Глава XI Признание в любви

Алина Хьюз-Макаревич
Глава XI


Июльские дни пролетели быстро. Незаметно подкрался август. Берлин все так же с головой был погружен в работу, готовясь к театральному сезону. Его режим оставался неизменно напряженным: днем репетировал в театре, ночами писал музыку для своих постановок. Кроме того, он регулярно посещал отель «Алгонкин», где ежедневно в так называемой Розовой комнате за обедом собирались известные журналисты, драматурги, актеры, писатели и композиторы. На этих обедах за круглым столом члены клуба состязались в остротах и игре слов, которые потом появлялись в колонках «Нью-Йорк Трибьюн».

Несколько месяцев назад, в ноябре, члены клуба отмечали здесь день рождения одного из своих друзей. По этому случаю Берлин пришел с несколькими бутылками шампанского, спрятанными в карманах пальто. Позже виновник торжества с удовольствием будет рассказывать, как на той вечеринке зародился будущий хит: «В то время когда все сидели за столом и пили шампанское, Ирвинг подошел к пианино и начал играть первую часть песни, которую он написал. Она называлась «Что же мне делать?», но была незавершенной. Он играл готовую часть снова и снова, и нам всем она нравилась. Но когда Ирвинг изрядно выпил шампанского, он написал лучшую ее часть, и той ночью песня была полностью закончена».

Несмотря на занятость, Берлин любил собирать в своей квартире друзей, но самой желанной гостьей здесь была Эллин.

— У Ивана выходной, но я не позволю такому прекрасному созданию умереть от голода. Сегодня вам предстоит оценить мое кулинарное мастерство, — говорил Ирвинг, обжаривая на сковороде лук и помидоры. — А теперь добавляем яйца, и наша еда почти готова. Смотрится не очень эстетично, однако яичница вполне пригодна для употребления в пищу. Это мое дежурное блюдо, которое я обычно сам готовлю, когда нет Ивана.

Эллин с любопытством наблюдала за действиями Ирвинга, умело и быстро управляющегося с обязанностями повара. Все, что здесь происходило, для нее было в диковинку. Ведь ей раньше никогда не доводилось даже бывать на кухне, не говоря уже о том, чтоб сварить хотя бы яйцо.

— Ну вот, кажется, все готово! — Ирвинг поставил на стол две тарелки с яичницей-болтуньей.

— Очень вкусно! — изумилась Эллин, распробовав на вид не очень аппетитное и новое для нее блюдо. — Я не ожидала!

— Спасибо, теперь я спокоен, зная, что моя гостья не упадет в голодный обморок.

— Ирвинг, вы будете завтра на обеде у Дороти Паркер?

— К сожалению, нет, Эллин. Очень много работы. Вы ведь знаете, я готовлюсь к театральному сезону.

— В таком случае и я не поеду, — с грустью сказала она.

— Не стоит из-за меня отказываться от удовольствий, подаренных жизнью. Поезжайте и развлекайтесь!

— Хорошо, но помните, что весь вечер я буду думать только о вас.
Заглянув в ее глубокие, как море, глаза, Ирвинг благодарно улыбнулся.

— Я тоже, дорогая, — он нежно коснулся кисти ее руки. — Хотите, я вам что-нибудь сыграю.

— Конечно.

Они прошли в богато декорированную гостиную: одну стену заполняли книжные стеллажи, напротив, недалеко от камина, упираясь на массивные резные ножки, величаво стоял рояль «Стейнвей».

— Что вам сыграть, Эллин? — спросил Ирвинг, усаживаясь за инструмент.

— Что-нибудь из вашего театрального репертуара.

Он погрузил пальцы в черные клавиши. Музицирование требовало от него видимых усилий: мышцы лица чрезмерно напряглись, лишенным легкости кистям рук иногда трудно давались аккорды, и тогда Ирвинг играл только одним третьим. Когда он запел своим небольшим тенором «Скажи это с музыкой», к нему присоединилась Эллин. Увлеченно подхватив мелодию нежным девичьим голосом, она не догадывалась, что совершенно не попадает в нужные ноты и ритм, но пела с такой душой, что это не портило знаменитый хит.

— Мне кажется, у нас неплохо получается! — подбодрил он Эллин, хотя сразу же определил, что у нее напрочь отсутствует музыкальный слух. — А вот одна из самых ранних и значимых для меня песен.

Он потер ладони одну о другую, словно стараясь согреть, и опустил руки на клавиши, извлекая из инструмента энергичные звуки.

— Узнаете? — улыбаясь, спросил он.

— «Регтайм бенд Александра», — без труда узнала она мелодию в синкопированных ритмах, которая и спустя десятилетие после публикации оставалась такой же популярной.

Не зря эта песня вызвала повальное увлечение танцами, не только в Америке и Европе, но и в далекой России. Английская газета Daily Express в то время писала: «Куда бы вы ни поехали, вы не можете избежать паутины музыки, которую он сплел. В каждом лондонском ресторане, парке и театре вы слышите его мелодии; Париж танцует под них; Берлин попивает золотое пиво под его мелодии; Вена оставила вальс, Мадрид отбросил кастаньеты, а Венеция забыла свои баркаролы. Регтайм, как ураган, пронесся над землей и заставил цивилизацию мурлыкать. И все это начал мистер Берлин».

В свою очередь итальянские газеты сообщали, что Джакомо Пуччини счел бы за честь написать с мистером Берлином оперу. Англичанин Бернард Шоу объявил, что сочинил специально для него стихи, желая, чтобы композитор положил на его лирику музыку.

— Давайте споем вместе! — предложил он и запел с таким заразительным задором и веселостью, что эта веселость и чувство радости, словно разливаясь кругом, передались и ей. Эллин живо подхватила.

— А мы неплохо спелись! Из нас могла бы получиться хорошая парочка!
— Вы, как всегда, шутите!

— Нисколько! — улыбаясь, сказал Ирвинг.

— А вы не боитесь, что я воспользуюсь ирландской традицией, которая уже давно прижилась и в Америке?

— Нет, не боюсь.

— Не боитесь? — переспросила она.

— Нет, и даже больше того — сгораю от любопытства познакомиться с этой традицией.
Эллин вскинула ресницы и с лукавым озорством посмотрела ему в глаза.

— Мистер Берлин, хотели бы вы стать моим мужем?!

Ирвинг растерялся. Только сейчас он вспомнил традицию, согласно которой в високосный год девушка сама может сделать предложение мужчине. Однако он не понимал, забавлялась она или говорила всерьез. Захваченный врасплох таким неожиданным поворотом разговора, он пришел в замешательство. Воцарилось молчание.

— Я пошутила, — рассмеялась Эллин, пытаясь выйти из неловкой ситуации.
Боясь признаться даже самой себе, глубоко в подсознании, ей хотелось, чтоб он ответил согласием.

— Сыграйте что-нибудь еще, — сказала она, желая сменить тему разговора и злясь на себя за неудачную полушутку. Теперь она старалась тщательно скрыть свои эмоции.
Между ними уже давно протянулась некая незримая, связующая нить: они словно без слов понимали мысли и чувства друг друга, испытывали обоюдную приязнь и духовную близость. Но он никогда не предполагал и не позволял себе надеяться на то, что Эллин смогла бы решиться соединить с ним свою судьбу: из слишком разных они миров. Он сделал вид, что воспринял ее слова как очередную забаву.

Ирвинг снова начал играть для нее, однако прозвучавшая фраза «Мистер Берлин, хотели бы вы стать моим мужем?!», хоть и брошенная Эллин, как она утверждала, «в шутку», не выходила у него из головы.

— Признайтесь, Эллин, ведь вы не шутили? — спросил Берлин, когда она собралась было уходить.

— О чем это вы?

— Не притворяйтесь, вы отлично понимаете, что я имею в виду.

— Если вы подразумеваете мое предложение выйти за вас замуж, то я вам уже ответила: я пошутила.

— Нет, Эллин, я знаю, вы не шутили. Поверьте, я много думал о нас. И вы не хуже меня знаете, что ваша семья не допустит брак с еврейским иммигрантом... выходцем из низов. Вы воспитывались в строгой католической вере. Я знаю, насколько важен для вас венчанный брак...

— Я могу договориться со священником.

— Эллин, не забывайте: я сын кантора, и хотя не настолько религиозен, но всегда помню и буду помнить о своих еврейских корнях. Я не могу венчаться в церкви... И если даже вопреки всему мы поженимся, то, как только вы станете моей женой, общество, в котором вы выросли и к которому привыкли, отвернется от вас, перед вами закроются двери во многие знатные дома. И тогда вы будете страдать, а с вами и я... и возможно, тогда вы станете презирать меня.

— Неужели за то время, что мы провели вместе, вы так и не узнали меня?! — ее голос дрогнул, но, совладав с собой, Эллин продолжала: — Разве человеческие достоинства определяются религией, происхождением или богатством? Свою руку я отдам лишь тому, кому велит мое сердце! И никакие условности, принятые обществом, не заставят меня поступать в разрез с моей совестью.

Она замолчала, и наступило тягостное для обоих молчание.

— Прощайте, — наконец вымолвила она и направилась к двери.

— Постойте же, Эллин! — порывисто приблизившись, он взял ее за плечи, повернул к себе лицом и заглянул в блестящие от слез глаза.

Сейчас будто всем своим существом он вдруг постиг всю ранее неведомую ему ее сущность, как постигают что-то новое и завораживающее в прежде услышанной мелодии или произведении искусства, которые до этого казались ничем не примечательными. Ирвинг находился в безмолвном изумлении перед той духовной красотой, которая в этот момент ему открылась в Эллин. Словно прозрев, он понял, что для нее их отношения — не легкая интрижка или мимолетное увлечение. Она любит его. И эта любовь для нее выше условностей, выше правил и выше религии.

— Эллин, я не смел думать, не смел надеяться... простите меня... вы самая удивительная из женщин, которых я когда-либо знал. Вы невероятно умны, красивы и благородны. Сами того не замечая, вы вошли в мою жизнь. И если вы согласитесь стать моей женой, то сделаете меня счастливейшим из людей... Вы согласны, Эллин?
— взволнованно спросил Ирвинг.

— Да... Да... — глядя в его глаза, почти прошептала она.