I
У Иоганна Бурхарда были источники неоценимой осведомленности: в Ватикане любили посплетничать, и коллеги-священники делились друг с другом разными удивительными историями, услышанными ими на исповеди.
А поскольку в Юбилейный год, 1500-й от Рождества Христова, в Рим пришли огромные, несметные толпы пилигримов и все они надеялись получить от Святого Отца отпущение таких грехов, которые они не решались доверить своим обычным, местным исповедникам и поневоле доверяли их исповедникам римским, то панорама получалась богатая.
Наибольший интерес для священников, конечно же, представляли грехи их собратьев.
Рассказывали, например, о некоем монахе из Страсбурга, которому пришлось бежать из своего монастыря, потому что его преследовали его любовницы.
Он сменил и монастырь, и даже монашеский орден, к которому он принадлежал – но ему не помогло даже это, и одна из его подруг, четвертая по счету, явилась в новую обитель, в которой он нашел приют, и потребовала у аббата возвращения ее милого.
Так что ему пришлось бежать в Рим в надежде спрятаться – и он очень рассчитывал на отпущение его греха, раз уж и так наказан и находится теперь в такой крайности.
Нечего и говорить, что на исповеди открывались более или менее обычные грехи, такие как кража, насилие или даже инцест.
Но был и более трудный случай, когда священник-пилигрим исповедался в том, что уже 18 лет служит мессу, несмотря на то что у него на совести убийство младенца. А младенец этот был его сыном, которого родила его племянница.
Что же ему оставалось делать, как не убить новорожденного?
Но он его предварительно окрестил и похоронил более или менее по-христиански – в неосвященной земле, в конюшнях, но все-таки с заупокойной службой.
Сам грешник считал этот факт смягчающим обстоятельством.
Прощение и отпущение можно было получить в Риме – разумеется, за деньги. В Риме вообще можно было получить за деньги что угодно.
Сам Святой Отец, нуждаясь в деньгах, занимался своего рода коммерцией – например, он назначил 12 новых кардиналов, которые заплатили ему за привилегию стать князьями Церкви.
И это настолько не скрывалось и считалось настолько само собой разумеющимся, что даже цены были известны. Дороже всех заплатил Диего Уртадо де Мендоза, архиепископ Севильи, – он выложил 25 тысяч дукатов.
Поскольку один золотой дукат весил три с половиной грамма, то тысяча дукатов составляла уже три с половиной килограмма, а такой вес, умноженный на 25, давал уже больше восьмидесяти килограммов чистого золота, сумма более чем внушительная.
Хуан Вера, архиепископ Салерно, за получение кардинальской шляпы внес в папскую казну всего-навсего 4000 дукатов – но с него нечего было и взять, он был человеком святой жизни, да и небогат к тому же.
Вообще же главным было не столько не согрешить, сколько не оказаться обвиненным в ереси или в вероотступничестве. Когда епископ Калахорры, Педро де Арандал, был обвинен в том, что он, несмотря на крещение и на то, что он достиг высокого положения в Церкви, тем не менее придерживался марранских взглядов, его покарали без всякого снисхождения.
Доказательства отступничества были неоспоримы – епископ в молитве говорил: «Слава Отцу!», не добавляя при этом слов «И Сыну, и Святому Духу…».
К тому же по пятницам он ел мясо…
II
Конечно, не следует думать, что к 1500 году от Рождества Христова вообще вся Церковь прогнила насквозь. Вера Христова была крепка, и проповедники несли пастве Слово Господне со всей искренностью и убежденностью, на которую только были способны.
Вот только искренность и убежденность все чаще вступала в противоречие с тем, что было каждодневной практикой, и чем ближе к Риму, тем этот контраст делался очевидней.
Собственно, и причина этого тоже была очевидна: в Риме крутились огромные деньги, и распределение их зависело не от «качества продукта», а от власти и произвола – условия для расцвета коррупции просто идеальные.
Папа римский по положению своему в сфере духовной был абсолютным государем, вольным «связывать и развязывать», истинным Викарием Христа и распорядителем в Царстве Его.
Но римский папа одновременно был и светским государем, и при этом с весьма ограниченными возможностями.
Его власть была основана на выборе коллегии кардиналов, она не являлась наследственной.
У него не было никакого постоянного войска – даже небольшой отряд личной стражи каждый новый папа римский должен был составлять заново, ибо безусловно полагаться мог только на своих родственников.
Наконец, у папы были родственники.
Стремление пап возвысить своих родных было делом настолько постоянным и безусловным и стоило Святому Престолу таких денег, что в Риме говорили:
«Истинные турки – это папские племянники».
Соль шутки заключалась в том, что экстраординарные налоги, собираемые на Крестовый поход против турок, раз за разом уходили на то, чтобы «создать должное положение» папским родственникам, вне зависимости от того, кто именно носил тиару в данный момент.
Скажем, папа Сикст всячески возносил своих племянников из семейства делла Ровере заодно со своими племянниками Риарио из семьи родной сестры папы Сикста – да и то все в Риме были уверены, что Джироламо Риарио на самом деле внебрачный сын папы Сикста, только отданный им сестре на воспитание.
Так что на этом фоне семейство Борджиа мало чем отличалось от прочих.
Даже тот факт, что папа Александр признал своих детей именно как своих детей, а не как своих племянников, и то имел прецедент. Как мы видели, папа Иннокентий сделал то же самое в отношении Франческо Чибо.
В этом смысле Борджиа были просто каплей, в которой отразился окружающий их мир, и отразился он таким, каким был, во всех деталях.
Единственное, что отличало их от предшественников, – это размах.
Папе Иннокентию из семейства Чибо казалось достаточным женить своего сына Франческо на девице из богатого рода Медичи. Папе Сиксту из семейства делла Ровере казалось достаточным породниться с родом Сфорца и создать для Джироламо Риарио графские владения в Имоле и в Форли.
Папе Александру Борджиа такого рода достижения казались незначительными, он метил выше. Он закрепил в своей семье герцогство Гандия в Арагоне, он создал для своего сына Чезаре герцогство Валентинуа во Франции.
Но всего этого ему было недостаточно, потому что сын Святого Отца, Чезаре, не хотел оставаться всего лишь французским герцогом. Нет, он грезил о собственном государстве.
И не во Франции, а в Италии.
III
В сентябре 1500 года Чезаре Борджиа начал готовить продолжение своей военной кампании, прерванной было из-за того, что французское командование отозвало свои войска на север Италии. С Лодовико Моро было покончено уже в апреле – он был разбит, его наемное швейцарское войско в обмен на свободный возврат домой выдало Лодовико французам, и они его увезли во Францию.
Лодовико Моро, герцог Милана, считавший себя хитрейшим из итальянских государей, умрет в заключении только через восемь лет, в 1508-м, но в политическом смысле он скончался много раньше. Милан стал столицей «французской» Италии, союз Франции, Венеции и Папства укрепился.
Таким образом, оказалось, что Чезаре Борджиа, который был и герцогом французской Короны, и человеком, получившим почетное гражданство Светлейшей Республики Венеция, и который в придачу ко всему прочему был сыном Святого Отца, гонфалоньером Церкви и главнокомандующим всеми папскими войсками, в собственном лице сочетал всю мощь этого тройственного союза.
Его называли «наконечником копья могучей коалиции» – и он собирался вонзить это копье в самое сердце Италии.
К осени у него собралось уже значительное войско, и на этот раз он не зависел от помощи французских союзников.
Папа Александр использовал все возможные средства для того, чтобы обеспечить Чезаре деньгами на наем самых лучших кондотьеров, каких только можно было найти, – и в результате под знаменами с гербом Борджиа собрались отряды под командой Джампаоло Бальони, гордого владельца Перуджи, Вителоццо Вителли из Читта-ди-Костелло и даже Паоло Орсини – и тот решил, что ему есть смысл встать под команду Чезаре Борджиа.
В числе прочих в войске Чезаре были и командиры, ранее служившие Катерине Сфорца.
Ничего личного – наемники служили тому, кто платил. А плата была щедрой – папа Александр не только продал за хорошие деньги дюжину кардинальских шапок, но еще и призанял денег в Генуе и заново сдал в аренду разработки квасцов в Толфе.
Возможно, он заложил бы и свою папскую тиару, ибо, как писал в донесении домой посол Венеции, «папа Александр заботится только о вознесении вверх своего потомства, все остальное для него не существует», но, к счастью, такие экстраординарные меры ему не понадобились.
Чезаре уже собрал около 2000 человек конницы, и еще 4000 пехотинцев, прекрасно их вооружил – у него была даже артиллерия, и 2 октября 1500 года выступил в поход.
Первой целью стал город Пезаро, владение его бывшего шурина, Джованни Сфорца.
Сражаться население не хотело, подошедшее войско было встречено приветственными кликами – и Джованни бежал в Мантую, где правили родственники его первой жены.
Таким образом, первый успех достался без боя.
Чезаре поселился в том самом дворце, в котором совсем недавно жила его сестра Лукреция – дворец все еще был украшен сплетенными гербами Борджиа и Сфорца.
В числе трофеев ему достались и пушки цитадели, так что Чезаре более чем удвоил свою артиллерию. Дальше следовало идти на Римини. Но в те несколько дней, что Чезаре Борджиа провел в Пезаро, он успел принять там неожиданного гостя, Пандольфо Коленуччо.
Он приехал в качестве посла от герцога Феррары, Эрколе д’Эсте.
IV
Визит был действительно неожиданным. Всего год назад герцог Феррары опасался захвата его собственных владений и спасся только тем, что успел вовремя объявить себя союзником и другом Франции. Иначе Чезаре Борджиа вполне мог бы направить данные ему войска не на замки Катерины Сфорца, а на Феррару.
Но в итальянской политике того времени год равнялся вечности.
Те самые люди, которые в феврале 1500 года на службе графини Катерины защищали ее замок в Имоле, сейчас, в октябре 1500 года, на службе Чезаре Борджиа выгоняли из Пезаро Джованни Сфорца.
Так что, с точки зрения Эрколе д’Эсте, все было логично – Чезаре в данный момент находился на подъеме, у него было несколько тысяч солдат, хорошо оснащенных и прекрасно обученных, он действовал в согласии с королем Франции и в союзе со Светлейшей Республикой, с Венецией – так нельзя ли присоединиться к его успеху?
Вчерашний враг мог стать другом – как и наоборот, конечно.
Не папа ли Александр крестил когда-то детей Катерины Сфорца?
Чезаре Борджиа встретил посла герцога Феррары самым ласковым образом. Ему в Пезаро под его резиденцию выделили палаццо, и Чезаре даже распорядился о том, чтобы посол и его люди получали каждый день бочку вина, одного барана, восемь пар кур, два ящика всевозможных сладостей и весь необходимый фураж для лошадей.
Посол был поистине впечатлен.
В донесениях в Феррару он не уставал описывать щедрость герцога Валентино – как звали Чезаре в Италии по его французскому титулу – и то, как он отважен, и как прекрасно выбирает себе приближенных, и как торопится на своем пути к величию и могуществу.
Попутно посол добавил, что Чезаре Борджиа «так торопится с захватом новых владений, что не поспевает консолидировать то, чем уже обладает».
Что сказать?
Это была многозначительная фраза, написанная умным и опытным дипломатом, а Эрколе д’Эсте, герцог Феррары, был умным и опытным правителем, и он прекрасно понял, что имелось в виду: Чезаре не остановится в Пезаро.
Так и случилось.
Примерно в то самое время, когда герцог получил отчет своего посла, войска Чезаре захватили Римини. Дело опять обошлось без боя – правивший в Римини Пандольфо Малатеста даже не стал сопротивляться, а просто выговорил себе около 3000 дукатов за артиллерию крепости и уехал в Равенну, подальше от Чезаре. Папские войска не задержались в Римини.
Они пошли на Фаенцу.
Там правил 18-летний властитель Асторре Манфреди, человек веселый, жизнерадостный и в принципе – друг и союзник Чезаре. Собственно, он был в достаточной степени реалистом, чтобы понимать всю зыбкость такого понятия, как дружба, в делах государственных – но он был другом не только Чезаре, но и Светлейшей Республики Венеция и полагал, что это достаточная защита.
Ну, что сказать? Он ошибся, понял это слишком поздно – но проявил в беде завидное присутствие духа. Наиболее ценные вещи были немедленно отправлены в Равенну и в Феррару, а у родственника, властителя Болоньи, была запрошена военная помощь. И тот не оставил призыв без ответа – в Фаенцу успела подойти целая тысяча солдат. Делать Чезаре Борджиа было нечего – мгновенный захват не получился.
В ноябре 1500 года он начал осаду Фаенцы.
Увы, и с осадой тоже не получилось – не помогла даже артиллерия. Когда вроде бы и удалось проделать брешь в стене и папские войска пошли на приступ, пушки по ошибке дали лишний залп, который угодил в своих.
Погибло немало солдат, и в их числе был один из лучших офицеров Чезаре, Онорио Савелли. Он был из рода, известного в Романье. Савелли относились к числу римских баронов и были примерно такими же, как Орсини или Колонна, только что войск и замков имели поменьше.
В общем, потеря была значительной, хотя бы с точки зрения престижа – да и штурм не удался. Не получилось и выморить Фаенцу голодом. Там успели запасти достаточно хлеба, заодно опустошив окрестности, так что от голода страдали скорее осаждающие, а не осажденные.
В итоге 3 декабря 1500 года Чезаре Борджиа снял осаду и отвел войска в Чезену.
Там он устроил временную столицу своего нового княжества. Что до Фаенцы, то папа римский отлучил ее обитателей от Церкви. Нельзя сказать, что это произвело на них хоть малейшее впечатление.
При дворах владетелей Болоньи и Урбино вообще стало модно шутить по поводу неудачи сына Святого Отца – это находили очень забавным. На неудаче в Фаенце вторая военная кампания Чезаре и закончилась.
Он немедленно начал готовиться к третьей – его помощь и союз с папой были нужны французам как никогда. Король Людовик уже упрочил свое владение Миланом.
Теперь он собирался идти на Неаполь.
***