Татьяна работала продавцом в коопторге. Покупателям нравилось, что она не грубит, не обвешивает. Лицом и ростом она была в отца, Владаса Мельникайтиса; от матери, Иды Кляйн, ей досталась высокая грудь. Мужчины не спускали с неё глаз, когда Татьяна подавала сдачу, и норовили придержать в руке её тонкие длинные пальцы. Порой на работу она являлась в синяках, говорила, что ушиблась, но в магазине давно знали, что Валя Крохин, высокий с пудовыми кулаками грузчик с рыбокомбината, за которым она была замужем восемь лет, ревновал её к первому встречному и бил под пьяную руку. В августе Татьяне дали курсовку в санаторий в Одессе, и пока Валя Крохин был в запое, она с дочкой Кристиной махнула на юг.
В Одессе неподалеку от санатория они сняли комнату в четырёхэтажном доме-колодце. Когда отдавали залог, хозяйка сладко улыбалась и смотрела злыми глазами (как известно, на курортах местные жители презирают приезжих). Прямоугольный двор был опоясан балконами-галереями, на которых сохло бельё, развешенное на верёвках. На широких сквозных лестницах дремали толстые коты. Четыре стены двора отражали всякий звук: и стук каблучков, и звон обронённой монеты, и детский плач, и скок мяча.
Первые дни, полные восторгов, тянулись долго, а потом завертелись, как спицы в колесе: утром — лечебные процедуры в санатории, после обеда — пляж, а в конце дня — прогулка по набережной.
Шла последняя неделя отпуска. Вечер выдался томный, безветренный. Солнце опустилось за город, но было светло. Пляж опустел. Татьяна, закинув сумку с вещами на плечо, звала дочь:
— Кристина, пора! Кристина, ты меня слышишь?
Кристина ухом не повела, продолжая собирать ракушки на пляже.
— Я ухожу! — сказала Татьяна, поднимаясь по ступеням белой каменной лестницы. — Ты остаёшься?
— Одну только минуточку, мам!
На набережной Татьяна задержалась, чтобы посмотреть на море. Был штиль. Вдали под парусом замерла лодка, белое отражение судна протянулось по воде. Кричали чайки. Одинокий пловец плыл брасом к берегу, поочерёдно поднимая руки над водой, точно взывая о помощи.
— Ты меня бросила! — закричала вдруг Кристина, поднявшись на набережную, и кинулась на мать с кулачками. — Бросила, бросила!
— Кристина! Успокойся, люди кругом.
Татьяна озиралась с виноватой улыбкой. А рядом, косясь на неё, стоял молодой мужчина, в белой сорочке с подвёрнутыми рукавами и в белой шляпе, сдвинутой на затылок. Опершись на балюстраду, он курил лениво, с мечтательным видом. Смерив взглядом незнакомца, Татьяна повернула дочь лицом к морю
— Посмотри, как красиво.
Кристина взглянула исподлобья, поморщилась и погналась за голубем, который семенил по асфальту.
— Красиво, — повторила Татьяна сама себе.
— Как на картине Айвазовского, — сказал мужчина, послав окурок щелчком в урну.
Они переглянулись. Татьяна опустила взгляд, отметив про себя, что белые брюки на незнакомце выглажены в стрелочку, а ботинки начищены до блеска.
— Вы, наверно, художник? — спросила она.
— Инженер-гуманитарий.
— О! — сказала Татьяна, отметив первое слово «инженер», и, обернувшись, сделала большие глаза.
Подбежала Кристина и, приглядываясь к незнакомцу, слушала разговор.
— Красивый у вас город, — сказала Татьяна.
— Да, красивый. Правда, я не местный. В командировке тут.
— А мы тоже не местные. С севера. Из Салехарда.
— Вот как!
— А вы разве знаете Салехард?
— Как не знать, — усмехнулся мужчина, — куда за длинным рублём едут. А зовут вас?..
— Татьяна. Дочка Кристина.
— Леонид, — представился мужчина, подавая Татьяне руку. — В честь римского императора назвали. Да вы знаете… который турков разбил при Фермопилах.
— Да, да припоминаю, — неуверенно ответила Татьяна, по-товарищески пожав его протянутую руку. Он, однако, придержал её руку и долго не выпускал. Пальцы у Леонида были нежные и сильные. А манящие глаза, сочные губы, твёрдый подбородок были так близко. Она замерла в напряжении. Он улыбнулся криво, отпустил её руку и проговорил:
— Йодом пахнет, чувствуете? Один мой знакомый, профессор, сказал, что морской воздух молодит. Ходить, говорит, надо больше, дышать глубже.
— Так и сказал?
— Угу. Будем омолаживаться?
Татьяна рассмеялась. Они пошли рядом. В окнах ресторана на набережной горел свет, играла танцевальная музыка, поминутно отворялась и затворялась дверь, за которой исчезали нарядные пары.
— На югах настоящая жизнь начинается вечером, — произнёс Леонид и прибавил вкрадчиво: — Можем хорошо посидеть…
Татьяна, посмотрев на пустую скамейку, сказала:
— Лучше погуляем.
Леонид поморщился на её непонятливость. Они вышли на аллею, засаженную пальмами, похожими на толстеньких человечков, которые подняли растопыренные пальцы над собой.
— Пломбир, крем-брюле, эскимо! — встрепенулась продавщица мороженого, стоявшая за белым ларем на двух колёсах.
Она приторно улыбалась, пока Леонид не подошёл к ней. С двумя серебристыми эскимо он вернулся к своим спутницам.
— Угощайтесь.
— Благодарю, — сказала кокетливо Татьяна и за платье дёрнула дочь, которая кропотливо разворачивала фольгу и не сразу пролепетала:
— Спасибо…
«Интеллигентный человек», — утвердилась в своём мнении Татьяна, глядя, как Леонид, закурив сигарету, прогоняет дым рукой.
— В санатории отдыхаете? — спросил он.
— Курсовка. Снимаем комнату. Хозяйка рано ложится и нас в постель гонит.
— Статус блюдёт.
— Недолго осталось, мне скоро на работу.
— Вы бухгалтер?
— Продавец. А почему вы так подумали?
— Строгая. Всё время будто дебит с кредитом сводите.
Татьяна рассмеялась громко. Кристина, удивлённая этим смехом, пробежала глазами по лицам Леонида и матери.
Когда дошли до остановки, совсем стемнело. Горя окнами, подкатил трамвай, похожий на прозрачный аквариум. Пшикнули двери, пассажиры упали на твёрдые деревянные сидения, и трамвай побежал, вихляя бёдрами и страшно взвизгивая колёсами на поворотах. Кондуктор с рулончиками билетов на ремне уныло объявляла остановки. Повторяя их диковинные названия, Кристина с восторгом оглядывалась на взрослых. Они были заняты друг другом. Татьяна, сидя напротив Леонида, слушала, как зачарованная. Когда он говорил, то во рту у него, сбоку, сверкал золотой зуб. Татьяна случайно покосилась в окно и вздрогнула, увидев отражение профиля Леонида, похожего на злую маску. Она ладонью отгородилась от стекла и до конца поездки была рассеянна.
Через час они простились под сумрачной аркой. Леонид не отпускал, пока Татьяна не дала слово, что завтра они увидятся. Хозяйка долго ворчала, когда мать с дочкой прошли в свою комнату. Легли спать, Татьяна вспоминала Леонида. В Одессе он жил в общежитии, доставал какие-то компрессоры на базе в порту. Объездил много городов: Гагры, Сочи, Ялту… Говорит, что не женат.
— Мама, тебе понравился дядя Леонид? — спросила Кристина и, не дожидаясь ответа, прибавила: — А мне понравился. Добрый.
— Не злой, — согласилась Татьяна.
— А почему у него наколка на руке? Синие такие точки.
— Где?
— Где часы носят.
— На запястье? Я не видела. Спи.
Прошло три дня. В парке играл духовой оркестр. Вечернее солнце, пронизывая кроны деревьев, рассыпало яркие пятна на траве и на пешеходной дорожке. Между деревьев виднелось море. Поперёк аллеи протянулась цепочка чопорных пенсионерок; одетые в светлое, они шли под ручку. Шумная молодая ватага ловко обогнула пенсионерок и побежала дальше. Женщины примолкли, провожая их взглядами, а через минуту снова заговорили о ценах, о болезнях и о лекарствах.
Татьяна с дочкой и Леонид, как давние знакомые, тоже прогуливались по аллее. Он уже говорил ей ты, угощал сахарной ватой Кристину.
— Мама, пить! — сказала девочка, глядя почему-то на Леонида.
— Я предупреждала: не ешь много сладкого, — проговорила Татьяна и прибавила, обращаясь к Леониду: — Это вы её балуете.
Леонид пожал плечами. Они подошли к киоску и спросили газированной воды на троих.
Газировка была с вишнёвым сиропом. Торопливо осушив стакан, Кристина подождала, когда пузырьки ударят в нос и на глаза выступят слёзы. Она вытерла рот ладошкой и в полном восторге выпалила:
— Дядя Леонид, будьте моим папой!
Леонид замер с пустым стаканом в руке. Татьяна вспыхнула и, сердито раздувая ноздри, одёрнула дочь:
— Не болтай глупостей!
— А твой папа разве не нравится тебе? — спросил Леонид, как будто злорадно.
— Нет. Он дерётся. И пьёт! Хотите, покажу, как он пьёт? Стакан дайте, — сказала Кристина, решительно протянув руку.
Леонид подал ей свой стакан.
— Зачем вы пустой даёте? Так я ничего не покажу.
Леонид взял в киоске стакан газировки. Запрокинув голову назад, Кристина выпила воду залпом. Леонид крякнул. Татьяна сунула ему пустой стакан а сама за руку потащила Кристину.
— Домой! Спасибо, погуляли!
Дочь упиралась и хныкала; шагов через шесть, она обернулась и увидела, что Леонид медленно удалялся. Следует заметить, что двигался он манерно, с лёгким развальцем; носки ног расставлял широко, руки небрежно выбрасывал от бедра и водил плечами, поталкивая каждым по очереди.
— Не-ет! — взвыла Кристина и, вывернувшись из материных пальцев, кинулась к Леониду. Обхватив его ноги ручонками, она говорила торопливо:
— Дядя Леонид, не уходите! Дядя Леонид…
Начали останавливаться люди. Татьяна озиралась на прохожих. Леонид сказал на ухо Кристине:
— Рули к мамке. — И подтолкнул её в спину.
Он подождал, когда дочь приведёт к нему мать, и втроём они удалились. Долго шли молча. Потом заговорили, и, дойдя до прощальной арки, остановились. Леонид бормотал нелепые, двусмысленные слова, не отпуская Татьяну, а та обращала испуганный взгляд к дочери.
— Ступай, Кристиночка, — сказала, наконец, Татьяна. — Я скоро приду.
Кристина ушла, но спряталась за дверью, чтобы подслушать разговор. Слышно было через слово. Леонид что-то просил, горячо клялся. Татьяна роняла скупые слова. Некстати ветер закачал акацию во дворе, и та гремела пересохшими стручками, заглушая голоса взрослых.
— Я замужняя, а вам девушку надо…
— Иная девушка хуже замужней… Таня…
Ветер шуршал ветками. Женский голос звал какого-то Мишку домой. Орали коты.
— Кто тут? — спросила хозяйка, выйдя в коридор и шаря рукой в потёмках. Кристина юркнула в комнату.
— На тебе — двери не заперли… Тундра!
Услышав голос хозяйки, Татьяна крепко пожала Леониду руки и побежала к крыльцу.
— Таня! — окликнул Леонид. Она не обернулась.
На другой день, это была пятница, Леонид не появился. И в субботу его не было. Он объявился только в воскресенье, утром.
Татьяна с Кристиной вышли во двор, направляясь на процедуры, и перед аркой неожиданно увидели Леонида, в короткой курточке, в мятых брюках, с непокрытой головой. Он курил, ссутулившись, и на его темени сияла плешь, которую он обычно прятал под шляпой. Похоже, Леонид ждал их давно, и теперь, бросив сигарету, быстро пошёл навстречу.
— Таня, на пару слов… Бога ради, — частил он, отводя Татьяну в сторону.
Кристина издалека насторожила слух. Мать стояла спиной, закрыв Леонида. Они разговаривали вполголоса.
— … Таня… Беда… Бракованные, оказались… Посадят, Таня, если не заменю…
— … Сколько надо?
— … Шестьдесят пять…
— …У меня столько нет…
— …Сколько сможешь…
Татьяна помедлила, быстро оглянулась на дочь и, щёлкнув замком, раскрыла сумочку.
— … Это все… — проговорила она и передала что-то Леониду.
«Деньги»! — сообразила Кристина; она видела, как Леонид перебирал в руках то, что дала ему мать, и губы его шевелились беззвучно. Он считал.
— Выручила! — сказал Леонид в полный голос. — Я верну. Переводом вышлю.
Он благодарно пожал ей локоть и пошёл, когда Татьяна иронично кинула в спину:
— А вы знаете адрес?
Она всегда обращалась к нему на «Вы». Он обернулся, изображая забывчивость:
— Пардон! Закрутился. — И вынув огрызок карандаша, приготовился писать на сигаретной пачке. — Диктуй.
— Забыла, — неожиданно сказала Татьяна.
— Что забыла?
— Адрес.
Леонид оторопел, потом разогнул спину, пристально посмотрел на Татьяну и резко махнул рукой, в которой зажат был карандаш. Она отшатнулась. Он, однако, швырнул карандаш наземь.
— Мама! — вскрикнула Кристина, бросаясь к матери. Леонид скользнул по девочке отстранённым взглядом, криво улыбнулся Татьяне и поскорей ушёл. Больше его не видели.
Через три дня Татьяна с Кристиной была в Салехарде.
Снимок мой.