил гнев. И уже твёрдо, спокойно продолжил:
      – А в отношении другого… Да, я обещал поставить стволы деревьев, брёвна, одному из твоих вождей. Мы всё выполнили…
      Кламинум пропустил мимо ушей внезапное негодование Мирасиса, словно это его совсем не касалось. Что это? Отрицание вины? Полное его игнорирование? Пренебрежение к переживаниям союзника? Спокойно, но Хельге показалось, с глубоко затаённой издёвкой Кламинус сказал:
      – Но эти брёвна пролежали в воде более недели! Кому они теперь нужны?
      – Послушай Кламинум, это были отборные брёвна, но, да, несколько моих людей травмировались и не смогли завершить свою часть работы – сложить эти брёвна на твоём берегу. Но разве твои люди были столь безруки, что живя там же – не могли их вынуть из воды? Но вам же это нужно больше!
      – Вы обещали сделать, вы и делайте! Почему мои люди должны были рисковать своими жизнями и лезть в эту путину за твоими гнилыми брёвнами?
      – Но ведь вам же было нужно! Ну не могли мои люди закончить эту работу! Можешь ли ты это понять? Почему твои не могли помочь, когда тонули мои?
      – Ты обещал! Ты дал людей! Почему они не выполнили?
      Мирасис порывисто встал и в отчаянье заломил руки:
      – И вот так всегда, когда я хочу что-то для них сделать! Они всегда недовольны! Всегда им кто-то что-то должен! Они…, они…, – твердолобые дикари, не способные договариваться. Никакие доводы на них не действуют. Но что мне делать? Это мои вассальные территории – не гоже мне их терять. Я боюсь, что аланы, войдя на их земли, станут угрожать мне и вести прямые набеги на мои территории!
      Встал Кламинум:
      – Аланы – упорные и справедливые люди, которые всегда домогаются своего…
      – Но какими силами и доводами? Они справедливы только для себя! Ни ты, ни твой народ не будут счастливы под их властью!
      – Они обещали мне, они посулили денежное довольствие на моих воинов…
      – Твоё войско будут теперь содержать аланы?
      – Да, у них лучше вооружение, они обещают, что перевооружат моё войско, и не таким устаревшим оружием, что можешь дать ты!
      – Но к чему им это? Против кого они будут тебя вооружать? Не против меня ли?
      Алнум остановил их спор молчаливым мановением руки. Но затем спросил:
      – Почему вы обратились ко мне? У каждого из вас есть свои советчики.
      – Каждый из них советует разное, ты знаешь, сколько ссор и браней было у нас в этом вопросе. Но твои решения – всегда справедливы, твои советы действенны. Ты непредвзято относишься к людям, и смысл обстоятельств раскрываешь очень точно и праведно. – С мягкой, но заискивающей улыбкой сказал Кламинум. Было видно, что Мирасис также хотел что-то сказать, но поколебавшись, промолчал, лишь обречённо взмахнув рукой.
      – Так, до сих пор, считали вы оба. Но если я дам вам совет, так будет считать только один из вас.
      Спорщики переглянулись:
      – Мы договорились, что твоё решение будет для нас основополагающим и неоспоримым.
      – К сожалению, этого не случится. Для того чтоб быть достойными, справедливыми людьми, которых истинно будут уважать, как мне кажется, необязательно стараться в этом убедить всех соседей. Нужно действительно быть такими. Важно не сидеть около пышных, но сварливых жён, с тарелкой горячей похлёбки, перемывая кости соседям и бесконечно советуясь между собой, что и как делать соседям, и почему те плохи. Нужно встать, оторваться от тепла, сытой трапезы и сделать что-то, помочь другому. Говорить могут все. Истинно сделать хорошее – единицы, а не хвалиться этим – почти никто. – Всё это Алнум говорил тихим, низким голосом, обдумывая каждое слово, словно сплетая каждый звук в осмысленное полотно убеждений и доводов.
      Мирасис сел и нахмурившись, отвернулся:
      – Я хочу слышать твой совет, Алнум. Я доверяю тебе и знаю, что как бы ты не был заинтересован в деле – ничего плохого не посоветуешь.
      Кламинум остался стоять, но угодливо поджав губы, сложил руки на груди:
      – Я тоже считаю, что твой справедливый, – он сделал ударение на этом слове, – совет, Алнум будет уместен.
      Алнум молчал довольно долго. Он задумчиво переводил свой взгляд с одного участника спора на другого, губы его сжимались, пальцы правой руки теребили рукоять кинжала, несколько раз он сменил своё положение, стараясь сесть удобнее. Хельга, я заметил, была обеспокоена тем, что Алнуму плохо, – он был бледен и время от времени старался незаметно оттирать со лба испарину. Однако когда она уже была готова подняться и подойти к Алнуму, тот сверкнул на неё глазами.
      Казалось, гости ничего не замечали. Мирасис вроде унялся, он спокойно ожидал решения Алнума. Кламинум, несколько раз подойдя к выходу, сквозь щель рассматривал устройство лагеря. Но тоже молчал, не выражая особого раздражением медлительностью ответа Алнума.
      Я не очень понимал, почему Алнум так слаб. Да, ранение было достаточно серьёзным, но ведь Алнум многое, очень многое мог. Почему он предпочитал ныне страдать от боли, почему не заживлял своих ран? Но неожиданно ответ пришёл от самой Хельги. Отголоском её нынешних размышлений стала мысль о том, что невозможно постоянно и безостановочно черпать из колодца воду, необходимо дать ему возможность наполняться подземными водами хоть иногда. Алнум мог воспользоваться своими внутренними резервами, которые были намного более могучими, чем у рядовых людей. Но и они не были бесконечными. Необходимости в том, чтобы через силу поставить себя на ноги – ныне особо не было, и шаман Алнум мог на некоторое время стать обычным человеком, со всеми слабостями и физическими болезнями… Кажется так…
      …Наконец Алнум поднял голову.
      – То, что я скажу, не понравиться никому из вас. Конечно, Мирасис, ты прав, необходимость защитной полосы меж твоим народом и аланами есть, и была всегда. Конечно, это правильное решение – расширить приграничную полосу и, хотя бы отчасти, контролировать тех, кто тебе близок по духу, родству. Политически – твои мысли и действия верны. Но пришло другое время, твои друзья слишком дорого обходятся тебе, они, презрев давние договорённости, польстившись на богатый, но окровавленный кусок мяса, как стая собак, ринулись служить твоим врагам…
      Он поднял руку, останавливая резкое движение Кламинума в свою сторону и, словно, острым мечом, чётко и жёстко произнёс, повысив голос:
      – Я не озвучивал имён.
      Кламинум остановился и, зло, отвернулся.
      Алнум выждал некоторое время и продолжил:
      – Мирасис, те средства, что ты тратил на поддержание Кламинума – обрати на свой народ. Времена братства ваших племён прошли. Кламинума ныне проще отпустить, чем умерить все его запросы. Его народ не туп, но из века в век они, замкнувшись в себе, копили добро, над которым им суждено зачахнуть. И только когда их новый хозяин истребит взрослых воинов в своих бесконечных войнах, когда осквернит их женщин и напьется крови, когда их останется лишь горсть, и земли их будут порабощены доброй улыбкой новых хозяев. Только тогда они вновь обратят свой взор к твоему народу, как верному союзнику…
      – Ты понимаешь, шаман, что своими словами, ты подвергаешь опасности нашу дружбу? – Глаза Кламинума горели яростью, его рука сжимала рукоять кинжала.
      Алнум усмехнулся:
      – Кламинум, не стоит дотрагиваться до оружия, если не предполагаешь им пользоваться. И помни, меж нами никогда не было дружбы. В силу твоей жадности, недалёкого ума, и рабского мышления, мы никогда не могли быть друзьями. Ты всегда искал того, хорошие взаимоотношения с кем сулили бы тебе выгоду и ложное чувство превосходства. Тебе никогда не понять, что преклонятся пред господином, и чувствовать себя хозяином – не одно и то же. Нужно быть им. Да, здесь есть много рисков. Ты можешь быть обманут, можешь получить предательский удар кинжала в спину, но… приказывать, как хозяин и быть хозяином – это разные вещи. Я не вижу чётко твоего конца, но предвидеть могу: пресмыкающаяся пред хозяином собака так и издохнет тварью.
      Алнум устало поднялся, и грузно, стараясь незаметно поддерживать левый локоть, прошёл к выходу, откинул покрывало и вдохнул тёплый, осенний, полуденный воздух, обернулся к гостям:
      – Я сказал всё. Кто умный – поймёт и примет соответствующее решение. А глупый – пусть не обижается, решение за него всегда найдется, кому принять. Прошу вас оставить меня, я устал.
      Оба гостя вышли. Мирасис, посмотрев в глаза Алнуму долгим взглядом, поклонился, Кламинум – пренебрежительно, холодно, но достаточно вежливо кивнул. За стенами шатра их ждали небольшие отряды. Воины встретили своих предводителей, собрались довольно быстро и спешно покинули пределы стана Алнума. Каждый в свою сторону.
      Алнум вздохнул и обернулся в полумрак шатра, на Хельгу. Но ничего не сказал. Подумав, он кликнул Пуницу:
      – Собери мне совет, давно меня не было. – Тот поклонился.
      Следующие несколько часов Алнум больше слушал, чем говорил, наставлял. Лишь несколько его слов были реакцией на каждые из вопросов, тирад, споров его ближайших помощников и воинов. Было заметно, что Алнум измотан и слаб, мрачен и задумчив. Но жизнь стана, само существование народа нуждались в ежедневных заботах, жизнь не утихала по мановению руки великого Шамана, а день за днём, печалями и радостями, заботами и приятными событиями, шла своим черёдом…
      А я ощущал мысли и чувства Хельги. Только вчера вечером и сегодня утром ей казалось, что в жизни Алнума она значит очень много. Нет, то не было ощущение, что её любили. Она думала, что действительно может много сделать для этого человека, что без её помощи ему будет плохо… Но вокруг столько людей, готовых ему помогать, перевязывать, окружать заботой. Действительно ли в его жизни она занимает какое-то место? Или то лишь прихоть великого Шамана – насладиться, но поиграть чувствами одинокой? Хотя, могли ли подобные мысли рождаться у женщин того времени? Скоротечные события до не узнавания меняли характеры, чувства, мысли людей, стандартизируя их, проводя чёткую черту между добром и злом, между чёрным и белым. Но… женщины – они непредсказуемы и этой непредсказуемостью преображают всё вокруг, создавая кривые на плоскости, раскрашивая во все цвета радуги… Хельга склонила голову, давно потеряв нить разговоров собравшихся, давно оставив вышивку и углубившись в свои мысли, настолько, что не услышала окончания совета.
      Лишь когда солнце стало катиться к закату, Алнум прервал разговоры:
      – Довольно. Мы обсудили достаточно. Всё, что требует скорого ответа, я решу. Каждый из вас знает что делать, не упускайте ничего. Прошу следить за всеми переменами. И поменьше болтайте. Наверняка, скоро грянут изменения. Хилас, поспеши с поставками продовольствия, в этом году это особенно важно – дождей было мало, скот останется полуголодным. И хотя зима – вероятнее всего будет поздней, однако – суровой.
      Все поклонились и вышли. Алнум лишь поманил Пуницу:
      – Прикажи подать нам ужин и пусть нас не беспокоят.
      Юноша поклонился и поспешно вышел, снаружи раздался его насмешливый голос, отдававший приказы, слов слышно не было.
      Алнум перевёл взгляд на Хельгу:
      – Что скажешь?
      Та поспешно поднялась со своего места, подошла к Алнуму и опустилась на колени, заглянула в глаза:
      – Ты не умрёшь?
      Алнум улыбнулся:
      – Что же слышу я в твоих словах: надежду, нетерпение, страх или… заботу?
      Хельга подняла голову, но промолчала. Алнум вновь улыбнулся:
      – Нет, Хельга, даже если во мне будет жить лишь одна искра жизни – по одному твоему слову она превратится в жаркий огонь, что согреет тебя… Мне небезразлична даже капля твоего участия.
      …Окликнув хозяина, вошёл Пуницу. Он низко склонился:
      – Прошу меня простить, Алнум, но прибыл один из наших соседей из рода Валиничей с тремя сыновьями, он просит его принять. Что прикажешь? Примешь ли после ужина, или разместить их на ночь, дабы ты уделил им внимание завтра?
      Алнум, наконец, оторвал взгляд от Хельги и тяжело вздохнул:
      – Кто из них приехал, Аспанахин?
      – Да, он и трое его приёмных сыновей.
      – …Прикажи накрыть трапезу для нас, шестерых…
      Хельга сочла необходимым вклиниться в разговор:
      – Алнум, позволь…, мне не садится с вами. Я буду…, я не буду чувствовать себя к месту в ваших разговорах. Не хочу быть…
      Алнум, помолчав, кивнул:
      – Когда же ты поужинаешь?
      – Я непременно поем, но только после.
      – Что ж, так и сделаем, Пуницу, слышал?
      Юноша поклонился и, почти вслед за этим, в шатёр стали вносить всевозможную еду: жаренное и печёное мясо, пресные хлеба, сладкие лепёшки, свежие, вяленные, засахаренные фрукты, разбавленное вино.
      Алнум попытался сесть ровнее, со стоном заложил за спину несколько подушек, чтоб было на что опереться, но остановил жестом Хельгу, что хотела ему помочь:
      – Нет. Но ты всё равно не уходи. Побудь.
      Хельга поклонилась. В это время вошёл достаточно крепкий, статный, но почти седой воин. Он наклонил голову, Алнум ответил ему тем же:
      – Прости, что не встречаю.
      – Ничего, наслышан, спасибо, что вообще согласился выслушать.
      – Что ты, для тебя я всегда найду время. Где остальные? Мне сказали, что ты приехал не один?
      – Это так, но свою просьбу я хочу изложить тебе наедине. … Алнум, ты ведь знаешь, своих детей мне не довелось иметь. Вся моя опора – сыновья моей жены Анафисины?
      – Да, я помню, ты взял её в жёны после смерти друга Хасиса. Присядь около меня, я приглашаю тебя на трапезу.
      – Спасибо. Да, это так. Ты знаешь, что вырастил я этих юношей – как будто это были мои собственные сыновья. Но…, я стар, Алнум, чувствую, что время моё на исходе. Я многого достиг, и мне бы хотелось отдать своё родовое племя в умелые руки. Мой выбор пал на этих моих сыновей, но приемника я выбрать не могу. Они хороши, но поскольку я знаю их с самого детства, знаю их плохие и хорошие качества, я сомневаюсь, кто из них станет достойным наследником. Мне по нраву самый младший, но он слишком молод – всего пятнадцать лет, будет ли его слушаться средний брат, а тем более – старший, двадцати годов от роду? Они не знают, зачем мы приехали. Я сказал, это обычная поездка к моим хорошим друзьям…
      Всё это время Алнум пристально разглядывал Аспанахина:
      – Я понял тебя, друг. Всё исполню, как просишь, присмотрюсь к твоим сыновьям. Пускай и они отужинают с нами. Эй, Пуницу, – крикнул он негромко, – не отходи от меня далеко, прислужи за ужином. Пригласи моих гостей войти.
      Юноша-степняк поклонился и выполнил требуемое.
      Вошли трое статных юношей. Старший был суров на вид, у него были крупные черты лица, его, на первый взгляд, скорее можно было назвать некрасивым. Наверняка осознавая это, он чувствовал себя едва стеснённым, не знал, куда деть руки, боясь сказать лишнее, почти всё время молчал.
      Средний юноша был, как и все подростки, высок, худ, но черты лица его были мягкие, миловидные, он был как будто противоположностью брату. Он также оказался немногословным, но все его реплики касались дела, были осмыслены и понятны. Но, также создавалось впечатление, что его портила лишь излишняя старательность.
      Младший же брат был из тех, кто в своём подростковом максимализме считал, что он всегда прав. Он позволял себе смеяться, когда ему было смешно, вежливо улыбался, когда говорили о чём-то серьезном. Было видно, что ему это интересно, но его мысли, казалось, время от времени, были чрезвычайно далеко отсюда. Длинные густые чёрные кудри обрамляли правильное лицо с тонкими чертами лица. Да, этот мальчик пятнадцати – шестнадцати лет действительно вызывал расположение.
      Хозяин говорил мало, больше слушал, изредка задавая вопросы своим гостям. Он благожелательно выслушивал речи, не спорил, не давал советов. Хельге тогда показалось, что это не оттого, что гости были ему не интересны, а оттого, что силы Алнума были на исходе. Время от времени Алнум манил Пуницу и отдавал короткие, тихие приказы. Только Хельга улавливала, что перемещения Пуницу по шатру, его нехитрые действия – передать, подать, переставить, отодвинуть, принести были связаны с приказами Алнума. Что тот хотел выяснить?
      …Ближе к полуночи, Алнум с улыбкой попросил прощения, сославшись на усталость, предложил гостям разместиться в приготовленных, специально для них, шатрах, условившись, что столь приятную беседу будет уместно продолжить завтра за утренней трапезой. Аспанахин быстро сориентировался и начал прощаться, встали юноши, и вышли вслед за Пуницу. Но Аспанахин чуть задержался и с надеждой посмотрел на Алнума:
      – Прости, знаю, что ты устал, но умерь мои страхи. Кто из них?
      Алнум поднял тяжёлый взгляд:
      – Я понимаю. Но достойным я вижу старшего. Поверь мне, поверь в него, и он так раскроется, что тебе не стыдно будет перед своим народом за этого достойного молодого человека. Присмотрись к нему. И…, Аспанахин, я боюсь ошибиться, но – береги младшего – у него, полагаю, короткая судьба.
      Тот кивнул, поклонился и с поникшей головой вышел. Думаю, не простая у него будет сегодня ночь… В это время быстро вошёл Пуницу, оценил ситуацию и приказал рабам убирать всё после трапезы, но затем встрепенулся:
      – Будет ли Хельга ужинать?
      Она отрицательно мотнула головой, хотя есть очень хотелось. Раздался слабый, совсем не присущий хозяину, голос:
      – Пуницу, определи Хельгу в тот шатёр, что я приказал поставить, пусть там ей подадут на ужин всё, что она захочет. И проследи, чтоб этой ночью меня никто, слышишь, никто не беспокоил. Я очень устал. Я должен быть один. Ты понял мой приказ, Пуницу?
      Тот кивнул. Поторопил рабов и когда те, в мановение ока убрались, поклонился Хельге, приглашая её также покинуть помещение. Но она нерешительно остановилась на половине дороги и обернулась к Алнуму:
      – Ты ведь не прогоняешь меня?
      Тот потянулся за её рукой и молчаливо поцеловал в ладонь. Хельга кивнула и вышла.
      Это был один из многих обычных дней, проживаемых шаманом, степняком Алнумом. Он не был каким-то исключительным.
                113
      Тот день вызвал в Хельге – массу эмоций.
      – Скажи мне, зачем ты так истязаешь себя, зачем черпаешь силы до последней капли? Стоит ли оно того? Я понимаю – множество жизней…, множество судеб… Ты лечишь многих, очень многих, но что от этого меняется? Поток страждущих не иссякает. А ты один такой, я не до конца понимаю тебя как человека, и совершенно не понимаю того, что тобой движет.
      – Хельга, а для чего вообще жить? Жизнь, день за днём, по капле уйдёт из меня и что останется? Для кого я это делаю? У меня нет возвышенных мыслей, я делаю это для себя. Да, людей много, одному помог, второму, а третьего не спас. Их много… Я, конечно же, не помню всех. Но мне отрадно знать, что не в пустую прошёл мой день, что кто-то будет помнить обо мне хотя бы этот день, а может – и несколько последующих. …И я боюсь остаться один. В том смысле, что боюсь того момента, когда жизнь вокруг меня замрёт. …Я не боюсь одиночества – я черпаю в нём силы. Я боюсь пустоты. Когда не будет движения, не будет слова, когда я не смогу застонать и услышать в ответ доброе участие. Хельга, всё возвращается. Да, пусть добра я увижу меньше, чем дал, но никто не может отрицать, что давая добро, я, оборотной стороной показываю и даю зло. Если одному хорошо – всегда найдётся тот, для кого это обернётся злом. И оно тоже вернётся ко мне. Но мне нравиться так жить. Нравиться знать, что я что-то могу, что-то изменяю. Я не люблю пустоты. – Алнум, казалось распалялся, не замечая того. Он осторожно потирал пальцы левой руки, время от времени болезненно морщась, пробуя левое предплечье и плечо.
      – А разве не пустота вокруг тебя, когда ты один? В чём разница?
      – … когда протяну руку, я хочу ощутить хоть что-нибудь – будь то рука друга или врага. Это – одиночество. А если не смогу дотянуться – это пустота.
      – Но я не понимаю… Ты же не живёшь своей жизнью. Ты всегда в разъездах. Разве ты принадлежишь себе? Приехал один человек, попросил – ты уехал, но вот уже другой просит твоей помощи. И ты не можешь, не успеваешь сделать что-то для себя?
      – Да, ты увидела и мои слабости… Хельга, если я остановлюсь, боюсь, лишь для меня будет плохо. Если я камнем упаду в ручей и перекрою его течение, он всегда найдет выход: накопит силы и перельётся через меня, или найдёт более удобное русло. Так и люди, они будут сами решать свои проблемы. Наверно, я могу отказаться от всего. Но разве корабль, который может плыть, и которому дует попутный ветер, должен останавливаться?
      Алнум встал и, разминаясь от долгого сидения, прошёл от очага к выходу:
      – Называй это как хочешь, слишком большое самомнение, себялюбие, гордыня…, а может – жажда денег, власти… Ты ведь знаешь, меня хорошо благодарят, я богат, могущественен, ко мне прислушиваются многие, очень многие и это – даёт мне власть влиять на людей и события. Однако – это моя жизнь. И я рад…, что она сложилась именно так, что я имею всё это. Имел бы я иной склад характера, если был бы забитым илотом? Возможно. Наверняка – да. И наверняка, если бы у меня был такой характер, я бы долго не прожил. Но моя жизнь складывается именно так, именно я могу и помогаю, по мере своих сил, тем, кто просит. Я рад тому, что я нужен.
      – А для себя пожить…, ты никогда не хотел пожить для себя? – Совсем тихо спросила Хельга.
      – Ты меня не понимаешь? – В тон ей спросил Алнум. – Что я… Если ты меня не понимаешь, то кто меня поймёт? – Горько, словно раздумывая, процедил Алнум. – Мне жаль, Хельга…
      Алнум лишь мгновение смотрел на неё, затем тронув полог, вышел. Он чуть прошёл, остановился и осмотрелся, взглянул вверх. Блики поздних, затухающих костров не мешали ему рассмотреть, что небо было звёздным, искры вечности мерцали, перемигиваясь. Казалось, они существовали всегда, и до, и после Алнума. Да, безусловно, это жизнь Алнума, всего сущего – лишь искорка пред ликом холодных звёзд. Он вздохнул. Права ли Хельга? Нет, её позиция не поколебала устоев Алнума. Было ли ему неприятно от того, что его не понимают – мне казалось, что да…
      Алнум вздрогнул. Хельга подошла сзади и коснулась его руки, затем чуть прислонилась к его боку, прильнула.
      – Я многого не понимаю, вернее – не могу поверить, что есть что-то отличимое от того, что я видела, что есть кто-то, кто отличается от тех людей, с которыми встречалась. Прости меня, если я не права…
      – Если ты не права? Ты сомневаешься в том, что видишь? Что чувствуешь? …Разве с момента нашей первой встречи ты не была уверена, что видела меня раньше, что знала меня раньше? И разве за всё то время, что ты моя жена я…позволил себе…хоть чем-нибудь обидеть тебя, разве обделил?
      – О нет, что ты…
      – Хельга, я…, – Он расстроено провёл рукой по своему лицу, словно стирая растерянность и обиду.
      Мне в тот момент было жаль его. Я видел в нём то, что до сих пор не рассмотрела Хельга. В следующих словах Алнума я услышал отзвук своих мыслей:
      – У тебя, Хельга, каменное сердце.
      Если бы это был вопрос, Хельга бы всё отрицала и чувствовала себя виновной. Но интонация этих горьких слов была упрекающая и Хельга невольно отстранилась. Она обиделась и была готова защищаться.
      – Нисколько, я тоже много…
      Она невольно замолчала и задумалась. Могла ли она свои дела сравнивать с теми, что каждый день делал Алнум? Что собственно она делала? Её никто об этом не просил. Всё, что она делала – вершила только по своему наитию. Да и откуда такая гордыня, Хельга?
      Она встала перед ним:
      – Ты прав, мне не в чём тебя упрекнуть. Но прости меня, как прощают того, кто, барахтаясь на грязном и прогретом мелководье, не в силах оценить прохладу, чистоту и свободу глубины. И ты наверняка прав, ты не горделив и не пафосен. Я, наверно, чувствую твой страх?
      Алнум посмотрел на неё.
      – Да, Хельга, это действительно страх быть не понятым самыми близкими, страх пустоты.
      Хельга молчала. Она глядела туда же, куда и Алнум – в небо. В голове рождали и умирали вопросы, объяснения, слова сочувствия. Но всё это – казалось слишком пустым, чтобы даже говорить о том. И Хельга молчала. Молчал и Алнум.
                114
      Когда в стане не было Алнума, Хельга, казалось, чувствовала себя весьма неуютно.
      Но нужно было жить и не показывать вида, что отсутствие Алнума её как-то заботит.
      …О, Хельга, Хельга! Как меня веселили те твои рассуждения…
      Как-то степняка Алнума не было уже третий день. Хельга под вечер вернулась с конной прогулки. Ездила с двумя воинами, третий – Пуницу.
      Атвас, один из воинов, показывал ей умение стрелять из лука на ходу. Причём поворачивался он весьма сильно – стрелял в мишень, что была почти позади его. Хельга так, конечно же, не смогла бы.
      А в прошлый раз у неё почти получилось на ходу срубать палку. Конечно – не мечом – палкой. Воины позволяли ей хлестать только палкой. И тогда, заканчивая, она подумала, что было бы хорошо, если уж не дают меч, научиться хлестать так, чтоб выбивать врага с ходу. Но для того – нужна большая ловкость, особенно Хельге – у неё был малый вес, и она не могла брать, как говорят «массой». Ей очень хотелось так научиться, но она понимала, что ей – ещё тренироваться и тренироваться.
      А вот Пуницу недавно ей показывал, как падать с коня, с «обманкой», но не падать, а лишь вводя в заблуждение врага, как бы сваливаться по другую сторону коня – враг будет думать, что сразил тебя, а это – тоже можно было выгодно использовать. Но до того – было ещё больше чем «тренироваться». Для этого нужна была очень большая ловкость и крепкое тело. Хельга была тренирована, но не настолько! Сколько же нужно было учиться! А вот Пуницу ещё мог, с ходу, сидя на коне, подбирать всякие вещи с земли. Молодец!
      Я и сам восхищался этим юношей. Он мне искренне нравился.
      Но Хельга упорно тренировалась. Она чувствовала себя на лошади уже уверенно, она старалась уделять тому много внимания, часами скача кругами вокруг стана. Старалась преодолевать овраги, невысокие кустарники. Конечно, несколько раз падала, но и падать её уже научили: не камнем, а по инерции – «погасить» удар. В общем – училась она много, прилежно и уже добилась определённых результатов.
      Вернувшись – Хельга сама отвела лошадь на место, хотела, было, сама его вытереть, но раб, что отвечал за коня Хельги, позволил себе не разрешить то, молчаливо забрав его. Да и рабыня пришла за ней – всё было накрыто для ужина. Но Хельга манула рукой. Её привлёк спор: мальчишки семи – десяти лет препирались, как лучше наносить удары мечом. Хельга подошла ближе. Мальчишки обратили на неё внимание.
      Дрались они палками, короткими, но не лёгкими. Один из них, подстрекаемый насмешками сотоварищей – подошёл к Хельге:
      – Ты же была воином, хозяйка?
      Да, Хельга была для них Хозяйкой. Как быстро ты привыкла к тому прозвищу, Хельга, сама не замечая того? Эх, Хельга, Хельга, и всё то – дал тебе один человек…
      Хельга махнула рукой:
      – То было очень давно. Очень, очень, – она улыбнулась.
      – Покажи нам, как нужно драться!
      – Не могу, – она вздохнула, – хозяин не разрешает брать меч в руки.
      – Так, а зачем меч? Вот – палка, ею и покажи!
      Хельга огляделась – никто не видит? Вроде, никому нет до неё дела… Она быстро взяла палку, несколько раз взмахнула, как мечом, примеряясь.
      – Ну, кто решится сразиться с самым смелым воином – Хельгой?
      – Я! Я! – Мальчишки быстро приняли правила игры.
      Хельга наобум тыкнула палкой в двух мальчиков:
      – Ты и ты. Только нападайте по очереди – с двумя я не справлюсь!
      Тех не нужно было просить, и они нетерпеливо кинулись один за другим. Но удары их были стремительны, хаотичны и не оставляли шансов тому, кто не хотел покалечить мальчиков.
      – Нет, Нет! – Я не справлюсь с обоими! Давай только ты, но чтоб я успевала показывать, что и как. Не части ударами, ты ведь даже не чувствуешь силы удара и не успеваешь определять место того удара…
      – Так если я в бою буду долго примеряться – меня поразят!
      – Так то бой – когда будешь хорошо владеть мечом – конечно, ты будешь всё делать быстрее. Но опыт – добывается в учебном бою. И не стоит бояться признаваться в том, что ты чего-то не можешь. На то тебе и дана учёба – учись…
      …В общем, Хельга нашла себе новую забаву.
      И теперь, если в стане не было Алнума, если не было раненых, которым нужно было уделить внимание, Хельга могла в любой момент собрать ватагу ребятни и отрабатывать с ними на палках удары.
      Посмотреть на те потешные бои приходили даже бывалые воины – стиль Хельги разнился от привычного степнякам. А опыта – никогда не бывает много. Несколько воинов даже пытались повторять её удары, ничуть не стесняясь спрашивать Хельгу, как делается тот или иной элемент.
      …Но чего Хельга так и не освоила – бой на мечах, т.е. палках, с лошади. Ну вот не получалось у неё. Куда ей было до степняков, что рождались в седле и дрались в седле, так, что с ними – мало кто из северян мог сравниться. Всё попытки Хельги – превращались в настоящий аттракцион для жителей стана… Ну, а с другой стороны, многие степняки в пешем бою были куда слабее Хельги. В пешем – она была мастер, да и стреляла она – лучше многих. Жаль, что она сейчас не могла тренироваться, никогда не знаешь, что, куда и как доведётся…
                115
      Алнума не было второй день. Второй день шёл монотонный мелкий дождь. Иногда он ложился плотным туманом, до того густым, что казалось ту влагу можно было резать ножом. Хельга никуда не выходила. Делать было особо нечего. Она решила посмотреть всё, что Алнум использовал в своих ритуалах. Я отговаривал её, но если женщине скучно, её ничем не переубедишь. Нет, Хельга не была нахальна – они ничего особо не трогала, просто осматривала, слегка перебирая, иногда легко поворачивала тот или иной камень, перебирала мешочки с порошками, травами. Но мои убеждения – возымели действие – она не нюхала, не щупала, не пробовала, мало до чего, в делах этого шамана, можно донюхаться.
      К вечеру ей то наскучило и она, вздохнув, взялась за вышивку, но мысли были далеко. Вошла Каллиха, дабы спросить, что подавать на ужин, но Хельга только отмахнулась – есть она не будет, попросила зажечь огонь в очаге, оставить дрова и уходить. Она решила тот вечер провести одна. Заглянул Пуницу – его волосы были мокрые, он кутался в плащ: погода была – хуже некуда, к вечеру поднялся порывистый ветер, и по стану люди передвигались только в случае необходимости – от чего такая погода в конце лета? Нет, Хельге ничего не нужно, пускай рабыня уйдёт, она будет одна..., да, она благодарна Пуницу.
      Юноша поклонился. Снова вошла Каллиха, принесла короткие рубленые ветви для очага и удалилась. Пуницу еще раз поклонился, улыбнулся и молчаливо вышел. Хельга осталась одна. Она не стала раздеваться – к чему ложится спать, когда ложе – пусто и холодно? …Куда приятнее было ложиться под тёплый бок шамана Алнума и слушать его бесконечные пересказы, когда он успокаивает одним прикосновением…
      Было поздно. Стемнело. Хельга иногда подкладывала то одну, то другую ветку – она не делала, конечно же, большого огня. Была в одиночестве наедине с такими же одиночными языками пламени – тихо и спокойно.
      …Внезапно послышался далёкий шум. Хельга встала и прислушалась – Алнум? Но нет – тот уехал с десятком воинов, а здесь – только шум нескольких всадников. Наверно очередные посетители. О, как некстати – может Алнум и приедет, да не с ней будет греться: нужно будет уделить внимание гостям.
      Но не успела Хельга вновь присесть и как следует устроиться у очага, как её негромко позвал Пуницу.
      – Я не сплю, войди.
      Молодой воин ступил шаг, пытливо посмотрел на неё:
      – Прости меня, Хельга, за просьбу. Прибыл важный, очень важный гость. Он узнал, что Алнума нет, и просит, чтобы ты уделила ему внимание.
      – Я? О, нет. Я помню, что было в прошлый раз…
      – Нет, Хельга, нет. Хастум – другой, он… как Алнум. Хастум – очень дорогой для Алнума гость, он спас ему жизнь.
      – Нет, Пуницу, я…, – она не успела договорить – полог шатра откинулся и на пороге возник незнакомый Хельге человек. Пуницу почтительно отступил и склонил голову.
      Хельга испугалась, но старалась того не выказать. Она поднялась от очага, выпрямилась, но тут же поприветствовала гостя поклоном. Прибывший не мог не слышать последних слов Хельги, и она смутилась. Гость – не улыбался, но взгляд его был доброжелательным, хотя, голос – гортанный, а глаза – настороженные:
      – Этот юноша сказал, что шамана нет, могу ли я просить тебя, хозяйка Хельга, накормить и обогреть меня?
      Хельга мельком взглянула на Пуницу, тот закрыл глаза, прося согласиться. Хельга натянуто улыбнулась и повела рукой:
      – Прошу, заходи, располагайся, как если бы хозяин был дома. Сейчас принесут ужин. – Она попросила Пуницу распорядиться. Спустя несколько мгновений была постелена скатерть, расставлены блюда с варенным и жареным мясом, сыром, сушёными кусочками фруктов, виноградом, орехами и прочим, принесли кобылье молоко, вина и воду, дабы его разбавить.
      Хельга смущённо предложила:
      – Ты, гость – продрог и промок, переоденься, сейчас принесут другую одежду.
      Но прибывший, сбрасывая мокрый плащ у входа, отверг предложение поднятой ладонью:
      – Благодарю, не стоит. Я не настолько вымок. Если позволишь – сяду у огня. Этого довольно.
      Хельга кивнула. Гость прошёл и сел у скатерти с расставленной посудой, ближе к огню.
      Это был довольно высокий, стройный, худощавый человек, возможно – чуть старше Алнума. Его лицо – также худое, сильно загорелое и скуластое – можно было назвать даже неприветливым. Обветренные губы казались шершавыми, щёки ввалились, нос – с небольшой горбинкой, глаза тёмные, колючие. Волосы – также тёмные, короткие. Неширокая борода венчала тот образ. Руки гостя были жилистые, худые. Плечи – широкие, бёдра – узкие. Рубашка, куртка, доспехи – всё было хорошего качества и сидело по фигуре ладно. За поясом – несколько ножей, меч в ножнах, горит он оставил у входа.
      Хастум ел аккуратно, чётко распределяя движения – ничего лишнего. Но было видно, что он был намерен подкрепиться основательно, хотя от вина – отказался, немного пригубил кобыльего молока и только. Хельга засмотрелась на слаженность его движений, думая о своём.
      Гость неожиданно поднял голову и посмотрел Хельге прямо в глаза. Она смутилась. В тот момент гость впервые улыбнулся, и его лицо сразу стало очень приветливым. Он протянул руку и указал на место у скатерти, напротив себя:
      – Прошу, сотрапезничай со мной. Не сочти за труд.
      Хельга не смогла отказать. Она присела и взяла кусочек хлеба, обмакнула его в мёд, начала есть. Ели они молчаливо, Хельга боялась смотреть на гостя, но, мельком всё же, взглянув на Хастума, заметила, что он исподволь изучает её. Она ещё больше смутилась, опустила глаза и отложила хлеб. Глаза гостя улыбнулись, та же улыбка – едва тронула уголки губ:
      – Не смущайся, я не хотел обидеть тебя, не хотел доставить тебе неудобство.
      – …Вы, как и шаман Алнум умеете читать в душах? – Хельга решила хоть в чём-то поддержать беседу.
      – Ты считаешь, что я догадался о чём ты думаешь? Нет, Алнум – особенный человек, а я обычный. Но я наблюдательный, поэтому умею читать чувства на лицах. А ты – ничего не прячешь.
      Хельга промолчала, Хастум замолчал, продолжил есть.
      Наконец, когда он насытился, снова обратил внимание на Хельгу, мягко спросив:
      – Тебе здесь нравится?
      Хельга насторожилась. Что сказать? Не нравится – он передаст Алнуму, нравится – означало соврать. Гость – не отрываясь, смотрел на неё, наконец, он расхохотался:
      – Хельга, ты не доверяешь мне, действительно не доверяешь. Но ведь у тебя – хорошая интуиция, почему ей не вверишься? Что тебя настораживает во мне? А, понимаю, ты не доверяешь мне? Вернее не так…, у тебя нет причин мне доверять… Понимаю. Но ведь тебе здесь не нравится, я прав?
      Хельга холодно взглянула на Хастума:
      – Мне бы не хотелось говорить о том.
      Хастум перестал улыбаться и серьёзно посмотрел на Хельгу:
      – Да, пожалуй, ты права, ты испытала немало, чтоб доверять первому, кто войдёт в стан Алнума. Но поверь мне – и я бы не доверял тебе вот так, сразу. Однако Алнум решил, что ты… будешь ему хорошей женой…, вернее – не так: он любит тебя. И мне того довольно.
      – Вы говорите так, будто много знаете обо мне. А меж тем, я ни разу не видела вас здесь.
      – Это – правда, за то время, что прошло со времени падения Приземистой, меня здесь не было. Но мы с тобой встречались дважды.
      – Дважды?
      – Однажды я был в Приземистой, и Алнум показывал мне тебя. Это было…, когда ты пошла, к вечеру, на рыночную площадь, посмотреть, кто торгует припасами по ночам.
      Хельга замешкалась, и с негодованием отметила:
      – Плохой же из меня был хранитель крепости – помимо шамана Алнума и его воинов, в крепости побывало ещё немало людей.
      Хастум стал совсем серьезным:
      – Хельга, честность, смелость, долг – это хорошо, но на беду – золото и жадность, совместно, способны творить немало бед.
      Хельга нагнула голову.
      – Не печалься, то, что мы пережили – служит нам хорошим уроком. Поверь, ты …. Рядом с Алнумом тебе будет неплохо…. Но сейчас я вижу много печали в твоих глазах. Почему?
      Хельга колебалась, но потом сказала:
      – Я не знаю, но здесь – всё чужое: чужие люди, чужой уклад, чужая еда, чужой воздух и вода…!
      Хастум смотрел на неё долго, потом задумчиво взял кусок сладкой лепёшки:
      – Хельга, я много езжу, много вижу… Ты словно росток, вырванный с корнем и перенесенный на другую почву. Я видел, что многие такие – погибали, но очень часто такие растения давали буйные побеги. Хельга, люди везде одинаковы – много лжецов, трусов, опытных, добрых, смелых и …ещё много чего. В разных народах, в разное время – они все присутствуют, но их – разное соотношение. Всё то же – было и у вас, в Приземистой. Ты хочешь сказать, что степняки – кровожадны? Что они глупы и ограничены?
      – О, нет!
      Хастум остановил её речь движением:
      – Хельга, к сожалению…, возможно, для тебя – уже ничего не вернётся. Ты это понимаешь сама. Я не призываю тебя смириться. Я прошу тебя понять их: народ, его культура – это …итог очень и очень многих событий, совпадений, закономерностей. Степняки – могучий народ, но они – по-детски наивны и кровожадны, они познают мир, как бы маленький ребёнок, познавая боль и утраты, отрывал жуку крылья и лапки. А времена – всегда одинаковы: неизменно нужно бороться за что-то. И иллюзией кажется спокойная жизнь, которую ты вела до Приземистой. Вспомни, многого ли боялись твои родители? Как они дрожали и перешёптывались? Твоя свобода и вседозволенность – лишь твоя детская фантазия. Но ты посмотри, как много сделал Алнум, как его станы отличаются от таковых у его соплеменников. Алнум – хороший, и мне было бы безумно жаль, если бы он …женился на …недостойной женщине. Но он мой друг, и хотя, признаюсь, ты мне не глянулась вначале – я смирюсь, ибо то – его выбор, его жизнь. Ему я доверяю безоговорочно – значит, я принимаю тебя беспрекословно. И не кори меня за кажущуюся недоверчивость – мне дорога его жизнь, я понимаю, что он – великий человек. Ибо только великое сердце способно посвящать себя заботам об иных…
      Хастум замолчал, задумался.
      – …Хельга, человек – он, как и всякое животное, прежде всего, хочет жить, а значит – способен приспособиться ко многому. Тебе отсюда не выбраться. Не обидь Алнума, не рань его сердца. Повторюсь, я не призываю тебя смириться. Я прошу – найди то, что поможет тебе здесь поладить.
      Хельга молчала. Она была готова протестовать, но чувствовала, что не должна того делать.
      – Ты всё же не веришь мне? Возможно, думаешь, что я не тот, за кого себя выдаю? Боишься навредить Алнуму?
      – Может и так.
      – Я бы хотел снискать твоё доверие. Но если я скажу, при каких …обстоятельствах однажды спас жизнь твоему мужу – ты меня возненавидишь.
      Хельга не двинулась, но подняла взгляд. Казалось, Хастум колебался.
      – В первый раз мы с тобой встретились… Ты помнишь битву, на гнилом, замёрзшем болоте в долине реки Вожалой? … С тех пор, как я видел тебя, когда Алнум показывал мне тебя в Приземистой... – я не переставал удивляться. Я могу разрубить воина от плеча до пояса, но в тот раз, я …не знаю почему, я лишь разрубил…латы на спине молодого светловолосого воина без шлема, что стоял с окровавленным мечом около моего друга, раненного шамана Алнума. Хельга, это я тогда тебя ранил, и это я помогал выносить Алнума из того сражения, я оттаскивал его от твоего тела…
      Хастум испытующе смотрел на Хельгу. Она молчала. Почему Алнум ей того не говорил? А разве он должен? Разве ему хотелось бы вновь напоминать ей о том? Как он может принимать у себя человека, который едва не убил Хельгу?
      Думай, Хельга, думай. Она подняла глаза:
      – …Я не вправе ненавидеть вас. Я бы сама не смогла поступить по-иному. Кто же виноват, что мои недруги ныне приходятся мне друзьями, а мои друзья – канули в неизвестность. Нет. Я понимаю…
      Но Хельга лукавила. Да, она не могла поступить на месте Хастума по-иному. Да. Но теперь она, глядя этому человеку в глаза, заново переживала всё, что тогда случилось. Вновь всплыли вопросы, ответы на которые она, не знаю, сможет ли когда отыскать.
      – …Хельга! Хельга? – Хастум всматривался в её лицо. Та словно бы очнулась:
      – Я слушаю…
      – Хельга…? Скажи правду, ты ведь осуждаешь меня?
      – Я не вправе. – Повторила Хельга.
      Она делала вид, что очень интересуется делами Хастума, он пытался ей рассказывать о своих путешествиях. Но Хельга была рассеяна, Хастум – не навязывался. Хотя, думаю, дело было не в Хастуме – Хельга просто боялась, что Алнуму будет неприятно, что она принимает в такую позднюю пору гостя. Пусть даже и друга Алнума.
      …Но вот она прислушалась и вскочила – за стенами шатра послышался топот, который усиливался: ехали всадники. Ближе, ближе, раздались приветствия, …звонкий голос Пуницу, он что-то докладывал. Хельга встала у входа. Она услышала приглушённый голос степняка Алнума, тот расспрашивал Пуницу, и кто-то ещё, кажется Лагом – отвечали. Но вот всё стихло – несколько тихих шагов и полог был откинут: вошёл Алнум. Он мельком взглянул на Хельгу, посмотрел на Хастума, улыбнулся тому, приветственно поклонился и вновь повернулся к Хельге. Развязал завязки мокрого плаща, сбросил его у входа.
      Было видно, что он порывается обнять её, Хельга улыбнулась.
      – Прости милая, рад тебя видеть. Но я мокрый и грязный, я сниму это.
      Пока он, торопясь, снимал мокрые куртку, латы, рубашку, Хельга кинулась к его вещам, взяла рубашку и аккуратно развернула её у очага – погреть. Когда Алнум разделся – поднесла и помогла её надеть. Тогда Алнум бережно, но как можно сильнее, обнял Хельгу, поцеловал её волосы и долго держал в своих объятиях. Едва повернув голову, он взглянул на Хастума – тот насмешливо улыбался. Алнум чуть улыбнулся в ответ и, отринув – посмотрел на Хельгу. Он глядел в её лицо радостно, но затем, выражение его лица изменилось. Он тревожно посмотрел на Хастума И вновь – на Хельгу. Уже спокойно поцеловал её в лоб и спросил:
      – Кликни, чтоб подали, что там есть? Нет, ничего особенного, тоже, что и вы ели.
      Хельга быстро распорядилась, рабыни, которых уже направил Пуницу, внесли блюда. Но Хельга забирала посуду и сама подавала на стол, однако же – расставляя всё так, будто будут трапезничать двое – и Алнум, и Хастум.
      В это время Алнум спросил, тихо и словно боясь посмотреть Хастуму в глаза:
      – Зачем ты сказал ей?
      Тот не нашёл, что ответить, только:
      – Прости.
      Алнум долго посмотрел ему в глаза, но затем принялся есть, вначале нехотя, но потом – даже жадно. Хастум молчал, время от времени беря, то небольшой кусок мяса, то отщипывая лепёшку – в общем-то, он уже наелся.
      Но, наконец, и Алнум насытился, его движения становились всё медленнее. Хельга подложила в очаг несколько не толстых веток, и пламя с надеждой начало подниматься выше. Алнум наблюдал за ней, а затем попросил:
      – Прикажи убрать, и присядь рядом. Я очень соскучился.
      Хельга так и сделала, но села чуть позади Алнума, как бы скрываясь за его спиной. Она положила ему руку на спину и прислонилась к ней головой.
      Так сидела она долго, слушая долгие разговоры – Хастум рассказывал о своих путешествиях. Но вот она начала клевать носом – не справляясь с дремотой. Алнум заметил то, и слегка потянулся за ближайшей подушкой, сел удобнее, бережно потянув Хельгу на себя – повернул к себе боком и чуть приподнял, подоткнув с другой стороны подушкой: теперь Хельга полулежала, прислонённая, у него на груди.
      Хастум смотрел на него задумчиво:
      – Алнум, ты действительно счастлив?
      – Если бы такие мгновения можно было остановить – я бы сделал это, не колеблясь. Да, Хастум, я счастлив.
      – Но…, прости, что говорю это – она ведь …не любит тебя. Если бы любила… она бы… она ведь не жена тебе, шаман?
      Алнум молчал, а Хастум уж начал корить себя за то, что не сдержался. В конце концов – это не его дело. К чему было так?
      – Прости.
      – Хастум, любимая мной женщина, подаёт мне рубашку, согретую намеренно для меня, а не пропитанную ядом. Она подаёт мне еду, и та – не отравлена. Она ждёт меня. Самое главное – это возвращаться туда, где тебя ждут…
      – Ты отомстил мне. Я понял. Меня ведь никто не ждёт. – Насмешливо произнёс Хастум.
      Алнум взглянул на него серьезно:
      – Ты ведь знаешь, я не о том.
      – Да, это так. – Хастум улыбнулся. – Алнум, но всё же, …какова была вероятность того, что я, спасая тебе жизнь, не добил в том бою ту, которую ты, со временем, разыщешь, и которая станет смыслом твоей жизни?
      – Я сам раньше задумывался. А теперь не хочу о том. Я боюсь тех размышлений. Но достаточно, расскажи, где ты бывал за это лето…
      …Хельга проснулась рано. Рядом, на их ложе спал Алнум – он мерно и спокойно дышал, его веки чуть подрагивали, рука лежала на талии Хельги. Она приподнялась и огляделась: Хастум спал у противоположной стороны шатра – когда успели разостлать то ложе – Хельга-то, спит чутко?
      Она встала, оделась и вышла. Дождь закончился – стоял густой туман, но там, высоко, в его клубах, были видны просветы – возможно, сегодня, наконец, появится солнце. Было достаточно тепло – теплее, чем вчера. Вроде всё хорошо. Но какое-то беспокойство было в сердце у Хельги. Она скрестила руки на груди и стала наблюдать за станом – ещё сонные воины выполняли повседневные работы, сновали рабы, дым от костров перемешивался с туманом, слышался храп лошадей. Только бы никто не приехал к Алнуму, и он отдохнул… Она стояла уже долго, когда полог откинулся и выступил степняк Алнум. Хельга взглянула на него и отвела взгляд. Он встал рядом и молчал. Молчал.
      Хельга, вздохнув и, словно без сил, с тоской, спросила:
      – Ты снова уедешь?
      Алнум молчал.
      После долгого безмолвия Хельга попросила:
      – Возьми меня с собой?
      Алнум молчал. Хельге показалось, что, то молчание может подарить надежду. Однако если он сейчас мрачно или спокойно, или успокаивающе, какая разница (?) скажет «нет» – как отрубит. А что она теряла? Из шатра вышел Хастум. Он поприветствовал и Алнума и Хельгу. Алнум у него спросил:
      – Куда предполагаешь?
      – К катинам нужно заехать, да и с Архенастором ты бы переговорил? Он колеблется.
      Алнум кивнул, подумал и сказал, обращаясь к Хельге:
      – Собирайся. Дорога вряд ли будет опасной, хотя… меня что-то тревожит. Собирайся, как жена, а не воин.
      Собрались быстро. Выехали тринадцать человек – Хастум, Хельга, Алнум и девять воинов, под командованием Лагома. Алнум настоял, чтоб Хельга под плащ надела облегчённые латы, но оружия – не позволил. Он с Хастумом ехал впереди, далее – Лагом, а затем – Хельга и воины.
      …К вечеру они расположились в небольшой лощине. Воины устраивались на ночёвку, Алнум и Хастум – поев, негромко беседовали у огня. Хельга сидела тут же, она задумчиво, палочкой иногда ворошила угольки в костре, но было видно, что она зябла. Погода стояла теплая, хотя к вечеру – похолодало, дождя не было, но в воздухе витала сырость, свойственная началу осени. Алнум посмотрел на Хельгу, встал, принёс тёплое покрывало и уложил его на землю, сам присел на его край, прислонился спиной к дереву и позвал Хельгу. Она, исподволь взглянув на Хастума – присела на покрывало, Алнум, сев сзади, обнял её и прижал к себе, заботливо укрыв своим плащом. Он продолжил негромкую беседу с Хастумом, а Хельга, задумчиво поглядывая на пляску пламени, согретая и укутанная – заснула. Через некоторое время Хастум кивнул на Хельгу:
      – Я вижу шаман, ты – счастливый человек. И благодарю за то небеса…
      Много о том походе ведать не стану, хочу сосредоточиться лишь на его окончании. Скажу только, что Хельге пришлось нелегко – ей оказывали всяческое внимание и не всегда корректно. Если те, кто принимал Алнума, старались просто оказать ей внимание, то простой люд, что прослышал о приезде шамана Алнума, который привез (о чудо!) с собой свою жену – неистовствовал. Каждый считал своим долгом почтить вниманием приезд шамана, но каждый также считал необходимым поглазеть на ту, которая оказалась достойной занять такое высокое место. Что же представляла собой загадочная чужестранка, которую выбрал шаман среди множества местных и привезённых красавиц?
      Хельге пришлось соответствовать – она не могла себе позволить слабости: осанка, походка, жесты, улыбка, причёска, платье, речь – всё старалась учитывать, выверять. Каждый вечер, ложась спать она, чувствовала себя совершенно разбитой из-за этого. А Алнум лишь насмехался, подтрунивая над её прежним желанием поехать с ним.
      Он всё это время вёл довольно непростые переговоры о военных союзах. Из разговоров Хельга понимала, что вероятно речь идёт о новом большом походе. Казалось бы – глупость выступать осенью, когда дороги и тропы могли быть размыты затяжными дождями и, пропитанная влагой почва становилась ловушкой для всадников. Но шаман Алнум предсказывал сухую осень. А аланов – необходимо было отринуть от степняцких уделов.
      Хельга в то – не вмешивалась, подумав, что расспросит Алнума, когда они приедут в свой стан, в спокойной обстановке.
      Хастум был некоторое время с ними, но вскоре, проведя несколько совместных переговоров, расстался с ними, поехав по своим делам. К концу их путешествия Хельга будто бы смирилась с мыслью о том, что её убийца – был другом Алнуму. Она понимала – Хастум тогда, у Вожалой, конечно же, НЕ МОГ поступить иначе. Да и не стоило. Мы не знаем того, что ждёт нас впереди. В быстротечные минуты схватки мы бережём то, что дорого для нас, к чему стремится наше сердце и за что ратует разум. В такие моменты, я старался ей напомнить, что, в общем-то, и сам Алнум каждый вечер делит своё ложе и еду с той, что могла убить его.
      И скажу прямо, это была ещё не самая запутанная история из тех, что я видел на своём веку…
      Впереди у Алнума, к исходу шестого дня странствий – всего одна встреча с вождём Архенастром. Но вот и она была позади.
      Отряд выехал поутру.
      Время близилось к полудню. Воины, пропетляв среди лощин, выехал на открытое место, вдалеке также виднелась роща, справа – лесок. Но внезапно Алнум поднял руку, останавливая отряд, лишь конь Лагома сделал ещё несколько шагов, нагоняя хозяина-шамана. Тот едва повернул голову:
      – Я чувствую, что-то не то. – И громче добавил. – Всем пригнуться и поднять щиты!
      Как по мановению руки все воины выполнили приказание, Хельга также повиновалась, несколько всадников окружили её, прикрывая щитами. Но она исподволь наблюдала. Алнум, выпрямившись, чуть выдвинул правую руку впереди себя, ладонью наружу, нагнул голову и как бы, не то вглядывался, не то вслушивался в окружающее пространство. Он медленно разворачивал коня по кругу, следуя за поворотом ладони. На его лице читалась тревога.
      ...Едва он успел повернуться на тридцать-сорок градусов, в его грудь, левее к плечу, вонзилась стрела, ещё с десяток – обрушился на воинов. Но по счастью, никто из них не пострадал.
      Алнум с силой выдохнул, покачнулся в седле, но продолжил поворот коня, осматривая окрестности. Хельга пыталась выглянуть из-за щитов, но один из воинов крепко взял её за плечо и придерживал. Алнум сделал полный круг и оглянулся на Лагома:
      – Они только там, в той рощице – человек тридцать, готовы наступать. Нас мало.
      Он оглянулся на остальных:
      – Всем спешится! Встать позади меня, немедленно!
      Сам тяжело слез с коня, передал поводья Лагому. Старался говорить чётко, но тихо, спокойно:
      – Стрела отравлена, а я не могу её сейчас вынуть – сам знаешь. Когда всё закончится – у меня в походной сумке – зеленоватый флакончик, помнишь, он такой один – вольёшь мне в рот …десять капель. И только десять! Из белого – оботрёшь шею, запястья и виски. А там – что будет. Во что бы ни стало – защити и сбереги Хельгу! Хельга! – он чуть повернулся к ней:
      – Хельга, я люблю тебя…
      Она хотела что-то сказать, но ей не дали. Всё происходило быстро.
      Такого я ещё не видел. Впереди, оттуда, куда указывал Алнум, показались всадники, они ещё не наступали, но были готовы к тому. Алнум стоял к ним лицом, стрела торчала у него из груди, что казалось, конечно же, неестественным. Воины Алнума сгруппировались у него за спиной, придерживая лошадей за поводья. Мечи их были вынуты, кто-то придерживал Хельгу. А она только наблюдала. Вдалеке произошло движение – чужие всадники натянули луки, выпустили стрелы и, закинув луки за спину – ринулись в атаку. Но никто из воинов Алнума не двинулся, дабы прикрыться щитом.
      Алнум стоявший лицом к врагу, но с наклоненной головой, резко упал на одно колено и левой рукой, ладонью упёрся в землю. Спустя мгновение он глубоко вздохнул, задержал дыхание, резко вскинул правую руку ладонью к врагу и поднял голову. Ужасающий взгляд его чёрных, полыхавших багровым пламенем, устремился вперед – к нападавшим. Он смотрел неотрывно, неистово, чуть дрожа.
      Хельга видела, как туча стрел, не долетев к ним – упала в одном месте, словно ударившись в невидимый купол, что окружал воинов Алнума. Враги закружились на месте, многие упали, некоторые пытались повернуть коней. Но то – была беспомощная масса. Хельга никогда такого не видела – непроизвольно она открыла рот и смотрела не моргая. Неужели – это и есть Алнум, что так безропотен к её выходкам? Казалось, она даже не дышала.
      …Алнум судорожно вздохнул и начал заваливаться на бок. Хельга вскрикнула. Алнума подхватил Лагом, он отдавал приказы:
      – Махокусар, забирай всех, и скачите вслед бежавшим. Взять двух-трёх пленных, остальных – без жалости уничтожить! Лошадей привести!
      Его приказание выполнили скоро.
      Сам он махнул Хельге рукой и молча, передал ей безжизненное тело Алнума. Она села и теперь придерживала его плечи и голову. Он был бледен, неестественно, казалось даже загар – не скрывал серости кожи лица. Настолько безжизненное лицо шамана-степняка Хельга видела впервые. Когда Лагом опустился рядом и чуть запрокинул голову Алнума, дабы открыть ему рот, она испуганно спросила:
      – Лагом, он ведь не умер? Не умер?
      – Не знаю. – Он поспешно открыл флакончик и отсчитал ровно десять капель. Очень осторожно закрыл сосуд и тут же положил в сумку. Сам же попросил:
      – Придержи его, выну стрелу. Она отравляет его.
      Хельга кивнула. Лагом примерился, помедлил и с силой выдернул стрелу, отбросил её. Хельга была вне себя – Алнум не захрипел, не поддался, его веки даже не двинули. Раздался только мерзкий чавкающий звук, когда стрела выходила из тела.
      Лагом также смочил ладонь в жидкости из белого флакончика и, как сказал Алнум, вытер ею шею, виски и запястья шамана. Хельга с надеждой посмотрела на Лагома:
      – Что ещё?
      Лагом боялся взглянуть на ней:
      – Будем ждать.
      – Так уже бывало?
      Лагом промолчал, тревожно взглянув на Хельгу. Но потом, расстегнув латы хозяина, осторожно снял их и разорвал рубашку, обнажив рану. Хельга на мгновение прикрыла глаза. Алнум был недвижим, как мёртвый. Лагом, постарался спокойно и размеренно обработать рану, перевязал её.
      Хельга всматривалась в лицо Алнума – неужели это и есть конец? Не конец великого степняка-шамана, а конец – всему?
      Она прислушалась. Старалась держать себя в руках – её слёзы и истерики никому не нужны. Она должна оставаться… кем? Женой шамана Алнума? В голове промелькнула идиотская картинка похорон степняков, когда жену могли заколоть и положить рядом с убитым мужем в могилу. Но, положа руку на сердце, – разговорное выражение, которое осталось у меня от прошлой жизни, – не о том были её мысли. Если и так? Разве она была к тому не готова? Что ей в этой жизни? Разве не желала она себе смерти ещё полгода тому назад?
      Она подняла голову и холодно посмотрела на Лагома.
      – Что теперь?
      – Ждём.
      – Я не слышу его дыхания, его сердце не бьется. – Она приложила ухо к его груди.
      Лагом вынул меч и приложил его ко рту Алнума. Тот едва поблек, от чуть заметного дыхания степняка.
      – Он жив.
      – Может дать ему ещё тех капель?
      – Нет. Только десять. Я всегда давал пять или семь – сколько он говорил. А теперь просил больше. Я не могу дать меньше, я не могу дать больше.
      – Всегда давал? Так уже было?
      Лагом склонил голову, уходя от взгляда Хельги:
      – Было, Хельга. Несколько раз.
      – И как скоро он …, он просыпался?
      – Достаточно быстро. Должно уж… А всё нет. – Хельга словно окаменела, не двигаясь.
      Возвращались свои. Пленённые воины имели жуткий облик – они стонали и старались ладонями сжать голову, ибо им казалось, что она раскалывается. Хельга им ужасалась – на лицах всех троих были кровоподтеки, из носа шла кровь, а глаза были покрыты кровавой пеленой – лопались сосуды глазных яблок. Лагом не обращал внимания на них – приказал связать покрепче да привязать к лошадям.
      – Мы не можем ждать – нужно уходить отсюда. Нам теперь – надеяться только на свои силы. Перейдём тот… туда, к тем деревьям, там укроемся пока…
      – Пока что? – Тоскливо спросила Хельга.
      – Хельга, я надеюсь, что хозяин выздоровеет.
      В этих, казалось, ободряющих словах, Хельга усмотрела только безнадёжность.
      Лагом приказал поднять безжизненное тело Алнума на коня. Его, в дороге, придерживал один из самых сильных воинов. Пленных погнали пеше. Вражеских лошадей связали поводьями меж собой и также повели за собой.
      В тени деревьев Алнума вновь осторожно сняли с коня и уложили на свежесрубленные ветки. Хельга присела тут же, вглядываясь в его лицо и ловя каждый вздох. Она почему-то стеснялась перед воинами, что посматривали в их сторону, выказать свои чувства, своё безумное волнение. Она положила голову степняка себе на колени и, держа его правую руку – гладила её. Но на глаза наворачивались слёзы. Она боялась, что кто-то заметит их и потянулась к своей сумке, дабы взять кусок ткани – вытереть заплывшие слезами, покрасневшие глаза. Но внезапно она, едва подавив возглас, отдёрнула руку – на ладони, у мизинца, был заметен порез и несколько капель крови уже побежали по руке. Несколько воинов оглянулись – она показала руку:
      – В сумке был нож, – сказала она, словно извиняясь.
      Все занялись своими делами. Продолжать путь было нельзя, нужно обустраиваться здесь – готовились к обороне.
      Хельга задумчиво глядела на свою стекавшую кровь и вдруг ей в голову пришла безумная мысль. Она едва запрокинула голову Алнуму и, поднеся ладонь к его губам, капнула несколько капель своей крови в едва приоткрытый рот степняка. Если кровь Алнума помогала страждущим, то может и её кровь – так же излечит шамана, ведь есть же между ними какая-то связь?
      Мне, откровенно, та идея не понравилась. Я не видел ныне на теле Хельги каких-нибудь фатальных отметин, но мне было тревожно. Хранитель Алнума сидел тут же, и неотрывно глядел на Подопечного. Кончики его пальцев подрагивали. Когда же Хельга проделала то, он нетерпеливо стал переводить взгляд то на Подопечного, то на мою Хельгу. Я хотел спросить его, но он так взглянул на меня, что я осекся. Он вновь вперил взгляд в Подопечного.
      Прошло всего несколько минут с того мгновения, как кровь Хельги окрасила губы Алнума, проникла в его горло. Слабо очень слабо начали подрагивать его губы, глаза под веками начали двигаться, дыхание становилось всё сильнее, но оно было судорожным – Алнум словно задыхался. Реакция шамана с каждым мгновением становилась всё более выражена – его изводили судороги – и не только пальцы рук, но и руки, ноги: его тело выгибалось дугой, лицо исказила невероятная мука.
      – Что с ним? Что? – Подбежал Лагом.
      Стараясь удержать Алнума, Хельга бросила:
      – Я не знаю! – Она боялась признать, что сделала.
      – Откуда кровь? Хельга? У него пошла кровь?
      – Нет, это моя. Я нечаянно испачкала его в своей крови!
      Взглянув на Лагома, Хельга поняла, что тот совершенно не знает, что делать.
      Хранитель Алнума встал и быстро подошёл ко мне. Я, глядя ему в глаза, сказал: «Нет». Он протянул руку к ней. Но я встал меж чужим Хранителем и Хельгой. В глазах у него горела ненависть, но сделать он ничего не мог.
      Той муки, что ныне ломала Алнума, мало кто мог пережить – было заметно, что он изнемогал. Алнум был могуч, но его мощное тело изворачивалось неимоверно. Я не знаю, почему в голову Хельге пришли те мысли. Думаю, они вполне были созвучны с намерениями Хранителя шамана. Но не полагаю, что он мог повлиять на неё, подсказать, что делать. Моя Хельга не была глупой, у неё была развита интуиция и без моих подсказок. Она вначале сделала ошибку, но думаю, её сознание подсказало ей проверенное действо.
      Она резко сорвала с шеи тонкую нить с красными камешками, быстро освободилась от запястных браслетов и резко налегла всем телом на Алнума. Её кидало вместе с ним, но его движения становились всё слабее и мягче. Он успокаивался. Вот – несколько толчков, и он утих – подрагивали только пальцы рук и стопы. …Он слабо открыл веки, пытаясь понять, где он. Хельга неподвижно лежала у него на груди, но приподнялась и слабо отодвинулась – она была бледна. И её губы кровоточили – пытаясь удержать Алнума, она закусила их, но биение тела Алнума разбило губы, а она того даже не замечала. Она попыталась отползти и без сил откинулась на тонкое деревцо.
      Алнум некоторое время лежал без движения, он был очень бледен, лицо покрыто испариной. Лагом пытался докричаться до него:
      – Алнум? Хозяин!
      Но тот не отвечал, он начал морщиться, всё сильнее, а потом резко попытался приподняться, и нетвёрдо встав, при помощи воинов, на ноги – спешно метнулся в ближайшие кусты. Рукой отринул помогавшего, приказывая уйти. Алнума сильно рвало. Теперь его тело сотрясалось в сильных конвульсиях.
      Но наконец, всё кончилось. Он встал и, покачиваясь от слабости – вернулся. Долго смотрел на Хельгу. Потом твёрдо приказал:
      – Воды! Подать мне воды. Умыться. – Он вымыл лицо, намочил затылок и шею. Дыхание его стало ровнее, но движения – всё ещё не были тверды. Он без сил опустился перед Хельгой на колени. Смотрел тяжело, лицо его чуть подрагивало:
      – Хельга, твоя кровь для меня – яд.
      Она слабо откликнулась:
      – Почему?
      – Ты – моя женщина, ты то, что я буду и должен беречь, даже будучи растерзанным на куски. Хельга, всё что угодно, только не кровь. …Да, я могу питать других своей кровью, но ты – не поступай так больше со мной.
      Хельга молчаливо кивнула и отвернулась. Алнум изучающее посмотрел на неё, взял за руки, заглянул в глаза, тихо сказал:
      – Милая, поверь, мне не всё равно. Я очень благодарен тебе за то, что ты делала и делаешь. Но для меня невыносима сама мысль о том, что я могу навредить тебе, что могу причинить боль и вред, убить. Я вынужден всё время бороться с собой, бояться приблизиться к тебе. Опасаться, что ненароком … Пойми, для меня нет ничего дороже тебя. Я сильный, смелый, я ужасаю своих недругов, я могу… почти всё. Но я очень боюсь себя, когда ты рядом. Я прошу тебя…, заклинаю, не снимай красных камней никогда…
      Хельга была потрясена. Она внезапно осознала всю глубину борьбы всесильного шамана. Но вдруг, глядя ему в глаза, спросила:
      – А что тебя сейчас спасло?
      Алнум осёкся и отстранился, отвернулся. – Хельга задержала его за руку:
      – Скажи, шаман, что…?
      Степняк молчал, пряча глаза, колебался, но потом сказал:
      – Я… сейчас дышу, потому что ты… сняла те браслеты. – И тут же горячо добавил: – Обещай мне, не делать так более. Твоя жизнь дороже всего для меня. Или я наложу заклятье! Как тогда, с самоубийством. Клянись мне! Клянись!
      Хельга отвернулась и с обидой, будто её ругали, процедила:
      – Клянусь.
      Он приказал подобрать браслеты Хельги, связать разорванную нить ожерелья и подать ей. Она вновь надела то. Молчаливо исполнила всё.
      Но Хельга добилась своего. Она слышала, все здесь слышали, что именно она, именно её усилия помогли сохранить жизнь степняку-шаману. Ох уж это бахвальство, гордыня!
      Алнум через силу поднялся и обратился к Лагому:
      – Что? – Он обвёл всех взглядом. Остановился взглядом на пленных.
      – Нет, у меня сейчас нет сил. Всё потом. Уезжаем отсюда. Пусть табун погонят… вот туда, к западу. Нет, оставшиеся – на коней не садитесь, разойдитесь, встретимся за том склоне, за деревьями. Если не будут заметны наши следы – нас не настигнут, в случае погони. Да, табун отогнать прямой дорогой, скоро, что есть сил – вы должны отвести от нас погоню. Трое, Лагом, хватит троих. Остальные останутся с нами, поедем через Окстанский стан, я там отдохну. Пусть помогут Хельге. Я сам, подведи коня. Да так.
      Собрались быстро. Исполнив все приказы Алнума, покинули место, ставшее таким несчастливым для степняка-шамана. Только он и Хельга ехали верхом, остальные были пеше. Разошлись. Встретились в указанном месте. К самому вечеру добрались они до одного из станов Алнума – Окстанского. Видя измождение хозяина им, не медля, было устроено всё для ночёвки и хозяин смог отдохнуть.
      В шатре, что был поставлен для Хозяина, на подушках, у небольшого очага, Алнум, казалось, уснул, вроде бы спала и Хельга. Но нет, она приподнялась и отстранилась от Алнума, отползла. Она была слаба. Выйти она не решилась – вокруг были почти чужие степняки, не хватало, чтоб они видели её состояние. Она завернулась в плащ в другом конце шатра и дала волю слезам. Всё пережитое вновь переполняло её. Она не понимала до конца, что сегодня могло случиться. Или не хотела того понимать.
      Все те чувства, что спали в ней со времён гибели Ружасо, вновь поднялись из глубины. Но сейчас всё было по-другому. То была не глубина – бездна, она боялась одной только мысли, что Алнум мог умереть. А ведь это когда-нибудь произойдет. От того нельзя будет отгородиться. То не будет дурным сном. С той жизнью, что вёл Алнум, то могло произойти всякий миг. Меч, копьё, отравленная стрела, собственно яд в еде, питье? Что отнимет жизнь у Алнума? А что она может? Быть каждую минуту с ним? Он того не позволит. Не позволит ей пребывать в опасности рядом с ним…
      От этих мыслей слёзы вначале просто катились из глаз, но потом она начала, невольно всхлипывать. Пыталась сдержаться, прекрасно понимая, что может разбудить степняка. Но ничего не могла поделать – новая волна страхов и переживаний, порождала новую волну слёз.
      – Хельга…, Хельга…, – слабо позвал Алнум, – мне холодно без тебя, помоги мне.
      Замершая было Хельга, сразу поднялась и враз перестала плакать. Ему нужна была её помощь, она не имела права на слабость. Она подошла ближе и присела:
      – Что?
      – Ляг рядом, прошу.
      – Может позвать кого, подать воды?
      – Нет, Хельга, не волнуйся. Мне ничего не нужно, – бодрее, даже веселее сказал Алнум, – я просто должен успокоить тебя, твои слёзы разъедают мне сердце. Не нужно плакать, ляг рядом, согрей меня.
      Она повиновалась, но вновь эта женская логика – если ему ничего не нужно, можно опять предаться своим горестям. Бесшумно слёзы опять начали катиться из глаз Хельги:
      – Хельга…
      – Я …знаю, сейчас… я ничего не могу… поделать.
      – Почему плачешь, ведь всё нормально? Мы отдохнём здесь, я наберусь сил, и всё будет как прежде. Я снова буду изводить тебя… – Он на мгновение замер, словно раздумывая. А затем, навалившись все телом – впился губами в её губы. Он целовал её жадно, будто страждущий за день в пустыне, пил из родника. Алнум обнял Хельгу и, не переставая целовать, крепко удерживал. Он чувствовал, как нарастает её протест, как она пыталась вывернуться и отвернуть голову. Он резко отпустил её и отшатнулся. Она вскочила и с ненавистью смотрела на него:
      – Как ты мог, ты же обещал!
      – И ты мне прежде обещала…
      – Но что значит моё слово! А ты! Ты…
      Алнум мрачно смотрел на Хельгу:
      – Зато ты перестала плакать. А я…, я, – он не договорил, откинулся на подушки и закрыл глаза.
      …Мне казалось, что он вспоминает горечь поцелуя своей жены. Я сказал то Хельге. Она медлила, но затем опустилась на колени перед Алнумом, коснулась его груди:
      – Ты не тронешь меня?
      – Нет.
      Он замолчал. Она безмолвствовала.
      Но вот он попросил:
      – Согрей меня, мне холодно.
      Хельга встала и подбросила несколько веток в очаг. Затем принесла покрывало, что было для них оставлено, укрыла Алнума и сама прижалась к нему, легла к нему под правый бок, не у раненного левого.
      – Прости меня, я знаю, что теперь ты не доверяешь мне, но за каждую твою слезу я готов отдать свою каплю крови. Прости.
      – Я доверяю тебе, степняк. Но ты очень испугал меня. Что мне теперь делать?
      – Ты боишься лишиться меня? О, Хельга, твои речи сладки как мёд, а признания – целительное лекарство…
      – Ты смеешься. – В тон ему сказала Хельга, – тогда я уйду и пусть тебя греют твои …
      – О нет, нет, – засмеялся Алнум. – Это самая жестокая кара для меня. Не уходи, и я спою тебе песню.
      – Ты умеешь петь?
      – А почему бы и нет? Если жестокое сердце способно любить, то и безжалостная душа может петь.
      И он действительно тихо запел. Я был удивлён. Приятно удивлён. То была какая-то песня, нечто вроде баллады, рассказывающая (о чудо!) о чистых помыслах кровожадных древних героев (а как иначе?), о достойных наградах и ослепительных победах (в каком героическом эпосе без них обходится?).
                116
      Как-то, к шаману Алнуму приехал один из наместников – Делос. Он был чрезвычайно озабочен. Его жена-негодяйка, бросила его, забрала их годовалого сына и скрылась. Своими силами он найти её не может. Но слышал, вернее он знает и надеется, что великий шаман Алнум сможет разыскать её даже спустя такое продолжительное время – с момента побега женщины прошло около двух недель.
      Алнум принял просителя в шатре. В стороне затаилась Хельга – Делос был так увлечён, что его мало волновало присутствие посторонних.
      – Ты понимаешь, шаман, она так умело притворялась любящей!? Она всегда была мне покорна, хотя, ты знаешь, она ведь не такая! Я знал! Знал, что ей нельзя доверять! Она ведь не здешняя! Мне её сосватали! Сказали – умница, красавица, покладиста! Но пока я её приручил! Она – ведь полугречанка, полумидийка. Ты представляешь, шаман, что это? Она – была как гром: скажет, как отрежет...!
      Алнум попытался прервать его речь, выставив вперёд руку:
      – Была ли она тебе верна?
      – О, если бы она только посмела! Но ты знаешь, шаман, родив мне сына – она успокоилась! Да! Она стала покорной, выполняла все мои прихоти, ласкалась, целовала мне руки! И вот теперь – украла моего сына! Моего наследника…!
      Алнум вновь выставил вперёд руку, призывая просителя помолчать. Он медленно сделал несколько шагов по шатру и, поворачиваясь около Хельги, пронзительно посмотрел на неё. Заговорщицки искривил губы, как бы насмехаясь над Делосом. А может и нет, может то было лишь удивление, в какую переделку попал сам Алнум, согласившись выслушать такого посетителя. Хельга ответил едва заметной улыбкой, и пожала плечами, дескать «что ж поделать, сам виноват».
      Степняк-шаман встал чуть слева от сидящего Делоса, но тот повернулся и всё пытался втолковать Алнуму:
      – Шаман! Ты только представь, я ведь всё для неё делал – у неё были лучшие украшения, лучшие ткани, лучшая еда! Она располагала всем! И она – покинула меня! Забрав моего сына!
      Алнум не выдержал:
      – Делос!
      Тот, не медля, замолчал.
      Алнум стоял теперь сосредоточенный. Он, стоя боком, вновь обернулся к Хельге и теперь смотрел на неё собрано, однако, казалось, что он смотрит ей в душу. Она – враз посерьезнела, ей стало не по себе, поёжилась.
      И Алнум, и Хельга – думали об одном и том же.
       «Ты поступила бы также?»
       «Я поступлю так же?»
      Алнум отвернулся. Хельга нагнула голову.
      – Я не возьмусь за это.
      Делос вскочил и недоумённо уставился на Алнума:
      – Как же так… Ты ведь никогда не отказывался, если мог помочь…
      – А теперь – отказываю!
      Делос молчал, опустив руки. Он всё ещё смотрел на Алнума. Который стоял, скрестив руки и в упор глядя на Делоса. Тот виновато кивнул и, опустив плечи – медленно повернулся, вышел.
      Такого поворота события я не ожидал. Что случилось с Алнумом…?
      …Он боялся узнать свою судьбу?
      Алнума, встав, едва тронула за руку Хельга, заглянула в глаза. Он опустил взгляд и поджал губы, смотрел мимо.
      Хельга сжала его руку, едва нагнувшись, коснулась его ладони губами, снова заглянула в глаза.
      – …Я не хочу всего знать. Понимаю, что тебе порой – тяжко. Редко когда пути твоих решений – просты, но может…, не всё так, как кажется?
      Алнум смотрел на неё, мимолётная тёмная пелена, которой покрылся его взор, казалось, уходила – взгляд светел и ясен.
      – Ты тоже хочешь поехать?
      Хельга тихо сказала:
      – Я хочу знать, была ли она не права…
      Алнум кивнул и скоро вышел. Он остановил Делоса, коротко сказав, что выезжает ему в помощь уже сейчас. Хельга собралась скоро. И вот, спустя час после приезда Делоса, шаман Алнум с женой, самим Делосом и его воинами, своими воинами – выехал прочь из стана.
      По дороге Делос, присмиревший внезапной вспышкой гнева шамана Алнума – рассказывал, стараясь скрывать свои эмоции. Дорога была длинна, как, впрочем, и его рассказ:
      – … Столумас увидел пустой шатёр – ни Никии, ни ребёнка не было! Он боялся сообщить мне то, пока я был за праздничными трапезами, но выбора-то у него – не было! Не глядя на сонных воинов, толпой баранов, ожидавших, кого из них отберут хозяева к празднику, он вскочил на лошадь и в сопровождении своих спутников – оправился ко мне.
      Оказалось, что Делос, в это время – праздновал свадьбу со второй женой.
      При этих его словах, Алнум остановил коня, его брови едва приподнялись, он оглянулся на Хельгу, но ничего не сказал. Кивнув, вновь тронул повод.
      …К вечеру Алнум прибыл в стоянку. Делос приказал ранее казнить повинных в том, что был допущен побег. Приказание уже было исполнено. О том, что произошло, степняк Алнум расспрашивал простых воинов, что, однако, не были непосредственными участниками событий. И как следствие – толку было мало. Что те могли сказать – они пили за здоровье Делоса и его новой молодой жены, а потом – их разбудил Столумас, спрашивая, где Никия.
      Степняк остановился на пороге шатра Никии:
      – Кто, кроме тебя, Делос, был здесь?
      – Когда приехал – только я и Столумас. Больше никому не разрешал войти. А до моего приезда – они все спали.
      – Хорошо, ты останься, всем остальным – вон отсюда!
      Алнум осторожно вошёл и остановился, оглядываясь. Рассматривал долго. От его взора не укрылось, что почти все нужные вещи Никии – были забраны, здесь был порядок. Но вот вещи малыша пребывали в хаосе, словно женщина не знала, что ей взять в первую очередь.
      Степняк шаман коротко бросил:
      – Няньку твоего сына, Делос – надобно сурово наказать. Я понимаю, почему и как, сонными были воины, но почему она проспала исчезновение твоего сына, мне не понятно.
      Алнум двинулся по шатру, едва ворочая пальцами раскрытых ладоней опущенных рук. Иногда его глаза впивались в одну, только ему видимую точку, иногда он водил носом, словно принюхиваясь. Вот он дотронулся до спинки кроватки малыша, посмотрел в сторону ложа Никии. Едва касаясь пальцами – провёл по нему рукой. Пересмотрел все её украшения.
      – Не хватает только двух… – чуть слышно сказал Делос. – Исчезло также моё оружие. Лежало вот там…
      Алнум обернулся к дальнему закутку, где лежало пропавшее оружие. Не хватало одного меча, пары кинжалов и ножа. Исчез также один лук с колчаном для стрел – в общем – вооружение на одного человека. Исчезло добротное снаряжение, но всё самое обыкновеннее, без отделки.
      Шаман стоял посреди шатра, снова неспешно осматривая всё вокруг. Затем спокойно, обращаясь как бы к Делосу, но, не поворачиваясь к нему лицом, сказал:
      – Что ж, чужого умысла здесь не было. Она сама ушла. Решение было принято случайно, но подготовка была продуманна. Вначале она не думала брать ребёнка с собой, считая, что это опасно и безрассудно. Но потом, – Алнум вновь подошёл к кроватке ребёнка и как бы исподволь, провёл рукой по спинке. – Но потом…, ребёнок не отпускал её. Нянька спала крепким сном. Оставлять без присмотра она не могла. Пыталась разбудить няньку, но та спала и не могла проснуться. Тогда Никия, поняв…, что теряет время, поспешно собрала сына… Она корила себя за это…
                117
      …Никии передали просьбу Хисхибы, женщины, что смотрела ребёнка, немедленно явиться, якобы мальчик заболел.
      …В тесной, полуосвещённой вечерней зарёй комнатке, сидел Алнум, за ним – стоял Делос, Хельга сжалась в уголочке и, казалось, – не дышала. Ей было страшно узнать правду, страшно было от того, что она понимала ту женщину. Но она, также – верила в совестливость степняка-шамана. Он рассудит – по правде.
      Никия, едва войдя, затравленно обернулась – на выходе встал чужой степняк. Ещё двое – вошли через несколько мгновений.
      – Как…, как вы смогли найти меня?
      Алнум поднялся, одновременно, одной рукой сдерживая Делоса. Мне то также было интересно, но знаю, что пересмотрев все вещи Никии, Алнум, ведомый только ему понятным чутьём, почти безошибочно прошёл по давно потерянному следу до этого селения.
      Шаман неопределённо сдвинул плечами, как бы говоря «вот так получилось».
      Никия посмотрела на хозяйку:
      – Почему!? Я ведь исправно платила вам. Я… всегда вовремя приносила деньги! Я..., я…
      – Да, ты платила исправно, но мало. А он, – хозяйка обернулась к Алнуму – много и сразу. К тому же – он забирает мальчика – и мне возни меньше.
      Никия слушала всё это, и её лицо перекосилось от бессилия. Что теперь можно было сделать? Но она сдержалась. Какой ныне в этом прок? Вот решит эту проблему – тогда можно будет предаться эмоциям.
      Алнум неожиданно резко встал и сделал два шага к Никии. Она отпрянула. Он едва улыбнулся и махнул рукой. Все три степняка вышли, уволакивая с собой хозяйку жилища. Алнум ближе подошёл к Никии, но в глаза она не смотрела. Замерла, словно прислушивалась.
      – Если женщина знает, что она радует, восхищает хотя бы одного мужчину – она уже уверенней, счастливее, радостней... – Медленно, завораживая, проговорил Алнум. – Я хочу послушать твоё сердце.
      Он взял её руку, глядя ей в глаза, затем, взял одной рукой её лицо справа, четырьмя пальцами впившись ей в висок, а большим пальцем – вцепившись в подбородок Никии. Вторую руку он положил ей слева, чуть повыше груди, чувствуя биение сердца. Пристально, с лёгким прищуром смотрел в глаза. Долго-долго так продолжалось. Никия не могла пошевелиться, но чувствовала, как силы покидают её. Постепенно она начала дрожать.
      Наконец Алнум медленно отвернулся:
      – Твоё дело Делос, очень плохо. Обиженная невниманием женщина – очень опасна. Она того может не осознавать, ей просто хочется уйти от тебя, замкнуться в своей скорби, забыться в своём лишении. Но учти, Делос, что самые основы твоих крепостей могут рухнуть только от слёз или косого взгляда обиженной женщины. Ибо, может, и, не осознавая, подспудно, она способна вырвать твоё сердце, лишить тебя самого дорогого.
      – Никия… Я, быть может, готов предложить тебе укрытие. … Если ты считаешь, что Делос – был тебе плохим мужем.
      – О нет! – Порывисто ступила шаг Никия. – Никогда, о, никогда, великий Алнум, он не был плохим мужем, … плохим отцом. Это я…, я – не могу быть ему ровней.
      – Никия! – Делос подступил к жене, – Почему?
      – Но ведь ты… тебе понадобилась та, что красивее, моложе… Я ведь – старше тебя…, Делос, милый Делос. …Ты прости меня. …Я – отдам тебе сына, его просто не было с кем оставить, я боялась за него. Я…, прости меня…
      …Скажу, что после длительных переговоров, Никия, всё же, вернулась к Делосу. Мир в той семье, вроде был установлен. Но из поездки, и Алнум, и Хельга – ехали со своими мыслями. Лишь вечером, ложась спать, Алнум задумчиво произнёс:
      – Если бы я увидел, почувствовал, что ты несчастлива со мной, то отпустил бы тебя в тот же миг.
      Хельга, казалось, невпопад высказала свои мысли:
      – Но вторая, третья, а затем и четвёртая жены нужны, чтоб ярче чувствовать рассвет нового дня.
      Алнум, следующими словами, казалось, связал и свои мысли, и замечание Хельги в одно.
      – Я не одну женщину, до нашей с тобой встречи, не назвал своей женой. Значит – ты мой рассвет и только от меня зависит, каким он будет, и каким я его увижу. …Если бы так случилось – это была бы только моя вина. …Я не хочу видеть в тебе воина, я хочу вернуть тебе женскую суть. Не думай…, а может, так оно и есть…, мне сдаётся, что только мне дано определять стороны твоего бытия, и я… не могу …разглядеть твоей …глубины.
                118
      Совет вождей. На нём присутствовала Хельга. Не участвовала, а просто присутствовала. Она сидела у стены шатра, позади Алнума и занималась каким-то своим делом.
      – …Алнум, – насмешливо, сказал Тотрас, - что же ты допускаешь женщину к решению таких важных вопросов? Женщины ветрены, ты знаешь. Она может выдать то, что тут говорилось.
      Алнум поднял голову, несколько его воинов – насторожились, один охранник потянулся к мечу. Но Алнум, усмехнулся, поднял руку, предостерегая воинов от скорых необдуманных действий, и сказал:
      – …Я отплачу тебе тем же. Ты позволяешь себе делать мне замечание в присутствии женщины, которая мне небезразлична. Поэтому и я тебе при ней отвечу: Хельге я доверяю, так же как и себе. Эта женщина – моя тень, моё сердце, мои глаза и мои уши. И уж если мне суждено испытать предательство – оно скорее будет от тебя, чем от неё. – Алнум жёстко усмехнулся и взглянул прямо в глаза Тотрасу. Тот некоторое время смотрел также в глаза шам, но взгляда того не выдержал и смущённо отвёл глаза, пробормотав:
      – Что ты, Алнум, я предан тебе, как никто. Ты столько для меня сделал…
      – Вот именно, а ты не любишь долгов. – А затем Алнум вкрадчиво добавил: – я помню, как ты разделался с посланниками…
      – Не стоит вспоминать старое. Я уверен…, Алнум, ты… сделал… правильный выбор.
      – Я в том – не сомневаюсь.
      …Когда переговоры закончились и Тортус со свитой вышел, Хельга неслышно подошла к Алнуму и, заглянув ему в глаза, опустилась перед ним на колени:
      – Может действительно не стоит мне оставаться здесь, когда ты ведёшь переговоры…
      Алнум резко встал:
      – Здесь только я решаю, что, когда и кому делать… – На мгновение он замер, а затем обратил невидящий взор на Хельгу. Его взгляд потеплел и он, нагнувшись, задумчиво обхватил ладонями её лицо, поцеловав в чело.
      – Нет, дитя. Ты здесь не причём. Где-то ошибся я. – Он снова задумался, – не на той развилке свернул. Моя оплошность, моя. Я должен подумать. Дай мне свою руку.
      Мне было интересно наблюдать за степняком. Держа ладонь Хельги, он некоторое время сидел, переводя бессмысленный взор с одного предмета на другой, нигде не задерживая его, даже на лице Хельги. Казалось, он очень далеко. Вот он замер, и так сидел, почти не дыша. Я только отметил про себя, как его зрачки расширялись и сужались, несколько раз судорожно дёрнулись брови и расширились ноздри. Хотя, повторюсь, мне казалось, что он не дышит.
      У Хельги затекла спина сидеть в одном положении, и она попыталась тихонечко вынуть свою руку из ладони Алнума, но его глаза вдруг сильно расширились, он едва заметно задрожал, затем было заметно, что он с неимоверными усилиями от чего-то отстранялся, но руку Хельги не выпускал.
      Прошло ещё некоторое время, прежде чем он пришёл в себя. На его лбу была испарина, тело дрожало мелкой дрожью. Он, вглядываясь в лицо Хельги, выпустил её ладонь. И обессилено отвернулся. Хельга встала и направилась к выходу, но оглянулась.
      Нет, упрёка во взгляде Алнума не было, он остался безучастным. Но она вернулась, поискав, накинула на его плечи плащ, сама обняла его сзади, прижавшись щекой к его затылку.
      – Иного я от тебя и не ожидал. Иного мне и не надо, Хельга.
                119
      Но, порой, их разговоры протекали в неожиданном русле. И Хельга, и Алнум – раскрывались неожиданно.
      – …Перед вами никогда не стояла проблема выбора – ведь вы можете помочь одному человеку, истощить тем самым свои силы. Но более близкому вам человеку, чуть позже, понадобиться ваша помощь, ваши силы – а их нет, они отданы уже. Разве не больно, не обидно вам будет? Что погибает близкий вам человек, а вы помочь не можете?
      – Жизнь, – это не прямая дорога, где всё видно до самого горизонта. Кое-что скрыто от нас, кое-что мы видим. Так складываются обстоятельства, что некоторые свои поступки мы можем предугадать, например – видя овраг, мы его объедем, увидев в жару большое дерево – наверняка отдохнем в его тени. А есть то, что за поворотом судьбы мы не можем рассмотреть. Значит не наша в том вина. Кроме нас, нашей воли, еще очень много случайностей определяют нашу жизнь и жизнь наших близких. Поэтому корить себя за то, что ты не сделал, не зная того – вряд ли стоит. Важно, что ты сделал то, что от тебя требовалось на тот момент. А как по-другому? Ведь можно всю жизнь ждать чего-то, что может так и не наступить.
      – Следовательно, нужно без раздумий бросаться выполнять своё предназначение, то, что ты можешь…?
      – Хельга, человек не зверь, он не может действовать только чутьем, вернее – не должен. Хоть сколько-то, хоть минуту, хоть чуть больше – он должен подумать, иногда полагаясь на интуицию….
      – Но ведь так, думая, можно упустить момент!
      – Не перебивай. Человек таков, что часто все возможные варианты мгновенно проносятся в голове, и ты интуитивно выбираешь лучший. А порой, и после долгих раздумий – не находишь правильного. В большинстве, в подавляющем большинстве случаев мы не видим связи между вещами, а потому часто делаем выводы, что лежат на поверхности… Жизнь – весьма не проста. …Существует много того, чего мы не ведаем. Имеется много тех, даже о ком мы не знаем, но кто оберегает нашу жизнь. И называем мы их по-разному. И если мы чего-то не знаем, или не пониманием – это ещё не значит, что того не существует!
      …Да, сказал, так сказал!
      – А по поводу твоего первого вопроса? Что тут скажешь? Каждую минуту своего бытия человек делает выбор. Сомнения, раскаяние, радость, вдохновение, сожаления, печаль, зависть, соболезнования… – то всё человеческие чувства, что будут, хотим мы или нет, открыто или подспудно, сопровождать нас всю нашу жизнь. Ничего тут не поделаешь.
                120
      Или, вот, ещё разговор.
      – Иногда присутствие нескольких людей мешает больше, чем целая толпа. Ты сосредоточиваешь внимание на людях, это мешает тебе видеть общее. А на фоне толпы – легче понять, что тебе нужно и как этого достигнуть. Особенно, если толпа раболепна или безмолвна.
      Хельга слушала молчаливо, наклонив голову. Слушала ли она Алнума, или плыла в тумане своих мыслей?
      – …Но я не люблю толпу, она усыпляет, и ты можешь пропустить ответственный момент. Хотя, я знаю, многие пытаются управлять именно толпами, считая, что легче задавить то, что едва рождается среди многих, чем принять и переработать то, что дают отдельные люди, пусть даже – мыслители.
      Хельга подняла голову, её взгляд был осмысленный, но мне показалось, что сказала она не то, что думала:
      – Тогда власть над толпой порождает беспечность, но и союз с отдельными людьми заставляет всё время быть начеку. А это – утомляет.
      – Не забывай, Хельга, все люди разные. И то, что утомляет одних – может только питать разумными мыслями иных. Люди размышляющие – всегда пользовались уважением, почётом, пусть и не всегда жили в достатке. Но именно к ним шли за последним словом и, кстати, мне кажется, что и живут они дольше, чем холеные покорители толпы. И не важно, чем человек усмиряет толпу – лестью или крутым нравом.
      – Может ты и прав.
      Она хотела ещё что-то сказать, но их прервали. За шатром, послышались встревоженные крики, нетерпеливые громкие голоса, что казалось, рвали на узкие полоски серую пелену крупного тумана, который опустился на землю вскоре после полудня. Казалось, что эти звуки не могли принадлежать земным существам, так громки они были и настолько не гармонировали с той усладой, что дарил теплый, уютный шатёр, отгораживая ту липкую мерзость раннего вечера, что царила снаружи. Хельге не хотелось выбираться из тёплых накидок. Вчера был чудесный теплый день, позавчера вечерняя теплота выгоняла степняков из душных шатров, а сегодня – вот так.
      Но Алнум не медлил. Он чуть улыбнулся Хельге, ободряя, и вышел прочь. Хельга прислушалась, но и сама затем, поднявшись, встала у выхода, однако, чуть подумав, оглянувшись, всё же ступила в вечер, опустив полог, дабы не уходило из шатра драгоценное тепло. Она оказалась среди того серого, холодного и липкого месива, от которого сегодня береглась. Она очутилась сама по себе – вокруг неё раздавались голоса, иногда мелькали тени, но всё действие протекало чуть поодаль: там слышалось всхрапывание лошадей, их ржание, громкие голоса людей, бряцанье мечей. Иногда Хельга слышала спокойный голос Алнума, но говорил он тихо и содержание его речей она не понимала. Однако голос его был спокоен. Значит – всё хорошо. Но, с другой стороны, когда Алнум выдавал истинно то, что чувствовал?
      Хельге, после разговоров с Алнумом о толпе – совсем не хотелось идти смотреть на эту самую толпу. Она, было, подняла руку, дабы откинуть полог и вернуться в тепло, но из блёклой серости внезапно возник Алнум. Хельга от неожиданности обмерла, но потом – встревожено улыбнулась, заглядывая ему в глаза:
      – Что там?
      – Меня просят рассудить спор. …Хотя, не столько рассудить, сколько поддержать в расправе.
      – А ты?
      Алнум пожал плечами, казалось, он сомневался, говорить или нет. Но потом решился:
      – Хельга, ты ведь знаешь, как я берегу тебя от всего. Не знаю, стоит ли тебе идти туда?
      – Ты сейчас взывал к моему рассудку? Но ты же не думаешь, что после твоих слов, моё женское любопытство позволит мне пропустить твой суд? – Она мягко улыбнулась.
      – Твоё женское любопытство настолько кровожадно? – Казалось, Алнум был серьезен.
      Но их прервал приближающийся гул.
      Алнум посмотрел на Хельгу долгим, и ей почудилось, тоскливым взглядом, вздохнул, но затем, махнул рукой и пошёл тому гулу навстречу.
      Казалось, что стан, уснувший за день под толстым покрывалом холодного тумана – наконец просыпался. Отовсюду слышались голоса. Раскладывали дополнительные костры, и их тёплый, и оттого – уютный дым понемногу начал соперничать с холодным безразличием тумана. Свет от костров понемногу разгонял бледную пелену. Казалось, что голоса людей стекались со всех сторон, наполняли всё пространство. Сегодня – новое развлечение! Шаман Алнум в очередной раз судит!
      Хельга подумала, вернулась в шатёр, накинула плащ и вышла. Она ещё постояла, укуталась плотнее и пошла туда, куда стекался гомон. Она не встала около Алнума, а остановилась в толпе, и начала продвигаться вправо от степняка-шамана. Её почти не толкали, люди сами, узнавая её, уступали дорогу. Она протиснулась в первый ряд, но затем, всё же, отступила чуть глубже. И со второго ряда ей были видны и Алнум, и круг, образованный воинами, простыми степняками, женщинами и стариками. Этот круг становился всё шире – постепенно в него вливались чужаки. Чужие воины, при входе в окружение спешивались, и уже совсем скоро их было около двух десятков.
      Но вот в круг рвано вторглись два конника, которые держали в своих руках концы верёвок, они вели, или вернее – волокли за собой одного мужчину. Вокруг его шеи были обвиты те две петли из крепких степняцких верёвок, что выдерживают и неистовство диких лошадей. Измученный пленник старался руками удерживать душащие его петли. Но силы его, по всей видимости, были на исходе. Его грудь тяжело вздымалась, одежда, казалось, вполне прочная, во многих местах была изорвана, как показалось Хельге, так, будто человека волокли. Наиболее изорванной одежда была на локтях, бёдрах, коленях. Когда Хельга смотрел на пленника, ей стало жаль его – он был измучен и окровавлен, но наверно – то было внушение. Человеку было плохо, и Хельга, как и всякая нормальная женщина, жалела слабого. Но был ли он так уж слаб и, главное – невинен? Может он был жестоким убийцей, что своими кровавыми поступками посеял столь великую жестокость в сердцах не менее жестоких и умытых кровью недругов? Вопросов было много. Жестокие варварские племена, чего от них ждать? Но Хельга запнулась в мыслях. Её собственный народ, что так кичился законами, правами - так ли уж далеко ушёл от кровожадных степняков?
      …А что могу добавить я? Сколько помню – тешил себя мыслью, что каждое новое поколение людей будет более человечно. Не хотелось воспринимать отдельных индивидуумов, что рвали зубами жилы недругов, что бросали младенцев в пламя и вспаривали животы женщинам. Наверно такие безумные отбросы встречаются в каждой стае. Но я ошибался. Волна ненависти, боли, несправедливости, одна за другой, накатывала на всю ту пресловутую демократию и человеколюбие, которые тонким слоем заживающей раны прикрывали кровоточащую, но – гнилую человеческую сущность. Когда всё это должно было прекратиться?
      Мне повезло. Мне не доставались отбросы человеческого естества, которых нужно было хранить. И я был благодарен за это. Может негодяев хранили такие же негодяи? Но мне не хотелось размышлять о балансе добра и зла…
      …Хельга взглянула на Алнума.
      Тот сидел на невысоком возвышении, совершенно прямо. Его невозмутимое лицо не выказывало ни малейшей эмоции по поводу того, что видел степняк – ни жалости, ни гнева. Его глаза были полузакрыты, словно он ждал, когда актёры встанут на свои места и действо начнётся. Одна рука Алнума лежала на рукоятке меча, вторая на колене. Его поза, казалась достаточно непринуждённой, но никто не сомневался, что Алнум будет судить ныне, впрочем, как и всегда – справедливо. Это не было торжественной постановкой нескончаемого судилища. Это скорее… Хельга видела такое однажды, очень давно, – то было как напряжение, концентрация канатоходца, перед тем, как ступить на тонкий трос. Дабы пройти над гурьбой, не ошибиться, не упасть на потеху толпе. Алнум, казалось, смотрел в себя, собирал силы, чтобы пройти по тонкому, натянутому канату справедливости, не скатиться в жалость, сочувствие, предубеждение, гнев. …Он поднял глаза, когда, казалось, всё утихомирилось.
      Мне он нравился в такой роли. Его величие было не показное. Даже не величие, а твёрдое осознание, что он делает что-то правильное, нужное. Он был… Да, преступив правила более полугода тому назад, у реки Вожалой, я не упрекал себя ныне.
      Алнум поднял глаза. Когда толпа станичников перестала галдеть и теперь рассматривала прибывших. Когда пленник рухнул на колени, всё так же придерживая окровавленными ладонями петли верёвок, что душили его. Когда два конных воина, что держали те самые веревки, спешились, и теперь, укоротив длину верёвок, всё так же не давали пленнику вздохнуть. Когда в круг вошёл молодой степняк, совсем юный симпатичный юноша.
      Хельга обратила на него внимание. Пожалуй, он был приятен, даже красив. В нём всё был к месту. Он был пропорционально сложен, вероятно, он был несколько худ, но то можно было отнести и к его стройности. В будущем он, вероятно, станет сильным хорошим воином – это виделось во всём: в руках, что уже сейчас казались сильными, в крепких ногах, в широте плеч. Нет, возможно, лицо, всё же, и не было красивым, но со временем он станет мужчиной, что покорит не одно сердце. Высокий лоб, прямой нос, чуть полные губы, ещё юношеская округлость скул. Возможно, общее впечатление портили длинные, неопределённого цвета волосы.
      – Если ты пришёл ко мне, значит, считаешь, что я могу постигнуть и рассудить твоё дело. Ты действительно считаешь, что моё решение будет справедливым? Или тебя просили обратиться ко мне, убедили, что так вернее?
      Корикас смотрел на Алнума, но молчал дольше, чем требовалось для прямого ответа, что шёл от сердца. Наконец он повёл головой в сторону своего воспитателя, но всё так же, прищурив глаза, смотрел на Алнума:
      – Если бы я решал дела, как решал их Таян, его прах давно бы развеяли ветра, но меня убедили, что я должен подтвердить своё решение…
      – Подтвердить? Ты хочешь, чтоб я вынес тот вердикт, который ты выносил в своём сердце? Повторю, будет ли моё решение справедливым для тебя, будет ли принято тобой, если рассужу по иному?
      Корикас с недоверием смотрел на Алнума, но затем, казалось, смысл слов Алнум дошёл до него и его глаза загорелись огнём:
      – На каком основании ты собираешься вынести убийце моих братьев оправдательный приговор? Разве я не должен взять его кровь, дабы укротить голод мести, жажду крови душ моих несчастных братьев? Каким иным может быть твоё решение, степняк Алнум?!
      Алнум резко встал, толпившиеся было и комментирующие данную перепалку – вмиг замолкли. Воцарилась тишина. Алнум высоко поднял голову и ступил несколько шагов по направлению к Корикасу. Тот нагнул голову, но смотрел в глаза Алнуму, выставил ногу вперёд, словно принимая вызов шамана Алнума.
      – Ты примешь моё решение, как единственно верное? – Твёрдо задал вопрос Алнум.
      Корикас резко повернулся к своему наставнику. Тот утвердительно кивал головой. Юноша повернулся к Алнуму и выдавил:
      – Приму. … Клянусь.
      Чем дальше проходило действие, тем неприятнее Хельге становился Корикас.
      Алнум более не стал садиться, а стоял тут же, чуть в стороне, выпрямившись, скрестив руки на груди. Он молчал так долго, что многие, в том числе и Корикас стали чувствовать себя неуютно. Наконец, Алнум сделал предлагающий жест Корикосу:
      – Ты пришёл просить справедливости, тебе первому должно говорить.
      Юноша вновь задрожал от негодования:
      – Эта мерзкая трусливая тварь, из… мести, вспомнив былые обиды давно минувших лет, по одному, подло, одного за другим убил моих братьев! Мне единственному удалось выжить! Он преследовал и меня! И меня! Но я оказался сильнее и умнее его! Я… взываю к тебе Алнум, знаю ты – справедливый человек! Я прошу, требую определить меру наказания этому убийце! …Он должен издохнуть! Как собака! Как мерзкий шакал…
      Последние его слова были сказаны с некоторым испугом. Алнум в это время подошёл почти вплотную к Корикосу и смотрел прямо ему в глаза. Тот отвёл взгляд, но Алнум взял его подбородок рукой и вновь заглянул ему в глаза. Только самые внимательные могли заметить, как Алнум поднял голову, как в презрении он едва поджал губы, и чуть брезгливо приподнялась его верхняя губа, почти незаметно сузились глаза. Смотрел он долго, а затем отвернулся и отошёл, снова встал, не напротив ждущих его решения, а чуть в стороне, повернувшись к ним спиной. Его голова была наклонена, словно он мучительно о чём-то думал. Наконец он поднял голову и едва повернул её в сторону пленника:
      – Жду твоих оправданий, Таян.
      Пленник поднял голову. Хельгу поразило с какой быстротой его измученность исчезла. На измождённом и бледном лице теперь отчётливо читалось презрение, глаза горели ненавистью.
      Это был крепкого телосложения, довольно высокий, для степняков, воин, моложе средних лет, но, должно, быть, ему было больше двадцати пяти. Да, он был старше. У него были короткие светлые волосы, аккуратная рыжеватая борода. Его светлые глаза, обрамлённые тоже светлыми, рыжеватыми ресницами, совсем не портили внешнего вида, не делали лицо безвольным. Удачно выделялись носогубные складки, плотно сомкнутые полные губы придавали лицу необходимую резкость, высокие скулы, мощная челюсть. И если верхняя часть лица придавала Таяну юношеское или даже детское выражение, то нижняя – не оставляла сомнений в том, что обидчику придётся плохо.
      Хельга пока не могла составить о пленнике своего мнения. Она уже ошиблась с Корикосом. Самым неприятным в поведении того было даже не то, что могло обидеть собственно Хельгу, а то, что он смел говорить с Алнумом таким тоном, позволял себе так себя вести. Конечно, Алнуму не требовалось раболепия, но и того пренебрежения, что сквозило в Корикосе, Алнум не заслуживал. Да и не мог заслужить. Многие, очень многие считали Алнума справедливым человеком, хорошим вождём. Думающих так находилось много и среди врагов Алнума. А кем был Корикос, что позволял себе такие выходки? Что такого сделал он в этой жизни, что ведёт себя так заносчиво? Хельга начинала склоняться к мысли, что должно Алнуму было указать юнцу его место. Да и стоило ли принимать решения для этого молодого человека? Почему Алнум идёт на уступку при таком отношении Корикоса? А с другой стороны, Хельга, если ты так радеешь за правильность решений Алнума, почему сама осуждаешь его нынешние действия?
      Пленник заговорил. Его слова падали резко, но Хельге показалось, это не оттого, что он был слаб, а оттого, что его душила если не ярость, то петли сдерживающих его верёвок:
      – Оправдываться? И не подумаю! Да, я убил его братьев. Одного за другим! И сделал бы это ещё раз, если бы знал, что эти звери выжили. А этого щенка я и не пытался убивать. Он не участвовал в той… бойне, что устроили его братья…
      – Щенок? Как ты смеешь? Ты издохнешь! Я сам… – Корикос начал вытягивать акинак, но его воспитатель пытался воспрепятствовать тому. По знаку Алнума, меч юноши был отобран воинами степняка-шамана. Сами они стали подле. Алнум молчаливым жестом прекратил поток брани Корикоса. Но затем промолвил, да так, что замолчали все, а Корикос – сник:
      – На моей земле, в моём стане, на меня никто не посмеет повышать голос, влиять на мои решения. Ты пришёл ко мне. Ты отдал свою судьбу в мои руки. За пренебрежение ко мне, к моим решениям, ты можешь быть наказан. Не стоит выказывать мне своё юношеское нетерпение и свою гнилую сущность. Это опускает тебя в глазах окружающих. Тебе нет до них дела? А кто тебе тогда станет повиноваться и служить?
      Корикос молчал.
      Алнум спросил:
      – Таян?
      Тот, с интересом наблюдающий за перепалкой Алнума и Корикоса, не со смирением, но с почтением, обратился к Алнуму:
      – Я слышал о тебе, но не думал, что доведётся вот так, встреться. …Нет, шаман Алнум, я не раскаиваюсь в своём поступке. Повторю, если бы я узнал, что кто-то из погубленных мной братьев Корикоса остался в живых, я до последней капли своей крови преследовал бы его. Я… понимаю, какое решение ты должен принять и покоряюсь ему. Я сделал то, что должен был сделать. Я не мыслю своей дальнейшей жизни. За жизни тех четверых, я смиренно приму смерть. И я надеюсь, что ты, …присудив мне казнь… всё же сжалишься… и не сделаешь её мучительной. Я… воин и приму смерть, но моё сердце измучено. …Да, в своих мстительных порывах я разорвал сердце болью…
      – Корикос, что послужило предметом раздора?
      – Около четырёх лет тому назад Таян смертельно, прилюдно оскорбил одного из моих братьев. Но Таян теперь винит братьев в смерти своей жены Оланиды. Кто-то что-то сказал, а Таян, одного за другим, жестоко убивал моих братьев…
      Алнум остановил его жестом:
      – Я припоминаю эту историю. Таян, что случилось с твоей женой и почему ты винишь клан Корикоса в том?
      – Спустя несколько месяцев после нашей ссоры с Меленином, когда меня не было…, со своими, такими же пьяными братьями, воинами, он ворвался в мой стан. Они перебили воинов, жгли шатры с женщинами и стариками, они выгнали мою жену Оланиду на снег и гонялись за ней на лошадях, они травили её, как лань. А она до последнего держала в руках мою полугодовалую дочь. Оланида долго мучилась, прежде чем умереть! Мою вторую дочь они сожгли. Они лишили меня всего!
      Таян, опираясь на веревки, за которые его держали, встал с колен и теперь сам, в порыве гнева, тянул на себя, теперь уже упирающихся воинов, что должны были его держать. Но, казалось, он совсем не замечал того.
      – Да, я убил братьев Корикоса…, убил. Вместе они были сильны и я разобщил их, двоих мне удалось рассорить, и Силов сам отравил Ноака, Силова я потом загнал в болото и долго смотрел на его агонию. О, стало ли мне тогда легче? Нусила я протащил на верёвке по его же стану и на глазах его воинов, что не посмели мне перечить – вырвал его сердце, ну а Меленина… тот был храбр, мне пришлось с ним сражаться. И я убил его в честной схватке. Тому много свидетелей! – Последние слова он сказал, повысив голос. Но затем добавил совсем тихо:
      – Я ни о чём не жалею… не жалею. Я сделал, что хотел, что мог. Мне больше не о чём молить. Я покорюсь твоей воле, шаман Алнум.
      Выступил Карикос:
      – Тогда почему ты пытался убить меня? Зачем травил мою еду?
      Таян презрительно ответил:
      – Травить? Это удел женщин и слабых, подлых мужчин. Если бы ты был виновен в смерти моей семьи, поверь, ты видел бы меня не таким, как сейчас, а лишь в своей предсмертной, кровавой агонии.
      – Да ты…
      Алнум резко прервал перепалку. Он молчал, отвернувшись от обоих противников. Затем он прошёл к своему месту, сел, задумался. Лишь иногда он посматривал на Таяна и Корикоса, но то скорее было не осмысленное рассматривание противников, а лишь деталь общей обстановки. Почти ничего не нарушало его размышлений. Но время шло.
      Хельге казалось, что решение должно быть очевидным. Несомненно, Таян имел право мстить. Несомненно, братья были неправы. Но Таян совершил убийство… Что Хельга знала о здешних законах?
      …Алнум встал. Ещё некоторое время он молчал, видимо, обдумывая своё решение, затем подозвал одного из своих воинов и сказал ему несколько слов. Тот, не медля, ушёл, но вскоре вернулся и принёс небольшой ларец, встал поодаль.
      Алнум, наконец, заговорил:
      – Решением, которое я принял – не будет доволен ни один из вас. Но я накажу того, кто ему воспротивится. Начну с тебя Таян. Тебя очень жестоко оскорбили. Никто не вернёт тебе загубленного. Ты умолчал, что в погоне за убийцами твой жены, от твоей руки пострадали невинные люди. Я не хочу сейчас оценивать тот ущерб, который ты причинил своими действиями, но если найдутся те, кто считает тебя виновным, я отвечу за тебя. Я… присуждаю тебе рабство, пять лет, дабы ты смог своим трудом и смирением оплатить всё то, что натворил. Твоим хозяином должен быть Корикос ибо узловое обвинение – его. Однако, я выкупаю тебя у Корикоса, отдавая за кровь каждого из его братьев по одному большому рубину. Согласен ли ты, Корикос?
      Тот колебался, Алнум махнул рукой и перед взором того раскрылся принесённый воином ларец с пятью крупными рубинами. Едва юноша увидел их, как его глаза загорелись, и он согласно закивал. Алнум продолжил:
      – Повторю, если кто-либо ещё требует возмещения убытков, причинных Таяном – обращайтесь ко мне. Таян, в погоне за своей бедой – ты не увидел жизней тех, кто ниже тебя по положению. Но их уровень – тоже горе, тоже убытки. Не обессудь.
      – Я понимаю, я готов отплатить то своей жизнью…
      – Нет, Таян, жить для тебя – значит, каждую минуту вспоминать свои потери, свою боль. Своей болью ты расплатишься за загубленные души.
      – А ты, Корикос, не радуйся прежде времени. Твой путь кажется лёгким, но оттого – гораздо опасней. Не жизни братьев тебя интересовали – ты легко продал их теперь за драгоценные камни. Ты не оправдываешь, не пытаешь обелить доброе имя и поступки братьев, тебя коробили лишь те слова Таяна, что относились лично к тебе. Не спорь, все твои слова – ложь. Ведь тебе ныне отходят все земли братьев, все, что досталось вам в наследство и что должно было быть поделено между всеми пятерыми братьями. А чем меньше наследников… – тем больше кусок. Не правда ли Корикос? И ещё, я не хотел бы больше тебя видеть, ибо не за добром ты придёшь…
      Корикос презрительно или снисходительно улыбнулся, кивнул и быстро ушёл, ропот толпы покоробил лишь его наставника и воинов, что поспешили за ним вслед. Таян остался стоять с опущенными руками. Алнум устало начал отдавать распоряжения. Таяна увели. Люди начали расходиться, но вокруг Алнума образовалась толпа, кто-то спрашивал, кто-то что-то доказывал.
      Хельга немного понаблюдала за ними. Как же всё-таки Алнум был нужен своим людям. Казалось, что без него – не решится ни один вопрос. Это ли было признаком хорошего хозяина? Но Хельга знала, помнила, что вся жизнь стана прекрасно протекала и в многочисленные отъезды Алнума, и ничего не останавливалось. Хельга ухмыльнулась: когда нет солнца на небе – жизнь тоже не замирает, но с солнцем – всё же веселее и теплее. Она прошла в шатёр и там ожидала Алнума, но постепенно её размышления завели её в тупик. И когда появился Алнум, ему пришлось несладко….
      – …Если люди приходят спросить моё мнение, они в душе должны принять его, как конечное и справедливое. Если по-иному, если люди не видят во мне справедливости, если приходят дабы самоутвердиться – мне не должно их судить. – Алнум горько усмехнулся. – Но всякий раз, количество моих друзей и недругов растёт, и думаю – поровну. Одни считаю меня правым, другие таят в сердце злость, обиду.
      – Почему ты не оставишь это? Ты… боишься, что тебя больше не станут просить о том? Что ты останешься не у дел? – Хельга осеклась, словно испугавшись сказанного.
      Алнум повернулся к ней и смотрел, казалось, печально:
      – Ты смотришь очень глубоко, но мне жаль, что именно то тебе удалось извлечь из этого колодца. Да… я живу тем, что во мне нуждаются, мне нравиться то, что люди видят во мне человека, к которому можно обратиться за помощью. Возможно, ты права. Наверняка – считаю, что только я могу помогать, только я могу проникнуть в людские тайны. Я… как паук, что плетёт новые и новые нити, держит людей на привязи их тайн и страхов… Я мелочный и тщеславный человек? Мои знания помогают мне держать в страхе моих соседей? Накапливать богатство? Да, Хельга, наверно это так… – Алнум отчаянно махнул рукой и вышел вон.
      Ох, не то хотела сказать Хельга. Ей было досадно, что Алнум понял всё именно так. Ей показалось, что то – едва ли не первая их серьезная размолвка. Она корила себя, мысленно, в который раз продумывая все слова, что сказала. Почему он именно так воспринял её речь? Но постепенно Хельге начало казаться, что возможно и не она виновна в том. Неужели Алнум не справился со своими эмоциями и едва ли не в первый раз позволил себе выплеснуть гнев на Хельгу? Но нет, она никогда не видела, чтоб Алнум вымещал свою злобу на ком-нибудь. О нет, не могло того быть. Скорее всего, то Хельга, всё же, ошиблась.
      …Было далеко за полночь, но степняк всё ещё не возвращался. Хельга оделась и вышла. Она спросила у охранника, куда делся хозяин, но тот неопределённо махнул в степь:
      – Сел на коня и ехал. Один. Нет, сопровождения не было.
      Хельга с тоской смотрела в ту сторону, куда показывал охранник. Задумчиво, медленно побрела в ту сторону. Когда дошла до крайнего костра, поняла, что за ней идёт один воин. Оглянулась. Так и есть. Она остановилась и скрестила руки на груди. Что дальше? …А что дальше? Почему она испытывает такую пустоту в отсутствие степняка Алнума? Хельга даже поёжилась, представив, что он опять уехал надолго. На сколько? День, десять? Вернётся ли он в добром здравии или ещё что? Будут ли у него ладны дела, или он вернётся расстроенный, но виду не подаст, не будет волновать? …Дана ли тебе Хельга жизнь, чтоб вот так проживать её? …В чём она корила Алнума? В тщеславии? Ну, а сама? Почему стремилась помогать людям в… крепости? Тоже по расчёту? Почему согласилась идти на переговоры с Пожирателем? Там, когда на неё смотрели сотни глаз? Какое ей было до них дело? Или она тоже паук, что наслаждался, да и сейчас пытается сплести сети и сделать так, чтоб её полюбили здесь – помогая лечить раненных, обучая детей владению мечом, просто помогая и стараясь быть доброй в отношении к этим, в общем-то, чужим степнякам? А разве для того она всё делает, чтоб любили? Какое ей дело до этих степняков? Зачем она вообще здесь? Ах, Хельга, Хельга, кто ты такая, чтоб судить Алнума?
      …Хельга резко ринулась вперёд, быстро преодолевая темноту, стараясь бесшумно прыгнуть в овраг и, ломая кусты – побежала, затем резко свернула и медленно поднялась на противоположную сторону. Она слышала шум погони.
      Воин, что за ней присматривал, никак не ожидал такой прыти. Он расслаблено смотрел на костёр, и когда в один миг Хельга исчезла, он и не заметил. После огня глаза плохо видели в темноте, и он в погоне ориентировался только на шум. Но и он пропал, казалось, хозяйка растворилась в темноте. Он и на мгновение не хотел задумываться, что будет, если Алнум узнает о побеге. Воин начал звать Хельгу, но она не отвечала, затаившись в верхней части противоположного склона. Она руками ощупывала пространство впереди себя и только потом неслышно передвигалась туда, дабы не хрустнула ветка и не зашелестела сухая трава. Конечно, она не думала о побеге, но так хотелось побыть одной!
      Она поднялась и, пригнувшись, начала передвигаться уже быстрее. Чем дальше она уходила от стана, тем больше выпрямлялась, тем уверенней и спокойней становилась её походка. Но она не стала заходить далеко и вскоре остановилась. Встала, скрестив руки на груди.
      Туман, что давил душу весь день – рассеялся. На западе, почти над самым горизонтом ещё оставался огромный серп заходящей луны. Он был красив и Хельга невольно загляделась. Её свет, должно быть холодный, покойно освещал всё огромное пространство Степи. Однако тот свет едва ли сегодня можно было назвать холодным. Под луной, словно поддерживая её, неспешно плыли облака, и свет безмятежного ночного светила стекал по ним, на удивление, тёплыми, розоватыми драпировками с рыхлым светлым пухом. Хельга огляделась – вроде и луна в остатке, но так прекрасно, тонко освещено пространство – бескрайняя, безграничная Степь, казалось, местами была порвана неглубокими оврагами, отдельными кипами темнели кусты. Только за спиной, с востока Хельга не могла ничего различить – здесь узкой лентой, с перерывами, тянулись невысокие, в рост Хельги, кустарники. Едва уловимый ветерок дышал Хельге в лицо.
      Справа от неё изредка были слышны крики – звали Хельгу, но воины были далеко и почти не тревожили её, свет далёких факелов также не мог выдать её присутствия. Было далеко за полночь, и это время казалось Хельге всегда самым опасным. Именно в это время больше всего хотелось спать, именно в это время в дозорах Хельга больше всего мёрзла, хотя знала – холоднее всего не ночью, а сразу после восхода солнца. А ещё говорят, именно в эти часы по ночам злые духи сильнее всего проявляют себя…
      Она даже не удивилась, когда издалека, с противоположного от стана края, послышался топот копыт одинокой лошади. Он приближался спереди, но чуть левее. И даже при свете утончённой луны Хельга разглядела ту точку – да так, слева, с юга, и чуть внизу. Хотя, по большому счёту, она её не видела, а больше ориентировалась по звуку – иногда ей, лишь боковым зрением, удавалось увидеть мелькание тёмной точки на блеклом фоне сожженной августовским зноем степи. Она отметила, что точка уже миновала её, и теперь удалялась в сторону стана. Чтоб рассмотреть её, Хельге пришлось чуть повернуться. Но она услышала, как приглушённый топот копыт постепенно стих, и не в отдалении, а словно конь споткнулся или его резко осадили, раздалось далёкое ржание лошади. Потом стало тихо, но вскоре Хельга услышала спокойный мерный топот копыт. Ближе, совсем близко.
      Хельга, испугайся! Но не страх охватил её. Завороженная луной, степью, она была готова к встрече с самыми неизведанными духами этого мира. В каком виде они могли бы появиться? Это – безграничная степь, и её владыками могли наверно быть только её гордые дети – лошади. Были ли духи добрыми или злыми? Она столько всего видела, живя подле степняка-шамана, что наверно, уже ничему не удивится.
      …Лошадь изменила направление движения, и теперь возвращалась к Хельге. По пологому склону раздались приближающиеся звуки топота копыт, приглушённого засыхающей травой, лошадь вышла из зарослей кустарника неподалёку, справа. Хельга рассмотрела, что лошадью управлял человек – всадник. Он не доехал до Хельги, что стояла в тени высокого куста и вряд ли была приметна издалека. …Но вот всадник тяжело спрыгнул на землю и его мерные, но осторожные, шаги стали приближаться. Да, сейчас Хельга различала эту фигуру. Её внезапно охватил страх. Откуда он взялся? Хельга, ты перестала верить в себя? Даже если это Алнум, что он сделает? Наверняка рассердится! О, зачем она только поддалась эмоциям и ушла из стана? Он ведь всегда негодовал, если она уходила… Фигура остановилась. Хельга сделала несколько коротких, тихих шагов назад.
      Раздался тихий, но уверенный голос Алнума:
      – Стой, где стоишь.
      Она повиновалась. Степняк подошёл ближе, за ним медленно двигался его конь. Хельга сникла, но затем попросила:
      – Прости меня.
      Да и не то, чтоб она сильно боялась наказания. Ну что он может сейчас предпринять? Ничего дурного она не сделала, как в прежние разы. Но ей было очень не по себе, за то, что не смогла с собой справиться и поддалась эмоциям…
      Он подошёл совсем близко и теперь рассматривал её. Сейчас она обратила внимание, насколько он большой, или это она показалась себе маленькой?
      – Мне бранить тебя?
      – О нет, молю. Знаю, что причиняю тебе много неприятностей, знаю, но молю, не гневайся. Я не хочу огорчать тебя…
      – …Хочешь, можем ещё постоять здесь.
      – Нет, я ждала здесь только тебя.
      – И подняла панику в стане? Смотри, сколько воинов тебя ищут. Хельга, ты заставляешь их седеть раньше положенного срока. – В темноте, по интонации его голоса, Хельге почудилось, что он улыбается. И она решилась:
      – Сегодня вечером, я позволила себе…
      – Нет, Хельга, не будем о том…
      – Я настаиваю, шаман, я пытаюсь, честно, пытаюсь постигнуть тебя, но не могу. Объясни.
      Алнум долго молчал.
      – …Хельга, мои знания – лишь толика в мирозданье. Я знаю лишь чуть больше – чем остальные люди. – Он задумчиво, мягко улыбнулся. - Представь, что ты стоишь на земле и смотришь вдаль. Что ты видишь – перелесок, ближайший склон, покрытый мягкой травой, съедобной для скота, вдалеке – вьётся речушка. Ты можешь поднять голову и увидеть птиц, всяких мошек, днём – солнце, ночью – звёзды, луну. А если поднимешься на дальний пригорок, что закрывает нам сейчас горизонт – ты увидишь больше всего, ибо будешь стоять выше, чем мы сейчас. А есть люди, которые не поднимают головы, не озираются вокруг, потому и не замечают, не знают всего того, что знаем мы. Я знаю только чуть больше, чем все обыкновенные люди, но и это не открывает мне всех тайн мира. Есть вещи, которых я не знаю, которых боюсь… Нет, я, всё же, наверно, ничего не боюсь. Есть дела, которые я опасаюсь делать. Но я открыт, и для людей, и для дел.
      Хельга улыбнулась:
      – Заметила… Говорят, что люди, которые спят раскинув руки – открыты для всего мира, очень дружелюбны и храбры.
      – Я… Вряд ли меня можно назвать открытым. Мои тайны – то только мои тайны и никому они не нужны, и не ведомы. Да и по поводу всего остального – можно поспорить. Я не безрассуден в своей храбрости, и вообще, можно ли говорить о храбрости, когда бросаешься в слепую атаку, например? Нет, я не храбр, я предусмотрителен. И бой я, в общем-то, принимаю только, когда уверен в его необходимости и последствиях.
      – Но …, сколько я помню, твои атаки всегда – неистовы, стремительны, яростны…
      – Вот именно, я … как это можно объяснить? Хельга, в каждом случае, для меня, это лишь тактика, военная хитрость, обязательства, необходимость. Что ещё? Я знаю, что то – нужно. Я должен то делать.
      Хельга остановилась и неожиданно заплакала, опустилась на колени:
      – О, шаман Алнум, я боюсь заглянуть в твою бездонность, я боюсь погибнуть в ней. Молю, шаман, отпусти меня, отпусти. Ты говоришь, что я не такая как все, что могу и должна быть рядом с тобой. Я пытаюсь… помогать тебе, но моих сил, моих знаний не хватает, чтоб постигнуть тебя…
      – А разве это столь нужно? …Я не могу постигнуть бездонность ночного неба, не могу сосчитать всех звёзд и, преклоняюсь пред загадочной красотой падающих звёзд. Но разве это ослабляет меня, разве меняет? О, Хельга, я не умею хорошо петь, не умею танцевать, но это не делает меня… Хельга… Ты хочешь оставить меня одного? Ты хочешь, чтоб я остался одинок в толпах друзей и недругов? Кто поможет нести мне тяжкое бремя моего бытия?
      – Но разве я могу? Мне очень страшно, я не смогу.
      – Хельга, мы – герои одного и того же сказания. Вся правда лишь в том, что я знаю его окончание, а ты – слушаешь его впервые.
      – Сказания? Ты уверен? Что там будет в конце? Я стану… я переступлю… почему я не могу стать тебе женой? Это произойдет? Что мне вообще в этой жизни? О, молю, не пугай меня, отпусти, отпусти… – Она начала вырывать свою ладонь из его руки.
      – Хельга, я умру, если ты уйдёшь.
      Она остановилась и прислушалась. Он молчал. Лишь издалека, но ближе, доносились выкрики ищущих её воинов.
      – …Дай мне, Хельга, свою руку.
      Он взял её ладонь и приложил к своей груди, туда, где учащённо, сильно билось сердце степняка.
      – …Хельга, проговори три раза «Я ухожу, отпусти меня, степняк Алнум» и я сделаю это. Клянусь. – Он говорил спокойно, и Хельге даже не верилось, что говорил он серьезно. Что, так возьмёт и отпустит? После стольких перипетий...?
      – Я ухожу, отпусти меня, степняк Алнум.
      Хельга почувствовала, как трепыхнулось его сердце и… замедлило свой стук.
      Алнум молчал, лишь крепче сжал её руку.
      – Я ухожу, отпусти меня, степняк Алнум.
      Алнум больше не искал её взгляда, а смотрел поверх головы. Стук его сердца ещё больше замедлился. Хельга прислушалась. Вот, сильный, отчаянный удар сердца. Она почти почувствовала, как жадно сердце поглотило тот глоток крови, как судорожно расслабилось. Она почти ощущала, как жаждало оно сделать новый удар и как не хватало ему сил. Но вот, спустя долгое время ещё один неистовый удар. О, с какой силой оно трепыхнулось! Молчание. Молчание. Молчание. …Это нескончаемое молчание. Ей почти казалось, что кровь Алнума встала, загустела, больше нет тока ей… Хельга ощутила новую конвульсию сердца Алнума и словно испугавшись, произнесла:
      – Я ухожу, отпусти меня степняк Алнум.
      Алнум улыбнулся, медленно поднял голову вверх, выдохнул:
      – Уходи…
      – …Ты будешь жить?
      – Нет.
      Он был прав. Сердце его больше не билось.
      Хельга было отступила, рука Алнума, что держала её руку у его груди, безвольно повисла, но Хельга продолжала держать свою ладонь у его груди. Сердце не билось…
      Сердце не билось.
      …Сердце не билось. Алнум оступился и начал падать навзничь. Хельга попыталась поддержать его, не смогла, он упал. Хельга в отчаянье закричала:
      – Я клянусь, что не покину тебя, пока ты не прогонишь меня! Только не отпускай меня!
      Прислушалась, боязливо положила руку ему на грудь и начала слушать. Ей показалось, что и там, в груди Алнума едва слышно, словно боясь выдать себя, раздавались беспорядочные, судорожные, но совсем лёгкие удары сердца степняка.
      – Я клянусь, что буду рядом, пока тебе это будет нужно.
      Алнум молчал. Его глаза были прикрыты, дыхание казалось судорожным и поверхностным. Хельга тронула руку Алнума, но он был недвижим, она приложила ухо к его груди – сердце билось совсем тихо, но то – были мерные, хоть и лёгкие стуки. Она снова взглянула на него. В той темноте, что лишь слегка рассеивалась бледным светом умирающей луны, она не могла, конечно, разглядеть все оттенки чувств на его лице.
      – О, молю тебя, Алнум, не пугай меня. Я боюсь, что никому не нужна, что выгляжу слишком нелепо рядом с тобой, не к месту. Зачем ты послал мне такие испытания? Но знать, что я стала причиной твоей гибели – мне не по силам. Прости меня. Клянусь, я никогда не пожелаю твоей смерти… Она замолчала.
      Алнум приоткрыл глаза:
      – Ну что ж, уже хорошо, – говорил он слабым голосом, часто останавливаясь, как будто и впрямь у него не хватало сил. – Как быстро всё меняется. Ещё полгода тому назад ты наверняка отдала бы всё, чтоб только лишить меня жизни. А вообще, Хельга, – он слабо улыбнулся, – в старинных песнях говорится, что в этом месте обычно следует поцелуй, что оживит умершего.
      – Не пугай меня, степняк, – с тоской в голосе попросила она.
      – Значить целовать ты меня, всё же, не станешь?
      – Нет.
      – Я не настолько тебе дорог?
      – Прости меня… Но не отпускай меня…
      Алнум вздохнул и с трудом, грузно, опираясь на обе руки, начал подниматься.
      – Пойдём Хельга, они перебудили весь стан. – Он улыбнулся: – сейчас тебя ищет вся округа.
      Он сделал около двух десятков слабых шагов, слегка опираясь на руку Хельги, когда навстречу им вышло два воина. Они вздохнули с явным облегчением, когда увидели Хельгу.
      Конь Алнума сам шёл за ними.
      Степняк молчал, нехотя отвечал на вопросы своих воинов. Когда они вошли в стан – отдал распоряжение всем успокоиться и не беспокоить его до полудня – дескать, очень устал.
      В шатре он не стал раздеваться, прилёг и некоторое время смотрел на Хельгу. Бившееся пламя камелька ещё больше усиливало угнетающее безмолвие. И Хельга не выдержала:
      – Скажи мне шаман, сколько у меня ещё есть времени?
      – …Дай свою руку…
      Она повиновалась. Он взял её за запястье одной рукой, вторую свою руку – положил на её ладонь. Некоторое время он вглядывался в её лицо, а затем сказал:
      – Я не тороплю тебя. На то, чтобы идти ко мне – у тебя есть вся жизнь. И даже, если я познаю тебя в свой самый последний миг, я буду тебе очень благодарен. Хельга, ты – единственный источник воды, к которому я хочу припасть после долгих странствий, ты – единственный огонь, что греет меня посреди морозной ночи. Хельга, только из твоих рук любой яд станет мне медом, и только твой меч дарует мне любовь. – Он тихонько рассмеялся, что-то вспоминая.
      – Приляг наконец рядом и опои меня своим запахом.
      Хельга улыбнулась, и заботливо прикрыв Алнума тяжёлым покрывалом, сама улеглась рядом. Она очень скоро согрелась и забылась сном.
      Но засыпая, она услышала слова Алнума. Он осторожно гладил её волосы, пропуская меж пальцами левой руки, и время от времени – целовал:
      – Я слышал твою клятву, северянка, я запомнил её.
      …Утро выдалось хмурое и рассвет, казалось, долго не наступал. Когда Хельга проснулась, Алнума не было. Вставать не хотелось, но Хельга начала припоминать прошедшую ночь и теперь события, со стороны, казались ей ещё более неоднозначными, чем вчера: а что если? А как бы? А почему…?
      Хельга злобно откинула одеяло, резко встала и повернулась – позади, у входа стоял Алнум, он задумчиво наблюдал за ней…
      …А вечер не принёс спокойствия.
      – Прости, шаман. Я не могу понять. Ты судишь множество споров. Люди совершают множество преступлений. Скажи, будет ли когда-нибудь тому конец? Когда же люди поймут, что убийство, кража – это преступление, за которым последует наказание? Алнум долго глядел на неё, а затем вкрадчиво, чуть улыбаясь, сказал:
      – Хельга, там, где два человека – уже существует неравенство. Мне бы хотелось тебе сказать, что всё в этом мире будет хорошо… Но пока существуют двое – будут ссоры, будет несправедливость, …будет и убийство.
      – Но почему всё не может быть хорошо?
      – Ты так веришь в людей. А что такое человек? Человек – набор привычек, которые тонким слоем покрывают всё то, что дал род. В один момент все не станут хорошими, добрыми и все понимающими. А пока есть хоть один озлобленный – он не даст покоя десятерым хорошим.
      – Почему нельзя его …убрать вовремя, ты ведь всё можешь предвидеть?
      Алнум смотрел на Хельгу очень внимательно:
      – Я не убийца, Хельга. Всё не так. Кроме того, кто я такой, что бы вмешиваться в то, что создано не мной?
      – А кто создал такую несправедливость? – Совсем тихо спросила Хельга.
      Мне показалось, что такой её голос был не от суеверного страха, а от бессилия что-либо изменить.
      Алнум взглянул на неё серьёзно:
      – Человек. Человек виновен в своей жестокости.
      – Так будет всегда?
      – Так будет ещё много и много поколений.
      – А потом? Человек идёт по кругу?
      – Я надеюсь, что нет. Слышал, и наверно соглашусь с тем, что то – спираль. Наши потомки повторят наши ошибки, но, возможно – используют наш опыт, искореняя зло. Хотя… Я не знаю.
      – А что зависит от нас?
      – Только то, что можем мы.
      – …А что могу я?
      – С каким чувством ты убываешь врага?
      – …Наверно отвращение. …Но я сама себя боюсь, когда вхожу в раж на поле боя. Мне хочется крови! Я хочу видеть их мучения, их боль, тех, кто убивал моих друзей…!
      Алнум резко осадил Хельгу:
      – Хельга, я убивал твоих друзей, по моему приказу они умирали. – И вкрадчиво добавил: – Почему ты никогда не покушалась на меня?
      Хельга поражённо смотрела на него и молчала.
      Алнум тоже молчал. Мне казалось, что он сам не ожидал такого поворота в разговоре. Продумал ли он свой вопрос?
      Хельга отвернулась.
      Действительно, сколько дней, недель она живёт подле степняка Алнума, шамана, что творил бесчинства, но мысль о том, чтоб его убить – не приходила ей в голову. Нет, нет. Конечно же, Хельга не боялась наказания. Но… Об этом она действительно никогда не думала.
      Невидящим взором Хельга окинула убранство шатра, покачнулась и присела на укрытый подушками выступ. Алнум молчаливо наблюдал за ней. По его лицу я не смог догадаться о его мыслях. А очень хотелось. Да, он прекрасно владел собой.
      …Мне стало интересно, как он стал таким. То, что его Хранитель был мощным, я знал. Искусный мастер может сделать из куска глины прекрасное изделие, но мне казалось, что Алнум – не только работа его Хранителя. Я обернулся к Тому, Кто стоял у стены и смотрел на меня.
      Он, качнув головой, указательными пальцами обеих рук показал мне «плюс» и чуть улыбнулся.
      Я поклонился.
      …Алнум нарушил молчание:
      – Нет, Хельга, в каждом из людей таится зверь. Лёгкая рябь на море – не показатель глубины. Под ровным снегом может быть большой провал. Налёт человечности – слишком тонок на каждом из нас. И…, – он взвешивал каждое слово, говорил совсем тихо и задумчиво, – я не хочу знать, кто таиться за человеческой личиной моих друзей.
      Хельга вновь взглянула на него:
      – Но это же небезопасно? Как же отличать своих от чужих? Друзей от врагов?
      – Я чувствую запах врага, а иного мне не надобно.
      Честно говоря, я думал, Хельга спросит у Алнума, что за зверь таится в нём самом. Но она спросила:
      – А кто я? Что таиться во мне? Что скрывается под моей трусостью, безразличием, непредусмотрительностью?
      – Ты говоришь об осторожности, дальновидности, человеколюбии?
      Хельга печально взглянула него и отвела глаза, проворчала:
      – Только бы я не оказалась крысой, в глубине души.
                121
      Как-то Хельга стала свидетельницей неприятной ситуации, когда некоторые воины, недовольные решением Алнум отдать хороший спорный надел без кровопролития, после нескольких дней, как бы сказать, кулуарных споров, решений, разговоров – пришли к Алнуму выяснять все интересующие их вопросы. И хотя приказы степняка – почти всегда были правильны и законны – уж таково человеческое общество, что сомнения, бунт и прочее – достаточно часто встречаются и в хорошо отлаженных объединениях.
      Однако, коротко говоря, он не стал слушать их доводы, сказал, что, то приказ, который они – воины – обязаны выполнять. Те роптали, однако, ослушаться своего господина не посмели. Хельга видела, что душевное спокойствие Алнума после беседы было сильно нарушено. Он, казалось, все моменты разговора – заново обдумывал, прохаживаясь по шатру из стороны в сторону. Рабов и прислугу – разогнал. Казалось, он спорит сам с собой. Сам с собой не может найти компромисса. Хельга старалась казаться незаметной, но со своего места – наблюдала за ним. Это было то ещё развлечение и, тем не менее – оно нравилось Хельге. Очень интересно было угадывать, какие мысли в данный момент терзают Алнума, когда его брови хмурились, приподнимались, губы плотно сомкнуты или сквозь зубы степняк произносит ругательство. Он сжимал кулаки, то рассекал ладонью воздух…
      Но вдруг, в какой-то момент он остановил свой взгляд на жене:
      – Что? Ты тоже, стратег, – промолвил он с жёсткой усмешкой, в которой чувствовалась горечь его раздумий, – ты тоже считаешь, что я был не прав?
      Хельга изучающее, но не осуждающе смотрела на него некоторое время. Нет, она оценивала не его нынешнее состояние, она знала, что вреда он ей не причинит. Ныне она вполне может ему перечить. Она раздумывала, как бы собрать воедино, в один веский аргумент всё те мысли, что роились в голове.
      – Я не знаю всего того, что знаешь ты, степняк. Решение только на первый взгляд кажется необдуманным. Но я не смею даже допускать мысли, что это так. Просто… просто есть нечто, чего я не знаю.
      Теперь Алнум смотрел на неё долгим взглядом. Он как бы сразу остыл и, хотя в душе всё ещё клокотала ярость – то были уже далёкие отголоски бушевавшей совсем недавно бури. Он нагнул голову и спрятал лицо в ладонях. Но затем, резко убрал руки и посмотрел на Хельгу:
      – Ты сказала много, но не сказала ничего. …Да, Хельга. Это так. У меня сейчас столько забот, что я похож на человека, который трясёт яблоню в надежде достать то красивое и спелое яблоко, что ему приглянулось. Но на него одновременно сыплются почти такие же, прекрасные, сочные, ароматные… Да и просто падалицы – немало. Он не знает, какое же яблоко поймать и в итоге – роняет почти все. Или… когда нападает стая волков, а ты не знаешь, кого из зверей ударить первым – остальные не преминут воспользоваться тем, что твоя палка – на хребте их сородича и ты не может обороняться!...
      Хельга встала, подошла к Алнуму, увлекла его на уступ, устланный коврами и подушками, что был по периметру шатра. Она села немного позади степняка и обняла его плечи, прижалась щекой к его спине и сказала:
      – Ты не говоришь мне всего, но возможно, действительно лучше избавиться сейчас от непосильного груза и выплыть, чем утонуть под бременем неотложных дел и обязательств. Алнум, я помогу, чем смогу. Я поддержу тебя. Я верю тебе. Я верю в тебя.
      Степняк нагнул голову и едва повернул голову:
      – Знаю, милая. … Мне сейчас не по силам помогать нургасам – был плохой год, совсем мало дождей – скот очень слаб. За него много не выручишь, а нужно собрать большую сумму – вносить подати царю. Я не хочу рассылать воинов в разные места, на помощь любому, кто попросит. Даже если им за это и платят. Нет. Они сейчас должны быть около меня. Что-то мне не по себе. Пусть будет в этом году меньше денег, но я сберегу свои кулаки…
      Хельга ничего не сказала, она продолжала обнимать его плечи. Я думаю, такая её поддержка стоила любых слов, которые сейчас, в водовороте мыслей самого степняка могли просто затеряться или показаться банальностью.
                122
      Как-то раз Алнум был в отъезде. В одном из тех, которым предшествовали предсказуемые события – скорый гонец, мольба, просьба, письмо, поспешные сборы и немедленный отъезд. За то, казалось, длительное, но такое непродолжительное время, что Хельга пребывала у степняков, она многому научилась. Была ли то попытка угодить хозяину-степняку? Не думаю. Хельга, несмотря на доброе отношение к так называемому мужу, не была в него влюблена, она не была заинтересована в том, чтобы ещё больше расположить его к себе. Ей просто было не по себе. За доброе отношение – шаман Алнум – не требовал ничего. Однако, я понимал, что однозначно ответить на вопрос, что испытывала Хельга к степняку-шаману – было нельзя. Я видел много её чувств: чувство вины, благодарность, сочувствие, искренность, доверие…
      …А вообще, что может делать женщина, у которой всё есть, для которой действительно досягаемы все пределы её нынешнего бытия? Сейчас она могла иметь всё, что хотела. Любая её просьба, рано или поздно, выполнялась. Ей доставали всё, что ей бы захотелось, даже то, о чём она могла подумать: изысканные кушанья, дорогие украшения, прекрасные одеяния – всё.
      Но Хельга старалась себя ограничивать – когда достигаешь всего, какой смысл двигаться вперед? Устав, можно прилечь в тени, помечтать, поспать, но дорога манит, тайны будущего готовы открываться, только поднимись и иди дальше.
      Хельга была не из тех, кто покрывался мхом, достигнув приемлемых условий. Ей не особо хотелось здесь жить, делать то, что она делала, видеть всех этих людей. Но она отчётливо понимала, что у многих, очень многих людей нет и десятой, сотой доли того, что имела она, тех возможностей, которыми располагала она. Это был шанс. Она не просила той жизни – наверно жила бы и в иных условиях. Но она была именно здесь. И именно в то время. В этом отношении выбирать она не могла. Но то – не судьба тысяч рабов. Осознавала ли она, что в некоторой степени она так же бесправна, как и рабы? Это не было рассуждением. В какой-то мере мы все рабы или не рабы? Положения? Времени? Обстоятельств? Тех, кто рядом с нами? Это всё – условности без предела. Негативные и позитивные границы были у всех и у всего.
      Другое дело, как человек относится к этому. Можно владеть всем и считать себя несчастным рабом, а можно быть бесправным рабом, но иметь в душе то, что делает свободным. Если рассуждать по-иному – в какой мере сам Алнум был рабом? Всего того, что я уже перечислил? Глупо. И Хельга ограничивала себя. И считаю я, что она была права.
      Ограничивать себя в желаниях – вполне нормально, зато потом – появляется цель в жизни. По достижению её – есть радость, счастье. А если всё есть – что остаётся, куда стремиться? Хельга занимала свой разум, пытаясь учить и совершенствовать степняцкий язык. Занимала свои руки, перенимая некоторые навыки домашнего быта, нехитрые ремёсла, усердно училась обращаться с лошадьми, прочее. А другого выхода у неё не было. Сидеть, сложа руки – она была не приучена, ожидать, что, возможно, что-то сильно изменится в её жизни – не приходилась. Она сомневалась, что Алнум просто так её когда-нибудь отпустит – когда наиграется в «любовь»? Если бы у него были такие мысли, он бы не привязывал её к себе так сильно, не женился бы. В том случае было бы – как и в тысячи других ситуаций – невольница, рабыня, пленница… Что говорить? Единственным выходом была бы смерть Алнума. Но и здесь – как изменится её жизнь, к лучшему ли? Вряд ли. Она наверняка не успеет сбежать. А роль рабыни её не влекла – что говорить, она видела, как обращались здесь с рабами.
      А разве там, в прошлой жизни, что-то было по-другому? Раб – скотина, с которой обращались по-скотски. Если раб красив, умел, к нему – и обращение мягче. Но так ли была умела Хельга, да и красота скоро проходит? А если сбежит, что её ждёт? Действительно, что? Кому она нужна там? Она лишь умела сражаться, но долог ли путь воина? Оплошность или случайность оборвут жизнь. В этом бы случае Хельга не скорбела, она за жизнь никогда особо не цеплялась, не береглась. А если останется жить, то, что потом?
      Нет, Хельга, конечно же, понимала, что из многих возможных ситуаций, она пребывает не в самой худшей. И как бы ни развивались последующие события, сейчас ей было что беречь. И она жила, как могла. Не навязываясь, не теряя достоинства. Впрочем, она всего лишь – была сама собой.
      И я был рад этому. Я был горд, что моя Подопечная и в достатке осталась той, которую я берёг в лишениях.
      …Алнум вернулся ближе к вечеру. Возвращались неспешно, устало. Кони были сыты, воины – не усталые. Скорее всего – все были хорошо отблагодарены. Должно быть так.
      Алнум устало спешился, кинув поводья подбежавшему воину. Он был задумчив. Постояв немного, он, немного грузно, переваливаясь с ноги на ногу, неспешно пошёл к основному месту расположения жилищ воинов.
      Хельга была немного разочарована – Алнум отсутствовал четыре дня и, приехав, не пожелал её увидеть. Что ж, и она найдёт себе занятие! Она развернулась и отошла к шатру Алнума, но здесь остановилась. Алнум сюда вернётся. Что делать, сидеть и покорно ждать его? Ну, уж нет, пусть поищет её, пусть поймёт, что у неё есть и другие заботы. Она отошла и нарочито усердно стала помогать, или вернее, мешать женщинам в приготовлении ужина.
      Но постепенно движения её становились медленными, взгляд задумчивым. Что с того, что её нет…, Алнум должен переживать… А зачем? Что ей от того? За что ей мстить степняку? Так ли он относится к ней? Тоже мстит? Нет, он просто заботливо, бережно отдаёт ей то, что может. Разве он обижает её, пренебрегает, сводить счеты? Хельга устыдилась себя.
      Она, наверно, могла бы переступить через себя, свои чувства, образно выражаясь, и дать ему то, что полагается как мужу. Так и было в той, прежней жизни. И там её никто не спрашивал, себя она не переламывала, её переломили другие. Так ли был плох Алнум, заслуживал ли он такого отношения? Хельга вновь устыдилась своих поступков. Она поспешно отряхнула руки, рассеяно кивнув женщинами, быстро направилась к шатру Алнума.
      Он ещё не пришёл. Она заглянула внутрь – всё ли готово к приходу степняка? Да, на невысоком столике уже стоял поднос с хлебом, мясом, водой. Хорошо, что Алнум не пил вина. Хельга вошла и огляделась – сюда Алнум бросит плащ, сюда бережно сложит оружие, сюда сядет. Она вновь вышла и стала ждать. С этого невысокого пригорка, где стоял шатёр, было видно передвижение степняка по стану – его окружали воины, кто останавливал, кто просил, кто благодарил, кто делился наболевшим. Да, он действительно нужен своим людям. Салхал и несколько сопровождающих воинов охраны? Зачем они пошли за Алнумом – он среди своих? Хельга недоумённо приподняла и опустила плечи. Вскоре Алнум приблизился к шатру и наконец, обратил внимание на Хельгу.
      Она сразу заметила, как потеплел его взор, как едва заметная улыбка тронула его губы, как заметно быстрее сделались его шаги. И она поняла, что сделала правильно. Она улыбнулась и поклонилась. Степняк подошёл к ней, некоторое время рассматривал и, глубоко вздохнув, притянул правой рукой к себе и поцеловал в волосы. Помедлил, вдыхая её запах. Сопровождающие воины остановились и расположились неподалёку. Два – встали у входа в шатёр Алнума.
      Степняк увлёк Хельгу внутрь:
      – Я рад тебе, Хельга, дитя севера, – проговорил он медленно. Войдя в шатёр, сняв плащ и отстегнув меч, добавил:
      – Даже холод твоих объятий греет меня сильнее, чем самые жаркие приёмы друзей.
      Хельга смотрела на него. То, что он сказал, вроде и было сказано доброжелательно, даже с любовью, однако – отталкивало. Хельга смутилась и сделала несколько шагов, сама не зная, что ей делать. Но Алнум протянул руку, предлагая Хельга присесть рядом и разделить его трапезу.
      Помедлив, она села и рассеяно взяла кусочек хлеба. Алнум некоторое время наблюдал за ней.
      – Хельга, я не хотел обидеть тебя. Мне… лишь жаль, что я до сих пор не смог заслужить твоей любви и … – Он умолк, горестно мотнув головой.
      Хельга вслушалась в его слова. Нет, эти слова казались упрёком, но не были таковым. Это действительно было всего лишь горькое замечание, и казалось, самому себе.
      Хельга встала и, отложив хлеб, присела чуть позади Алнума, он напрягся, но не повернулся.
      – Я знаю, как много ты делаешь для других, я вижу, как ты хорошо относишься ко мне. Поверь мне, я не настолько неблагодарна, я вижу это… И я знаю, что ни один из знакомых мне мужчин не берёг бы меня так, как бережёшь ты. Я в огромном долгу перед тобой. Я… не понимаю, что такое любовь. Это благодарность? Жалость? Смирение? – Хельга провела ладонью по его спине, словно жалея. – Может быть, но я вижу, что не этими чувствами горит твоё сердце.
      – Хельга, ...должен ли я быть более настойчив?
      – О нет! – Поспешно сказала Хельга, отшатнувшись от Алнума.
      Его плечи поникли, он наклонил голову. Он тяжело дышал. Хельга замолчала, словно прислушивалась, и некоторое время сидела неподвижно. Но затем, устыдившись своего пренебрежения, она вновь осторожно провела рукой по его спине и прильнула головой. Алнум вздохнул. Спустя некоторое время сказал:
      – Что ж, я понял. Я смирюсь. Я не виню тебя. …Раздели со мной ужин.
      Хельга неспешно вернулась на своё место. Ужинали молча. Алнум ел не больше обычного, но за весь вечер обронил лишь несколько слов – был задумчив, казалось, озабочен. Закончив трапезу, Алнум рассеяно приказал рабыне убраться, подумав, молчаливо вышел. Хельга осталась одна. Она сильно себя укоряла, она чувствовала себя виновной за то, что причинила Алнуму неудобства. В чём себя винила? Что она должна была Алнуму? Его никто не просил жениться на ней. Но и его никто не заставлял вести себя так предупредительно и бережно по отношению к жене. Другой бы на его месте уже давно… Да, Хельга, ты была не права.
      Действительно, как отличить чувство любви от чувства сострадания, благодарности? Алнуму ведь не требовалось сострадать Хельге, не нужно было её благодарить. Что удерживало его? Какая сила смиряла его желания каждый вечер, каждую ночь и каждое утро? Хельга резко отвернулась, стараясь прервать эти размышления. Она ещё долго думала, но затем решилась.
      Она ждала Алнума весь вечер. Мне не нравилось то, что она задумала. Её напряжение, казалось, достигло пределов и когда, наконец, полог шатра резко отвернулся, она даже вскрикнула. Но заставила себя быстро встать и подойти к Алнуму. Она поспешно положила обе руки ему на плечи и обняла за шею, заглянула в глаза. Алнум, очнувшись от своих мыслей, недоумённо смотрел на неё. Огляделся. Но Хельга неожиданно попыталась его поцеловать. Степняк отвернулся и отнял её руки, отступил на несколько шагов. Некоторое время смотрел на Хельгу, но затем отвернулся, медленно снимая плащ, расстёгивая куртку, сказал:
      – Я был бы рад этому. Я искренне желаю этого. – Он повернулся. – Но не возьму.
      Он замолчал надолго, некоторое время ходил, словно не решаясь заговорить, затем вновь начал раздеваться. Было уже достаточно поздно, Хельга сидела, глядя в одну точку. Ей было очень неудобно, словно сделала что-то очень позорное. Хотелось уйти, но она не решалась. А что потом? Поздно уже.
      Алнум сел, затем лёг и смотрел на Хельгу, она нерешительно сняла верхнюю одежду, всё же тихонько присела у ложа:
      – Что я должна делать?
      – То же, что и всегда – ляг рядом, согрей меня, утоли мои тревоги.
      Хельга кивнула и легла, едва повернувшись к Алнуму, заложив между ними свою правую руку. Молчали. За стенками шатра раздавались привычные звуки – утихающие голоса воинов, неспешные разговоры о жизни, частые смешки после, приглушённо поведанных, коротких, хвастливых, иногда скабрезных рассказов. Далёкие всхрапы лошадей. Потрескивание веток в костре. Нестройные, порой уже даже одиночные поскрипывания сверчков. С каждым вечером их становилось всё меньше и меньше. Вскоре, наверняка, с наступлением настоящих осенних холодов, несколько вечеров подряд будет слышен лишь скрип одного сверчка. Затем, и он, словно испугавшись своего одиночества, замолчит на долгие месяцы осенней и зимней стужи…
      Алнум молчал. Хельга молчала. А что говорить? Все их разговоры уже ушли от соперничества, колкостей, самоуверенных насмешек и покровительственного доминирования с одной стороны, и скрываемого страха и раздражённой безысходности – с другой. Всё это обговорено и перемолото долгими днями, вечерами. Но может, в этом молчании и было подобие гармонии в их отношениях? Я видел много вариантов развития ситуаций при аналогичных исходных. Но этот был интересен своей новизной. Эти двое не были похожи на людей их времени. Встретились равные.
      Да, так мне казалось.
      – Ты ничего мне не должна. Не должна заставлять себя совершать то, о чём будешь потом сожалеть, о чём будешь молчать долгими ночами, и что заставит тебя ненавидеть меня. Поверь мне и просто живи. Я сам сделал свой выбор. Я ни в чём не упрекаю и не упрекну тебя. Просто живи… рядом. А я буду знать и верить. Просто живи. – Последние слова повторил он задумчиво и сонно.
      Хельга улыбнулась и положила свою руку ему на грудь, чуть обнимая. Но заснуть не могла ещё долго. Наконец, слушая мерное, спокойное дыхание заснувшего степняка она села и, при слабом свете единственного камелька, начала его разглядывать.
      Да, степняк Алнум и сейчас не казался ей очень красивым. Его глаза были, пожалуй, выразительны, брови – чёткие и резкие. Нос прямой, не огромный, не маленький, обычный. Сомкнутые губы не полны и не узки. Лицо как лицо. Не красивое, и не уродливое. Но сейчас Хельга видела в степняке то, что не рассмотрела вначале. Она знала, что взгляд его глаз может быть мягким, нежным, тёплым, но может быть гневным, даже убивающим. Что брови могут одним своим движением повергать врагов в ужас. Что губы могут издавать едва слышные смертоносные приказы, могут громогласно заставлять трепетать врагов, а могут дарить изумительную улыбку, вселяя твёрдую уверенность, что всё будет хорошо. Хельга перевела взгляд на широкую грудь – как дрожит она в бою своей мощью и как спокойно засыпать на ней холодными вечерами! Руки – бесконечно сильны, неся скорую, порой незаметную смерть… Но сколько ран они излечили, сколько жизней спасли, а как они нежны!
      Хельга улыбнулась и едва коснулась губами правой руки Алнума, что лежала у него чуть пониже груди. Раздался вкрадчивый голос Алнума:
      – Хельга, если ты и дальше будешь тревожить меня такими своими мыслями, я сгорю, или от стыда, или от восторга.
      Хельга тут же отпрянула, но Алнум вовремя придержал её левой рукой. Он самодовольно рассмеялся:
      – Ты развеселила меня. Спасибо тебе… – И серьёзнее добавил, – нет, милая, твоей вины, в том, что мне тревожно – нет. Я… чувствую, будто что-то должно произойти, будет то, чего я не могу предугадать…
      Хельга повернулась к Алнуму:
      – Ты же можешь видеть будущее, ты всё всегда заранее знаешь…
      – Ты действительно так думаешь? Что ж, благодарю тебя. Ты вновь радуешь меня.
      – Но почему же…
      – Нет, милая, в твоих глазах мне бы всегда хотелось оставаться величайшим из людей, но это не так. Я просто вижу…
      – …чуть больше остальных. Я помню. Но знаю, что ты можешь. Почему не пробуешь?
      – Думаю, это то, что касается только меня. Но свою судьбу я знать не хочу.
      – Как же так? Почему?
      – А разве это интересно? Знать всё? Иметь всё? – Последние слова он сказал вкрадчиво, вглядываясь в лицо Хельги, словно читая тени дневных раздумий Хельги. Она смутилась.
      – Верно. Ты прав. Но… тогда, посмотри мою судьбу, ждут ли меня перемены в ближайшее время?
      Алнум улыбнулся, кивнул головой и сел. Он сел, согнув ноги в коленях.
      – Хельга, ляг головой мне на колени, лицом вверх, и смотри на меня.
      Она исполнила требуемое. Она глядела на него снизу вверх, он нагнулся над ней и так же рассматривал её. Он улыбался, но постепенно улыбка исчезла, возникла сосредоточенность. Он потянулся к её руке своей правой рукой и нащупал пульс, свою вторую руку положил на её сердце.
      Он очень долго смотрел на неё.
      Хельга ощущала лёгкое беспокойство, которое переросло в протест, что сменился искрой ярости, которая погасла от безысходности. Ей стало всё равно, она уже давно не видела зрачков Алнума, она даже не различала его ресниц и бровей. Всё заволокло серой мглой, отблески слабого ночного огонька теперь воспринимались как далёкие молнии среди низких туч. Хельга начала судорожно дышать, словно боялась упасть назад, но, казалось, всё быстрее она устремляется в бездну…
      – …Хельга! Вернись! – Хельга, дрожа, приподняла голову. Она лежала не так, как в начале. Сейчас она лежала на ложе, голова – на подушках, перед ней на коленях стоял Алнум, всматриваясь в её лицо, он был обеспокоен, на лбу выступила испарина. Ей казалось, что прошло – всего ничего, но на самом деле – минуло много времени – в очаге ветви почти перегорели.
      – Хельга!
      Она слабо улыбнулась.
      – Я вижу тебя, степняк, я слышу тебя.
      Алнум облегчённо выдохнул и едва улыбнулся.
      – …Что ты видел?
      – Что…? Нет, не скажу. Только лишь… – видел то, что порадовало меня событиями и огорчило сроком. Но…, – сказал он, вновь улыбнувшись, – опечалю тебя, в ближайшее время ты от меня не освободишься.
      Хельга в тон ему улыбнулась, но перед её глазами мелькнула сцена похорон степняков и она встревожено приподнялась:
      – Нет, ты не умеешь читать в моём сердце. Я очень корыстная и всего лишь боюсь лишиться твоего расположения. – Хельга смущённо засмеялась.
      И вот тогда они ещё долго говорили – ни о чём. А утром, когда Хельга проснулась – вновь Алнума рядом не было.
      За завтраком он был спокоен, но Хельга не решилась тревожить его бесполезными расспросами. Несмотря на вчерашние разговоры, она чувствовала, что что-то должна сказать, сделать, но стеснялась. Мне кажется даже – не столько ситуации, вопроса – насколько она близкий человек, что должна ему заглядывать в душу каждый раз, когда ей что-то показалось? Нет. Думаю, она стеснялась самого чувства, что заставляло её так поступать. Жалость. Она знала, что не должна была жалеть могучего степняка. Но, несмотря на всю его мощь, она-то знала его слабину. Её не видели все остальные. Но о ней знала Хельга. Её боялась Хельга…
      – Нет. – Алнум в упор посмотрел на Хельгу. – К этой постоянной тоске я привык. Она не раздражает и не ущемляет меня в моих поступках. Она лишь напоминает мне, что я жив. Но я благодарен тебе за твои раздумья.
      Хельга опустила глаза и отложила кусочек лепёшки. Алнум наблюдал за ней, молча. Хельга вновь подняла глаза и в упор посмотрела на него. Он смотрел, а потом чуть-чуть искривил губы в улыбке.
      – Да, ты можешь. Именно этого я жду от тебя – помощи. Яви мне то, что я не один, что, пусть не любя, но ты поможешь мне.
      Хельга встала и, обойдя степняка, присела за его спиной. Она медленно и осторожно провела рукой по его спине, поднялась к шее. Словно познавала каждый дюйм. Пальцы не дрожали, они были нежны в движениях, и казалось, скользили совершенно бесцельно. Но Хельга старалась ни один дюйм спины и шеи степняка не оставить без внимания.
      Наконец, она просто прижалась к спине Алнума и обняла его, скрестив свои руки на его животе. Однако старалась ни о чём не думать – он так близко.
      …Алнум нарушил молчание, словно почувствовав те сомнения, что тревожили её на днях, в его отсутствие:
      – Ты чувствуешь себя несвободной? Ты действительно так считаешь?
      Неожиданно для себя Хельга спросила его:
      – А разве я свободна? Что я могу делать? Что мне позволено?
      Мой упрёк отозвался в душе Хельги укором совести. Она замерла.
      – …Ты меня винишь в своей несвободе? – То не было сказано с укоризной, то казалось простым размышлением шамана.
      Хельга молчала. Но молчание, как говорят – знак согласия.
      – Нет… Ты… боишься меня в том упрекнуть, тебе что-то мешает так думать, но ты…, ты… очень близко к тому подошла. Мне жаль, Хельга, что ты так думаешь?
      – …А как оно есть на самом деле? Что такое свобода?
      – А ты как это понимаешь?
      – Делать, что хочу, идти, куда хочу, говорить, что хочу…
      – Хельга, …мы настолько ограничены этим миром, что истинная свобода – лишь иллюзия.
      Хельга молчала. Алнум, повернувшись, всматривался в её лицо, пытался найти взгляд.
      – Ты не понимаешь? Хорошо…, вот Пуницу – он свободный воин. Он может сегодня что-то делать, а что-то не делать. Но он – не свободен. Он обязан мне, обязан выполнять мои приказы. Он обязан матери, у которой он – единственный сын. Кто о ней позаботиться, если он решит быть свободным от неё? Разве он обязан? Пускай. Он откажется от матери – дабы не обременять себя заботами о пожилой женщине, которая ему теперь ничего не может дать. Он откажется от меня, откажется исполнять мои приказы. А я, в свою очередь – не обязан ему платить и отдавать часть добычи, в поисках которой он не участвовал, но которую я обязан ему дать, как хозяин. Он может сам заботиться о себе. Но вся его жизнь будет связана только с добычей пищи и единоличной защитой. Хотя – это же ему могли дать другие, в обмен на что-то. Но обмен – это зависимость. Это – отсутствие той же свободы. Он может порвать все связывающие его обязательства, отказаться отдавать долги, отрешиться от чьих-то просьб. Да, его будут считать бесчестным. Но какое ему дело? Он же станет свободен! Но будет ли ему от того выгодно, лучше жить? Можно обрубить все путы с одной стороны, все обязательства, например, в угоду противоположной. Но и здесь – свобода – однобока. Да, некоторые пытаются отойти от иных людей, их общества. Но… Они будут стоять на месте. Ибо не существует идеальных людей. Свободный человек не может всего. А он нуждается в хорошем луке, крепком мече, добротной одежде, хорошо приготовленной еде. В этом – связи человеческие: я могу что-то лучше и могу это дать другим. Но мне жаль тратить время на что-то другое. Нет, я его, конечно, сделаю, но потрачу больше времени, чем скажем Пуницу. Мне легче дать ему своё, или обменять на его услуги.
      – Значит, на самом деле, нет ни одного свободного человека?
      – Знаешь, Хельга, мне даже не особо хотелось задумываться над этим. Я не хочу быть свободным. Я хочу зависеть от твоей любви, от воинского мастерства Хорнаба, Лагома. Я хочу иметь рядом людей, которым нужен. Я хочу иметь расположение людей, на которых могу положиться, которые дадут мне возможность творить и делать то, что мне нравиться. Но для этого – я должен сам пойти на уступки. Я не должен принуждать тебя вот так сидеть со мной и разговаривать. Я должен быть справедлив со своими воинами. Я должен… Должен. Нет, Хельга, я не хочу быть свободен в том, приземленном понятии. Поверь, всё дело в человеке. Я чувствую свободу уже, когда могу выбирать себе женщину, могу выбрать, что съесть на ужин, спать ли до обеда или встать рано утром – посмотреть на тебя, спящую. Поверь – этой свободы мне достаточно.
      – Но, шаман, насколько свободна я? Я могу выбрать себе ужин, но ты ограничиваешь меня в свободе, – при этих её словах Алнум поморщился, Хельга сникла, но продолжила, – свободе передвижения. Я не могу выйти из стана, не могу взять в руки оружия, не могу…, я ничего не могу. Мне мало того, что даёшь ты.
      – Хельга, твоя боль – глубже, чем мои ограничения. Ты – очень изранена. И то – боль не от оружия. Больна твоя душа. Её отравили ещё в детстве. И я не совсем понимаю, как тебе помочь. Ты очень сложна, твоя боль – многослойна. Ты… была обижена как женщина, тебя не долюбили, как ребёнка, ты была изгоем среди ровесников. Из-за этого, что бы ты ни делала – тебе кажется мало, плохо… Ты ждёшь одобрения. Но в то же время – стесняешься, когда тебя благодарят. Ты – …не любишь себя в первую очередь, ты не доверяешь никому, ибо боишься, что тебя постигнет новое разочарование, ты боишься принимать бескорыстную помощь…
      Хельга встала и закрыла руками уши:
      – Нет! Нет! Это не правда! Я не знаю, зачем ты мне – то говоришь…
      Алнум также поднялся. Он подошёл к ней и, преодолев сопротивление, отвёл её руки:
      – Я могу лишить тебя всех переживаний, могу убить в тебе ту боль. Но ты потеряешь себя, потеряешь настолько много, что перестанешь быть той Хельгой, что я люблю…
      – Так ты это не делаешь из-за себя? Из-за своей любви?
      – Нет. Потому что верю, что ты справишься. Знаю, что можешь. А если и так – ты хочешь стать безвольной куклой, что откажешься от себя и будет безропотно и бесстрастно выполнять чужую волю, пусть и мою, любящего тебя человека?
      – Нет.
      – Вот видишь – у тебя есть выбор, а значить – есть и свобода.
      – Но ведь этот выбор, эту свободу даёшь мне ты.
      – Хельга, ты цепляешь за последнее звено нашего разговора, за последние слова, упорствуешь, упираешься. А ты оглянись на всю нашу беседу, прислушайся к тому, что говорю я. Ты подумай, поразмысли над моими словами. Не всё то, что я говорю – ложь и обман. Найди в моих словах хоть что-то хорошее. Ты ведь уже удостоверилась, что я не обижу тебя. Или тебе нужны более весомые мои действия? Я всё это время был неубедителен? Тогда скажи, чего ты от меня ждёшь, скажи, что я должен говорить?
      – …Ты, великий шаман, хочешь зависеть от моих слов, моих поступков?
      – Я давно завишу от тебя… Я живу, …опираясь на тебя. И … хочу этого до окончания своей жизни. Не потому, что я – слаб. А потому, что это мой выбор. И я имею на него право, как человек, что сделал для других очень много, что многое делает для тебя…
      – Ты меня упрекаешь?
      – Вот видишь, ты опять хватаешься за последнее слово. Ты видишь лишь след коня в грязи, но не видишь его роскошной гривы, изумительной красоты, изгиба шеи, ритмичного бега. …Ты хочешь…, – Алнум словно нащупывал тонкую нить её желаний, – хочешь сама всё решать? …ни от кого не зависеть? …никому не быть обязанной? Тебя тяготит моё присутствие? Моё желание любить тебя?
      Хельга молчала.
      – Хельга, жизнь – это большой клубок нитей вокруг тебя. Чем их больше – тем больше людей, которым человек нужен. У одних нить – длинная, у других короткая. Хельга, желанная, я не хочу, чтоб моя жизнь была прямой нитью, длинной или короткой. Я хочу, хочу встречаться с людьми, хочу помогать им, хочу видеть их глаза – пусть испуганные, пусть благодарные. Я хочу видеть, слышать, двигаться. Хельга, это значит, что я жив. Что я не утону в глубине, в бездне своих, только своих проблем. Я хочу видеть тебя, огорчённую, радостную, печальную, благодарную. Ибо то означает, что зришь меня, что ты рядом, что ты – жива! Я давно предоставил тебе выбор. Но путаясь в своих собственных сетях, ты не можешь ступить шага по любой из предложенных тебе тропинок. Мне не жаль тебя. Нет, жалость – то последнее, что я хочу к тебе испытывать. Нет! Ты вольна поступать, как тебе вздумается, но если ты будешь нуждаться, если тебе будет больно, если ты будешь задыхаться – не бойся, преодолей себя и обратись ко мне, пусть не с просьбой, а просто …, просто, повернись ко мне. И я… с радостью – вырву своё сердце, если это тебе поможет. А если и не поможет, но ты будешь так думать. Я сделаю всё.
      Хельга посмотрела на него и смущённо подошла и робко обняла, прильнула к его груди.
      – А большего, милая мне и не нужно. Я – самый счастливый человек. Я – самый свободный человек, ибо безмерно богат чувствами, будь то ненависть недругов, признательность друзей, любовь той, что милее всех…
      …Близко, у шатра раздался быстрый говор, по голосу это был Пуницу. Затем ближе. Юноша негромко позвал Алнума, попросил разрешения войти. Алнум нехотя откликнулся. Хельга убрала руки, но отодвинуться не успела. Пуницу вошёл и низко поклонился:
      – Прости. На дальних подступах остановил некоего господина с отрядом в десять человек. Он требует встречи с тобой, Алнум.
      – Что ему надо?
      – Он не говорит. Но я понял, что он очень рассержен и ему нужен безотлагательный разговор с тобой.
      Алнум выдохнул и нехотя поднялся, кивнул Пуницу:
      – Я приму его у шатра.
      Тот поклонился и вышел. Алнум встал, но повернулся к Хельге и вновь опустился на колено, улыбнулся и потянулся рукой к её лицу:
      – Благодарю тебя. Даже если я в жизни не увижу больше ничего хорошего, я буду благодарен судьбе уже за это утро.
      Он встал, ещё раз улыбнулся Хельге, но в той улыбке уже чувствовалась прежняя сосредоточенность шамана, ответственность за прошлое и решительность для будущего. Он прикрепил меч, проверил экипировку и, оглядевшись, откинул полог.
      Новый день в стане начался.
      Хельга встала и, не показываясь из шатра, из-за приоткрытого полога, стала рассматривать, что творится в стане и кто приехал. Алнум сидел неподалёку и о чём-то беседовал с несколькими воинами. Она могла видеть степняка-шамана чуть сбоку, и выражение его лица она подмечала, когда он поворачивал голову к кому-то из тех, кто стоял к ней спиной. Казалось, степняк был невозмутим, но Хельга помнила, что его что-то тревожило. Она надеялась, что это хорошее или плохое сейчас произойдет, и неведение отпустит Алнума. Так и случилось.
      Показалось несколько воинов. Впереди шёл высокий, полностью экипированный, ладно сбитый воин. Его рука крепко сжимала рукоятку меча, движения были энергичными, выражение его лица показалось Хельге яростным.
      Он остановился всего в нескольких шагах от Алнума, когда воины личной охраны шамана преградили ему движение. Он злобно рассмеялся. Алнум, как бы нехотя поднял голову и молчаливо, небрежным движением руки словно дал разрешение прибывшему представиться. Тот гневно блеснул глазами, снял шлем и резко заговорил:
      – Я Клементис, брат Чаритиха. Его ты убил два месяца назад…
      Алнум опустил голову, словно вспоминая, но потом, будто бы не понимая, снова взглянул на прибывшего.
      Хельга рассматривала. Клементис говорил зло, отрывисто, от этого даже черты лица его казались резкими. Он сейчас был злым, но увидь Хельга его в другой обстановке, она наверняка не сказала, что он злодей. Высокий лоб теперь испещрили морщины, носогубные складки также искривила ненависть. Крылья прямого носа то и дело вздрагивали, глаза были сужены. Когда он говорил, то приподнимал верхнюю губу, цедя слова. С другой стороны, его рот теперь напоминал волчий или собачий оскал – порой даже были видны его зубы. Хельга поёжилась – не хотелось бы с ним сейчас встретиться. У него были длинные чёрные волосы, убранные спереди в тонкие косички, сзади они были собраны в пучок. Лицо было гладко выбрито, за исключением тонких усов над верхней губой. Он был тоньше Алнума, но это не делало его менее опасным. По жилистым рукам прибывшего, по выступающим венам, по крепкой, также жилистой шее, Хельга поняла, что и под кольчугой скрадывается не менее натренированное тело. Он был из тех, кто не холил себя среди многочисленных рабынь, за трапезами. Он был порождением боёв. И судя по отсутствию видимых шрамов – его ковали победы. Он был моложе Алнума. Возможно – злобнее и наглее. Без сомнений – это был степняк, но вот какого рода-племени, Хельга не разобралась. Как он не побоялся приехать к Алнуму с подобным ультиматумом? Неужели не слышал о шамане Алнуме и делах его?
      – … мне сказали, что – то был честный бой. Но моя родовая гордость требует отмщения, моё сердце скорбит по брату, и мой разум велит мне вызвать тебя на бой.
      Алнум молчал. Вряд ли он испугался. Мне даже показалось, что он вздохнул с облегчением, узнав, что день грядущий ему уготовал. Я не буду утверждать, но наверно, он сейчас, своим молчанием мстил прибывшему за слабость своих переживаний. Он переменил позу, опёршись локтями о колени, и нагнул голову, словно раздумывая, но потом поднял голову и также молчаливо смотрел на степняка.
      Клементис с ненавистью рассматривал Алнума, сжимая рукой меч. Алнум молчал. Что бы теперь сказала Хельга, будь она на месте степняка-шамана? Нужно ли было что-то говорить? По виду Алнума было видно, что он не испугался. Клементис заявил свои претензии. Добавить сейчас что-то – значило выказать свои эмоции. Нет, не нерешительность, а нетерпение, показать, что ты был недостаточно убедителен, в конечном счёте – что ты был слаб и не смог даже запугать противника. А Алнум не дрожал. Но, наверно и затягивать молчание сейчас нельзя было. Ответной реакции не было. Но чем больше люди, воины, думали, тем больше у них возникало вопросов. В чём же Алнум был не прав? Особенно если бой был честным?
      Наконец, в самый критичный, казалось, момент Алнум встал и сказал:
      – Это – твоё право. – Он отвернулся и просто ушёл, игнорируя посетителя, словно недовольный тем, что его отвлекли пустыми просьбами от важных дел. По пути он давал указания, что и кому следует делать, куда ехать, на что обратить внимание, в основном то, что он делал каждый день. Но Пуницу он отдал другое распоряжение:
      – Клементиса размести на границе нашего стана, в западной части, там, где тень. Предоставь всё что попросит, но не прислуживай, сохраняй достоинство – ты мой воин. Пусть отдыхает с дороги. Передай, если он, ещё раз подумав, пожелает, бой состоится после полудня.
      Пуницу поклонился. Своим пренебрежением, распоряжением через простого воина, хозяин стана давал понять, что презирает заявителя. Но Алнум обернулся – с востока показались клубы пыли, спустя некоторое время стал различим всадник. Хельга поморщилась – неужели это ещё не все тревоги на сегодня?
      Подъехавший всадник спешился и вручил ближайшему воину письмо, тот передал его Алнуму. Хельга исподволь всматриваясь в лицо степняка – что в письме? Алнум читал долго, видно, письмо было длинным. Дочитав – чуть заметно покачал головой, но повернув голову в сторону своего шатра – едва улыбнулся и прикрыл глаза, словно успокаивая. Тут же повернулся и вновь подозвал Пуницу, который ещё отдавал приказания:
      – Передай Клементису, спор разрешится ближе к вечеру. – Повернувшись, тут же начал отдавать новые распоряжения, веля собираться двум десяткам воинов. Приказал взять дополнительные мешки, приказал принести великолепной работы шкатулку, что хранилась у казначея. Хельга знала, что там храниться изумительной работы, очень богатое по отделке и сложности рисунка, ожерелье. Алнум ранее показывал его Хельге, но её поразила та невообразимая пестрота украшения, что скорее, как подумалось Хельге, свидетельствовало об отсутствии вкуса той, что могла его носить. Но стоило оно – безумно дорого.
      …Алнум позже преподнёс Хельге два похожих украшения, но проще. Казалось, он просто разделил то, большое. Но это было, конечно невозможно. Да, золотые завитки казались такими же. Но на одном ожерелье были только жемчуг и бериллы, а на другом, так же в завитках, стилизированных под контуры цветов – мелкая россыпь алмазов и разные по величине рубины…
      Алнум не зашёл, очень скоро он и собравшийся отряд – уехали.
      Хельга не утерпела и пошла искать того, кто всегда и всё знал – Пуницу. Но он толком, в этот раз, не имел сведений – Алнум уехал по зову одного из представителей знатного рода царских скифов – Полумариса, что охотился неподалёку, вывезя на отдых свою семью. Кажется, Алнуму причиталась какая-то плата за какие-то услуги.
      …Солнце уже клонилось к закату, его край совсем скоро должен был коснуться горизонта, а Алнума всё не было. Клементис выказывал признаки нетерпения, он уже присылал справляться о прибытии степняка-шамана. Но того всё не было.
      Хельга волновалась.
      Однако всё очень быстро поменялось – вдали показался отряд воинов. Они стремительно приближались. Когда подъехали, стало заметно, что они действительно очень сильно спешили. Все лошади без исключения были в пене, почти все были гружены тяжёлыми мешками. Несмотря на относительно прохладную погоду, ветер, волосы многих были слипшиеся от пота, лица разгорячены.
      Алнум спешился одним из первых, на ходу отдавая приказы, быстро бросил поводья подбежавшему воину и стремительно ворвался в свой шатёр. Следом заскочили два раба, что стали немедленно раздевать его – он менял промокшую от пота рубашку и переодевал пропыленную куртку.
      – Воду! Немедленно подать воды! Нет, не разбавленное вино! Быстро орехов и изюма! Да воды же дайте!
      Хельга сама скоро поднесла Алнуму на подносе орехов в меду, пока он ел, вернее, поспешно заглатывал, она, не медля, обобрала ягоды с ветки изюма и высыпала их горстью на неглубокую маленькую тарелку. Алнум, казалось, того не замечал, он был не здесь:
      – Пуницу, Пуницу, скажи Клементису, пусть готовится, я уже иду! Куда, куда? Давай наверно…, – Алнум на минуту задумался, – …проводи его на нижнюю площадку, да, что ближе к воинам. Живей! Пусть не ждёт!
      Алнум, всё ещё жуя и пытаясь напиться так, что вода стекала по подбородку на чистую рубаху, глазами рыскал по оружию. Отбросил кубок и стал ловко прилаживать свой меч к поясу, подумал, но кинжалы не взял, проверил последние застёжки на латах, взял шлем и повернулся к выходу.
      Сделав шаг, остановился:
      – Хельга!
      Она немедленно встала перед ним.
      – Скажи, чего ты хочешь, клянусь, я исполню!
      – Алнум, ты устал, а он – набрался сил, перенеси бой!
      – Я спросил не о том.
      – Знаю, но прошу – перенеси…
      – Это невозможно, – нетерпеливо прервал её Алнум.
      – Тогда я хочу, чтоб ты вернулся…
      – Обещаю, Хельга, благодарю тебя. И… может, тем не менее, попрощаемся?
      – Я не хочу прощаться.
      – И всё же.
      Хельга молчаливо взяла его правую руку и прижалась к ней губами.
      – Нет, так прощаются с господином рабы.
      Хельга, на мгновение, замерев, приподнялась на цыпочки и, наклонив его голову к своей, поцеловала в щеку.
      – Хельга, так прощается сестра с братом! – Насмешливо произнёс Алнум и снова замер.
      Тогда Хельга решилась, она вновь приблизила свои губы к его лицу и коснулась его губ. Алнум не ответил на поцелуй, он был серьезен:
      – Я благодарю тебя, желанная, я искренне говорю тебе спасибо.
      Он вышел и поспешно направился к месту проведения боя. Здесь уже освободили место, воины стояли широким кругом, в нескольких местах, кучками толпились и толкались старики, дети, подростки, несколько женщин. Алнум лишь немного отставал от Клементиса, что подходил сюда же. Но в круг Алнум вошёл последним. Он на ходу подхватил у одного из воинов лёгкий щит и, представ перед противником, будучи одетым в лёгкие латы из кожи с немногочисленными железными пластинами на груди и плечах, свой обычный шлем с отделкой из кожи и серебра, с мечом и лёгким щитом.
      У его противника латы были крепче – из железных, хорошо подогнанных колечек, добротный шлем, меч, хороший щит из кожи и бронзы, несколько кинжалов за поясом и тяжёлый меч. Акинак Алнума был легче.
      Они стояли друг напротив друга и смотрели один другому в глаза. Клементис – казалось, спокоен, но его ноздри раздувались, выдавая гнев. И Алнум, его грудь – тяжело вздымалась от спешки, руки – едва дрожали. Не стоило ему так много пить воды, с жалостью подумала Хельга, что жалась тут же, во втором круге, едва выглядывая из-за плеча стоящего впереди рослого воина. Она очень боялась, что её переживания передадутся Алнуму, и он дрогнет. Но нет, здесь было много людей, что переживали за него, это должно стать ему поддержкой.
      Казалось, Алнум отдышался и, глубоко вздохнув, он произнёс:
      – Ты обвиняешь, тебе и нападать.
      Ответная реакция была мгновенной – Алнум едва успел поднять меч. Он достойно ответил. Достаточно долго противники примерялись друг к другу – Клементис яростно нападал, неустанно ища новые слабые места в обороне Алнума. Он быстро поворачивался, искал неудобные для степняка-Алнума позы, несколько раз, казалось, он выбьет меч из рук шамана, который отступал шаг за шагом. Его бой был, казалось, неспешен, он, словно, оценивал возможности противника, в свою очередь, нащупывал его слабые места, технику ударов и характер движений.
      Даже при всех умениях степняка, думаю, ему приходилось тяжело. Он был уставший. Только вчера он вернулся из поездки, сегодня – вымотался и, не отдохнув, – ринулся в бой. А противник был не из слабых. Его ярость, умноженная на силу и молодость, давала очень хороший результат. Клементис, в это время, и в этом месте был очень опасным соперником. Алнум едва успевал прикрываться щитом, что был уже весьма сильно повреждён, в то время как Алнуму практически не удавалось наносить противнику сколь-нибудь сильных, ощутимых ударов. Он отступал от центра. Но вот, до ближайших воинов осталось несколько шагов, Алнум повернулся чуть в сторону и начал пятиться по кругу.
      Яростные атаки Клементиса сопровождались угрозами и оскорблениями, Алнум молчал, сосредоточившись на бое.
      Хельга вздрагивала при каждом ударе меча Клементиса о щит Алнума. Она мысленно примеряла на себя удары разъярённого обидчивого степняка и понимала, что сама – давно бы погибла. Она была хорошим воином, достаточно умело владела мечом, но этот противник был ей не под силу. Она начала очень сильно беспокоится об исходе этого поединка. Но чем она могла помочь? Хотя, стоило ли? Положа руку на сердце – Алнум давно озвучил свой приказ относительно Хельги, своё завещание. Никто не посмеет её тронуть. Сделают всё, как было велено. Значит…, только смерть степняка Алнума – и вот – её неволе у ненавистных степняков придёт конец. Вот он – тот шанс, что даст ей свободу. Возможно, аналогичных случаев было много – Алнум не раз был на волосок от гибели, но здесь…, сейчас…
      Очередной бешеный натиск Клементиса увенчался успехом. Алнум неудачно оставил грудь без прикрытия, и мощный удар противника почти разрубил латы Алнума, а затем меч, скользящим ударом задел и грудь степняка-шамана. Клементис отступил, и было видно, что он наслаждался моментом. Алнум не подал виду, что ему больно. Он закусил губу и, чуть согнувшись, левым локтем пытался прижать рану. Взглядом он неотступно следил за неприятелем.
      Хельга поморщилась. Сейчас она почти чувствовала боль, терзающую Алнума. Она понимала, как рана будет теперь мешать ему. Вроде и не серьезная, но та боль, капля за каплей, измождением, степняка будет окроплять пыль. Ах, если бы можно было убрать то, что сейчас было некстати для боя…
      Мне не понравилось то, что пришло ей на ум.
      Хельга неожиданно замерла, а затем резко развернулась и, расталкивая толпу, почти побежала к их, с Алнумом, шатру. У входа стоял обычный охранник, второй пошёл смотреть бой. Этому тоже было интересно, он прислушивался, старался рассмотреть, что там происходило, но поста своего не покинул. Он поинтересовался у подошедшей Хельги, кто победил, но та лишь махнула рукой. Салхал разочарованно поморщился и вновь стал прислушиваться.
      Она осматривалась внутри. Где же найти? В последнее время Алнум не был ранен, не ранился. Его кровь… его кровь… Да и сможет ли Хельга? Её взгляд остановился на одном из углов, между их ложем и уступом, где хранилось оружие Алнума. На его оружие? Нет, если и есть там кровь – лишь чужая. Шкатулка. …А его шкатулке должен быть жертвенный кинжал. Совсем недавно Алнум резал запястье. Да! Он его не мыл.
      Хельга почти молниеносно достала шкатулку, открыла и действительно – обнаружила там кинжал, покрытый запекшейся кровью. От одной мысли о том, что нужно было сделать, как она думала, ей стало дурно. Но каждое мгновение стоило жизни Алнума, если он ещё не умер. А если он уже убит, что будет в этом случае, когда она пригубит его крови? А что ей оставалось? Что она приобретала или теряла? Эта стабильность была ей дороже перемен. Она была, как канатоходец, на тонком канате в середине пути, когда и назад не повернёшь, и дальше идти страшно…
      Зажмурившись, она, сдерживая дурноту, несколько раз, дрожа, лизнула кинжал. Ощутила приторный, тошнотворный привкус запёкшейся крови. Но кроме этого… – она ничего не почувствовала. Разочарованно мотнула головой. Что-то нужно было говорить? Но что? Алнум ей никогда того не говорил. Она ощутила почти животный ужас от своего бессилия. Я нагнулся к её уху. Зачем я это делал? Я действовал интуитивно.
      А может и мной кто-то руководил?
      …Хельга мгновенно вспомнила об ожерелье из мелких красных камешков. Быстро вложив кинжал обратно в шкатулку и, убрав её, тут же отстегнула украшение, помедлив, сняла тонкий браслет с правой руки. Она рвала его, думая об Алнуме и ощущая смертельный ужас потери; она представила перекошенное и растерянное лицо Алнума; она закусила до боли губу, так ей было страшно.
      …Боль пришла не мгновенно, но очень скоро. Хельга не думала, что будет так больно, она застонала, приподнимая рубашку – на теле, от правого плеча до левого бедра почти на глазах проявлялся багровый рубец. Хельга снова вскрикнула, очень, очень больно было левой руке в предплечье. Хельга упала на колени и вновь закусила губу – кричать было нельзя – у входа стоял охранник. Стоя на коленях Хельга раскачивалась из стороны в сторону, но что дальше?
      Неожиданно, подле себя я заметил Противоположность. Он смотрел очень мягко, но губ его не тронула улыбка, глаза, казалось, излучались свет. Едва слышно он выдохнул:
      – У неё большое сердце. Она нравиться мне.
      Едва я успел взглянуть на него, как он исчез.
      …Клементис смотрел теперь на противника, тот тяжело отдавал взгляд. В те мгновения, получив ещё одно скользящее ранение в левое предплечье, Алнум внезапно ощутил, как его боль почти ушла. Он кинул взгляд на грудь, из-под разрубленных лат сочилась кровь, но боли почти не было.
      Кто?
      Алнум трудно дышал, почти задыхался, опустил меч, на мгновение, давая руке отдохнуть, чуть улыбнулся и сам кинулся в бой – не давая противнику инициативы. Теперь его удары сокрушали Клементиса, доискиваясь всех слабых мест, что ранее успел подметить. Благоприятного для Алнума перелома боя – не наступило мгновенно, однако, он был очень умелым воином и с выгодой для себя использовал все удобные моменты. Казалось, силы бойцов уравнялись, ярость и мощь одного оказались равновелики опыту и силе другого. Затем, всё чаще стали проявляться атаки Алнума, с каждым новым ударом меча они становились всё яростней, сильней, чаще. Теперь уже отступал Клементис.
      Алнум словно разгорался, всё быстрее стали его движения, всё мощнее удары, но дрался он, как и прежде молчаливо. Клементис отступал, но и то было недолго. Алнум смотрел, не отрывая взора от лица противника. Мне тогда почему-то вспомнилось, что во многих странах приговорённому к смерти завязывали глаза. Будто своим предсмертным, полным боли, страха, презрения, ненависти взглядом тот мог причинить беды тем, на кого посмотрит в момент смерти.
      Теперь же – Алнум казалось только и искал того взгляда Клементиса. Но и его собственный взгляд был не лучше. Не нужно было Клементису злить степняка-шамана. Свирепым был его взор, неистовый по силе огонь полыхал в его глазах. …Могучим косым рубящим ударом Алнум отбросил поверженного противника и тот уже не поднялся – был убит. Алнум поморщился и снова поджал левый локоть. Оглядел немногих воинов Клементиса и, обращаясь к ним, в тишине задал вопрос:
      – Был ли честным бой?
      Те понуро, нестройными голосами, ответили:
      – Да, был.
      – Признаёте ли вы меня победителем?
      – Да, признаём.
      Не глядя больше на воинов, и не обращаясь к ним, Алнум нашёл взглядом Лагома:
      – Тело Клементиса они могут забрать, когда посчитают нужным. Я не буду предавать его земле.
      Алнум тяжело повернулся и начал выходить из круга толпы. Отовсюду его славили и восхищались. Он – только устало поворачивал голову и кивками благодарил. Он направлялся к своему шатру – нужно было побыстрей перевязать раны – они были серьезны. Кроме того, одна мысль не давала покоя Алнуму и думаю, ему очень неприятно было бы убедиться в том, что он подозревал.
      Он прошёл в шатёр и обернулся:
      – Где Хельга?
      На его зов немедля вошёл Салхал:
      – Она была здесь, но вышла.
      – Когда?
      – Пришла – когда бой уже начался, и ушла…, ушла совсем недавно.
      – Как… как выглядела?
      Охранник передвинул плечами.
      – Как обычно.
      Что же всматриваться в ту, что видит каждый день и которая имеет право входить-выходить, когда вздумается, когда совсем близко происходило такое интересное действие?
      Алнум приказал:
      – Разыскать немедля!
      Спустя некоторое время вошла Хельга. Она была немного бледна, скована в движениях, но старалась не показывать вида. Через силу, но она вначале пыталась казаться беззаботной. Остановилась у входа и, теперь, настороженно всматривалась в Алнума. Тот помолчал, но затем резко, казалось, с обидой, спросил:
      – Что не приветствуешь победителя?
      Она вымучено улыбнулась и произнесла:
      – Я знала и... верила в твою… победу.
      Казалось, что её минутная настороженность ушла, она немного расслабилась.
      …Я видел, каких усилий ей стоило каждое движение, но виду она не подавала. Вопрос: Алнум ведь всё равно узнает. Но нет – держаться до последнего. Геройство? О нет, я чувствовал, что нет. Она его вновь… жалела. Он так устал, выдержал сегодня много испытаний. Зачем утомлять его своими проблемами, своей болью, которая рвала сейчас Хельгу напополам. Но нет же, подумай, Хельга, как Алнум мог не знать того? А может он не узнает? Но как ты собираешься пережить этот вечер, эту ночь, когда Алнум не отпустит тебя от себя? В каком углу ты надеялась затаиться? Интересно, почему женщины, сделав большую ошибку, часто полагают, что скроются за микроскопическими отговорками? О, Хельга, насколько типичной женщиной ты остаёшься!
      – Хельга?
      Она вздрогнула:
      – Что?!
      – Хельга, ты растеряла бусины своего браслета.
      – Да? Я … не заметила.
      – Возьми и надень, то, что осталось. Я сегодня слаб.
      – …Сделаю…
      – Надень, чтоб я видел.
      – Я позже, когда они будут исправлены.
      – Хельга, немедленно!
       – …
      – Хельга! Немедленно!
      – Нет!
      – Что так?
      Хельга заметалась, оглядывалась, боясь взглянуть на Алнума. Но тот встал, и она, отступив, тронула полог шатра.
      – Хельга, вернись!
      – О, прошу, не заставляй меня. Я… не буду этого делать. – Тихо сказала она.
      – Почему же?
      – Не хочу.
      Алнум ступил ближе и, взяв Хельгу за подбородок, заглянул ей в глаза:
      – Не смей брать моё. Не смей брать то, что тебе не по силам!
      Она зло и упрямо ответила:
      – По силам!
      Он рассматривал её, но затем резко повернулся, так что то – острой болью отозвалось во всех ранах Хельги. Он, словно опомнившись, вновь быстро обернулся и с жалостью посмотрел на Хельгу. Но затем, уже осторожнее вернулся к дальнему углу, где были сложены все его шаманские принадлежности. Достал фляжку и, подойдя у Хельге, открыл её:
      – Пей!
      – Нет!
      – Хельга, это не забавы!
      Она попыталась освободиться, но он держал её за плечо крепко.
      – Хельга!
      Она так злобно взглянула на него, что он непроизвольно выпустил её плечо и, заслонив глаза тыльной стороной ладони – попятился:
      – Нет, нет, Хельга, только не так. Не нужно…
      Она сделала к нему шаг, придерживая его локоть. Он вновь взглянул на неё. А она заплакала, вначале – едва-едва, потихоньку, но затем почти упала на колени и зарыдала. Что в том было? Боль? Выход ярости? Жалость к себе? Умолчу.
      Алнум нагнулся и поцеловал её в волосы, пытаясь поднять её:
      – Хельга, не хочешь – не надо. Но молю, встань. Я хочу осмотреть твои раны. Нет, Хельга, я не сержусь. Вернее – не буду сердиться. Прошу, Хельга встань. Вставай, вставай, милая. Пойдём, …да …так, я лишь осмотрю тебя. Будет так, как захочешь, сделаю так, как скажешь.
      Он подвёл её к ложу и попытался усадить её, но она внезапно выпрямилась:
      – Нет, я перевяжу тебя вначале.
      – Хельга!
      – Твоя рана кровоточит, твоя рана причиняет мне боль.
      Алнум подумав, наклонил голову в знак согласия и покорно присел. Хельга поднялась, принесла всё необходимое, помогла Алнуму раздеться, начала обрабатывать раны. Я чувствовал, что и её боль, утолённая прохладой отваров и успокоенная перевязкой на теле Алнума, постепенно уходила. Она заканчивала. Алнум гладил её волосы, убирая их с раскрасневшегося лица.
      – Хельга, я благодарен тебе…
      – Нет!
      Он задумался и едва улыбнулся:
      – Ты начинаешь читать мои мысли?
      – По-счастью нет, но ты, наверняка думаешь о том, что тревожит меня. А меня беспокоит твоё состояние!
      – Хельга, милая Хельга. Ты права, но каждая твоя слеза, каждая капля твоей боли отзывается во мне новой зыбью боли. Я не в силах терпеть ту муку.
      Хельга серьезно взглянула ему в глаза:
      – Алнум (едва ли впервой назвав его по имени) ты каждый вечер вверяешь мне свою жизнь, отдал, по твоим словам, своё сердце, а не хочешь отдать мне часть того, что чувствуешь? Ты заботишься обо мне, исполняешь, всё что прошу, позволь же помочь тебе. Что я ещё могу? Я…
      Алнум остановил её, обхватив двумя ладонями её лицо:
      – Ты ничего не должна мне, милая. Для меня – отрада заботиться о тебе.
      – Но я считаю себя справедливым человеком. Взяв что-либо – должна отблагодарить.
      – Ты ничего мне не должна. …Если для тебя мука и обязанность то, что вижу тебя каждый день, я …, я… готов отпустить …тебя.
      – Это правда?
      Алнум отпустил её, встал и начал надевать новую рубашку, но затем повернулся и, глядя на Хельгу в упор, бросил коротко и зло:
      – Нет!
      А Хельга, знаю, почувствовала удовлетворение. Но промолчала и даже не подала виду.
      Алнум одевшись, и, казалось, смягчившись, сказал:
      – Я помогу тебе раздеться. Я должен умерить твою боль, ибо не в силах выносить твою муку. Хельга промолчала и покорно начала раздеваться, прилегла и позволила себя осмотреть. Она видела, как непроизвольно от жалости искривилось лицо степняка Алнума. Он поднял к её глазам взор, но промолчал. Он промокал ужасный, кровавый рубец какими-то отварами, нанёс вокруг какую-то, резко пахнущую, мазь, но медлил. Он смотрел и смотрел, словно в раздумье. Но затем, будто бы решившись, резко, одной рукой, прижал горло Хельги, и мгновение всматривался ей в глаза. Она, казалось, расслабилась.
      – Прости меня, я истинно благодарен тебе за то, что ты сделала. Я был не вправе рассчитывать на то. Я заберу, то, что моё.
      Он с удивлением заметил, что она трепыхнулась, на её лице вдруг вздулись вены, губы через силу перекосились, – она, видимо, прилагала немыслимые усилия, дабы преодолеть его силу, что усмиряла теперь её. Она бы не справилась с шаманом физически, но сила духа в ней была сильна. Она сопротивлялась, не желая мириться с тем, что он делал. В её глазах он видел упорство. И он сдался:
      – Я заберу лишь половину, но это – моё последнее слово! – В его голосе было слышно раздражение и металлический отзвук, как будто посыпались искры со скрещенных, неистовыми противниками, клинков. Он отпустил руку, что держала горло Хельги, и её чело стало проясняться.
      Не глядя больше на неё, Алнум сосредоточился и рукой стал проводить над кровавым рубцом. Медленно и очень медленно, но боль Хельги постепенно уходила. Не вся, но и она была неприятна. Казалось, что может быть более беспокойной, чем сильная боль? Ан нет, умерь силу, но не убери её, и та боль вновь напомнит о себе. Бремя Хельги было ныне не столь же лёгким, как и прежде. Но она выдержит, знаю, выдержит.
      Так и произошло. Не сразу, не день, и не десять помогала Хельга нести Алнуму ту тяжесть. Но помогала. Она такая, моя смелая, бескорыстная Хельга с большим сердцем.
                123
      Но вскоре случилась очень неприятная ситуация. Алнум вновь уехал. Он не рассчитывал на длительную разлуку и потому не взял с собой жену Хельгу. Но так сложились обстоятельства, что переезжая из одного стана в другой, решая одни вопросы – продолжать путь его заставляли другие. День за днём истекали сквозь пальцы песком, а конца дороге и скитаниям всё не было.
      …ночью Алнум проснулся в своём шатре от невнятного толчка, внутренней тревоги, от непонятного трепета сердца.
      …При свете ещё тлеющих углей было видно, что в шатре, тем не менее, никого не было. Непонятная тревога не давала дышать и, хотя её отголоски поселилась в сердце Алнума последние пять-шесть дней, сейчас она была особенно остра. Он пытался вновь заснуть, но не удавалось. Он лежал с открытыми глазами, стараясь прогнать от себя появляющиеся мысли, воспоминания о заботах, сожаления о потерях. Он настраивал себя, что будет день – вот тогда он и станет всё это решать. Но обострённые чувства отгоняли сон прочь. Что-то ждало новых разрешений, что-то должно было случиться, что-то требовалось сделать...
      Неожиданно, краем глаза, он заметил, как полог шатра едва отвернули, и чья-то тёмная фигура неслышно проскользнула внутрь. Вот оно. Алнум притворился спящим, дабы выяснить истинные причины прихода того человека.
      Тень постояла у входа, прислушалась к мерному дыханию Алнума и, вздохнув, сделал несколько шагов к его ложу. Вздох был женский и знакомым. То марево вновь сделало несколько шагов, и теперь оказалось на линии между Алнумом и дотлевающими углями. Такого Алнум ещё никогда не видел, – сквозь тёмный силуэт, с вполне обозримыми контурами, просвечивались угольки в очаге! Алнум резко сел, но к его удивлению, тень не сделала резкого испуганного движения. Она оставалась недвижима. Но настороженного выжидания он тоже не почувствовал.
     Алнум встал и подошёл ближе, у него-то страха не было. Он постарался обратиться к своим чувствам, но слух говорил, что здесь никого нет. Обоняние не улавливало ни одного постороннего запаха. Тогда он протянул руку и постарался коснуться вошедшую. И хотя его рука, казалось, коснулась чего-то холодного, но тень неслышно отступила, раздался тихий, далёкий, но очень родной голос:
      – Нет. Не нужно. Меня здесь нет.
      – Хельга?
      – …Да.
      Алнум ничего не сказал, но медленно и задумчиво, обойдя тень, подошёл к тлеющему огню и положил несколько веток. Радостно обхватывая тонкие ветки, пламя набиралось сил для толстых. Алнум вновь обернулся. Да, это была Хельга, вернее – очень похожая на неё, смутно прозрачная фигура. Лицо, обрамлённое длинными волосами, казалось бледным, печальным и очень уставшим, в уголке рта темнела запекшаяся кровь. Она была одета в длинную, женскую степняцкую рубашку, неширокий пояс подчёркивал талию. Но Алнум заметил, что одежда местами рвана, грязна. Руками тень обхватывала свои локти, как держит их зябнущий человек, хотя дрожи Алнум также не наблюдал. Вернее он не отмечал практически никаких признаков живого человека. То было, как будто, холодное, непонятное, казалось, бесчувственное, но ожившее изваяние с маской скорби и боли.
      Теперь, когда та Хельга стояла на фоне тёмных стен шатра, её фигура казалось тёмной, но чем скорее разгорался костёр, тем больше недоумения отражалось на лице Алнума. Вначале одни, но затем и вторые, третьи тени и блики стали просвечиваться сквозь её темнеющую фигуру.
      Но вдруг Алнум улыбнулся, он достал кинжал и чуть провёл по ладони. К его удивлению – возникла резкая боль и потекла кровь. Хельга сделала предупреждающий шаг, но остановилась:
      – Ты думаешь, что спишь? Нет. Нет, я слышу твоё взволнованное дыхание. Я ощущаю дрожание воздуха от участившегося биения твоего сердца… Ты меня боишься? Ты не рад меня видеть?
      Алнум отрицательно мотнул головой, сделал несколько шагов к ней, но она вновь отступила:
      – Нет, Алнум, не нужно. Меня нет рядом с тобой. Но я очень хотела с тобой попрощаться, и так получилось, что вижу тебя. …Прости меня. Мне невыносимо думать, что ты держишь на меня зло…
      – Простить? К чему прощаться? Я вскоре вернусь к тебе, в стан.
      Хельга с сомнением на губах, но с печалью в глазах, совсем тихо сказала:
      – Вернёшься, но меня там нет. Но прошу, не держи на меня зла. Я наверно действительно ничего не понимаю в жизни, и она, чтоб научить меня – уводит дальше.
      – Уводит? Хельга, ты…, что с тобой? Ты заболела или может…, может, …умерла?
      Хельга негромко, всё также печально, рассмеялась:
      – Умерла? Может и так. Меня больше нет в твоей стране…
      Алнум поражённый, слушал, затем опустился на ложе и обхватил голову руками, напряжённо думая. Такого с ним, великим шаманом, ещё не случалось. Тень Хельги приблизилась, опустилась подле него на колени с противоположной от огня стороны, холодные пальцы мягко дотронулись до запястья:
      – Позволь мне посидеть у твоих ног несколько мгновений. Обещаю, что если прогонишь меня вновь – уйду без слова.
      Алнум посмотрел на неё и провёл рукой у её лица, не смея, однако, коснуться. Хельга смотрела, не мигая. Алнум задумался, но затем спросил:
      – Почему ты прощаешься? Куда уходишь? Чем я могу помочь? Как могу удержать?
      Хельга удивлённо чуть приподняла брови, и губы её перекосились в горькой улыбке:
      – Ведь ты приказал продать меня…
      – Хельга, ты в своём уме? Может, я безумен? С кем я разговариваю? Почему ты… такая?
      – Ты не безумен. – Она едва дотронулась холодными губами до его ладони, кожи слегка коснулись упавшие локоны. – Но я очень хотела в последний раз увидеть тебя. Очень хотела, и вот я здесь, не знаю как. Но меня здесь нет.
      Алнум, поражённый молчал, но, затем, внезапно спросил:
      – Хельга, где ты сейчас?
      – Я? На корабле…
      – Корабле? Куда он движется?
      – …Мы, уже, кажется, заходили в какой-то порт и сейчас вновь подняли якорь. Куда движется корабль, я не знаю. Мне не говорили. Но, …впереди должна быть Ольвия, и я слыхала про Херсонес.
      – Хельга, кто продавал тебя? … от моего имени?
      – …Десять дней тому назад прибыл человек с отрядом от твоего дяди Силиносиса, того самого, которому я очень не понравилась с первой встречи. С ними было письмо от тебя. Я ему вновь поверила. То писал ты и перстень был твой! Они не разрешили сопровождать меня никому. Я последовала твоему зову, приказу, и немедля отправилась в путь. А семь дней назад тот самый воин продал меня. Он смеялся мне в лицо. Сказал, что великий Алнум наигрался. Что такая чужеземка ему слишком дорого обходится. Что не захотел даже сам то сделать, а поручил чужим воинам. Что нашёл себе новую жену, которая больше нравится Силиносису. А продавал, дабы возместить хоть часть своих расходов…
      Лицо Хельги стало встревоженным, по лицу пробежали судороги боли:
      – Они будят меня! – почти закричала она в отчаянье, – Алнум, я знаю, что была тебе плохой женой, но прости меня и не держи зла. Пусть у меня будет та судьба, что определил мне ты, я приму её, но не держи на меня зла…
      Алнум смотрел на неё потрясенный, видел, как истончался её силуэт, видел, как быстро она поднялась и едва заметным движением шевельнувшегося полога, исчезла.
      Он встал и прошёл, нетерпеливо вышел наружу, на свежий воздух. Было раннее-раннее утро, зоря ещё только обозначалась. Навстречу ему кинулось несколько встревоженных воинов. По их обеспокоенным расспросам и взглядам, по хрипам нескольких испуганных лошадей, он понял, что не безумен и не спал.
      Степняк поднял руку, успокаивая воинов, а сам вернулся в шатёр и задумался. Что такого произошло? Ведь действительно здесь кто-то был. Это не мог быть обман. И никто бы так не скопировал характерные движения и печальный смех Хельги. Значит, была она. Но её холодные, бесплотные пальцы? Тени, отблески пламени позади её силуэта? Она очень хотела встретиться с ним. Очень хотела. И ей то удалось. Она хотела донести до него свою боль и передала её. Какие дела стоили боли Хельги?
      …Алнум немедленно дал приказ сворачивать лагерь и поворачивать на восток – они ехали в Ольвию. Одновременно было послано несколько гонцов: в свой стан, дабы знать правду и ещё – с просьбами к местным вождям не мешать свободному перемещению небольшого отряда шамана Алнума, который очень спешит в Ольвию по делам.
      Описывать детально все перипетии этой поездки? Зачем я вообще помянул тот случай? В жизни Хельги было много острых поворотов, но меня поразила та огромная …тоска Хельги, которая соединила их в тот раз. Мне не всё понятно в то истории. Как такое могло произойти? В те минуты, когда Хельги не стало в теле, такой «перенос» я видел впервые, её абрис покрылся седой дымкой, как алые угли подёргиваются седым пеплом. А если на него подуть – он сойдёт как пыль – и вновь будут алеть угольки надежды…
      Алнум недаром слыл хорошим человеком и великим шаманом – он рассчитывал на помощь и он её получал. Он на день опоздал в Ольвию, но корабль был остановлен вниз по течению одним из дружественных Алнуму вождей, досмотрен.
      Хельга была обнаружена Алнумом уже в одном из станов местных степняков. Ей уже оказали соответствующие почести, она была одета, как подобает жене вождя и обеспечена, как наличествует жене дружественного правителя.
      В тот поздний вечер отряд Алнума, сопровождаемый посыльным воином, буквально ворвался в стан. Молниеносно спешившись, Алнум в смятении остановился посреди полусонного лагеря. Но навстречу ему вскоре поспешил Коминсис – главный здесь. Во взгляде Алнума было столько нетерпения, что его немедля провели в шатёр, где спала Хельга. Та, устрашенная всеми предыдущими событиями, проснувшись от шума, испуганно сжалась на ложе. Однако, и увидев Алнума, она не поспешила к нему навстречу, опустила глаза и смиренно поклонилась.
      Алнум стремительно подошёл к ней и приподнял за подбородок, заглянул в глаза и крепко прижал к себе. Он почувствовал напряжение и сопротивление Хельги, однако очень скоро это прошло, и Хельга беззвучно заплакала.
      Степняк-шаман повернулся к Коминсису и, не выпуская Хельги, пронзительно посмотрел на того, затем произнёс:
      – Я не знал тебя, но готов отдать, всё что попросишь…
      Тот не медлил с вежливым ответом:
      – И я не знал тебя, но твоя слава идёт впереди тебя. Рад, что смог помочь тебе. Будьте моими гостями.
                124
      Сюда же следует отнести и одно замечание к их взаимоотношениям. Разговор состоялся днём позже.
      – Хельга, почему ты решила, что ты надоела мне? Почему?
      – Так сказал твой посланник, у него был твой перстень.
      – Почему перстню ты веришь больше, чем мне? Ведь никогда, ни словом, не делом – я того не выказал?
      – Да, это так, но… наверно, я… всё же…, не тебе не верю. Скорее – наоборот, я верю тебе настолько, что всё исходящее от тебя – немедленно принимается на веру. Однако же, обстоятельства… Такого ведь быть не может. Даже приукрашенные небылью легенды – ближе к той жизни, что я видела прежде, чем то, что даёшь мне ты. Жизнь человеческая – слишком коротка, чтоб тратить её на такие глубокие чувства, как любовь. Посмотри вокруг – покорность, но рабская, помощь – за деньги, дружба – до первой выгоды, любовь – до новой красавицы. Всё покупается и всё продаётся!
      Алнум молчал, но смотрел на Хельгу пристально, не с сожалением, но печально. Мне казалось, что он до конца осмыслил, какая бездна утрат, обид и разочарований таиться в её душе. Я не знал, мог ли он что-то ещё исправить. В одночасье – конечно же нет, а шаг за шагом? Хватит ли у него терпенья, сил, а главное – жизни? И, наверно, всё же, ничего он не был должен Хельге. Он много, очень много для неё сделал. Быть рядом с моей Хельгой – огромный труд. И я – не осудил бы, если бы у него опустились руки ныне. Я бы понял.
      Хельга молчала, словно ждала приговора за те тяжёлые слова, но и по-другому сказать она не могла.
      Алнум сел, опёрся локтями на колени, скрестил руки и внимательно смотрел на Хельгу. Наконец, он медленно, будто бы объяснял то маленькому ребёнку, сказал:
      – Ты знаешь, у меня был длинный путь. И к тебе. И с тобой. Но твои слова теперь показали мне, что я где-то ошибся. Где-то свернул не на тропку. Вся моя дорога до тебя – ничего не стоит, если в конце я не встречу тебя. И если у меня не получилось с одного раза, позволь мне вновь ступить на тот путь, позволь взять тебя за руку и снова показать, всё, чем я живу, дышу, чего достиг и что могу тебе дать, сделать для тебя. И учти – я настойчивый. Я буду просить тебя о том – вновь и вновь, пока, в конце нашего пути ты не скажешь мне, что ты – счастлива…
      …Я посмотрел на Хранителя Алнума, повернулся к нему и низко поклонился.
      …С дядей Алнум больше никогда не общался, отвергал всех его посланников и за всю оставшуюся жизнь не принял его в своём стане.
                125
      Это происшествие достаточно повлияло на поведение Хельги. Казалось, что она не изменилась. Очень старалась показать всем, что её ничего не беспокоит, ничего не тревожит. Но она вздрагивала, когда рядом раздавался громкий неожиданный звук, она тревожилась, когда на неё глядели, особенно чужие. Пусть это были и обычные люди, что приезжали к Алнуму. Она незаметно старалась оказаться ближе к степняку-шаману, словно боялась оставаться одна. Её взгляд сделался беспокойным, движения лихорадочными, а сон – тревожным.
      Но нужно отдать степняку должное. Он с безусловным вниманием отнёсся в те дни к Хельге. Старался её не оставлять, незаметно предлагая быть рядом или – делая её незаменимой, когда ему нужна была какая-нибудь врачебная помощь. Он отменил несколько своих поездок, ненавязчиво усилил охрану жены.
      Я обратил внимание Хельги на заботу Алнума. И был обрадован тем, что она принимала то со смирением, что вняла моим словам и, в достаточно полной мере, оценивала его опеку.
      Как-то вечером, спустя, примерно, дней пять-шесть после того происшествия, они уже ложились спать. Беседа текла размеренно, словно спокойный ручей меж зелёных кочек в долине.
      – Степняк, где берёшь ты силы? Ты… удивляешь, даже нет, – то слишком мягко сказано. Но…
      Алнум бережно положил голову Хельги, сел, наклонил свою голову и, повернувшись, глядя в упор на Хельгу, совершенно серьезно сказал:
      – Я силён не потому, что много знаю, много умею. За мной стоят – десятки, сотни, тысячи, таких как я. Именно поэтому я многое могу, многого добиваюсь, и всегда побеждаю. Мудрость поколений, удвоенная, утроенная силами храбрых воинов моего народа – вот то, что питает моё могущество. Я могу уметь много всего, но если меня не поддерживают они, а также – самые близкие мне люди – я ничто, со всеми своими идеями, знаниями, умениями. Я, всего лишь, песчинка в вечности, но вместе мы – единый народ, который сокрушает врагов, завоёвывает новые земли, живёт!
      Хельга приподнялась на локте, но молчала.
      – Нет, Хельга. «…и волны степняков – отринут.
                Нам нету боле продолженья.
                Впитает та земля всю нашу кровь и волю…
                И лишь курганы, с павшими героями, послужат памятью о нас.
                О нашей силе, воле, ярости, о реках крови, слёз озёрах…
                О наших радостях и стонах,
                напомнит вечный солнца свет да призрак окровавленной луны…»
      – Кто это…? Что за песня?
      Алнум грустно усмехнулся:
      – Не знаю.
      – Алнум, а разве так действительно будет?
      – А как иначе, Хельга? Погляди, степняки яростны, неуёмны, но они – непоследовательны. Они – мало что создают. А завоеваниями и болью, многого не добьешься. Нас запомнят в веках, но имя степняков – недоброе.
      – А разве мой народ – не менее жесток, не менее необуздан?
      – Да, Хельга, это так. Но твой народ – оправдают. У вас есть письменность, что освещает лишь положительные моменты. У вас – многочисленные менестрели, что складывают красивые и добрые легенды. Вы – будете оправданы в веках. Вы – сами пишете историю. А степняки – самонадеянны…
      – Но ты же – не такой? За тобой – твой народ?
      Алнум долго глядел на неё, и грустно улыбнулся. А Хельга – встревожено всматривалась ему в глаза:
      – А я? Я ведь тоже – часть кровавой истории степняков?
      – О нет, милая. Твоё имя восславят в легендах…
      – Ты смеёшься? – Хельга насмешливо подняла голову.
      – Нет, Хельга, нет,… Я не смею. Я сделаю тебя всемилостивой женой кровавого Пожирателя. Ты останешься в веках – покровительницей слабых, целительницей больных, той, что усмирила неистового, злобного степняка-шамана Алнума.
      Хельга привстала на колени и недоумённо, неуверенно заглянула в глаза Алнуму:
      – Ты… смеешься?
      – Нет. Разве не помогаешь ты больным и бедным?
      – Не нужно так… Я лишь иду…, я лишь хочу идти вслед за тобой. Я не преступлю тебе дорогу, ибо вижу твою суть. Я ни на полмизинца не возьму твоего, ибо склоняюсь пред твоими добродетелями…, – она не договорила – Алнум громко рассмеялся. Было видно, что он доволен.
      – Хельга, милая Хельга. Да…, я наверно…, силён своим народом, но лишь один цветок радует Пожирателя, одна зоря дарует мне безмятежность, одна звезда освещает мне путь. Хельга, я живу и делаю то, что делаю, только потому, что ты это позволяешь. Ты меня хранишь. И ты меня вдохновляешь. Да, я многое могу, но желание то творить – даруешь мне ты. И пусть ты не станешь мне женой, но твой запах, твой голос, твой смех, то, что я вижу тебя… Только за то, что ты есть, я благодарю богов, благодарю за тот краткий миг, в который познал тебя, тогда, у реки Вожалой.
      …Ни я, ни Хранитель Алнума не подняли голов, но наши взгляды встретились. Ему, как и мне – было отрадно. Значит, не зря…
                126
      К обеду следующего дня в стан прибыло три всадника. Все спешились, один тут же попросил проводить его к шаману Алнуму. Было очень ветрено, слякотно, и Алнум принял прибывшего у себя в шатре. Хельга сидела тут же, слева от Алнума и едва – позади прибывшего, что был приглашён сесть посредине шатра, ближе к огню.
      Алнум был спокоен, доброжелателен. Значить, подумалось Хельге, наверняка – ничего серьезного, того, что могло бы причинить Алнуму неудобства. Но, что нужно прибывшему?
      – Я слушаю тебя, Волемир?
      Волемир – невысокий, коренастый молодой мужчина с тёмными, длинными, но опрятными волосами, аккуратной бородой, глазами, что были уже очерчены морщинами, что в его молодом возрасте говорили только о том, что он привык много и искренне радоваться. Он нерешительно мял в руках шапку, поглядывая на Алнума, несколько раз, словно бы извиняясь – оглянулся на Хельгу. Но она, уж привычная к такому, сделала вид, что занимается вышивкой, и ей нет никакого дела до очередного посетителя.
      А тот, неуверенно, начал:
      – Ты ведь знаешь меня, великий шаман…? Знаешь, что я не привык так… вот так решать дела?
      Алнум качнул головой в знак согласия.
      – Но у меня нет больше сил… Я прошу твоей помощи! Я прошу тебя – убей её… Убей её! Она отравляет хлеб, который я ем, она убивает меня в кошмарах, она … Она – преследует меня повсюду, издевается, насмехается. Я достиг пределов своего разумения! Я схожу с ума! Я…, она убивает меня, шаман. Я заклинаю тебя – убей её!
      Алнум поднял руку, останавливая речь. Вкрадчиво спросил:
      – Волемир, ты ведь знаешь, что стараюсь того не делать? Ты ведь знаешь, какова расплата?
      – Я готов заплатить! Я отдам, всё, что ни попросишь!
      – Я не берусь за такие дела! Реши проблему менее опасным способом. Ты ведь можешь, в конце концов, за те же самые деньги – нанять тех, кто выполняют всё и которые убьют любого…
      – Я пробовал! Её – ничего не берёт. Она – словно предвидит все мои действия! Она смеётся мне в глаза. Она разоряет мои станы, убивает, терзает моих воинов, она ссорит меня с соседями, хулит моё имя! Прости…, шаман, я знаю, ты не любишь таких дел… Прости… Но у меня нет больше сил. Если бы дело касалось только меня, я бы покорно принял свою смерть из её рук, но она покушается на моих сыновей, на моих детей!
      Алнум опустил голову:
      – На таких делах больше знается Бришань.
      – …Я знаю. Но прошу о том тебя. Если то сделает Бришань, этот мой грех, проступок станет достоянием моего рода. Этому колдуну – ведь всё равно. А я не хочу, дабы моих детей коснулись мои слабости. Я знаю, что все горести ты можешь обернуть только мне. Завяжи этот грех на мне. Ты ведь знаешь её … Знаешь, что она не остановиться ни перед чем… Как боги создают таких людей? …Таких женщин? Но ведь…, она – не женщина, она таран, что пробьет любую стену. Она – степной пожар, что испепеляет всё. Она – сладкая дрёма, что разъедает внутренности, что убивает жестоко или усыпляет колдовством, и не по нашим поступкам, а по своей прихоти.
      Алнум молчал. Он скрестил пальцы, коснулся их губами, опёрся локтями о согнутые колени.
      Хельга бросила вышивку, но головы не поднимала – она боялась потревожить Алнума. Но чем ему грозила новая напасть? Спустя некоторое, довольно продолжительное время, Волемир решился побеспокоить Алнума:
      – Шаман?
      Алнум поднял глаза и долго смотрел, казалось, сквозь Волемира. Наконец, заговорил:
      – Если бы я не знал тебя, то, не медля, выгнал бы вон. Но я знаю тебя. Знаю Нипоеллу… Знаю. Поэтому, возьмусь за это дело. Но предупреждаю, вся расплата – будет твоя. Мне – то не нужно.
      Волемир радостно кивнул:
      – Хорошо, шаман, хорошо. Но ещё вопрос. Прежде чем ты приступишь… Сколько я тебе должен за работу?
      Алнум строго на него посмотрел и глухо ответил:
      – Я за то – ничего не возьму. Пусть всё будет, как будет.
      – …Алнум, ты не подумай. Я могу заплатить. Я ведь не просто так…
      Алнум вновь поднял руку, прерывая его речь:
      – Нет. Платы я не возьму. Пусть все знают, что я убью её не за плату, а за справедливость. А плата? Не хочу, чтоб и моя смерть была измерена в деньгах. Оставь себе…, в награду за смелость … или безрассудство. – Волемир низко поклонился.
      Алнум встал, позвал Пуницу. По его приказу приготовили, на границе стана, небольшой шатёр. Алнум приказал принести туда его шаманские вещи. Отдавая приказы, он держал Хельгу в поле зрения, а когда всё было исполнено – выпроводил всех и обратился к ней.
      Начал вкрадчиво, но мягко. Было, однако, заметно, что всё происходящее – Алнуму не по нраву.
      – Хельга…, – она до сих пор была безучастна, чувствуя, что происходит что-то плохое. Встала, подошла и заглянула ему в глаза.
      – Хельга, мне нужно уйти.
      Она молчала. Но взяла его за оба локтя, внимательно смотрела.
      – Хельга…
      – Нет, послушай меня, и ответь на несколько вопросов…
      Он кивнул.
      – Это надолго?
      – Надолго. Возможно – до утра.
      – То, что ты хочешь сделать, опасно для тебя?
      – Я почти ничем не рискую… Но это то, чем мне не нравится заниматься.
      – Но ты ведь…?
      – Кровожаден?
      – Нет! …ты ведь убивал?
      Алнум серьезно смотрел на неё:
      – Хельга, я убиваю силой оружия, но не люблю убивать силой… той, что владею… Да, я знаю, что она – тварь, но не по нраву мне то. Я готов убить её мечом, но ведь она не возьмёт в руки меч и из-за подлости – не выступит, как равная…
      – Она того и вправду заслуживает?
      – Хельга, я бы не взялся, если бы так не считал!
      – Прости, меня, я не всё понимаю. Это решено?
      – Да.
      – Позволь мне быть с тобой. Клянусь я …
      – Хельга, едва ли не в первый раз в жизни я говорю тебе «Нет».
      – …хорошо, хорошо. Но … не уходи. Дай мне несколько мгновений. Я должна…, я хочу…
      Алнум всматривался в её глаза, затем – тяжело опустился на колени и снизу-вверх взглянул на Хельгу. Она обошла его и опустила руки на его плечи, едва касаясь пальцами, погладила плечи скользнула руками по спине, подняла к рукам и вновь погладила плечи, она коснулась его волос, и, наверно, едва ли не впервые, их поцеловала. Он склонил голову. Она вновь и вновь гладила его волосы, а затем – нагнулась и обняла за плечи, тихо сказала:
      – Я уже говорила тебе это. Я верю тебе, шаман. Если ты решил, я приму твоё решение. Если ты попросишь – я помогу тебе, степняк. Ты ведь знаешь, это не пустые слова. Если ты говоришь мне, что твоё решение – зло, я смирюсь. Я приму твой выбор, но хочу, чтоб ты знал, я буду ждать твоего возвращения. Когда бы ни закончил – возвращайся скорее. Я… утру с твоего чела пот горестей, отмою …кровь с твоих рук. Я … если ты так говоришь, то пускай так оно и будет… Возвращайся.
      Алнум молчаливо встал. Я не знаю, отчего у него был взгляд побитой собаки? Казалось, после таких слов жены он должен был радостен. Но он – молчал. Постоял, молча. И нерешительно вышел.
      …Я обратил внимание на Хранителя Алнума. Тот был очень хмур, он, как будто был обессилен, его лик – был сер, вся фигура – безвольна.
      Я пошёл поглядеть на то, что будет делать Алнум.
      Да, в общем-то, с таким – я, наверно, знаком. Он долго говорил с Волемиром. Потом – сделал нечто вроде фигурки человека и в нескольких местах проколы, что-то наговаривал и прочее.
      Хотя, признаюсь, что слышал потом рассказы о том, что та самая неуемная и гнусная Нипоелла в одночасье ослепла, язык её почернел, она потеряла слух и долго мучилась болями в сердце. Спустя дней десять она скончалась от несварения желудка и, прошу прощения за такие подробности – диареи. Дальнейшая судьба Волемира осталась для меня неведомой. Но, как говорила Хельга, если Алнум сказал, то так оно и должно было выйти – наверняка тот поплатился за свой заказ.
                127
      …Алнум воротился ближе к вечеру. Он спешился и искал глазами Хельгу. Её не было. Он направился было к своему шатру, но повернулся: с юга в стан заезжали всадники, они торопились. Алнум остановился и подождал.
      Всадники подъехали, два или три – спешились. И только один – ступил к Алнуму. Это был молодой юноша, не больше двадцати лет. Он был статен, достаточно высок, как для степняка, ему ещё не полагалось бриться, но было видно, что отчаянно скоблит свой подбородок, дабы все видели, что он бреет уже растущую бороду. Его тёмные волосы были убраны со лба нешироким кожаным ремешком. Он был по-юношески худ, нескладен, но руки выглядели жилистыми и натруженными.
      Казалось, выражение его лица было обеспокоенным, но, в большей степени – восхищённым:
      – Алнум? Шаман Алнум? Великий шаман Алнум?
      Алнум поморщился и кивнул, махнув рукой, дескать «рассказывай, что случилось». Юношу не нужно было заставлять.
      – О, шаман Алнум, меня зовут Онам, я – младший сын Нахаста из племени килимов. У меня… Мне очень нужна твоя помощь. Я прошу, помоги. Я заплачу, …это не просто так, я хорошо заплачу. У меня есть…, – с этими словами юноша кивнул одному из воинов и тот спешно раскрыл походную сумку, буквально набитую дорогими изящными поделками из золота, отделанными с разными по размеру драгоценными камнями.
      Алнум досадливо махнул рукой:
      – Чего ты хочешь?
      Онам продолжил:
      – Пять дней назад, мой старший брат Боридан был захвачен в плен одним из диких племён на западе – ривманами. Ты ведь знаешь, какие они кровожадные. Я хочу… Я прошу…, очень… Ты ведь вхож к ним, они уважают тебя. Молю… выкупи моего брата и его воинов, если…, если они живы. Я молю. – Он горячо добавил, – я хорошо заплачу, я отдам всё…, все, что здесь есть. А здесь – много…
      Алнум остановил его жестом:
      – Мне нужно подумать.
      – Шаман Алнум, я прошу, я молю…, – юноша, как бы через силу, опустился на колени. Было видно, что он это сделал неумело, лишь крайняя необходимость, волнение, заставили его пойти на то.
      Алнум взглянул на него и, повысив голос, вновь повторил:
      – Мне нужно подумать! Жди!
      Алнум повернулся и пошёл к своему шатру. У воина, что охранял шатёр, спросил:
      – Где моя жена, Хельга?
      – Она, сдаётся, ушла в стан.
      Алнум досадливо махнул рукой и резко отдёрнул полог. Вошёл. Он словно не находил себе места от досады. Сжал кулаки, шумно выдохнул и, склонившись, опёрся руками о колени, словно, отдыхая, раздумывал, сомневался.
      Он простоял так несколько минут, но вдруг, замер, повёл головой и обернулся – в шатре, сидя на земляном уступе у стены, покрытом подушками, сидела Хельга. Она словно ждали его взгляда. Встала. Подошла и тронула за локоть:
      – Ты устал? Хочешь, я подам тебе воды умыться?
      Алнум выпрямился и тяжело смотрел на неё. С тоской.
      – О, я помню этот взгляд, степняк. Ты снова уезжаешь?
      Алнум отвернулся и сжал кулаки, словно сдерживая себя. Хельга встала перед ним и взяла обе его руки, заглянула в глаза:
      – Ты позволишь мне… поехать с тобой? Я…
      Я знал, что она хотела сказать «соскучилась». Но она не сказала того. Она смутилась, отпустила его руки. Но тихо сказала:
      – Окажи мне услугу. Ты ведь знаешь, как редко я тебя прошу. Ты говоришь, что истосковался, так возьми меня с собой…
      Алнум заинтересовано смотрел на неё:
      – Хельга, я не говорил, что соскучился.
      Хельга нагнула голову и, чуть улыбаясь, искоса глядя на него, спросила:
      – Я ошиблась?
      Алнум вздохнул:
      – Нет, ты не ошиблась, я действительно очень истосковался, и эта поездка вызывает во мне бешенство!
      Хельга улыбнулась и спросила:
      – Я могу собраться?
      – Можешь!
      Тем же вечером Алнум, его жена и десять воинов – выехали из стана и поехали на запад. Он взял с собой золото, что привёз Онам. Сам же Онам остался в стане Алнум. Всадники двигались до полуночи и только после – остановились на ночлег. Был разведён небольшой костер, у которого устроился степняк Алнум и его жена.
      Ближе к утру Хельга внезапно проснулась от хрипов и судорожных, слабых конвульсий тела Алнума – она спала, уткнувшись носом в его бок. Она привстала, и при слабом свете звёзд и тлеющих угле костра она увидела, что у Алнума пошла носом кровь, из уголка рта, чуть повёрнутой головы, струилась тёмная, даже чёрная, змейка густой жидкости. Алнум дрожал, его руки и ноги – судорожно подрагивали.
      Хельга такое помнила, такое уже было, ещё в начале лета, когда она только стала называться женой этого степняка. Паники не было, но ей было страшно. Что, если сейчас – не так как в прошлый раз? Она вскочила и разбудила Лагома.
      Он опустился на колени около Алнума и приподнял ему голову, попросил Хельгу принести воды и ткань для перевязки. Часть её он разорвал на небольшие лоскуты и начал вытирать кровь и чёрную жидкость около рта Алнума. Хельга спросила:
      – Это опасно для него?
      – Нет. Нет, так иногда бывает. Это пройдёт.
      Хельга присела рядом:
      – Я сама. Позволь я.
      Она осторожно села, взяла голову Алнума и положила себе на колени. Едва смочила тряпицу в воде из походной фляжки и осторожно начала вытирать кровь.
      Вскоре после рассвета Алнум перестал вздрагивать. Но Хельга продолжала аккуратно придерживать его голову. Чёрная жидкость больше не сочилась, кровь перестала течь. Лицо Алнума казалось бледным, руки похолодели. Хельга постаралась прикрыть степняка краем плаща, она попыталась подтянуть Алнума к себе. И теперь он не только головой, но и плечами покоился на её коленях – так всё же было теплее. Она спокойно гладила его волосы, пальцы путались в прядях.
      Утро задавалось слякотным, туманным, однако, солнце – всё же проглянуло. Алнум открыл глаза. Он словно не узнавал Хельгу. Она улыбнулась и вновь провела рукой по волосам, виску, щеке:
      – Ты испугал меня ночью.
      Алнум будто бы приходил в себя, лежал, молча, но потом – вздрогнул:
      – Я … не дал тебе… Ты не отдохнула?
      – О нет, не тревожься, – она улыбнулась, но потом выражение её лица стало серьезным. – Степняк, я беспокоилась. Что это было?
      Алнум попытался подняться, но было видно, как он слаб – движения были неуверенны. Хельга его остановила, положив ладонь на грудь.
      – Ладно, не хочешь – не говори. Но прошу, полежи ещё, рано. Воины только проснулись. Прошу, полежи.
      Алнум ничего не сказал, едва улыбнулся, чуть повернул голову и наблюдал за своими.
      В путь все двинулись только через полчаса. Утро, на удивление, было погожим – полуночные тучи разошлись, едва сквозил осенний ветер.
      Они без остановки двигались весь день, наскоро перекусив. И так – ещё три дня. К исходу – на ночлег устроились вновь – только около полуночи, в каком-то перелеске, на краю. Было холодно, но огня не разжигали. Несколько воинов встали в дозор, за кустами, остальные скоро улеглись – чего терять время.
      Алнум устроился у одного дерева. После первых заморозков, что случились в начале осени, деревья стояли голые. Через тёмноту тощих веток проглядывали звёзды, что, время от времени, скрывались в рваных облаках. Алнум был беспокоен. Хельга улеглась около него и была им надёжно укрыта плащом.
      – Хельга, я завтра поеду один на встречу с ривманами. Они жестоки и я не буду тобой рисковать, мы и так слишком приблизились к их владениям.
      – Ты справишься сам?
      – А чем ты мне можешь помочь?
      – Я не о том. Если прикажешь, я останусь тут одна и не двинусь с места, не шелохнусь – меня никто не заметит. Но возьми с собой воинов.
      – Это не имеет значения – один я или с воинами. Ривманы – очень жестоки и воинственны. Мои воины – ничего с ними не поделают.
       – …
      – Я вернусь, Хельга…
      – Степняк, ты ведь дал мне амулет, что не даёт тебе читать мои мысли. Он не действует?
      – О нет, Хельга. Мои слова – лишь мои надежды. Я льщу себя надеждой, что тебя – то беспокоит. – Он тихонько рассмеялся.
      Хельга ничего не ответила. Она устроилась удобнее и постаралась заснуть. Когда она забылась сном, Алнум подтянул её на себя, и теперь она почти лежала на нём самом.
      Да, это мудро, не должно женщине спать на сырой земле. И Алнум, как мужчина, вернее как муж, что желает рождения своих детей, поступал весьма разумно, когда берёг свою жену от сырости и простуд.
      Но утро принесло неожиданность. Алнум проснулся от внутренней тревоги – огляделся. Вроде, всё было нормально. Он осторожно встал, пытаясь не разбудить Хельгу, но она уже проснулась и села. Алнум поднялся – в ту минуту дозорный обратил его внимание на нескольких всадников, что неспешно направлялись к ним.
      Хельга плотнее запахнула плащ и встала, едва повернувшись боком. Воины Алнума приготовили оружие, но стояли спокойно. Алнум вышел вперёд, к оружию не потянулся.
      Чужие воины неторопливо приблизились, остановились, под одним всадником конь плясал. Это был…, пожалуй, озвучу тогдашние мысли Хельги. «Дикий он какой-то. Очень резкие черты лица, глаза – настороженные и…, они казались безумными. На вид ему было около сорока или чуть больше – он будто был старше Алнума. Одет совсем чудно – добротная рубаха из толстого местного сукна, тёплая безрукавка…». Но Хельга вздрогнула – к поясу приехавшего было привязано около пяти кистей человеческих рук, горит был отделан человеческой кожей, на шее у коня болталось две, ужасного вида, человеческие головы – одна из них была почти сгнившая. Хельга едва подавила приступ тошноты. Но я положил руку ей на плечо – сейчас не время, и не место для подобных сцен. Хельга выпрямилась, подняла голову, но, как-то незаметно. Обращать на себя внимание было не к чему.
      Алнум стоял неподвижно и разглядывал подъехавших.
      Тот, что был ближе, тот, кто испугал Хельгу, спросил:
      – Кто ты несчастный, что осмелился ступить на благословенные земли, избранного богами народа?
      – Я Алнум, вождь племён на юго-востоке – калимахов.
      – Я Хак, я хозяин на это земле, земле ривманов.
      – Значит, я направляюсь к тебе…
      Хак остановил его речь:
      – Чем докажешь, что ты и есть Алнум, тот самый, могущественный шаман, что убивает на расстоянии? Что может обращаться в любого зверя? Я не знаю его. Но слава о нём, бесспорно, даст ему право беспрепятственно проехать.
      Алнум, подумав, неторопливо закатал рукав до плеча, и приподнял левую руку, обнажив Хаку её тыльную часть. У того на лице читалось изумление, он нахмурился, сделался совсем серьезным, но почтительно склонил голову:
      – Я… рад приветствовать тебя на своей земле, шаман Алнум, из племени калимахов.
      Хельга помнила, что было на левой руке Алнума – на внутренней стороне руки, едва – от предплечья до самого запястья, извивалась искусно татуированная змея. В её кольцах, с изумительной точностью были детально изображены солнце, луна, фигурка быка и фигурка человека. Никогда не спрашивавшая о том, Хельга, ныне подумала, что то – наверняка какой-то опознавательный знак.
      – Что тебе нужно, почитаемый?
      – Мне нужен Боридан, что был захвачен около недели тому назад, а также – его сопровождающие.
      Хак склонил голову:
      – Верно, есть у меня такой, думал вырезать его сердце в жертву Арею. – Он замолчал, слово задумался, но потом сказал:
      – Разговор наш будет. Я приглашаю тебя в свой стан.
      Алнум едва склонил голову, благодаря. Он повернулся и негромко начал отдавать приказы. Тем временем Хак рассматривал Хельгу. Она старалась казаться спокойной, и, собираясь, держалась ближе к воинам – не знала, можно ли показывать, что она – близка шаману.
      Но Хак, насмешливо заговорил с Алнумом, искривив губы и чуть повернув голову в сторону Хельги:
      – Кто она?
      Алнум, прежде сел на коня, подождал, пока сядет Хельга, подъехал к ней, и положил свою руку на её колено. Только потом, спокойно и твёрдо сказал:
      – Это Хельга – моя женщина. – Казалось, каждое его скупое слово было сказано со смыслом. Хельга же обратила внимание, что он сказал не «жена», а «женщина».
      Хак усмехнулся сильнее:
      – Я понял. Что ж, выбор – очень хорош. – Он махнул рукой, приглашая следовать за собой. Алнум поехал вслед, за ним – его воины, плотно окружив Хельгу, потом ехали воины Хака.
      В стане, Алнума и его воинов – встретили достаточно насторожено. Но Алнум был спокоен, и Хельге то передалось. Алнум не стал надолго откладывать переговоры.
      Был ясный, погожий день, хотя солнце уже и не давало достаточно тепла. Всё портил только ветер, тонкий и пронизывающий, который бывает только осенью или весной. Что способен проникать всюду, не путаясь в голых ветвях деревьев…
      …Алнум уже некоторое время разговаривал с Хаком. Тот приказал привести и построить пленённых воинов. Их было десять – довольно оборванных, запуганных, со связанными руками. Воины-степняки достаточно славны, однако эти, видно, испытали слишком много горестей – браво они не выглядели, ни один. Алнум прошёл вдоль неровного строя, вглядываясь в лица воинов – все они стояли с опущенными головами, видимо уже не надеясь на помощь.
      – Кто из вас Боридан?
      Один из воинов поднял голову:
      – Я.
      – Я прибыл, дабы выкупить тебя и твоих воинов.
      Пленённые начали затравленно, исподтишка, переглядываться. Алнум оглянулся и посмотрел на Хака.
      – Мне сказали, что их – только восемь. Кто эти два человека? – Он указал на худого, сутулого мужчину средних лет и юношу – совсем ещё ребёнка, лет двенадцати-четырнадцати.
      – Это рабы что были с воинами.
      Алнум повернулся было, чтоб уйти, но старший из рабов, неожиданно смело, тихим голосом спросил:
      – Шаман Алнум?
      Алнум повернулся и молча, смотрел на него.
      – Я слышал о вас. Я умоляю вас, выкупите моего ребёнка. Я прошу – спасите его от смерти среди этих кровожадных чудовищ. Я заклинаю вас всем тем, чем вы дорожите – выкупите его, и вернее, преданнее раба у вас не будет! Я знаю, что вам нужно! Я могу заплатить! Мы ведь рабы – они много за нас не попросят, а я, сразу, по единому вашему требованию, отдам вам жизнь. Я знаю…, знаю…, я слышал, что вы можете отобрать жизнь и положить её в мешочек или сосуд. А потом – воскрешать мёртвых. Я знаю. Я готов отдать жизнь, только выкупите моего ребёнка, спасите его!
      – Ты готов сейчас же отдать мне жизнь?
      – Я раб. Я готов к этому каждое мгновение. Но спасите моего ребенка, и я отдам её безропотно, с улыбкой и без укора.
      – Ты просишь, чтоб твой сын вновь стал рабом?
      – Вы правы, рабство – это рабство, но тяжесть кандалов – разнится. О вас молва, как о справедливом хозяине, что без вины не накажет.
      Алнум смотрел на него, молча, а затем отошёл. Он подошёл к Хаку:
      – Что ты просишь за воинов?
      – А что предлагаешь?
      – Я привёз с собой золото, а на него можно обменять всё. Ещё есть несколько рубинов.
      – Нет, камни мне не к чему. Я бы предпочёл продовольствие, зерно, скот. Но ты прав – то легко купить за золото. Какова сумма?
      – У меня с собой – пятая часть таланта. Я готов отдать всё.
      – Монеты, или куски?
      – Изделия, греческие, а также – из колоний.
      – Покажи!
      Алнум махнул рукой и один из воинов поднёс две дорожные сумки, в которых грудой были навалены различные диадемы, цепочки, кольца и прочее.
      Шаман не позволил себе улыбнуться, когда заметил, что глаза Хака – загорелись жадностью. Он оглянулся на своих воинов, что толпились тут же:
      – Да! Я возьму всё! Отпускаю их, отпускаю. Можешь забирать их!
      Степняк Алнум махнул своим воинам. Те, тут же обступили бывших пленных. Только сейчас в глазах пленённых появилась надежда – они боязливо оглядывались, но уже не боялись поднять глаза на воинов Алнума. Те, в свою очередь, прятали свои глаза. Никому не хотелось быть на месте бедолаг. Но кто знает, как распорядится судьба? Хотя, знание того, что за твоей спиной – надёжный хозяин, что не даст тебя в обиду – существенно укрепляет дух любого воина, да и не только воина. Если спина надёжно прикрыта другом, человек ощущает себя надёжней.
      Алнум ступил к Хаку:
      – Ты дашь четырёх воинов сопровождения, – усмехнулся и, глядя прямо в глаза Хаку, сказал:
      – Хочу безопасно добраться до границ твоей благословенной страны.
      Тот, искривив губы, кивнул головой.
      – И ещё – хочу выкупить рабов. Тех двух, что остались.
      – Рабов? Зачем они тебе? Ты же можешь…
      Алнум, чеканя слова, произнёс:
      – Я так хочу!
      Хак покачал головой:
      – Что же мне попросить? Нет, за деньги – мне стыдно их отдавать…, – его глаза шарили, взгляд упал на Хельгу, что, почти не дыша и боясь помешать – прислушивалась к разговору.
      – Шаман Алнум, сделай для меня заговор, сотвори амулет, что позволит и мне приобрести такую же … красивую и верную женщину, как твоя.
      Алнум улыбнулся и неспешно повернулся, посмотрел на Хельгу. Вновь обернулся к Хаку:
      – Зачем тебе? Ты ведь всё можешь купить? Всех покорить? Какая женщина не согласится быть с тобой?
      – Согласиться – соглашаются, но такой, чтоб стояла позади меня и искренне переживала – нет.
      – Хельга – свободна от заклинаний. На ней – никогда не было заговора. Ты рискуешь.
      – Моя жизнь – риск. Но я хочу найти свою женщину, хочу, чтоб она никогда не покинула меня и преданна была мне.
      – Рабы будут мои?
      – Будут.
      – Я хочу, чтоб мои люди их забрали.
      – Как скажешь.
      Алнум махнул рукой и обоих рабов подогнали ближе к пленённым воинам, воины Алнума по-прежнему окружали бывших пленных.
      – Лагом! Это надолго – выедем только к вечеру. Хельгу – под защиту, пусть пленные отдыхают – двигаться будем всю ночь без остановок. Выведи всех на границу стана. Я присоединюсь к вам… к вечеру.
      Он повернулся, взял свою походную сумку со всякой колдовской дребеденью и ушёл.
      Вернулся, действительно, только к вечеру. С ним было четыре конных воина-ривмана. Воины Алнума, Хельга, тут же сели на коней, освобождённые воины скоро поднялись с земли и засеменили за всадниками, вся группа спешно начала отдаляться от стана.
      Только ближе к утру ривманы покинули их и повернули назад. Вскоре добрались до первого пограничного селения, здесь Алнум купил одиннадцать лошадей и остальной путь они преодолели значительно быстрее. Времени на отдых Алнум не давал – лишь краткий сон часа на два.
      …Уже в стане, пятого дня, ложась спать вечером, Хельга спросила:
      – Почему ты тогда сказал «женщина»?
      – Жёны бывают разные. Иных – любят, а от иных – хочется избавиться. Но «женщина» – только одна. Это та – что принадлежит только мне и косой взгляд на то, что принадлежит мне – смертельное оскорбление мне.
                128
      …Алнум с насмешкой наблюдал, как Хельга, с широко раскрытыми словами смотрела вслед греку, что гостил нынче у Алнума. Тот напился о такой степени, что не мог переставлять ноги, но его рабам, что пытались вести хозяина – здорово доставалось от его кулаков. Хельга отвыкла от пьянок соплеменников, а у степняков – не было принято так напиваться, хотя исключения, всё же – были. Она возмущённо посмотрела на Алнума:
      – Почему ты это допустил?
      Алнум усмехнулся:
      – Хельга, – он не ребёнок, не мой подчинённый. Я не могу ему указывать, я могу лишь угостить его, так как ему будет угодно…
      Она – перевела дух, и примирительно сказала:
      – Хорошо, что ты… не …не пьёшь.
      Алнум развёл руками, едва преклонил голову, благодаря, и улыбнулся:
      – Они пьют, чтоб повеселиться и забыться. А мне забываться не нужно. Я пью совсем немного тогда, когда иные напиваются. Мне напиваться – резона нет.
Хельга молчала. Алнум – продолжил:
      – Хельга, что такое жизнь? Всего лишь определённое количество дней, а хочешь – шагов к смерти. Ещё никому не удалось её миновать. Бояться её или нет – дело каждого, вероятно – это зависит от того, насколько силён его дух. Но каждое утро, поднимаясь, я думаю о том, что бы такого сделать, чтобы этот мой шаг к смерти запомнили люди, чтобы знали, что я недаром его прошёл. Мне жаль те дни, которые я не могу вспомнить. Я должен идти вперёд, чтобы, когда я умру – люди вспоминали меня величием моих деяний…
      – Что слышу я? Ты хвалишься? Оказывается, все, что ты делаешь, ты творишь из честолюбия?
      Алнум с жалостью посмотрел на неё, но потом снисходительно улыбнулся:
      – Может и так… Думай, как тебе будет угодно. Хотя мне кажется, что творящих зло, дольше помнят, чем плачут и печалятся об утрате добрых. Но никто не может сказать, что я зол или приказы мои несправедливы. Нет, Хельга, я шагаю к своей смерти узкой и полной опасностей тропинкой добра, а не широким, хорошо освоенным трактом унижений, обид, страха и подлости…
      – Конечно так, прости меня.
                129
      Хельга чувствовала то предгрозовое состояние, которым был полон Алнум. Скоро, очень скоро должен был состояться большой поход. И хотя в свои права вступил сентябрь, уже пролился затяжными дождями и обозначился ночными морозами – погода нынче благоприятствовала походу. Да и шаман Алнум предрекал солнечную тёплую погоду на ближайшие три недели. Шаман позволил жене сопровождать его, но только – некоторое время, сейчас она должна была оставаться во временном лагере, должна была ждать его здесь, в безопасность, которую дарили тылы. Это – не был бой Алнума, но он – вынужден был помочь. Ибо, если ты сегодня не поможешь тому, кто просит, завтра – могут так же отвернуться от тебя.
      …
      – Нет, Хельга, взять тебя с собой я не могу. Это не прогулка. Это… И не спорь. Я не намерен менять своего решения.
      Он чуть помедлил и направился к выходу. Вскоре Хельга услышала, как он снаружи отдавал приказания. Скоро он вернётся, поцелует её в лоб, проверит экипировку и едва обернувшись – уедет.
      Я задавал себе вопросы. Почему Хельга так вела себя? Почему ей небезразлично, что суровый степняк сейчас вновь уедет неизвестно насколько? И вернётся ли? Почему не отпустить его и не заняться своими делами? Но вряд ли простое участие, любопытство, скука, желание ввязаться в драку были тому причинами?
      …Почти так и случилось. Вернулся, поцеловал в лоб, крепко прижав к себе, помедлил и, в последний раз проверяя оружие, обернулся к ней:
      – Хельга, то, что у тебя на душе – мне не по нраву. Ослушаешься меня – пожалеешь. Ты меня знаешь. В этот раз я накажу тебя за ослушание.
      Хельга кивнула, склонила голову и отвернулась. Алнум некоторое время смотрел на неё. Затем перевёл взгляд вглубь шатра, у дальней стенки он, по обыкновению, сложил свои вещи. Вздохнул и, подойдя, поискал небольшую шкатулку, откуда вынул маленький мешочек. Он был чёрный, туго перевязанный красной кожаной тесемкой, протянутой по обмётанным дырочкам. Алнум повернулся к Хельге:
      – Хельга, я не могу потерять тебя. А случиться может всё. … Я прошу тебя оставаться здесь, в этом лагере. И только в самом крайнем случае, когда твоё нетерпение достигнет апогея, …если захочешь поехать туда, куда я категорически запрещаю, прошу, надень кольцо, что находиться в этом мешочке. Твоё пребывание ныне рядом со мной – опасно, но может…, может это кольцо убережёт тебя.
      Хельга обернулась, изучающее посмотрела на Алнума и склонила голову в согласии. Взяла мешочек. Алнум ещё раз крепко прижал её к себе. Нехотя, но порывисто оторвался от Хельги и вышел. Раздались приказания, и хотя шума особого не было – было видно, что все собирались не спешно, но быстро, чётко выполняя распоряжения. Ещё некоторое время был слышен топот копыт, но и это скоро стихло.
      Хельга вышла из шатра и только вдали рассмотрела облако пыли. Она оглядела лагерь. Он был спрятан в нескольких балках, надёжно прикрывался кустарниками. Алнум решил не показывать как союзникам, так и врагам, сколько у него сил. Но Хельга знала, что резервы Алнума, кроме основных сил, стоят ещё в двух местах, на полдороги от лагеря. Алнум в любой момент мог ими воспользоваться, не раскрывая своих планов.
      Одним из отрядов командовал Пуницу. Хельге стало отчего-то грустно от этой мысли. Она успела привязаться к этому смышленому молодому воину. А битва предстоит очень грозная. Она могла потерять своего главного заступника, могла потерять друзей. Хотя, почти все в стане Алнума относились к ней хорошо, как и подобает относиться к жене своего вожака. …Но от мысли, что она может лишиться Алнума, ей стало не по себе. Хельга потянула ворот рубашки, как будто тяжело было дышать, и оглянулась.
      Даже оставленный хозяином лагерь жил своей, особой, упорядоченной, предвоенной жизнью, как и подобает в таких случаях. Дозорные были выставлены, и даже Хельга, с её зорким взглядом, рассмотрела сейчас не все посты. Костры, после предутренней трапезы были почти затушены… На Хельгу смотрел Хорнаб. Он был оставлен за старшего, и наверняка ему было поручено присматривать за Хельгой. Она повернулась и, ещё раз поглядев в ту сторону, куда умчался большой отряд, вернулась в шатёр.
      Не знала она, что Алнум, уезжая, подозвал к себе Хорнаба, дал ему небольшую фляжку, криво улыбаясь, со словами:
      – Сбереги это. Она мне пригодится, когда я вернусь. Если же я погибну или меня долго не будет…, запомни время, когда Хельга впадёт в беспамятство. На исходе четвёртого дня непременно дай ей напиться этой воды, прикажи смачивать этой водой её чело, шею. Обязательно сними кольцо, которое будет у неё на пальце, и осторожно положи его в чёрный мешочек, что найдёшь около Хельги. Если ты упустишь этот момент – она может умереть. Но помни, если это произойдёт – твоя участь будет ужасна.
      Хорнаб кивнул головой.
      – И ещё…, исполняй всё её приказы, но если она соберётся на помощь ко мне – напомни о кольце.
      Бывалый воин снова кивнул.
      … Всю ночь Хельга переживала.
      Но, наверно, с высоты своего положения, я не понимал, отчего так тревожна Хельга. Алнум был достаточно силён, он был прекрасным воином, хорошим военачальником. И не думаю, что Хельга уже настолько любила степняка, чтоб так волноваться. Но боялась она не за свой статус, а болела именно о судьбе степняка…
      …Хорнаб поклонился:
      – Хельга, я исполню твой приказ, хозяйка, но вспомни вначале о кольце Алнума.
      Хельга спохватилась и порывисто подошла к своему ложу, где под небольшим валиком вместо подушки, лежал чёрный мешочек. Она быстро вынула колечко, очень тонкой работы: по всему ободку золотого кольца был нанесён изящный рисунок в зверином стиле, однако, ни одной жестокой сцены не было. Казалось, что порой животные сходили с тонкой грани – кое-где выступали голова, рог, хвост, а в нескольких местах – едва заметные золотые листочки выдавались острыми гранями. Хельга подумала и, посмотрев на обе руки, надела кольцо на безымянный палец левой руки. Наверно учла, что в бою, когда она будет крепко сжимать меч, кольцо может если не поранить, то причинить ей неудобство. Но, всё же, надевая это украшения, она успела едва порезать кожу пальца, показалась капля крови и слилась с ободком кольца. Хельга не обратила на то внимания.
      Хорнаб испытующе всё это время наблюдал за Хельгой. Он видел, как надев кольцо, она некоторое время смотрела на золотую искристую полоску на пальце, повернулась, начала подпоясываться, затянув пояс потуже, поискала глазами плащ… Но с каждым мгновением её движения становились всё более неуверенными, замедленными. Вот она попыталась вздохнуть, повернулась, удивлённо посмотрела на Хорнаба и медленно обсела на пол. Хорнаб неспешно подошёл к ней и бережно приподняв – уложил на ложе, позвал Каллиху и наказал следить за состоянием Хельги. Уходя, он остановился взглядом на кольце, что тускло сверкало золотыми зверями.
      …Алнум возвратился только на рассвете третьего дня. По усталым, но радостным возгласам вернувшихся воинов можно было предположить, что победа была за ними, но по обилию раненных, по количеству лошадей без всадников позади основного отряда, стало ясно, что брань была жестокая. Сам степняк Алнум старался держаться в седле прямо, но время от времени по его лицу пробегала судорога боли, он судорожно сглатывал слюну, на груди его проступал косой кровавый след.
      Въехав в лагерь, он тяжело спешился и, передавая коня подбежавшему воину, лишь скользнув взглядом по лицу Хорнаба, стал искать глазами Хельгу. Но не увидел. Снова посмотрел на Хорнаба. Тот незамедлительно подошёл и поклонился:
      – Хельга в шатре, …она надела кольцо.
      Алнум понимающе покачал головой, но было видно, что он очень недоволен – если она надела кольцо, значит, она вновь ослушалась его, собираясь воевать. А за что? Глупое дитя.
      – Когда это случилось?
      – Уже третьего дня, на рассвете. К утру я хотел…
      Алнум махнул рукой, останавливая ответ. Морщась, он направился к своему шатру, но обернувшись, сказал:
      – Позаботься о раненых. Их очень много.
      Помедлив, Алнум вошёл в шатёр и осмотрелся. На невысоком ложе лежала Хельга. Боевое облачение, что она надела, желая отправиться в поход, лежало здесь же – Хорнаб приказал раздеть её. Она оставалась только в обычной рубашке, тонкой курточке, штанах. Была прикрыта лёгким покрывалом. Морщась от боли, Алнум склонился над ней. Некоторое время рассматривал.
      Меня удивляло то состояние, в котором пребывала Хельга. Её контуры не были безжизненны, лишь чуть потускнели, и из прозрачно-золотистого, стали какого-то невыразительного, желтоватого цвета. Но, несомненно было одно – она осознавала всё то, что происходило вокруг, она слышала, и через полуоткрытые веки видела, что происходит вокруг, но то было всё равно, что находясь за решёткой, в тёмных застенках, наблюдать за весёлой жизнью города. Сейчас она отозвалась на приход Алнума. Её пальцы едва двинулись, судорожно сжались губы, Хельга силилась открыть глаза, её зрачки то расширялись, то сужались. Всё тело вздрагивало. Алнум склонился и поцеловал её в висок:
      – Моя маленькая, глупая Хельга. Я же запретил идти мне на помощь…
      Всё тело Хельги напряглось, словно она силилась встать, пальцы свело судорогой, веки задрожали. Алнум провёл рукой по её волосам, вздохнув, вновь поцеловал в голову и отвернулся. Постанывая, встал и окликнул помощника. Вошёл Пуницу. На левой стороне его лба виднелся косой шрам, рана ещё кровоточила и время от времени юноша вытирал кровь, но он, как и всегда, едва улыбался, а кровь старался оттирать так, чтоб того никто не заметил. Его левая рука была на перевязи, но глядя на него, можно было подумать, что это – самый здоровый, самый весёлый человек во всем войске Алнума. Он оглянулся на Хельгу и брови его едва нахмурились, он испытующе посмотрел на Алнума.
      Степняк покачал головой и приказал:
      – Пришли мне кого-нибудь, чтоб перевязали и … пусть войдёт рабыня Каллиха. ...И скажи Хорнабу, пусть даст ту фляжку, что я ему, уезжая, передал.
      Пуницу немедля исполнил приказание. И пока Алнум раздевался, пока его раны омывали в указанном ним отваре трав, пока перевязывали, он всё это время смотрел, как Хельге оттирали лоб кусками ткани, смоченным в воде из заветной фляжки. Кольцо было снято с предосторожностями и его вновь положили в чёрный мешочек, затянув красными тесемками. Степняк приказал положить его в шкатулку.
      По указанию Алнума, Хельге давали сделать небольшие глотки отвара. Я видел, что понемногу, контуры тела моей Подопечной вновь стали прозрачно золотистыми, глаза заискрились, губы порозовели, пальцы обрели былую гибкость.
      Удивительно, как тонко этот шаман заставил Хельгу исполнить своё приказание. Несомненно, он был очень силён, хитёр, умён и не хотел бы я видеть такого человека противником своего Подопечного. Но как удержать Хельгу от необдуманных шагов? Ведь и терпение этого уникального человека – не безгранично.
      Когда она пришла в себя и села, опираясь обеими дрожащими руками на ложе, степняк приказал всем выйти. Он сам сидел напротив неё. Некоторое время Хельга смотрела него и в его взгляде чувствовалась ненависть и …бессилие. А что она могла сделать? Но она была очень зла. И не потому, что он перехитрил её. А в том, что не доверял, не верил в её силы, что так грубо подчинил своей воле? Упрёки были готовы сорваться с её губ, но она неуверенно встала и, наклонив голову, вышла. Алнум посмотрел ей вслед и покачал головой. Он сам ещё немного посидел, приходя в себя, и тоже вышел. У него было ныне много работы – столько раненных. Многим он ещё мог и должен был помочь.
      …Лишь после полудня он, едва передвигаясь, вошёл в свой шатёр, следом кинулся Пуницу, но Алнум отверг его помощь. Хельги в шатре не было. Алнум вздохнул и буквально повалился на ложе. Заснул сразу же. Спал беспокойно и, как мне показалось, то не был сон отдыхающего человека, то была только дрема, поддерживающая силы. Она не подарила покоя и отдыха. Она лишь сморила человека, дабы не допустить его гибели от истощения. Противоположность сидел тут же. Он смотрел на Алнума, оперев локти о колени и сжимая руки у губ, так, как иногда молятся люди, или сидят те, кто глубоко задумался.
      Проснулся Алнум только к вечеру. А Хельги всё не было. Алнум сжал губы. Лишь на его лице я мог видеть отголоски чувств, что кромсали его душу. Ему было пустынно здесь, одиноко, но тень обиды таилась в сдвинутых бровях, сжатых губах, их каменном искажении. Хельга не поняла его добрых намерений. Она, после всего, что они вместе пережили – не понимает, не приемлет его. Был ли он прав? Да, конечно. И я думал также. Но Хельга…
      Степняк вышел из шатра, осмотрелся. Он ничего не спрашивал у охраны, стоявшей тут же. Не осведомился у Пуницу, что встал рядом. Он сделал несколько шагов прочь и, высоко подняв голову, едва повёл носом. Несколько мгновений стоял, едва оборачиваясь. Мне показалось, что он определил направление, в котором направилась Хельга, некоторое время смотрел туда. Сзади чуть слышно отозвался Пуницу:
      – Я послал ей вслед охрану, они здесь недалеко.
      Алнум быстро взглянул на него. Пуницу от неожиданности отступил на шаг, но быстро справился с собой, в почтении, не раболепии, склонил голову. Алнум вздохнул:
      – Ладно, благодарю тебя, Пуницу… Вестей от Миналеса ещё не было? Хорошо, я осмотрю раненых. …Погибших похоронили? – Всё было уже выполнено, и Алнум направился к раненым.
      Только когда стемнело, он, качаясь от усталости, направился в ту сторону, куда ушла Хельга. Безошибочно он вышел на склон, где завернувшись в плащ, прижавшись боком к невысокому, но крепкому дереву, сидела Хельга. Он прошёл мимо одного из воинов, что охраняли (следили?) за ней. Тот немедля вскочил и поклонился, но Алнум остановил его жестом, кивнув в ответ. Он подошёл к Хельге и, зайдя впереди неё, присел на корточки. Казалось, что она спала. Степняк дотронулся двумя пальцами до её щеки, и она открыла глаза. Затем нагнула голову и отвернулась. Алнум успел заметить, что Хельга много плакала, но, видимо, уже успокоилась и теперь его ждала не истерика, а только упрёки. Но Хельга молчала. Тогда Алнум вновь дотронулся ладонью до её лица:
      – Прости меня, я, конечно же, был не прав. – Алнум буквально давился словами. Он опустился на колени и очень долго смотрел на Хельгу. Та едва на него взглянув, сама виновато, вновь опустила взгляд и, встав, медленно, словно обременённая проблемами, побрела в расположение лагеря. Алнум пошёл вслед. Так и вошли они в лагерь, затем и в шатёр. Молчаливо отужинали.
      Я был категорически недоволен поведением Подопечной. За что она так со степняком? За то, что берёг её? Я старался донести до неё эту мысль, но она лишь сильнее сжималась и время от времени на её глаза наворачивались слёзы. Алнума вновь перевязали, и он всех отослал. Хельга притаилась в дальнем углу. Алнум, лежавший некоторое время спокойно, казалось, понимал её состояние. Но заснуть не мог. Он беспокойно ворочался, как бы шаря рядом руками. Он мог бы позвать Хельгу, мог бы приказать своей жене быть рядом, но…
      …Но когда время приблизилось к полуночи, он, крепясь, дабы не застонать, встал и приблизился к Хельге. Казалось, она спала. Он посмотрел на её руки – оба защитных запястных браслета и тонкое ожерелье были на месте. Степняк осторожно поднял её на руки и перенёс к себе. Лишь когда ложился сам, Хельга проснулась и едва отпрянула в страхе, но Алнум крепко держал её. Он едва улыбнулся и тихо прошептал:
      – Тихо. Не могу без тебя уснуть. Только когда ты рядом – я спокоен.
      Казалось, Хельга покорилась, но я видел, что её глаза были широко распахнуты. Лежа на плече у Алнума – она видела его перевязанную грудь. Алое, но в свете едва мелькавшего пламени светильника – багровое, на светлом фоне повязки медленно растекалось пятно. Хельга села, взгляд её смягчился, казалось, она сильно смущена. Едва касаясь пальчиками повязки, она провела по тому месту, где вновь выступала кровь. Посмотрела на Алнума.
      – Пустяки, кровь скоро остановится.
      – Это от того, что ты перенёс меня.
      – Хельга. Это всё не то. Прости меня. Я был не прав…
      – Я очень испугалась… Я думала, что умерла. – Она остановила его ответ, – Нет. Пойми. Когда грезишь о смерти, как о чём-то таком, что оканчивает твои муки, унылое существование, ужасные мысли… – это одно. Но когда ты неподвижен, а всё то – …остаётся. Я редко когда в своей жизни испытывала больший ужас. Меня как будто похоронили заживо – я вижу, как меня несут, кладут в могилу, слышу речи, засыпают землёй… А я всё вижу. Хочу кричать – и не могу, хочу показать, что жива – и не могу, хочу вдохнуть – и не могу. Я…
      – Я понял, Хельга. – В голосе степняка не чувствовалось раскаянья, но то был голос человека, что совершенно точно знает "что", "когда", "как" и "зачем".
      Хельга осеклась, посмотрела на Алнума и вновь заплакала, очень тихо и беспомощно.
      – Ты боялась, что я не вернусь, что ты останешься в таком состоянии. Но я не мог не позаботься о своей жене. Я не мог тебя бросить. Я вернулся, Хельга. Но, ты, конечно же, права. Я не имел права так поступать с тобой. Я должен был тебе доверять…
      Хельга смотрела на него несколько сконфужено, перестала плакать. Я не преминул тут же напомнить ей, сколько раз она сама изменяла своему слову. Хотя и понимал, что все те порывы были направлены на благо Алнума.
      Степняк едва улыбнулся. Он, не отрываясь, смотрел в её глаза, но его руки потянулись к её косам, расплетая волосы. Затем он спокойно, словно ничего не произошло, развязал тесёмки её рубашки, приподнявшись на подушках, сказал:
      – Разденься. – Заметил, как едва подёрнулся тревогой её взгляд и прибавил свои обычные слова, что звучали словно заклинание:
      – Клянусь, я не обижу тебя. Верь мне. Не откажи в просьбе раненному воину… – В глазах его была прежняя усмешка, губы едва улыбались.
      Хельга покорно сняла куртку, развязала пояс и сняла штаны. Помедлила. Осталась только в рубашке. Она явно была сконфужена, покраснела, боялась взглянуть в глаза степняка. Я поднялся и направился к выходу. У входа был Противоположность. Его губы искривились в насмешливой улыбке – совсем как у его Подопечного. Интересно, Подопечных для Хранителей подбирают с учётом сходства характеров, привычек…? Он явно не собирался уходить. Я тоже повернулся и сел с другой стороны.
      Алнум смотрел сейчас на Хельгу совершенно серьёзно, заботливо прикрыл её ноги покрывалом и потянул, снимая, рубашку. О, как же Хельга покраснела! Никогда бы не подумал, что можно так стесняться… Но Алнум того, казалось не замечал, он притянул её к себе, обнял левой рукой, правой – укрыл её покрывалом. Хельга сильно сжалась, но Алнум не обратил на это внимания. Он очень мягко гладил её волосы, время от времени, задумчиво едва прикасался губами к её вискам, лбу, волосам. Спустя продолжительное время он, словно у него затёк бок, чуть повернулся к Хельге. Он, как и прежде, проводил руками, но уже по её шее, ласкал плечи, касался пальцами спины.
      – Хельга, верь мне…
      Он вновь приподнялся на подушках и едва развернув, подтянул Хельгу чуть выше. Теперь её грудь не была скрыта. Хельга поднесла левую руку к своим губам, словно прикрываясь. Алнум не настаивал, а вновь стал, едва касаясь, ворошить пальцами её волосы, дотрагиваясь до шеи, плеч. Постепенно Хельга перестала дрожать, отняла левую руку и положила её на грудь Алнума, чуть ниже повязки. Алнум не преминул этим воспользоваться. Он положил свою правую руку на её левую, и легко передвинув её руку, пальцами обеих рук коснулся груди Хельги, затем смелее – провёл своей рукой до её плеча.
      Да, Алнум понемногу, маленькими шагами, уже давно приучал Хельгу к себе. Я так детально описываю этот день, чтобы было понятно, с какой сердечностью он относился к Хельге. И так было всякий раз. Каждый день, каждый вместе проведённый час, он давал ей понять, насколько она дорога, насколько он бережно относится к ней.
      И я ценил то, с какой чуткостью он относился к моей Подопечной. …Но видел я, каких усилий это стоило самому Алнуму. А ведь он оставался обыкновенным здоровым мужчиной. Но он всегда мог остановиться и знал я, что его усилия – не остаются безответными. Да и он сам то, думаю, чувствовал. Я только боялся, чтоб он не сорвался и не разрушил тот хрупкий мост, что уже был между ними.
      …Все тревоги Хельги прошли достаточно быстро, и вскоре она уснула, обняв степняка левой рукой, положив голову на его плечо, сжавшись в его бок. Но сон её был безмятежен, иногда она даже улыбалась. Алнум также успокоено уснул. Казалось, и боль его ушла.
      …Но уже на рассвете, в предрассветной дрёме, Хельга поняла, что она одна. Она приподняла голову, осмотрелась, поняла, что заботливо укрыта, её одежда уложена тут же, чтоб далеко не тянуться, но степняка не было. Хельга повернулась и попыталась уснуть, но отчего-то мысли странные путались в голове. Что тут такого, когда всегда занятый и востребованный вождь уделяет внимание своему племени? Сейчас война, много проблем, много вопросов. …Безуспешно пытаясь заснуть, Хельга переворачиваясь с боку на бок достаточно долго. Но потом, решительно поднялась – что толку лежать и думать, если можно пойти и посмотреть? Оделась и вышла.
      Вроде и была уже середина осени, однако настоящих холодов так пока и не было. Бывало днями – небо было хмурым, ветер временами пронизывающим, но поздняя осенняя трава ещё не вымерзла, зеленела, особенно по балкам, с южной стороны. Но здесь, где близко было море, как казалось Хельге, погода была более промозглая, чем вдали от побережья. Хотя сейчас, утром, достаточно тепло. Клубы тумана нехотя уходили от утренних костров, валки дыма смешивались с туманом, образуя плотный полог. Только разгорающийся огонь ещё лишь пробовал свои силы. Встали те из воинов, кто должен был готовить пищу. Шатров, где разместили раненых – не было видно, но изредка, с той стороны доносились стоны. Вообще, Хельге показалось, что этот туманный, сероватый полог никогда не разорвут даже сильные костры, что уж говорить о тех слабых потугах, что исходили от отсыревших дров.
      Хельга несмело тронула рукав охранника, что стоял тут же. Ей почему-то показалось, что и он не настоящий, как и всё это призрачное утреннее марево. Но воин поднял голову, хотя по его сонным глазам было видно, что ему нет абсолютно никакого дела ни до тумана, ни до утренних забот, ни до тех, кого он был поставлен хранить.
      – Где Алнум?
      Степняк пожал плечами и испуганно огляделся. Хельга махнула рукой и сделала около десяти шагов в сторону. Оказалось, что она была почти отрезана от всего мира! Она ступила ещё несколько раз, и всё растворилось – и сонный воин, и шатёр и даже мерцающие огни костров. Если бы не храп лошадей, треск сучьев, которые ломали для костров, стоны раненых – Хельга бы совсем перестала существовать. Вот как это – ты вроде есть, но тебя нет в этой жизни, нет в жизни этих людей. Ты только была для них госпожой и… несколько шагов – и ты никто. Тебя просто нет…
      – Почему ты здесь? – Хельга обмерла и обернулась. Едва видневшаяся тень сделала несколько шагов навстречу, показался Алнум. Хельга улыбнулась и сделала несколько шагов ему навстречу, но степняк поднял руку:
      – Не сейчас! – Его голос был крайне твёрд, как чужой. Различимые черты лица очень серьёзны, если не грозны. Степняк скрестил на груди руки. Ещё только ночью он был таким близким, а теперь – Хельга бы не решилась подойти. Алнум молчал, Хельга молчала. Это длилось достаточно долго и вдруг ей стало страшно. Здесь, где не было ни начала, ни конца, а только одна точка. Здесь, где не было ни света не тьмы, а только серое марево, здесь, где казалось и звуки уже исчезли – она оказалась наедине с человеком, который запросто лишал жизни разных людей, скоро или медленно, силой оружия или силой рук. Перед глазами Хельги промелькнули лица Проки, Сторокса, привиделось даже растерзанное тело Конраса Большого, лежащего на ступенях в завоёванной крепости. А куда сделать спасительные шаги, Хельга уже не помнила – откуда она пришла? Но она неожиданно всё же сделала шаг, когда внезапно быстро, но также молчаливо к ней шагнул Алнум. Теперь она видела, какой чернотой горели его ранее светлые глаза, как крепко были сжаты пальцы рук, как тяжело дышал сам степняк. Хельге почудилось, что если бы не это дыхание – он бы казался вырезанным из камня. Холодного и неумолимого. Но когда он заговорил – дыхание его было горячим:
      – Не ходи за мной, Хельга, когда я болен тобой.
      Она вскрикнула и метнулась прочь, куда – ей было всё равно. Она бежала достаточно долго по пологому склону, но вдруг запуталась в высокой траве и покатилась ниже по склону, цепляясь о многочисленные кустарники волосами, одеждой. Пытаясь освободиться, она ободрала ладони о колючие шипы и поломанные ветви. Но она продолжала упорно рваться вперёд. Сколько так продолжалось – она не помнила. Словно в беспамятстве, она продолжала двигаться – ещё немного, туда, нет, сюда, ещё…, ещё. Я был поражён её поведением. Что случилось, отчего она так испугалась своего степняка? Нет, понять мятущуюся женскую душу мне не всегда удавалось.
      Хельга выбралась на ровное место и огляделась, прислушалась. Чего она так испугалась? Но перед её глазами всё ещё стояло бледное лицо злополучного Сторокса. Алнум не был обыкновенным человеком. Теперь же Хельге и вовсе казалось, что и человеком его было назвать сложно. Иначе как объяснить то, что Хельга начала привыкать к нему, ей было плохо и одиноко без степняка, и только когда он был рядом – она была спокойна. Но потом она припомнила кровь, рану у него на груди. Дух, без всяких сомнений, ранить нельзя, да и кровь…, кровь. Может… действительно Алнум был просто человеком, который знал «немного больше», чем Хельга? Человек, который поднялся на ту вершину, что повыше. Хельга ещё раз огляделась. Стало заметно светлее – несомненно, скоро будет новый день. Туман поредел, откуда-то сверху лился, но всё ещё путаясь в клубах тумана, яркий свет. Но куда же теперь идти?
      Казалось, Хельга стояла посреди луга, но такового в окрестностях лагеря она не помнила. Куда же она угодила? Уж, не к врагу ли? Куда иди? Куда? Неожиданно даже для себя Хельга слабо окликнула:
      – Алнум?
      И как чудо, где-то совсем рядом раздался негромкий, спокойный и …тёплый отклик:
      – Я здесь, милая…
      Хельга обернулась. Но то видение, что возникло – было совершенно не похоже на утреннее. К ней выступил Алнум, спустя какое-то время раздались осторожные шаги ещё нескольких воинов. Алнум чуть улыбался, он протянул руки к Хельге, глаза его были светлы, а тёмные волосы обрамляли умиротворённое, хотя и очень бледное лицо. Хельга успокоено выдохнула и кинулась к Алнуму:
      – …Я…
      – Знаю.
      – Но… я…
      – Прости. Это моя вина.
      – …Алнум.
      – Желанная, не бойся меня. Я не смог тогда совладать с собой. Я сделаю все, чтобы этого больше не повторилось.
      Хельга сильно прижалась к груди Алнума, буквально впиваясь пальцами в его спину. Но резко отпрянула, вспомнив про ранение степняка и едва ощутив, как он вздрогнул.
      – Ничего, ничего, милая. Я справлюсь. Не беспокойся. Я сильный. Ничего.
      Он, крепко держа её за запястье, дабы не травмировать её раненные колючими кустарниками ладони, повёл назад. Удивительно, но всё это время, пытаясь убежать, петляя по балочкам и путаясь в кустарнике, Хельга блуждала вблизи лагеря.
      А может сама судьба не дала ей отойти от спасительного места?
      День прошел, в общем-то, спокойно.
                130
      На следующее утро произошло событие, о котором я не могу не упомянуть. Алнум и Хельга спали у себя в шатре. Она лежала у него под левым боком, его рука, как обычно, лежала у неё на плече. Было раннее-раннее утро, когда ещё и рассвета, как такового, не было. Только тонкая, едва светлая полоса среди облаков, на горизонте, указывала на то место, которое, через час, будет пылать восходящим солнцем.
      Алнум спал крепко, но снилось ему, видно что-то не очень хорошее. Он скрежетал зубами, едва постанывал и сжимал кулаки. Это всё не делало сон Хельги крепким, но уходить от Алнума, дабы досмотреть свои сны, не спешила.
      В это время совсем рядом послышался топот коня, у самого шатра кто-то спрыгнул и резко, окликнув охрану, буквально ворвался в шатёр Алнума.
      Многое я видел, но чтоб так?!
      Алнум, не успев проснуться, вырванный из своих тяжёлых снов, мгновенно, но удивительно осторожно, перебросил Хельгу через себя, правой рукой пододвинул её себе за спину, неимоверно вывернув левую руку, схватил свой меч в изголовье и приподнялся на локте. Он до того пронзительно, нагнув голову, посмотрел на входящего, что того качнуло и он попятился, но не упал.
      – Алнум, Алнум, это я – Миналес! Ты не узнал? – Вошедший воин потирал левое плечо.
      Некоторое время Алнум смотрел на него, но уже не так как раньше. Вздохнув, он медленно встал, укрыв одеялом Хельгу, надел рубашку, и уже, будучи в штанах, остановился около вошедшего:
      – Ты, Миналес…, – он тщательно подбирал слова, – ты, очень …отчаянный человек. Никогда не делай так больше.
      Пытаясь разглядеть Хельгу за спиной Алнума, Миналес морщился от боли в плече, но улыбаясь, спросил Алнума:
      – Ты… испугался, великий шаман? Испугался, признай, Алнум!
      – Да, я испугался, а ты едва не лишился жизни!
      Алнум потянул за руку Миналеса, и они вышли из шатра. Снаружи послышался звук глухой оплеухи и что-то грузно упало. Хельга прислушалась, но затем поджала губы. Она знала, что, то охранник поплатился за свою «бдительность».
      Ещё немного посидев, она встала, и начала спешно одеваться. Хельга уже почти облачилась, когда, на мгновение замерла и обратила внимание на медную пластинку, в которой отражались тени от горевшего камелька. Она поднесла пластину к лицу и начала себя рассматривать. Пальцами проводила по лбу, щекам. Поставила пластинку, тщательно расчесала волосы, уложила их косами так, что с лица они были убраны, но всё же, большая часть их светлыми волнами стекала с плеч. Тонкие, едва воздушные завитки в нескольких местах спускались на уши, касались щеки, один – у лба. Хельга улыбнулась себе и чуть подвела глаза, освежила губы. Да, хороша она была. Хельга встала и прошлась. Всё было при ней.
      Она подхватила плащ Алнума и, выглянув, вышла из шатра. Наверняка, в одной рубашке степняку было холодно – всё же сейчас середина осени, хотя и удивительно тёплая. Миналес обратил на неё внимание, прекратив разговор. Хельга не глядя на него, едва прикоснулась к локтю Алнума и опустила плащ на его плечи. Он обернулся и чуть улыбнулся. Но плащ вернул, укрыв теперь её плечи:
      – Прикажи, прошу, Пуницу, пусть немедля подадут что-нибудь поесть. И сама возвращайся.
      Хельга едва поклонилась и поспешно ушла исполнять приказание. Миналес некоторое время смотрел ей вслед, а затем, приподняв бровь, изумлённо кивнул головой. Но промолчал. Алнум смотрел на него, а затем – пригласил войти в шатёр. Две рабыни уже убрались, и теперь почти всё было готово к утренней трапезе.
      Передав приказ, Хельга не спешила вернуться обратно. Настроение было приподнятое. Она огляделась. Несмотря на ранний приезд гостя, в лагере вершилось только самое необходимое. Часть воинов ещё спали. Хотя, разбуженные кони уже хрипели в стороне, лагерь казался, скорее сонным, чем разбуженным. Бурлить жизнь здесь будет только после приказа вождя. …Задумчиво переходя от костра к костру, Хельга, всё же повернула обратно. Она дошла до шатра и, постояв, робко откинула полог.
      – Заходи, Хельга, мы ждём тебя.
      Они ещё не ели. Миналес сидел на невысоком земляном уступе, что располагался по периметру шатра. Около него, наклонившись, стоял Алнум. Гость был без рубашки, и на его левом плече была большая рана. Хельге показалось, что, то было похоже на ожог. Кое-где кожа уже вздувалась волдырями. Степняк Алнум осторожными движениями отирал кожу у краёв раны, промачивал её мягким лоскутом, смоченной в особом отваре. Затем, приложив какие-то травки, туго примотал широкими чистыми полосками ткани. Помог одеться.
      – … Ты едва не убил меня, шаман. Меня – своего хорошего друга и преданного соратника…
      – Сам виноват, знаешь, что я рассеян и…
      – …труслив? – Миналес рассмеялся, но совсем не зло, а словно подтрунивая.
      – Смейся, смейся, но если бы я остановил свой взгляд чуть правее – у грудины, или чуть ниже – у сердца, тебе было бы уже не до смеха. Болван, ты, когда будешь относиться ко мне серьезно...?
                131
      Часть отряда, раненных – отправлялись в главный стан шамана, сам же он и около трёх десятков воинов – намеревались ехать вслед за Миналесом.
      – …Хельга, мне бы не хотелось, чтоб ты на этот раз ехала со мной.
      – Но почему, сейчас ведь безопасно и это всего лишь на несколько дней?
      Алнум помедлил, рассматривая Хельгу, и сказал:
      – Ты не подумай, я не хочу тебя брать не оттого, что пресытился тобою, а потому что увижу боль и смерть. И тебя хочу оградить от этого.
      – Боль? Смерть? Но ведь ты едешь к Миналесу? Он способен причинить тебе боль?
      Алнум мягко улыбнулся:
      – Нет, милая, не мне…
      Хельга взяла Алнума за руку, тот некоторое время смотрел её в глаза:
      – Хельга…, Миналесу, спустя долгие годы, в этой битве удалось захватить своего кровного врага. Его не ждёт ничего хорошего. И …это женщина. Я бы не хотел чтоб ты видела это… Пойми меня и прислушайся к себе.
      Теперь раздумывать пришла пора Хельге. Она крепче сжала руку Алнума, но доверительно задала вопрос. Хотя чувствовалось, что она примет на веру любой ответ степняка.
      – Она действительно совершила то, за что её нужно убить? Она так плоха? Она виновна?
      – … Три ответа «Нет». Нет, Хельга, положа руку на сердце – она невиновна в том, что случилось много лет назад. Но я не знаю её, как человека – никогда не видел. Может она действительно плохой человек, но то зло, за которое ей собирается мстить Миналес – совершила не она. Однако месть – часто не имеет срока давности, а боль Миналеса – слишком велика.
      – Почему ты не вмешаешься? – Спросила Хельга осторожно.
      – Милая, я не могу всех наставить на путь истины. Я не могу излечить всю боль, что есть на земле…
      – Но Миналес – твой друг? Почему ты не остановишь его, если он не прав?
      Алнум стал серьезнее. Я видел, что он пытался втолковать Хельге то, что считал нужным, и его … нет, не раздражала, но тревожила непонятливость и упрямство Хельги. Она тоже это заметила, но всё же тихо попросила:
      – Возьми меня с собой.
      Алнум освободил свою руку, отвернулся и прошёл несколько шагов. Повернулся и посмотрел на Хельгу, кивнул:
      – Хорошо.
      Хельга мигом взяла всё необходимое и спешно вновь встала перед Алнумом. Тот растерянно кивнул и вышел. Хельга вслед.
      За время дневного перехода она старалась не попадаться на глаза мужу, лишь к вечеру она предупредительно всё приготовив, устроилась в дальнем углу только что поставленного шатра.
      В тот вечер у Алнума собрались все приближённые воины. Они обсуждали текущие дела.
      Сидя дальше всех, почти скрываемая отблесками и тенями пламени, она могла наблюдать происходящее, рассматривать говоривших, смеявшихся, споривших. Она видела, насколько Алнум был отрешён; лишь время от времени вставляя слово, улыбаясь невпопад.
      Понемногу Хельга стала смотреть и наблюдать только за Алнумом. Отчего он так хмурился? Да было наверно отчего. Сколько людей к нему приходило? Много. И всем что-то было нужно. Все требовали, просили, умоляли. Сколько боли, слёз, страхов видел и выслушивал Алнум? Он требовался всем и во многих местах одновременно. А сколько он отдыхал? Даже сейчас его отрешённость казалось дрёмой с открытыми глазами. Даже сейчас он хмурился, по его лицу не блуждала улыбка, к которой так привыкла Хельга, и без которой, казалось, весь мир тревожен и катится к пропасти. Хотя она прекрасно понимала, что не может всё быть всегда прекрасно. За всё то спокойствие, что обеспечивал ей Алнум можно и нужно было когда-то платить. Он давал ей многое, а что давала ему Хельга?
      Ей вдруг стало стыдно. Почему она видит только себя, не бережёт то, что имеет? Коль скоро это закончится? Как скоро она может потерять то, что имеет? Быть может, настал момент, когда нужно помочь этому загадочному человеку? Ибо и его терпение может закончиться. А долю пленников, чужеземцев в Степи она знала, насмотрелась.
      Но все её раздумья я не был склонен объяснять страхом пред потерей своего благополучия. Я почувствовал угрызения совести, когда привыкшая много жертвовать Хельга, ныне только пользовалась своим положением, замкнувшись. Я чувствовал, что в ней просыпается большее, чем жалость к могучему степняку. Жалость часто перерастает в нежность. Степняк много умел, знал, давал, но сам-то он откуда черпал силы? Сколько их осталось?
      Мало-помалу разговоры стихли. Оставшиеся постепенно расходились, расталкивая задремавших. Шатёр опустел.
      Алнум, опёршийся о высокий выступ земляного пола, покрытый богатым ковром, так и остался сидеть, в полудрёме глядя на огонь. Почему он не отрывал взгляда? Хельга неслышно встала и подошла к нему. Присела, заглянула глаза. Он невидяще смотрел теперь на неё. Ей стало не по себе, и она отвернулась, поискала глазами подушки и, подложив их, осторожно тронула Алнума за плечи и тихо уложила его. Его движения были какими-то неестественными, точно он был деревянным. Глаза неотрывно, теперь глядели вверх. Хельга смотрела и смотрела. А Алнум не мигал, губы были плотно стиснуты, пальцы рук – судорожно сжаты, дыхания почти не было.
      Хельгу охватил страх. Она очень осторожно дотронулась до волос у правого виска степняка, провела рукой, а затем сжала его голову обеими руками, заглянула в потемневшие глаза.
      Чем больше она смотрела, тем тяжелее ей становилось. Казалось, она погружалась в тяжёлую зеленоватую муть огромной толщи воды. Она сама не заметила, как начала задыхаться. А вокруг – были химеры – они кричали, тянули руки, улыбались искажёнными лицами. Хельга погружалась всё глубже и глубже. Света далёкого солнца, сквозь толщу мути, уже почти не было видно. Вдруг у Хельги перед глазами замелькали огни, полыхнул пожар, с неслыханной силой накатила волна боли. Хельга захрипела. Из глаз закапали слёзы. Несколько из них упали на лицо степняка. Он моргнул, и видения Хельги начали отступать. Почти без сил она, дрожа, постепенно отпустила руки и отодвинулась от Алнума, она теперь боялась взглянуть ему в глаза.
      Он слабо положил свою руку на её запястье, задерживая, но молчал.
      – Как ты живёшь с этим? Я…
      – Испытания почти всегда даются по силам… За эту ношу я плачу не такую уж большую цену. – Спокойно и мягко произнёс степняк.
      Хельга обернулась на его голос, всматривалась в его лицо:
      – Ты прежний?
      – Для тебя – всегда. Клянусь – я не причиню тебе неудобств, зла и боли.
      Неожиданно для себя она тихо спросила:
      – Тогда может, отпустишь? Что тебе до меня? Мне страшно и неуютно здесь…
      Алнум резко приподнялся на локте и испытующе глядел на неё. Поднял её подбородок и заглянул в глаза. Хельга боялась, но всё же посмотрела в его глаза. Ничего страшного она там не увидела. Любящий, светлый взор пронизывал её, тревожный взгляд, тем не менее, дарил ощущения защищённости.
      – Ты не лжёшь мне, ты испытываешь меня…, – умиротворённо и успокоено, наконец, промолвил степняк. – Нет, я без тебя умру раньше отмеренного мне срока. – Он слегка улыбнулся и откинулся на подушки. Он не протянул руки Хельге. Но она, спустя некоторое время, взяла его ладонь, поцеловала её, и, сжавшись, прилегла около Алнума, положив голову ему на грудь и обняв обеими руками его плечи. Она почувствовала, как спустя мгновение степняк едва слышно хмыкнул и прижал Хельгу к себе.
                132
      …Только к вечеру следующего дня они приблизились к месту предполагаемой встречи с Миналесом. Степняки разбили лагерь.
      Стоя на вершине холма Алнум, а чуть позади него и Хельга, наблюдали, как длинная цепочка степняков, освещаемая закатными лучами, перевалила через соседний холм и начала стекать в долину. Основная масса людей остановится там. Миналес же приказал разбить свой шатёр в средней части ложбины, неподалеку от стоянки Алнума, на полдороги от своего лагеря, до стоянки своего друга.
      Когда почти стемнело, пришёл Миналес. Он был радостно возбуждён встречей, оживлённо жестикулировал и кинулся к Алнуму:
      – Очень рад нашей новой встрече! – Он с удивлением, за спиной Алнума, заметил Хельгу. Бросил быстрый удивлённый взгляд на Алнума, но поприветствовал Хельгу. Та низко склонила голову. Она была одета в богатое женское степняцкое платье с атласной отделкой, что очень выгодно подчёркивало её стан. В нём она была необыкновенно женственна; прекрасные украшения выказывали непростой статус Хельги.
      Но Хельге показалось, что её присутствие в чём-то мешало Миналесу, он стал меньше улыбаться, однако, выраженного недовольства она не заметила. Пока Алнум с Миналесом что-то обсуждали, Хельга, оставшись в стороне, наблюдала за ними.
      Миналес был чуть ниже ростом, чем Алнум. И если у последнего была скорее мощная фигура, то Миналес был значительно более худ, что делало его на вид – старше. Однако плечи его были широки, руки длинные и сильные. Во всей его фигуре угадывалась пропорциональность, присуща классическим мужским формам. Его чёрные волосы были достаточно коротко острижены, тёмные глаза, едва полные губы, впрочем, сочетались с довольно тонкими чертами лица. Одет – просто, но обращало внимание качество одежды и доспехов – такие не носят простые воины. Оружие – добротное.
      Если не знать всего того, что сказал Алнум, Хельга питала бы искреннее расположение к этому человеку, что, кажется, был другом её мужу.
      В это время Алнум прервал её размышления. Миналес чуть отошёл, дабы не присутствовать при их разговоре:
      – Хельга, Миналес приглашает нас к себе. Но…, признаться, мне не хочется, чтоб ты шла…
      Но Хельга уже приготовилась к этому разговору:
      – Алнум, как бы тебе не хотелось, но я…, – она тихо продолжила, – воин. Я хочу знать, что бы меня ждало если бы…
      – Зачем терзать себя, если всё сложилось по-иному?
      – Мне это нужно, дабы в полной мере…
      Алнум резким движением прервал её, приложив свой палец к её устам:
      – Я не желаю этого слышать. Хельга, если… ты считаешь это нужным для себя, я сделаю, как ты хочешь.
      Он сжал её ладонь и повёл за собой. Они прошли в соседний лагерь. Их пригласили в богато убранный шатёр. Хельга удивилась, как быстро его успели поставить.
      Когда они вошли, Миналес сразу же пригласил Алнума к ужину, что был накрыт тут же – на невысоком столике, что было достаточно нехарактерно для степняков. В ответ на приглашение хозяина, Хельга едва улыбнулась и покачала головой. Она села чуть позади Алнума, как бы прячась за его широкой спиной. Оттуда она рассматривала рабов, подающих еду, напитки, смотрела на Миналеса, слушала неспешные и лёгкие разговоры мужа и хозяина этого лагеря…
      …Наверно что-то упустив, за полночь, убаюканная приглушённым разговором, Хельга очнулась от слов:
      – А хочешь, я тебе сейчас её покажу?
      Алнум едва обернулся в сторону Хельги:
      – Нет, уже поздно, не стоит.
      – Нет, нет, я покажу эту…
      Миналес поспешно вышел, кликнул кого-то, тише отдал приказ и вошёл. Какая разительная перемена с ним произошла! Спокойное лицо замерло, глаза прищурены, во всей фигуре чувствовалась собранность. Хельга, глядя на него, почувствовала, что то была не собранность охотника перед решительной схваткой, а предвкушение взрыва ярости.
      Алнум сел ровнее. Хельга сжалась за его спиной, но положила левую руку ему на спину.
      Спустя некоторое время в шатёр ввели женщину.
      Она была молода, это чувствовалось в её телосложении – стройность, тонкий стан, худые, не лишённые изящества руки проглядывали сквозь разодранную одежду. Однако по лицу нельзя было установить её точного возраста. Чёрные волосы ниже плеч были заплетены в неопрятные косы, но множество, слегка вьющихся прядей спадали на лицо. На грязном, местами с запекшейся кровью, лице сверкали только испуганные глаза. Во всей её фигуре, движениях, выражении лица, сквозь обречённость, однако, сквозил страх. Одежда была сильно загрязнена, потрёпана, но было видно, что когда-то это было мужское, военное облачение.
      Хельга на мгновение дрогнула – такой и она была, наверняка, когда впервые увидела Пожирателя, ещё тогда, в крепости. Сейчас она смотрела со стороны на свою судьбу, если бы она сложилась чуть по-иному.
      Руки женщины были крепко связаны впереди кожаными ремнями, но ноги – развязаны, она шла сама. Едва её ввели, сопровождающие воины грубо поставили на колени. Она опустила голову, но время от времени испуганно посматривала в сторону Миналеса.
      Алнум посмотрел на Миналеса:
      – И что теперь?
      Тот был растерян, он, вероятно, не понял, почему тот задал такой вопрос.
      – Что теперь? Её ждёт смерть.
      – Тебе это принесёт облегчение?
      Миналес напрягся:
      – Я не понимаю тебя, ты меня теперь осуждаешь?
      Алнум встал, сделал два шага к женщине и вопросительно посмотрел на Миналеса:
      – Ты позволишь?
      Тот кивнул.
      Алнум подошёл вплотную к пленнице, поднял её. Он положил правую руку на её шею, большим, средним, безымянным пальцами и мизинцем прочно удерживая её с обеих сторон, а указательным – приподняв подбородок. Он заставил её смотреть себе в глаза. Она некоторое время дрожала, но всё слабее были её трепыхания и наконец, она замерла, мерно дыша, спокойно глядя в глаза Алнуму. Спустя некоторое время он положил свою левую руку на её грудину, медленно перевёл ближе к сердцу, затем также медленно опустился вниз к животу.
      Хельга видела, как удивлённо приподнялась бровь её степняка, он едва заметно повёл головой, изумляясь. Мельком глянув в сторону Миналеса, Алнум встал позади женщины, спереди положил ладонь левой руки на её сердце, сзади, очень медленно провёл правой рукой по позвоночнику от затылка до поясницы, лишь едва касаясь пальцами её одежды. Постоял немного, вздохнул, затем быстро отошёл от неё и кивнул охранникам:
      – Уведи!
      Когда её уводили, пленница обернулась и бросила Алнуму несколько слов на незнакомом Хельге языке. Судя по выражению лица Миналеса, он тоже не понял, о чём были слова. Алнум поднял руку, приказывая охране задержаться, долго смотрел на неё и, колеблясь, ответил. Она ещё бросила несколько слов, вопросительно или согласно, Хельга так и не поняла, кивнула. Женщину увели.
      Миналес высоко поднял голову, и напряжённо, как бы борясь с собой, спросил:
      – Что она сказала?
      Алнум вздохнул, было видно, что это разговор будет ему неприятен. Он молчал, но подошёл к Хельге, помог ей подняться, затем обернулся и сказал:
      – Я не буду об этом говорить. Это моё дело.
      Миналес сделал шаг навстречу, становясь между Алнумом и выходом:
      – Ты мне отказываешь в просьбе? Эта пленница встанет между нами?
      Глаза Алнума зажглись бешенством, но усилием воли он подавил ярость, лишь коротко бросил:
      – Нет!
      Держа Хельгу за руку, которая и так старалась спрятаться у него за спиной, он ступил навстречу Миналесу. Тот смерил Алнума взглядом, его взгляд задержался на Хельге и он резко спросил что-то у Алнума. Но вновь Хельга ничего не поняла.
      Удивительно спокойно, глядя Миналесу в глаза, Алнум возразил, но на том степняцком наречии, что было понятно Хельге:
      – Да, дух этой чужеземки стал мне близок. Несмотря на множество друзей, она уже несколько раз спасла меня от смерти. Она не любит меня, но преданней неё у меня женщины не было. …Чего и тебе желаю. Поговорим завтра.
      Не оглядываясь, ведя за собой Хельгу, он вышел. За пологом их ожидала личная охрана Алнума. Они молчаливо миновали кордоны лагеря Миналеса, вошли в расположение своего стана. Вошли к себе в шатёр. Оглянувшись, спокойно и участливо, как будто ничего не произошло, словно они спокойно прогуливались, степняк спросил у Хельги:
      – Ты голодна?
      Удивлённая, она отрицательно покачала головой.
      Алнум отпустил охрану и рабов. Угли в костре ещё хранили огонь, и задумчиво бросив туда несколько толстых веток, он начал раздеваться. Хельга в стороне не отрываясь, смотрела на него. Множество мыслей роились в её голове.
      …Даже получив неплохое образование, она не знала всего, что знал этот степняк. Увидев в жизни множество горестей, испытав боль утрат, и мгновения радости, в последнее время испытанная благополучием, почтением и любовью, она понимала, как велика пропасть между ней и тем, кто, по воле случая, стал её мужем.
      Сняв все облачения, оставшись лишь в штанах, Алнум обратил внимание на жену:
      – Ну что же ты? Я не готов сейчас говорить.
      Хельга понимающе кивнула и тоже начала раздеваться. Но в какое-то мгновение она остановилась и посмотрела на Алнума, что стоял к ней спиной.
      Он слегка повернул голову:
      – Хорошо, спрашивай, но думай, когда задаёшь вопросы. – Он сглотнул слюну и перевёл дыхание, – …Ты очень манишь меня.
      Хельга молчала. Спустя какое-то время степняк повернулся полностью и, низко нагнув голову, отчего его взгляд стал угрожающим, сказал:
      – Всё что я сказал – истинная правда. Ты – самый близкий сейчас для меня человек. В тебе живёт огонь, что питает меня надеждой…, и любовью. …Та женщина может стать таким же огоньком для Миналеса, но…
      – Он убьет её?
      – …Да. И это всю оставшуюся жизнь будет терзать его. Больше, чем поглощающие его теперь, боль и жажда мести.
      Неожиданно Хельга сказала:
      – Я лягу здесь, – она указала на невысокую стопку мягких шкур, ближе у огня. Но также быстр и твёрд был ответ Алнума:
      – Нет!
      Хельга отступила на шаг и виновато посмотрела на Алнума:
      – Я… боюсь тебя. Ты сказал, что…
      – Ты будешь подле меня. Я слишком много времени провожу вдали от тебя. И не важно, что я сказал. Я справлюсь.
      Я видел, что Хельга колебалась. Алнум рассматривал её. Чего она медлит? Я положил свою руку на её плечо. Она зарделась и, сняв платье, оставшись в одной тонкой рубашке, что теперь, с наступлением осени, иногда надевала под платье. Прилегла на их ложе. Алнум улыбнулся только кончиками губ, осторожно лёг рядом на спину и запрокинул руки за голову. Некоторое время смотрел на блики пламени на стенах шатра, затем обнял Хельгу и поцеловал в висок. Она вздохнула и уснула. В ту ночь ей виделись только добрые сны.
      …Едва начала заниматься заря, Хельга проснулась. Алнума опять не было рядом. То же ощущение пустоты, что и всегда в таких случаях. Хельга быстро оделась, накинула плащ и вышла. Огляделась.
      Около пяти-шести костров, что были зажжены вчера, ныне были обозначены лишь слабыми, колеблющимися, но упорно поднимающимися вверх струйками дыма. Около одного из них, на невысоком, принесенном сюда пне, сидел Алнум. Его локти опирались на колени, голова была наклонена, движения – усталые, медлительные. Он задумчиво ворошил палкой угли.
      Хельга некоторое время наблюдала за ним, затем тихо подошла сзади, наклонилась и обняла за плечи. Алнум вздрогнул, едва повернул голову. Хельга помедлила, поднялась и, сняв свой плащ, опустила его на плечи степняка. Затем опустилась на колени уже слева от степняка, заглянула ему в глаза.
      Алнум выглядел очень уставшим, глаза были красны, взгляд потухшим, под глазами были заметны тёмные круги, руки чуть дрожали. Хельга обратила на них внимание. Взяла его левую ладонь и долго поцеловала её. Затем коснулась его пальцами своей щеки. Бережно отпустив руку степняка, она скользнула руками по его волосам, приглаживая их и приподнявшись, поцеловала его в висок. И снова начала гладить волосы, иногда целуя их. Немного погодя, снова заглянув в глаза, вкрадчиво сказала:
      – Отдай мне часть твоей боли, тоски, печали. Я смогу это вынести. – Она стала снимать запястные браслеты из мелких красных камешков.
      Алнум остановил её.
      – Не стоит. Это моё. – Затем он порывисто, резко схватил её за запястье и потянул к себе: – Жена ли ты мне, Хельга?
      Хельга дёрнулась, опустила глаза. Её взгляд не останавливался – метался с предмета на предмет, но в глаза Алнуму она не смотрела. Пальцы стали дрожать, брови нахмурились, губы искривились. Но спустя некоторое время она выдавила:
      – …Да…
      Алнум всё это видя, лишь горько улыбнулся, и устало привлёк её к себе, покачал головой:
      – Желанная моя… Не стоит…
      Хельга освободилась, помедлив, положила голову на свои руки, которыми она обняла его колени и спросила:
      – Меня все считают чужеземкой?
      – О чём ты?
      – Ведь о том тебя спрашивал вчера Миналес?
      – … Хельга, это наши обычаи, люди с предубеждением относятся к жителям иных земель…, приемлют их только…
      – …в качестве рабов? Тогда зачем ты взял меня в жёны? Если бы я была вот такой же дрожащей рабыней – ты наверняка получил бы меня раньше?
      – Хельга, – Алнум рассмеялся и погладил её волосы, – достойному мужчине – должно достойную женщину. Я люблю тебя, а значит – унизив тебя – я унижу себя. Я не нуждаюсь в том, чтоб поработить тебя, взять силой. Сделать это – значить сломить тебя, я не настолько слаб, чтоб разрушать тебя, дабы возвыситься на том.
      Хельга улыбнулась:
      – Я благодарю тебя, я вижу твоё величие и готова тебе повиноваться.
      Алнум снова рассмеялся:
      – А потом скажешь, что я колдун и околдовал тебя!
      Он встал, поднялась и Хельга.
      Вот-вот должно было взойти солнце. Дозорные будили воинов, кое-кто задавал корму лошадям, гремели котлы – жизнь в лагере пробуждалась.
      Алнум было направился к своему шатру, но вдруг обернулся и посмотрел в сторону – там стоял Миналес. Тот достаточно долгое время наблюдал за ними. Неспешно подошёл к степняку и его жене. Молчаливо, несколько устало, смотрел в глаза Алнуму. Затем сказал:
      – Я наблюдал за тобой ночью. …И я рад, что твоё солнце взошло, – он кивнул в сторону Хельги. – Я был вчера не прав.
      Он низко поклонился Хельге. Вновь обратился к Алнуму.
      – Надеюсь, ты простишь меня и впредь останешься моим гостем.
      Алнум согласно кивнул. Миналес вернулся к себе. Через несколько часов оба лагеря нужно было тронуть дальше, поэтому вожди, обменявшись утренними любезностями, расходились решать хозяйственные дела. Направляясь к шатру, Хельга обратила на себя внимание Алнума:
      – Не гневайся. Мне очень интересно, что сказала тебе вчера та женщина. Она просила сохранить ей жизнь?
      – И ты поверишь моим словам, даже если они будут отличаться от тех, что ты предполагаешь услышать?
      – Я поверю любому твоему слову, степняк, – ответила Хельга серьёзно.
      – Она спросила, тот ли я шаман, о котором она так много слышала. И попросила после её смерти унять боль Миналеса. Это ли ты думала услышать?
      – Я верю тебе, степняк. Мои слова – не пустые для меня и ты это знаешь.
      – Знаю, милая.
      …В этот и последующие дни они двигались в родовой стан Миналеса. Оба степняка много времени проводили вместе, спорили, просто разговаривали, охотились, коротали вечера. Плечо Миналеса, раненное Алнумом, заживало, и немало шуток касалось, в том числе, и этой темы. Временами Хельга присоединялась к ним. В такие минуты она чаще слушала их беседу, сидя чуть позади Алнума, прильнув к его спине. Она заметила, что взгляд Миналеса, обращённый на неё, становился, с каждым днём, всё более теплым.
      Я думаю, он перестал видеть в Хельге пустую, и только красивую, женщину, по сути – прихоть, которой владел его друг. Она становилась непременной гранью характера его друга.
      …Только однажды Миналес позволил себе зло ответить Алнуму, когда тот попросил у него разрешения увидеться с пленённой женщиной. Её, к слову, звали Латиме, что в переводе означало «светлая». Между степняками произошла перепалка. Было заметно, что Миналес очень ревниво относится к охране и жизни своей пленницы:
      – Не вздумай исцелять её. Она всё равно умрёт!
      – И вновь я скажу – это моё дело.
      – На чьей ты стороне, она – мой враг, она – враг твоего друга…
      – Но ведь она была совсем юна, когда произошли те события. Она невиновна.
      – Мне достаточно только того, что в её жилах течёт та же кровь, носитель которой убил… тогда…
      – А если я скажу, что она послана тебе во искупление тех событий?
      – Я привык верить тебе. И здесь я позволю себе трактовать твои слова так, как угодно мне. Да, своей смертью она исцелит мою боль утраты!
      – Позволь ей жить. Я прошу тебя. Часто ли я ошибался?
      – Не проси о том. Она умрёт.
      – В таком случае – всё же разреши мне увидеться с ней?
      – Поступай, как знаешь, но я считаю, что ты не прав…
      О чём тогда Алнум говорил с Латиме – не узнала даже Хельга. Алнум не говорил, а она – не решилась спросить.
      Спустя семь дней и семь ночей они прибыли в родовой стан Миналеса. Чем ближе они подъезжали, тем мрачнее временами становился Алнум. Он уже не улыбался шуткам. Чувствовалось, что ему неприятно то, что произойдёт в конце путешествия. Хельга не решалась донимать степняка своими расспросами. Однако и Миналес становился всё более твёрд в своём решении.
      …Развязка наступила уже к вечеру.
      Степняки привезли с собой много пленников. И вопли боли, когда их ослепляли, стоны, ещё смешивались с радостными возгласами в честь прибытия, ликования в честь победы. Хельга знала о том, что многие вожди-степняки приказывали ослеплять своих чужеземных пленников, дабы те не сбежали. Но такой практики у Алнума не водилось, и Хельга с этим почти не сталкивалась в станах своего степняка.
      Да, у каждого народа свои нравы. И то, что кажется нам нормальным, порой вызывает недоумение, а временами и ужас у посторонних людей. Да и порой, вполне цивилизованные народы в своем стремлении к справедливости, правде, дружественности – попирают сами их устои. На пустом месте возникает спор и вот уже – сотни жертв. А потом, рано или поздно, кто-то задаётся вопросом – а почему так случилось? Давайте накажем всех виновных и заживём дружно и в мире. И для этого – выдумаем новые, справедливые законы. Которые, в своём абсурде, вновь доведут до распри…
      …На возвышенности, у шатра Миналеса собралось много людей. Сам он стоял нахмуренный. Велел привести пленницу Латиме. Алнум выпрямился, расправил плечи и стал ещё более грозным, могучим. Хельга едва попятилась и встала за спиной своего степняка, она несмело взяла его за руку. Алнум ответил на её немую мольбу и крепко сжал её руку. Хельга приклонилась щекой к его правому предплечью и наблюдала оттуда.
      Привели пленницу. Раздался ропот. Латиме развязали руки и поставили впереди Миналеса, лицом к толпе. От ранений она более-менее, видимо оправилась, однако было заметно, что она слаба, лицо было бледно, даже губы не выделяясь на бледно-пепельном лице. По мере того, как говорил Миналес, она поднимала голову и к концу его речи, она уже скользила утомлённым взглядом по разъярённым лицам стариков и женщин, за которыми стояла плотная толпа воинов.
      – Вы помните, десять лет тому назад свою госпожу, двух её детей. Они были убиты, их тела были сожжены вот там, в стане на дальнем холме. Вместе с ними погибли много ваших детей, женщин, родных. И виновен в том только один человек, что преданность обратил в предательство. Сегодня, после нашей великой победы у стен города Хатуи, кровь этого предателя, дочь вашего врага стоит перед вами, и я отдаю её на ваш суд. Чего она заслуживает?
      – Смерти, смерти... – отовсюду слышалось только это слово. Толпа видя, что вождь и не думает перечить людям, потихоньку, а затем в полную силу ринулась к беззащитной женщине, от которой предусмотрительно отошли стражники. Латиме инстинктивно сжалась и едва развернулась боком к этой безумной и жаждущей крови волне. Её снесли мгновенно, и в беснующейся толпе уже не было видно, где сейчас находилась несчастная жертва.
      Алнум выпустил руку Хельги и щелкнул пальцами обеих поднятых рук, дабы воины его охраны особо следили за безопасностью его жены. Сам ринулся к Миналесу. Он остановился перед ним и положил одну руку на меч, другую на кинжал:
      – Останови их! Иначе нашей дружбе – конец!
      Миналес стоял перед ним со сложенными на груди руками, губы были плотно сжаты, глаза прищурены. Казалось, в эту минуту он ничего не видел и не слышал. Разъяренный Алнум с силой толкнул его обеими руками – тот попятился, оскалился. Хельга хотела было, удержать Алнума, но, останавливая, её схватили под руки сразу несколько воинов Алнума. А тот буквально впился взглядом в глаза Миналеса:
      – Останови их! Останови!
      Бешенство исчезло с лица Миналеса, постепенно появилась растерянность.
      Вдруг в общем шуме послышался безумный смех, и раздались громкие слова, сказанные с такой экспрессией, что многие повернулись к говорившему, смешному толстому человечку в лохмотьях, что скакал тут же, потрясая клюкой:
      – Ненависть убила кротость, а теперь отмщение убивает беззащитность.
      Несколько мгновений после этого Миналес ещё смотрел в глаза Алнуму, а затем резко крикнул:
      – Прекратить!
      Всё что происходило, казалось Хельге чем-то придуманным больным воображением. Но никогда, ни до, ни после, она не видела, чтоб толпа так быстро отхлынула. Осталось только окровавленное, растерзанное тело. Стало тихо.
      Миналес дрожа, медленно обошёл вокруг поверженной, обвёл тяжёлым взглядом толпу и обронил:
      – Если она жива – пусть её лечат, если нет – похороните её по-доброму. – Он ушёл.
      Алнум присел у растерзанной Латиме. Жизнь ещё теплилась в ней. Алнум провёл рукой по её лицу, она приоткрыла глаза, силясь рассмотреть, кто её тревожит. Узнав Алнума, она едва прошептала:
      – Я прощаю ему. Прощаю. Так и скажи.
      – Скажу.
      Он осторожно поднял её и бережно перенёс в свой шатёр. Хельга, оглядываясь, пошла следом, но как таковой толпы больше не было – люди большей частью рассеялись, а те немногие что остались – лишь хмуро наблюдали за передвижениями чужих степняков.
      Алнум уложил Латиме на раскинутые тут же, ногой, шкуры. Та, казалось, была без сознания. Алнум увидев Хельгу, приказал:
      – Чистой воды, полотна. – Сам он быстро достал свою дорожную сумку со всякими травами и мазями, отварами.
      Быстрыми чёткими движениями он сосредоточено, дюйм за дюймом обрабатывал раны, перевязывал, а закончив, смачивал отварами и по каплям вливал живительную влагу в разбитые уста женщины.
      Стемнело, но в шатре уже развели огонь. Его танец химер поначалу утомлял взор Хельги, но постепенно, по мере того как она утомлялась, стал убаюкивать. Она не заметила, как уснула.
      …Проснулась перед рассветом. Едва заметная светлая полоска света проникала сквозь неплотно завёрнутый полог. Хельга оглянулась.
      Латиме лежала на прежнем месте. Её голова была слегка повёрнута в сторону Хельги. Её лицо было не бледно – почти прозрачно, ни одна рана на лице не кровоточила, губы – едва приоткрыты, но Хельге показалось, что она не дышала. Почти всё её тело было прикрыто тонкой тканью, а сверху –тёплым одеялом. Из-под него выглядывали стопы ног, кисти рук, ткань едва покрывала грудь. На грудине Латиме, чуть повыше груди, но так, что большой палец доставал до шеи женщины, лежала рука Алнума, ладонью вниз. Сам он лежал на расстоянии вытянутой руки навзничь. Он судорожно дышал, но казалось, что он спал.
      Хельге было жаль его будить. Она тихо поднялась и положила несколько коротких веток на угли и когда они чуть разгорелись, обернулась. И тут же чуть слышно вскрикнула – глаза Латиме были открыты, и она следила за движениями Хельги. Ей стало жутко – как, ведь эта женщина вчера была почти растерзана! И сейчас она уже была в сознании!
      Хельга дотронулась рукой до плеча Алнума, слегка потрясла его. Тот немедля открыл глаза и, не двигаясь, долго – смотрел на Хельгу. Она показала рукой на женщину:
      – Латиме.
      Он приподнялся, не отнимая своей руки от Латиме. Начал осматривать раненую. Затем обратился к Хельге:
      – Подай мне из сумки большой розовый камень, он завернут в красную ткань.
      Хельга достала требуемое, осторожно подала. Алнум положил его на место своей ладони. В ту минуту Латиме судорожно вздохнула.
      Хельга рассматривала её. Сколько лет ей было – значительно меньше, чем вначале показалось Хельге – может 20, а может и того меньше. Она была достаточно худа, но заметно, что всё это приобретено; узкие плечи, широкий таз, длинные чёрные волосы, тонкие черты лица… Почему она не вышла замуж, не стала счастливой замужней дамой…?
      – Не тревожь меня, Хельга. Потому, почему и ты – она пошла воевать. Я, право, не понимаю ваших женщин – вы совсем не приспособлены к походам, долгим изматывающим бойням – развлечениям яростных мужей. Нет, не должна жена Севера и Запада воевать.
      Хельга сникла. В это мгновение раздался тихий, спокойный, но печальный, как шелест листьев по осени, голос Латиме:
      – Убери свои амулеты, отпусти мой дух, шаман, я не могу больше терпеть эту боль.
      Алнум пристально посмотрел на неё и покачал головой:
      – Нет, только они удерживают ныне твой дух в этом теле. А я не позволю тебе уйти.
      – Хельга, подай тот, тёмный кувшинчик, набери в него воды.
      Она тотчас всё исполнила и вновь наблюдала, как её шаман снимал боль раненой. Спустя длительное время, он, совсем уставший, посмотрел на Хельгу:
      – Её женской сущности нужна жизнь, а я не могу того дать. Возможно ли рассчитывать на твою помощь?
      Хельга кивнула.
      – Всё что ты почувствуешь – нормально, не противься тому. Всё что будешь отдавать – не ослабит тебя и женщину в тебе.
      Хельга вновь послушно кивнула.
      Тот обряд мне был не по нраву. Я ушёл и не стал его смотреть. Уходя, я даже ничего не стал говорить Хранителю Алнума, что сидел у входа в шатёр, прикрыв лицо ладонью.
      За те несколько дней, что провели здесь Алнум с Хельгой, скажу, что они не встретились с Миналесом. Однако наши уехали достаточно скоро. Перед отъездом Алнум перепоручил Латиме, присланному Миналесом лекарю.
      Мне же показалось, что ныне противоречивый Миналес не мог простить Алнуму вмешательства в свои решения, того, что Алнум пошёл наперекор его словам.
      Поскольку мой рассказ больше не коснётся этих людей, добавлю, что Латиме потихоньку выздоровела. Она осталась в стане Миналеса, но не рабыней. Удивительно, насколько же прав был Алнум. Кротость, красота, всепрощение Латиме позволили ей остудить ярость Миналеса. Спустя долгое-долгое время, она действительно простила его, смогла утолить его боль. Он не женился на ней, но, действительно, ближе человека у него больше не было. Она родила ему троих детей. И потом, он не раз благодарил Алнума.
                133
      На следующий день после выезда из стана Миналеса, на ночёвке, Хельга подняла вопрос, который мне было интересно задать шаману:
      – Ты видишь, предугадываешь, что случится с ними. А видишь ли ты, какова моя судьба?
      Алнум, не поднимая головы, устало поднял веки и испытующе посмотрел на неё:
      – Хельга, нужно ли знать, что тебя ждёт? Ты готова к этому бремени?
      – Но ведь ты знаешь? Почему я не могу этого знать?
      – Да, я знаю. Я вижу твою судьбу…
      – … Так что же? …Что ждёт меня, плохое или хорошее?
      – Хельга, я снова повторю вопрос: готова ли ты узнать всё, или лучше – пускай это пройдёт своим чередом, шаг за шагом? Жизнь не должна превращаться в ожидание. Ты не должна своей жизнью опровергать или подтверждать мои слова. Подумай.
      Хельга молчала, задумавшись. Велико было искушение – узнать всё здесь и сейчас. Будет ли ей от того спокойней? Знает ли она, что сейчас для неё важно, и будет ли оно также важно через день, неделю, после новой луны? Будет ли ей чем рисковать и к чему быть готовой? Хельга встала и сделала несколько шагов. Алнум наблюдал за ней. Сейчас, после того как Хельга стала носить защитный амулет – серый камень, мысли, что возникали у неё в голове, могли читаться только в эмоциях на её лице. Он не видел её сердца, он не знал, о чём точно она думает. Только тени сомнений, блики раздумий читались в едва сдвинутых бровях, крепко сжатых губах, беспокойных движениях глаз. …Но вот она обернулась, подошла к нему, опустилась на колени и заглянула ему в глаза:
      – Я хочу знать.
      Алнум молчал, он не мог заставить себя разжать губы.
      Хельга дотронулась рукой до колена Алнума:
      – Даже слабая женщина, какой ты хочешь меня видеть, должна знать, чего ей опасаться. Много месяцев я была воином, должна была решать не только за себя, но и за многих и многих людей. Ты ведь знаешь, что жить иллюзиями невозможно. Дабы победить – нужны знания и усилия. Я вполне понимаю, что судьбу нельзя изменить, но необходимо быть готовым, дабы бедствия и поражения встретить с открытым лицом, с презрением к опасности. Я не хочу, чтобы кто-то увидел моё, искажённое страхом и беспомощностью, лицо.
      Алнум улыбнулся:
      – Я понял тебя, милая. Хорошо. Пусть будет по-твоему. – Он снова запнулся. – …Я знаю, что ты родишь мне сыновей, но я не успею им передать своих сил. В твоих глазах я вижу печаль раннего вдовства…
      Хельга некоторое время молчала, затем встала, недоверчиво оборачиваясь и глядя на Алнума.
      – Я бы хотела сейчас сказать, что не верю тебе. Но… ты говорил, что отрицание истинности – первый шаг к глупости. …Я всегда знала, что моя жизнь – лишь миг в вечности, я готова к тому, что эта искра погаснет на ветру, но…
      – Хельга, сними амулет, я хочу посмотреть в твоё сердце, я хочу познать глубину…
      – Теперь я тебя прерву. Ты лишь хочешь знать глубину моего горя от услышанного. Я не дам тебе такой возможности. Это – моё, это удел женщины. …Но каково тебе жить и знать, когда ты умрёшь? …Ты не можешь знать всего… Пусть так. Пусть я знаю об этом. Но, даже если я располагаю сведениями о сильном разливе реки, что лежит у меня на пути, это не значит, что я сверну с дороги. Это лишь означает, что я буду искать новый брод, буду пытаться строить мост. И никто не застанет меня врасплох.
      Она заметила в глаза Алнума весёлые искры. Улыбку он скрыл ладонью:
      – Ты смеёшься? Но ты не смеешь меня покинуть. Ты вырвал меня из привычной жизни. Ты…, – она, было, распалилась, но затем сникла. После этого подошла к нему, присела рядом сзади и, обняв за плечи, сказала:
      – Ты не посмеешь меня покинуть. – Повторила она тихо. – Я сама буду оберегать тебя. Моё дыхание согреет твои озябшие руки, стук моего сердца – вернёт тебя из небытия, мой смех заставит биться твоё сердце, своими поцелуями я прогоню печаль с твоего чела.
      – Так и будет милая, – будто успокоил Алнум Хельгу.
                134
      Гонец уже дожидался шамана Алнума, а того - всё ещё не было. Гонец очень волновался, всё спрашивал, когда, когда… Хельге передалось то волнения. Алнум приехал ближе к обеду.
      Он тяжело, устало спешился, обернулся, поискал взглядом Хельгу. Вперёд выступил посыльный. Алнум слушал его, словно бы, на лице его читалась тоска и безысходность. Его срочно просили приехать в один из его станов в дне пути отсюда. Играли дети и в одного из них – внука наместника попала стрела. Стрелу не вынули, вернее – она обломалась, но мальчик не умирал. Когда это случилось – да вот, вчера до обеда. Алнум понуро перевёл взгляд на Хельгу, поджал губы и устало снова начал садиться на коня. Хельга решилась. Она подошла к Алнуму и дотронулась до колена, посмотрела на него. Он едва улыбнулся. Она опрометью бросилась в их шатёр, очень быстро переоделась и выбежала. Конь для неё – уже стоял. Алнум, опёршись о колено локтем, разговаривал с Лагомом о делах в стане. Тут же, сменив пятерых воинов, что приехали с Алнумом, уже сидели верхом другие пять. Да, они сменились, а Алнум был уставший. Едва Хельга вышла и села на коня, как все тронулись в путь. Двигались скоро, не остановились на отдых и ночью. Алнум поглядывал на Хельгу, но та – отрицательно качала головой. Она только беспокоилась о том, что Алнум, не отдохнув, опять вынужден так изматываться.
      К утру они прибыли в тот самый стан. Спешились. Навстречу им выбежал богато одетый, невысокий, полноватый мужчина средних лет. Наместник Кутема. Он взволновано кинулся к Алнуму:
      – Он ещё жив, жив! Ты очень скоро приехал, шаман Алнум! Я прошу, спаси моего внука, и я отдам тебе все, что имею ныне!
      Алнум спешился и, кивнув, взглядом спросил: «Куда?». Кутема подбежал вперёд, показывая дорогу. Воины Алнума не торопясь спешивались, разговаривали с местными, Хельга поспешила за своим степняком.
      Они вошли в большой шатёр. При свете, что попадал внутрь из-за откинутого полога, Хельга увидела довольно высокое ложе. На нём лежал полуобнажённый мальчик лет четырёх-пяти. Его грудь была перевязана, однако алое пятно ярко выделялось на груди с правой стороны. Мальчик был очень бледен. Дыхание его было неслышным. Казалось, что он доживал последние минуты. Около его ложа, не голосила, а только хрипела какая-то женщина. «Бедная мать» – подумала Хельга.
      Алнум подошёл к мальчику, достал кинжал и аккуратно, быстро разрезал ткань, которой бы перевязан мальчик. Он осторожно отнял её и начал осматривать рану. Хельга видела, как он поморщился. Это был плохой знак. Женщина рядом – заголосила. Алнум мгновение смотрел на неё, а затем коротко бросил:
      – Кормилицу убрать! Немедленно!
      Женщину вывели, а Хельгу удивилась «Это кормилица? Как же тогда должна была убиваться мать? Или у мальчика не было матери?».
      Алнум обратился к Кутеме:
      – Ты сам видишь. Ты сам понимаешь. Я очень удивлён, почему он до сих пор жив – у него большая кровопотеря, стрела была отравлена, и она до сих пор продолжает его отравлять – наконечник-то не вынули! Ты меня знаешь, я сделаю, что могу. Пусть мне принесут воды! И мне нужен огонь!
      Кутема распорядился и снова кинулся к Алнуму:
      – Я прошу тебя. Моя невестка – вне себя от горя, – он махнул в сторону статной, красивой молодой женщины, что, казалось очень бледной и растерянной. Она скрестила, почти сцепила, руки на груди и плотно сжала губы, смотрела в одну точку.
       «Бедняжка» - подумала Хельга.
      Алнум, было, мельком посмотрел на ту, но потом взглянул пристальней. Он подошёл к женщине, она отстранилась, но он резко взял её руку, поднёс к своему лицу и, не отрывая взгляда от её глаз, понюхал ладонь. Женщина отвела глаза. Алнум грубо развернул её и прижал к себе. Держа женщину на шею левой рукой, положил свою правую руку на её живот, помедлил, а затем, опустив руку и, проведя ладонью по внутренней стороне бедра, большим пальцем надавил чуть пониже паха. Женщина дёрнулась и выдохнула. Всё так же держа её за шею, Алнум положил правую руку на сердце. Наконец, он почти оттолкнул её с омерзением.
      Внесли воду. В очаге был разожжён небольшой огонь, тут же оставили несколько толстых коротких веток. Алнум начал скоро мыть руки и умываться. Вытираясь, он сказал Кутеме:
      – Женщина, травившая своего мужа, травившая его, не рожденных детей в своём чреве, не может горевать за его единственным выжившим сыном. А теперь пусть все уйдут. Полог – закрыть. Никого не пускать. Меня не тревожить. Мне будет помогать только она, – он указал на Хельгу, что стояла поодаль. – И, Кутема. Этот ребёнок – не должен был родиться. Он очень слаб. Он сейчас – наверняка умрёт, не обессудь.
Хельга была взволнована – как же так? Но виду не показывала, она ждала приказов Алнума.
      …Но и я, и Хранитель Алнума видели то, чего, конечно же, не видели люди. Значит, я не был исключением. Значит, Хранитель степняка-шамана не был исключением. В одной позе с мальчиком лежал его Хранитель – очень худенький, суть его была почти прозрачна. Он не был взрослым. Мальчишку хранил… если перевести на язык людей …подросток. Да… Возможно, умерев когда-то в столь юном возрасте, этот Хранитель пытался отвести горечь свою спасением невинного ребёнка. … Порой, остаются в нас отголоски жизненных перипетий. Наверняка для этого Хранителя, ребёнок был первым Подопечным. Мы не черствы. Но чем больше их видишь, тем яснее понимаешь всю неотвратимость, пускай, справедливость Бытия. Вопросы «Почему», «За что» – не поднимаются…
      Степняк наклонился к мальчику, разглядывая его. Затем быстро взял свою сумку, достал оттуда две чаши, несколько сосудов, свечи, какую-то мазь, длинные тонкие щипцы, две продолговатые длинные полоски ткани. Мазью он смазал свою верхнюю губу, крылья носа и завязал нос и рот куском ткани. То же проделал и с Хельгой. Быстро зажёг свечу и высыпал на её пламя какой-то порошок. Свечу поставил у изголовья мальчика. Хельга видела, как по шатру начал струиться синеватый тонкий дымок.
      Алнум взял щипцы, окунул их в чашу, в которую уже влил какое-то снадобье, а затем склонился над мальчиком. Хельга отвернулась, и вновь посмотрела на Алнума только тогда, когда что-то небольшое, но тяжёлое, металлическое, упало на землю.
      – Хельга, подай мне ткань для перевязки! – Она исполнила. Подала. Но Алнум взял её руку и придержал так, что Хельга теперь удерживала сложенную ткань в виде тампона, зажимая рану. Сам же Алнум, вынув небольшой железный сосуд на длинной ручке, быстро влил туда воды, насыпал щепотками разных трав, добавил что-то из других сосудов и сунул в огонь. Когда вскипело – перелил в несколько сосудов, остужая. Уже вскоре, отринув руку Хельги, он промыл тем отваром рану мальчика.
      Хельга отошла. Я думаю, от дыма у неё начала кружиться голова, хотелось спать, но то было какое-то сладкое, притягательное томленье.
      Алнум теперь пытался остановить кровь. Он шептал какие-то слова, время от времени вытирая кровь. Но Хельга видела, что он был беспокоен. Значит, что-то было не так.
      – Хельга…, – он поманил её, положил её левую руку на грудь мальчика, где едва слышно трепетало маленькое сердце. – Слушай, если сердце остановиться – немедленно скажи мне. И зажми рану.
      Он дал ей тряпицу и отошёл. Готовил новый отвар. Когда вскипело – тщательно отмерил туда капли из тёмно-зелёного флакончика.
      – Хельга, сердце как?
      – Слабо.
      Алнум скептически мотнул головой, поджал губы.
      – Выйди, пусть найдут баранью шкуру с хорошим ворсом, постарайся быстрее.
      Хельга кинула. Она попыталась скоро выполнить требуемое – Кутема стоял тут же. Мать мальчика стояла поодаль под охраной нескольких воинов. Она злобно глянула на Хельгу, словно обожгла взглядом. Но Хельге делалось легче, когда она взглянула на кормилицу, что, склонив голову, время от времени вытирала слёзы.
      …Хорошо, когда есть, кому поплакать за тобой….
      Когда Хельга вошла, Алнум нервно оглянулся, но увидев Хельгу, унялся. Рядом уже дымился третий сделанный отвар. Алнум был у ног мальчика, Хельга видела, что обе стопы, вернее на своде каждой стопы была небольшая ранка, из которых стекала, даже не стекала, а будто – выжималась, густая, тёмная кровь. Губы Алнума были окровавлены, он украдкой вытерся, мельком вновь взглянув на Хельгу.
      Он легко перекинул мальчика, раздевая. Тряпкой густо обтёр его третьим отваром и плотно укутал в баранью шкуру с шерстью во внутрь. Взял мальчика на руки и сел, скрестив ноги, у огня. Он сидел почти неподвижно, время от времени что-то шепча. Размеренными движениями изредка, с большими промежутками времени давая ему пить второй отвар.
      Хельге подумалось, что пусть мальчик и мал, нетяжёл, но она видела, какова концентрация сил Алнума была сейчас, сколько он прилагал усилий, дабы удержать тонкую нить жизни от губительного разрыва. Хельга старалась, всё время, вести себя очень тихо, но ноги её занемели, плечи ломило усталостью, голова кружилась от запахов, казалось, что её не хватало воздуха. Откуда-то издалека послушался голос Алнума:
      – Выйди, если хочешь… – Она словно бы очнулась и выскользнула на подкашивающихся ногах. К ней кинулся Кутема, но она развела руками, показывая одновременно, что ей плохо. Сделала несколько шагов – к ней подошли двое из воинов Алнума. Она пыталась отринуть их рукой, но видимо движения показались очень слабыми – её подхватили и отнесли. Казалось, что Хельга, сама с тем борясь, погрузилась в дремоту, которую, казалось, нельзя было порвать. Вроде что-то и хотела сказать, сделать, но не получалось – такая лень или немощь сковали все движения…
      Она пришла в себя только вечером. Рядом у костра задумчиво сидел Алнум. Стемнело. Неподалёку от них, но всё же обособленно – сидели воины Алнума, жизнь стана Кутемы, казалось, оставалась справа. Хельга лежала и смотрела на Алнума. Его лицо казалось бледным, отблески пламени не смягчали его черт, крупными мазками очерчивая лишь уверенность, решительность. Что сегодня было? Жив ли мальчик?
      Хельга глядела долго. Алнум молчал. Лишь иногда подкладывал он в огонь короткие обрубки веток. Тогда искры взлетали вверх и терялись в темноте, среди искр звёзд. Ради чего всё это? Так ли мимолётной будет их жизнь? Что те искры – добрые дела Алнума? Или жизни, которые он спасал?
      – Степняк?
      Алнум обернулся. Его глаза не были тёмными. Черты лица смягчились.
      – Можно я подойду?
      – Я жду тебя, Хельга…
      Она встала и присела рядом с Алнумом. Он чуть обнял её и посадил впереди себя.
      – Ты не решаешься задать тот вопрос… Он жив. И жить будет. Я ему больше не нужен. Ты спала, и я не хотел выезжать в ночь. Отдохнём и двинемся после рассвета. Он потянулся за плащом и укрыл ноги Хельги.
      – Ты прости, мне не хотелось идти в предложенный Кутемой шатёр. Я хотел отдышаться. Если ты хочешь…?
      Хельга улыбнулась, чуть повернув к нему лицо:
      – И здесь я поддержу тебя, степняк. Не прогоняй меня… – Она задумалась. Сама того не желая, перед глазами она увидела сцены сегодняшнего дня. Ярче всех оказался момент, когда она заметила на губах Алнума кровь.
      – Я знаю, что ты не мог причинить ему вреда, но тогда..., кровь…
      – Если ты знаешь, если веришь, к чему тогда этот вопрос?
      – …Прости. Да, я верю тебе. Я знаю, что ты не мог причинить ему ничего плохого, но…
      – …я понимаю. Ты любопытна, как и всякая женщина… Как, впрочем, и всякий человек. Всё правильно, милая. Я не сержусь… В его крови было много яда. Он частично уходил с кровью, позже – с потом, но его было много и действие его – оттянуто во времени. Его нужно было убрать.
      – А тебе ведь ничего не будет? Ты ведь не отравишься?
      – Хельга, я ведь не пил его крови. – Он поморщился. – Хельга, нет…
      Хельга обернулась к нему и улыбнулась:
      – Не гневайся. Я привыкну. Но …, сколько здесь не пребываю, ты всё время новый, ты не похож на прежнего. Что-то всё время в тебе меня удивляет.
      – Но не отторгает?
      – Нет, но, привыкнув прежде укорять тебя, я всё чаще начинаю думать, что …, что… Не знаю.
      Алнум не ответил, он, всё так же сидя с Хельгой на руках, повернулся и потянул на себя тёплое покрывало, затем переложил на него Хельгу, так, чтоб она лежала спиной к огню. Сам лёг рядом и придвинул её ближе к себе и на себя, так, чтоб она почти не касалась телом земли, обнял, укрыл плащом.
      – …Не сомневайся. Ты достойна меня, Хельга. У каждого из нас есть ошибки. Хороших во всём людей нет. Но ты – близка мне. Я пойму и приму твои промахи, ты – лишь не кори меня за мои. И я буду счастлив. Я и сейчас – счастлив. Я благодарю тебя за то, Хельга, жена моя.
      Но ещё об одном Хельга не спросила. Ещё об одном Алнум не рассказал. Хельге было любопытно узнать судьбу матери мальчика, но она постеснялась. А шаман – молчал. Лишь третьего дня, после отъезда из стана Кутемы представилась возможность поговорить о том – весь день, как и предыдущий, они двигались. И только вечером, когда расположились на ночлег в одном из станов Алнума, когда шаман поел и расслабился, когда расположившись в тёплом шатре, у едва тлеющего очага, она решилась вновь вернуться к разговору.
      – Скажи, а ты не мог ошибиться? Почему за ребёнком плакала кормилица, а не мать? Почему я не смогла того понять? Какие чары ты используешь? Я… не понимаю…
      Алнум приподнялся на локте:
      – Но ведь не пугает то тебя, Хельга? – Он пристально всматривался в её лицо? – Нет, не пугает… Не пугает. Я рад тому, желанная. Хельга…, я хотел бы, в твоих глазах оставаться…
      – Я помню. Так и будет, поверь.
      Алнум не то лукаво, не то – насмешливо, улыбнулся:
      – Хельга, женщина – сама таинственна, прекрасна… Но её удерживает, часто, только таинственность. Если бы я сказал тебе, что я – такой же воин, как и большинство моих степняков? Было бы тебе интересно со мной?
      – Шаман…, – в тон ему сказала Хельга, – но ведь ты же ещё и богат, и могущественен? Что, кроме интереса может заинтриговать женщину?
      Алнум некоторое время недоумённо рассматривал её, а затем – негромко, но весело рассмеялся.
      – Да, милая, ты щёлкнула меня по носу… Хорошо, если дело в моих богатствах, мне, наверно, не стоит притворяться всемогущим шаманом. – Он продолжал смеяться. – Хотя мне жаль рассказывать свои тайны. Поклянись, что никому о них не расскажешь?!
      Хельга приняла игру. Она притворно подняла руку и сказала:
      – Клянусь своей головой. Хочешь, могу расписаться кровью?
      Алнум стал серьезней, словно собираясь с мыслями, но сказал:
      – Хельга…, не клянись головой, не клянись кровью… А невестка Кутемы? Тут не стоило особо шаманить, чтоб узнать… Я чувствую, подмечаю, слышу, чую – немного больше, чем вы. Общеизвестно, что сын Кутемы был не очень красив. Хороший воин, но непригляден, нескладен, да и с женщинами не умел обращаться. Значит – он не мог он такую красивую женщину, как Инлеопа, привлечь. Он взял её силой, знатью, властью отца. Чувствовалось, что она не любила его. Ненавидя, она, мстила ему, не желая иметь от него детей. Она – неплохая знахарка, как и многие жёны степняков, как многие степняки – знала много рецептов трав. А вытравить ребёнка – поверь, не так-то и сложно, тем более что ингапка – трава, семена которой в том помогают – встречается здесь часто. Я не знаю, почему родился их единственный сын, может Инлеопа боялась остаться в немилости из-за бесплодия и неспособности подарить Кутеме внука? Но, когда я прижимал её к себе, я понял, что она – не холодна. Как всякая женщина – она хотела любви и я уверен, что был у неё мужчина. И прежде, при жизни мужа и после. Может и поэтому она вытравливала своих детей. Кстати, сына Кутемы она также травила, вот только он умер быстро – от вражеской стрелы. Повезло. А мальчика, сына, Инлеопа не любила – то – отродъе нелюбимого мужа. И не скорбь ею руководила у его смертного одра. Она просто боялась лишиться того положения, что имела. И руки у неё имели тонкий запах…
      – …а она могла отравить сына?
      – Наверно могла, хотя я не вижу в том выгоды для неё.
      – А как ты так быстро распознал кормилицу?
      – Так она же – одета беднее, голосила она – как степняцкая женщина, а Инлеопа – наполовину гречанка. Кроме того – мальчик совсем не похож на кормилицу – у него тёмные, волнистые волосы, как у матери, черты – очень тонкие, не скуластое лицо.
      Хельга вздохнула и прижалась к Алнуму, что лежал, рассуждая, глядя на слабые отблески наверху шатра. Оставалось очень много вопросов, но почему-то говорить о том – не хотелось. Как так можно? Убивать детей? Травить мужа? Да почему же…?
      Алнум – тихонько рассмеялся:
      – Хельга, да много ли у женщин путей к отступлению? Есть ли выбор в этой жизни? Хельга… Много ли вариантов выбора вообще? Жизнь – … наверно, компромисс. Что-то меняешь на что-то, что-то вырываешь у судьбы зубами, а чем-то жертвуешь…
      Хельга села, глядя на Алнума, с вызовом – развязала и сняла с шеи небольшой серый камешек на тонком шнурке.
      Алнум также сел:
      – Прости. Я не знал, о чём ты думаешь. Я говорил наугад. Наверно – просто догадываюсь о твоих мыслях. Видимо, потому что думал бы о том самом, в этой ситуации. Если бы мне только стало известно то, что стало известно тебе сейчас. Прости. Я был не прав.
      Он взял её руки и поцеловал.
      – Если тебе то совсем неприятно, я больше не буду так делать…
      Хельга смотрела на него задумчиво:
      – И как я тогда буду знать, что ты думаешь обо мне в такие моменты?
      – Благословенная – никогда не усомнюсь в тебе, не укорю…
      Хельга говорила серьезно:
      – Степняк, а что, если бы я действительно оставалась с тобой только из-за твоих богатств? Если бы… Есть ли у меня выбор?
      – Жена ли ты мне, Хельга?
      Хельга молчала, опустив глаза, в душе – было тоскливо.
      – Ты сама ответила на свой вопрос. Тебе не нужны мои богатства. А выбор – у тебя есть.
      Он не стал больше разговаривать. Лёг и закрыл глаза.
      Хельга вновь завязала тонкий шнурок с камешком, и осторожно прилегла рядом со степняком, прижавшись к нему, и чуть положив руку ему на грудь.
      Я чувствовал, что её хотелось попросить прощения, но она молчала. Я уговаривал её.
      Но она – молчала.
                135
      …Казалось бы – всё хорошо и прекрасно закончилось в ту неделю.
      Но я предвидел предстоящие ужасные ранения на теле Подопечной. И самые ближайшие дни. Видел, как хмурился шаман Алнум в ожидании чего-то неведомого…
      Я лишь коротко расскажу, что случилось в те страшные дни, ибо при всём моём опыте, мне трудно постигнуть всё то, что я видел. Но нет, не трудно – но всё очень необычно. Теперь я начинал понимать и одержимость Хранителя Алнума, и его отношение, и его характер. Хотя, конечно, ничего предсказуемого и очевидного в этом мире, как подсказывает мне опыт – нет.
      Всё началось с одного послания – шамана Алнума и его жену приглашали к одному из вождей. Не такое уж и единичное приглашение, в последнее время, в жизни Хельги. Ей очень хотелось поехать, но Алнум, казалось, колебался. Он порывался просить её снять талисман, что носила, и который лишал Алнума чётко видеть будущее Хельги, читать её мысли. Но она не позволила.
      Они поехали. Погода стояла – великолепная, хоть в права владения и вступил октябрь. Через пять дней прибыли к Валмаху, что встретил их очень приветливо, обещал помощь, если грянет беда. Хельге оказывались всякие почести. Алнум тогда был тревожен, но, сколько он не всматривался в лица окружающих – он не мог прочесть и намёка на недоброжелательность. Казалось, – всё спокойно и хорошо.
      Я позже понял, почему Алнум тогда не смог ничего увидеть в окружающих. Тем, с кем он мог говорить – ничего не было ведомо о том, что замышлялось. Заговор составлялся третьими лицами. Хотя меня удивляет та доля уверенности, что была в этом деле. Лишь на лице степняка-шамана чувствовалась тревога, что он пытался спрятать глубоко. Всё было подстроено – и приезд, и потребность для Алнума уехать, и даже – судьба девушек рабынь. Убить человека, что воскресал бесчисленное количество раз – непросто, да и тогда племена Алнума могло объединить чувство сопричастности, борьба за его дело. Но если сломать шамана – тогда могло быть дело. А если ничего не выгорит – что ж, при пожаре в степи часто гибнут одинокие путешественники. Значит – такова судьба.
      …В последний вечер для Алнума и его жены устроили настоящий пир. Под самый конец, когда сильно стемнело – вперёд выступили две очень красивые, изящные, словно тонкие статуэтки слоновой кости, молоденькие девушки. Одна была смуглая, с длинными тёмными, пышными волосами, вторая – почти прозрачна в своей белизне и тонкости… Её волосы также были длинны – но светлы. Казалось, обе девушки составляли противоположности одного целого, как день и ночь, как добро и зло, как жизнь и смерть. Они были очень притягательны, и не одна пара мужских глаз оценила их красоту. Девушки исполняли дивный, завораживающий танец.
      Красавицы были преподнесены шаману Алнуму в подарок, в качестве наложниц.
      Алнум достойно принял то предложение:
      – Валмах, – вкрадчиво, улыбаясь, сказал степняк, – ты никак предлагаешь мне новых женщин, в присутствии той, что является – самой главной в моей жизни, моей жены. Почему?
      Тот удивлённо посмотрел на него, вскинул брови, словно не понимая, «Что, дескать, такого – жена есть жена, и ей не место в делах мужа».
      – Прости, шаман, прости и ты прекрасная Хельга, но девушки восхитительные, искусные танцовщицы. Надеюсь, ты не откажешься принять их в дар. К тому же – твоя жена, шаман, – красивая женщина. Что ей ревновать к рабыням? – Он угодливо улыбнулся Хельге.
      Алнум кивнул:
      – Я не откажусь принять рабынь. Мне твой подарок по сердцу. Давно я не видел таких танцев.
      Валмах улыбался, а затем – заговорщицки нагнулся к Алнуму и сказал ему:
      – К тому же твоя женщина бесплодна, она жена тебе полгода, но все говорят, что детей у вас не будет. Ведь, согласись, дети – это важно, тем более для такого влиятельного человека, как ты, великий шаман… А эти – девушки справные, они быстро…
      Алнум холодно взглянул на него и, прерывая, встал. Воины мгновенно напряглись, разговоры стали тише. На лице Валмаха застыла растерянность. Все слышали голос степняка Алнума:
      – Ты говоришь лишнее. Я, рискуя, нашими добрососедскими отношениями, намерен прервать твою речь. – Он оглянулся на Хельгу и протянул ей руку, словно предлагая уйти. Она, поднялась, но дотронулась до его плеча:
      – Молю, господин, выслушай, – попросила она. Он чуть повернулся к ней. Она встала совсем рядом и тихо, почти только губами, не переставая учтиво улыбаться, произнесла:
      – Алнум, разрушить, что, чего ты так долго добивался – легко. Прошу – остынь. Его слова – того не стоят. Меня то – совсем не обидело. Ведь только нам ведомы наши …отношения. Я молю тебя, остановись и не гневайся на него. Я заклинаю…
      Некоторое время Алнум стоял, будто прислушиваясь к звучанию голоса Хельги. Но вот он повернулся и осмотрелся – напряжение нарастало. Многие не поняли, что произошло, но весьма странно, когда среди всеобщего веселья, сыплются гневные искры. И кто прав, кто виноват? Что сейчас прикажут господа? Только сейчас пили все вместе – и вот теперь – браться за оружие?
      – Ты права. – Хельга ему улыбнулась. Алнум снова сел. Валмах пытался исправиться, но Алнум прервал его речь и, хлопнув в ладоши, призвал двух своих воинов показать красивый бой.
                136
      …Воины Валмаха угрожающе размахивали мечами, стоя у судорожно скорченного тела молодой танцовщицы. Вторая девушка сидела у тела сестры и рыдала. Хельга стояла тут же и старалась быть спокойной. Позади неё поднимались восемь её воинов, вперёд выступил Пуницу, поднял руку, стараясь успокоить бушующих негодованием воинов Валмаха:
      – Как вы можете обвинять жену шамана Алнума в гибели рабыни?
      Вперёд выступил воин, что приехал сразу после отъезда Алнума – Ягидор. Я понял, что он – самый опасный – тонкий расчёт, умение говорить, железная воля… Вот он – третья сторона, которую не видел Алнум. Не видел и не мог прогнозировать. Насколько я понял – Хельгу должны были отравить в ту ночь, но не удалось – Хельга, что сама не ела отравленные орехи с мёдом, что, кстати – любила, отдала всё рабыне. Но и тот момент нужно было врагам использовать.
      Ягидор говорил сейчас спокойно, но жестко, хлёстко, делая акценты на некоторых словах, что придавало им, порой, совсем иной смысл:
      – Это не просто рабыни – это подарок нашего хозяина. Это – смысл отношений между вождём Валмахом и вашим шаманом Алнумом. Никакие женские капризы не стоят того. Мой хозяин будет разгневан, если мы, – он оглянулся на остальных, – не накажем того, кто хочет тому препятствовать?
      – Ты хочешь укрепить дружбу меж нашими вождями, погубив жену одного из них, только потому, что, по недоразумению, погибла рабыня другого?
      Ягидор вынул меч и сделал шаг вперёд:
      – Почём я знаю, что она уже не наскучила великому шаману? Разве было у него мало женщин? К тому же – эта женщина – холодна, расчётлива и ревнива! Вместо этой чужеродной жены, мой вождь Валмах подарит великому шаману Алнуму десять крепкогрудых, выносливых и прекрасных степняцких жён. Да и сам посмотри – разве не прекрасней были эти, чем та, что вы сейчас защищаете?
      Пуницу также вынул меч и загородил собой Хельгу:
      – Так или иначе, но менять ли жену – решать только шаману!
      Ягидор улыбнулся и едва поворотился к своим воинам:
      – Мы не собираемся её убивать, только отвезём обратно, а уж там пусть Валмах решает, что делать с ревнивой чужестранкой, что покусилась на самое важное – дружбу наших вождей.
      – Судьбу Хельги будет вершить только шаман Алнум!
      – Судьбу чужестранки должен вершить непредвзятый судья. Мы отведём её к Валмаху!
      – А разве он будет непредвзят? Он также заинтересован!
      Ягидор засмеялся и отвернулся, сделал шаг и, повернувшись вновь – со всей яростью обрушился мечом на молодого воина. Тот за мгновение до этого расслабивший, всё же принял удар, но не смог справиться с градом ударов, что последовали за тем. Он упал – кровь заливала его лицо, светлые волосы, окрасила грудь и плечи. Воины Алнума, немедля, обнажили мечи, но бой был неравным – выступили сразу пятеро яростных бойцов Валмаха, и опьяненные кровью, остальные, словно очнувшись – также кинулись избивать тех, с кем не так давно пили за дружбу.
      Не прошло и нескольких минут, как последний поверженный воин степняка-шамана Алнума рухнул на землю. Хельге не дали опомниться – грубо повалили на землю и крепко связали. Глядя, как поспешно собираются воины Валмаха она, могу честно сказать, сожалела не о себе, не о том, что не послушалась тревог Алнума и поехала с ним в этот раз. Она плакала о тех, кто её защищал, о молодом и весёлом Пуницу, о тех, кто старался отстоять её.
      А тебе Хельга придётся ныне туго.
      Её грубо положили поперек коня, впереди одного из воинов. От сильной тряски и того, что всё время билась головой о колено воина, она потеряла сознание. Пришла в себя только когда воины остановились на ночлег. Её, и так крепко связанную, привязали к дереву. Ни воды, ни еды в тот вечер она не получила.
      …Разбудили её крики – приглушённые, хриплые, полные боли и растерянности. Голова Хельги болела, мысли путались, и она словно в мареве видела, как неизвестные воины добивали воинов Валмаха – короткими, чёткими, быстрыми ударами мечей. А многие были уже мертвы – по одной или нескольким стрелам уже торчало из многих тел. На мгновение ей показалось, что то на помощь пришёл Алнум с воинами. Но… то были чужие бойцы, а кроме того, ближайшие воины Алнума были перебиты ещё вчера – сейчас с Алнумом их оставалось только трое. У Хельги оборвалось сердце – почему гибло столько людей? Что затевается? Или это – друзья, что, зная о беде, пришли на помощь?
      Но нет. Среди тех, кто сейчас убивал – был Ягидор, он командовал прибывшими. Он не был другом. Эти воины – не дружественны. Хельга успела заметить, что у многих из них руки и лица были разукрашены различными рисунками, они были полураздеты, но хорошо вооружены. У многих, да почти всех, за поясами было едва ли не по десятку штук кусков кожи с волосами, срезанных с голов убитых врагов. Хельга знала о таком обычае среди степняков, но Алнум такого не практиковал.
      То были чужие.
      Ягидор направился к Хельге и присел около неё, не злобно, но так, что у Хельги испариной покрылась спина, сказал:
      – Тебя больше некому защитить, чужестранка, жена шамана Алнума.
      Он схватил её за горло и начал его сжимать. Хельга задыхалась. И он не просто хотел задушить, он наслаждался её агонией, медленно, но верно сжимая пальцы. И только, когда она почти потеряла сознание, отпустил. Разрезал верёвку, которой она была привязана к дереву, приказал положить на коня – поездка продолжалась.
      …Вновь Хельга пришла в себя, когда её руки привязывали к какой-то горизонтальной перекладине, что, одним концом, была прибита к вертикальному столбу. То было немного похоже на виселицу, но с той разницей, что были привязаны лишь кисти рук.
      Хельге вспомнилось, что однажды её уже похищали и даже пытали. …Но тогда она была залогом, а не смертницей. В исходе этого случая – не приходилось гадать. Неподалеку стояло ещё таких же две перекладины. У одной – висел почти скелет, кости которого ещё держались на гниющих связках. У другого – висел замученный человек, смерть которого, однако, наступила наверно, около двадцати дней тому назад. Жуткий вид гниющей плоти ещё не скрывал его гримасы боли, что запечатлелась на лице при смерти. Смрад стоял жуткий, особенно, когда с той стороны дул ветер. Но, казалось, никого в стане это не беспокоило – везде, кроме воинов, ходили, улыбались, смеялись женщины, рабы занимались тяжелой повседневной работой. В пыли, около шатров – играли детишки.
      Руки Хельги были привязаны крепко, мастерски, она едва могла ими шевелить, а если обвисала на руках – их жгло неимоверной судорогой. С неё прежде сняли латы, курточку – она была только в рубашке, штанах. Самое плохое, что она постепенно приходила в себя – и начинала осознавать всё, что происходило.
      …Я привязался к этой Подопечной, очень привязался. И мне было невыносимо осознавать, что будет. Я понимал, что при тех ранениях, которые ей будут нанесены, и той боли, что будет им сопутствовать – она испытает неимоверные мучения. Я был не вправе обрывать её судьбу. Но… в ту минуту я решил, что прекращу её страдания. Так не делали, но то я мог. Мог. И был полон решимости остановить её сердце. …Надолго ли я продлил ей жизнь, когда изменил её судьбу у реки Вожалой? Стоило ли это того, что она получила? И того ужасного конца, что был ей ныне определён? Или это наказание мне? За непослушание? …Но я не колебался. Я мог так поступать. И сейчас поступлю так, как считаю нужным. И научился я тому не у Хранителя степняка Алнума. Мне казалось, что и мы – стоили друг друга, только он был старше, мудрее.
      Едва только её привязали – она тут же была окружена любопытствующими женщинами и детьми – её разглядывали, ощупывали, кто-то ударил, щипнул. Её украшения были немедленно сорваны – красные нити с шеи – разорваны, отобраны запястные браслеты, сняли и неприметный серый камень, что хранил мысли Хельги от Алнума. Камешек забрал какой-то ребёнок – никому из женщин он не глянулся.
      Та мука – была неприятна, но Хельга с ней смирилась и не показывала виду, что её – то задевает. Не заискивала, но была выше того.
      Это продолжалось долго, но и эти любопытные угомонились.
      Хельгу привезли на рассвете, а ныне солнце поднялось уже высоко – день был на удивление тёплым, погожим. Лишь высокое, бездонное, синее небо, поражая глубиной – выдавало осенний день. Дышалось удивительно глубоко и спокойно. Хельга усмехнулась – это прекрасный день станет венцом её жизненных перипетий. А что, если уж выбирать – то пусть так, а не в грязь, слякотную стужу. Ей очень хотелось пить, донимало несколько надоедливых мух. И откуда они только берутся – ведь осень? Хельга старалась не думать, что они, вероятно, почтили её, будучи жителями вот того – несчастливого человека, на которого вскоре может быть похожа и Хельга.
      Сейчас мне оставалось только восхищаться Подопечной. Я приготовился к тому, что в её малодушии – утешу её скорым концом. Но я был поражён ходом её размышлений. Воистину, такие – не должны погибать! Она могла расплакаться, жалеть себя, но только когда никто не видел, когда не угрожала опасность, когда эта опасность была пережита. Я боялся, что она станет истерить сейчас. Не скажу, что это было не прогнозируемо – многие крепкие мужчины на её месте стали бы молить, уговаривать, торговаться. Но Хельга молчала, незаметно переводя взгляд, стараясь занять взор, дабы не думать о том, что её ждёт. Она рассматривала быт, жильё, одежду, взаимоотношения…
      То было одно из племён кимеригов. Хельга тут же припомнила, что Алнум, несколько месяцев тому назад, истребил один стан этих самых кимеригов, что находился на юго-западе от его владений. Это, конечно же, не придало ей уверенности и надежды. Но она не знала того, что видел я, а видел я – ужасные муки…
      Лишь ближе к вечеру на открытом месте, у столба Хельги стали собираться воины, женщины, дети, ротозеи.
      …Хельга уже не уговаривала себя быть твёрдой. Поначалу, кажется, да и раньше, у неё бывали ситуации, когда можно было сбежать, укрыться переждать. Но отсюда – никуда не денешься. Этот кошмарный сон – явь. …Есть моменты, когда обещаешь себе что-то, а потом – просто не можешь выполнить. Потому что можешь себе позволить так поступить. Так складываются обстоятельства, что если ты отступишь – этого никто не заметит, тебя в том никто не упрекнёт. …А бывает так, что выхода не остаётся. Знаешь, что смерть – неминуема, и принимаешь её смело, глядя в глаза. Не потому, что хочешь кому-то что-то доказать, а потому, что это – есть твоя суть. Оттого, что вся мишура отлетает под жестоким ветром обстоятельств, остается только душа, стержень, к которому крепятся руки, ноги, голова. Тот стержень ведом сердцем, а не разумом. И если сердце заячье – никакие доводы разума не помогут.
      …Я немало пережил с этой Подопечной, но ныне она меня, нет, даже не восхищала. Я смотрел на неё так, будто внезапно прозревший и ставший слышать – впервые видит луг ранним летом. Когда, полон разных красок и сочетаний, он есть прибежищем бесчисленного количества бабочек, кузнечиков, когда слышишь и видишь абсолютно всё….
      В круг вышли три старших воина – они были грозны на вид, безобразны и хорошо вооружены, как могут себе позволить только значимые вожди. Вот, Хельга, твой звёздный час.
      Она подняла голову, смотрела перед собой. Казалось, была спокойна, не металась, не билась – радовать их? Раздражать? Поможет ли просить о милости?
      Один из главных воинов подошёл ближе и, разглядывая Хельгу, что-то, начиная смеяться, говорил своим. Хельга опустила глаза, но лицо её был поднято.
      Не переставая смеяться, он обратился к Хельге:
      – Ты и есть Хельга, чужестранка, которую шаман Алнум дерзнул взять в жёны?
      Хельга посмотрела на него и просто сказала:
      – Да.
      – Ты умрёшь.
      – Мы все когда-нибудь умрём. Но скажи мне, вождь, в чём моя вина? За что умру я?
      – За обиду, нанесённую мне шаманом. За смерть моего сына этим летом. За то, что ты – жена шамана Алнума.
      Хельга согласно качнула головой: мольбы здесь не помогут – кровная обида. Будет ещё хорошо, если они не вырвут ей сердце, не снимут живьём кожу и не… Знать бы ещё, что Алнум справедливо наказал сына этого вождя. Хотя, Хельга была уверена, что он поступил правильно. А раз так …
      …Один из троих вождей поднялся:
      – Может её вначале допросить?
      Первый – развёл руками, третий – повёл головой – «блажь». Но второй выступил вперёд. Его речи были слащавы, он улыбался, когда говорил. Он как бы извинялся; слушая его, можно было подумать «дескать, я тут не причём, сама понимаешь… Да если бы не они… я всегда готов…».
      – Почему Алнум заслал карательный отряд в стан Ааха, сына благородного Кастурха? – Он повёл рукой в сторону первого вождя.
      Хельга, на удивление, владела собой. Она едва сдвинула, насколько это было возможно, плечами и тихо сказала: «Мне – то неведомо».
      – Сколько воинов поставит Алнум под своё знамя к концу осени?
      И вновь Хельге доведётся честно лгать:
      – Мне то – неведомо.
      – Если не будешь говорить – ты умрёшь.
      – Мне – то уже сказали.
      Второй подошёл ближе, какое-то время смотрел на неё, а затем с силой, ударил по лицу наотмашь. Хельге показалось, что у неё лопнут глаза и треснет череп. Она с трудом подняла голову, но в глаза второму – не смотрела: взгляд был опущен. У неё лопнула губа и потекла кровь.
      Она знала, что в глаза врагу смотреть нельзя. Это может выказать её испуг, если она сломается. Или вызовет раздражение у зверей.
      Ещё какое-то время второй всматривался в её лицо, но никакой реакции не заметил. Отдаляясь, обратился к двум сотоварищам:
      – Она глупа, хоть и красива. Должно быть, и вкус у шамана на женщин – отвратительный.
      Он сел среди тех, троих. Вновь встал первый:
      – Кто хочет начать?
      …«Ну, вот и всё» – подумал я.
       «Вот и пожила ты, Хельга» – подумала она.
      Попросил разрешения один высокий, но худой до безобразия юноша. Вслед за ним кинулись ещё несколько подростков. «Вежливый» – подумала про первого юношу, усмехнувшись, Хельга. Тому благосклонно кивнули, и он, среди прочих, подошёл к Хельге, обошёл её, медленно осматривая. Он достал нож и надрезал рубашку Хельги спереди и на боку, затем – просто сорвал тот лоскут, глядя в лицо Хельге.
      Она не поднимала глаз. Но про себя подумала: «Настоящий шакалёнок». Да, она была права. Уже не дети, но ещё не взрослые воины, несчастные осколки с массой, как говорят, комплексов и гормонов, эти неуправляемые существа часто составляли угрозу. Они ещё не приобрели страх и опыт взрослого, но грозная сила, что в них таиться – вынуждала их утверждаться за счёт жестокости и чужих страданий. Да, я много видел, и знаю, что подростки, в голову которым не вложили уважение, сочувствие, пусть даже страх – это угроза.
      Остальные подростки – подзадоривали юношу, насмехаясь над Хельгой. Но на них прикрикнули – дескать, мешаете смотреть представление. И они – понуро сели. Но и с места не переставали выкрикивать.
      …Юноша смотрел на Хельгу, а потом спокойно, неглубоко воткнул нож ей в бок. Хельга вскрикнула и застонала. Юноша оглянулся на тех, самых главных. Ему доброжелательно кивнули. Юноша протянул нож в ране, разрезая кожу. Хельга завизжала. Она повисла на руках, подтянулась, поджала ноги и с силой ударила юношу ногами в живот. От неожиданности – тот упал и покатился по земле.
       «Всё» – было единственной мыслью Хельги в тот момент. Около неё схлестнулись волны женщин и детей, что пришли одновременно с разных сторон. Её пинали, били, кусали, щипали. Когда же воины, не торопясь, отогнали толпу – Хельга висела. Я лишил её сознания.
      …Я мог ей тогда остановить сердце. Мог. Но я медлил. Сам не знаю почему, сам не знаю, на что надеялся. Мне было безумно жаль её, но… я лишь раз за разом лишал её сознания. А её – всё снова и снова отливали водой, насмехаясь, какое хилое создание – эта чужеземка. Что меня останавливало? Сила духа Хельги? Я знал, что её физически надолго не хватит. Надежда? У меня, как и у Хельги, её не было. Предназначение? Я видел лишь на сутки вперёд. Через сутки её не будут мучить, и к тому времени она будет ещё жива. Но кто гарантирует, что она не умрёт на несколько часов позже? Был ли смысл в её нынешних муках? Я тянул время. Я мог, но не хотел убивать её. Из-за меня она терпела те муки.
      Воины отогнали толпу, Хельгу, в очередной раз отлили водой, и вперёд выступил Ягидор с кнутом. У него были мастерские удары – они не сдирали кожу, но исполосовали тело Хельги так, что оно почти всё кровоточило – досталось и лицу. Через три-четыре его удара плетью, я проводил по затылку Хельги и легко ударял под седьмой шейный позвонок – она теряла сознание. Её отливали водой, и всё начиналось сначала.
      Хельга дышала. Хельга ещё жила.
      Стемнело, зажгли костры – стан готовился ужинать – зрелища уж были, теперь можно и поесть, отдохнуть. Хельгу покинули умирать – когда это произойдёт? Её не оставляли без внимания только дети, кто помладше – играли в мишень: из детских луков стреляли тупыми стрелами. Все удары вызывали сильную боль. Хельга держалась, но сдерживать конвульсии ей не всегда удавалось. И тогда детки весело смеялись. Кто постарше – пытались ножами на теле резать кожу, а что – тоже весело, когда пленница судорожно трепыхалась, корчилась и задыхалась. Конечно, она тоже теряла сознание, но можно ведь было поиграть во взрослых, сбрызгивая ей окровавленное лицо водой из кувшинов…
      …Мне казалось, что любой другой на месте Хельги уже давно бы умер. Умирают не только от боли. Умирают, когда нет надежды, когда нет внутри стержня, что заставляет оставаться самим собой. Надежды у неё не было. Но она верила, верила, что Алнум настигнет её мучителей, что он сам не погибнет от предательского удара. Она верила, что он победит. И эти мысли не давали ей сойти с ума от боли, не давали злобе и ненависти захлестнуть её сознание. Казалось, она отрешилась от того, что происходило. Но тело – было уязвимо. Именно поэтому она вздрагивала и закусывала разбитые губы на потеху детям и нескольким их матерям, что стояли тут же, сторожа, дабы дети не ушиблись, не упали в костёр. Они комментировали удачные выпады ребятни, судороги Хельги. Это всё перемешивалось с обывательскими разговорами – кто ныне забеременел, сколько добычи досталось мужу, что будут готовить на завтрак и когда упокоится свекровь.
      Думаю, сколь бы не развивалось человеческое сознание, людишки, именно так, не переведутся…
      …Хельга пришла в себя далеко за полночь, похолодало и её бил озноб, она не чувствовала рук и попыталась встать на ноги, чтоб хоть как-то переместить тяжесть тела. Очень хотела пить, ветерок обдувал мокрое и липкое от крови тело. Стараясь собраться с духом, она обвела глазами стан – вроде все спали, даже немногочисленные охранники – и те дремали. Предутренние часы – самые сонные. …И самые опасные. Хельга вздрогнула, вдали от костров, на уровне земли, сверкнули два холодных глаза. Промелькнула тень, но чуткие собаки станичников – не залаяли. Хельге подумалось, что она бредит. Да – то могло быть.
      Ей удалось встать на ноги, и она попробовала ворочать кистями, но руки были словно бестелесные культи – ремни от её веса затянулись ещё туже, сильнее передавив вены. Ей даже дышать было больно – от каждого движения болело всё внутри, каждый лоскут кожи. …А вообще – на предрассветные часы приходится больше всего смертей раненых. Хельга поморщилась – не том думать, не о том. Завтра… А что завтра – снова то же?
      Хельга заметила, что в стан стал спускаться непонятный туман, он наступал, переваливаясь через спящие тела, заливая и туша костры, собаки не лаяли, кони – не храпели. Хельга встрепенулась – если это не бред, то так тихо и спокойно… не могло быть. Тот тяжёлый туман охватил её ноги до колен, но выше – не поднимался. Туманная рябь покатилась дальше.
      Что это? Среди волн тумана беззвучно поднимались какие-то воины, не кимериги, – один, два, пять. В предутренней серости их трудно было рассмотреть. Они наступали, всаживая стрелу за стрелой в спящих воинов. Хельга наблюдала – вот один прошёл совсем близко, он замер, приглядываясь к ней. Но она не смогла рассмотреть его лица, оно было скрыто повязкой, как и у всех остальных, что прикрывала нос и рот.
      …Призраки, минув Хельгу – прошли. Она отметила, что и туман минул, рассеялся – вся земля была усеяна ныне телами воинов-кимеригов, с торчащими стрелами, будто… не стан, а огромный еж распластался. Вот показались ещё одна волна воинов – около двадцати, а те первые – дошли до шатров и тихо заходили внутрь – иногда там раздавался едва слышный сдавленный вскрик. Среди новопришедших – несколько подошли к Хельге и срезали верёвки, что держали её руки. Два – придерживали тело Хельги, ещё один – расстилал плащ. От перемены положения, из-за того, что она опускала затёкшие руки – она непроизвольно застонала. Одни из воинов – отнял повязку:
      – Потерпи, Хельга, потерпи, милая, я… Хельга… Хельга!
      Хельга улыбнулась и слабо отозвалась:
      – Я слышу тебя, степняк… – Она с удивлением отметила, что он вытер слёзы, но тут же повернулся и обычным, спокойным голосом, стараясь говорить тише, произнёс:
      – Можно отнять повязки, дыма больше нет. Воинов – добить, женщин и детей – согнать. Нет, Кастр, прочие вожди и Ягидор мне нужны живыми. Живыми! Эй, Пуницу, мне нужен шатёр!
      Хельга слабо спросила:
      – Пуницу? Это сон, ведь так? Ты мне видишься в бреду. Ведь Пуницу – умер? Умер?
      – Нет, милая, он был ранен. Но ведь он – крепкий.
      Как подтверждение тому – ей в лицо заглянул и улыбнулся Пуницу – его голова была перевязана, от виска до подбородка виднелся косой порез, он казался очень бледен, но он улыбался!
      – Алнум, вот камень, что ты просил и ещё – нашли Ягидора!
      Предводитель степняков поднял голову:
      – Тащите его сюда.
      Алнум взял большой розовый кристалл, заветный в красную ткань и положил его на грудь Хельги – она ощутила на груди тяжесть, словно то – бремя от всего бытия. И если раньше душа порывалась уйти из этого израненного тела, то теперь Хельга ощущала только лёгкие трепыхания под камнем, словно невидимая сеть поймала прекрасную, изящную птицу. Хельге вдруг показалось, что она видела то совсем недавно – так было с Латиме, что была пленницей Миналеса…
      …О, сколько ненависти и страха было в глазах Ягидора. Казалось, что он мог убивать взором. Но Алнум резко встал и выпрямился – рядом с большим Ягидром, он казался могучим. Алнум лишь мельком взглянул на него, но отвёл глаза, – в отличие от противника, он мог убить взглядом, если эмоции захлёстывали. Но Ягидор ему был нужен живым. Он повернулся к ближайшим воинам:
      – Свяжите покрепче руки ноги, вытяните их и закрепите – он не должен даже шевелиться.
      Всё было исполнено. Один мощный кол был пропущен меж его вытянутыми руками и веревкой, что связывала руки, и вбит глубоко в землю. Второй вбили также между вытянутыми ногами и верёвкой, что их связывала. Конечно, Ягидор мог двигаться – но его движения были очень ограничены – он был вытянут вдоль. Алнум встал на колени между ним и Хельгой. Он положил обоим на сердца руки и начал медленно что-то шептать, нагнув голову. Прошло немного времени, и он сказал:
      – Хельга, твоя боль сейчас вернётся, но мне нужно то сделать. Потерпи, молю, милая, то – ненадолго.
      Она кивнула. Алнум убрал камень и вновь…, вновь всё вернулось. Шаман быстро встал и обошёл Хельгу. Он, привычным движением, провёл по вытянутым рукам Хельги и быстро, словно его руки горели – перенёс то на руки Ягидора. Тот вскрикнул. Алнум тоже проделал и с телом Хельги, и с ногами, и с головой.
      …Она ощутила невероятное спокойствие. И хоть знала, что её раны кровоточат, что они – безобразны, но покой, что наступил вслед за невероятной болью – был благословенен. Она закрыла глаза, если бы могла – закрыла бы и уши, дабы не слышать как, извиваясь, кричал Ягидор.
      – Эй, кто там, Пуницу! – Ягидора – подвесить, как была привязана Хельга. Покажи шатёр и не беспокой меня. Я сам позову тебя. – Алнум поднялся и поднял Хельгу – у неё возникли неприятные ощущения, но по сравнению с тем, что она чувствовала ещё вчера вечером – то было ничто.
      – Алнум, есть шатёр, здесь – всего несколько шагов.
      В шатре шаман положил Хельгу, на невысокое ложе, голова её покоилась на удобной подушечке. Степняк осторожно срезал то тряпьё, что ещё на ней осталось, скоро промыл раны отварами и перевязал. После он отвернулся и достал нож. Хельга не заметила, что он сделал, но после того, как он поднёс ей небольшую чашу с отваром, и она выпила, ощутив вкус крови, она поняла, что он дал ей своих сил:
      – Что ты, нет, нет, я не хочу! Я не хочу, чтоб тебе было больно!
      Алнум кивнул:
      – Будет так. Хельга…
      – Нет, я слышу тебя, степняк, я не виню тебя ни в чём.
      – Хельга… Хельга…
      Она приподнялась и с ужасом заметила, что Алнум плачет.
      – Что ты, что ты? Я ведь здесь! Что ты, степняк. Не нужно! Или ты хочешь видеть и мои слёзы?
      Он поднял глаза, молчал. Хельга пыталась разговорить его, перевести разговор на другое, протянула к нему руку и погладила его руку:
      – Как ты меня так быстро нашёл?
      – Я чувствовал…, я вернулся к вашей стоянке лишь несколькими часами позже, после бойни. Мне удалось разыскать один из моих отрядов – они находились на нашей меже, также – подобрал вспомогательный отряд Вармаха. Я скоро нашёл и вторую вашу ночёвку, там, где перебили воинов всё того же Вармаха. Мне не составило труда почуять твой запах…
      Хельга задумалась:
      – Ты так стремителен… запах… Тот волк в тумане?
      Алнум отвёл глаза:
      – Ведь ты давно знаешь о том. Или догадываешься.
      – Мне спрашивать?
      – Нет, то, о чём ты думаешь – правда.
      Хельга приподняла брови и очень к месту, вкрадчиво, пошутила:
      – Алнум, а на кого будут похожи наши дети?
      Тот удивлённо посмотрел на неё, но улыбнулся, а затем – захохотал:
      – Я люблю тебя, люблю всю, какая есть! На тебя, – на тебя будут похожи сыновья, они всегда похожи на мать, а дочери – на меня!
      – Тогда, боюсь, мы никогда не выдадим их замуж, никто не возьмёт в жёны девушек, похожих на медведей! – Она тоже засмеялась, растягивая в улыбке израненные, окровавленные губы.
      – Алнум, – уже серьезнее сказала Хельга, я молю тебя… Я приму всё, что ты посчитаешь нужным делать, но прошу – пощади их детей.
     То было не по душе Алнуму, но он выслушал её и кивнул:
     – Пусть так, если ты выполнишь мою просьбу.
     Хельга качнула головой в знак согласия.
     Алнум достал небольшой флакончик, капнул несколько капель в недопитую Хельгой чашу и вновь протянул ей:
     – Ты выпьешь всё.
     Хельга приняла чашу и выпила. Почти немедленно она уснула.
     Наверно правильно он сделал. Что ей зря волноваться? Лучше отдохнуть и набраться сил. Стоило бы уточнить, отчего, порой, кровь шамана даровала силы и жизнь, а порой – была нитью, что жаловала боль и ужасные следы ранений. Сам бы я хотел то знать, но мне этого не удалось постигнуть. Почему Хельга могла принимать и чувствовать его боль? Ведь с остальными ранеными того не было? Говорил ли Алнум какие-то слова при этом, заговаривал ли питьё? Или, меж ними, всё же была определенная и для меня – незримая связь?
      Может и я, как Алнум – поднялся ещё не на самый высокий холм Бытия…
     … Она едва смогла открыть глаза на закате – когда Алнум поднимал её и садил впереди себя. Всё, что она могла заметить – большие клубы дыма, что поднимались от шатров в стане, большую груду тел воинов, что были со всех сторон обложены горящими тряпками, ветками. Ей бросилось в глаза, собственно – тело Ягидора, что извивался в судорогах, он молил не оставлять его. Перед ним, кровавой массой были разбросаны сердца. Тела тех, у кого они были вырваны – лежали в ужасных позах перед ним. Среди этих она заметила и тело Кастурха – он, как и сын его, поднявший руку на то, что принадлежало степняку Алнума – погиб от руки того самого степняка.
     Хельга содрогнулась – Ягидора, мучимого кровавыми ранами, болями, ожидала ужасная смерть среди этих мертвецов. Этой ночью и все последующие ночи и дни, здесь будут кружить падальщики, ожидая, пока и сам Ягидор – издохнет. Женщины и дети кимеригов были отданы воинам Вармаха.
     Считала ли Хельга, что Алнум был неправ? Оставлю без ответа.
     …Шаману всё же удалось разыскать остатки красных бус Хельги, он даже нашёл у одного мальчишки серый камень – амулет Хельги…
     Выехав за пределы стана, и, поднявшись на пригорок, Алнум велел с четырёх сторон разорённого стана выставить столбы и выжечь на них особый знак проклятия. Он, степняк-шаман Алнум, предавал забвению то проклятое место.
     Они ехали всю ночь и весь день. Иногда Алнум давал напиться Хельге из маленького кувшинчика – ей становилось лучше: не так мутило, слабость убавлялась. Но было главное – ощущение, что она защищена. Опираясь на широкую спину степняка-шамана, она ни о чём не задумывалась, ни о чём не беспокоилась…
     К вечеру остановились на ночлег. Были разложены несколько костров, поставлен шатёр для хозяина и его жены. Когда Алнум позаботился об ужине для Хельги, они легли спать.
     Он почти задремал, когда она тихо попросила:
     – Я заклинаю тебя, шаман Алнум исполнить одну мою просьбу.
     – Хельга, я не хочу о том говорить.
     – Для меня это важно.
     – Такого не будет.
     Она приподнялась и заглянула ему в глаза:
     – Обещай мне степняк, что если когда-нибудь, так случится…, ведь может то случиться, ты решишь убить меня… всё, о чём я молю – не делай мне больно. Пусть, во имя всего, что мы вместе пережили, я просто усну.
     Алнум сел и серьёзно сказал:
     – Если я решу убить тебя, …клянусь. Клянусь, что успею вонзить себе в сердце кинжал прежде, чем… Нет! Этого не будет никогда! Хельга… Хельга! Я весьма могущественен, я многое могу, но я был одинок. Впервые за много времени появилась женщина, которая со мной не из-за положения, не по принуждению, а потому, что так сама желает. Ведь ты хочешь того? О, нет, молчи… Даже если и не хочешь, то жертвуешь собой ради меня… Ведь сколько раз ты могла из-за меня погибнуть, Хельга? Сколько раз могла отречься от меня? Даже если ты думаешь, что не любишь меня. Пусть… Пусть! Пусть даже ты и не любишь меня, но в твоей нелюбви гораздо больше сердечности, доброты, нежности, преданности, чем в самой большой любви женщины. Я…, я, должно быть, ослепну, онемею, лишусь разума, если посмею поднять на тебя руку… Хельга.
                137
     Прошли немногим больше двух недель и у них выпала новая поездка. Однажды, ближе к обеду, в стан въехал запылённый вестник. Он немедленно кинулся в ноги к Алнуму и говорил очень быстро, умоляюще. Степняк слушал его молчаливо, низко нагнув голову.
     – Мой хозяин, Налахилас, молит тебя приехать. Его дед, вождь Гисандриас – болен. Налахилас обещает, что исполнит любую твою просьбу, он заклинает спасти Гисандриаса. Однако… тот приказал явиться тебе с твоей женой – Хельгой. О, великий шаман Алнум, ты знаешь, вождь Гисандриас просить не умеет, Налахилас молит тебя не гневаться и приехать…
     Алнум поднял голову и остановил его речь:
     – Я приеду. Выезжаю не медля. Но моя жена…, – он оглянулся и поискал глазами Хельгу. Она сделал шаг к нему, слегка поклонилась, выражая согласие ехать.
     – Моя жена… Я подумаю. А ты – можешь остаться тут и отдохнуть несколько дней. Эй, кто там?! Хасигер! Мне – отряд из десяти воинов. Сейчас же!
     Он повернулся и вошёл в свой шатёр, ступил к своему сложенному оружию, примеряясь, какой меч взять.
     Следом вошла Хельга. Она остановилась и молча, наблюдала за ним. Алнум остановился и взглянул на Хельгу. Она подошла ближе и взяла его руку:
     – Это опасно?
     – Думаю, нет.
     – Так почему ты не берёшь меня? Ты ведь не хочешь того?
     – Нет…
     – Ты сомневаешься. – Она провела ладонью по его спине и заглянула в глаза:
     – Кто тот старик, что смеет приказывать тебе? Ты из-за него тревожишься?
     Казалось, её слова всё решили. Алнум повернулся, взгляд стал серьезным:
     – Это человек, которому я многим обязан. Если он просил – так и будет. Соберёшься? Вернее, Хельга, – Алнум смягчил речь, – я бы хотел, чтоб ты поехала со мной. Это моя просьба.
     Хельга улыбнулась:
     – Так и будет. Будет, как просишь, будет, как скажешь.
     Действительно, на сборы она потратила совсем немного времени и вскоре она, позади Алнума, среди воинов, выезжала за пределы стана. Погода была ненастной – всё-таки середина осени – низкие тучи пока были молчаливы, однако угроза противного, моросящего дождя – оставалась. Всадники ехали на восток, и сильный боковой ветер распахивал полы плащей, выхолаживал тело.
     Несколько раз Алнум оглядывался на Хельгу, но она ловила его взгляды и ободряюще улыбалась – «Всё нормально».
     Два дня они скакали, две ночи Хельга согревалась под боком у Степняка Алнума.
     К вечеру третьего дня они въезжали в большой, хорошо укреплённый валами и рвами, стан вождя Гисандриаса. Почти сразу их встретил молодой воин, внук и наследник вождя – Налахилас. Хельга видела, какой радостью зажглись его глаза, как он ждёт, когда Алнум спрыгнет с коня, и как он бросился обнимать Алнума:
     – Я знал, знал, что ты не откажешь и приедешь! Я знал! И очень рад! Ведь ты излечишь его? Излечишь деда Гисандриаса?
     Алнум был более сдержан:
     – Ты же знаешь, Налахилас – если на то будет его добрая воля.
     – Я знаю, знаю, что он и в прошлый раз был противником того. Но ты уговори его! Уговори! Ты ведь знаешь, как он нам всем нужен? Как он нужен мне? Что я без него буду делать?
     Алнум, казалось, не слушал его. Он старался не смотреть в глаза юноше, его губы были сжаты, лицо – напряжено. Он снял свою походную сумку и, в ответ на всю суету Налахиласа, коротко спросил:
     – Куда идти?
     Тот немедленно провел Алнума к богатому шатру. Перед самым входом Алнум остановился, замер, опустил голову, не решаясь откинуть полог. Он словно собирался с силами. Когда это всемогущий Алнум стал таким робким? Хельга ступила ближе, но не навязывалась. Степняк коротко взглянул на неё:
     – Пойдём.
     Он откинул полог, вслед за ним вошли Хельга и Налахилас. Алнум сделал несколько шагов и остановился перед низким ложем, на котором кто-то лежал. Хельга оставалась у входа и пыталась рассмотреть того, кто лежал, но глаза только начали привыкать к полутьме шатра. Раздался старческий мужской голос, человек говорил отрывисто, резко, но всё же – не гневно:
     – Я рад, что ты пришёл, Алнум! Но, не уговаривай, я не хочу, чтоб ты опять колдовал. Нет! Я устал и хочу умереть!
     – Прости меня, но я должен то сделать. Я, думаю, тебе ещё не время уходить. Да и Налахилас очень просит…
     – Налахилас – давно мужчина! Он внук вождя, сын вождя – он справится! А тебе – я запрещаю заставлять меня ещё жить! Ты меня знаешь! И я ведаю твои уловки! Только попробуй, и познаешь мой гнев! – Алнум молчал, он нагнул голову и тяжело опустился на колени перед стариком.
     – Ты слышал меня, Налахилас? Слышал? Зачем ты требуешь от Алнума того, чего я не хочу, ты ведь знаешь, что и ему то – тяжело? Ты думаешь только о себе! Выйди вон! – Юноша нагнул голову, искоса взглянув на Хельгу, повиновался, вышел.
     – Всё! Я не хочу более о том говорить! – И вдруг голос старика смягчился, стал почти неузнаваемым – мягким, сердечным:
     – Мой мальчик, я очень рад твоему приезду. Рад, что увижу тебя ещё раз перед тем, как закрою глаза и навсегда уйду тропой предков, в вечность. Ты привёз её? Привёз свою жену?
     – Да, она здесь…
     – Пускай. Я поговорю с ней после. Скажи мне…, мой мальчик, скажи, ты нашёл то, что искал?
     – …Да.
     – Ты счастлив?
     – Да…
     – Она действительно любит тебя?
     Очень тихо, так, что Хельга едва услышала, Алнум сказал:
     – Нет.
     Казалось, старик опешил:
     – Как так? Почему же она стала твоей женой? Почему она с тобой сейчас?
     Так же тихо Степняк Алнум говорил:
     – Я не оставил ей выбора. Я не смог отказать себе, я подчинил её.
     – Ой, так ли это, Алнум? Разве можно подчинить себе женщину? Нет, можно подчинить рабыню, служанок, жён воинов, даже жену. Но ты любишь её, а подчинить любимую женщину – невозможно. Ты, такой великий и умный, мой мальчик, а не знаешь, что любовь – как гроза в степи, а любимая – как …весенний степной ветер, что первым приносит запах разогретой земли, которая истомлена ласками солнца… Всё, уйди, глупый, я хочу говорить с твоей женой!
     Алнум понуро встал, повернулся и, не взглянув на Хельгу, вышел. Хельга сделала несколько шагов к старику. Он протянул ей руку:
     – Если не брезгуешь, дай мне руку.
     Хельга не брезговала. Она смело подступила к ложу и взяла протянутую руку, что была ещё крепка цепкими пальцами и жилистым запястьем. Ей очень хотелось посмотреть на того, что мог кричать на шамана Алнума, кто называл его «мой мальчик». Удивительно, Хельга никогда не думала, что грозный степняк Алнум, всезнающий шаман и кровожадный Пожиратель мог быть «мальчиком».
     Она увидела весьма почтенного старика – сколько ему было? Хельга таких старых и не встречала. Но он был опрятен – с аккуратной бородой, и убранными назад волосами. Его кожа была тонка и сморщена, казалось, солнечные лучи давно её не касались, глаза почти выцвели, но зорко следили за её движениями, узкие губы почти скрывались в бороде, однако резкие носогубные складки грозно опускали уголки губ вниз. Старик был довольно худ, но не измождён – видно, вставать он перестал совсем недавно.
     Он заговорил, не резко, как с Алнумом. Его голос был вкрадчивым, он словно заманивал и успокаивал. У Хельги мелькнула мысль «…чтоб вонзить в спину тонкое лезвие…».
     – Ты Хельга?
     Хельга учтиво улыбнулась и склонила голову:
     – Да.
     – Откуда ты?
     – Я – из северных племён.
     – Ты красива, северянка. Я слышал, что жена степняка Алнума – холодна и непреклонна, но в бою – яростна и умела. Ты воин?
     – Я была им.
     – Почему взяла оружие в руки? Кто тому причиной? За кого мстила?
     Хельга ответила не сразу:
     – Я убивала за деньги. Я была наёмным воином.
     – О, это плохо. Женщина, которая мстит за семью – праведна. Та, что убивает за деньги – продажна. Почему Алнум женился на тебе? Он и вправду не оставил тебе выбора?
     – Я не так мудра, как шаман Алнум, мне не постигнуть всех его мыслей и желаний, но мне кажется, что… лишить выбора невозможно.
     – Как так?
     – Выбор есть всегда. Другое дело – устраивает ли нас то, что остаётся?
     Старик пытливо смотрел на неё. Хельга его не боялась, она не чувствовала, что он готовит подвох. Однако она неуверенно продолжила:
     – Да, степняк Алнум действительно лишил меня возможности… выбирать то, что было приемлемо для меня, но это не залог того, что я не могла поступить по-иному.
     – Хм, ты нравишься мне. Ты любишь его?
     – Люблю? Я… не знаю.
     – Ты не отрицаешь. Скажи, он омерзителен тебе?
     – О, нет! Он… бережёт меня и заботится. Как я могу ответить на его доброту – пренебрежением и злобой?
     – Почему ты не уходишь от него? Он не отпускает тебя?
     – Он позволяет мне ныне находиться так далеко от него, чтоб не вызвать у меня желания уйти ещё дальше…
     Старик рассмеялся:
     – Вот воистину! Она мне нравится! Хельга! Хельга! У великого шамана Алнума появилась ровня!
     – Что вы! Я никогда не смогу стать такой, как он. Он…
     – Да, он – особенный. Скажи, ты радуешься его победам?
     – Они радуют моё сердце.
     – Тебе отрадно его присутствие?
     – Да… Мне … без него …неуютно.
     – Ты часто смотришь на него, когда он спит?
     Хельга улыбнулась и кивнула головой.
     – Хельга, когда я говорю «Защити степняка Алнума», что первое тебе приходит на ум?
     – Думаю, что нужно взять меч, щит и прикрывать его спину. Он силён – впереди него – врагу не выжить. А сзади, когда он не видит – всякое может быть: стрела, метко брошенный нож…
     – Ты готова умереть, защищая его спину?
     – Готова. У меня больше никого нет… – Хельга недоверчиво повела головой, словно прислушиваясь к себе. Она действительно сказала это.
     Старик сильнее сжал её руку:
     – Хельга-северянка, ты любишь Алнума?
     Совсем тихо она сказала, словно было больно в том признаваться:
     – Да. Да… – Она заплакала. Ей почему-то казалось, что она может потерять человека, что олицетворял для неё, ныне, всё, что имела.
     Старик погладил её по голове:
     – Ты береги его, он большой, важный, грозный, неистовый и могучий. Но он – человек, Хельга, человек, со всеми его слабостями и изъянами. Рано или поздно всему на свете должна отыскаться близкая душа, то, что дополнит и позволит выстоять среди всех ураганов. Береги его. Мужчина может быть сколь угодно достойным, но лишь женщина оттенит то и проявит. Всё, иди, дитя и помни – жизнь – как вода в степи – утекает по каплям, равномерно и неумолимо – береги то, что имеешь… Пускай придёт Алнум, хочу его… видеть хочу.
     Хельга встала, низко поклонилась и вышла. Она была растеряна, но я почувствовал, что старик сказал слова, что важны для неё, она долго их будет помнить. Неподалеку стоял Алнум, он пытливо взглянул на неё, но она молчаливо повела от него рукой к шатру старика, предложив ему войти. Проходя мимо неё, Алнум остановился и дотронулся рукой до её лица, но она опустила глаза и отвернулась. Алнум вошёл в шатёр.
     Он прошёл к старику и вновь тихо опустился у его ложа на колени, склонил голову. Тот посмотрел на него, протянул ему руку и совсем твёрдо сказал:
     – Ты печален. Не стоит. Жизнь – не бесконечна. Я… желаю тебе, мой… сын, ибо вижу в тебе своего сына по духу, желаю… и тебе дожить до тех лет, когда понимаешь, что желать больше нечего. Я хочу, чтоб то была не горечь от утраты любимых, друзей, единомышленников. Я хочу, чтоб ты испил до краёв всю чашу жизни, и в конце – тебе больше нечего было желать. Ты … Я очень горжусь тобой. Я не зря берёг тебя, не зря помогал. Это, наверное, всё ж – лучшее, что мне удалось. Не грусти, ибо сам знаешь – жизнь на земле – лишь порог к тому, куда я иду. …Я хочу уйти. Это мой завет. – Последние слова его были сказаны совсем мягко, он ласково смотрел на склонившегося Алнума, что не скрывал слёз.
     – Я прошу тебя, помоги, на первых порах Налахиласу, как я когда-то помогал тебе. Я благодарю тебя за всё, что ты делал для меня. Моё сердце радуется, когда я… вижу, каким ты стал, кем ты стал. Я воистину начинаю годиться собой из-за тебя, меня радуют твои поступки. Алнум… И помни, человек может быть один. Но человек не должен быть один. …Мне нравится Хельга, думаю, она утолил твою жажду. …Женщина – удивительное существо: она делает мужчину сильным, но есть его уязвимым местом. …Она мне нравится, Алнум, мой мальчик. Помни – счастливым мужчину делает счастливая женщина. Не заставляй её плакать, и она отдаст всё, только за твой смех. А теперь – уходи, пришли мне Налахиласа, я хочу вразумить его напоследок… Алнум, сынок, будь благословенен в веках ты, и весь твой род. Благодарю за то, что ты почтил меня. Иди. И не печалься, ты сделал мою жизнь здесь славной, но я спешу туда, где будет прекрасно. Прощай, мой мальчик, прощай.
     …Алнум вышел. К вечеру старик Гисандриас умер. Шаман с женой задержались ещё на два дня – были похороны.
     Впервые за всё это время, видя Алнума, Хельга не могла поговорить с ним – он почти всё время был занят. Для великого шамана был выделен шатёр, но Хельга была в нём одна, шатёр круглосуточно охранялся воинами Алнума. Сам он не приходил.
     Хельге поначалу то было неприятно, но я напомнил, каково было ей, когда она потеряла Ружасо в Приземистой. Третьего дня, когда похоронная процессии отправились по станам Гисандриаса, Алнум приказал собираться домой.
     Ехали молча.
     Я пытался говорить с Хельгой.
                138
     Несколько дней Хельга была неспокойна. Она сейчас занимала себя заботами о немногочисленных раненых, конными прогулками, упражнялась в стрельбе из лука. Но она была молчалива, раздражалась, когда её тревожили рабыни. Приказала никому её не беспокоить, когда она в шатре. К исходу третьего дня вернулся Алнум.
     Хельга сама помогла ему раздеться, всё убрала, приготовила к ужину, сама ему прислуживала. Я знал, что то – успокаивало её, и так поступала она далеко не первый раз.
     Но в этот раз она не расспрашивала Алнума о его поездке, просто сидела рядом, пододвигая, подавая посуду. Алнум также был молчалив. Посматривал на Хельгу.
     Наконец, он насытился. Хельга приказала всё убрать. Алнум спросил:
     – Хельга, отчего ты так печальна?
     – Не беспокойся, сама не знаю.
     – Я хотел осмотреться в стане. Но если ты скажешь, если ты захочешь поговорить, я останусь, и прикажу никому нас не тревожить?
     – О, нет, конечно же, поступай, как тебе нужно. Это просто…, причуда. – Она улыбнулась. – Об этом можно поговорить после. Ты ведь не уедешь?
     Он тревожно всматривался в лицо Хельги:
     – Нет, Хельга, я никуда не уеду, пока ты не позволишь.
     Хельга улыбнулась, благодаря.
     – Я привёз тебе подарок. Он прост, но понравится тебе.
     Он встал, вышел, вскоре вернулся, неся что-то продолговатое, завернутое в толстую ткань. Встал рядом, и, заглядывая в глаза Хельги, развернул ткань.
     То был короткий, малый, но добротный меч. Хельга не верила своим глазам – Алнум не позволял ей брать холодное оружие в руки. Но меч – был хорош. Двусторонний, лезвие не такое широкое, как у классических, скифских, но шире, чем у греческих мечей.
     – Я не заказывал микенского оружия. Это наши мастера. Меч добротный. Он облегчён за счёт толщины лезвия и массивности рукояти. Но сталь – отменна, лучшая. Лишь на рукояти – золотые накладки, её основание расширенное – меч будет лучше держаться руки.
     Хельга была восхищена – воистину это был роскошный подарок. Она подняла глаза:
     – Но почему?
     – Я не вправе ломать тебя. Ты жена воина. Ты – воин. Хороший воин. Я буду уважать то, и своей обязанностью буду считать лишь возможность заслонить тебя и уберечь от предательского удара.
     Хельга посмотрела ему в глаза, пытаясь рассмотреть усмешку или обман, но он смотрел открыто, серьезно.
     – Я благодарю тебя, степняк Алнум. Я дорожу твоей заботой и милостью. – Она осеклась…, – но ты…?
     Он улыбнулся:
     – Нет, я ничего не жду взамен. Мне достаточно того, что ты мне улыбаешься и дышишь одним со мной воздухом. Что ты ждёшь меня. Что снишься мне.
     Хельга улыбнулась и начала рассматривать оружие. Алнум также улыбнулся и вышел.
     … Когда стемнело, и стан готовился ко сну, Алнум сидел в шатре у огня. Хельга присела рядом, но он молчаливо отодвинулся и притянул её так, что она оказалась на его месте, а он – обнял её за талию, прислонив к себе.
     – …Отчего ты была сегодня печальна?
     – …
     – Тебя это беспокоит?
     – Да. Наверно, да. Весь мой мир разрушился. Моя жизнь – полностью перевернулась. Я не могла себе представить, что меня будет греть тепло врага, что буду есть из его рук, и благодарить богов за то, что он – рядом. Что меня будут оберегать и хранить те, кто убивал моих друзей. Что буду оправдывать себя за то. Это – тяжкий груз для меня.
     – Это действительно так. – Он, словно бы прислушался. – Да, правда.
     – …Я не должна была так поступать. Вначале, я знала, что должна сопротивляться, что моё пребывание здесь – насильственно. А потом – я слишком быстро смирилась. Я могла, я должна была что-то делать! Но для кого? Что осталось у меня позади? Я не хочу туда возвращаться. В смертоносных объятиях Пожирателя я познала столько доброты… В поступках и словах кровавого степняка-шамана я ощутила столько заботы, верности, справедливости... Но ведь…, как же так? Как я могла изменить всему тому, чем жила прежде? Ты околдовал меня?
     – Ни единой мыслью, ни единым словом, ни единым поступком я не прибег к колдовскому насилию над тобой…
     – Но мой мир – разрушен…
     – Хельга… Мой мир…, твой мир… Да, они очень разные. Мы – очень разные. За тобой – веретеница предков, в твоих мыслях и поступках – их следы. Мой мир – сложен из множества поколений степняков. …Но вглядись, как оба мира близки, везде – кровь, войны, предательства, измены, смерть. И каждый человек в наших мирах – то оправдывает. Считает противоположную сторону – виновной во всём, кровожадной тварью, недостойным рабом. Мы – ненавидим тех, кто противостоит нам, мы не хотим понимать их, – они должны издохнуть, захлебнуться в собственной крови… А почему? Только потому, что кто-то решил: степняки и северяне – не могут жить вместе, не могут торговать, делать взаимовыгодные обмены. Слишком мало денег, слишком много зависти и жадности. Но я – понимаю твой мир. Я не пойду его разрушать. Я, всякий раз останавливаюсь на своих границах. И не преступлю их. Не потому, что уважаю вас, северян, а потому, что вы имеете право жить так, как считаете нужным, как решили только вы, как решил народ, вскормленный многими поколениями. Да ничем мы не отличаемся – у кого-то больше, у кого-то меньше доброты или злобы. И вовсе не мало нам места. И хватит куска хлеба. Но, пока есть зависть, алчность, презрение – мир не восстановится. И дело даже не в степняках и северянах. Падёт один народ – победитель найдёт нового противника… Это нескончаемо. Но я… уважаю тебя, уважаю твою историю. И хоть, порой, я не в силах был дать тебе выбора, уступить тебе, я благодарен тебе за мудрые решения. За то, что ты принимала мои решения, что сопереживала мне и берегла меня….
     – Спой мне, степняк Алнум…
                139
     Нельзя быть счастливым в одиночку. Можно даже быть с кем-то, но если вы не единое целое – это… обман. Ты будешь счастлива лишь настолько, насколько сама решишь, Хельга.
                140
     Мне было приятно видеть, как моя добрая, милая и такая, прежде, одинокая Хельга обрела человека, который всячески заботился о ней. Узнав её прошлое, Алнум, казалось, ещё бережней стал относиться к ней. Это может показаться странным, но он приучал её к себе не один месяц. Она перестала теперь вздрагивать, когда он входил. Она вполне спокойно сейчас то переносила, её больше не передёргивало всякий раз, когда он касался её руки или плеча. Она давно перестала смущаться, когда он брал её за руку или целовал в лоб, волосы. Так, же исподволь, он всё больше привязывал её эмоционально. И хотя, он с самого начала, заставлял её спать рядом, ощущение не спокойствия, что было с самого начала, а доверия и нежности начало приходить только сейчас. Она не просто понимала его, как прежде, она стала оправдывать едва ли не каждый его поступок. Я должен признать, что этот Алнум действительно был неплохой человек.
     Я теперь нисколько не жалел, что тогда – много месяцев тому назад позволил изменить ход жизни и Хельги, и степняка Алнума. Я понимал, что без него, жизнь моей Подопечной могла бы давно закончиться, или, во всяком случае, не была бы так хороша. И вряд ли кто-то, и прежде и в будущем, относился к ней лучше, чем этот степняк. Пока, пока, лучшей судьбы для Подопечной я желать не мог. У неё появилось желание жить, что-то делать.
     Да, ощущение того, что ты не безразличен и у кого-то есть нужда о тебе заботиться – великое благо.
     Удивительно, сколь изменчив женский характер. Хельга испытывала полное отрицание по отношению к Алнуму, затем удивление, изумление, благодарность, понимание, как ни поразительно – вину, которая, однако, сменилась привязанностью, а затем и нежностью.
     Но я видел, как тяжело было Алнуму. Не знаю, кто был бы в силах обнимать желанную женщину, позволять ей просто засыпать в своих объятиях и не посягать на её выбор. Удивительный человек. И не могу сказать о нём ничего плохого. Я ВИДЕЛ ту боль и одновременно борьбу, что происходила в нём, когда он боялся обидеть мою Хельгу. Добровольно, каждую ночь, много времени, отказывать себе в законных потребностях мужа и мужчины – мне кажется, это поступок.
     …Хельга проснулась, с ощущением пустоты, ей было холодно. Это была уже середина ноября, и хотя, на удивление, вернулись прекрасные тёплые солнечные дни – по ночам было по-осеннему прохладно. Она потянула на себя покрывало, и спряталась под ним, но не было того уюта, что она обычно чувствовала. Когда рядом находился Алнум. Она провела рукой по его подушке и придвинула её ближе, слегка потянула носом, чуть улыбнулась – подушка пахла степняком. Но запах остывал.
     Она села и огляделась. Пусто. Поёжилась. Лежать вот так просто, без него, не было сил – что-то тревожило… И почему-то мысль о том, что он ныне может быть с другой – даже не пришла ей в голову. Она встала, накинув на рубашку ещё и куртку, натянула штаны, сапожки. Повернулась и осмотрелась.
     Здесь всё его.
     Его плащ, небрежно брошенный у входа. Хельга знала, что у него – запах странствий.
     Его грязная рубашка, в которой он вчера приехал – она пахла тревогами, степным ветром и решительностью. А если она была не окровавлена – уютом для Хельги.
     Его оружие, что аккуратно сложено в дальнем углу – запах доблестных побед с тонким, отрезвляющим запахом чужой крови.
     Его лекарские вещи – разнообразные мешочки, большие и маленькие, кувшинчики и плошки, свёртки полотна для перевязки, пропитанными живительными смесями. Здесь запах умиротворения, покоя и отступающей боли.
     Каким огромным ныне кажется шатёр, и какой маленькой – Хельга.
     Она, замешкавшись – схватила плащ. Вышла. Судя по углям в кострах и сонному охранению – было немного за полночь. Однако ночь светла – через три-четыре дня должно было быть полнолуние, и луна теперь освещала мягким светом почти все окрестности. Лишь по далёким балкам прятались тени.
     Где же степняк Алнум?
     Хельга огляделась. Звёзды – тусклы, угли – не радуют веселым огнём. Было, на удивление, очень тепло. И ветер, не сильный, не был холодным. Но, глядя, как колышутся полы иных шатров, как порывисто меняет направление дымок от костров, как кутаются сонные стражники, Хельге стало очень тоскливо. Что значит всё это, если нет того, рядом с которым – безмятежность и забытьё? Со всеми проблемами и заботами, со всей тоской и болью, можно было прийти к Алнуму и забыться. От тепла его сердца, от мощной груди, крепких рук, что обнимали так бережно, от низкого, но ласкового голоса, от светлых глаз, его скупой улыбки.
     Закрыла глаза, повела головой, повернулась. Она искала Алнума, и я указал ей направление. Она отошла от шатра, подумав, пропетляв, подошла к пределам стана. Огляделась, и на одном из ближайших холмов – увидела одинокую фигуру. Направилась туда. Что он там делал? Шаманил? Но нет, он не говорил, что ему нужно уйти.
     Хельга неслышно, медленно поднялась на холм, встала шагах в пяти от степняка. Но Алнум, едва повернул голову и, не глядя на неё, резко сказал:
     – Уходи, Хельга. Я сейчас должен побыть один.
     Она огляделась и, отступив, тихо опустилась на траву, с твердым намерением остаться здесь и ожидать его, сколько бы ни продлилось то его состояние. Но Алнум с каким-то непонятным ожесточением сказал:
     – Убирайся, ты мне сейчас ничем не поможешь. Мне никто… Я должен сам.
     Хельга встала, было осеклась, но затем, осторожно подошла сзади, обняла и прижалась:
     – Не гони меня. Мне…плохо без тебя, Алнум. Ты не подумай, я не жалуюсь, и не думаю только о себе…
     Алнум круто повернулся и как-то грубо схватил её за плечи. Хельга изумилась, каким зловещим огнём горели его глаза, какой судорогой были перекошены его губы, каким злобным казалось его, прежде, благожелательное лицо. Он дрожал.
     – Хельга…, дай мне …оставь …! Мне нужно успокоиться, Хельга, – добавил он спустя какое-то время. Но было видно, какая внутри него проходила борьба, какими усилиями он обуздывал себя.
     Хельга некоторое время разглядывала его лицо, а затем, повернув голову – поцеловала его левую руку, что впивалась ей в плечо, вновь посмотрела ему в глаза. И обеими руками вновь дотронулась до его левой руки, сняла её со своего плеча и еще раз поцеловала его ладонь. Алнум смягчился, но его ещё бил озноб.
     – Не гони меня, – повторила она. – Мне очень холодно. Я не хочу больше оставаться одна. Я хочу просыпаться лишь в той жизни, где есть ты, степняк Алнум. Я хочу есть хлеб, что подал мне только ты, я хочу пить лишь ту воду, что набрал только ты, я хочу смотреть на этот мир твоими глазами. Я хочу разделить с тобой все твои горести, хочу умереть от предательской стрелы, что предназначается тебе…! …Не гони, меня…
     Хельга отступила на шаг и мягко отпустила плащ, сняла куртку и развязала тесьмы рубашки.
     – Хельга? – Алнум был растерян, – что ты делаешь?
     Но она подступила к нему и, обняв за шею, нагнула голову и поцеловала его в губы.
     Он смотрел на неё как-то отрешённо, раздумывая, но затем крепко обнял. Она не сопротивлялась. Он, словно не веря, заглянул ей в глаза. Хельга едва улыбнулась и вновь потянулась к его губам.
     Степняк, наконец, решился – подхватил её на руки и донёс в расположение стана. Вошёл в их шатёр, поставил Хельгу на ноги и, обернувшись к проёму – плотно заправил полог, потом вновь повернулся к жене. Всё помещение освещал только один огонёк в плошке, что, уходя, зажгла Хельга.
     Он тяжело дышал, его лицо несколько раз подёрнула судорога, он сжал кулаки:
     – Хельга, я ещё могу остановиться… Жена ли ты мне, Хельга?
     Она вновь подошла к нему и, взяв обе руки – поочерёдно поцеловала его ладони, затем – потянулась к губам.
     …А на утро, после того тёплого вечера, резко похолодало и выпал первый снег.
                141
     Что мне сказать? Нравоучение? – Не хочу. Я не был счастлив – ибо то мера людских чувств. Но я был спокоен. Не в том понятии, что приходит на ум обывателю. Нет. То был особый покой, когда я знал, был уверен, что всё делал правильно. Все мои колебания, сомнения – были не напрасны. И пусть у этих двух впереди – не прямая дорога, укрытая цветами, но я знал, что у Хельги есть тот, кто протянет руку и вытащит из ямы, перенесёт через горный ручей, будет беречь её сон. Да, я был покоен.
     И то же умиротворение я видел в Хранителе степняка-шамана.
     …Нужно уметь не только «брать», но и уметь использовать взятое. Не говоря уже о том, чтобы что-то отдавать другим…
                142
     …Зима выдалась лютой.
     Крепкие морозы сменялись резкими оттепелями. И тогда глубокие снега покрывались от утренних морозов крепкой коркой, да такой плотной, что кони часто ранили ноги. А под сугробами хлюпала вода, и было непонятно, какой глубины ухабы укрывали те скрытные снега.
     Но потом – внезапно приходили сильные морозы и сковывали подтаявшие снега такой коркой, что на сугробах можно было прыгать и не проваливаться. И постоянные холодные ветра, что только усиливали стужу, выхолаживали всякое тепло в войлочных шатрах степняков. Люди лишний раз не высовывались из жилищ. Было даже удивительно, насколько мало людей передвигалось внутри стана между шатрами. А уж путники на больших дорогах – и вовсе стали редкостью. Во многих станах начался падёж скота…
     …Однажды, в самом начале февраля, после обеда, когда ещё чуть-чуть – и сумерки начнут опускаться на заснеженный стан, у шатра Алнума раздались поспешные шаги. Его позвали.
     – Входи.
     Вошёл Колпус – молодой воин с дальних дозоров. Он низко поклонился хозяину шатра, поклонился Хельге. Было видно, что он спешил. Обветренное лицо было красно, небольшая борода – заснежена. Его глаза выдавали тревогу, что клубилась в груди, заставляя воина тяжело дышать. А может то было следствием спешки? Что случилось? Войдя, Колпус снял шапку и теперь стоял у входа большой меховой копной, его голова, на таком фоне, казалась очень маленькой. Он, то прикасался к рукоятке меча, то прятал руки, стесняясь – не был избалован становой жизнью, предпочитая бои, походы.
     Алнум только вчера вернулся из очередной поездки. Сейчас он сидел у огня, начищая и оттачивая меч. Несмотря на холод, он был одет только в рубашку и летнюю куртку. Хельга сидела тут же, она вроде занималась вышивкой, но неспешно разговаривая с Алнумом, давно опустила руки. У неё сжалось сердце – предчувствие новых проблем.
     Я усмехнулся: живя рядом с Алнумом, она постепенно училась быть провидицей. Хотя…, чему тут учится – Алнум часто был в отъезде.
     – Алнум, на Виланский стан совершено нападение!
     – Кто?
     – Не знаю, гонец не знает, по его словам – бродяги. Не постоянный отряд…
     – Что там?
     – Он говорит, много убитых, убытков много. Вужихус бежал, пропал.
     – Кто прислал гонца? Кто сейчас главный?
     – Хисум.
     Алнум задумался лишь на мгновение. Затем встал и, вкладывая меч в ножны, велел позвать Пуницу. Колпус поклонился и вышел. Но почти сразу – на смену ему вошёл Пуницу. Видимо, зная, что прибыл гонец с важными вопросами, он был уже наготове у шатра шамана, дабы принять любой приказ.
     – Пуницу, готовь пятьдесят всадников. Отсчитай золота, если Виланский разрушен…, нужно помочь. Это будет приблизительно…
     – Я понял, всё соберу. Когда выезжаем?
     – …по готовности.
     Хельга встала:
     – Как…, но ведь уже вечер, темнеет…
     Алнум посмотрел на неё, опустил глаза, чуть повернув голову и обращаясь к Пуницу, повторил:
     – Выезжаем по готовности.
     Пуницу вышел. Хельга отвернулась, она не хотела, чтоб Алнум видел её слёзы. Он виновато начал одеваться, затянул пояс, приладил меч.
     Хельга порывисто повернулась и кинулась к нему:
     – Молю, возьми меня с собой! Я не хочу …расставаться!
     Алнум глядел на неё, а затем – обнял.
     Казалось, Хельга должна была сказать ещё что-нибудь, дабы убедить его. Но она молчала. Казалось, он должен был что-то сказать. Но он тоже молчал. Так прошло некоторое время. Тепло близкого человека окутало Хельгу, её тревога проходила, спокойнее стало биться сердце… Алнум заговорил:
     – Я не возьму тебя – ты сама это понимаешь разумом. А твоему сердцу я скажу так, я люблю эти мучительные, длительные или короткие разлуки. Люблю. Ибо по приезду, я переживаю такое счастье встреч, что словам этого не выразить. Я готов отдавать половину жизни за тот единственный миг нашей встречи, когда вижу твои ликующие, счастливые и немного недоумённые глаза, когда мы встречаемся взглядом. За твои самые нежные объятья и первый пьянящий поцелуй, что сулит мне ночь сладкого забытья. Я готов уезжать, когда нужно, но всегда должен знать, что ты меня ждёшь.
     Он улыбнулся и заглянул ей в глаза. Она промолчала и опустила взор, но ещё сильнее прильнула к степняку. За шатром слышались звуки сборов, и казалось, чем больше они слышны, тем сильнее Хельга прижималась к Алнуму. Но… она отпустила руки:
     – Это надолго?
     – Туда два дня… Обратно. И день на решение.
     Хельга отошла, но вновь повернулась к нему.
     – Когда тебя нет – вокруг пусто и холодно, вокруг снега и вьюга. Я замёрзну, я засну, чтоб проснуться только тогда, когда наступит весна. Когда ты вернёшься. Когда я вновь увижу, что взошло моё солнце, что согреет меня.
     – Я благодарю тебя, милая, за эти слова. Прости меня за эту боль.
     – … Я знаю, ты должен.
     – …Да… Но, Хельга, храни меня. С тобой остаётся часть меня.
     Он подошёл ближе и обнял своими руками её талию. Хельга смотрела на него, молча, но затем спросила:
     – О чём ты говоришь?
     – О том, что часть меня теперь с тобой. О том, что к осени ты родишь мне сына.
     – …Как ты знаешь?
     – Ты – моя любимая женщина. Как я могу того не чувствовать?
     Хельга молчала. За стенами шатра кутерьма сборов почти стихла – наверняка все уже собрались, сели на коней, приготовились. Ждали только главного. Алнуму нужно было идти. Он поцеловал Хельгу, заглянул в глаза:
     – Я вернусь. Клянусь.
     Он быстро, не оглядываясь, вышел.
     …Спустя две ночи и день, поздним утром Алнум прибыл в Виланский стан. Уже подъезжая, он, на глаз, смог оценить масштабы того пожарища разбоя, что бушевало здесь совсем недавно. Проезжали мимо разрушенных оград, сгоревших подворий со скотом. Местами, хаотично были разбросаны замёрзшие туши, припорошенные снегом, что всё время наметали степные, вьюжные ветра. Видимо, тела жителей и воинов только собрали, а до трупов скота – не дошли руки. Да и морозно, что с ними случиться? Хотя Алнум поморщился – падальщики сбегутся.
     Он проезжал мимо разрушенных низких глиняных жилых построек, проехал по главной площади – везде были следы пожарищ, разрушений.
     Навстречу ему спешно вышел Хисум в сопровождении нескольких воинов. Все поклонились Алнуму.
     – Прости, что не встречаю, вчера допоздна рыли могилы – хоронили последних убитых.
     Алнум махнул рукой, медленно, утомлённо спешился:
     – Определи моих, – он махнул рукой в сторону сопровождающих его воинов, – перевести дух. Не отдыхали.
     Хисум вновь поклонился и спешно начал отдавать распоряжение сопровождающему воину. Всё определив, он снова вернулся к Алнуму:
     – Может, и ты отдохнёшь?
     – Нет. Позже. Рассказывай.
     Хисум неопределённо махнул рукой:
     – А что рассказывать? Сам видишь... Напали неожиданно. Ныне много голодных шакалов в степи. Зашли большой волной. Но знали, куда нужно целиться. Сразу подожгли шатры воинов… – Он с болью говорил о том, что случилось. Вроде и рассказывать было действительно нечего, но Хисум увлёкся. Провожая Алнума по разгромленному стану, он говорил и говорил. Видимо, это действительно ему не безразлично. Только в конце Алнум спросил:
     – А что случилось с Вужихусом?
     Хисум досадливо махнул рукой:
     – Да что? Вот позавчера нашли его у дальнего рва. От страху бросился бежать, да затаившись, замёрз наверно. Зарыли уж…
     – Ну что ж, видно тебе и принимать его должность. Жаль, что я вовремя его не сменил. Давно на него были жалобы. Возьмёшься?
     – Если это приказ Алнум, то сделаю, как хочешь. Ну, а если просьба…
     – Это не приказ, но сердечная просьба. Я прошу тебя, Хисум.
     Хисум посмотрел на Алнума, помедлил, раздумывая, и поклонился:
     – Благодарю за доверие. Не тревожься, жизнь я здесь прожил, и жизнь положу, чтоб сюда вернулась жизнь. Будь спокоен.
     Алнум устало улыбнулся.
     Уже возвращаясь к шатру Хисума, где был накрыт обед для самого Хисума и для прибывшего хозяина Алнума, новый управляющий стана, буднично заговорил:
     – Алнум, так вышло, что с началом атаки около сорока рабов встали на защиту стана. Многие погибли. Но шестнадцать человек остались живы. Почти все они – в прошлом воины, наши должники или захваченные пленные. Убитых мы похоронили не как рабов, а как достойных воинов, раненым – оказали помощь. Я вот о чём. Я обещал, что за смелость и преданность они будут вознаграждены. Но решение – конечно, за тобой.
     Они вошли в шатёр, скинули верхние меховые накидки. Тут же сели за трапезу.
     – И о какой награде ты думал?
     – Думал отпустить их, дать вольную. Но не знаю, одобришь ли ты?
     Алнум молчаливо ел, ничем не выказывая своего мнения. Утолив первый голод, они продолжили разговор. Неспешно обсудили возможность и сроки возобновления нормальной жизни в стане, необходимости закупки самого необходимого, новых рабов, оружия. Большой радостью для Хисума стало извести о том, что золото, для покупок, уже прибыло с Алнумом.
     – Не ожидал. Вернее…, я знал, что ты позаботишься о нас… Но не мог предполагать, что так скоро. Не беспокойся, мы вернём тебе то вскоре… Я думаю, что справимся и вернём…
     – Не стоит. Я не подниму обычный сбор. А, кроме того, я сам всё верну. Сегодня – передохну, мои воины отоспятся, и я последую за шакалами. Ты говорил, их было не больше двух сотен?
     – Да, но здесь осталось около пятидесяти, мы скинули их в дальний ров. …Возьми моих – наберется до восьмидесяти – всё же подспорье.
     – Нет, оголять стан окончательно не стану. Справлюсь. Есть мысль.
     Хисум поклонился:
     – Как знаешь. К завтрашнему утру всё будет готово. Не беспокойся, отдыхай. Тебе поставят шатёр.
     – Нет, останусь здесь.
     Хисум замялся. Но Алнум махнул рукой:
     – Нет, ты оставайся. Ни ты меня, ни я тебя – не стесню.
     – Алнум, негоже тебе, великому шаману здесь делить со мной шатёр.
     Алнум прервал его жестом. Встал.
     – Твои слова схожи с раболепием. Но знаю тебя, снова повторю, я не стесню тебя. – И насмешливо добавил: – Это приказ.
     Хисум поклонился. Тут же приказал рабу готовить для хозяина Алнума ложе.
     Алнум тем временем вышел из шатра. Оглянулся на вновь подошедшего Хисума:
     – Покажи мне рабов, что помогли защитить стан.
     Его приказ был немедленно выполнен. Через некоторое время перед Алнумом выстроили шестнадцать рабов. Они были одеты кто как, было заметно, что на холоде они чувствовали себя не очень уютно – дрожали. А может они просто боялись хозяина – самого шамана Алнума. Многие из них были ранены. Были среди них совсем молодые, были и люди в возрасте. И лишь одной из них была женщина. Алнум обратил на неё внимание. Смотрел долго, затем отвернулся и вновь осмотрел рабов:
     – Хисум доложил мне, что вы в трудную минуту – не бросили своих хозяев, не испугались, помогли отбить нападение степных бродяг. Он просил меня, – Алнум помедлил, – просил о милости для вас. Хисум, которого я, отныне, за неизменную доблесть и проявленную ответственность, назначаю своим наместником в стане Виланском…
     Эти последние слова он сказал очень громко, обращаясь ко всем, кто здесь присутствовал. Воины оживились, переговаривались. Алнум оглядел всех. Многие кланялись ему. Всё же – официальное решение хозяина. Но было заметно, что многим, почти всем – то решение пришлось по душе. Алнум вновь заговорил спокойно, твёрдо:
     – … новый наместник просил меня дать вам, всем, кто не испугался и встал на защиту стана – свободу. – Рабы начали испуганно переглядываться, словно боясь, чего-то не расслышать, не понять. Алнум, после некоторой паузы, продолжал:
     – Вы все – разные. Некоторые были захвачены в плен, некоторые – значились должниками, некоторые были куплены. Наверняка так. Но здесь и сейчас, за вашу преданность и смелость, я дарую вам свободу. Вы вольны вернуться к своим семьям, каждому пожалуют лошадь и снарядят в дорогу. Но мне бы хотелось, чтоб вы остались в стане наёмными воинами и пополнили наши отряды. В таком случае, вы получите полное воинское обмундирование, коня и ежемесячное жалование. Решайте, свои просьбы излагайте наместнику.
     Алнум повернулся и начал переговариваться с Хисумом и его приближёнными. Бывшие рабы, теперь уже бывшие, оживлённо переговаривались, их строй рассыпался, некоторые боязливо оглядывались, словно не веря в то, что слышали.
     Уходя, Алнум вскользь окинул взглядом стан. Он отметил, что женщина – бывшая рабыня стоит в стороне и напряжённо смотрит на него. Он поманил её. Она несмело приблизилась, низко поклонилась и, не поднимая головы, спросила:
     – Шаман Алнум, я тоже свободна?
     – Ханиала! – Она подняла глаза, и посмотрела на Алнума. – Ты – свободна и вольна поступать, как того хочешь. – Алнум отвернулся и ушёл.
     Он приказал послать в главный стан одновременно троих воинов (короткие зимние одинокие дни в великой степи не были безопасны) с посланием для своей жены Хельги, что задержится, поскольку поедет вдогонку степным бродягам, что разграбили Виланский стан.
     Алнум рассчитывал вечером отдохнуть и рано утром двинуться в путь. Однако случилось совсем не так, как он предполагал. Тем вечером к нему выстроилась целая очередь из тех, кто остро нуждался в участии своего господина – кто хотел знать свою судьбу, кто хотел посоветоваться, кто просил о материальном. Только поздней ночью – ближе к полуночи Алнум смог заснуть. Его сон был беспокойным и почти всю ночь Хисум слышал, как хозяин стонал во сне и даже сражался с воображаемым неприятелем.
     И хотя за ту ночь Алнум вряд ли смог отдохнуть настолько, насколько он был измотан во все предыдущие сутки, встал он рано. Не медля – поел и, накидывая меховую накидку – вышел. И вновь увидел, что у его шатра стоит множество людей. Хисум уговаривал их разойтись, но люди упрямо надеялись на чудо – одно слово великого Алнума успокаивало, одно движение руки – утоляло боль душевную и телесную. Шаман обречённо покачал головой – видимо за ночь сюда прибыли люди и из соседних станов: слух о том, что приедет хозяин, распространился быстро. Среди ожидавших милости была и Ханиала. Она робко жалась почти в конце очереди.
     Алнум помедлил, но затем махнул рукой, подзывая своих десятников. Сжимая в недовольстве кулаки, сказал:
     – Задержимся. Двинемся сразу после обеда. Это всё. Готовьтесь, ночь будет тяжёлой.
     Он, не медля, вернулся в шатёр и вновь, утомляя себя, врачевал, выслушивал, помогал. И ближе к обеду – вроде закончил.
     Он вышел из шатра, глубоко вдохнул и, протирая уставшие, воспалённые глаза, проводя рукой по лицу – заметил в стороне Ханиалу. Некоторое время смотрел на неё. Она, видимо ожидая его приема, всё же не решилась войти. Но сейчас смотрела на него – не отрываясь.
     Он, как и вчера, подозвал её.
     – Чего ты хочешь?
     – Погадай мне, шаман.
     Просьба была настолько неожиданна, что Алнум опешил:
     – Что?
     – Я не знаю, что мне делать. Погадай мне, шаман, скажи, что мне уготовано, сколько мне осталось жить?
     Алнум пристально посмотрел на неё:
     – Ещё одна потерянная душа. …Ты молода, что тебе думать об этом? Живи…
     Ханиала сделал к нему шаг:
     – …Шаман, последние пять лет я жила только мыслью об отмщении тебе. Меня не тревожило больше ничего. Но за эти полгода, я…, я поняла, что иного решения ты не мог принять тогда. Иного решения и я сама бы не приняла. …И я стала думать, что со времени той… западни… перестала быть ребенком и жить иллюзиями, своими переживаниями. Я многое поняла. Я повзрослела. Ты думаешь о многих. Но нельзя от тебя требовать совершенно всего. Ты был, конечно же, прав. У меня вряд ли бы хватило терпения и участия поступить так же. И я…
     Алнум смотрел на неё внимательно, чуть наклонив голову, в его фигуре – не чувствовалось напряжения. Ханиала продолжала:
     – Шаман, я не знаю, что мне сейчас делать. У меня ничего нет. Возвращаться мне некуда. Я – одинока. Ничто не греет меня, никто не ждёт. …Скажи, что мне в этой жизни? Сколько мне отмеряно?
     Алнум медленно подступил к ней и взял левую руку. Начал рассматривать ладонь. Спустя некоторое время – поднял взгляд и испытующе поглядел ей в глаза. Вновь взял руку и положил свои четыре пальца на запястье её левой руки, заглянул в глаза. Молчал, наблюдал.
     Наконец он, вздохнув, отвёл взгляд.
     – Что ты хочешь услышать от меня?
     Неожиданно твёрдо, но спокойно Ханиала сказала:
     – Правду, всю, которую ты видишь!
     – Ханиала… Я ничего не вижу. Ты живёшь в долг. Я знал это и при первой нашей встрече, полгода тому назад. Я удивлён, очень удивлён, что ты ещё жива. Но я рад этому. Поверь мне.
     – Верю.
     Всё. Вроде – разговор закончен, но Ханиала не отпускала руки Алнума. Он смотрел на неё некоторое время, а затем обратился к одному из десятников, что стояли тут же – в ожидании приказа выдвигаться:
     – Готовьтесь. Я скоро вернусь.
     Он потянул Ханиалу в шатёр. Когда вошёл, некоторое время смотрел на неё, но скинув свою меховую накидку, быстро повернул её к себе спиной и прижал. Он положил одну руку на шею, там, где билась сонная артерия, вторую – положил ей на грудь. Замер. Он чувствовал её протест, сопротивление, волнение, смирение, спокойствие, безмятежность.
     – Верь мне.
     Он опустил правую руку ниже её пояса, вторая – как и прежде была на шее. Он не двигался, казалось, прислушивается. Наконец он отпустил её, повернул к себе. Тяжело, подбирая слова, заговорил:
     – Я, наверно, виноват перед тобой. Я забрал твою жизнь, когда приказал убить тебя, пять лет тому назад. Если бы не отдал того приказа, как знать, как сложилась бы твоя судьба? Я… могу обменять эти оставшиеся крохи жизни на… новую. Ты согласна?
     – Как обменять?
     – Это трудно объяснить, но ты сможешь…, ты будешь жить, дышать, радоваться. Это трудно…, но я сделаю.
     – Что для этого нужно?
     – Поедешь со мной. Здесь я этого не могу сделать.
     – Ты… убьешь из-за меня? Это будет человек?
     – Ханиала, это сложно объяснить. И нет, это не обязательно будет человек. Доверься мне.
     – А здесь? Если я ничего не изменю? Что ждёт меня в моей жизни здесь? Скажи не лукавя.
     – Ханиала, я не вижу тебя спокойной, я не вижу тебя замужней, я не вижу твоих детей. У тебя ничего не будет. Тебя не будет. Сделай, как я предлагаю.
     – Но если это моя судьба? Ведь не умерла я пять лет тому назад, не погибла полгода тому назад?
     – Если судьбы удалось избежать, значить – это была не судьба.
     – Но настолько ли ты виновен передо мной, чтоб я ныне заботила тебя? Я благодарна тебе и за то, что ты уже сделал для меня. Ты… Если я уйду, то не озлобленной… Сколько мне осталось?
     – Самое большее – до лета. …Ханиала, я могу дать тебе иную судьбу, в которой будет всё – долгая жизнь, радость материнства. Иди, собирайся. На обратном пути я заберу тебя.
     – Нет! Мне нужно подумать.
     – У тебя нет времени на раздумья!
     – Я верю тебе, ты многому меня научил, тому, чему не смогли меня научить все те, кто сопровождал меня по жизни. Но прости меня, я хочу остановиться, оглядеться в жизни. Я приеду, чуть позже… Конечно приеду.
     Она опустилась на колени:
     – Я благодарю тебя, за твою милость. Сколько буду жить, буду молить о тебе небеса. А ты, шаман Алнум, самый великий из степняков, прости меня, прости за всё. Пусть судьба будет к тебе благосклонна.
     – Ханиала, я буду ждать тебя в своём стане. Скажу Хисуму, чтоб отпустил тебя, когда решишь. Не медли. – Он кивнул ей и вышел.
     Отряд тронулся тотчас, Алнум едва успел сказать наместнику Хисуму несколько слов. Они, в три дня, нагнали степных падальщиков. Знания и опыт помогли Алнуму, с минимальными потерями – трое раненных, два убитых – разбить неприятеля, и с богатыми трофеями повернуть назад. Алнум не стал заезжать в Виланский стан, а отправил туда три десятка воинов, с добычей. Сам же, с оставшимися - прямой дорогой вернулся в свой стан.
     Ханиалу он больше не видел. Он ошибался. Она не прожила и тех месяцев, что он отвёл ей. Она осталась воином в Виланском стане, участвовала в нескольких боях, но уже через два месяца, на удивление – тёплым весенним днём, она была убита в обычном столкновении случайной стрелой.
     Хотя, бывают ли в нашей жизни случайности?
                143
     …Мне нет резона вновь проживать жизнь Хельги, хотя бы многое и хотелось рассказать. Нет, свой рассказ я закончу уже скоро. Но поскольку мне бы не хотелось бросать судьбу моей Хельги на растерзание вашим домыслам, остановлюсь на ещё нескольких моментах.
                144
     Как-то, ближе к середине мая, Алнум отсутствовал достаточно долго для своих обычных поездок – около двух недель. Описывать состояние Хельги, думаю, не стоило – все сроки прошли.
     Но она – была сильной. Не позволяла себе думать о плохом – Алнум ведь сказал ей как-то, что успеет увидеть своих детей. Значит – уже, как минимум, он должен увидеть хотя бы этого ребёнка, ребёнка, которого она носит уже пятый месяц.
     Она сократила количество поездок верхом, уменьшила нагрузку по занятиям с мечом: оставила только самых маленьких учеников – с ними много резвости не нужно. Но она – по-прежнему занималась всеми больными, раненными, если кто приезжал просить помощи у Алнума. Конечно, так лечить, как шаман, она не могла, но всегда была ласкова с больными и им, порой казалось, что Хельга – как же умела, как Алнум. Дар убеждения у неё был, а самовнушение, в данном случае, было на руку самим больным.
     Однако скажу, что чувствовала Хельга себя – достаточно плохо. Старалась никому не показывать, как мутило её по утрам, как часто болел порой живот. Что было не так? И мысли об отсутствии того, кто может успокоить только словом, ласковым взглядом – да, сказывались на Хельге.
     В жаркие дни, порой до того душные, что изнемогали даже сильные воины, Хельга лежала полунагая у себя в шатре, раскинув руки. В те часы она запрещала кому-либо беспокоить себя. Она просто лежала в полудрёме. И только я знал, что в том состоянии она была рядом с Алнумом, она слышала его голос, улыбалась его шуткам, ласкала его. В такие мгновения она была с ним: вспоминала, грезила.
     Только к вечеру, в такие дни, она показывалась из шатра. И только тогда её можно было беспокоить. Только тогда она занималась делами стана.
     Её характер, я считал – испортился. Она стала требовательнее к себе, её многое раздражало. Но, к её чести – должен отметить, что она всячески пыталась себя сдерживать. Однако её слово ныне стало весомым. И дважды ей не приходилось повторять – слушались беспрекословно. Её начинали бояться, не только лишь как жену всесильного шамана, её боялись как хозяйку. Хотя, всё же, боялись – наверно, не то слово. Уважали как хозяйку. Хельга была справедлива, это я должен отметить.
     …Но Алнум, всё же, прибыл: едва до обеда. И сразу же был окружён толпой – у каждого нашлись слова приветствия, вопросы, просьбы.
     С коня предводитель степняков спешился тяжело, старался не хромать, поискал глазами Хельгу, что стояла у шатра, ожидая его. Она едва улыбнулась и склонилась в поклоне, приветствуя. Алнум бросил поводья подошедшему рабу, подумав, однако, тяжело направился к шатру.
     Хельга пропустила его, приказала внести всё необходимое для трапезы. Принесли воду умыться. Хельга сама подала Алнуму ткань вытираться.
     Степняк умылся, утираясь, исподволь разглядывал Хельгу. Она поймала тот взгляд и правой рукой медленно дотронулась до серого камня на шее, после – сжав его.
     Алнум понял, что Хельга не желает говорить. Во всяком случае – выслушивать оправдания.
     Он молчаливо, виновато сел у накрытой скатерти. Жестом пригласил Хельгу, но она выставила руку, раскрытой ладонью к нему, показывая, что не стоит.
     Почему оба молчали?
     Алнум ел, Хельга уселась на уступ шатра так, чтоб видеть его сбоку, но если ему что-то нужно было – она немедля вставала и подавала.
     За стенками шатра раздались шаги. По голосу Хельга узнала Хорнаба:
     – Алнум!
     – Войди.
     Хорнаб вошёл, задержав свой взгляд на Хельге. Та встала.
     – Алнум, там прибыл отряд Стеханиса…
     Резко, чеканя слова, Хельга, обращаясь к Хорнабу, приглушённо сказала:
     – Алнум ранен. Пока я не перевяжу его, он никуда не пойдёт. Все дела подождут, если степняк Алнум – слаб. Уходи.
     Хельга сказала это таким тоном, что Алнум удивлённо посмотрел на неё. А Хорнаб – даже склонился в почтении и попятился.
     Алнум встал. Было видно, что эта выходка Хельги – неприятно его поразила. Но она встала перед ним. Впервые ли он разглядел тот её взгляд – упрямый, цельный:
     – Если бы ты, на моём месте, поступил не так, скажи мне то.
     Алнум некоторое время смотрел ей в глаза, а затем – начал раздеваться. Так и было – окровавленные повязки скрывали две раны – слева, у восьмого-девятого ребра и ниже – на бедре.
     Не медля ни минуты, Хельга метнулась за лекарствами и тканью для перевязки. С ней произошла разительная перемена. Только что – она была властной госпожой, но сейчас мягко направляя степняка, бережно придерживая Алнума, однако не глядя ему в глаза, усадила на уступ, помогла снять рубашку, и начала осторожно развязывать повязки. Алнум почти не двигался и наблюдал за ней. Но молчал.
     Хельга, отложив остатки перевязи, аккуратно осмотрела, бережно, едва касаясь краёв раны особым отваром, оттёрла их и так же бережно, скоро перевязала сначала ту, на боку, а затем и ту, что на бедре. Завязывая последний узелок, она задержала руки на его торсе дольше, чем требовалось. А затем, всё так же стоя на коленях, горячо схватила левую руку и припала к ней губами.
     И то – снова было неожиданно для Алнума – он опешил.
     Но это – была минутная слабость. Хельга встала, выпрямилась и холодно посмотрела на Алнума:
     – Тебя ждёт Хорнаб.
     – Хельга! – Алнум встал.
     – Нет! – Хельга смотрела зло.
     Алнум отступил. Но Хельга сделала шаг:
     – Ты хотел уберечь меня от этого? Хотел, чтоб я не волновалась? Ты доверяешь мне?
     – …Хельга!
     – Нет, ты пытаешься меня беречь! Беречь? От чего? От будней, в которых есть место боли и крови? От твоей боли?
     – Ты носишь моего ребёнка!
     – Значит я – только сосуд, в котором находиться ребёнок великого шамана? Я – больше не женщина, что поможет и поймёт? Я – …, я… – Хельга не находила слов. – Ты смеешь ограждать меня от моих прав жены, вменяя мне в вину, что я – мать?
     Алнум смотрел, чуть повернув голову, глаза его сузились, губы были крепко сжаты. Он стиснул кулаки.
     – Хельга!
     Она подступила к нему. Рядом с ним она казалась маленькой, но её злости хватило для того, чтоб он молчаливо снимал ей.
     – Кем бы ты ни был, степняк, как бы плохо тебе ни было, никогда не смей прятаться от меня! Ты… Я стала твой женой не для того, чтоб вышивать у твоего очага! Ты знаешь, что я никогда не ограничивала тебя как мужчину. И если ты видишь во мне только ту, что будет безропотно рожать тебе сыновей – ты ошибаешься. Тебе нужна такая – я сама подыщу тебе наложниц! Ты можешь сколь угодно рассчитывать на мою помощь, смелость, любовь. Но границы им – я буду устанавливать сама! И не смей от меня прятаться, пока заживают твои раны. Я чувствую их, я чувствую боль, которой болеешь ты. И не ищи тому объяснение в магии. Его нет! Ибо то – болит моё сердце! А теперь – убирайся! Уходи! Тебя ждут…
     …Да, семейные ссоры одинаковы в любые времена. Сколько я их видел? И сколько, наверняка, увижу… И как они мне надоели! – Я вышел.
     …Вскоре из шатра, резко отринув полог, вышел Алнум. Он был вне себя. Количество дел, о которых хотел говорить Хорнаб – в тот же миг резко сократилось. Остались лишь самые необходимые и то, лишь, те, что могли порадовать. Но Алнум, будто, не слышал его. Он шёл по стану, и казалось, что места стало всем мало.
     Да, серьезной была размолвка.
     …Алнум вернулся только когда стемнело. Хельга была молчалива.
     По просьбе Алнума внесли ужин, Хельга безмолвно, не поднимая глаз, села.
     Оба ели мало, молчаливо, быстро.
     В первый раз Алнум лёг спать, не пригласив Хельгу. В первый раз она, при свете вечерних костров, что проникал сквозь проём приоткрытого полога, занималась вышивкой до последнего.
     Уставший Алнум уснул быстро.
     Но сквозь дрёму, ближе к полуночи он услышал настораживающий, неясный шум. Открыл глаза, но не пошевелился.
     При слабом свете отблесков догоравших, мельтешащих последней агонией света, он заметил движение. Не поворачивая головы, боковым зрением Алнум видел Хельгу.
     Она ступала совсем бесшумно, прислушиваясь к его мерному дыханию, опустилась на колени у его ног. Она словно бы боялась дотронуться до его ступней, щиколоток, проводила рукой совсем рядом, будто лаская. Хельга плакала, несколько слезинок упали на ступни Алнума, но она того не заметила. Слёзы сами катились из её глаз, но всхлипнуть, зарыдать она не могла – очень боялась, что Алнум проснётся. Она плакала долго, словно то выходили все переживания, волнения, что накопились за время отсутствия Алнума.
     А тот, почему-то боялся нарушить того состояния, только неслышно сжал кулаки. И затем он услышал, как, стоя на коленях, едва различимым шёпотом Хельга благодарила своих богов за благополучное возвращение Алнума. Как отмолившись своим прежним богам, после, она вознесла благодарности богам степняков. Она вознесла молитву наиболее почитаемой богине – Табити, за то, что та привела израненного Алнума к родному очагу. Она горячо, шёпотом крика сердца благодарила Папая за то, что сберёг степняка Алнума в горячем бою. Истово произносила слова благодарности Апи – за то, что та дала сил Алнуму, показала дорогу в родной стан…
     Алнум был поражён. Он корил себя за чёрствость, за то, что не рассмотрел боли Хельги. Но он молчал.
     Я видел, как он глядел вверх широко открытыми глазами, стараясь дышать ровно, но кусая губы до крови, пытался сдержать подступивший к горлу ком.
     Шёпот Хельги смолк. Прошло много времени, прежде чем она успокоилась. Встала и, подойдя, присела, а затем и прилегла у руки Алнума. Она пододвинулась чуть ближе к нему, а затем, слыша его равномерное дыхание и ощущая неподвижность – придвинулась ещё ближе, обеими руками обхватила его руку, носом уткнулась в его плечо.
     Хельга заснула очень быстро. Во сне она часто вздыхала, всхлипывала и раз за разом – вжималась в плечо Алнума, но, положив руку ему на грудь, как будто успокоилась.
     Мне показалось, простите меня за сравнение, ничего не хочу сказать плохого, но мне почудилось, что так может спать, уткнувшись носом в колени хозяина, добрая верная собака, потерявшая и обретшая вновь своего доброго хозяина.
                145
     …Алнума не было больше недели.
     Перемены в характере Хельги я списывал на её состояние. Однако к восьмому месяцу беременности женщины обычно расставляют приоритеты – здоровье и безопасность ребёнка.
     Но те дни, казалось, Хельга – не жила. Она запретила кому-либо входить в шатёр, сидела или лежала, глядя в одну точку. Она не разговаривала и была почти безучастна ко всему, что происходило. Только остро реагировала на попытки рабов войти в шатёр. Пуницу, вечный весельчак, дабы в стане не возникали разговоры о безумии жены шамана, в конце концов, запретил кому-либо беспокоить её. Он сам носил ей еду и заставлял поесть, всячески пытался разговорить.
     Наконец, когда Алнум вернулся, Пуницу рассказал ему обо всём, что происходило.
     Однако, по приезду степняка, Хельга, как бы, вновь и сразу, вернулась из небытия – она была предупредительна, спокойна, даже – весела. Встретила Алнума, ожидала его в шатре, сама подавала ему еду. Вот только старалась держаться к нему ближе, ненавязчиво дотрагивалась до его рук, плеча.
     …Когда поздно вечером Алнум, наконец, пришёл в шатёр, едва войдя, он отметил, как судорожно руки Хельги были уцеплены в покрывало на том уступе, где она сидела, как неподвижен был её взгляд, каменное, без эмоций, лицо. Но вот Алнум – прошёл несколько шагов к ней, и Хельга поднялась, она – сердечно улыбнулась и дотронулась до его руки:
     – Степняк, ты закончил дела? Теперь – останешься?
     Он кивнул, был немногословен. Устал? Это я понимал. Хельга безвольно уткнулась в грудь Алнума, но крепко, судорожно сжимала его левую руку.
     Но Алнум нерешительно оглянулся, словно бы – прислушивался к чему-то.
     – Хельга, здесь очень много боли и слёз… Почему?
     – Я была одна… Я была одна в этом мире.
     – Одна? С тобой оставался мой сын.
     Хельга спросила, казалось, невпопад:
     – Скажи, степняк, у тебя были женщины, пока я…
     Алнум отсторонился и посмотрел на Хельгу в упор:
     – Что ты говоришь? Ты не том боишься спросить! …То, о чём ты боишься рассказать… То, что виделось тебе в кошмарах… Хельга, почему ты не веришь мне? …Да, истинно…, ты действительно не веришь мне. – Он раздумывал, отошёл, но затем снова повернулся к ней и, шагнув почти вплотную, заговорил задумчиво, словно медленно читая книгу:
     – Я чувствую, знаю, ты очень сильно пострадала от мужчины, получила … удар и… винишь меня, думаешь, я…. Ты переносишь те свои чувства и на меня, думая, что и я такой же, как он. Но…, но, Хельга, я чувствую, что не меня ты всё же ненавидишь. Ты всё ещё не приемлешь себя и свои поступки… деяния. – Алнум закрыл глаза и продолжил говорить:
     – И всё же, во всём, что даруют тебе твои кошмары …ты, винишь себя. «Почему я? Ведь вокруг тебя – множество молодых, красивых девушек, с длинными волосами, блондинок, брюнеток, стройных, статных, покладистых... Отчего не они? Они моложе, чем я. С твоими возможностями, желаниями, влиянием, богатством, ты можешь выбрать любую!...»
     Хельга вырвала руку, но Алнум, стоя рядом с ней, неимоверно большой, по сравнению с хрупкой женой, продолжал говорить тихо, уверенно, с закрытыми глазами:
     – Ты думаешь, что я могу взять себе иную жену, и в том будешь виновна только ты. Ты… недостаточно красива, …не умеешь увлечь мужчину, …ты глупа…Что-то не так именно в тебе. …Они, …они красивее, умнее, мне с ними интересней. … Она более умела и более достойна того… что бы… чтоб стать моей женой. А ты… исчезнешь.
     Алнум, словно бы очнулся, и пристально посмотрел на испуганную и прячущую глаза, Хельгу:
     – …Нет, ты, конечно же, ни в чём не виновата. И с тобой никто не сравнится. …Все то время, что ты была мне женой, я старался вытравить из тебя ненависть к тебе же. Но вижу, что мне того не удалось. Это моя вина. И… Я не могу тебя потерять. …Но, Хельга, отчего ты так боишься меня? Отчего не доверяешь мне?
     Хельга вновь опустилась перед ним на колени:
     – Я боюсь не тебя, я боюсь того, что тебя нет рядом. Я боюсь всего, что может помешать мне дышать одним с тобой воздухом. Я боюсь мгновений, когда закрываю глаза, ибо тогда – не могу тебя видеть. Я боюсь, что перестану чувствовать твои прикосновения. Отчего так? Ты привязал меня к себе колдовством. Я не могу дышать без тебя, не могу ни есть, ни пить.
     – Нет, милая, я лишь только открыл тебе то, что должно быть у каждой женщины, но она по разным причинам, не получает того. Я просто люблю тебя, ничего не требуя взамен и ты, по благородству своей души – взамен готова отдать мне всё и ещё больше сверху того. То – великая данность женщины – жертвовать всем только за одно хорошее слово.
     Хельга, слушая его, заплакала:
     – Я прошу тебя, шаман, я заклинаю, сделай мне такой амулет, что позволит мне ощущать твоё присутствие. Твои поездки – бесконечны и равны годам. А то время, что вижу тебя – подобно взмаху крыльев мотылька – те мгновения кратки и иллюзорны. Их будто не было! Не было! Я молю тебя, молю, стоя на коленях, пощади и дай мне забвенье!
     Алнум слушал, словно поражённый. Но потом – нагнулся и поднял Хельгу, а затем – взял на руки. Она билась в рыданиях:
     – …Я не упрекаю тебя…, но… дай мне…, сделай тот амулет…
     Алнум молчаливо, чуть покачивая, носил её медленно на руках. Нескоро, но Хельга успокоилась, только всхлипывала, обнимая руками шею Алнума, крепко сжимая свои пальцы. Тогда он спокойно заговорил, медленно, подбирая слова:
     – Я приучал тебя к жизни со мной. А теперь – привыкнув, ты просишь забытья от иной жизни – без меня? …Ты не просишь меня быть с тобой чаще, ты знаешь…, думаешь, что не имеешь права ничего просить. Ты не бесправна, Хельга, милая и желанная. Я понимаю тебя. Я сам задыхался, когда был вынужден находиться вдали от тебя. И сейчас, во время отъездов я живу только воспоминаниями о тебе, только надеждой, что ты ждёшь меня… Тебе не амулеты нужны, а моя любовь.
     Он ещё долго носил её на руках, укачивая, словно малого ребёнка, говорил ласковые слова…
     …Воистину, если бы я мог тогда выразить ему свою благодарность…
     Позже, он, уже сидя, держал её на руках, пока она не уснула. Временами она всхлипывала, тяжело вздыхала. Алнум ловил каждый её вздох. И когда он лёг, всё так же прижимая к себе Хельгу, то не спал ещё долго.
     Поутру было видно, что Хельга – стесняется: она вчера позволила себе истерику, как ей казалось. Она не знала, как попросить прощения у Алнума. Ей не хотелось, чтоб, вновь уезжая, он думал о ней плохо.
     Алнум был приветлив, уделяя много внимания Хельге, но не угодничал. После завтрака он приказал позвать наиболее приближенных сотников и тысячников. Расположились за шатром, в тени. Хельга, в шатре, корила себя за то, что не успела поговорить с Алнумом, объяснить ему. Но я видел, как судорожно вцепились пальцы её в ткань, где ещё виднелся его силуэт на смятом ложе, в шатре, где ещё ощущался его запах. Она прислушивалась у звукам его голоса… Как скоро он уедет?!
     …Я не считал Хельгу сумасшедшей. Нет. То – не было капризом, мимолётной прихотью. Моя Хельга – сильная, она сможет и выдержит. Она как прекрасный цветок, которому всего лишь – нужна опора. Она выдержит, но, сколько слёз прольётся на её пути к солнцу? ...
     …Алнум – был немногословен. Поставил всех в известность, что отныне и на некоторое время – он сократит количество своих поездок. Сейчас он распределял обязанности. Наиболее приближённые военачальники, с небольшими отрядами, тут же получали задания – они должны были осуществить всё то, что в ближайших поездках планировал сделать Алнум. С каждым после он говорил отдельно, подробно инструктируя – думаю, ему не хотелось терять нити всевластия. Или просто он, пока, не мог того сделать по своему характеру?
     Кроме того, отныне – все кто требовал помощи шамана Алнума, должны были приезжать лично к нему в стан. Нет, шаман Алнум так решил, потому что не видел пока скорых дел и хотел отдохнуть, собраться с силами.
     Он стеснялся признаться, что всё это – ради Хельги? В том я не сомневался, что ради неё. Или он – просто настолько тактичен, и, зная, что она слышит – не хотел её обязывать?
     Слыша то Хельга, от волнения, даже встала, словно не веря своим ушам. Алнум жертвовал всем? Он не упрекал её?
     Он… оставлял свои дела… ради неё?
                146
     Это были моменты, что отличали прежние отношения Алнума и Хельги. Останавливаться на банальностях – я не буду. Читатель уже может составить своё мнение о тех, кто стал героями этой повести. Мне бы только хотелось добавить несколько штрихов к их истории. Может, чуть более выпукло выписать характер Хельги. Показательным в этом станет один случай.
     …Он произошёл, примерно, года через два, после описанных выше событий. К тому времени у шамана Алнума и его жены Хельги подрастал сын – мальчику Асталину минуло, едва более полутора лет. Смышлёный, непоседливый мальчик. Его имя было сложным и означало что-то вроде «весенний ветер надежды, что растопил снега». Он уже сейчас доставлял много хлопот своему Хранителю. А что будет после? Старший сын шамана Алнума?!
     Самого шамана не было уже третий месяц. Ещё в начале весны начался большой поход. Многие славные воины покинули стан вслед за своим хозяином. Ушли и надёжный Лагом, и улыбчивый, неунывающий Пуницу. Странно, но главной Алнум оставил жену Хельгу – чужестранку! Он оставил её – управлять делами степняцкий станов! Когда такое слыхано? Правда, в помощь ей остался совет старейших степняков по главе с Хорнабом. Он же назначался главным военачальником.
     Чудные дела творились ныне в степняцких станах.
     Но я ничего не мог сказать плохого о Хельге. Как прежде совестливо она правила Приземистой, так и ныне – старалась быть справедливой, но властной хозяйкой для своего нового народа. Да, на людях она была госпожой, но когда выпадали минуты одиночества, когда полы шатра закрывались за её спиной, а сын был присмотрен – она становилась самой обыкновенной женщиной, что, не смея выказать вслух своей боли, выла тишиной опустошённости, рыдала безмолвием одиночества.
     …Я знал, как тянуло Хельгу к Алнуму. Были ли здесь колдовские действия шамана-степняка? Возможно. Но я всегда старался вначале отыскать рациональное зерно во всяком поступке, действии, событии. А уж если не выходило – то и это не значило, что его нет. Просто, по каким-то причинам я его не «нащупал». Ныне я считал, что Хельга просто сильно любила своего степняка, но глупые внутренние убеждения тривиально мешали ей всё принять. Душевное стеснение не позволяло глубинно во всём разобраться. Да, думаю, то была совершенная привязанность, что выражалась в чувстве потерянности и большой утраты. Стараясь убежать от, может и не маленькой, но решаемой проблемы, Хельга погрязла во внутренних переживаниях, что давили её теперь. Был ли выход в том, что она надумала?
     Как я могу описать состояние Хельги тогда? С уверенностью того, кто находился при Хельге дни и ночи, скажу – она очень скучала по Алнуму. А вообще, можно долго рассуждать о любви, но думаю, истоки того состояния были в детстве Хельги, недолюбленности её на ранних этапах жизни. И теперь она – будто задыхалась, будто умирала от жажды без источника своего спокойствия и благополучия. Её разум, но больше воображение - порождали химеры, что заставляли её ворочаться полночи без сна, изнемогать в конвульсиях, когда кажется, что тебя ласкает тот, к кому готова бежать на край света. Воспалённые фантазии ежесекундно, перед воображаемым взором, меняли всевозможные фигуры.
     …Но нужно было жить. Когда Алнум вернётся, он должен был увидеть счастливую жену, порядок в станах, здорового сына.
     …Однажды, словно безумная Хельга очнулась от сна. Она приподнялась на широком ложе, испуганно осматривалась, искала ночных призраков по тёмным закуткам шатра. Хельга задыхалась, ей было дурно, ей было нечем дышать. Она оттянула ворот рубашки и с трудом подавила приступ рвоты.
     Сквозь щель в пологе шатра она видела, как едва-едва начало розоветь небо на востоке. Почудилось свежее дыхание утреннего ветра. Это придало Хельге силы. Мгновения ещё она раздумывала. Затем встала и взяла свой меч. Неторопливо, но твёрдо зная, чего ей хочется, она усердно и сосредоточено, остро отточила его.
     …Заостренный и начищенный меч блестел словно новый. Она едва помедлила, полностью разделась. Резкими, хорошо поставленными движениями отменного воина, она четырежды, по количеству сторон света, рассекла вокруг себя воздух.
     У меня сложилось такое впечатление, что она отсекала невидимые нити Бытия, что связывали её с Алнумом. Я всегда скептически относился к тому, чего не понимал.
     Психологический ли то был приём, либо было то, чего я не понимал, но я почувствовал облегчение и лёгкость, что овладели Хельгой после того действия.
     Не мог я знать тогда, что в ту же минуту, далеко от нас, Алнум резко проснулся с ощущением пустоты и огромной потери. Он ощупывал вокруг себя ложе и простонал:
     – Хельга, Хельга, что же ты делаешь…
     Наутро в стан к Хельге прибыл посыльный – сообщалось, что в Маханильском стане – волнения. Стан располагался на северо-западных окраинах владений шамана Алнума. Сейчас, когда не было хозяина, им казалось, что самое время уйти из-под власти степняка-шамана. Хотя, в общем, так считали не все, конечно же. Просто один из богатых, да и не столько богатых, сколько наглых станичников Хамсвилис, подстрекаемый женой Грисветой нахраписто решился на бунт – ведь кажется, что править – это так заманчиво. Почёт, уважение, власть, подати. Хотя нет, уважение я из этого перечня уберу. Почёт даётся за добродетельные деяния, а в Маханильском – не все были согласны с тем. Но кто спрашивает беднейших? А тех, кто колеблется – можно подкупить…
     Хельга слушала молчаливо, рядом стоял Хорнаб. Он попытался ей что-то сказать, но Хельга подняла руку, останавливая его речь. Вокруг толпились те, без кого не обходится ни одно собрание, те, кому интересно всё.
     Ах, Хельга… Сможешь ли ты решать дела так, как решал их великий шаман? На тебя сейчас смотрят, тебя сейчас сравнивают. И сомневаюсь, что сравнение – в твою пользу. Хватит ли у тебя решительности? Да и вообще, хватит ли ума?
     Но я предвидел её решения, я знал её поведение в Приземистой. Я пытался отговаривать, но понимал, что решение уже сформировано окончательно и я, голосом здравого разума и совести – не смогу поколебать его.
     Хельга молчала, но встала. Она оглядывала людей, её взгляд изредка – останавливался на ком-то. Но этот взгляд – не метался, она просто изучала, как бы заново оценивая. Наконец, скрестив руки на груди, сказала:
     – Я хочу говорить с …Хорнабом, …Ставесом, … Манизисом, …Амхисом.
     Все четверо этих уважаемых воинов – подступили к Хельге. Она вновь села. Хорнаб остался стоять, Ставес и Манизис, скрестив ноги – уселись тут же. Амхис наклонился, опёршись ладонями на колени.
     – Что посоветуете? – В полголоса спросила Хельга.
     – Нельзя отдавать стан! Это неверное решение кучки заинтересованных лиц! Что скажет Алнум, когда вернётся? Проклятые предатели! Наказать их! Наказать!
     – Что мне надлежит делать?
     – Послать отряд… Маханильский – большой стан, за ним могут потянуться другие станы. Большой – несколько тысяч…. Значит – и отряд – не менее тысячи воинов. У нас… сейчас такового нет. Придётся созывать воинов из других станов…, – предводители отрядов спорили, перебивая друг друга.
     – Ждать другие отряды – значит потворствовать Маханильскому, значит выказать свою слабость, – Хельга говорила задумчиво, размышляя вслух. – Нет времени. Каждый день без нашего слова – это умножение сил, удвоение уверенности Хамсвилиса в том, что он прав…
     Нужно было думать и думать быстро. Посланник ждал. Споры вокруг, с молчанием Хельги – постепенно стихали. Люди больше не оценивали состоятельность Хельги решить эту проблему. Да, она решала многие проблемы стана, но то был один – в котором её все знали, в котором почитали, уважали. Её знали как человека твёрдого, но который не откажет в помощи… Но в других станах – в ней наверняка видят лишь прихоть шамана Алнума, красивую чужеземку, которая ничего не может понимать в делах степняков. Посылать карательные отряды? Какой выход, Хельга?
     Она резко встала. Поднялись Ставес и Манизас, выпрямился Амхис.
     Лишь мгновение она молчала. Затем заговорила чётко, не повышая голоса – она хозяйка и могла себе то позволить. А они – обязаны слушать. И повиноваться.
     – Хозяин Алнум назначил меня решать дела в стане. Я приказываю вам всем, – она оглядела людей, но взглядом остановилась на четырёх военачальниках, – внимать мне. Ибо всякого, кто меня ослушается, я прикажу казнить от имени шамана Алнума.
     От её взгляда некоторые попятились. Хорнаб скрестил руки на груди, Манизас – прищурил глаза, а Амхис – удивлённо приподнял брови.
     – Я сама отправлюсь в Маханильский и усмирю амбиции Хамсвилиса и его …Грисветы. – В упор, глядя на каждого из военачальников, она твёрдо говорила:
     – Чужестранка Хельга будет сопровождать сына шамана Алнума – Асталина. Охранять Асталина будет Ставес. Ты можешь взять до десяти воинов. Миназис возглавит отряд в сотню воинов, что будут сопровождать сына шамана – Асталина. Миназис – возьми лучших, хорошо экипированных – это отряд, что сопровождает самого наследника! Амхис – возьми пятьдесят воинов и пусть они незаметно сопровождают нас – нужен отряд разведчиков, что обеспечит нам безопасный и скорый проход до Маханильского. Хорнаб останется управлять станом. Хорнаб, отсчитай в казне пол таланта – мне нужно золото. …Это моё решение и вы обязаны мне повиноваться. Мы выступаем на рассвете. Отряд Амхиса – должен уйти сейчас же – на опережение! – Она резко встала и ушла к себе в шатёр.
     Вошла, закрыла полы шатра, хоть и было тут душно. И остановилась…
     …Правильно ли ты поступала, Хельга?
                147
     Отряд в сотню конников-степняков, сопровождавший полуторагодовалого наследника шамана Алнума и его мать, на пути к Маханильскому не встречал препятствий. Амхис – надёжно прикрывал передвижение основного отряда. Только иногда, за семь дней пути Хельга подмечала то одного, то другого воина из отряда Амхиса, что стояли на дальних подступах к дороге, по которой она двигалась. Не плотным кольцом они были впереди, по бокам и сзади.
     К обеду восьмого дня наследник Асталин прибыл в один из своих отдалённых станов – Маханильский.
     Встретили их настороженно. Когда сотня воинов въезжала в стан – им попадались лишь нахмуренные люди – приказа выступить против жены всесильного шамана – не было, но им явно были не рады. Миназис подъехал ближе к Хельге, ожидая приказа. Она тихо сказала:
     – Они не посмеют напасть сейчас. Но будь готов. Будет очень короткий миг, когда я потребую жизни Хамсвилиса и его жены. Тогда вы должны будете немедля разделиться, обеспечить охрану Асталина, но немедля взять под стражу Хамсвилиса. Понятно?
     Миназис кивнул.
     Хельга спешилась. Один из воинов, придерживал в это время Асталина. Но вот Хельга сняла его с коня и, крепко держа за маленькую ручку, пошла на пригорок «лобного места» стана. За ней ступали несколько спешившихся воинов Алнума, другие – двинулись верхом. Всё было чётко и слажено.
     …Я видел, как светел оставался стан Хельги. Я сказал ей о том. Но она была уверенна в своих решениях и без того.
     Хельга была одета весьма изысканно. Её богатство – не должно было раздражать жителей стана. И в то же время – она должна была соответствовать статусу жены великого хозяина. Поскольку она долго была в пути, то и женского платья – не надела. Но истинно мужская одежда были стилизована под женскую. Приталённые, достаточно узкие штаны убраны в мягкие сапожки, кожаная безрукавка была распахнута и не скрывала рубашку с длинными рукавами, из тончайшего полотна. Рубаха по подолу и на рукавах была украшена искусной вышивкой из красных шёлковых и золочёных нитей. Глубокий отворот не скрывал ожерелья из красных камешках на грубых нитях. Такие же красные длинные серьги рассыпались искрами при каждом её движении. Типичного женского головного убора – метапиды – не было, Хельга этого так и не приняла в своей жизни среди степняков. Длинные светлые волосы были убраны в две косы, переплетённые золотыми нитями. Голову венчал тончайшей работы золотой венец всего с несколькими мелкими рубинами, но звериными элементами, хотя и без сцен терзания. Неширокий пояс, без защитных, боевых пластин, выказывал линию талии, к поясу крепились ножны с мечом. Никакого излишества. Хельга изящна, едва – надменна, сдержана и …прекрасна. Она понимала, что одного страха или уважения мало – мужчины должны восхищаться. Они часто слабы – на красоту не смеют поднять руки. А кто посмеет – для того есть воины охраны. Она также должна была затмить всех тех жён степняков, кто вздумал, что они красивее. По себе, женским чутьём Хельга понимала, что может разозлить, но большей уверенностью было то, что она лишит их внутреннего равновесия, уверенности в себе. И это – дополнительно усилит позиции Хельги.
     Хотя я знал, сколько стоило то изящество Хельге – она старалась выглядеть статной, отводя плечи назад. Так, чуть изгибаясь, она визуально увеличивала грудь, а постоянно держа пресс живота – увеличивала соотношение между талией и бёдрами. Она знала то, о чём ещё никому не говорила.
     Асталин не капризничал – доверчиво шёл за матерью. Он умилительно ковылял, озираясь по сторонам, держа указательный пальчик у рта. Он устал от переезда, но Хельга нарочно вчера вечером раньше приказала встать на ночлег, чтоб ребёнок хорошо отдохнул и выглядел уверенно. Он был одет богаче – его кожаная безрукавка была отделана золотыми бляшками тонкой работы, что изображали разнообразные сцены быта степняков, а также – зверей. Работа была не топорная – над этими украшениям трудились лучшие мастера. Мягкие кожаные штанишки также были заправлены в мягкие, совсем маленькие сапожки. Талию ребёнка опоясывал добротный тонкий кожаный пояс с железными, позолоченными накладками – пояс был уменьшенной копией боевого. К нему был приторочен маленький меч – дорогого украшения рукоятки на нём не было, но хорошие воины сразу отметили, что на сталь для этого меча – не поскупились. С другой стороны была приторочена нагайка – символ того, чего должны бояться рабы. Также – рубашка из тончайшего льняного полотна. Вместо кожаной безрукавки на Асталине был уменьшенный, но добротно сделанный, со всеми деталями панцирь. На кожаной основе бронзовые пластины крепились в два слоя. Возможно – и был тот панцирь тяжеловат для ребёнка, но по нему того не было заметно. Многие отметили, что наверняка этот панцирь – не впервые надевался наследником, значит – тот был искушён и в походах и крепок телом, для того, чтоб безропотно носить всё то облачение.
     На пригорке Хельгу ожидал Хамсвилис. Тут же стояла его жена – Грисвета. Почти рядом - ещё несколько воинов. Подходя – Хельга чуть улыбнулась, приветствуя народ, однако холодно посмотрела на Хамсвилиса. Она не сбавляла темп и остановилась только тогда, когда Хамсвилис отступил на несколько шагов. Грисвета – не двинулась с места, таким образом, получилось, что Хамсвилис встал чуть позади жены, показав тем самым, кто явился причиной бунта.
     И Хельга знала то. Она знала всё. Прежде опросила всех, у кого можно было узнать хоть что-то о Маханильском стане, о тех, кто сейчас претендовал на власть. У Хельги действительно сейчас не было сил для восстановления здесь спокойствия, да и кто сказал, что резня – это хороший выход для покорения зарвавшихся вассалов? И из этого стана ушли воины в подмогу Алнуму. Нельзя было предательски ударить им в спину – и лишить их дома, родных. Хотя, если бы Хельга хотела – она бы, конечно, нашла достаточное количество воинов. Но решила по-другому.
     Хамсвилис – сам по себе – был неплохим воином, достаточно умным для того, чтоб занять и по праву удерживать пост наместника, но он был слабоволен. Ежедневный зудёж его жены о том, что он – способен на большее, чем быть одним из старейшин стана, ослабило его принципиальность. Он был красив собой, основателен, хороший ратник, но воля одержимой властью жены – поработила его, он был послушен её подлым делам и податлив её злобным речам.
     Грисвета – сейчас, казалось, наверстывала всё то, чего была лишена в молодости – силы, власти. Её муж смог подняться из простых воинов лишь недавно. В начале своей жизни они испытывали достаточно большую нужду. Но коль скоро крепилось благосостояние этой семьи, так же скоро росли и аппетиты Грисветы. Она была ласкова с теми, кто ей был нужен, узнавала их чаянья, мечты, училась у них тому, что считала важным и полезным, а затем – уничтожала несчастных, в прямом и переносном смыслах слова.
     …Я знал многих людей, – учится, использовать – да. Но зачем было уничтожать? И хотя – столкнулся я с подобной женщиной  не единожды, однако – то оставляло след в моих мыслях. Откуда столько злобы? Ведь Хельгу тоже не долюбили в детстве, но не стала же она такой? А эта женщина – порождение злых сил.
      Лучшая подруга? Когда переставала ею быть, становилась – подколодной змеёй. Вокруг жертвы мерзкой паучихой сплеталось столько сплетен из липкой ненависти, что отмыться было уже нельзя. Ради чего она истребляла людей вкрадчивым, но воняющим наветом? Осторожно, шаг за шагом, слово за словом – и вокруг людей формировался кокон всеобщего презрения, ненависти, мерзости. И хотя саму Грисвету – не любили, но она – добралась до наместника Маханильского стана. Вообще, я считаю, что людям наделённым властью – необходимо быть прозорливее, и панибратски не обращаться с подчинёнными, пить с ними сладкое вино и засыпать под их кислые наветы. …И однажды наместник – не проснулся. Но паучиха – сделала своё дело, её муж Хамсвилис – поднялся высоко, чтоб ему не перечили простые станичники; часть старейшин была подкуплена, двое – умерли в одну ночь от коликов в животе…
     …Мне начинало казаться, что то – будет не поединок зарвавшегося вассала и госпожи, а – противостояние двух женщин.
     Но Хельга, взойдя на возвышение, тут же повернулась к Грисвете спиной, мягко развернула сына и обратилась к людям. Говорила, кротко, искусно, однако, меняя тон и повышая голос, расставляя в нужных местах акценты:
     – Асталин, сын великого шамана Алнума прибыл, дабы выслушать вассалов своего отца, народ, что всегда поддерживал хозяина Алнума и исправно платил подати…
     Часть воинов Миназиса незаметно уходили в толпу.
     – …Я, мать наследника Асталина и жена великого шамана Алнума, которого неотложные дела задержали вдали от его владений, выслушаю ваши просьбы и передам хозяину Алнуму, по его возвращению, которое ожидается со дня на день.
     Люди начали перешёптываться. Одно дело поддерживать Хамсвилиса, когда шаман Алнум далеко и не понятно когда вернётся. Другое дело, что расплата за бунт может быть совсем скорой – призрак шамана Алнума – стоял за спиной каждого. Одно дело, когда станами степняков правила чужеземка, а хозяин Алнум мог быть уже мёртв и его тело клевали вороны за далёким морем. Другое дело, когда сын великого шамана прибыл в сопровождении женщины, которой доверился мудрый шаман, и которая приехала милостиво выслушать просьбы недовольных. Вот! И на серость обратили внимание великие. Причастность к большим событиям, ласка власть предержащих – всегда действуют успокоительно на зарвавшихся. А может то – просто благоразумие приходит на смену ослепляющей спеси?
     То понимала не только Хельга. То поняла Грисвета:
     – Но справедливого Алнума нет. Вестей о нём – тоже нет. Что же мы видим? А видим мы – только чужеземку, что привезла сюда сына великого шамана и теперь – прикрываясь им, хочет лишить нас того, что нам причитается, – Грисвета вышла вперёд и встала перед Хельгой.
     Да, использование власть предержащими лживого слова «мы» по отношению к народу – весьма располагает людей на сторону говорящего и делает их податливыми любой лести, за которой, обычно следуют обман и разочарование.
     В толпе почудилось едва слышное движение. Но то – не люди среагировали на слова Горисветы, то воины Миназиса дали слабину и слишком видимо приготовились к возможной атаке. Это оказало неблагоприятное впечатление на станичников. Хельга высоко подняла руку, останавливая движения воинов и успокаивая ропот толпы.
     Она отвернулась от Грисветы и обвела всех взглядом, мило, сердечно улыбнулась:
     – Чужестранка? Да, я – не степняцкой крови. Но то – был выбор великого шамана. Того, что надёжно хранил вас от нападок литополов. Ведь было то?
     Раздался недружный гомон:
     – Было! Было, чего там таиться!
     – Сколько ваших станов разорили литополы? И сколько раз шаман Алнум засылал вам помощь?
     – Да много… Было дело! Да, всё так!
     – И теперь, когда всесильный хозяин Алнум помогает таким же, как и вы, таким же бедолагам, кого притесняют, неужели вы отвернётесь от него? Неужели за его доброту откажетесь от справедливого хозяина, за лживые речи тех, кто хочет ослабить Алнума? Того им не удастся! Ибо шамана – нельзя погубить, его нельзя ослабить или предательски изменить ему! Шаман Алнум – столь же безжалостен, как и велик, столь же силён, как и справедлив! Кого из вас он обидел? Его воины, воины великого шамана не раз приходили вам на помощь? Кому из вас он отказал в помощи? Как вы, те, кто уважает справедливость, можете неблагодарностью ответить на доброту?!
     Казалось, речи Хельги достигли сердец каждого здесь стоящего. Это был тот самый момент. И она – не преминула им воспользоваться. Хельга повернулась и указала на Хамсвилиса и Грисвету:
     – Я приказываю своим воинам, именем великого шамана, степняка Алнума, схватить изменников, что сеют смуту в его владениях.
     Её приказ был немедленно исполнен. В толпе возникло волнение – среди станичников оставались приспешники Хамсвилиса. Но Хельга вновь подняла руку, останавливая ропот:
     – Будет ли хорошим властелин, что сеет смуту? Тот ли хорош, что пьёт с теми, кого хочет подкупить? …Что хорошего сделал вам Хамсвилис? – Она вкрадчиво, тихо, но чётко продолжала:
     – А что хорошего вам сделала Грисвета? Я знаю, что она обманом, подлой настойчивостью преклоняла вас на свою сторону. Пусть выйдут те, кто истинно готов отдать жизнь за этих низких людей и я клянусь, клянусь жизнью своего сына, сына шамана Алнума, что выслушаю каждую просьбу и отвечу на все доводы. Даже если вы сомневаетесь, я заклинаю вас открыться! Я выслушаю вас! Но если вам нечего сказать – замолчите навеки. И храните свой яд, что не относится к делу, в своих сердцах. Пусть он отравляет ваши сердца, но не поганьте им доброго имени шамана Алнума, что никогда не допускал несправедливости!
     Среди станичников волнение – поутихло, выйти – не решился никто. А Хельга, высоко подняв голову, продолжила:
     – Все те, кто хотел нажиться на горе своих близких, соседей, кто преследуя свои личные корыстные мотивы, толкал людей на верную смерть, на неправое дело – будут казнены и немедля!
     Несколько местных воинов не побоялись ступить в круг и сжать мечи:
     – Ты прикрываешься именем Алнума, ты держишь за руку ребёнка. Но на каком основании ты можешь то требовать?
     Хельга улыбнулась, отпустила ручку ребёнка, щёлкнув пальцами, и около мальчика тут же вырос воин. Сама же ступила шаг к говорившим:
     – На том основании, что я та, – которую выбрал себе равной, не наложницей, а женой – великий Алнум, на том основании, что я – мать его сына и на том основании, что я – ношу ещё одного его ребёнка. Вы, сейчас вынув меч, можете убить жену шамана, можете, на глазах его сына убить его мать, но того ребёнка Алнума, что сейчас в моём чреве – вы не решитесь убить никогда! Ибо знаете, что проклятие всесильного шамана падет не только на ваш род – будет уничтожен весь стан, не считаясь ни с какими потерями. Быть может, в живых останутся только малыши!
     Все молчали, представляя то. Но кто-то тихо сказал:
     – Это если шаман вернётся…
     Хельга сверкнула глазами, вынула меч, нагнула голову и с угрозой тихо сказала:
     – Шаман Алнум – вернётся! И я сама вырву язык каждому, кто будет утверждать обратное!
     Все молчали.
     …Молчали и тогда, когда на виду всех обезглавили Хамсвилиса и Грисвету.
     Хельга смотрела на всё то, но к тому времени Асталин был водворён в отдельный шатёр с несколькими воинами охраны, вокруг шатра – также выставлен дозор.
     …А потом, словно ничего не случилось, Хельга занялась делами стана. На открытой площадке, сидя на невысокой скамеечке, она говорила со всеми, кто хотел донести до неё свои проблемы, печали и радости.
     Многие жаловались на жизнь, кто-то расспрашивал о будущем. Одна женщина неожиданно привела к Хельге своего семилетнего сына, умоляя помочь ему – дескать, слышала, что жена шамана Алнума также обладает чудодейственной силой исцелять.
     Насколько я понял – у мальчика было что-то вроде паховой грыжи…
     Ну, давай, целительница Хельга, помогай убогим!
     Хельга осмотрела мальчика, задумалась. Она видела, как то делал Алнум. Но одно дело, когда ответственность на себя брал тот, кто много раз уже проделывал те манипуляции, другое дело, когда за это могла взяться Хельга, та, что только видела, как это делается…
     Она колебалась, но мне кажется – приняла верное решение:
     – Я видела, как то делал шаман, но сама я не владею той же силой. Я … могу забрать ребёнка в свой стан, обещаю, что буду смотреть за ним – как за собственным сыном. И как только шаман вернётся – он излечит твоего сына. Я клянусь в том. Что ответишь?
     Женщина поколебавшись – согласилась.
     …А на очереди – были следующие страждущие. В тот день и вечер – она разбирала споры, судила обиды, помогала, чем могла нуждающимся. Всё это – именем шамана Алнума.
     Лишь поздней ночью она расположилась в шатре, что был поставлен ей, отдельно от того, что в котором пребывал маленький Асталин.
     Войдя в тот охраняемый шатёр и остановившись на пороге, Хельга, в какой-то мере стала понимать Алнума, когда он, после тяжёлых испытаний желал остаться один. Хельга разделась, осталась в одной рубашке и, растянувшись, легла. У неё кружилась голова, подташнивало, но от воспоминаний о еде – мутило. Она долго лежала без сил, вспоминая день, занимаясь самокопанием, и уже после полуночи, скорчившись, поджав руки и ноги – начала тихонько рыдать.
     Тихонько, ибо ни одна живая душа не должна была знать, как одиноко, тоскливо и плохо жене великого шамана. Какой ужас она испытывает от чувства, что может больше никогда его не увидеть. Никто и никогда не должен знать, как тяжело ей сейчас. …И пусть все не сомневаются, что завтра она будет тверда в своих решениях, жёстка в удержании власти шамана Алнума и милостива по отношению к его народу.
     Но это – будет только завтра, а сейчас – можно оставаться самой собой – маленькой, беззащитной, слабой, трусливой и одинокой…
     Человек может стремиться к одиночеству, он может быть одинок какое-то время, но если он одинок всю жизнь – то противоестественно! Или ты не согласна? Была ли ты понимаема, любима и реализована в той, прошлой жизни? Какие были у тебя желания, чтобы тебя кто-нибудь понимал, чтоб молчаливо выслушал, не корил за слабину, и чтоб ты не была без вины виновна во всех прегрешениях? Что изменилось ныне, Хельга?
                148
     Прошло ещё около месяца. И однажды, душной ночью Хельга металась в дрёме. Ей привиделся шаман, что смотрел на неё. Во сне она метнулась к нему, протягивая руки:
     – Алнум, Алнум!
     Он – чуть улыбнулся и протянул ей руку в ответ.
     – Не уходи, не бросай меня, Алнум! …Алнум! Где ты?
     – Рядом…
     Хельга резко вскочила, ещё не придя в себя, оглядывалась. Она насторожилась, прислушиваясь. В голове билось – «рядом», «рядом».
     Хельга! Очнись, это обман!
     Но она откинула полог. В лицо подул лёгкий ночной ветер, что украдкой по ночам прогонял жар душных летних дней. У входа дремал охранник. Он смешно склонял голову, время от времени – приподнимая её, но не просыпался – видимо заснул совсем недавно и не мог пока пробудиться от усталости.
     Хельга тихонько сделала несколько шагов.
     Остановись, Хельга, не ходи одна. Не ходи!
     Но она – неслышно ступала в тишине крепко спящих шатров, прислушивалась, и вновь – тайком делала несколько шагов. В предутренние часы - сон особо крепок, а Хельга ступала так тихо и осторожно, что казалось, только биение её сердца – двигало ею. Я чувствовал её тоску, но не верил, что мог быть благоприятный исход. Я знал, да, я знал, что ей очень хотелось верить в то, что Алнум – близко, но какие тому были шансы? Не то, чтоб я не верил в сны Хельги, но то – было слишком преждевременно. Да, Алнум – вернётся, но не сейчас. Боюсь, Хельга, ты озябнешь, стоя в росистой траве, на окраине стана. Разве мало было дней, наполненных тем постылым ожиданием, когда надежда тонет в бездне, и после часов ожидания на дальних подступах к стану, на закате ты должна была возвращаться одна? И это ещё хорошо, что тебя, Хельга, не сопровождали сочувствующие взгляды. Люди, казалось бы, понимали тебя и твою боль, но как они ошибались! Они – не могли того понять. Только любящее верное сердце способно постигнуть ту боль и пустоту.
     Я пытался её сейчас вразумить, но она, всё же, прокралась на окраину стана.
     Вот, вот она – пресловутая охрана! Чего стоит безопасность главного стана шамана Алнума?
     Хельга остановилась у кустарников, оглянулась – позади спокойно, а впереди – никого. Ты ошиблась, Хельга, возвращайся! Возвращайся.
     Но она ступила вперёд, прислушалась. И побежала.
     Да, и на пятом месяце беременности она могла себе то позволить при её физической форме: ничего не упускала, не позволяла себе расслабиться. Бежала долго – предрассветное густое марево было светло, что позволяло ей обходить кустарники, ложбины…
     …Солнце ещё не всходило, но всё к тому шло. Хельга остановилась на пригорке и огляделась. С востока – светлая полоска, однако, ещё не обозначила места соприкосновения тёплого светила с горизонтом. В серой мгле, по ложбинам - разлито белое, клубящееся марево: тонкое, дождей давно не было. И это всё, что могла выделить природа на украшения того лесного утра. Но роса – уже выпала. Хельга, стоя босиком – то ощущала. Она была в степняцком платье и его подол – намок, хоть Хельга и поднимала его, когда бежала.
     Она была разогрета бегом и теперь судорожно ловила воздух, горло – холодил утренний воздух, а лёгкие, казалось, были разгорячены до предела. Она нагнула голову и прислушалась к себе.
     Что, вот так и будешь стоять, Хельга? Ошиблась?
     …Нет. Нет, Хельга не ошиблась, с юго-запада приближался большой отряд. Хельга взглянула туда. Кто? Враги?
     Но сердце не слушалось разума, она побежала навстречу…
     Отряд скрылся за пригорком, Хельга нелегко взобралась на него, помогая себе руками. Лицо били влажные головки синих цветов, тонкие травы, унизанные бисером капель, колосья, укутанные паутиной с каплями росы… Хельга заплакала – как же медленно она двигалась. Ещё… Ещё!
     Она взобралась на пригорок – усталый отряд медленно приближался по дороге. Это – свои… – свои! Она – без труда узнала высокого, широкоплечего степняка, что ехал одним из первых. Хельга встала на пригорке во весь рост.
     Высокий воин поднял руку, отряд начал постепенно останавливаться – встали первые, понуро брели, замедляя шаг следующие, их постепенно окружали, останавливаясь те, кто шёл следом.
     Хельга поспешно сбежала и ступила на дорогу. Её светлые волосы давно распустились, их кончики – намокли. Светлое платье тонкой работы, однако, скрывало её талию – она сейчас казалась тонка и изящна, так беззащитна и трогательна в своём порыве.
     Глядя только на Алнума, она заворожено прошла несколько десятков шагов и опустилась на колени шагах в семи перед его конём. Она смотрела снизу-вверх, не рыдала, не плакала, но слёзы катились из глаз.
     Многие степняки были поражены порывом жены своего предводителя.
     Он же – медленно сошел с коня и подошёл к Хельге, смотрел некоторое время, а затем – также опустился на колени, и хотел было оттереть её слёзы, не решаясь, однако, дотронуться до неё.
                149
                …
     …Я радовался за Хельгу. Оглядываясь на её чувства, я понимал, что достаточно мало женщин в этом мире могли испытывать то, что чувствовала моя Хельга. Я всегда поражался, когда видел подобные пары: как в этом огромном, необъятном мире, со множеством неурядиц, да просто – случайностей могли возникать подобные отношения? Алнум и Хельга были вместе почти девять лет, и я не могу припомнить их крупных ссор. Да и мелких, по сути, не было. Алнум очень внимательно относился к жене, его желания были закономерны, поступки – справедливы, а поведение – почтительно. Но если он говорил «нет» или «да» – Хельга никогда с ним не спорила, стараясь понять и принять его решение. Они не утомляли друг друга; советуясь, они не навязывали своих мнений, не обижались на решения друг друга. Да, я считал, что этому мужчине очень повезло с этой женщиной, а этой женщине – с этим мужчиной. Хотя, конечно, рассуждать о везении и случайностях мне не должно. Если мы не можем проследить связь между двумя событиями, это не значит, что её нет. Вероятно, они просто заслужили друг друга.
     С нежностью Хельга относилась к мужу. Мне казалось, что стоило ей просто побыть с ним рядом и бури её тревог – утихомиривались, резкий ветер ощущения бесполезности – сменялся ласковым дуновением утреннего ветерка доверия и уважения. Она чувствовала себя необходимой. Она чувствовала себя значимой. Она чувствовала себя счастливой.
     К этому времени у них уже было двое сыновей – семи и пяти лет.
                150
     Но я знал, что развязка близка.
     Ничего не менялось, но я видел тоску в глазах Хранителя степняка. Я также припоминал давние слова самого степняка Алнума, что он увидит своих сыновей, но не сможет их воспитывать. Сколько времени прошло? И сколько времени у него осталось?
     Я старался донести то до Хельги. Я не хотел, чтоб удар, а это – поистине станет для неё ударом, был уж так неожиданный. Но думаю, и она сама помнила те слова Алнума. Хотя её участие и любовь к Алнуму я бы не относил на ожидание скорой развязки…
     Могу сказать смело, что каждый новый день, каждая ночь Алнума ныне, были откупом его поступков по отношению к Хельге в самом начале их знакомства. Его бережное отношение, внимание, предупредительность и отзывчивость тогда – были основой того, что Хельга ныне стала ему незаменимой помощницей в его лекарских делах, хорошей матерью для его детей, преданной женой и, чего уж там, чуткой женщиной, что неизменно тешила его.
     Я знал, что каждый день Хельга проживала с мыслями о здоровье и благополучии степняка Алнума, что каждую ночь она посвящала его желанием. Там не было и капли магии, там была благодарность и преданность, что проросли в любовь без раболепия и заискиваний.
     Видел ли я когда подобное чудо? Нет.
     …Помощи великого степняка, шамана Алнума запросили на самых западных его границах – стаи рутолов разрослись – им стало мало места, стало мало жизненного пространства и они вот уже несколько лет тревожили соседей Алнума мелкими набегами. А сейчас – предполагалось, что они пойдут войной. Шаман собирал воинов – он надеялся, что большого кровопролитья удастся избежать, но бой – должен был быть дан.
     Часто, к сожалению, очень часто, прежде чем не дашь врагу кулаком в лицо, он не поймет своего места, претендуя на то, что дорого тебе. Не то чтоб Алнум – сильно изменился, но думаю, он чувствовал свой конец. Так, чтоб не знала Хельга – он постарался завершить те, дела, что откладывал много лет. Он назначил, помимо имеющихся воспитателей, опекунов для сыновей, определил опекуна для своих станов, пока подрастёт Асталин. Так или иначе – Хельга могла лишь на время заменять Алнума, но править станами степняков – вряд ли. Он безгранично доверял Хельге, но было бы лучше, чтоб спину Хельги прикрывало доверенное лицо Алнума, тот, кто жизнь отдаст за жену и сыновей степняка-шамана. Таким человеком стал Хорнаб – спокойный, немного угрюмый, немногословный, но – неизменно преданный Алнуму воин-тысячник.
     В тот поход Алнум не хотел брать Хельгу. Но она – настояла. Может быть, впервые за долгое время она категорично и коротко ответила отказом на его приказ остаться.
     И Алнум смирился. …Он не мог не знать, что у него – совсем мало времени…
                151
     …
     – Где хозяин Алнум?
     Задыхаясь, раненный воин смущённо пробормотал:
     – Он убит, убит, мы не смогли забрать тело. Их слишком много, слишком…
     Хельга обернулась к остальным, немногим уцелевшим воинам-степнякам, те понурили головы и прятали глаза.
     В ту минуту, я чувствовал, Хельга не до конца понимала то, что сказал воин. Не до конца в то верила. Вернее – совсем не верила. Порою, кажется, совсем простые вещи – просто не укладываются в общую схему человеческого бытия. Есть вещи, которых не может быть. Так вот то, что ныне сказал воин – не могло быть. Потому что солнце – светит всегда, равномерно и вечно – движение луны и звёзд. Всегда…
Всегда!
     …Я понимал её решение, оно было подобно бутону быстро раскрывающегося цветка.
     Хельга нагнула и голову и медленно пошла прочь. В самые первые мгновения человек никогда не осознает своих потерь. Это, думаю, гасит те первые неосознанные решения, что могли бы возникнуть в, сокрушенном потерями, мозге.
     Вера. Надежда. Любовь.
     Как часто эти истинно человеческие чувства спасали не отдельных людей, а целые народы?
     Именно эти святые чувства двигали ныне Хельгой. Она, как и всякий цельный человек, не позволяла себе думать о худшем, не познав его глазами. Осознание того, что не сидишь, сложа руки, что-то делаешь, пусть и не очень важное – не даёт разлиться по телу мертвенным унынию и скорби.
     …Уже ближе к вечеру, на закате, Хельга собрала сотников временного лагеря, а также – сотников и десятников уцелевших в сражении – человек семь:
     – Если наш господин Алнум жив – нужно привезти его. Если он мёртв – нельзя позволить собакам надругаться над телом степного волка и подобает достойно похоронить его. – Она замолчала, и словно заглядывая в глаза каждому. Затем продолжила, но уже тише, проникновенно:
     – Разумом я понимаю, что это наверняка случилось, но сердце не чувствует его смерти. Если бы Алнум умер – остановилось и моё сердце, а оно – лишь болит.
     Хельга снова замолчала. Кое-кто из присутствующих начал возражать, спорить, поддерживать. Но Хельга остановила их взмахом руки:
     – Алнум был главный. Его ныне нет здесь. Я его жена и мне вы должны повиноваться. Передо мной только – Хорнаб. Его сейчас также нет. Я …уничтожу тех, кто посмеет мне ныне перечить или мешать. …Я поеду искать хозяина. Поеду она. Много шума мне не нужно. Да и будучи одной – я быстрее его почувствую.
     Она допросила нескольких воинов, что были в тот день с Алнумом, и выяснила все обстоятельства его гибели, место, где это случилось. Одета она была по-походному, но тяжёлое облачение оставила – несколько кинжалов, меч, лук; стрелком она осталась – отменным. Кроме того – лёгкая сумка с тканью для перевязки, несколько сосудов с лекарствами. Она надеялась на чудо?
     …Хельга двигалась осторожно. Было уже за полночь, когда она приблизилась к предполагаемому месту битвы. Лёжа на пригорке (коня оставила в дальней ложбине), она видела, что степь, которую укрыли тела погибших и тяжело раненных – была, казалось, по периметру, почти окружена редкими кострами с ночевавшими врагами. Что они сторожили? Или чего боялись?
     Тонкая цепочка костров тянулась вдаль, далеко, хоть и не доходила до горизонта.
     Нужно было взять больше воинов и прорываться? Но к месту стычки – стянулись бы новые силы врагов, когда же было бы искать тело Алнума?
     Обходить..., там, вдалеке, на севере, кажется, костров не было…. А может, Хельга их просто не видела? Но ведь можно же пройти между кострами? Алнум бы смог. Каково расстояние – более сотни шагов? Нет, кажется ещё больше – ведь темень и потому свет костров – сливается в цепочку. А вблизи – наверняка кострища – дальше друг от друга.
     …А ничего не остаётся, Хельга, кроме как идти дальше, кроме как просочиться сквозь эти кордоны…
     Она потихоньку приблизилась к одному из костров – три человека: два мужчины и одна женщина. Кажется, мужчина и женщина – благоволят друг другу, значит, наверняка, этих – можно не принимать в расчёт, они сами займут своё время.
      Эха отползла и начала обходить то место – шагов тридцать отступила и решила преодолеть неглубокую, в её рост, балочку. Она старалась передвигаться неслышно – ощупывала вокруг себя кустарники, расцепляя ветви. Но ветра не было – абсолютно тихо.
     Я поморщился. Хельга как же ты не ощущаешь того осторожного, но казалось – очень громкого дыхания?
     – Стой, женщина!
     Хельга обмерла. Она выпрямилась – к ней, раздвигая кусты, продирался чужак.
     – Кто ты?
     …Я – помог ей, чем мог.
     – Я жена степняка-воина. Отпустите меня. Я должна найти его тело, дабы похоронить!
     – Жена воина? А покажись-ка мне!
     Хельга попыталась изобразить искренность и простодушие, она искривила лицо и начала ныть:
     – Мой свекор…, стар. Не смог сам того – приказал мне. Сказал, если не найду тела его сына – он побьет меня, будто я позорю его род. Я должна найти тело мужа…
     – Мужа? Что, поди, любила?
     – Любила? Да он бил меня, изменял мне… Но ведь таков порядок – похорони сначала одного, а затем – ищи другого. Старый свекор – проклянёт! Отпусти…
     – Пойдём, пойдём со мной!
     – Куда?
     – Пускай на тебя и другие посмотрят!
     Хельга упала на колени:
     – Я прошу, я молю, отпустите…, старый свёкор, он ведь не даст мне найти нового мужа…
     Чужак задумался, держа одной рукой её руку, второй – начал шарить у неё на груди:
     – Проведи со мной эту ночь, а то мой друг вот нашёл себе подружку… Проведи… И может – не понадобиться тебе второй муж. Я не обижу… Я могу…
     Хельга, пытаясь изобразить улыбку, попыталась смягчить голос:
     – Так зачем же туда идти? Давай… Давай здесь…
     – Здесь? А что… – он отпустил руку Хельги, начал оглядываться в поисках ровного места, одновременно расстёгивая пояс. Хельга действовала мгновенно, кинжал даже не блеснул, а степняк начал захлёбываться своей кровью. Но Хельга насторожилась – в кустах раздался различимый мужской изумлённый вздох, и затрещали кусты.
     Сражаться, звеня мечами, было нельзя. Я сказал то Хельге. Она, мгновенно оценив ситуацию, одним движением повернула со спины лук и натянула тетиву. На какой-то миг – закрыла глаза, на звук оценивая ситуацию, направление движения и – выпустила стрелу. Мгновенно взяла следующую, натянула тетиву и прислушалась. Но второго выстрела не потребовалось: Хельга – отменный лучник, снайпер. В кустах раздался едва слышный хрип и что-то грузное, ломая кусты – осунулось.
     Что теперь желать? Этих – пойдут искать те, кто остался в живых. Так или иначе, даже если те и будут предаваться утехам любви, то и утехи-то – не бесконечны, а за то время Хельга вряд ли успеет найти тело Алнума, вернуться и скрыться на безопасное расстояние от этих шакалов.
     Ответ был очевиден. Она – не любила убивать, как и всякая нормальная женщина. Но сейчас – речь шла о том, что ей было очень дорого. О том, за что она была готова отдать жизнь. Это я говорю – без преувеличения. А перед ней – были враги. Враги, что убивали Алнума. Враги, что убили её самоё, то есть ту её часть, что была лучшей. Что она была без Алнума? Без мужа Алнума – не было и Хельги. Не было.
     Значит – и их не будет.
     Хельга вновь приблизилась к костру, около него – никого. Она затаилась, прислушалась. Никого? Наверно… первый, которого она убила…, и не был у костра, когда она наблюдала в первый раз. Второй… – один из двух мужчин, то тогда – был у костра. Тогда… Но где же та парочка? Хельга вновь прислушалась… Да, кажется они справа, за кустами. Хельга почти не дышала, как тень поползла туда… Они уже закончили, мужчина стоял к ней спиной, натягивая штаны. Женщина лежала, она не была напугана. Видимо – она…, то было обоюдно. И лишь женщина успела вскрикнуть, когда присев, Хельга резко оттолкнулась, сделала несколько прыжков и, толкнув ногой мужчину в спину – повалила его, вонзая уже окровавленный кинжал чуть выше лопатки. Ещё прижимая бьющееся тело к земле, Хельга взглянула женщину. Чужачка. Такой же воин, как и Хельга. Хельга не раздумывала…
     Была ли она излишне жестока?
     Или она, или её. А когда времена были другие? И не нужно говорить о том, что наступят благословенный времена, когда все будут дружить со всеми… Люди-то? Да, я тоже люблю сказки.
     …Хельга осторожно передвигаясь – вернулась и присела в кустах у костра. Она ждала, не появится ли ещё кто? Прошло много времени. Костёр начал затухать. И она решилась: ничего не должно было выдать, что этот дозор – потерян. Хельга осторожно подбросила ветки в огонь. Всё будет, как и прежде. Сама же – вернулась к первому убитому чужаку, и от той точки – проскользнула в степь.
     Часто останавливаясь, приседая и прислушиваясь, она добралась до места битвы, буквально змеёй проползла наверх и мягко, бесшумно скользнув мимо замерших тел, буквально шагов десять – пятнадцать, в отчаянье осталась сидеть на коленях: как тут, среди множества тел степняков найти то, что было ныне дороже всего? Да Хельга сейчас серьёзно рисковала: мало какие шакалы рыскали ныне по Степи…
     Но я встрепенулся. Я видел иных Хранителей. И большинство их них, оставшихся при своих тяжело раненных воинах, были мне Противоположностями. Но я почувствовал далёкий зов другого Хранителя. Ныне он не был мне Противоположностью. Зов слабый, но настойчивый. Я положил руку на плечо Хельги. Она повернула голову туда, куда я звал её.
     …Хранитель Алнума сидел около распластанного на земле степняка и держал его руку. Было видно, что Он очень слаб.
     Хельга подползла к мужу и перевернула его и едва сдержала стон, видя его ужасные раны. Могучая грудь была пробита в нескольких местах, кольчуга была разрублена, виднелись лоскуты окровавленной рубашки. Но Алнум, поддерживаемый своим Хранителем ещё жил. Как теплится, под мощными порывами ветра, едва видимый огонёк на тонком стебельке травы после страшного степного пожара.
     Она порывисто сняла с одного своего запястья браслет из грубых нитей с маленькими красными камнями. Тот самый. Но затем, помедлив, остановилась.
     Я понял её. К сожалению, когда решение было твёрдо принято Подопечным, я ничего не мог поделать. А она приняла решения. Только решила повременить: ослабевшая – она бы не подняла Алнума на коня.
     Она скоро освободила тело от остатков кольчуги, разрезала рубашку и наскоро перевязала раны, используя ткань для перевязки и отвары из маленькой сумочки на боку.
     ...Она попыталась приподнять Алнума, как его тащить? Он, и вправду, был тяжёл сам по себе – рослый и плотный. А тут ещё – неподвижен, как же его…?
     Хельга оглянулась – ещё немного и начнёт светать. Горизонт на востоке – не белел, но … как мало времени, когда оно нужно? Что было сил, закусывая губы, часто падая и отталкиваясь пятками, таща тело Алнума почти на себе, она волокла его в сторону оврага.
     Откуда берутся силы в такие моменты? Иногда помогаем мы. А иногда Сила внутри человека настолько могуча, что он не нуждается ни в какой помощи. Той Силы ныне в Хельге было более чем достаточно. Я лишь поддерживал Хранителя Алнума. Тот не отрывал рук от своего Хранимого и слабел с каждым мгновением.
     Хельга, оставив Алнума в кустах на краю оврага, скоро метнулась за своим конём. Старалась соблюдать осторожность, но нужно было торопиться. Надеялась на «авось». Вообще – вера в свою удачу, счастливую судьбу, богов и прочее – часто помогает. Хотя, то и есть самое пресловутое «авось»…
     Хельга нашла своего коня, быстро метнулась обратно. Заставив коня опуститься на колени, Хельга, с большим трудом, перекинула, скорее, перекатила, Алнума поперек седла. Подняв коня, вывели его из оврага, и сама вскочила верхом. Она решила не двигаться напрямик, а проскользнуть по излучине давно высохшей речки. Едва спустившись туда, она сняла браслеты с запястий, оставив красное плетеное ожерелье. Не сбавляя движения, она запрятала украшения в седельную сумку. Нагнувшись, она осторожно дотронулась раскрытой ладонью до затылка Алнума.
     Хранитель Алнума отпустил его руку и взглянул на меня с благодарностью, я отпустил его, разом почувствовав его облегчение и … беспокойство за Хельгу. То, что она делала – могло серьёзно повредить ей. Но и на том она не остановилась!
     Крови Алнума было много. Она и сама была в крови. Выехав из извилистого понижения, она достаточно быстро, при свете зарождавшегося рассвета нашла обратную дорогу и поторопила коня.
     Затем… Она убрала левую руку с затылка Алнума и оглядела её. Пальцы были в крови. Лишь мгновение она помедлила, затем чуть лизнула пальцы, ощущая вкус его крови, и закричала:
     – Отдай мне половину своей боли! Я хочу этого!
     Я ощутил резкий толчок – разрубленная спина и грудь Алнума отдавали во мне глухой болью, в трёх местах я ощутил ранения от стрел. А что при этом чувствовала Хельга? Она плакала, она почти захлёбывалась в страданиях, опустившись всем телом на тело Алнума. Но силы подстегивать коня она находила.
     …В стан они въехали, уже, когда солнце поднялось над горизонтом. Лицо Хельги посерело от боли, движения – были слабыми и неуверенными, но она нашла в себе силы самой сползти с седла и, отдав распоряжения, сопроводить Алнума в их шатёр.
     Тот дышал натужно, но уже достаточно равномерно и глубоко. И хотя его тело казалось безвольным, Хельга отдала много сил, чтобы дать тому возможность не умереть в дороге. Казалось бы, ранения Алнума были смертельными, но силы Хранителя, помощь Хельги – поддерживали тонкую нить его жизни.
     …Что же нужно было такого сделать, каким значимым быть, чтоб так испытывать Судьбу и столько от неё получать? Не сомневался я, что практически всё было предопределено? А нам, порой, кажется…
     Может то, что пусть и спонтанно, я сдержал руку Хельги, когда она должна была нанести смертельный удар – тогда, почти десять лет тому назад, в долине реки Вожалой...
     Отдав распоряжения, чтоб Алнума перевязали и позаботились о нём, Хельга направилась в соседний, вспомогательный шатёр. Приказала принести много воды и с помощью рабыни вымылась, расчесала волосы. Да, самой Хельге было тяжело с этим управиться, всё тело её было в кровоподтёках. На спине алел жуткий рассекающий след, на груди, чуть выше сердца и дважды – справа, ниже груди – два ужасных кровавых следа от ранений самого Алнума. Каллиха, да, та самая, вначале, в ужасе отстранилась, но грозный окрик Хельги привёл её в чувство. Она быстро сделала, что должна была и, поклонившись, ушла.
     Я пытался остановить Хельгу, но в ней было столько решимости, что я был будто за толстой прозрачной стеной. Она прошла к Алнуму, проследила за тем, как его заканчивали перевязывать, велела всем выйти, и никому не показываться до заката солнца.
     Эти слова были сказаны спокойным голосом, но то железо, что звучало в голосе Хельги, не оставляло места никаким возражениям. Да, Хельге боялись перечить, и я знал, что ныне, к сожалению, её приказ будет исполнен.
     …Со вчерашнего дня я постепенно переставал видеть привычную для меня Подопечную. Краски её силуэта ныне таяли, вначале по контуру появилась серость, липкая, вязкая, которая с каждой минутой всё темнела и заливала очертание её фигуры.
     Я ныне терял Подопечную.
     Не любил я этого. Много их у меня было. И много ещё будет. Но и мы не бесчувственные. От бессилия я сжал кулаки. Он что я мог поделать? Сомнений не было. Категоричность была в её взгляде, непоколебимость пламенела в сердце…
     Когда все вышли, Хельга огляделась вокруг, словно в последний раз, останавливая на мелочах свой взгляд. Её взор остановился на Алнуме, что лежал почти у её ног на нескольких коврах, образующих приподнятое, широкое ложе. Лицо его было бледно, но спокойно, его не искажали страдания. Мокрые пряди чёрных волос спадали на мокрый лоб – лицо Алнума омывали, оттирая кровь. Многочисленные повязки не смогли скрыть прежних ссадин и шрамов, что покрывали могучую грудь Алнума.
     Хельга неспешно сняла и убрала подальше ожерелье, сперва пропустив его меж пальцев, и сняла свою рубашку. Даже сейчас, на рубеже тридцати лет и после рождения двоих детей выглядела она прекрасно.
     Я едва улыбнулся. Прекрасная моя Подопечная. Тебе ли умирать?
     Хельга опустилась на колени перед телом Алнума и прилегла рядом, положив голову на его плечо, его руку – себе на талию, и укрыв их обоих лёгким покрывалом, опустила левую руку на грудь своего степняка, слева.
     Я грустно улыбнулся – чтоб чувствовать биение его сердца.
     Так делала она раньше, почти каждую ночь. Тогда я ощущал её умиротворение. Ей казалось, что все заботы уходят разом, когда она, вот так, мирно покоилась на его сильном плече, а его надёжная рука – ограждает её от всех невзгод, что выпадали, а может и выпадут на её долю…
     …Я ощутил толчок, и какая-то часть меня стала исчезать, Подопечная становилась всё темнее, контуры её силуэта – размывались. Сильный Алнум не удержался. Конечно, он себя сейчас не контролировал. То, что всегда помогало ему и не только ему – сейчас уничтожало мою Подопечную.
     …Они принимают решения. И Мы принимаем решения. Почему Хранители порой, до самого конца боролись за жизни, пусть иногда совсем жалкие, для своих Подопечных? У меня нет ответа на этот вопрос. Но была во мне уверенность, надежда…, тень надежды, что это не конец. Не конец истории Хельги. Как бы не истощился Хранитель, он не Исчезал.
     Поэтому я, так же как и Хранитель Алнума сегодня утром, взял Хельгу за руку. Если он боролся за своего, почему я должен был отступить? Эти двое людей стоили друг друга. И были одним целым. За прошедшие годы я в этом удостоверился.
     …Тогда я ощутил сильную, резкую боль, а Хельга из последних сил улыбнулась обветренными губами – часть боли её ушла и она, вероятно, подумала, что это конец.
                152
     …Алнум пришёл в себя задолго до времени, назначенного Хельгой. Он с удивлением огляделся и, увидев Хельгу рядом, некоторое время смотрел на неё, словно вспоминая что-то. Но догадка заставила его резко отодвинуться от жены. Её голова безвольно повернулась и упала с ложа, рука свесилась. Хельга была без сознания. Её дыхание было судорожным, поверхностным, лицо – очень бледным, губы бескровными, едва-едва чувствовалось слабое биение сердца.
     Алнум нашёл в себе силы снова отодвинуться и встать. Он оглядывал себя. Никогда не устану удивляться многогранности Бытия, возможностям некоторых людей!
     Ссадины на теле степняка почти не были видны. Все раны, ещё сегодня утром ужасные и кровоточащие – ныне выглядели так, как будто с того времени прошла, по меньшей мере – неделя.
     Оглядевшись, Алнум накинул новую рубашку, и насколько позволяли силы, вышел. Многие знали о его способностях, но сейчас – почти все опешили. Алнум отдавал резкие приказы, позвали Пуницу, подошли ещё несколько воинов. Взгляд Алнума был очень тяжёл, озабочен.
     Привели пленников. Алнум был у шатра.
     Теперь за перегородкой была беспомощная Хельга. Но боль и опустошение я перестал чувствовать. Её силы больше не уходили. Состояние Хельги стабилизировалось, но я всё равно касался её пальцев.
     Алнум осматривал пленников, что были захваченные в бою.
     Он проходил вдоль длинного ряда, время от времени поднимая голову тому или иному, и всматриваясь в лица, заглядывал в глаза. Возле одного он остановился дольше других. Потёр свои ладони. Затем правой рукой коснулся его запястья и вновь стал глядеть в глаза. Тот вначале смутился и опустил глаза. Но левой рукой Алнум приподнял его лицо. Мне было очень интересно наблюдать за степняком. Если вначале Алнум смотрел исподлобья, но постепенно он поднимал голову, …но едва-едва отодвигался всем телом и наконец, сделал шаг назад:
     – Ты убил сына своего дяди, дабы завладеть его женой. А его сына ты утопил. Женщина не выдержала…
     Говорил он тихо и покойно, но в голосе чувствовались угроза и возмущение. В свою очередь, отступил пленник и понурил голову.
     – Тебя. Твою никчёмную жизнь возьму.
     Он быстро обернулся к своим:
     – Приведите мне его… Нет, связывать не нужно.
     Приказ скоро был исполнен, пленника ввели в шатёр. Алнум стоял посередине, справа, у самой стенки, на ложе – лежала Хельга.
     – Оставьте нас. – Сказал Алнум. Обратился к обречённому:
     – Всякий пленник должен знать, что его ждут, томятся его отсутствием. Но тебя не ждёт никто. Родня чурается тебя. Тебе незачем жить.
     Пленник, крепкий воин тридцати годов, затравленно оглянулся. Он не был красив, даже не выглядел привлекательным. В нём было что-то. Глядя на таких, люди подспудно, поневоле, задаются вопросом: «Как же ты умудрился таким уродиться?». Или что-то вроде того.
     Алнум прищурился. В мгновение ока пленник схватил тяжёлый кубок. Степняк остался недвижим, стоял в пол оборота и понуро, с угрозой смотрел на того. Только большим пальцем правой руки поочерёдно дотрагивался до кончиков остальных пальцев. Мгновение, ещё, ещё… Коротким прыжком Алнум оказался около пленника и вцепился тому в подбородок. Откуда у него взялось столько сил, чтоб удержать такого дюжего воина? Левой рукой Алнум перехватил тяжёлый кубок в запрокинутой руке и откинул его.
     …Алнум оставил пленника, сам болезненно отвернулся и прошёлся по шатру, негромко кликнул рабов, чтоб забрали тело. Всё было исполнено незамедлительно. Степняк в изнеможении прилёг прямо посередине шатра, потянулся и, запрокинув руки, стал смотреть вверх. Что он видел там? Потёмки прошлого или марево будущего?
     У входа стоял Хранитель Алнума. С печалью он смотрел на Подопечного. А о чём думал он – мне вообще не ведомо. Но казалось, что во взоре его было осуждение.
     Вскоре степняк поднялся и направился к Хельге. Даже я почувствовал, …нет, чувствовал я только Подопечную, но я просматривал его психологически. Усталость, усталость и боль читалась в его движениях. Казалось, в изнеможении он опустился у ложа Хельги.
     Он гладил её волосы, затем провёл указательным пальцем чуть выше её переносицы, опустил всю ладонь на её лицо. Замер и начал беззвучно шевелить губами. Так продолжалось достаточно долго. Затем он, почти безвольно оторвался от Хельги, откинув её волосы, поцеловал в висок. Отстранился совсем и опёрся спиной на земляной уступ, покрытый покрывалом. Стал ждать. Казалось, совсем задремал в изнеможении.
     Уже на закате он вновь обратил внимание на Хельгу. Сев рядом, взяв запястья её обеих рук, он большими пальцами нащупал пульс. Теперь просто смотрел на её сомкнутые веки. Я удивился, хотя…, я уже предвидел то. Спустя какое-то время они дрогнули, и Хельга едва открыла глаза.
     Степняк едва улыбнулся устало:
     – Милая, ты обещала родить мне троих сыновей. Я не могу отпустить тебя, пока ты не исполнишь обещанного.
     …Что заставляет людей совершать проступки? Оправдывал ли я подобные убийства для спасения жизней? Пусть даже и моих Подопечных? В большинстве случаев человек принимает приемлемое для него, на тот момент, решение проблемы. Долгим или коротким будет то обдумывание – неважно. После, конечно, скажу честно, мне кажется, что процентов восемьдесят поступков нашли бы иное разрешение… Но люди принимают решения сами. Проанализировав все, что на тот момент у них имеется в наличии.
     Алнум решил так. Я не вправе был считать его кровожадным.
     Я много видел: и лицемерие в заботе о ближнем, и утаивание, и откровенные убийства самых близких самыми близкими.
     История человеческих преступлений – неисчерпаема. Но, в конце концов, всё будет учтено и всё разрешится.
     Да, я так считаю.
     И пусть каждый помнит об этом.
                153
     В таких историях, как эта – говорят «… и жили они долго и счастливо…».
     Алнум и Хельга – жили долго и счастливо.

     2011 – 2015