Роман Брезицкий. Маленький изгнанник, часть 4
Авторизованный перевод с украинского Алексея Бинкевича
И БЫЛ ВЕЧЕР И БЫЛО УТРО – день четвертый.
А наутро Ромчик будто бы заново родился. Воздух был настолько свежим, будто бы его только что из своей груди выдохнул сам Творец. Шершавая кожа бука поблескивала на солнышке, будто новенькая. Из-за этого даже столетний бук не казался таким могучим и грузным.
Над головой мальчика время от времени кружили ярко-зелёные листья-самолёты, которые ночью разбомбили траву так, что она лежала на земле, по самые очи залитая весёлой зелёной кровью. И если бы не грохот поезда с чёрной спиной, который, словно безумный, ворвался в эту кристально--чистую тишину после дождевого рассвета, то можно было уверовать, что и на земле есть рай и совершенство во всём. Однако чёрный поезд напрочь ломал эту нежную хрупкость, уподобившись озлобившемуся дракону, бил солнце своим гигантским хвостом, швырял его себе под колёса, топил в мутных колодцах блестящих окон, разрывал на куски бетонными бивнями собственных шпал…
– Катигорох, – я червяка поймал, – на указательном пальце, согнутом будто скоба, Ромчик держал живого дождевого червя и подносил его чуть ли не к самому носу собаки.
– Бр… р… р… – пёс выказывал явное отвращение к этому созданию.
– Смотри, ты такой большой, а боишься такого маленького. Подойди поближе, он тебя не укусит.
– Катигорох демонстративно повернул голову в сторону – даже не хотел смотреть.
–Знаешь, а мой друг Андрейка вместе со своим папой каждый день ходит на рыбалку. Так они, бедные, где только не ищут червей, потому что на них рыба отлично клюёт. Давай отнесём Андрейке этого червяка, он такой большой, что на него можно даже кита поймать.
Дорогой Ромчик подобрал какую-то жестяную баночку из-под импортного пива, как длинную толстую макаронину, опустил в её матовое чрево червя, а баночку сунул в карман штанов. Его помятые синие штаны, грязный свитерок с прицепившимися к спине листочками и, наконец, обутые на босые ноги старые сандалии, свидетельствовали о том, что во Львове появились бомжи даже шестилетнего возраста.
Холодная родниковая вода мгновенно смыла остатки сна с Ромчикового лица и приятели двинулись вниз по Татарской. В этом путешествии их сопровождал весёлый ручеёк, возникший из ночного дождевого лона и теперь прытко и отважно катившийся вниз. Забыв о червяке, лежащем в банке, и о самой банке Ромчик поднял старую сухую ветку и, переломив её надвое, сказал Катигороху: – Вот это – мой кораблик, а вот это – твой. Какой из них быстрее доплывёт до того канализационного люка, тот и победил.
Оседлав течение ручейка, щепки закружились. Одна из них, как своенравная необъезженная лошадь, встала на дыбы, но сбитая накатившейся волной, рухнула, и обе, увлекаемые бурным потоком, отдались водной стихии. Цепляясь за плывущий мусор и торчащие, словно скалы, булыжники, минуя иные препятствия, постоянно возникающие на пути, эти искусственные кораблики будто бы на самом деле соревновались между собой -- то один, то другой вырывались вперёд, сталкивались бортами, застревали, тормозились всевозможными препятствиями, но, увлечённые своей затеей, вновь и вновь бросались в неизведанное плавание, гонимые азартом водной стихии и жаждой познания мира…
Для Ромчика и Катигороха это была озорная и весёлая игра. Катигорох сразу же заразился Ромчиковой энергией. Мотался по ручью взад и вперёд, подпрыгивал так, что кусты брызг вздымались со всех сторон, а затем стекали чёрно-серебристой шерстью брюха на мокрую землю. Ромчиковы штаны промокли до колен, но он и не думал обращать на это никакого внимания. Его сандалии вздымали девятые валы волн, помогая "своему кораблику" как можно быстрее достичь заветной гавани. Ромчиков "корабль" более чем на полкорпуса опережал "судно" Катигороха, но Катигорох даже и не думал унывать по этой причине. Он весело прыгал вместе с ребёнком, радовался его победе, как собственной, а может и ещё больше.
Инерция этой радости кубарем катилась за ними с высот Высокого Замка вплоть до самого Андрейкиного дома. Перед входом в дом Ромчик вынул из кармана блестящую банку, прищурил глаз и заглянул вовнутрь.
– Катигорох, а куда же девался наш червяк? – малыш потряс банкой и еще раз для убедительности заглянул вовнутрь. – Да, действительно нет. Он, наверное, испугался большой рыбы и дал дёру… – Перевернул банку вверх дном, потряс, еще раз заглянул, постучал банкой по ладони.
– Вот жалость, может, пойдём и поймаем нового червяка? И, вопросительно посмотрев на пса, прибавил: – ладно, пускай черви живут себе в земле, ведь там нет ни единой большой рыбины и темнота такая, что надолго спрятаться можно.
Промокшие до колен штаны стали на полкирпича тяжелей, чем были, но Ромчик этого не замечал. Попытка каким-то образом отжать обе штанины на себе не увенчалась успехом, и тогда они стали напоминать тонкую помятую листовую жесть, готовую зазвенеть. Катигорох, ещё совсем недавно мокрый по самые уши, к счастью, был без штанов, а посему сразу же распрощался с каплями воды, встряхнув серебристо--чёрной шерстью, словно гигантской метлой – и пол-лужи в мгновение ока выплеснулось из него.
А сейчас им обоим очень захотелось есть. Время незаметно подкралось к обеду, а они еще и не нюхали завтрака. Как и в предыдущий день, наши изгнанники отправилась к монастырю с тайной надеждой повстречать там бледнолицего монаха. Всё было как накануне: на пыльных ступенях сидел всё тот же одноногий попрошайка с костылём. Мужик и костыль были чем-то похожи друг на друга: облысевшие, облезлые, облупившиеся, жалкие и одинокие.
Ромчик и Катигорох примостились на вчерашнем месте и стали терпеливо дожидаться того счастливого момента, когда перед ними замаячит уже такая дорогая им обоим фигура. Но время шло, а знакомый монах и не думал появляться, будто бы они и не поджидают его здесь, такие одинокие, холодные и голодные. Штаны на Ромчике почти высохли, только почему--то сперва отяжелела голова, а затем его стало бросать то в жар, то в холод. Очень скоро плохое самочувствие отодвинуло на второй план желание увидеть монаха, притупило чувство голода. Хотелось только лечь на что--нибудь мягкое, выпить горячего чаю, накрыться с головой шерстяным одеялом и уснуть. Мальчик закрыл глаза, опёрся спиной о стену и почти наяву почувствовал, как мама укрывает его теплым одеялом, ласково поглаживает чубчик… Пошли к себе, Катигорох, я больше не могу тут сидеть. Пёс послушно последовал за мальчиком. Дождевой поток, течению которого они так радовались утром, исчез, как уж под листвой. Его длинное тело сползло в канализационный люк, оставив после себя еле заметный влажный след. Ромчику стало жаль ручейка. Плохое самочувствие не стимулировало размышлений о дальнейшем путешествии ручья, о том, стоило ли падать дождём с такого чудесного высокого неба, чтобы очутиться в конце пути в грязной канализации. Даже про червя-беглеца вспомнил как-то исподволь, мимоходом. Только подумал, что, очевидно, тот червь убежал вместе с ручейком.
Пока малыш дошёл до источника, он совершенно выбился из сил. Давно не стираная рубашка прилипла к телу. Но наибольшие мучения при подъёме доставили ему те несколько минут рычания поезда, который долго и тяжело тянулся вдоль Подзамче.
Возле источника мальчика ожидала радость. Молодой мужчина в синих шортах издали махал ему роликовыми коньками.
Но Катигорох мгновенно оскалился и вздыбил серебристо-черную шерсть.
– Поехали ко мне, – предложил доброжелатель с коньками.
– У меня есть ботинки к этим конькам – нужно примерить – и тогда забирай всё сразу.
– Поехали, ответил Ромчик и пошел вслед за синими шортами к автомобилю.
Катигороха будто прорвало – он затрясся от злости и рванул наперерез двигавшемуся мальчику. Падал под ноги и зловеще рычал, не давая ему сделать очередного шага.
– Катигорох, ты что, одурел?! Перестань!
Но пёс будто бы и не слышал его голоса. Он развернул оскаленную пасть с острыми блестящими зубами в сторону молодого человека в синих шортах и мгновенно загнал его вместе с коньками в автомобиль.
– Фу! Фу! Фу, зверь! – кричал тот, поспешно поднимая стекло. – Я убью тебя, мамонт!
Даже Ромчик испугался ненависти Катигороха – он никогда раньше не видел его таким злым. Стоял, опустив голову, и всхлипывал. – Ты не хочешь, чтобы у меня были ролики, да? Тебе жалко? Ты мне больше не друг! Иди теперь куда хочешь!
Катигорох умолк и с безграничной любовью и доверием заглянул в глаза Ромчику.
Но тот отвернулся от пса, показав ему спину, отошёл десятка на два шагов, повернул вправо, и по густому, заросшему великолепной травой склону, громко всхлипывая, побрёл в сторону железной дороги.
Катигорох не отступал от автомобиля. Он продолжал ждать пока "Мерседес" вместе с хозяином не покинут Высокого Замка. Но нарастающий гул поезда, резко выкатившегося из-за поворота, насторожил его. Пёс рванул вслед за мальчиком. Своим неземным внутренним чутьем Катигорох увидел, плачущего, сидящего на рельсе Ромчика, и страшный поезд, заглатывающий под себя этот рельс. Ромчик оплакивал коньки и был безразличен ко всему происходящему на свете, в том числе и к громыхающему поезду, что уже нацелился своими равнодушными ножами-колесами на его жизнь. И только на какую--то долю секунды Катигорох опередил поезд, ухватил мальчика за свитер и рванул на себя именно в тот момент, когда колесу оставалось всего пол-оборота…
Правда, Ромчик и сам уже увидел железное лицо грозно приближающейся смерти, но не мог шевельнуться, оцепенев, будто маленький зверёк, загипнотизированный надвигающейся на него пастью гигантского удава. Он слышал только вскрик.
Пронзительный, короткий – свой. В тот момент ему снова померещилась мама. И он подумал о ней с величайшей любовью и жалостью…
А разбудила его тишина. Такой тишины на земле не бывает. Ромчик лежал и начинал серьёзно беспокоиться: ведь он уже на небесах, а где-то рядом находится сам Господь. Или, может, Он наблюдает за ним из-за одного из этих деревьев, зная о том, как этот мальчик неосмотрительно оплакивал роликовые коньки.
Что-то влажное и шершавое ткнулось Ромчику в щеку и мальчик боязливо раскрыл глазёнки. Небо. Длинные черные провода. Что-то знакомое… "Неужели я тут когда-то уже был? Ой, что это за чудовище заглядывает мне в глаза? Катигорох?! Он тут?! Он и тут, со мной!
Ромчик поднялся. Сел. Трава. Обыкновенная зелёная трава. Рядом – гудящие чёрные фатальные рельсы. "Я живой!.. Значит поезд обошел меня?.." Ромчик, переполненный радостью, обхватил Катигороха за шею и стал целовать приятеля в нос, в глаза. Пёс повизгивал и почему-то пятился от него. Ромчик разомкнул объятия и, стоя на коленках, вытирал глаза от нахлынувших на него слез радости. Когда же он оторвал кулачки от лица – хотел заплакать еще раз, только теперь уже иными слезами, то увидел как Катигорох зализывает себе рану, из которой сочилась кровь. Только теперь Ромчик заметил, что трава вокруг них была в крови, а у Катигороха до самого коленного сустава отрезана правая передняя лапа! Мальчику припомнился тот вопль, что прозвучал, когда какая-то неведомая сила отшвырнула его… И всё сразу стало ясно: так, это Катигорох спас ему жизнь, это его, Катигороха, вопль слышал Ромчик, когда кубарем скатывался с откоса…
Ромчик ласкал своего золотого пса и плакал вместе с ним… Он не мог знать, что человек в синих шортах ещё позавчера положил на них с Катигорохом глаз и, как зловещая проныра, целых два часа выслеживал каждый их шаг вплоть до самого убежища.
Зато Катигрох знал об этом. А еще хорошо слышал он, как далеко от Высокого Замка, где-то в самом центре Львова, в салоне серебряного "Мерседеса" молодая женщина сказала человеку в синих шортах:
– Интересно, где ты этого чумазого умудрился выкопать? Ребёнок-бомж. Тебе за него много не дадут, на хорошие деньги и не надейся.
– Ничего, дорогуша, ты его только отмоешь, переоденешь – тогда ему цены не будет.
…На землю Катигороха доставил чумацкий воз из далёкого Млечного Пути, из того Млечного Пути. Там из конца в конец не носятся страшные громопоезда на острых, словно ножи, колёсах, не подымают рёва гигантские гробы-самолёты, и поэтому все те серебристые существа, которые там поселились, давно уже научились видеть и слышать не только происходящее рядом с ними, но и научились узнавать о происходящем на громадных расстояниях, не укладывающихся в земные рамки…
К своему убежищу мальчик и собака добрались уже к вечеру. Покалеченному Катигороху приходилось прыгать на трёх лапах, часто останавливаться, чтобы передохнуть. У Ромчика болела и кружилась голова. Спиной он попеременно ощущал приливы жары, и холода. Непослушные ноги одеревенели и стали тяжелыми, будто к ним привязали папины гантели, но сердце ребёнка переполнялось состраданием к искалеченному животному.
В эту ночь спали они беспокойно. Пёс вообще ни на минуту не сомкнул глаз – постоянно зализывал рану, а Ромчика после полуночи начало лихорадить. Он стал бредить, заговариваться. И как ни старался Катигорох согреть малыша своею роскошной шубой – тот всё равно дрожал от холода, прижимался к нему и в бреду называл мамой. Только перед рассветом Ромчик задремал – возможно, спала температура, а может, совсем истощился и обессилил его хрупкий детский организм…