Негоже шерсти просто так валяться безо всякого дела. Под нею бурлит сила, та сила, которая никого не оставляет нетронутым на своём пути, только лишь запутывает да запутывает: вот то единственное, что имеет значение и ради чего она существует. Мне отныне обеспечено беспокойство аж на длительный десяток дней. Всё уже было полностью готово к ритуалу, как вдруг мой мудрый наставник Хлыытагне заявил, что здесь не хватает одного только меха динозавра, который мне теперь и предстояло раздобыть за право пройти ритуал собирания личности воедино.
Когда Хлыытагне танцует у костра, извлекая из себя рокочущие внутриутробные звуки, то мне иногда начинает казаться, что наставник зацепляет тонкими цепочками своих ухоженных ногтей старые жизни вышедших из-под его крыла учеников, одновременно предсказывая всё возможное будущее и переписывая на новый лад целые судьбы людские, да и в прошлом кое-что и кое-где меняет тоже. И чудится так мне порой, во время его диких плясок, что он даже катает солнце по небосклону, хотя, конечно, такое ему не под силу, я думаю. Это разве что под силу его давнишнему наставнику Хаалытчаге из клана звёздной устрицы. Он, бывало, забирает тебя из дома спящим своими корявыми палочками пальцев, приносит потихоньку на капище и вместе с тобой, сонно обмякшим на его руках, начинает безудержно скакать через костер, камлая невозможными и невообразимыми голосами веков своей трясущейся сухой гортанью, или наоборот, собирая вокруг себя весь вечер и половину ночи в сок времени, выжатый в одну-единственную точку размером с молодого постельного клопа средненькой такой паршивости. Наставник моего наставника испокон века по привычке давит пятками точку вечера, часто-часто так делает, а пятки-то у него шершавые, все в трещинах и пепле, как бежевая кожица вяленой картошки, испечённой на костре во время танцев.
Вершиной знахарского посоха Хаалытчаге, видимо, выдувает пузырь-дерево, ветви и бечёвки рода людей, привычных к общению с духами верхнего и нижнего миров. В готовом пузырьке сокрыт всегда один из тех даров, используя которые протяжно поёт наставник дымными вечерами в нашей седой тундре, становясь сочащейся на ветру спелой долькой целой его, а может, и не только его, жизни. Как и мы, следуя предначертаниям абстрактного нечто в посланиях Хаалытчаге, складируем в складках своих ритуальных одеяний готовые шары движений ума, дел и свершений, ведь внутри каждого из явленных шаров заключается целый новый мир смыслов и помыслов, в котором суждено будет рождаться любому из тех, кто шар этот ещё при жизни получил счастливо.
Да только вот не велено никому прижизненно шар наставника вскрывать, поскольку сокрыта там от разрушительных глаз и умов определенно лучшая судьба из имеющихся на своём этапе зарождения жизни общины. А раньше времени постигать знания о путях тех рельс, по которым едем, никому не положено, кроме исконно мудрейших, дабы не сместить эпицентр её проявления, не смыть в дали дальние завистливым беспокойством врагов и взволнованными фантазиями друзей.
Постигнутая судьба растворяется. Высказанное - теряет изначальный смысл. Открытая тайна не в силах сохранить исконную первозданность сути своей глубинной. Или даже так: вся судьба - это результат нашей сложенности, нашей внутренней конструкции, судьба - миф ежесекундно пишущейся истории каждого из нас, и единственная свобода от судьбы - это гнуть прутья клетки, внутри которой обитаем. Но знать, куда именно гнуть, мы способны, только не зная судьбы, или её выдумка в нас всенепременно направит действия и силы на достижение этой выдумки, ведь судьбы - лишь зеркала наших сутей - не тех, что взаправду есть мы сами, но тех, в которые мы сделали выбор - или совершили глупость - поверить. Поэтому, боясь нарушить притяжение начального равновесия, никто и не открывает шара. Открыть шар означает утерять навсегда лучшую из судеб, таящуюся внутри шара, придя к общему повороту, лишиться свободы быть единым со своим соответствием в неописуемом. Ну разве это не глупо или нет слова «весна», в жизни никакого отношения к настоящей весне не имеющего, а?
Когда же мыслями дошел я до отправки на добычу меха динозавра, то решил посоветоваться с единым и непременным кодексом знахарей, пункты коего обязательны для исполнения всеми и каждым из нашего ведовского числа. Всякий год новообращённый знахарь вместе со своим наставником совместными усилиями решают, как именно будет проходить ритуал посвящения, и выбор охоты на этих нечасто встречающихся в нынешние сумбурные времена и наипреприятнейших глазу рептилий была событием крайней редкости и дальней старины, посему ж на подобную работу, как и следовало ожидать, обыденно никто не вызывал.
Мой стотридцатилетний прапрапрадед, к которому я обратился за советом, в этом смысле обладал, пожалуй, просто космической известностью среди тех людей, что добыли когда-то в давнишнюю пору самый редкий и ценный мех, да и мохнатых рептилий, к слову говоря, сейчас уже почти невозможно встретить: они практически вымерли. Прапрапрадед подумал в соответствии с кодексом знахарей минуток этак пятнадцать-двадцать и признался честно, что мех динозавра, пожалуй, есть исключительно симпатичный миф, и он сам одновременно принёс и не принёс тот мех когда-то. Во время своего дальнего странствия посвящения, он нашел всего лишь маленькую стайку пасущихся динозавров, которые, мало того, что были покрыты не мехом, а всего лишь чешуйками, к настоящему моменту времени, верно, уже состарились и перемёрли все давно. Мой прапрапрадед вовсе не стал трогать этих реликтовых рептилий, но решил, что оставит их в живых просто про запас. На самом деле пожалел, конечно, но мне в том не признался, да и себе, вестимо, тоже. А затем он добыл очень похожей с виду шерсти медведя из близлежащих лесов и отнес для проведения ритуала всё это великое счастье своему учителю доисторического искусства знахарей, тому самому уникальному плясуну в целительном трансе озарения, мастерскому великану мистерий и наставнику моего наставника Хаалытчаге, живущему на планете уже далеко не первый век в наших краях, и даже не третий.
Тот только едва заметно усмехнулся, потрогал бурую шкуру бедного медведя, нахально преподнесенную под видом меха динозавра. Однако же когда все было сполна готово для действа, шкура куда-то таинственным образом исчезла. Сейчас я понимаю, что это старый хитрец Хаалытчаге просто выкинул шкуру или же, скорее всего, прибрал в свои домашние закрома до наступления лучших времён. Он понял, естественно, что это никакой не мех динозавра, но не подал виду и не хотел никому раскрывать нашего с ним маленького секрета. Ждать тогда пришлось довольно долго, где-то в районе получаса, пока не появилось одно из тех созданий, что извечно будто бы парили над весенними лужами загадочно-дымчатым паром тепла, жаждая новых обретений энергии, сконцентрированной в облике редкой и вроде бы даже материальной шкуры. Но тот пар так и не попал в очередь на выделку собственный шкуры. «А сейчас как раз будто бы тот самый миг и есть», - вспоминал прапрапрадед. - «Динозавр вроде выглядел вполне натуральным, а отнюдь не поддельным, как мне его пытались выставить в те времена иные чудаки. Без всякой моей обманной невежественной медвежести в ворсинках шкуры. Но тут рептилия вдруг резко встрепенулась и волнообразно вывернулась наизнанку, а я краем глаза заметил, что внутри динозавра кружится руль отменно высокого качества».
Наставник Хаалытчаге надрывно смеялся тогда очень и очень долго, просто крайне долго, а когда отдышался, то поведал мне, что каждый человек в этом мире имеет всего-навсего одного-единственного динозавра-покровителя в личном владении. Мех домашней рептилии используется для придания формы этим механическим и, на самом деле, милым и безобидным символическим существам с рулями в голове и тросами в торсе. Многое воспринимается так же: ворс и искусственные шкуры хоть и не лишены недостатков, таких, как исконная квёлость, наживная растяжимость, и вероятное наличие катышков, но все же они имеют достаточное сходство с чудесным и крайне дорогим, гладко-блестящим, как полированный оникс, ворсом меха динозавра или какой-нибудь другой меховой рептилии из оставшихся на Земле по сей день. Конечно, там не совсем мех, у динозавров этих. Чешуйки там атавистические. Но они такие вытянутые и мягкие, что получше всяческих сибирских мехов будут! А уж как линять-то динозавр начнёт - не остановить его, ходи за ним да подбирай клочья шерсти, из них ведь издревле полотна ткут не хуже кашемировых по качеству, а по цене так и вовсе дороже выходит, если знать, кому продать. Но в добыче истинного меха динозавра, на деле, нет никакой надобности.
Хаалытчаге сказал, что люди вообще мало что знают о природе внеземной и рептилоидах в частности, потому интеллектуально обдурить их не составляет ни малейшего труда. Они просто сопоставляют два различных, но лишь внешне сходных предмета, руководствуясь исключительно собственными впечатлениями да традиционно малыми познаниями о динозаврах. Какова же сумма этой разницы для них? Речь идет нередко о цене жизни как человека, так и динозавра. Покровитель - наш защитник. Добыть мех любого другого животного было бы вполне возможным решением возникшей загвоздки, но добывать его нужно всегда взамен меха динозавра, тогда как среди рептилий ещё не было замечено на самом деле ни одной жертвы, павшей от руки человека, разве что в глубокой-преглубокой древности. Все всегда прям так и делают: подменяют мех динозавра мехом куницы, медведя, соболя, да и ещё невесть какой зверушки. Хоть бы кошки, право! Мы и динозавры связаны сквозь проекции нерушимыми узами, мы и есть наши динозавры-покровители, и все известные ведовские познания пришли к нам через тысячелетия и миллионы лет именно в качестве могущественного наследия, добытого ныне уж позабытыми вождями прошлого прямиком из затерянного мира этих всецело красноречивых, пушистых и умных рептилий. Так зачем же нам в действительности добывать их мех, вредя исконным линиям самих себя, напраслины надуманной ради?
- Как-то один раз был со мной и такой случай, - звонко зачеканил вставной челюстью наставник Хлыытагне, отстукивая серебряными зубами, как кролик-лапотряс. - Бродил я ещё в свои резвые молодые годы по ледяной пустыне подле дальнего холма за оленеводческим поселением Айой с подветренной северной стороны. А добирался я в те края, дабы обрести одну из непременных вещей, доставшихся по заданию в ходе проведения обряда посвящения. Вещью этой, неотъемлемой от меня отныне, было мясо динозавра, а может даже забытое имя его, я что-то уж точно не припомню так. Одним из способов использования хищных гигантских рептилий было ритуальное наблюдение за их явленными взору образами как за гармоничной системой грузов, сдержек и противовесов, превращённых в высшую бесформенность свободы.
А ты как думал? Если свобода имеет форму - это только лишь одна из её начальных степеней. А в высшей своей точке она в высшей же мере является бесформенной никаковостью инаковости. И всё же она есть, пока ты не укажешь на неё пальцем и не произнесёшь хотя бы про себя: «Вот это и есть свобода». Тотчас же она ускользнёт от тебя, оставив в голове лишь красочные фантики, ворохи съеденных слов, сладостные воспоминания о неназываемом чуде внешнего тебя, меня и вообще всего, полугрёзы-полуозарения, переливчатым туманчиком вылетевшие из уст, лепящих формы для новых облаков из старого теста. Поистине, люди не говорят о свободе. Они только думают, что говорят, чирикают свои звуки, но всё внутреннее содержимое их речей - лишь танцы солнечные зайчиков вместо истоков солнца. Говоримое - не существует. И потому о сущем не говорят.
В ту давнишнюю пору для поимки динозавра на целый мир ещё требовались долгие годы, не то, что в нынешние прогрессивные времена. Вы-то, чай, всего за какие-то пару часов на мир ловите почти без подготовки, зато с современными искусственными средствами. А раньше было так: для начала мы садили ароматное дерево, причём не какое-нибудь там дерево неясного происхождения, а самое настоящее сыромятное, гарантированно обеспечивающее поимку даже дремучего динозавра. У дерева кора кожистая, хоть сапоги кирзовые шей, потому оно так и зовётся - сыромятное, хотя запах его больше напоминает можжевельник, чабрец и дикую петрушку одновременно. Что, впрочем, не мешает дарить духам невыразимого кору вместо шкуры рептилий.
Ох, лапошим мы их, как пить дать - лапошим! Традиция такая у нас, знахарей, и ты не нарушай тут, давай! Посадить ствол-сыромятник требуется не где-нибудь, а только в единственном месте на планете, всецело пригодном для роста этого дерева: на обледенелой вершине священной горы Чохтахтхоль, зарывая кожистые жёлуди в пучины вечной мерзлоты, что на семи ветрах, ведь это место силы специальное, динозавровое. Тот раз мне крупно повезло: я нашел ароматный сыромятник, посаженный кем-то ещё задолго до моего прихода, и тотчас же залез внутрь этого дерева, заткнув площадью своего продрогшего тела его внутреннюю, пахнущую травами и сырыми опилками, поверхность. Кора оказалась теплой на ощупь, похоже, нагретой на солнце, палящем над провисающими где-то снизу облаками, и издавала, помимо слабого горьковатого аромата, ещё еле слышимое жужжание, благородно похожее на дальний гул дикого пчелиного роя, раскаты августовского грома у горизонта или неровно-нервное уханье ржавого советского электротрансформатора поблизости.
Но вскоре я понял, насколько сурово ошибся, когда заприметил, что моё мягкое место уже нисколечко, вот ни на йоту не влазит внутрь раскидистого дерева и торчит наружу, доступное всем ветрам в ожидании действительно кусачего мехового динозавра. Дело в том, что я тогда ещё не вполне себе представлял, как именно выглядит в диких условиях пресловутое дерево, и вместо сыромятника мне, как выяснилось впоследствии, просто попался, на самом деле, какой-то пожилой можжевельник, с которым оказалось крайне и крайне нелегко договориться исполнить чужой святой долг. Возможно, можжевельник среди всех деревьев обладает самым невыносимым характером. Или же он одному только мне попался старый, ворчливый и пребывающий в недобром расположении духа. Всё может быть, всё.
Спасла меня тогда лишь исключительно воля случая: мимо проходил восьмилетний мальчик по имени Кыырадукехоль и по кличке Градуль, глава всем известной в те времена местной организованной вооруженный банды младшеклассников, обучающихся в спецшколе ассасинов. Он зарядил в застрявшего меня солью из рогатки со словами: «Дерево с жопой! Дерево с жопой! Градуль знает свое дело, в зад пуляет он умело!» И в этот самый пощипывающий момент как раз почему-то свершилось. Точно гром среди ясного неба, разверзлось пространство, ритуал почти закончился, а оттого предстал предо мной безвестный и не ограниченный никакими рамками многомерный динозавр, точно сотканный из лучей лазера, чуток, правда, подзамёрзший и похожий оттого на законсервированное мясное мороженое. Было бы преступным упущением не отметить, что даже будучи в изрядной степени замерзшими, динозавры смеются, будто исполненные щекотки с головы до пят, настолько оказываются похожими их совместные с нами вибрации. Это ощущается так, будто вся буря их рычащего смеха эхом щекотки отдаётся у тебя в районе солнечного сплетения, а оттого и тебя самого от макушки и до кончиков пальцев начинает тряскою пробирать гомерический смех динозавра.
Наконец, Хлыытагне прекратил говорить, а я так и продолжал сидеть в задумчивости, поражённый до глубины души его откровенным рассказом. Прошло уже несколько часов, а я от охватившего меня удивления и треволнения всё никак не сходил с места. А когда Хлыытагне застиг меня за этими размышлениями, то, присев рядом, спросил: «Теперь ты понял?» Я было решил ему поведать историю своего воссоединения со способностями рептилии, да только старик меня не слушал. «Твоя рыба не клюет», - сказал Хлыытагне. «Шерсти динозавров больше нет на всей Земле, но ты так старался, так старался, что даже вообразил, будто нашел её, однако же вспомни: ты принёс мне шкуру медведя, и это действительно так, я тотчас понял, какому именно зверю принадлежит шкура, вот в сей же миг, едва лишь увидел её! И всякий раз каждый человек во время действа посвящения находит вместо шерсти динозавра что-то по-настоящему своё. Смысл моего урока добычи меха динозавра заключён в том и только в том, что вся их шерсть с самого нашего рождения и до смерти построена лишь на играх с пустотой. Как и всё остальное, что ты замечаешь сейчас вокруг.
Твоя истинная внутренняя поверхность только волнами смеха всегда переворачивается, превращаясь в ласкающий и пушистый мех рептилии, поскольку смех динозавра в корне дел подобен его меху и направлен исключительно вовне - на окружающих динозавра существ пламенной стихии, ежесекундно возрождающейся из угасающих искр костра, а потому всегда готовых воспрянуть своим остыванием вовнутрь нового цикла подогрева. Но хоть динозавр и суров, худощав и неказист, сантиметр меха его уже совершенно бесценен, ибо мех рептилии современных эпох всегда создан оказывается из твоей личной энергии превращения в динозавра через изнанку себя. Не ищи тот мех нигде, кроме собственных глубин: построив пространство жизни, снаружи ты ведаешь лишь внутреннее, и именно поэтому внутри способен отыскать внешнее. А если уж быть ещё точнее, послушник мой вислоухий, то вид надевания себя в обличье динозавра-покровителя есть не что иное, как обитель и практика маскировки посреди лесного окружения иль же внутри вибраций моих - а теперь уже и твоих собственных - ощущений.
Ведь так только кажется, будто мы выворачиваемся наружу, восставая из недр поверх контура динозавра, тогда как на деле наша личная парная сущность вылазит наружу, и вот теперь уж она неумолимо освобождает пространство, обволакивая всю поверхность тела симбиотического создания, то есть человека-знахаря, тем принципиально и отличного от всех прочих людей, что неотделим всякий, прошедший посвящение, от личной рептилии и открываемых ею возможностей тела и ума. Да, это действительно так. А посвящение всегда сводится к тому, чтобы обрести среди рептилий своего двойника-покровителя. А ты думал, будто кому-то нужен твой бестолковый мех? Ты правда думал, что есть некий дух, который в обмен на дары меха динозавра благодарно и благородно сделает тебя знахарем? Конечно же, такой дух есть - и это ты сам, открывающий внутрь себя грань принадлежности к меховым рептилиям - и их разуму!
Разделение-слияние такого характера восходило, в конечном счёте, ещё к древнейшим временам, а незаменимая необходимость получения динозавра через выворачивание себя наизнанку и привела к тому, что наставники былых эпох придумали для новичков-знахарей ещё одно испытание инициации, которое и заключалось в необходимости добычи меха динозавра, делая таким способом решительный ход конём. Их манёвр-обманка был достаточно прост и, в то же время, изящен для исполнения. Это начинаешь сразу понимать, как только осознаёшь, где заканчивается твоё собственное дело и начинается плоть рептилоида. А если точнее, то нигде. И это нигде как раз нужно уловить в качестве основной твоей составляющей - тогда уж, будь уверен, у тебя точно всё получится осуществить так, как надо!
Принимая разнообразие семерых отражений в формах самого себя, рассыпаясь вовнутрь пушистого динозавра человеческими наростами, я бултыхался в ту давнюю пору, точно покрытая илом трёхсотлетняя бутылка где-то на месте кораблекрушения в едко-солёных, как выстрел Градуля, океанических водах. В нашем обществе знахарей лишь тот человек может считаться настоящим соплеменником, кто постиг суть урока и потому имеет во внутреннем запасе лучшего и, по сути, единственного покровителя в связке с собой. А если же он не владеет динозавра и даже не способен управлять им, то и вовсе к обществу нашему принадлежать не может. Позор такому человеку!
Я отныне подолгу размышлял в медитативной тиши об исконном и тайном, неявном смысле нового витка данных мне познаний о мехе, ведь недаром старик Хлыытагне в последнее время всё чаще и чаще старался взывать к моему боевому духу. А тут я через изнанку волновых колебаний не просто обрёл себе сыромятное дерево, по мнению того же мудрого Хаалытчаге, наставника моего наставника, но даже и сразился незаметно сам для себя за право всегда пребывать в форме неведомого и столь же незримого динозавра, внешне иллюзорно кажущегося человеком, исключая любые двойные позиции и толкования.
Как оказалось, невозможно быть или человеком, или динозавром частично и попеременно, по выбору - можно проявляться лишь тем и тем сразу и постоянно, либо же по отдельности и полностью. Мой наставник сказал, что перемещаться внутри собственного тела, вывернутого наизнанку мехом динозавра наружу - это достижение абсолютного соединения, все нестыковки и шероховатости аморфных тел теперь устранены, и если Хаалытчаге и Хлыытагне давным-давно уподобились динозаврам, но всё же остались отчасти отличными от них, то я теперь и есть своя рептилия - целиком и полностью, не в другой форме себя, а в той форме, какой я и являюсь. Думаю, что теперь по праву достоин владеть частью наследия меха рептилий.
И, быть может, уже мои ученики-знахари откроют в себе новые тропы, тропы, избавленные от хитрости и обмана быть и не быть динозаврами и людьми одновременно. Они будут настоящими рептилиями - и всё тут. Я научу их становиться такими во всех доступных проявлениях. Ведь это и есть наилучший способ быть настоящими людьми!