То ли поэт, то ли философ?
У нас, что ни поэт, то философ. И мысль у них выстрадана в тяжелых раздумьях. Да так, что читателя иногда оторопь берет: эка закрутил.
Вот и Владимир Шугля озадачил читателя глубиной своей мысли. Свои стихотворения он объединил в один цикл под названием «Солнечное огниво».
Огниво. Да не просто огниво. А солнечное огниво. Интересно, а автор понимает лексическое значение слова «огниво». Ведь огниво – это кусок камня или металла для высекания огня из кремня. У нас все любят соединять несоединимое. Оксюморон – так это называется. Однако это имеет смысл, если возникает поэтический образ. А здесь? Если огниво солнечное, то зачем из него высекать искры? Ведь и так все горит. Вот если бы «солнечное зарево», тогда эпитет «солнечный» подошел бы.
Ну, пусть будет, как будет. Солнечное огниво, так солнечное огниво. Перейдем к анализу стихотворений.
Уже первое стихотворение поражает сумятицей мысли:
Пусть сотворенным измереньем
Звучит надрывная струна.
И непрощеным воскресеньем
Тревожит прошлое она.
Что такое сотворенное измеренье? Измерение – слово, обозначающее понятие. Понятие сотворить нельзя. Сотворить можно что-то конкретное: мир, человека и т.д. Это сотворенное измеренье у поэта звучит как надрывная струна. Это уже не поэтический образ, а поэтическая абракадабра.
В нашей православной традиции есть только Прощеное воскресенье. Непрощеных воскресений нет и быть не может. Да, человек может и не простить обиду, но это не значит, что непрощенное воскресенье существует. Не забудем, что тревожит прошлое она, т.е. надрывная струна.
Эта надрывная струна плавно перетекает и во вторую строфу.
И выжигает все, что лживо,
Уходит в праведный рассвет,
Чтоб в искрах – солнечном огниве –
Оставить покаянья след.
Как «надрывная струна» выжигает все, что лживо? Как ни пытался я мог себе этого представить. Не хватило мне воображения. Виноват… Но у меня тогда еще один вопрос: «Почему рассвет праведный? Тогда что, закат грешный?»
Вот оно, солнечное огниво, где проявилось. Ну не могу я себе представить «солнечное огниво». Есть не сочетаемые предметы и признаки: ватные камни, железный дождь, золотая ржа. Это не оксюморон, могут сочетаться противоположные понятия: живой труп, пышное увядание. И в этом случае возникает поэтический образ.
Вернемся, однако, к «непрощеному воскресению». В Прощеное воскресение человек прощает своих обидчиков. В душе самого человека происходит самоочищение, так как он снимает груз обиды с собственных плеч. Если воскресение непрощеное, то откуда взяться покаянию. Да и покаяние дело сугубо личное, оно оставляет след в душе человека.
А может это и есть авторская философия – написать так, чтобы было понятно только ему.
В другом стихотворении поэт вспоминает прошлое. А может и не вспоминает…
Орел или решка… взлетает монетка –
Играет на счастье пацан-малолетка.
Казалось бы, речь пойдет об этом пацане-малолетке. Но нет… дальше пейзажная зарисовка:
Безоблачно небо… И солнце в зените
Вокруг все связало невидимой нитью.
Нет про пацана-малолетку. Может быть, он перестал быть интересным автору? Нет, просто поэт увлекся описанием солнечного дня.
От света все в яркой и сочной расцветке,
И звонко плоды набухают на ветке.
Наш поэт видит природу не в ее конкретности, а несколько абстрактно. Как можно представить природу в яркой и сочной расцветке? А как плоды набухают на ветке? Наверное, это те плоды, которые навроде фруктов. Однажды ученик в своем сочинении написал так: «Выйдешь во двор, сорвешь плод навроде фрукта, и весь, как черт, в пыли».
Вот так и я, взял журнал, прочитал стихотворение и весь в раздумиях.
Продолжим, однако.
А дома все те же труды и заботы,
И мамина тропка ведет в огороды.
Вот она трудная сельская жизнь. Ну ее. Лучше поговорим о жизни.
Ложится на душу, как жизни разлука,
И жизни дорога, и памяти ветка.
Все-таки автору надо пояснить, что на чем и почему лежало. А то трудно понять, где разметка, где дорога? И причем здесь ветка?
Стихотворение заканчивается в мажоре.
И снова в ведре со студеной водою
Блистает луч солнца, зачерпнутый мной.
Вот так вот искрится мысль солнечным лучом в стихотворении нашего поэта.
Ну, о хорошем почитали, а теперь пора перейти к страданиям народным.
Молча смотрит храм Знаменский
На ставший обыденным вид.
Вот так приступает автор к описанию безрадостной детской доли.
Что девчоночку выгнало
На этот трескучий мороз –
Взрослых пьяная выгода,
Сиротская доля до слез?!
Вопросительный и восклицательный знак указывают на всю силу негодования автора. Не знаю, как в Тюмени, но в Ростове, да и в области сироты по-над церквями не стоят. Это был бы вопиющий случай. Цыгане, бывает. Пьяницы и бомжи. Есть даже профессиональные нищие. Детей не встречал ни разу. Я думаю, что так дела обстоят и в Тюмени. Не могу я просто так обвинить в бездушии жителей города Тюмени.
А поэт разливается:
К людям девочка тянется –
Глаза будто старческий скит.
Не могу я себе представить глаза будто старческий скит. Скит – это строение, такая избушка в монастыре, где спасаются старцы. Нет, не старики, а именно старцы. Но поэт проникся детскими страданиями.
Молча смотрит храм Заменский,
По-волчьи поземка кружит…
Нет, вы не подумайте, я не смеюсь над детскими страданиями. Просто не надо прятать собственную бездарность за столь деликатными темами.
Вы подумали, что автор не написал о Родине. Вот и не так. Как это? О родине и не написать?
В связи с тем что о родине сказано так много, автор задумался, а как ему быть? Как же? Как же сказать новое слово?! И автор придумал: надо воспеть русскую старину.
Средь городского суесловья,
Сумятицы машин и гула,
Красою лет – забытой, вдовьей –
Притих старинный переулок.
Столь неожиданные эпитеты к слову «краса»: забытый и вдовий – вызывают какое-то непонятное чувство.
Как будто замер, правя тризну
По старине, по русским селам –
Не оскверненный урбанизмом
Веков пронзительный осколок.
Опять-таки тризна – это поминальный мир, на нем никто не замирает. А как легко дал нам поэт объяснение всему, что происходил. Виноват… урбанизм. Именно он, оказывается, погубил село.
Казалось, встретился не я с ним,
А он искал со мною встречи,
Ждал терпеливо и безгласно.
Молитв пасхальных теплил свечи.
Вот оказывается как. Наконец, наконец, свершилось. И сразу наступило счастье. Ну, почти.
Я окунулся в окон ясность,
В узоров старых чудо-завязь.
В резную русскую согласность –
Разладу города на зависть.
Что же поэт увидел? Ясность окон, чудо-завязь старых узоров и русскую согласность. Увидел это автор, и тут же поделился с читателем.
Вот она, благостность минуты:
И незаметно стало чисто
На сердце в благостной минуте…
Я видел Русь в молитвах истых,
В резных узорах вечной сути…
А суть-то в чем? Сказано много… Только нужно ли это все читателю?