Опоздал на работу на шесть минут. Понятное дело переживаю. За нарушение трудовой дисциплины можно схлопотать выговор, а он, как известно, не украшает человека. И никто не вспомнит про то, что ты на работе нередко задерживаешься в интересах больного на час, а то и больше, если надо. Это, как правило, остаётся незамеченным, я уже не говорю, что остаётся неоплаченным.
Ссылка на транспорт – аргумент неубедительный, просто это никого не волнует, иначе бы не было этой проблемы и люди приходили на работу своевременно, а главное, в хорошем настроении.
Троллейбусы сегодня почем-то не ходили, видимо, где-то на линии обрыв или отключили электроэнергию, а по какой причине, кто же его знает. Честно говоря, терпеть не могу этих «рогоносцев» – плетутся как пришибленные. Меня это раздражает, особенно когда времени в обрез. Между прочим, когда спешишь, обязательно возникают какие-нибудь осложнения, будто бы нарочно. «Чёрт возьми <…>!» – думаешь про себя, но это слабое утешение.
Наконец подъезжает автобус… и проезжает мимо. На этой остановке никто не выходит, а сажать некуда. Так что пора сажать куда следует тех, кому до этого нет дела. Вот следующий. Теперь надо штурмовать его, интенсивно и яростно шуровать локтями и другими частями тела, чтобы попасть внутрь. Но это претить твоему воспитанию. Бедолага. Что ж, стой и жди дальше.
Пропади оно пропадом всё! Жду. Времени остаётся всё меньше, терпения – тоже. Снова подъезжает «ах-тобус», на этот раз с «гармошкой», ну, теперь я кое-как влезаю. И так каждый день: кое-как.
С остановки до травмпункта – бегом, километр будет. Замечаю, сердце стало сдавать. Хотя я только пассивный курильщик и зло не употребляю. Впрочем, последнее, говорят зря. Пусть говорят. Верно, как только человеку минуло тридцать, время исчисляется не в его пользу. В коридоре полно народу – среди тех, кто к нам, посетители больных с терапевтического и невроло –гического отделений. Они над нами, этажами выше.
В приёмной комнате женщина, на левом предплечье у неё резиновый жгут. Повязка на кисти обильно промокла от крови. На ходу спрашиваю: что случилось? Шла с банкой, поскользнулась и упала, само собой, банка разбилась – поранилась. «В операционную её», – бросаю я медсестре. Буднично и спокойно. А что такого?
Лидия Сергеевна суетится, два года на пенсии, а всё работает. Спрашивал как-то, говорит, пенсии не хватает, и ещё: скучно одной дома. Но работать она не любит, хотя из трёх пенсионерок, с которым приходится дежурить, её переношу легче, чем остальных. Временами, глядя на них, думаешь: а) стареть не хочется, б) советское здравоохранение держится на пенсионерах.
Стремительно прохожу в комнату отдыха (она же и гипсовальная) и быстро переодеваюсь. В предоперационной мою руки с мылом и щёткой. Лидия Сергеевна паникует. Заглядываю через приоткрытую дверь в операционную. Она сняла повязку и прижала кровоточащую рану марлевой салфеткой.
– Кирилл Дмитриевич! – зовёт Лидия Сергеевна.
– Иду, иду! – отзываюсь я, надевая стерильные перчатки, в приличных учреждениях их надевают медсёстры. В кастрюле всего две пары перчаток – на всё дежурство. А больше никогда и не бывало – причём левая из той что остаётся, без второго пальца и половины первого. Трудно сдержать ухмылку – эту перчатку я вижу из дежурства в дежурство. Не раз говорил заведующему – ему начхать. Сам он ими не пользуется, другие тоже. Почти все переболели гепатитом. А я не хочу! Осталось подцепить сифилис… блин, для полного счастья. Но как сказал один шутник: «Лучше крест над головой, чем четыре креста в крови». Спорное, конечно, утверждение, но всё же.
Я прошу Лидию Сергеевну дать спирт на руки. Она боится отпустить рану, спрашивается, на фига, сняла повязку раньше времени!
– Ничего, ничего, – говорю и, напомнив ей про жгут на руке, тоном демонстрирую, что за всё здесь отвечаю я.
Потом беру со стерильного стола зажимы и накладываю их на кровоточащие сосуды. Больная орёт истошным криком, понятно, ей больно, но всё же в её оре больше истерики. Гляжу на неё и призываю к спокойствию. Лицо у неё нервное, некрасивое, почему-то не вызывает сочувствия. Из тех.
– Введите промедол, – прошу я медсестру.
– Ага, сейчас, – говорит она с готовностью и на ходу спрашивает: – С димедролом?
Я, кивнув, про себя, с невидимой улыбкой передразниваю её: «Ага». И набрав в шприц новокаин, начинаю местное обезболивание. Руку распирает, больная кричит пуще прежнего. Новокоин таких слабо берёт, ей бы сейчас сто граммов принять, куда эффективнее анестезия.
– Потерпите! – прошу я. Где же Лидия Сергеевна? Не найдёт ключ от сейфа – наркотики хранятся там. Вот, кулёма.
– Куда он подевался, никак не соображу, – причитая, ходит туда-сюда склеротичная медсестра. Предлагаю ей подняться в терапию и попросить взаймы под мою ответственность. А сам потихоньку качаю в ткани новокаин. До чего же всё-таки неприятное лицо у этой пациентки. Трезвая? Пьяная? Перегаром вроде не несёт, но запашок от неё, точно месяц не мылась – пробивает даже через маску! Шла с банкой… За пивом что ли? Наконец-то Лидия Сергеевна делает ей укол в здоровую руку. Больной сразу же становится легче, взор мутнеет.
Промываем рану дезинфицирующими растворами обильно и струйно.
– Когда наложили жгут? – интересуюсь я.
– Минут сорок назад, – отвечает Лидия Сергеевна и на всякий случай поправляет себя: – А может, и больше.
– Что, и сегодня не было никого с трёх до шести?
– А то как же!
– Чего же в дежурную больницу не отправили, всё же артериальное кровотечение?
– Да вот, Ольга Тихоновна так сделала! – с раздражением восклицает Лидия Сергеевна и всей дряблой мимикой показывает своё недовольство. – Наложила жгут ей и отправила домой. Говорит, в шесть часов придёшь.
Ну что тут скажешь! Пенсионерки…
В травмпункте, который обычно работает круглосуточно, уже в течение нескольких дней с трёх до шести нет врача. Заведующий взял отгулы – за сенокос – и уехал жениться в Нальчик, он родом из тех краёв. Главный врач больницы никакого приказа по этому поводу не издал, отпустил неофициально, хотя заявление с него на всякий случай взял. Через день после отъезда заведующего старшая медсестра травмпункта позвонила главному и всего-то спросила: кто будет работать с трёх до шести? Тот ей ответил неожиданно и свирепо: «Вы почему в таком тоне со мной разговариваете?» – и бросил трубку, прежде чем та успела что-либо понять. «Идиот! Ему это не нужно, а мне и подавно!» – рассердилась старшая. Главный – это личность со знаком минус и вообще – тёмная личность. Он раньше в областной больнице работал хирургом и, кстати сказать, тоже подрабатывал в травмпункте ночными дежурствами – вечно опаздывал. Неожиданно возвысили, говорят, по блату. И вообще разное говорят.
Главный врач оказался из тех, кто много болтает, много кричит, ничего не делает, но изображает. Сразу, как пришёл к нам, начал бурную деятельность по наведению «своего порядка», всех напугал, слабонервные порассчитывались. Он никого не уговаривал и охотно подписывал заявления об увольнении. Его главным тезисом стал: «Будем карать!».
«Будем карать», – устрашал он там, где нужно было спросить «чем лично я мог бы вам помочь?». Каратель, как прозвали его сотрудники, всех третировал, всех припирал к стенке, мало-мальски остепенился только тогда, когда его заместитель по АХЧ с сердечным приступом слёг в больницу. «Довёл человека! – сокрушались сотрудники заглазно, ибо никто с ним не хотел связываться. При одном упоминании его имени портилось настроение.
Как только не называли главного! И тупицей, и дубиной, и долбо**…ом. Я называл его недоумком, про себя, конечно.
На руководящие должности нельзя ставить лиц с чрезмерной амбицией, которая свойственна всем недоумкам, у таких двух мнений не бывает, они прут напролом, – как в автобус! – ни с кем и ни с чем не считаясь. Они требуют беспрекословного повиновения, детсадовского послушания и самое справедливое и объективное противоречие воспринимают как личное оскорбление.
«Вы почему со мной в таком тоне разговариваете?..» А какого тона вы желаете-с? Может быть, обращаться к вам как к монарху: «Ваше величество, разрешите доложить-с…»
То, что пострадавшую медсестра не отправила в дежурную больницу, ещё можно списать на её возраст, на образование, наконец. Но на что спишется безответственность руководителя, оставляющего лечебное учреждение без врача, на авось?! Это же преступное разгильдяйство, нет, завтра на конференции всё выскажу, заодно и про перчатки без пальцев, пусть знают все! – думаю я, накладывая последние швы. Всё в ажуре, кровотечение остановлено, рана ушита. Дальше дело сестры – наложить повязку и гипсовую лонгету.
Сняв окровавленные перчатки, выхожу в приёмную. Сотрудники ГАИ привели водителя на освидетельствование. Значит, где-то произошло автодорожное происшествие. Прошу их немного подождать, поясняю, что медсестра занята – освободится и возьмёт кровь на алкоголь. Между прочим, гаишники отягощают работу травмпункта, но вины их в этом нет. Виновники сидят наверху. Это по их приказу травмпункты осуществляют медицинскую экспертизу водителей, хотя это прямая обязанность наркологических служб, где врачам, кстати сказать, платят надбавку за вредность.
Водитель, оказывается, работает в драмтеатре. Спокоен. На пьяного не похож. Кто за дверью возмущается? Заходите! Вы чем недовольны? Ах, вы ждёте с трёх часов? Извините, врач заболел (не говорить же – он уехал жениться, а заменить некем!) – или, по-вашему, он не имеет право болеть? Имеет. Спасибо. Присаживайтесь. Что случилось? Упал рулон рубероида на ногу. Показывайте. Да, носки надо снять. Неужели трудно было догадаться помыть ноги? – душевые на всех предприятиях имеются.
Щупаю отёчные пальцы, при этом отвожу нос, вонища – задохнёшься!
– Похоже, что сломаны фаланги двух пальцев, – говорю я и велю ему пройти в рентгенкабинет.
Лидия Сергеевна отпускает водителя. Я оформляю карточку нашей первой пациентки, записываю операцию там и в операционном журнале.
– Садитесь, – предлагаю я ей. – Голова не кружится? – Немножко – говорит она и просится в коридор покурить. Я прошу Лидию Сергеевну вызвать перевозку.
– В дежурную? – переспрашивает она.
Я киваю. Кто знает, сколько крови потеряла женщина? Там хоть анализ крови сделают. Лидия Сергеевна набирает «03». Я принимаю следующего. Прихрамывая, заходит парень. Задаю традиционные вопросы: что? Где? Когда? Как в том клубе. В этот момент открывается дверь, опять за –ходят гаишники и двое задержанных граждан. Просят взять кровь на алкоголь у задержанных. Кивком головы показываю на больного и прошу подождать. Это им не нравится. Вижу по лицам. Они привыкли обслуживаться вне очереди или, в худшем случае, в первую очередь. Но травм –пункт не магазин, граждане милиционеры, здесь желательно уважать в порядок. Вспоминаю случай у киоска «Союзпечати». Как-то осенью стою и листаю «иностранку», а сбоку какой-то тип вдруг толкает меня в плечо и угрожающе так говорит: «Чё встал? Отойди в сторону!» Оборачиваюсь – гражданин в форме. На погонах по три звёздочки.
– Не распускайте руки, – говорю я запальчиво.
Он тогда зло ощерился и велел мне пройти с ним в отделение.
– С какой стати?! – начинаю я злиться. – У вас что – работы нет?..
– Там разберёмся! – говорит он, буравя меня глазами.
«Да пошёл ты!.. – думаю я и шлю его про себя в сторону фаллоса. – С вами, бля, только свяжись…» И, вложив «Иностранку» под мышку, поворачиваюсь к нему спиной и следую в противоположном ему направлении. «Догоняй, гнида, если хочешь!..» Но у него не хватило пороху.
Из рентгенкабинета, прыгая на одной ноге, возвращается больной, вслед за ним – лаборантка с мокрыми снимками. Рассматриваю их на свет – так оно и есть, определяется перелом двух фаланг. Говорю это вслух – для медсестры и для больного. Лидия Сергеевна вместо того, чтобы пойти приготовить гипсовую шину, подзывает водителей.
– Кто первый? – спрашивает она с присущим ей подобострастием.
– Сначала займитесь больным, – строго говорю я.
Работники ГАИ метут на меня недобрые взгляды. Да, не нравится им ждать. «Время – деньги!..» Это про них. Хорошо, что у меня нет личной автомашины, а то бы проходу не дали. Интересно, почему гаишников некоторые водители называют «мусорами»? Между тем я опускаюсь на корточки и осматриваю парню ногу – голеностопный сустав отёчен, щупаю лодыжки – больно, больше внутренняя. Лаборантка разговаривает с ним фамильярно, наверное, знакомый. Она говорит, что он тоже к трём часам подходил, но потом пошёл посмотреть кино в Дом культуры, что рядом с нами.
– Понравился фильм? – спрашиваю я.
– Не очень, – отвечает парень.
Что и говорить, хороших фильмов всё меньше и меньше. Ушли лучшие мастера киноискусства, а новым трудно пробиться сквозь рутину… А может, их просто нет? Был Шукшин – была «Калина красная». Был Бондарчук и –
«Они сражались за родину»… А теперь – «Пришла и говорю». А что ты говоришь особенного, милая, значительного такого, что потрясло бы мою душу? Ну что?..
Я прошу Валентину Петровну сделать снимки. Она уводит парня с собой. А я мою руки и сажусь подписывать документы больному с переломом фаланг. Потом оформляю карточку тому парню, которого отправил на рентген. Тем временем Лидия Сергеевна берёт кровь у водителей. Подъезжает «скорая», наверное, перевозка. Нет, ничего подобного. Завозят пострадавшего – пахнет опалёнными волосами и кожей.
И снова – что? где? когда? Производственная травма, ожог правого предплечья второй-третьей степени. Надо в больницу. Пострадавший – молодой человек – бледен, корчится от боли, обожженное предплечье поддерживает здоровой рукой. Щупая ему пульс. Частит. Спрашиваю у фельдшера, делали ли больному обезболивающее? Отвечает: «Нет» – и почему-то улыбается. Я недоуменно пожимаю плечами. И прошу Лидию Сергеевну ввести промедол – слава богу, ключ от сейфа нашёлся – и наложить повязку.
Фельдшер со «скорой» направляется к выходу. Работников «скорой помощи» мы, клиницисты, – в травмпункте я только совмещаю – подчас называем извозчиками. Они нередко не выполняют элементарных вещей, в частности, не умеют правильно накладывать транспортную шину на травмированную конечность, не умеют или плохо дифференцируют ту или иную травму, в результате чего не знают, куда везти пострадавшего – в травмпункт или в дежурную больницу. И получается. Что драгоценное время для оказания экстренной специализированной помощи тратится на путь между лечебными учреждениями.
– Пострадавший, которого вы привезли, подлежит госпитализации, – говорю я фельдшеру. Женщина, ей, наверное, под сорок, держась за дверную ручку, оборачивается.
– Кроме того, – продолжаю я, – у нас ещё одна больная, которую тоже нужно доставить в больницу.
Мы пишем направления , и пострадавших увозят.
Снимки парня готовы. Смотрю. На первый взгляд, как будто всё в порядке. Но нет, по суставной поверхности внутренней лодыжки определяется незначительная «ступенька».
– Перелом лодыжки, – говорю я.
В больницу пострадавший отказывается ехать. Накладываем гипс. Валентина Петровна по его просьбе заказывает такси по телефону.
– Как будто со всеми разделались – вздыхает медсестра чуть позднее, но, услышав, как скрипнула входная дверь, добавляет устало: – Кого там опять нелёгкая несёт?!
Принимаем ещё двух больных и девушку, станочницу с завода минераловатных изделий. Мастер привёл её на медицинское освидетельствование. У девушки инфантильное личико, смотрит с опаской и недоверием. И ещё с какой-то затаённой грустью. Лидия Сергеевна подносит ей пустой гранённый стакан. Дыхните, говорит. Девушка, гримасничая, с неохотой выполняет.
Лидия Сергеевна забирает у неё стакан и нюхает пары. «Какой примитивный и неприятный способ освидетельствования! – думаю я про себя. – Давно пора от него отказаться».
– Фу! – восклицает она с отвращением, отворачиваясь от стакана. – Тут не только вином пахнет!..
«А чем ещё, спермой что ли?..» – ёрничаю я про себя.
Позже надо будет ей сказать, что зря она так распускает эмоции, повежливее бы надо быть с людьми, поделикатнее. Конечно, это ужасно, когда девушка пьёт, да ещё на работу выходит в нетрезвом виде. А, может, она выпила на работе, да ещё не одна?..
– Вам нравится ваша работа? – отвлекаю я девушку от обидных слов медсестры.
– Нет! – чеканит она с ненавистью, будто речь идёт о каторжном труде.
– А жизнью вы довольны?
В ответ она презрительно усмехается. У неё гнилые зубы, что делает безобразной даже её усмешку. Чуть позже, после положительной пробы Раппопорта, я подписываю акт о лёгкой степени опьянения и протягиваю мастеру.
– Очень сожалею, – говорю я девушке.
Мастер долго и тупо разглядывает акт и вдруг спрашивает:
– А теперь что?
– Всё. Идите, – говорю я. – Вы свободны.
– Пошли, Владик, – говорит ему девушка.
«Вот умора!» – думаю я. А мастер, между тем, поясняет: – Я первый раз, вот начальник послал…
Они уходят. А я, наконец, иду туда, куда давно хотелось. Собачья жизнь, думаю я о нас, о хирургах. Покой снится тем, кто спит, а нам даже вовремя сбегать проблема. Один мой знакомый онколог – где он только не совмещает по чуть-чуть, чтобы прокормить четверых детишек, не считая жену! – так вот, он как-то сказал мне: «Если работаешь на ставку, не хватает даже на жратву, а если на две вкалываешь, то жрать некогда…» Как говорится, без комментариев.
Прикорнуть бы немного, думаю я, направляясь в гипсовальную комнату. Завтра операционный день, в противном случае из-за каждой мелочи буду раздражаться. То шовный материал **ёвый и оттого рвётся без конца, то скальпель многоразового пользования тупой, то нужный инструмент не простерилизовали… Впрочем, это не мелочь.
Только прилёг, как доносится из приёмной певучеподобострастный голос Лидии Сергеевны:
– Кирилл Дмитриевич, больной!
Выхожу. Пострадавший полулежит на кушетке. Фельдшер со «скорой», неприлично нагнувшись, разматывает бинт с левой ноги и снимает транспортную шину Крамера.
– Упал, – рассказывает он, заметив меня. – Играл в футбол. Не даёт дотронуться до конечности, еле шину наложил. И, приблизившись ко мне, добавляет шёпотом: – Пьяный как свинья!
– Свиньи не пьют, – намеренно придираюсь я к словам. Не нравится мне этот фельдшер. Халат на нём мятый, грязный, и вообще вид у него бомжеватый.
– Только из тюрьмы вышел, – скорбно роняет какая-то сопровождающая женщина, вероятно, мать молодого человека.
Она небольшого роста, полноватая, уже немолодая, но ещё и нестарая, в руках у неё шапка из нутрии. – Полтора года отсидел – продолжает она.
– Пьяный подрался… – женщина, морщась, выдавливает слезу: – Измучил меня!..
Осмотрев ногу, я прошу сделать рентгенографию голени.
– Снимите с него пальто и помогите пройти в рентгенкабинет, – обращаюсь я к мужику, стоящему у изголовья парня, в распахнутом полушубке, из-под которого выпирает живот. Он примерно такого возраста, что и женщина. Его красные щёки и круглое брюхо свидетельствуют об отменном аппетите и пристрастии к пиву. – Где моя шапка? – спрашивает парень, спохватившись.
Не то, чтобы был пьян вдрободан, думаю я просто парень малость нажрался, очутившись на свободе. Но всё равно – такой, сякой
– Да вот она, твоя шапка, у меня, – отзывается мать.
– Ну, я поехал, – говорит фельдшер. – Эй, куда же ты? Подожди, отвезёшь нас обратно! – кричит ему вслед «полушубок».
– На такси поедете! – резко бросает Лидия Сергеевна.
– Возьмите костыли, – предлагаю я ему.
– Так донесу, – говорит мужик с пивным животом и взваливает парня на спину.
Опустили советское здравоохранение, дальше некуда, думаю я, разбаловали народ заботой и вниманием. Вон как мужик обращается к фельдшеру, словно к кучеру: «Эй, куда же ты? Подожди!..» Он уверен в том, что ему все здесь обязаны.
А была бы медицинская услуга платной, может, и увечий меньше было и хамства. Впрочем, ересь, наверное.
– Это не отец его, – вдруг говорит женщина, – отец тоже травму получил по пьянке, только головы, основную кость сломал и умер пять лет назад.
– А кто же он вам? – по инерции спрашиваю я. – Сосед?
– Нет, просто сожитель, – не стесняясь говорит она. И меня это коробит. Сожитель!.. Слово-то какое противное.
У парня оказался перелом малоберцовой кости с небольшим смещением. Наложили ему гипс, вызвали такси, и они укатили – мать, сын и … "просто сожитель".
Ну, кто там следующий?..
1981