Глава XXIII
К декабрю, перед открытием театрального сезона, Ирвинг наконец закончил работу по постановке своего музыкального ревю. Его шоу проходили с аншлагами. Он отправил Эллин письмо, вложив в конверт газетные вырезки с великолепными отзывами критиков. «Не было ли каких-либо плохих? — комментировал он их рецензии. — Ответ: да, немного. Но какой бы это было глупостью, если бы я дал вам их увидеть!»
Теперь, когда он не был занят в театре, все его мысли целиком занимала Эллин. Его беспокоила разлука с ней, он неимоверно страдал от одиночества и томился неизвестностью, часто впадая в раздумья о том, что их ожидает, вспоминал, что было, и жил предвкушением встречи.
Под впечатлением нахлынувших чувств и эмоций он решил воплотить свои мысли в лирику и вновь вернулся к песне «Вспомни», которую писал уже два года, изменяя то мелодию, то стихи. Но, по его мнению, чего-то в этой песне не хватало, чтоб она стала хитом. В сочельник, когда сотни тысяч огней украшают улицы Нью-Йорка и в домах христиан зажигаются елки, Ирвинг, никогда не отмечающий католическое Рождество, чувствовал себя без Эллин особенно одиноко. Как бы ему хотелось вернуть те летние дни, когда они с Эллин, скрываясь от посторонних глаз, поздними вечерами встречались на крыше его дома. Он вспомнил их первый поцелуй под звездным небом, вспомнил, как они танцевали под его музыку и их прощальную встречу, когда Эллин с дрожащими слезами в глазах обещала помнить и любить его. Под впечатлением сердечных переживаний в его голове тут же зародились первые строфы. Взяв лист бумаги, Ирвинг принялся их торопливо записывать:
Вспомни ночь.
Ночь, когда ты сказала: «Я люблю тебя».
Ты помнишь?
Вспомни клятву под высокими звездами,
Ты помнишь?
Вспомни наше уединенное место...
Ирвинг кликнул Ивана, чтобы тот принес вина, и, расхаживая взад и вперед по комнате, вполголоса напевал мотив к песне. Затем, сев за инструмент, начал наигрывать мелодию, примеряя ее к только что сочиненным стихам. Он выкуривал сигарету за сигаретой, играл эту мелодию снова и снова, перемещая строфы в лирике с одного места на другое, пока текст не стал соответствовать его музыке. «Ты обещала, что не забудешь меня, но ты забыла вспомнить», — закончил он песню на рассвете.
Довольный результатом ночной работы и предвкушая успех, он тут же позвонил в Music Box Theatre менеджерам своей издательской компании — Максу Уинслоу и Солу Борнштейну.
— Сол, послушай, я сочинил новую песню. Уверен, это будет хит!
Ирвинг напел мелодию. Борнштейн ответил:
— Думаю, это не настолько хорошо, чтоб стать хитом.
— А ты что думаешь, Макс?
— Ирвинг, я согласен с Борнштейном. Ну что это за песня?! Это же ужас!
— А я уверен, что она хороша и будет хитом! Ее нужно опубликовать, — настаивал на своем Ирвинг.
— Ирвинг, забудь о ней...
— Как забыть?! Я работал над этой лирикой два года! В ней я пытался выразить чувства и эмоции, которые живут во мне...
— Ирвинг, послушай мой совет: выброси ее в корзину для бумаг и напиши что-то другое...
Ирвинг резко нажал на рычаг телефонного аппарата, не дожидаясь, когда тот договорит.
Он очень болезненно воспринял творческую неудачу и испытал сильнейшее потрясение: неужели он потерял свой талант и профессионализм? А вдруг он больше никогда не сможет сочинять удачные песни и это начало его падения? Чем больше он об этом думал, тем больше загонял себя в тупик. Это Рождество осталось в памяти Берлина как худший день в его жизни.