Опубликовано с разрешения автора. Оригинал: http://www.proza.ru/2014/10/16/658
Посвящается памяти моей мамы Литвиновой Евдокии Ильиничны
Февральский день 1954 года едва перевалил за свою первую половину, в которой застыл, занесенный снегом, провинциальный городишко Арзамас. Тусклый свет, пробиваясь сквозь заледеневшие окна небольшой комнаты, скупо освещал бедную обстановку жилища, тесно заставленного старой мебелью, где особо выделялась кровать родителей с горкой подушек.
К этой комнате примыкала вторая, такая же бедная, которая выполняла роль кухни и спальни, о чём говорили две кровати , стоящие вдоль стен. Здесь же помещался обеденный стол, накрытый старой клеёнкой. Кирпичные стены метровой толщины бывшего купеческого дома в зимнее время не прогревались, сохраняя в углах неуютную сырость. В кухне стояла русская печь, которая сейчас топилась, пытаясь прогреть обе комнаты. Низкие потолки комнат, создавали дополнительное ощущение тесноты.
Хозяйка, уставшая от многочисленных забот ещё молодая 35-ти летняя женщина с рано увядшей женской красотой, возилась у русской печи, переставляя ближе к пламени чугунки с будущим ужином для её большой семьи. Простенькое застиранное платье и тёплая кофта дополняли внешний вид её среди этой убогой действительности. На ней были надеты шерстяные носки крупной вязки, чтобы стараться держать в тепле больные ноги. Крашеные доски пола были частью покрыты самодельными половичками, сшитыми из цветных тряпок.
В соседней комнате в детской люльке, стоящей вплотную к супружеской кровати, заплакал грудной шестимесячный ребёнок. Хозяйка отложила в сторону ухват, которым сдвигала тяжёлый чугунок с закипающей картошкой, отряхнула над шестком руки и пошла на крик ребёнка, который явно требовал кормления. Её длинные черные волосы, разделённые пробором на две половины, были заплетены в длинные косы, уложенные полукружьями сзади головы. Она на ходу расстёгивала свою заношенную кофту, готовясь дать грудь младенцу. Другой её сынишка, 3-х летний Гриша, в это время под обеденным столом играл сам с собой.
Вся её большая семья, в которой кроме мужа было ещё шестеро детей, в этот полуденный час занимались своими делами. Старшие дети были в школе, а муж, как всегда, на работе. Многочисленные семейные заботы рано загнали хозяйку квартиры в ту беспросветную жизнь, которая не дала расцвести её природной красоте и развиться, заложенным от рождения дарованиям. А природа наградила её даром художника. Но рано обзаведясь большой семьёй и пройдя военное лихолетье, она не имела возможности серьёзно учиться рисованию и лишь временами отдавалась своему увлечению, о чём говорили развешанные по стенам квартиры её картины, выполненные маслом.
В основном это были хорошо выполненные копии картин известных художников Левитана, Серова, Шишкина, Айвазовского. Однажды она получила заказ от какой-то серьёзной организации написать парадный портрет самого Вождя, что говорило о её мастерстве. В то время доверить написание портрета Сталина могли только хорошему художнику и я помню весь процесс создания этого шедевра, где выписывалась каждая мелочь. Портрет был большой, в богатой раме и долго занимал часть комнаты в нашей квартире. Сколько маме заплатили за эту работу я не знаю и об этом с нами, детьми, не говорилось. Писать пейзажи с натуры возможности она не имела, почему и обходилась копированием. О мольберте для её занятий речи не шло. Был у неё старый этюдник, которым изредка пользовалась и в котором хранила многочисленные свинцовые тюбики с масляными красками. Подрамники для своих будущих картин она делала сама. Сама же и натягивала на них холсты, не пользуясь ничьей помощью. Последнее время, в связи с рождением шестого ребёнка у неё вообще не было времени для посторонних занятий, поскольку всё заслонили заботы о младенце, остро приправленные постоянной нехваткой денег и беспросветной бедностью.
Совсем недавно денежные или иные проблемы (нам, детям, не объяснили) заставили главу семейства принять непонятное другим решение и сменить их бывшую просторную 4-х комнатную квартиру в центре и переехать в эти две тесные комнатки с толстенными холодными стенами и низкими потолками старого купеческого дома. В новом месте появилась проблема разместить по углам всё многочисленное семейство. Правда, вместе с квартирой достался малюсенький участок земли под картошку, две грядки, где сажали огурцы и имелся небольшой сарайчик. Там отец держал поросёнка. Жить стали очень тесно. Это всё и превратило бывшую молодую женщину в ту, которая сейчас при помощи ухвата с трудом переставляла чугунки в топящейся печи.
Хорошо ещё в прошлом году средний сын Станислав, окончив 7 классов, сумел без посторонней помощи поступить на учёбу в Горьковское речное училище закрытого типа с военной подготовкой и, самое главное, на полное государственное содержание. На одного едока в семье стало меньше и чуть больше свободной площади в квартире.
И вот сейчас, в феврале, он приехал на десятидневные каникулы, сдав экзамены за первый семестр. Пришлось снова потесниться. Мать помнила, как полгода назад они проводили Стасика в Горький, в другую жизнь, в которой для них уже не оставалось места. Это и была их плата за новую жизнь сына. Теперь, по факту, семьёй для него стала какая-то 3-я рота и его место в строю первого взвода этой самой роты, среди таких же стриженных наголо мальчишек.
Слышно, как скрипнула дверь с улицы, в сенях затопали валенки и стал слышен шаркающий звук веника, стряхивающего налипший снег. Наконец, впустив облако холодного воздуха, в проёме входной двери появились две закутанные фигуры. Это пришли из школы второклассник Коля и его сестра Тамара, которая училась уже в шестом. Гриша, бросив свои игрушки, вылез из-под стола встречать брата и сестру, раздевающихся у порога.
В кухню вошла их мать, держа на руках младшего сынишку, который уже успокоился и теперь рассматривал присутствующих.
- Тома, возьми Сашеньку, а я посмотрю, что у нас с печью – обратилась она к дочери и передала ей ребёнка. Тамара взяла малыша и ушла в другую комнату.
- Коля, как дела в школе?
- Всё хорошо, мама. – Коля направился к своей кровати, где начал выкладывать из портфеля тетрадки, к которым проявлял свой интерес Гриша, с удовольствием помогавший старшему брату.
Под окнами снова послышались шаги и было слышно, как наружная дверь впустила в сени ещё кого-то. Этот кто-то затопал кожаными ботинками вместо привычных валенок и все сразу догадались, что это брат Стасик. Он приехал на короткие каникулы из далёкого, как тогда всем казалось, города Горького. Вместе с облаком холодного воздуха в кухне появился и сам гость, одетый в чёрную шинель, перехваченную в поясе широким кожаным ремнём с медной пряжкой и тиснёным якорем.. На его плечах красовались узкие курсантские погоны, также украшенные якорями. Левый рукав шинели нёс ещё один отличительный знак в виде золотистого уголка. Количество этих уголков говорило на каком курсе обучения находится личность, обладающая им. Конечно, один уголок выглядел сиротливо, но каждый год, проведённый в училище, будет увеличивать их число, а это добавит красоты в форменную одежду курсанта и будет говорить о его достижениях в обучении.
Почти вся семья была в сборе. Только старший брат Гера оставался на занятиях в Лесном техникуме, где он учился, да отец Антон Емельянович был на работе. Он работал в литейном цехе местного завода и возвращался с работы поздно вечером уставший и голодный. К тому же его мучил гастрит и он постоянно носил с собой питьевую соду, растворяя её в стакане с водой и выпивая этот раствор, когда желудочная боль становилась нестерпимой.
Мать семейства, Евдокия Ильинична, вынуждена была заниматься домом и кормить семью на деньги получаемые отцом да скудной стипендии старшего сына. Поэтому, переход на государственное содержание Стасика заметно облегчил положение семьи. Не нужно было думать об одежде для него и питании. Мать устала от беспросветной нужды, да ещё рождение шестого ребёнка легло на её плечи дополнительным грузом. Она теперь редко была весёлой и давно уже её гитара с красным бантом, висевшая на стене, не звучала в тесноте квартиры. Обладая приятным голосом, она иногда с грустью пела свою любимую “Мой костёр в тумане светит…” или ”Всё васильки –васильки сколько мелькает их в поле…” Не имевшие конца домашние хлопоты придавили её, общительную когда-то женщину. И она уже не бралась за кисти и не смешивала на палитре краски, выбирая нужный тон, чтобы в рисунках хоть на время уйти от надоевших тягот жизни.
Но заботы требовали своего и, усадив за стол голодное семейство, она разлила по тарелкам постный суп, который с завидной быстротой поглощала проголодавшаяся семья. На второе была хорошо разварившаяся в чугунке пшённая каша, приправленная постным маслом. На этом обед закончился и каждый занялся своим делом.
Убрав со стола посуду и наведя в кухне порядок, мать задумчиво остановила свой взгляд на Стасике, который завтра уедет в Горький и только через полгода снова может приехать домой в гости.
- Стасик, ты ведь завтра должен ехать в Горький? – спросила она сына, хотя прекрасно знала ответ.
- Да, мама, завтра в обед идёт поезд. Я и поеду на нём.
- Знаешь что, сынок? Сейчас у меня есть свободное время и я попробую написать твой портрет.
- Так у тебя же нет готового холста. На чём же ты будешь писать?
Мать на какое-то время задумалась. Потом взялась перебирать лежащие в углу наброски на подрамниках и внезапно достала обычную фанерку, размером с сиденье для стула. Не теряя времени, она быстро загрунтовала её, усадила сына напротив себя на табурет и открыла свой старенький этюдник. Не делая карандашного наброска, она взяла две-три кисти и, смешивая на палитре краски и охватывая взглядом свою модель, приступила к работе над будущим портретом.
На загрунтованной фанерке появляется очертание стриженой наголо мальчишеской головы. Мать торопится и кисти в её руках живо вырисовывают отдельные детали, которые постепенно образуют будущий портрет. И вот уже лицо сына почти полностью готово и поражает своим сходством. Она торопится написать его матросский костюм.
- Мама, - просит её Стасик – ты нарисуй гюйс голубым, чтоб он отличался от цвета форменки.
- Я и так делаю, но совсем светлым нельзя, будет только хуже.
Не поняв до конца просьбу, мать оставляет рисунок как есть.
Она торопится закончить фон портрета, но плач, раздающийся в соседней комнате, заставляет её прекратить работу.
- Хорошо, оставим пока так твой портрет, Стасик., - говорит мать – там осталось совсем мало работы. Как-нибудь потом я его закончу.
Она протирает кисти, закрывает тюбики с краской и укладывает все это в этюдник. Прежде чем убрать свою работу, мать ещё раз всматривается в лицо сына на простой фанерке, где он смотрит широко открытыми глазами и пухлые мальчишеские губы ещё не говорят ничего о будущем характере. В этот момент она не знает, что больше никогда не прикоснётся к этой своей последней работе и что это были последние штрихи кисти художника в её жизни. Что через три месяца в середине мая она застудит горло, занимаясь в нашем огороде. С диагнозом “ангина” её положат в больницу, где через два дня она умрёт в палате, задушенная этой самой ангиной, не получив никакой помощи.
********
В этот день я проснулся вместе со всеми, хотя до поезда оставалось ещё много времени. Гриша спал на печке, а Тамара и Коля торопились в школу. Старший брат Гера пойдёт в свой техникум и мне надо с ними проститься. Ведь в следующий раз я появлюсь здесь не раньше, чем через полгода. Отец договорился на работе, что придёт после обеда, поскольку нужно проводить сына на поезд. На завтрак была вчерашняя пшённая каша и чай с куском белого хлеба. Сливочного масла в нашей семье не знали, а ели белый хлеб с появившимся недавно маргарином, который нам даже нравился.
Позавтракали, все оделись, готовые идти в школу. Прощание прошло легко и быстро без каких-либо эмоций и все отправились по своим делам. Я остался дома коротать время до поезда. Собираться мне было недолго, поскольку никаких вещей со мной не было, кроме форменной одежды. Мама наводила порядок после утреннего пробуждения и время от времени занималась с грудничком Сашей. На неё снова легли каждодневные заботы по дому, опять надо было растапливать русскую печь, чтобы прогреть квартиру и готовить очередной обед. И так день за днём, которые, как близнецы, выстроились нескончаемой, однообразной чередой без какого либо просвета. Правда, невыносимость этого однообразия и тягомотину существования, в котором жила наша мать, я смог понять только через много-много лет.
Подошло время и мне покинуть дом. Я без сожаления и лишних раздумий, облачившись в свою форменную одежду и приняв бравый вид, взялся за ручку двери, чтобы вместе с отцом ехать на железнодорожный вокзал. Внезапно мама сказала:
- Подождите, я провожу вас до ворот.
Она накинула на плечи своё заношенное пальто и мы вместе вышли во двор, засыпанный свежим снегом. По расчищенной тропинке пошли к калитке. Выйдя из калитки на улицу, стали прощаться. В глазах у мамы стояли слёзы и вдруг я, повинуясь какому-то порыву, обнял и крепко прижался к ней, чего ранее никогда не делал. Я и сейчас помню, как стоял прижавшись к маме какое-то короткое время, а потом из моих глаз полились слёзы и мы с отцом, не оглядываясь, быстро пошли по улице. Было мне тогда 15 лет, а ростом я был ниже своей матери. Долго ли она смотрела нам вслед – не знаю. И как я сейчас себя ругаю, что не обернулся тогда, чтобы ещё раз взглянуть на маму.
19 мая 1954 года, в аудиторию, где проходили занятия нашего взвода, спросив разрешения у преподавателя, вошёл рассыльный дежурного по училищу и передал приказ курсанту Литвинову прибыть немедленно в кабинет начальника училища. В плане служебных обязанностей курсанты общались только с командиром роты, а потому вызов к начальнику училища был необычен. Постучав в дверь его кабинета, я вошёл и доложил о прибытии согласно приказу. В кабинете находился также наш командир роты майор Боголюбов и сестра моего отца тётя Маруся. Что она могла здесь делать было совершенно непонятно, но мне никто ничего не стал разъяснять, а было сказано, что я должен незамедлительно со своей тётей выехать домой. Что и зачем никто объяснять не стал, а я боялся спросить и только ответил: -“Есть выехать домой!”
Всю дорогу до Арзамаса я не задал ни одного вопроса своей тёте и лишь страх постепенно входил в меня. Во дворе нашего дома стояли группки незнакомых людей, что-то между собой обсуждающих. Дверь в сени была открыта настежь и я следом за тётей Марусей вошёл в нашу квартиру и прошёл во вторую комнату. Мебель из неё была вынесена, а посреди стоял одинокий стол и на нём гроб, а в гробу лежала мама. Я не плакал – мне было страшно.
*********
Незаметно летят годы. Проходит острота ощущений, когда-то волновавших нас, тем более что жизнь состоит из постоянных перемещений. Множество самых разных лиц окружают тебя, не давая времени на личные переживания. Города и страны, суда, заменявшие тебе дом и семью. В этом жизненном калейдоскопе как-то забылся портрет, который когда-то хотела преподнести мне мама и который своевременно не успела закончить.
В начале 80-х годов к нам в Петрозаводск познакомиться с новорождённой племянницей приехал мой младший брат Николай. Он привёз необычный подарок из далёкой прошлой жизни: написанный моей матерью на обычной фанерке портрет 15-ти летнего мальчишки, одетого в морскую форму. Да, тот самый, который она не успела закончить. Её последняя работа.
Почему мы сразу не нашли для него места на стене квартиры ? Нет ответа. Другие проблемы всё время были важнее портрета и он снова исчез из нашего вида. Годы уходили в прошлое и вместе с ними терялась чёткость линий облика матери.
Снова прошло много лет, когда в начале 90-х годов портрет сам решил напомнить неблагодарным потомкам о далёкой прошлой жизни. Мы меняли квартиру, вещи упакованы для переезда и ожидаем только грузовую машину, чтобы начать погрузку. И вдруг в этот момент появляется жена и держит в руках портрет, который мы отчаялись искать. Вот он, написанный моей матерью! Сейчас мы заберём его с собой на новую квартиру. Теперь-то мы уж не оставим портрет без внимания, после стольких лет неизвестности его судьбы!
Но это были, как оказалось впоследствии, только наши благие намерения. Вдруг множество других, на тот момент более важных, дел заслонили данное портрету обещание и он снова исчез. Исчез, теперь уже навсегда, чтобы никогда больше не вернуться к неблагодарным потомкам.
2002-й год. Мне скоро на пенсию. Нам с женой пришла в голову мысль построить себе небольшую квартиру для двоих, И снова мы переезжаем, но на этот раз чуда не происходит и портрет-память не появляется. Он сам решил наказать нас за чёрствость душевную, за наше невнимание. Нет его больше, сгинул. А что скажу своей маме, когда придёт мой час и я встречу её ТАМ, а она спросит – ”Как ты хранил тот, написанный для тебя портрет?”