Когда наркоз наконец-то стал из меня испаряться первое, что я услышала были слова реаниматолога: «Виолетта, внутри тебя стоит аппарат, который дышит вместо тебя. Подними голову, и я достану эту трубку». Легко сказать подними голову! Мышцы, казалось, напрочь забыли, что такое работать. Как же невыносимо пытаться дышать самой, когда тебя пронзает кусок пластмассы.
Врач повторила фразу снова. Моя попытка поднять голову была копией первой пытки-неудачницы. Захотелось себе помочь, и я дернула руку, чтобы вырвать трубку самой. Ну не задыхаться же без воздуха только потому, что голова лежит как прибитая к кровати и все призывы хотя бы приподняться игнорирует. Однако самопомощь не получилась – руки все еще были привязаны. Мелькнула мысль: «Господи, помоги мне!» На третий раз я смогла немного поднять голову. Врач достала ненавистную трубку, и я сделала самостоятельный вдох. Потом выдох и снова вдох!.. Люди, какое это счастье дышать. Просто дышать!
Как только открылись глаза, я увидела перед собой хирурга меня оперировавшего. Видимо, ему не терпелось рассказать о том, что со мной произошло. Еще до операции врач объяснял мне принцип всех медицинских манипуляций, которые меня ожидают. В конце хирург добавил: «Если что-то пойдет не так нам придется сделать полосную операцию, но пока таких случаев у нас не было». Пока не было. Вот он исторический момент! Виолетта на операционном столе и совсем не удивительно, что ее случай тот самый «когда что-то не так». Уж очень привычно для меня. Все как-то не получается жить как многие, обязательно надо выделиться хоть чем-нибудь. В общем, и тут нашла способ.
Когда проблема с брюшной полостью была решена, думаю, врачи выдохнули и грезили о чашке кофе. Не тут-то было! Они еще не до конца поняли с кем связались. Одно дело меня разрезать, и СОВСЕМ другое меня сшить. Попробуйте когда-нибудь проделать такое действие с чуть подмокшим пергаментом, и вы все поймете. Только с Божьей помощью моим хирургам удалось-таки меня зашить.
В послеоперационный период они часто напоминали мне о том, что им пришлось применить всю свою виртуозность, чтобы на моей коже появился шов. Как важно было им работать в паре: один поддерживал, другой цеплял иглой кожу, тщательно следя за тем, чтобы рука не дрогнула. Сожалели, правда, об одном – не сняли на мобильник, ибо никто и никогда не «выделывался» так со швом пациента. Разумеется, им хотелось сохранить это для истории. Не получилось.
После четкого рассказа, что со мной произошло, врач ушел. Я осталась в холодных бледных стенах реанимации. Суточные капельницы стали моими ярыми поклонницами. Ни минуты без меня, ни дня! Благо до операции подшили подключичный катетер и вены таким образом не лопались от количества лекарств.
Первое время, когда ты лежишь под действием наркотика, боль не выносит тебе мозг. Она стоит рядом и шепчет, что ее жизнь вне моего тела уж слишком скучна, а так хочется повеселиться. И она ищет неистово и отчаянно способ вернуться обратно. Ей абсолютно наплевать, что ее никто не ждет и, что я ненавижу ее всем своим существом уже много лет.
Чтобы контролировать уровень лейкоцитов и гемоглобина через каждые несколько часов у меня брали кровь. Количество ранок на пальцах было не счесть. Такое чувство, что я в народном театре выступаю в роли решета. Отдаюсь роли вся.
Стемнело. Я догадалась, что наступила ночь. В реанимации стираются грани между датами, временем, возрастом, значимостью. Там есть только живой и мертвый, только жизнь и смерть.
Наступившую ночь я встретила с рвотой. Она появилась неожиданно, и каждый раз пыталась достать из меня все внутренности, видимо, хотела провести послеоперационную инвентаризацию. Я старалась руками удержать свежий шов, боясь, что он вот-вот разойдется. У меня это получилось.
К полночи я услышала где-то рядом такие же звуки рвоты. За небольшой стенкой оказался человек страдающий не меньше меня. По звукам, которые он издавал я поняла, что это мужчина. Я чувствовала, что ему отнюдь не лучше, чем мне. Я так близко, но помочь ничем не могу. Совсем. И даже сказать: «Мы справимся!» я не в силах. Господи, помоги нам!
Долгожданный рассвет и надежда, что будет легче. За стеной моего ночного друга наконец-то покинула рвота и он уснул. Минуты тишины и забытья прервал голос медсестры. И я поняла, что мужчину оставила совсем не рвота, а жизнь. Всё! Его больше нет.
Там есть только живой и мертвый…
На этот раз из нас двоих живой осталась я. Кто-то невидимый не под моей судьбой жирной чертой подвел итог. На это раз лишь на этот.
Еще несколько последующих дней меня не переводили в хирургическое отделение, боясь, что слабый организм не справится. Уверена, что не выдержала бы ни одного дня, если бы Бог не вышел навстречу, если бы друзья так не молились, если бы мама так не любила, если бы…