Глава XXXIII
У Катерин Блейк, теперь жившей с семьей в Тэрритаун, врачи обнаружили рак глаза. Кларенс, сочувствуя бывшей супруге, больше не препятствовал ее встречам с детьми.
— Что говорят доктора? — однажды спросила ее Эллин, когда они встретились на званом обеде.
— О, они успокоили меня, сказав, что мне не придется носить очки.
— Мама, уверяю, даже если бы и пришлось их носить, они бы вас ничуть не испортили...
— Дорогая, давай лучше поговорим о тебе. Мне не нравится, как ты выглядишь: ты слишком бледна и так похудела! Что у тебя с мистером Берлином?
— Ах, мама, наша помолвка, похоже, окончательно расторгнута... Все кончено… Мое сердце разбито...
— Ты его видела после своего возвращения с Запада?
— Случайно встретились на неофициальной вечеринке...
— И? — нетерпеливо спросила Катерин.
— Наша встреча была довольно прохладной. Мы вели себя словно чужие… Но я точно знаю: он все еще любит меня. Мама, подскажите, что мне делать? Я не могу выбросить его из своего сердца… мне невыносима мысль перестать любить его, — губы Эллин задрожали, в глазах засверкали слезы, готовые вырваться наружу.
— Ты страдаешь, моя девочка, я вижу, — вздохнула мать.
— Я сама виновата, — уже спокойно сказала Эллин, быстро справившись с внезапно нахлынувшими эмоциями. — Мы получаем от жизни то, что заслуживаем. В угоду отцу, всегда боясь его разочаровать, я изменила своим принципам и теперь чувствую себя совершенно несчастной! Много лет назад, когда моя бабушка Мария Луиза мечтала завоевать высшее общество, одна леди сказала ей: «Люди так стремятся войти в этот блестящий мир, а оказывается, он не такой уж и забавный, как ожидалось».
— Да, дорогая, ради этого мира очень часто приходится чем-то жертвовать, например любовью, в конечном итоге — счастьем...
— Я не хочу держаться за этот блестящий мир, если во имя него необходимо жертвовать самыми светлыми чувствами. Разве можно жить не любя?
— Послушай, Эллин, даря тебе свою безграничную любовь и заботу, давая великолепное образование и воспитание, твой папа выполнял по отношению к тебе свой отцовский долг. Разве не то же самое будешь делать и ты для своих детей? Мы подарили тебе жизнь, но мы не вправе требовать от тебя ничего взамен. Это твоя жизнь, и ты должна прожить ее сама... У нас, родителей, есть огромный опыт, и когда мы даем советы — прислушивайся к ним, они бесценны. Но окончательное решение должна принимать ты, моя девочка. Иди той дорогой, которую ты выбрала! Думаю, ты знаешь, что делать?
— Да, у меня было предостаточно времени подумать!
— Помни, какое бы решение ты не приняла, я всегда тебя поддержу.
— Спасибо, мамочка.
— Моя кузина Алиса сказала, что ты решила попробовать себя на литературном поприще? — перевела тему разговора в другое русло Катерин.
— Да, я показала ей несколько своих эссе, написанных на скорую руку сразу же после возвращения, а та, в свою очередь, посчитала нужным передать их редактору нового журнала «Нью-Йоркер» Гарольду Россу. Вы же знаете, Алиса — член правления этого журнала. Россу понравились мои заметки. Он сказал, что я для него находка, и тут же предложил написать статью о новом поколении молодых людей из высшего общества, полагая, что лучше всего это может получиться у представителя этого самого общества.
— Я очень рада за тебя, Эллин. Похоже, тяга к перу — это у нас семейное, — улыбнулась мать. — Я в твоих способностях не сомневаюсь!
Двадцать восьмого ноября тысяча девятьсот двадцать пятого года на первых страницах журнала «Нью-Йоркер» была опубликована провокационная статья Эллин Макки «Почему мы идем в кабаре». Эссе, затронувшее несколько проблем современности — женское раскрепощение и смешение высшего и низшего обществ, произвело сенсацию в Нью-Йорке и стало темой обсуждения в популярных изданиях. Юная дебютантка дерзко заявила: «Современные молодые леди идут в кабаре не потому, что они так развращены, как их живописно описывают. Они идут, чтобы найти частную жизнь... Особенно нам не нравится танцевать плечо к плечу с безвкусными толстыми барабанщиками, — писала она. — Нам не нравятся непривлекательные люди. В кабаре, хотя мы видим их и рядом с ними, но, по крайней мере, мы не обязаны с ними танцевать... Мы идем в кабаре, — продолжала она, — из-за той самой разборчивости, которую наши Старшие считают таким замечательным качеством. У нас есть частная жизнь в кабаре. Мы идем с людьми, которые нам кажутся приятными. Разве имеет значение, если сомнительный ирландский политик скучно и смело флиртует с маленькой блондинкой позади нашего стола? Мы не обращаем внимания; мы с людьми, которых считаем интересными. Разве имеет значение, если девочка-флэппер и ее друг-толстяк извиваются около нас, когда мы танцуем? Нам нравится наш партнер, а флэппер нравится ее, и мы не беспокоим друг друга. Да, мы идем в кабаре, но при этом негодуем на критику нашего хорошего вкуса».
Разумеется, и до появления эссе почтенные родители опасались, что их дочери могут встретить недостойного молодого человека не своего круга, а еще хуже — еврея или иммигранта. Они также опасались, что ночная жизнь может привести к безнравственному поведению их юных отпрысков: преданию алкогольным увеселениям или заключению греховного соглашения с мужчинами. Эссе Эллин Макки еще больше усилило эти опасения, одновременно выставив старшее поколение в лицемерном виде.
«Итак, к чему беспокоиться, притворяться, будто бы танцы высшего общества более эксклюзивные и приличные, чем демократичного кабаре? Мы не возражаем, когда [наши Старшие] грузят Семь Смертных Грехов на наши спины, но мы возражаем, когда они утверждают, что мы изобрели их», — защищала свое поколение Эллин.
Статья потрясла общество. Как писали в прессе, «мисс Макки повернулась спиной к так называемым „четырехстам“, в списке которых значилось и имя ее матери. Выбирая веселое „общество кабаре“ и танец чарльстон, она предпочла „головокружительные двадцатые унылым старым дням“, когда была одной из самых видных дебютанток Нью-Йорка».
Надежды редактора «Нью-Йоркер» на журналистку оправдались. Статья двадцатидвухлетней мисс Макки спасла от разорения новый журнал, переживающий серьезные финансовые затруднения и привлекла к изданию множество читателей.
В то время как Эллин Макки делала свои успешные шаги в журналистике, а Гарольд Росс подсчитывал прибыль, Берлин с труппой находился в Бостоне c презентацией мюзикла «Кокосовые орешки». Премьера спектакля провалилась. Разочарованные критики и часть зрителей покинули зал, не дожидаясь финального занавеса. Всю ночь Берлин, хореограф Сэм Ли, продюсер Сэм Харрис, Кауфман и его помощник Морри Рискинд беспощадно перекраивали сценарий: вырезали из него часть текста и, не внимая внушениям Берлина о том, что «мюзикл не может быть без музыки», убрали несколько танцев и песен. Тем не менее это не спасло пьесу. На следующий день спектакль постигла та же участь.
После неудачного тура по Бостону и Филадельфии вся труппа вернулась в Нью-Йорк. И снова репетиции, изменения в сценарии, сокращение музыкального сопровождения...