Сон

Мусташар
                Сон.
                Рассказ.
 
 
Последнее время дед Василий потерял сон. Днём он был занят различными делами по хозяйству, но наступала ночь, и начинались мучения. Он долго ворочался на своей старой, скрипучей кровати и никак не мог заснуть. Вставал и, шоркая босыми ногами, бродил по холодным половицам дома, который построил своими руками, много лет назад. Смотрел через оконное стекло на освещённую мертвенным светом луны, улицу. Выходил в ограду и часами сидел на завалинке, любуясь звездным небом. Или, рискуя вывернуть шею, наблюдал за движущимися точками космических кораблей и спутников, в бескрайней, чернильной бездне Вселенной. Представляя счастливых, уютно спящих в невесомости космонавтов, и по-доброму завидуя им.
Но чаще, он ложился в постель, закинув руки за голову, вспоминал всю свою длинную, сложную жизнь, от начала, до настоящих дней.
Лет Василию Михайловичу было немало – цифра давно перевалила за восемьдесят
и упорно двигалась к сотне. Как он сам шутливо говорил: – «К личному Миллениуму». Отца Васятка не помнил, он умер от старых  ран гражданской войны, когда сыну не исполнилось и пяти лет. От него остался широкий военный ремень и фуражка, с дыркой на том месте, где была кокарда, или звёздочка. Этим ремнём мать, иногда, охаживала его и младших братьев за проделки и шалости. Семья жила голодно и трудно. Вася,  рано ушёл во взрослую жизнь, работал на железной дороге и учился на моториста. Помогая, матери поднимать двух братьев.
Вечерами молодежь собиралась на околице села, в берёзовой роще. До утра пели песни, танцевали под гармошку, влюблялись. Была такая симпатия и у Василя – красивая, черноглазая, статная Светлана. Комсомольский вожак и инициатор всех добрых дел в селе. Она, обычно, приходила на посиделки со своей подругой Надей – полненькой, голубоглазой хохотушкой. Василий был безнадёжно влюблён в Светлану. Но признаться ей в своих чувствах стеснялся. А когда смелость, всё-таки, неожиданно накатывалась на него, горячей волной, возле Светланы обязательно, оказывалась её полненькая, закадычная подруга, и пылкое признание не получалось.
После окончания курсов мотористов, Василия направили на Айна-Булакский железнодорожный участок недавно построенного Турксиба, сменным мастером.
Вскоре началась война. Немцы стремительно продвигались к Москве. Родина Василия – маленькая деревушка на Брянщине,  оказалась далеко в немецком тылу. Судьба  родных и друзей была неизвестна.
Вместе со многими ровесниками, Василий в первые дни войны, поспешил в военкомат. Но был оставлен, до особых распоряжений, как работник железной дороги. Всё это время он пытался узнать, хотя бы что-то, о судьбе своих родных. Но все попытки были безрезультатны.
Повестка в армию пришла летом сорок третьего. Эшелон с пополнением грузился ночью. Измученные многочасовым пешим маршем на станцию погрузки, бойцы засыпали на жестких нарах теплушки, едва прикоснувшись головой к скатанным шинелям. Поезд шёл, почти, не останавливаясь, большую часть времени новоиспечённые солдаты спали. Стараясь выспаться «про запас».
Однажды утром Василий проснулся от шума голосов. Всё также стучали колёса, пахло самосадом, у открытой двери вагона толпился народ.
– Вставай засоня, фронт проспишь! – толкнул в бок сосед по нарам, – ты же железнодорожник, объясни народу, куда мы едем?
Василий, держась за доску, выглянул в дверь, и посмотрел в голову состава. Сквозь мотающийся, чёрный, паровозный дым проглядывало неяркое утреннее солнце.
– Мы едем на восток – неуверенно объявил он.
– Вот и я говорю на восток! – подтвердил пожилой мужчина, сплюнув на мелькающую под вагоном землю.
– Может ещё повернёт? – грустным голосом предположил  молодой парень в очках.
– Я ещё ночью проснулся, на какой-то большой станции. Мы стояли. Потом прицепили паровоз – состав дёрнулся, и поехал задом, наперёд. Вот так и едем! – Продолжил пожилой, – пойду, посплю. На восток ехать далеко!
До августа сорок пятого года Василий служил недалеко от озера Ханка, на Дальнем востоке.  Позже, с тяжёлыми боями, теряя друзей, воевал в отрогах Малого Хингана, освобождая Китай от японцев. Весть о капитуляции Японии встретил в Харбине.
Война давно закончилась, но Василий, как и его ровесники, прослужил в Китае ещё два года. Поражаясь бедности и трудолюбию китайских крестьян, с трудом, строившим новую жизнь. Безмерно благодарных, Советской армии за изгнания со своей земли ненавистных японцев.
Из Китая  писал письма в адрес сельского совета своей деревни, но ответа так и не получил.
Демобилизовавшись, приехал в родные места. Сойдя с поезда на знакомой станции, он не узнал округу. Всё было разрушено, из груды кирпича на месте вокзала торчали обугленные балки и скрюченные металлические конструкции. Под охраной двух автоматчиков, завалы разбирали пыльные немецкие пленные. Василий никогда не видел немецких солдат, пришедших на его землю жечь, убивать, грабить. Эти вымазанные в извести фигуры не вызывали у него, ни сочувствия, ни злобы, ни ненависти. Он их просто презирал, как каких-то мерзких пресмыкающихся,  в обличье людей.
До деревни дошёл пешком, по разбитой колёсами и гусеницами знакомой полевой дороге. Вот и приметный взгорок, откуда как на ладони видно всю деревню. С замиранием сердца поднялся наверх… На прежнем месте, деревни не было!
Среди чёрных, обгоревших стволов некогда зелёных тополей, в небо, как предостерегающие пальцы, торчали закопченные печные трубы и остовы сгоревших домов. Ни дымка, не лая собак, ни криков петухов. Жуткая, могильная тишина и тлен.
Поднимая ногами сухую, сыпучую пыль, оглядываясь по сторонам, побрёл, среди чёрных головёшек, к обуглившимся развалинам своего дома. Походил, по некогда просторному, ухоженному двору, в надежде найти среди обгоревших досок и кусков железной крыши, хотя бы что-то, напоминавшее прошлую, счастливую жизнь. Копнув ногой кучку сгоревшего хлама, поднял с земли обугленный отцовский ремень с медной пряжкой. Оторвал от остатков ремня, Василий аккуратно положил её в карман.
Где-то вдали послышался скрип вращаемого колодезного ворота. Василий поспешил на звук. Возле, наполовину сгоревшего здания школы, две женщины набирали воду из старого колодца. Здесь, в детстве, пацанами, на большой перемене пили обжигающе холодную воду и, с криками, обливали друг друга.  Сейчас, на вытоптанной лужайке, несколько мальчишек гоняли нечто похожее на мяч.
Одна из женщин оказалась его бывшей соседкой, дом которой раньше стоял через дорогу, наискосок от родительского. Лицо другой, худенькой и коротко остриженной,  показалось Василию знакомым. С трудом, он узнал в ней полненькую хохотушку Надю – подружку Светланы, его юношеской симпатии.
Вечером за ужином, в единственном уцелевшем школьном классе, женщины рассказали, что в посёлке, в вырытых на месте домов землянках, живут ещё несколько семей. В основном это люди, вернувшиеся сюда из эвакуации, или вовремя ушедшие в лес, к партизанам.
Из односельчан, оставшихся в селе в период немецкой оккупации, не выжил никто. Вначале, в селе стояла какая-то тыловая немецкая часть. Но, с активизацией партизанского движения в Брянских лесах, её сменили каратели. Светлану, как комсомольскую активистку и партизанскую связную, по доносу предателя, повесили вместе с младшим братом и матерью, на опушке, любимой молодёжью, берёзовой рощи.
Позже, понеся значительные потери в схватках с партизанами, озлобленные эсэсовцы, перед отступлением, согнали всех жителей, включая стариков и детей в клуб, и заживо сожгли.
Вместе со всеми погибла мать Василия, его самый младший брат, и престарелые родители Нади. Брата Василия – Петра, и Надю, вместе с другими подростками, незадолго до этого, угнали на работу в Германию. Там группу разделили. Мальчишек увезли в неизвестном направлении, и они больше не виделись. Надя попала работать на ферму к богатому немцу, и её в сорок пятом году, освободили американцы. Домой девушка вернулась накануне его приезда.
Утром, они с Надей сходили на пепелище клуба. Осторожно ступая, словно боясь потревожить покоившихся здесь людей, обошли место громадного и жуткого костра. Прижавшись к груди Василия, Надя безутешно плакала, бесконечно повторяя:
– За что? За что они разрушили нашу жизнь? Убили близких и родных? За что сожгли наши дома, переломали судьбы? За что!?
Василий, стараясь успокоить девушку, гладил её по рано поседевшим волосам. Сам, с трудом сдерживая слёзы, глухо шептал:
– Мы выживем! Мы обязательно выживем! И будем помнить о вас, любимые наши, всегда!
После страшной войны и ужасных потерь, на обожжённой земле, остались две раненые души, два одиноких и несчастных человека! Которым надо было жить! Наперекор всем бедам, горестям и лишениям! Жить, неся в себе неистраченную любовь, память о родных и любимых, желание заботиться друг о друге, и быть любимыми!
Так получилось, что Василий и Надя стали жить вместе.
Вскоре, малые, осиротевшие сёла объединили в одно, на центральной усадьбе. Через несколько лет, на месте погребального кострища, поставили скромный памятник односельчанам, погибшим на войне.
В пятьдесят четвёртом году, по зову партии и правительства, как и многие земляки,
Василий и Надежда уехали на юг Западной Сибири, поднимать целинные и залежные земли. Строили посёлок и машинотракторную станцию в жуткие сибирские морозы, и валящие с ног, свирепые ветра.
Со временем, обзавелись собственным просторным домом. Василий, заочно, окончил сельскохозяйственный техникум, и работал механиком в МТС. Надя, после курсов, трудилась медицинской сестрой в местной больнице.
  Каторжные работы в Германии не прошли даром, жена часто болела. Лишь весной сорок восьмого, наконец, родился старший сын – Анатолий.  Второго желанного ребёнка  родители, ждали многие годы. Супругам хотелось, чтобы это была девочка, но, летом пятьдесят девятого родился мальчик, его назвали Виктором.
Конечно, пылкой, страстной любви между Василием и Надеждой не было. Их связывало уважение, пережитые трудности, общие тяжкие воспоминания и вера в счастливые дни. Подрастал сын, появлялись новые, приятные заботы и решаемые трудности. Пару раз, родители ездили на Брянщину, поклониться отчим могилам. В надежде узнать что-то новое о своих родных и близких. Но новых сведений не было, а прежних соседей и знакомых становилось всё меньше и меньше.  В однообразной природе лесостепи юга Сибири, новоселы, конечно, скучали по бескрайним лесам малой родины, по речке, с добрым названием Радица. По шуму сосен и елей, пению птиц, всплескам говорливого ручья на лесной опушке. Но больше съездить в родные места не получилось. Другие заботы и проблемы заполнили мир семьи.
В шестьдесят восьмом году Анатолия призвали в пограничные войска, служить пришлось далеко от, отчего дома. На заставе, на берегу пограничной реки Уссури.

  Все эти воспоминания, иной раз, проскакивали в памяти мающегося бессонницей деда Василия за одно мгновение. В другой раз, он долго возился на своей кровати, не в силах уснуть, а память, услужливо, воскрешала в подробностях всё прожитое и перенесённое. Даже то, о чём и не хотелось бы, вспоминать. То, от чего замирало сердце, ноющей болью отдавая в левое плечо. Заставляя, хватать воздух громадными глотками, широко открытым ртом. То, что хотелось бы забыть, как ужасный, страшный сон. И картины этого, кошмарной памятью навсегда запечатлелись в мозгу.
Дед Василий начал  бояться ночи. Он, ежедневно, с ужасом ждал наступления темноты.  Ненавидел её и луну,  как  измученная ночными страхами пичуга, ждущая рассвета. Жаворонком, радовался восходу и ликовал от первых лучей горячего солнца. Временами, ветерану казалось, что он сходит с ума. Ночные воспоминания, странным образом переплеталось с событиями дня текущего. Воспринимая одно, как продолжение другого.
Известие о гибели Анатолия, им принёс офицер военкомата поздним вечером  пятнадцатого марта одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Из его кратких объяснений родители узнали, что их сын пал смертью храбрых при защите государственной границы нашей Родины.
Как в тумане Василию, вновь, виделся неприветливый, мрачный под лучами холодного солнца, город Иман, куда их с Надей привезли на военном самолёте. Центральная площадь, с кумачово-чёрными гробами на простых солдатских табуретках. Каменные лица часовых в изголовье погибших.
Их Толик, неожиданно незнакомый, длинный и суровый, лежащий в обитом изнутри белым материалом, ужасном гробу. С трудом узнаваемый, с бледным лицом и в военной форме. Не запомнившиеся речи командиров и гражданских, партийных лиц о том, что героические защитники острова Даманский пали смертью храбрых, защищая суверенные границы нашей страны. Их подвиг никогда не будет забыт советским народом.
Растерянным, не воспринимающим действительность, убитым горем родителям, вручили медали «За отвагу». Состоялась гражданская панихида. В сквере площади возник чёрный холм братской могилы. Прозвучал траурный салют. Замёрзшие солдаты почётного караула прошли торжественным маршем. Собравшиеся почтили память павших, подняв печальные тосты, в расположенной неподалеку, столовой.
 И родители, остались наедине со своими невыносимыми страданиями. Болью страшной утраты, пониманием необратимости жуткой реальности. Её глубины  и  ужаса происшедшего.
Они вернулись домой, где их ждал, разом повзрослевший, младший, и теперь единственный сын, Виктор.
Шли годы. Гибель сына,  как-то быстро, состарила родителей. И они, всю родительскую ласку и нерастраченную любовь обратили на оставшегося сына. Он рос крепким, сильным парнем. Общительным и заботливым. Успешно окончил школу, поступал в институт, но не прошёл по конкурсу и был призван в армию в Ставропольский край. Отслужив срочную службу во внутренних войсках, остался прапорщиком. Служил в каком-то «хитром» подразделении, ежегодно приезжая в отпуск, о своей службе особо не рассказывал. Там сошёлся с женщиной из местных, но детей, по какой-то причине у них не было.
У Василия Михайловича был друг – одногодок Михаил Иванович, тоже фронтовик. Приехавший на целину, в одно время с Василием и Надей. Михаил Иванович после ранения сильно хромал и  работал учителем. В последние годы перед пенсией возглавлял коллектив учителей поселковой школы. В годы войны, он воевал на Кавказе. Вместе с боевыми товарищами остановил рвавшихся к Грозненской нефти фашистов в двадцати километрах от города. Был тяжело ранен, и после излечения на фронт больше не вернулся.
В январе тысяча девятьсот девяносто седьмого года, родители получили извещение, о том, что их сын, Виктор, выполняя свой воинский долг, погиб в Чечне. Надежда Петровна, после полученного сообщения слегла в больницу. На похороны Василий Михайлович ездил один.  Как ему позже стало известно, автомобиль с группой Ставропольского ОМОН, в составе которой был Василий, подорвался на фугасе недалеко от Грозного. По просьбе вдовы сына, цинковый гроб с останками мужа, был похоронен по месту службы, в Ставрополе.
С трудом оправившаяся от болезни Надежда Петровна, как могла, поддерживала мужа. Они вместе занимались делами по хозяйству. Вечерами, вместе смотрели программы телевидения. Вместе писали письмо в программу «Жди меня», в надежде найти брата Василия Михайловича – Петра. Дед Василий, теперь, не представлял свою жизнь без ласковой заботы и участия жены. Они стали, как бы, единым организмом, продолжением и дополнением друг друга.
Старый друг Михаил Иванович, был едва ли, не единственным жителем угасающей деревни, который выписывал газеты, в частности, «Аргументы и факты». Он особо не верил различным телевизионным каналам, соревнующимся в подаче «жареных» фактов. И больше полагался на «бумажные» издания, знакомые с детства.
Осенью двух тысячи четвёрного года Михаил Иванович принёс соседям газету  с заметкой о работах по демаркации российско-китайской границы по рекам Амур и Уссури. И планируемой передачи Китаю ряда островов. Как выяснилось, остров Даманский, ещё в тысячи девятьсот девяносто первом году был передан Китаю. И китайцы построили там музей, в память о своих военнослужащих погибших в ходе конфликта.
Сообщение повергло стариков в шок. Оказалось, что их сын отдал жизнь неизвестно за что. Надежда Петровна в очередной раз заболела, слегла и больше не поднялась. Дед Василий схоронив свою спутницу жизни на маленьком деревенском кладбище, долго и тяжело переживал потерю. Первые дни, ходил к свежему холмику, почти, каждый день. Сделал оградку, лавочку и столик. Подолгу сидел и думал о жизни, под тихий шелест старых тополей и берёз. Он остался один в пустом и грустном доме. Потихоньку саднящая душевная рана немножко зарубцевалась. Сердце смирилось с неизбежностью потери и необходимостью жить дальше.
Никогда ранее особо не верующий в Бога, Василий Михайлович, незаметно для себя, стал частенько останавливаться перед потемневшими от времени и пожара образами. Которые, Надя привезла с собой из сожжённой немцами брянской деревни. И установила, несмотря на протесты мужа, в переднем углу.
Молитв дед Василий не знал и разговаривал с ликами святых, обращаясь простыми, обыденными словами к ушедшим из жизни жене и детям. И вроде, на душе становилось легче, а одиночество уже не так терзало измученную душу.
 К очередной зиме начали сильно болеть ноги, посещение могилы жены стали редким событием.
На огонёк, к другу стал чаще захаживать Михаил Иванович. Дед Михаил тоже был вдовцом и жил в семье старшей дочери. Они подолгу спорили о международных событиях, о войне, о христианской вере, о стране и её руководителях.
Разговаривая о людях погибших на фронтах прошедшей войны, друзья были  солидарны в том, что это были не напрасные жертвы. Другое дело погибшие после Отечественной войны, в различных конфликтах и непонятных войнах. Тут взгляды друзей расходились. Михаил Иванович считал, что любые жертвы были принесены в «высших интересах государства».
Дед Василий не соглашался с ним. Уверенный в том, что жизнь граждан, должна являться «высшей ценностью страны». И что, большая часть потерь и трагедий, кроется в непродуманной политике вождей.
  – Посмотри сам, – доказывал он приятелю, – мы разгромили японцев в Китае, принеся мир на эту землю. И что дальше? Сами же, оттуда ушли в пятьдесят четвёртом. Нас никто не гнал! Взорвали укрепления, которые мы, в том числе и я, строили на границе, ожидая нападение Японии. А потом, против тех, кого освободили от японцев, бились на Даманском. Там погиб мой старший. Теперь, страна без боя, отдали этот остров. Не нужен, стал? Тогда зачем людей столько положили. За что? Это, что высшие интересы? Может для страны мой Толик капелька, песчинка, винтик в большой политике! А для нас с Надеждой – это кусочек нас. Наша кровинушка, наша боль и мука на всю оставшуюся  жизнь. Видишь, не выдержало несправедливости сердце матери, остался я один.
Василий Михайлович тяжело вздохнул и замолчал, отдавшись воспоминаниям.
 –  Мой младший  брат был призван в самом конце войны, – заговорил  дед Михаил. Фронт давно продвинулся на запад, к Берлину. А он в составе частей НКВД, очищал Прибалтику от недобитых «лесных братьев». И погиб уже после Победы, в одной из операций осенью сорок восьмого. И что теперь? Теперь мы, уйдя оттуда, стали «оккупантами». А затаившиеся фашистские недобитки – героями. Я уже не говорю про Европу, откуда по глупости руководителей, бежали, как побеждённые! Об Афганистане, куда пришли, как сейчас выясняется, неизвестно зачем. И положили там тысячи лучших сынов, наш генофонд. Последствия чего, нам ещё аукнутся!
– Мой  Витька был убит в девяносто седьмом под Грозным, который ты защищал от немцев в сорок втором. Кому была нужна эта чеченская война? Никому! Только с нашей деревни там погибло трое парней. А теперь, заново отстроили Грозный, лучшие мечети, аквапарки, стадионы. Что, нельзя было раньше договориться миром? Если бы на этой войне воевали дети тех, кто бездумно эту войну организовал, уверен  – договорились бы! И мой сын был бы жив! Стал бы моей опорой под старость. Неужели во всех странах, так безжалостно обходятся со своими гражданами во имя интересов государства?
Распрощавшись, Михаил Иванович уходил. А Василий Михайлович, с затаённым страхом,  ложился в кровать. Бессонница, не заставляла себя долго ждать и являлась. Уставший и измученный  дед Василий считал до тысячи, пытаясь заснуть, старался вспомнить какие-то радостные и светлые воспоминания из детства, бессмысленно глядел в темноту улицы. Наблюдая как безразличная, бледная Луна передвигалась, вместе со звёздами, из проёма одного окна в другой, а сон всё не приходил.
Однажды вечером. Василий Михайлович, не дождавшись друга, лёг и неожиданно для себя, крепко уснул. Ему снилось поле, густо усыпанное ромашками, по которому шла его молодая жена-Надежда, держа за руки маленьких сыновей. Затем, он увидел себя лежащим на траве рядом с её могилой, а прямо перед лицом, моталась под порывами ветра сломанная  ветка старого тополя.
 – Не успел спилить, – с каким-то сожалением подумал дед Василий, – жаль!
  Он протянул руку, чтобы убрать ветку, но неожиданно на неё села красивая, белая как первый снег, незнакомая птица с пушистым перышком в клюве.
– Наверное, гнездо, где-то поблизости строит, – подумал Василий Михайлович и проснулся.
На улице было совсем светло, слышались голоса людей и звяканье ведер у колодца.
Он лежал, осмысливая увиденное во сне.
  –  К чему бы это? Может, грозят неприятности? Или наоборот? Была бы жива Надя, растолковала бы сон.
Никто с собой во сне его не звал. Красивая птица тоже внушала что-то хорошее.
 – Надо  сходить проведать Надежду, – подумал дед, – давненько я там не был.
Привязав к своему потрёпанному велосипеду раскладную лестницу, захватив пилу, Василий  Михайлович отправился за околицу, в маленькую рощицу, где располагался местный погост. Отдыхая несколько раз, он благополучно добрался до знакомой оградки. Действительно, задевая памятник, над могилой раскачивалась уже успевшая засохнуть ветка. Вскоре она была отрезана и убрана.
Василий Михайлович долго сидел на скамейке, думая о чём-то своём. Сходил  на соседнее поле, нарвал целую охапку полевых ромашек и положил  к памятнику.
Возле калитки дома его поджидал Михаил Иванович. Оказывается, в его отсутствие из района приезжала почтовая машина с письмом из Москвы. Телевизионная программа «Жди меня» информировала Василия Михайловича о том, что в Канаде отыскался его брат Пётр. И пересылала деду Василию его письмо. Трясущимися руками Василий Михайлович, вскрыл испещренный печатями и штемпелями конверт.
Кривыми, почти печатными  буквами, незнакомым подчерком, брат кратко сообщал, что жив, здоров, проживает в городе Виннипег. Женат, и собирается с двумя сыновьями, в ближайшее время, навестить старшего брата.
От радости дед Василий сначала потерял дар речи, отдышавшись, радостно повторял:
 –  Приедет, приедет! Понимаешь, брат приедет! С сыновьями! Моими племянниками! Живыми и здоровыми! Вот, счастье  то!