Предисловие
Уважаемый читатель, если ты всем в жизни доволен, если ты до сих пор думаешь, что мир вокруг тебя может измениться без твоего личного участия, то ты безнадежен. Ты никогда не читал Джонатана Свифта, не прочтешь Салтыкова-Щедрина и не поймешь Евгения Шварца, не поможет тебе и мой скромный труд. Ты не поверишь моим словам, не поверишь в мою искренность, в огромное желание тебе помочь. Ты во всем видишь корысть. Не трать напрасно время на чтение, займись домашними заботами, живи и умри в радости ощущения сытости и благополучия, семейной идиллии воспитания, нужных обществу, рабов и надсмотрщиков, мотивируя свои поступки единством народной цели. Радуйся единству народа и власти, негодуй и презирай людей недовольных, всегда пытайся угодить начальству и показывай, лютую, ненависть к врагам народа, которые еще вчера были твоими друзьями и достойными гражданами. За много лет мир не изменился. Мы не учимся на своих ошибках, не учимся и на чужих.
У народа есть одно уникальное выражение - Кто я такой?! Чувство превосходства, гордости, национализм, осознание себя как неординарной личности и в тоже время признание неполноценности, несостоятельности. Каждая нация и весь наш народ должен давно уже задать себе этот вопрос – утверждение. Кто, в самом деле, мы такие? Кто мы, великие воины и труженики позволяющие помыкать собой из века в век, врущие себе и друг другу, раздавшие Родину ворью и теперь от него же и терпящие. Сколько еще поколений рабов должно умереть, пока в каждом не останется раба внутри. Тогда и только тогда мы победим Дракона в себе. Ведь Дракон – это тоже мы жадные, корыстные, уничтожающие друг друга, пытающиеся любыми путями добиться денег и власти.
Страсть к наживе и власти любым путем, шагает через совесть, честь, веру и справедливость. Все действия в жизни подчиняются этому. Женятся, рожают детей, разводятся, роднятся, дружат, работают, ненавидят, мстят - все подчинено не чувствам и разуму, а желанию власти и денег. Главное, это нежелание сознаться даже себе в этих пороках. Всегда находится оправдание своим действиям. А ты, читатель готов сам признаться, в, чем- либо постыдном и изменится. Представляешь, страна потеряла в репрессиях тридцатых – пятидесятых годов около десяти миллионов граждан, а виноват один Сталин, к тому времени умерший. А куда делись люди из расстрельных команд? А люди из троек? Где чекисты, которые мучили диссидентов в шестидесятых по психушкам, а ненависть к богатым и отвращение к бедным на твой взгляд являются самыми яркими и необходимыми чувствами в зависимости от твоей финансовой ситуации?
Никто не хочет верить в искренность и неподкупность. Даже сейчас читатель я ловлю тебя на мысли о том, сколько же я получу за эту книгу ведь верно? Ты не готов, верить себе в какой - то момент, а уж мне и подавно. В который раз, прочитывая произведения ранее представленных тебе писателей, живших с разницей в сотню лет, имен которых ты не слышал, как не читал и их произведений, я по прежнему убеждаюсь в неизменности пороков и человеческой глупости. Ты не изменился с той поры и поныне. Тебя не меняет ни строй, ни время, ни прогресс. Ты неизменен и постоянен в своих помыслах и желаниях. Причем ни наличие власти и денег, ни их полное отсутствие тебя лучше не делает.
Ты не хочешь разбираться кто ты такой? Вопрос повисает в воздухе уже не одну сотню лет
Глава 1
исторические хроники
Очень давно, я хотел рассказать вам эту историю, по моему мнению, очень занимательную. Она произошла со мной в годы моей далекой молодости, когда я путешествовал по земле, ища мест удивительных, ведомый страстью к познанию и приключениям. Став старше и мудрее, прочитав и написав много, эта история трансформировалась в моем сознании в стройный образ, что и толкает меня к повествованию.
Жили в лесах да по берегам рек мирные трудолюбивые Говнюки. Никого не трогали и занимались подсечным земледелием. Подсекут деревья в никому не нужной чащобе, спалят, ну и пашут на золе. Истощится почва — дальше идут, леса подсекать. Ни на кого не нападают, ни боже мой.
А вокруг — супостаты. Только и дело у них: грабить мирных Говнюков. Печенеги-половцы, псы-рыцари, татары, викинги, чеченцы, неандертальцы, остяки и французы: все ходили на Говнюков. Только негры, пожалуй, не нападали. За это Говнюки негров любят и если бьют, то не до смерти. И все подряд ловили бедных Говнюков, беспомощных, беззащитных, и продавали в рабство. И вот эти мирные земледельцы- говнюки стали основными предками современных говнюковцев. Жители Больших и Малых Говнюков же, как и предки их, тоже мирные земледельцы. Ни с кем не воюют, ни на кого не нападают, только иногда выходят на защиту отечества. Защитят и опять — в лес. Подсекают. Чисто чтобы вспахать. Подсекали, подсекали и так вот заняли большую часть огромного пространства. Но не агрессоры, не завоеватели, нет! Просто землепашцы. Землю пахали, и тундру пахали, и пустыню Каракумы.
Говнюки-землепашцы с боями прошли всю Европу насквозь, вдоль и поперек, от Скандинавии до Кубани, от Кавказа до Испании. В союзе с другими «землепашцами», из малых Говнюков, даже Африку захватили. А в собственных своих представлениях, в песнях и легендах, Говнюки, всегда оставались миролюбивыми хлеборобами. Они и сами верили в то, что вот еще немного, еще чуть-чуть, и кончится война, и начнется сплошная пастораль и идиллия. Малые Говнюки славились своим салом и хлебом, а жители Больших Говнюков снабжали соседей дровами так и жили в мире и согласии торгуя друг с другом, эти люди, только так и не дожили они до светлого дня. Разразилась война между Большими и Малыми Говнюками из-за острова на реке делящего эти земли. И остров, надо сказать был маленький и не росло там ничего кроме крапивы. Но однажды ночью жители Больших Говнюков по пьяни перебили отряд Малоговнюковцев поставили там своё знамя и объявили остров своим. На самом деле этот остров не был нужен никому, не тем, не другим, но повод для войны был найден. И пошёл говнюк на говнюка, в смысле брат на брата.
Глава 2
Знакомство
Солнечным утром я сидел с моим другом Мефистоклом в кабинете и обсуждал свою будущую поездку.
Сняв с полки "Атлас мира" я раскрыл политическую карту Европы.
- Через Киев в Кишинев... - вел я ногтем, - Бухарест, София. А дальше - Греция.
- Через Малые Говнюки нельзя, - предупредил Мефистокл. - Там сейчас фашистская хунта.
- Когда?! – подпрыгнул я. - Какая?!
- Ты что, дурак? Которая совершила кровавый переворот.
- Ужас какой... – прошептал я. - Тогда... мы пойдем через Полтаву и Черкассы. В Полтаве жил Гоголь, там нет фашистской хунты.
- Есть, - сказал Мефистокл.
- Откуда?
- Из Малых Говнюков.
- А... зачем она там?..
- Чтобы совершить кровавый переворот, - предположил Мефистокл.
- Тогда через Харьков и Львов.
- Там тоже фашисты.
- Я не понимаю. Они что, везде? И давно? Сколько уже?
- Сколько надо, столько и фашисты.
- а в Больших Говнюках?.. - со страхом спросил я.
- Причем тут Большие Говнюки? Там, слава Богу, демократия.
- Ф-фух... - облегченно выдохнул я.
- а то я уже испугался..."
Где то к обеду, я поудобнее уселся в микроавтобус двигавшийся направлением к границе.
Граница – крикнули в салон нашего остановившегося автомобиля, необычайно громко захлопнув дверь. Все в салоне стали тихонько шевелиться, разминая отекшие конечности, но вскоре леность и сон снова воцарились среди пассажиров нашего авто. Стоять будем не меньше суток - громко сказала хриплым голосом толстая веселая женщина, пахшая на весь салон «шанелью» и луком - Курить надо идти. Громко отхлебнув из початой бутылки и смахнув крошки хлеба и сала мне на брюки, она завертела арбузным задом, выталкивая меня к выходу. Извините - выпалил я, сейчас дверь открою. Да куда ты нахер денешься, прошипела она, и мы, выпав из микроавтобуса, оказались на улице.
Границей оказалось странное сооружение из белого кирпича, по обе стороны, насколько хватало глаз зашитое колючей проволокой. На стене рядом с нарисованным на красной ткани лозунгом, громко до хрипоты орал динамик. Сколько я ни старался, но понять даже стиль данного музыкального произведения не смог. Деревянные, покосившиеся и выцветшие от непогоды серые вышки как верстовые столбы отмеряли каждые сто метров. В центре сооружения огромные ворота из той – же колючей проволоки. Дорога представлявшая до того прекрасный асфальт на четыре полосы движения заканчивалась, и начиналась гравийная неширокая полоса, с ямами, заполненными грязной, вонючей жижей с перламутровыми разводами масла. Эта полоса петляла по рыжему высохшему полю, поросшему бурьяном, и уходила за горизонт с серыми низкими облаками. Сильный пронзительный ветер клонил всю растительность по обе стороны дороги начинавшейся за воротами. Моросил дождь.
Стройся – вдруг раздалось из неожиданно смолкшего динамика. Резкая команда, издавшаяся из недр странного сооружения, повергла людей стоявших и сидевших, и видимо не раз пересекавших этот кордон к действиям, меня человека здесь нового, поразившим до глубины души.
Все стали разбираться в колонну по двое, держа вещи и чемоданы в руках. Колонна к воротам быстро увеличивалась, и я поспешил присоединиться к ней. После четырех часового стояния в очереди, на подходе к воротам с колючей проволокой я стал наблюдать поразившую меня, интересную картину. Офицер в странной, мешковатой и мятой форме подходил к каждому пятому из очереди, что-то говорил, и люди радостно собрав чемоданы, выскакивали из очереди, толкаясь и матерясь с окружающими, торопились к служебному входу в здание. Но этих, тоже было не мало, и они создавали свою колонну, постоянно поругиваясь и толкаясь. Дошло дело и до меня. Офицер, приблизившись, не мигая, смотря на мою дорогую кожаную куртку и обдав меня запахом запоя прохрипел «Пятьдесят баксов», показав немытым пальцем на толкавшихся в отдельной очереди людей.
Я понял! Я один из тех избранных счастливцев кто за деньги войдет в здание раньше остальных. С этой стороны границы, как ни странно было тепло, светило солнце и я ни сколько не торопился попасть в столь неприветливое здание, хотя эта нелепая очередь мне порядком надоела. Офицер был чрезвычайно удивлен моим отказом, проверил мои документы и что-то записав, отошел. Мое место в той очереди заняла случайная знакомая, ехавшая со мной одним транспортом. Да, да та самая толстая веселая тетка с сумками величиной со старинный буфет. Она тут же в новой очереди со всеми переругалась и вдруг оказалась у самой двери служебного входа. Минут через тридцать растолкав оставшихся, она была поглощена дверью, оббитой серой жестью с маленьким грязным окошечком. Мне же оставалось стоять еще около трех часов. Монотонное хрипение динамика продолжалось до тех пор, пока я не очутился внутри этого странного здания. Дверь захлопывалась за каждым десятком людей, чтобы открыться вновь, минут через сорок. Наш десяток оказался внутри, когда уже стемнело и вечерняя прохлада стылой саблей, холодила спину, а потому я был рад встрече с искусственным освещением и душноватым теплом, в надежде присесть и отдохнуть после столь утомительного дня.
Помещение внутри было ярко освещено и разделено на две половины. Ни скамеек, ни кресел не было. Одна половина являла собой накопитель другая в свою очередь распределитель соответственно. Судя по запаху, стены помещения были окрашены темно-зеленой масляной краской не далее как сегодня утром. По накопителю, пересекая людскую толпу в Броуновском направлении, двигались пограничники в паре овчарками, постоянно прислушиваясь и принюхиваясь к толпе. Резкие крики людей в погонах раздавались на фоне приглушенного шума и кашля. Дела внутри помещения в виду нескольких стоек шли быстрее, а потому не далее, как через четверть часа, я оказался в зоне личного досмотра. Личный досмотр представлял зрелище до сегодняшнего дня мной не виданное и дикое. Очередь делилась на мужскую и женскую. После чего предлагалось раздеться полностью, с той разницей, что осмотр производили сотрудники одного с тобой пола. Помещение осмотра было общим. Понравившиеся экземпляры пограничники и работники таможни с удовольствием фотографировали. Досмотр вещей был необычайно прост и лаконичен – забиралось все понравившееся. Но не всех постигала эта незавидная участь, стоило помахать над головой купюрой, как тебя отводили в сторону, забирали деньги и отводили в другую часть зала без всяких нравственных мучений. В числе таковых я естественно увидел свою знакомую, с необычайно живым интересом разглядывающую мужскую часть личного досмотра. Комментарии делались вслух профессионально с полным знанием предмета. Действие закончилось далеко за полночь, потому ночевать всем пришлось на заплеванном полу, превозмогая головную боль. Транспорт от границы начинает ходить только утром в сопровождении военного конвоя дабы исключить нападения бандитов и местных жителей - вот и все, что смог мне объяснить по поводу дальнейшего моего передвижения, официальный представитель таможни.
Глава 3
Малые Говнюки
Хмурое утро медленно заползало в единственное зарешеченное окно, расположенное под потолком.
Оголтелая стая мокрых ворон шарахалась по небу, как бы создавая ветер. Мелкий моросящий дождь, постоянно изменяя направление, полосовал со всех сторон. Светало.
Выйдя в двери и подняв воротник, я столкнулся с человеком, справляющим нужду прямо на фундамент здания возле двери. Извините - попытался исправить ситуацию я. Пошел ты - парировал он и демонстративно отвернулся не прекращая. По полю Ветер носил обрывки туалетной бумаги от куста к кусту, создавая полную иллюзию хлопкового поля. Из соседних кустов кучкой шли курящие женщины. На тропинке было наблевано.
Через час будет автобус – послышалось слева утвердительным голосом. Надо места забить! Что забить – попытался переспросить я, но осекся, встретившись с взглядом говорящего.
Подошедший автобус полностью подтвердил мои опасения и исключил желание на нем куда- либо передвигаться. Колонна транспорта состояла из трех разбитых перекрашенных автобусов непонятной марки и крытого грязным выцветшим брезентом грузовика. Техника издавала такой страшный рокот, что попытка поговорить с водителем была мной отвергнута сразу, к тому же, из-за дыма выхлопных труб находиться возле них, было просто опасно. Пользуясь тем, что я оказался ближе всех к вожделенному транспорту и отсутствием чемоданов, я юркнул в дверь первого автобуса и устроился на третьем ряду грязных замасленных сидений. Деньги за проезд собирала загородившая всем своим туловищем вход в автобус толстая обрюзгшая тетка с красным лицом и грязными руками она была одета в серую фуфайку и красную грязную юбку, на ногах были валенки с калошами. Дыша на меня куревом и семечками, она выдала мне билет, сунув в руку горсть медяков. После часа криков, ругани и скандала, мои попутчики, наконец, расселись по местам и автобусы, взревев и выстроившись в колонну, двинулись к столице.
Впереди колонны двигался грузовик, разбрасывая во все стороны комья грязи. В кузове сидело с десяток худых, судя по лицам изможденных солдат. Они мотались из стороны в сторону, смешно подпрыгивая на каждой кочке. Автобусы казалось, плыли за ним по липкой, похожей на мыло, грязи постоянно завывая и рыча. Запахло водкой и луком.
В грязном окне с выведенным пальцем по стеклу матерным словом проплывал пейзаж. Описание его представляется мне утомительным и неинтересным в виду однообразия и блеклости. Но вот в постоянно приближающемся далеке, появились серые строения крытые грязным от угольной пыли и сажи шифером. Дорога из грунтовой, постепенно превратилась в щебеночную. Перед самым поселком появились даже островки битого асфальта с огромными корявыми ямами. Наш караван снизил и без того маленькую скорость постоянно объезжая препятствия. Это был поселок, который, судя по проржавевшей и покосившейся табличке назывался «Малые Говнюки» и то, что я увидел, въехав на улицу имени неизвестного мне «Менделя» врезалось в мою память на всю жизнь.
Обочины дороги по всему поселку были необычайно загажены. Кажется, весь мусор жители годами выносили и складировали по краям дороги. Ветер, дождь и снег, конечно, пытались, что-то предпринять, но упорные граждане поселка не оставили им ни каких шансов. Серые здания с поблекшей от старости окраской и осыпавшейся местами штукатуркой органично дополняли и без того скудный на краски пейзаж. Деревьев в поселке не было. За домами во дворах стояли покосившиеся с грязными разводами беленые туалеты, у многих не было дверей, на веревках, как паруса на ветру, развевалось белье. За автобусами с лаем неслась стая собак разных мастей и цветов.
На главной улице поселка среди клумбы с завядшими, рыжими цветами на постаменте стоял монумент. Когда и кому он был поставлен теперь уже никто и не помнил. Но на каждый праздник включая пасху и новый год памятник красили, и от того видимо, лицо монумента потеряло всякие человеческие черты, буковки на постаменте поистерлись, а были они гораздо меньшего размера, чем те, неприличного содержания, надписи с неизменным постоянством появляющиеся на том месте, где когда-то красовалась увековеченная фамилия.
Мэрия представляла собой двухэтажное серое грязное здание с отбитым до кирпича цоколем и белой мраморной колоннадой впереди. Над колоннадой возвышались мраморные фигуры рабочего и колхозницы с отбитыми, меткими мальчишками, руками. По площади сновали везде срущие голуби.
Пьяный сосед, родившийся в этих местах икая и матерясь, немного рассказал о жизни в этом поселке.
Жители этого поселения нигде и никогда не работали. Причины было две. В этом городке давно уже не было работы, но по воспоминаниям стариков даже когда- то давно она и была, все равно считалось зазорным, где- либо работать. Единственное предприятие, производившее презервативы восемьсот тысяч штук в час обанкротилось, и директора давно разыскивают по всей стране. Разрушенными стенами этого завода до сих пор пугают маленьких детей на закате. Местом вожделения и золотой мечтой каждого жителя была мэрия. Каждый мечтал попасть в этот кладезь богатства и распределения.
Тот, кто попадал в число избранных, имел такие привилегии, которые не снились даже сбежавшему директору презервативной фабрики. В старом здании продовольственного магазина, переименованном теперь в «супермаркет», в центре поселка, с разрушенным бетонным крыльцом и разбитой витриной, они могли отовариваться продуктами в ярких пластиковых упаковках, их дети ели втихаря шоколадки, со странным для всех названием «сникерс» и по праздникам у них на столах стояла иностранная водка из магазина. Все это позволяла хорошая зарплата, которая делилась между работниками Мэрии сообразно должности и степени родства. И хоть весь бюджет поселка был на много лет израсходован на погашение кредита, взятого на пристройку к Мэрии мраморной колоннады из Родосского мрамора, это ни как не влияло на зарплаты доблестных работников. Попасть на работу в Мэрию было невозможно потому, что там работала вся семья Мэра все его родственники, приехавшие за ним и родственники его родственников.
Даже дворником там работал внучатый кум двоюродной сестры Мэра.
А жители городка, промышляли тем, что нападали на отставших проезжающих и туристов, отбирая все, чем можно поживиться. Они провожали нашу колонну тоскливыми взглядами, стоя по обочинам оборванные грязные держа за руки детей и завывая от голода и безысходности. Допив бутылку из горлышка, сосед уснул.
Выехав из поселка, мы опять попали на участок полевой «щебенки» переходящий в сизую от масла проезжающих машин, грунтовую грязь. На душе тревожная тоска. Засыпаю под мерное гудение двигателя и настойчивый храп пьяного соседа. Через несколько часов Столица.
Вскоре я проснулся от горького и кислого запаха желудочного сока перемешанного с алкоголем. Сосед, икая, блювал в проход между рядами кресел по которому, чокаясь друг с другом, катались пустые бутылки. Сон был испорчен. В окнах показался город. Военный конвой, развернувшись, отправился назад. Мы выехали на асфальт и мерно рыча, зашелестели по улицам.
Столица была красива и современна, еще не достаточно ухожена, но уже с претензией на исключительность. Покинув на вокзале дурно пахнущий автобус и дойдя до метро, я погрузился в жизнь столицы огромного государства с желанием поскорее почувствовать ее оттенки.
Глава 4
Большие Говнюки
Вечерний город мерно шелестел листвой сквозь приоткрытое окно моей комнаты. Я отдыхал на кровати, в своем номере переводя усталый взгляд с картины, обсиженной мухами на немытые плафоны люстры. Меня все устраивало. И цена и тишина. Душевное спокойствие и размеренность бытия наполняли меня. Глаза закрывались сами собой.
Дребезжащий звук телефона испортил картину вечера, заставив меня вздрогнуть. Девочек не желаете - томно спросила трубка телефона женским голосом. Я не желал. Я желал тихого отдыха, горячей ванны, пятидесяти граммов хорошего коньяку и сон. Но «сбыча мечт» в этот вечер как-то не удавалась. Цивилизация в виде телефона делала свое черное дело. Девочек в этот вечер я не желал четыре раза. Два раза я не желал мальчиков. От иных удовольствий я категорически отказался три раза. Баня как время провождение мне была предложена трижды. Сон как рукой сняло, я был занят телефоном. Через четверть часа, видно обидевшись на мои отказы телефон, надув губы замолчал, а я, погрузившись в горячую пенную ванну, продолжал неспешный поток мысли. Баня? Любовь человека к бане вросла корнями в историю. В истории многих государств баня была и есть атрибут любого хозяина собственного дома, залог здорового образа жизни, символ чистоты и продолжительности жизни. Бани строили всегда и везде. Видимо поэтому, начиная с девяностых годов прошлого столетия, баня в данной стране стала любимым детищем нуворишей и «братков», местом их время провождения и встреч. Ни один уважающий себя «новый хозяин жизни» не строил себе офиса без бани, это считалось плохим тоном и говорило о статусе владельца. Правда, бани использовались теперь не для мытья и поднятия духа, а совсем по другому назначению. Пьянство и оргии стали основным занятием в данных заведениях. Проститутки нескончаемыми караванами шли на красный огонек бань и саун. Но шло время хозяева полков и бассейнов стали уважаемыми людьми в созданном по их образу и подобию обществе, потеряв по дороге друзей, проституток и семьи. Остались только воспоминания и …. Бани. Остались как воспоминания, о лихой молодости. Зачастую их не используют ни как, они пылятся как живой укор хозяину, как память о пропитой и прогулянной совести. Нынешние хозяева жизни пытаются всячески забыть о них, но Бани как портрет Дориана Грея настигают своих хозяев.
Приняв ванну и выпив желаемые пятьдесят граммов коньяку, я уснул праведным сном, так и не приняв ни одно предложение сердобольного телефона с женским голосом.
Утро каплями дождя стучалось в мое окно. Ветер сыпал капли пригоршнями на стекло то, уставая, то принимаясь вновь. Приняв душ и выпив чашку кофе, а так же одевшись сообразно погоде, я вышел на встречу, с большим городом. Шагая по улицам незнакомого города, был удивлен безвкусию в одежде и отсутствию улыбок на лицах. Спешащие во все стороны граждане, не поднимая голов, прятались за разноцветными зонтами, пытаясь не выпадать из общего потока. Машины проносились по дороге, не уступая друг другу и сигналя на разные голоса. Город суетясь, был занят собой. У переходов и входа в метро сновали нищие и небольшие группы молодых людей восточной внешности. На лицах безразличие и готовность. Ничего хорошего это не предвещает. Обогнув их по сложной траектории, я спустился в метро. Спустившись по эскалатору, стены которого были увешаны рекламой всего на свете, я увидел, как три сотрудника полиции избивают гражданина на платформе. Не знаю, чем он провинился, но профессиональная жестокость удивила меня. Они били его, методично получая при этом удовольствие. Пассажиры входили и выходили из вагонов, не обращая внимания на происходящее. Мои слова – Что Вы делаете господа? - Произвели на нападавших впечатление. После этого я получил удар дубинкой по плечу и был задержан. Мои документы иностранного гражданина, правда, быстро остудили пыл сотрудников полиции, меня тут же отпустили, бросив на перроне с избитым пожилым человеком который собирал разбросанные детские рисунки по бетонному полу. Извинений мы не дождались. За, что это вас? – спросил я, помогая собирать разлетающиеся рисунки. Нет денег заплатить за место. Какое место?- Не понял я. - Я тут на станции рисунки продаю, детские, внучка рисует, а я продаю. А причем здесь полиция? – Видимо мой вопрос был некстати, старик замолчал, осунулся и побрел, прихрамывая к выходу. Я пошел за ним, остановив его уже на улице. Жил он неподалеку, и зайдя в магазин и купив гостинец к чаю, я напросился в гости. Парадный вход дома был забит досками еще в восемнадцатом - сказал он при входе. Отец рассказывал – тихо поведал он - с тех пор так черным входом и пользуемся. После войны два раза уплотняли, дочка уже при нынешней власти умерла, так теперь мы с внучкой в одной комнате и живем. Дверь открыла девочка лет четырнадцати со светлыми прямыми волосами и необычайно живыми голубыми глазами. Дедуль, они тебя опять? – запричитала она. Да ладно, хорошо вот человек помог, вскипяти чаю – перевел он разговор. Квартира была заставлена полками для книг, стен практически не было. Я врач, хороший врач, воевал, награды имею - попытался оправдываться он. Дочь была архитектором, да работы нет, болела сильно. Мы с внучкой не жалуемся у меня пенсия большая десять тысяч, но иногда не хватает, вот и продаю рисунки в метро. А за место платить полиции надо иначе гоняют или бьют. - Выходит, Вы им взятку даете, попытался пошутить я. У нас по другому нельзя, не понял шутки он. Вы не пробовали жаловаться в полицию? Задал я вопрос и был очень удивлен ответом. Вы знаете, сказал собеседник, закашлявшись, у нас все начальники тянут деньги со своих подчиненных. Полиция в этом не исключение. В нашей стране без этого нельзя в школе, в институте, на работе, везде! Раньше этого не было. Но все изменилось. Он погрустнел и затих. Расскажите мне о себе? Попросил я. Ушел из гостей я, под вечер, выслушав долгую и интересную историю жизни человека полную приключений побед, радостей и горя. Прожившего достойную жизнь воспитавшего прекрасных детей и избитого на станции метро безграмотными и жестокими сотрудниками правопорядка за то, что не смог заработать денег на взятку. Бродя по посвежевшему городу после дождя разминая болевшее плечо и вспоминая все, что произошло со мной в этот день, я подумал ведь как, в самом деле, мало надо человеку. Шанс в молодости и уважение в старости.
Пенсия. Как много всего заключено в этом коротком слове. Для каждого человека, это моральная и материальная оценка его трудового и зачастую жизненного пути. Как хочется получить достойную оценку сил потраченных на защиту не защищающей тебя страны, постоянное восстановление разваливающейся промышленности, героическую работу в никому не нужном сельском хозяйстве и как в пропасть проваливающуюся добычу полезных кому-то ископаемых. Граждане этого государства всю свою жизнь посвящают ему и воспитывают своих детей в любви к нему и умирают в борьбе за него с мыслью о нем. Много ли они просят за это? Пенсия - возможность скромно дожить, не побираясь и не умирая с голоду. Почти мифическая возможность накопить на собственные похороны.
Стыдно и невозможно сравнивать жизнь пенсионеров этой богатой мировой державы с жизнью той же категории граждан средних европейских и даже азиатских стран. Нет ни писателя, ни сатирика который не прошелся пером по этому случаю. Написано и сказано много. Как в нескольких бездонных карманах бессовестных «господ» уместились огромные закрома великой Родины, в которые старики молотили и гребли всю свою беспросветную жизнь? Слюнями политологов забрызганы экраны всех каналов телевидения. Для политиков нет более благодатной темы в предвыборной толчее. Обличая соперника в ненависти к собственному народу, они расталкивают локтями друг друга на пути, к власти обещая сторублевую прибавку к пенсии. Но пенсионеры народ тертый, за свою долгую и нелегкую жизнь видели и не такое, поэтому в светлое капиталистическое будущее верят слабо. Никто ничего даром не даст, не отобрали бы. А ведь отберут.
Как правило, любой разговор о нищенской прибавке к пенсии начинается с увеличения стоимости продуктов и услуг. Если увеличилась стоимость вывоза дерьма, значит, добавят денег на продукты, сделанные из него же. Возникли целые сети социальных магазинов, где с утра до вечера толкутся, хмурые и плохо одетые пенсионеры с тележками, в надежде приобрести не сильно просроченную еду. Я не помню поколения, которое бы в этой богатой стране не ело бы по карточкам. Всю свою жизнь эти люди боролись то с разрухой, то за урожай, чтобы на старости лет ходить в обносках и есть силиконовые сосиски. Мизерное повышение пенсий тонет в инфляции, показывая отрицательный баланс жизненного уровня пенсионеров. Пенсионных накоплений Фонда не хватает из-за воровства и абсолютно неэффективного управления. Пенсионеры становятся такой огромной обузой, что наличие их как голосующего электората уже не принимается во внимание. На лицо все признаки катастрофы - первыми погибнут старики.
Но не все старики. Стоит ли сомневаться, что все те дяденьки и тетеньки, страдающие, за народ по Государственным кабинетам и Думам обеспечили своим родителям, себе и детям достойную старость. Даже в страшном сне невозможно представить себе Президента и Премьер - Министра питающихся подешевевшими по случаю окончанию срока годности ножками Буша или Министра энергетики, постоянно переругивающегося с соседями по поводу отключения лампочки в подъезде. Остановку сердца, паралич и экзему одновременно вызовет вид жены мера столицы стоящей в очереди за № 32678 по оформлению садового участка. Министр здравоохранения, выпрашивающая бесплатные лекарства в аптеке лично у меня вызовет чувства умиления и слезы. Чур, меня, чур! Странны дела твои, Господи.
Пенсионеров много, а денег мало на всех не хватает. Дай бог, чтобы хватило на тех, кто делит. А тут уже опять, какой- то там народ на пенсию собрался. Негоже так поступать, еще прошлые не все умерли, в очередь суки, в очередь! Абсолютно логичным действием правительства по более рациональному использованию рабочей силы в данной ситуации видится узаконенное Государственной Думой увеличение продолжительности рабочей недели до шестидесяти часов с уменьшением стоимости рабочего часа. В идеальном варианте данная инициатива выглядела бы, как двенадцатичасовой рабочий день за миску картофельного супа. Дополнительной и вынужденной мерой будет увеличение численности и полномочий внутренних войск. Крепостное право необычайно ярко алеет зарей недалекого светлого будущего.
Доработались! Пенсионный возраст равняется продолжительности жизни. За не доживших до пенсионного возраста стариков, пенсионный налог вполне пристойно будет взимать с ближайших родственников. Все в ваших руках! Перспективы на этом поле безграничны. Как вам нравится инициатива, по достижении пенсионного семидесятилетнего возраста, вместо пенсионного удостоверения в торжественной обстановке «траурного зала» вручать билеты на посещение крематория. Какая огромная экономия энергоресурсов страны. За тепло платят те, кем топите. Ничего не напоминает? Удивительно! Так, что «зиг хайль», хер президент! Войдя в свой номер, я приготовил кофе, отключил телефон и растянулся на диване.
Свежий ветерок протягивал сквозь небольшую форточку запахи осенних костров и прелых листьев. День клонился к закату. Сигарета оканчивалась, кофе в чашке остывал, мысли путались и уплывали. Вечерело…….
Глава 5
Рита
Утро следующего дня застало меня бреющемся у зеркала в ванной. В дверь номера постучали. Да, да воскликнул я и открыл дверь номера. У двери стояла милая, черноволосая женщина средних лет. Разрешите с Вами поговорить, тихонько спросила она? Вы журналист? Спросила она, не дождавшись ответа. Нет, ответил я после короткой паузы, но проходите, и пропустил в комнату мою раннюю посетительницу. Садитесь, предложил я, хотите кофе? Извините за ранний визит, тихо сказала она, но я знаю, что вы приехали издалека и пишите о нашем городе. Я работаю в гостинице и слышала о вашем приезде. У Вас, что- то случилось? Вы хотите мне рассказать? Спросил я, садясь в кресло напротив собеседницы. Извините, меня зовут Рита, представилась она. Вот и славно попытался отшутиться я, но увидев испуганные глаза женщины, понял, что речь пойдет о вещах серьезных. Моя мама работала ревизором в администрации небольшого городка начала она, отхлебнув из чашки горячий кофе. Она обнаружила финансовые махинации руководителя и попыталась передать документы в прокуратуру, но их оттуда вернули на стол ее начальника и маму уволили. Там не было состава преступления, спросил я, закуривая. Много денег, очень много украдено торопливо высказала она и продолжала. Ее предупреждали, чтобы не совала свой нос в это дело, но люди старой закалки, честные. Походив по многим органам в том городе, она написала в столицу. Пришел ответ о том, что примут к сведению и перешлют опять Мэру того же города. В тот вечер, когда пришел ответ, моего брата, избили и сломали обе ноги. Мама очень долго болела сама и брат, лежавший в больнице, требовал ухода. Я работала на двух работах. Когда мама и брат выздоровели и вышли из больницы, в мэрии им было сказано, что их квартира подлежит ремонту как муниципальный жилой фонд и их выселили на улицу. Как на улицу удивился я. Вот так, просто выгнали. А как ремонт? Никто ничего так и не ремонтировал. Прошло десять лет. Три года назад брат попытался заниматься вопросом квартиры, но пропал и через десять дней был найден мертвым на окраине. Причиной смерти установили переохлаждение. Он замерз, и это было в июле. Руки у Риты тряслись, а в глазах появились слезы. Мы искали его везде, со слезами на глазах, причитала она. Мама после похорон хотела поехать с документами в столицу ко мне, но ее сняли с поезда и отправили в психбольницу. Она сейчас там, меня к ней не пускают, ее чем - то колят, а мне не говорят. Рита разрыдалась. В дверь постучали. На мой вопрос – Кто там? Никто не ответил. Дверь была выбита пинком ноги и в номер заскочили трое людей в камуфляжной форме. Риту скрутили и быстро вывели приказав мне оставаться в кресле. Больше я Риту не видел никогда.
Глава шестая
Очень большие говнюки
Одевшись, я вышел на улицу и побрёл всматриваясь в людей торопливо снующих в зад и вперёд с опущенными и озабоченными лицами. У входа в здание столичного клуба гостей встречала вереница ритуальных автобусов с черной полосой — в фойе шло прощание с погибшими в очередной вылазке на остров. Я прошел внутрь здания и попал на столичный совет заседавший по случаю новой Президентской Речи. Заседание в крашенном зелёной краской зале началось с предложения депутата Ирины Озимой почтить память усопших вставанием. Но, отдав должное погибшим, Озимая быстро переориентировала участников заседания на актуальную политическую повестку дня. В своем вступительном слове она обрисовала собравшимся суровую действительность. Отметив, что заседание проходит в преддверии «важнейшего праздника нашей страны» — Дня народного единства, Озимая не дала слушателям погрузиться в предвкушение долгих выходных, переключив их внимание на, пожалуй, «важнейшее событие всего мира» — речь Президента Больших Говнюков. Она напомнила ключевые положения знаменательной президентской речи. Главный из них — что Малые Говнюки насаждают по всему миру некую «надправовую легитимность», которая, с одной стороны, позволяет одним государствам вмешиваться в дела других не по нормам международного права, а по соображениям некой им одним понятной целесообразности, с другой — оправдывает антиконституционные перевороты, как это имело место в конфликте между малыми и большими Говнюками. Единственным оплотом, противостоящим агрессивным устремлениям малых Говнюков, их желанию навязать всему миру собственные представления, остаются Большие Говнюки. «Мы как многонациональный народ никогда не поглощали культуру друг друга, у нас нет опыта колонизации, Большие Говнюки всегда шли по пути объединения, чести и веры!» — провозгласила Озимая.
Эстафету патриотического негодования с готовностью принял главный историк поселка в больших очках перемотанных синей изолентой и с толстой, грязной папкой в руках. Первое, что он предложил сделать для повышения сознательности Говнюковского общества, — это «немедленно издать гигантским тиражом брошюры, где будут две речи Президента и бесплатно раздавать их на улицах городов». Далее историк потребовал оградить общество от влияния информационной пятой колонны. Он напомнил собравшимся, что «Малых Говнюковцев долго обрабатывали враждебные западные СМИ». «Отсюда их выкинули, они там стали промывать мозги», — бичевал либеральных щелкоперов научный сотрудник. Но у нас в Больших Говнюках остались их единомышленники, предостерегал он слушателей. «Пора немедленно принимать меры! Все их знают, эту пятую колонну! Очень важно их обуздать. Демократия, конечно, хороша, но только когда не берет нас за горло. Не забывайте, если мы не хотим, чтобы у нас было так же, как в Малых Говнюках, то нельзя, чтобы нам промывали мозги!» — предостерег оратор. «Политика наша должна быть наступательной, пора идти в бой!» — воззвал историк, на чем и завершил свое выступление.
После этого речь председателя комитета по делам национальностей казалась просто образцом миролюбия. Он лишь в очередной раз высказался за преподавание родного языка, а также за введение обязательного ЕГЭ по истории. «Чтоб дети знали, откуда они, с какой ветки упали», — пояснил депутат. Ирина Озимая поддержала коллегу. «У нас сейчас уровень владения языком для выпускников школ ниже, чем требования для мигрантов. Подчас выпускники вообще не могут говорить на родном языке», — посетовала она, но не позволила увести дискуссию с магистральной колеи. «Удар по языку — это то, с чего всё началось в Малых Говнюках», — отрезала Озимая.
Зампред центрального совета сторонников «Единой партии» затронул вопрос приведения государственной идеологии в соответствие с новыми реалиями. По его мнению, демократию и демократические ценности сейчас принято понимать очень широко, таким образом, они становятся оправданием для самых одиозных действий против Больших Говнюков. Потому нашей стране от демократии нужно вообще отказаться. «Конечно, мы стремимся к демократии, но каждая страна понимает ее по-своему. Демократия по мало Говнюковски— это право бомбить окружающих, а совсем не народовластие, — поведал зам пред. — Потому надо отходить от этого слова в наших документах». Озимая охотно подхватила идею сторонника. «Может, это крамольная мысль, но лучше говорить не о демократии, а о любви и верности Отечеству, дружбе, морали, нравственности. И внедрять это в международную повестку дня», — согласилась она.
Следующий докладчик развивая эту мысль, посетовал, что слишком поспешно отказалась от прошлогодней идеологии. «Демонтаж идеологии произошел слишком быстро, слишком быстро были заимствованы западные ценности. На смену им должны прийти патриотические умонастроения, и нынешняя ситуация только способствует этому» «Патриотизм — основа единства страны. Санкции обрушились, а климат стал лучше, и солнца больше», — вывел новый закон природы докладчик глядя в окно на стаю ворон метавшуюся под проливным дождём. «Бацилла нацизма не уничтожена, для него придумано новое понятие «политической целесообразности». И когда начинаешь говорить о новой реабилитации нацизма на «Радио Свобода», они отключают микрофоны. Только на нашем радио можно об этом говорить! Мы должны идти дальше — ставить вопрос о международном трибунале для руководства малых говнюков, которое совершает военные преступления!» — заявил выступающий поправляя грязный галстук «Нам объявлена война, у нас нет партнеров, — кратко описал он беды, обрушившиеся на Большие Говнюки. — Нам нужен Государственный комитет обороны, нам очень не хватает речи начинающейся со слов «Братья и сестры!» Уверен, она однажды прозвучит». Срывать покровы с внутренних врагов Больших Говнюков продолжил историк. «Вот два гадюшника —школа и техникум— там, куда ни плюнь, враг. Двадцать лет они студентов учат, а потом они расползаются по всей стране!» — возмущался он поправляя очки, съезжавшие на нос.
Немного сбить конфронтационный накал патриотического собрания попытался директор столичного магазина. «Большие Говнюки ни в коем случае не закрываются от мира. Не надо нагнетать. Не нужно «этих закрыть, этих запретить, этих посадить». Наш президент говорил о консолидации общества ради созидания. Сто лет назад общество тоже кричало: «Война! Всех шапками закидаем!» Мы попадаем в смысловую ловушку — на Западе только этого и ждут, чтоб ткнуть пальцем: «Вот какие они Говнюки на самом деле», — предостерег собравшихся директор.
«Благими намерениями выложен путь сами знаете куда!» — прервал его патриот сидящий с трёх цветным знаменем и жующий втихомолку сало с хлебом, стряхивая крошки на пол. «Война — это тоже ад!» — парировал директор магазина. Завязавшуюся перепалку на правах председателя разрешила Озимая— испытанным средством, вспомнив Президента.
«Если бы Президент не восстановил суверенитет нашей страны, никто бы с нами не считался. Большие Говнюки— большая тайга, которая всегда привлекала тех, кто хотел воспользоваться ее ресурсами, — в мягком тоне Озимой проскальзывали металлические нотки. — Но мы дружелюбное миролюбивое государство. Исключительное право говорить это у нас есть потому, что мы сильные». «Сто процентов, сто процентов», —зашумел зал. И поскольку в этой дружелюбной тайге он явно выглядел белой вороной, директор магазина почел за лучшее без промедления ретироваться.
Восстановив единство собственных рядов, патриоты «Единой партии» продолжили процедуру бичевания Западных ценностей. Директор поселкового хорового общества Прожигайло объявил, что Большим Говнюкам противостоит либеральный Вавилон. «Либеральный Вавилон будет бить по нашим ценностям. Они у нас должны быть семейноцентричные. У меня скоро будет шестой ребенок от единственной жены, — обосновал свое право судить о Вавилоне глава хорового общества. — Я изучал Ветхий Завет, и там сказано, что гомосексуализм — это брак на брюхе дьявола! Скоро на Западе будут ставить вопрос о браке с животными!» Противостоять же проискам нечистого помогут единый учебник литературы и хоровое пение в школе, уверенно продолжал Прожигайло. «Мы почему занялись учебником литературы? Вот «Анна Каренина» — чему она может научить ребенка? Быть в духе Толстого небезопасно. У Достоевского есть преступление, но есть и наказание. Достоевский убил старуху-процентщицу и это была расплата за либеральные ценности. Кто сегодня не верит Президенту те - фашисты. Учебник мы закончили, занимаемся сейчас методологией. А если будет много учебников, они будут развращать ребеночка, он будет влюбляться в лорда Генри, в Печорина», — предостерег Прожигайло косясь на Озимую.
С места встал Глава благотворительного фонда «Забвение» Заибенин с огромным животом и тройным подбородком и заверил директора хорового общества, что его чаяния уже начали претворяться в жизнь. «Я вчера был на совещании. Там рассказали, что с 1 сентября стартовала программа возрождения хорового пения в регионах», — сообщил он, пытаясь всунуть свой огромный зад в кресло.
«Кто молится за Президента, молитесь!» — просиял Прожигайло.
Между тем через два часа после начала заседания места самых нетерпеливых патриотов уже пустовали. Потому, кратко выслушав еще нескольких ораторов, Озимая закрыла дискуссию, пригласив всех участников на празднование Дня народного единства. «Я сама собираюсь четвертого числа, надеюсь, многие из вас там тоже будут», — сказала она.
«Конечно, конечно!» — с облегчением загудело благородное собрание.
Эпилог
На обратном пути водитель, согласившийся довезти меня до границы слушал новости, где транслировали речь Президента Больших Говнюков. Таксист ржал от гордости. Я не выдержал:
- Вам смешно?
- а что? Прикольный клоун.
- а вам не стыдно, что страна превращена в цирк, которым управляют клоуны?
- Да ладно. У нас великая страна.
- в чем ее величие?.. Может, ваши родители получают большую пенсию и путешествуют по миру?
- Ну... нет...
- Хорошо. Тогда, может, ваши дети учатся в престижном лицее и получают блестящее образование, и им не морочат голову школьные попы со своими "законами псевдо божьими"?
- Ну... Школа, конечно, херовая... Учителя дебилы...
- Жаль. Тогда, возможно, у нас наука на высоте? Может, Большие Говнюки кишат нобелевскими лауреатами?
- Да нет. Вор на воре сидит и вором погоняет, - внезапно прозрел мой собеседник.
- Печально. Ну, а чем же велики Большие Говнюки?
- Они же большие!..
- Ах, вы имеете в виду территорию?
- Да, именно - территорию. Ну, армию еще.
-Солдат?
- Вот именно это.
- И Вас распирает от гордости за то, что большая территория населена убийцами и ворами которым Вы с воодушевлением всех шантажируете?
Он призадумался. Потом процедил:
- М-да. Сомнительная гордость.
Оглянувшись назад я увидел ускользающие в дымке редкие огни Больших и Малых Говнюков и меня, уставшего осенила мысль, объединяющая всё увиденное в этих краях –
ГОВНЮКИ!
Остаток пути до границы, мы ехали молча.