Л.С.
Серега зажмурился. От головы новенькой исходил свет! Она стояла, образцово сжав коленки и нахмурившись от колющих взглядов. Дополнял картину алый галстук на крахмально-белой блузке. Классная дама выдержала паузу, а затем уверенно подвела новую девочку к серегиной парте и посадила рядом. В стриженной «под ноль» сережкиной голове мелькнуло: «Пропал!».
Сережа Прошанов и так сидел на первой парте, дабы постоянно быть в зоне повышенного педагогического внимания. Было за что, он быстро схватывал главное, а потом ему было неинтересно. Мог запеть на уроке, залезть под парту и грызть печенье, плюнуть через трубочку. Понятно, что и девчонку подсадили для воздействия. На ясном лбу новенькой отчетливо читалась отличница и активистка.
Мила, так звали новую соседку, вовсе не стала немедленно брать шефство над Прошановым, а как бы даже не замечала соседа. Все ее внимание, казалось, поглотил новый немецкий пенал на молнии с бесчисленным количеством цветных карандашей, точилкой и ластиком, который пах почему-то не резинкой, а клубникой.
Впрочем, новенькие в их школе были не в новинку. Школа пряталась в старинном особняке у парка на окраине южного немецкого города в советской зоне оккупации. Здесь после войны дислоцировалась краснознаменная бронетанковая дивизия, сюда же свозили на учебу детей из других гарнизонов. Русская школа занимала первые три этажа, а верхние два - немецкая. Начало занятий и перемены не совпадали во избежание... «Во избежание» не удавалось избежать после уроков, когда автобусы опаздывали, а немчура высыпала на крыльцо школы. Тут их встречал дружный залп снежков, переходящий в рукопашную схватку. Неслись «ура!» и «russischen Schweine!». Официально существовала немецко-советская дружба, но казалось, что и через двадцать лет пацаны яростно хотят довоевать ту войну.
Если автобус задерживался, то Сережка шёл покупать почтовые марки в лавочке у деда нумизмата, а обратно всегда заворачивал за угол, где в витрине гордо красовалась управляемая модель танка. Это была мечта. Насобирать денег на такой танк было совершенно нереально. В канун Рождества все магазинчики расцветали свечами и мишурой, продавали имбирное печенье и всякие петарды и бенгальские спички. Мальчишки накупали боеприпас, и тогда их войнушка приобретала и звук и риск.
Взрослые, однако, гнули свое и, примерно раз в полгода, школьников везли на «дружбу» в другие города, где не было советских гарнизонов. Отказаться от мероприятия было нельзя, поэтому в тот вечер Серега вместе с классом трясся в военном автобусе с веселым старшиной за рулем. Под вечер приехали в городишко Альтенхайн с кирхой, силуэт которой угадывался в сумерках. Нарядные гэдэровские пионеры в синих галстуках уже ждали взволновано. К каждому русскому был приставлен немецкий друг, который водил его потом по гулкому зданию ратуши.
Началось веселье: всякие соревнования, бегалки, бросалки. Победила, понятно, дружба. Потом чай с печеньем. Сереге досталась Ангела - плотно сбитая немецкая девчонка, она не отходила от него и при всякой возможности хватала за руку. Потом затеяли танцы, сначала что-то вроде хоровода, а потом под ажурными сводами полилось: «Why, why, why, Delilah!?». Немка тут же ухватила его потной ладошкой, но тут на плечи пацану твердо положила руки Мила, и они медленно поплыли, неуклюже переминаясь, под стоны неистового Тома Джонса. Хоть сидели за одной партой, только сейчас он разглядел, как много веснушек на ее плечах и совсем близко - золотой завиток за ухом.
Утром вырезал ножиком на обратной стороне крышки парты: «Мила». Исхода теперь уже не было. Прошанов пропал.
Милочка вполне освоилась в новом классе. Для дочки кадрового военного переезд в другую школу был делом привычным. Школа теперь была не главным в ее жизни. Новые подружки, чудесные заграничные вещи, такие яркие и модные, прогулки на речку, секретные девчачьи разговоры и ожидание праздника. Праздника, который вот-вот начнется и только для нее!
Прошанов внешне никак не изменил свое отношение к соседке. Также толкались локтями, отличница принципиально заслоняла свои задачки и каллиграфически написанные диктанты. Как-то раз его кореш Вовка Глазов признался, что сильно полюбил Милу, но Сережку это особо и не задело. Разве в нее можно не влюбиться? Однако жизнь пацана переменилась, теперь и отныне в нем жила эта рыжая девочка.
Судьба офицера на войне принадлежит Богу, а без войны - Главному управлению кадров. Постепенно разъехался и их седьмой «Б». Серега с Вовкой переписывались покуда могли, потом их переписка оборвалась. Нашлись уже в столице нашей Родины.
Глазыч остался такой же заводной, ни Афган, ни две жены его не угомонили. Собрал юбилей и всех позвал, кого знал по жизни. Сергей оказался за столом с каким-то длинным ветераном. Накатили по рюмке, кто да что. Длинный спрашивает: "Сережа, а ты меня не узнаешь?" Как ни щурился, не признал. "Ну, мы же в ГДР в одном классе учились! Ты же с Милой сидел, а я в нее был влюблен". Помолчали, неловко как-то. А этот тощий говорит: "Хочешь, я ей прямо сейчас позвоню? Она же в Москве!".
Тут Глазов к ним подсел, взял гитару, стал напевать: "Я смотрю на фотографию. Две косички, строгий взгляд...". Глаза у пацанов заблестели, достали мобилы, стали номерами меняться, но Милочке никто не позвонил.
Хорошо тогда посидели, долго потом прощались на Волхонке. На углу у старой булочной.