Руки свисают и дергаются по ветру. Фары машин приближаются и через миг пропадают за моей спиной. Тяжелая обувь раскачивает мою ногу, словно маятник, и выкидывает ее раз за разом вперед. Пресловутая инерция порождает движение - и я иду. Иду размеренно и бесцельно. Таинство ночи позволяет проникнуть в нее.
Только встречный ветер может создать иллюзию, что я могу преодолевать препятствия. Куда иду, да и зачем? Как надоело искать в этом смысл. Словно хомячок, который бегал всю жизнь в колесе. Пришло время, и его выбросили в поле. Бегать умеет – и он бежит. Но все закончится где-то в середине поля. И будет еще грустнее: повернуться назад и посмотреть, сколько пройдено пути. А ведь кто-то совсем не сдвинулся с места, а закончили одинаково. Две маленькие гниющие тушки.
Пересекаю дорогу, тянусь на встречу к свету. Всю жизнь, как и сегодня, я иду рядом с фонарями, чтобы они мне освещали путь. И сколько себя помню, у моих ног постоянно тянутся две тени. Одна насыщенная темная, кажется почти с меня ростом. Настоящая. А вторая немного позади, полупрозрачная и очень длинная. За нее мне почему-то всегда стыдно. Она таинственно крадется за мной. И знает обо мне абсолютно все. Она как горький привкус на небе: приходиться чувствовать ее присутствие. С каждым шагом вперед она немного светлеет, меняет свое местоположение, но никогда не исчезает. Ведь я всегда между двух фонарей. Словно в ловушке. Уже несколько лет я пытаюсь соединить эти тени воедино. Но ничего не выходит. Хватит ли мне на это одной жизни?
Мне нужна ночь сегодня и нужна была вчера. Нужны расплывающиеся огни вдалеке. И нужны огромные зрачки редких прохожих. Ночь, чтобы побыть вместе с собой. В темноте легче забыть свою оболочку. Уговорить себя на то, что всё не зря. Придумать всё новые и новые оправдания своего существования. Ведь кожа дрожит только оттого, что могу идти и чему-то сопротивляться. Хотя бы холоду и ветру. И знать, что я могу. Всё что у меня осталось - только мир, который я по крупицам создал. За всё время, что я хожу по ночам, понял, что дальше, там за горизонтом в том месте, где выйдет солнце, из меня ничего не выйдет. Только здесь, в темноте, я еще могу себя оправдать. Но там я уже «ничего».
Заборы, редкие стволы деревьев и узкие улочки, уходящие вглубь темноты. А с другой стороны гулкое шоссе. Этот мир живет круглые сутки. Встречный ветер слабеет, разбивая в пыль метафору о моих «препятствиях».
Я присел на лавочку около круглосуточного магазина. Ароматы весны проходят от носоглотки до легких и обратно. Прекрасная жизнь имеет свой цикл. Приложил часы к уху. Тихо. Очень и очень тихо секундная стрелка отбивает свой ритм. Сижу и не шевелюсь, а время равномерным ходом всё идет и идет. Я же совсем ничего не делаю сейчас, почему бы меня не подождать?
Вывеска «24 часа» моргает над дверью. Люди входят и выходят из магазина. Этот мир живет круглые сутки. Четыре-пять мужичков со вспухшими буряковыми лицами суетятся возле входа. Растирают ладони. Грязные куртки не по размерам свисают. Как же легко разогнать их сердца. Крикни им бранное слово, и они окатят тумаками в ответ. Добавь им на «стеклянную», и они осыплют тебя, как благородного спасителя. Даже перекрестятся, чтобы Бог помог.
«И всё же… Я не обладал с рождения ни одним талантом. Просто копал в себе. И вот к этому моменту потрачено уже огромное количество неоправданных усилий. И чем больше я узнаю эту систему, в которой копаюсь, тем, больше понимаю, что из меня ничего не выйдет. Да и смысла в том, чтобы что-то вышло - нет.
Пытаюсь все же оправдать свою жизнь. Сегодня не выходит. Столько работы проделано, но, кажется, что, то ради чего все создавалось, уже под утро теряет смысл. Возможно, мне удастся передать своему ребенку свои наработки. И он родится уже с врожденной базой. Ему не придется делать столько бессмысленных шагов, которые я сделал от незнания. Не придется оступиться в глупых местах. У него будет самый настоящий талант, которого у меня не было при рождении. Главное, чтобы он не понял раньше времени, что всё это не имеет смысла. Так я оправдаюсь сегодня».
Ветер раздувает ветви, и мужики поднимают вороты своих курток.
- Иди прочь!- ворчливый голос на огромной скорости врезался мне в бок.
- Простите?
- Не прощаю,- отхаркнулся старик.- Это моя лавочка.
- Я очень признателен… А это моя дорожка. Сойдите с нее немедленно.
- А ты не промах,- буркнул он и осмотрел меня с ног до головы оценивающим взглядом.
Старик в старом сером плаще, черной шляпе, с гладковыбритым лицом немного постоял, казалось, ожидая чего-то. Но ничего не происходило, и он присел рядом. Доски лавочки прогнулись сильнее. Воздух пропитался дешевым советским одеколоном. Несколько секунд мы осматривали друг друга, и я снова перевел глаза на мужичков. Самый маленький и бодрый из них резво подбегает к каждому вышедшему из магазина, прыгает с ноги на ногу от холода, делает доброжелательную физиономию (на столько на сколько это возможно). И что-то говорит, обнажая не целый ряд верхних зубов. Ветер не дает расслышать слов. Многие сворачивают и ускоряют шаг. Бодрый делает еще пару шагов вслед с этой же миной, а после бранно кричит вслед.
- Смешно, не правда ли?- прохрипел старик.
- Смешно. Думаю, они тут часто. И лавочка стала «вашей», возможно, из-за бесплатных представлений.- Старик раздался хриплым хохотом.
И действительно глаза успокаивались, глядя на маленькую мартышку с шапкой, бегающую за людьми из стороны в сторону.
- Вы можете ходить по моей дорожке, а я посижу на вашей лавке. Идет?- добавил я.
- Идет, - и он прихлопнул ногой по «моей» дорожке. После протянул руку в перчатке со срезанными отверстиями для пальцев. – Афанасий,- я некоторое время недоверчиво осматривал его руку. У указательного пальца не хватало фаланги. А остальные были в темно маслянистых пятнах.- Да не бойся ты: я чистый. Крутил свою старушку. Мазут не отмылся. Да и имя ненастоящее. Извини уж, визитки у меня нет.- И снова раздался хохотом.
- На визитке, очевидно, было бы написано: «Афанасий. Владелец лавочки».- Я выдержал паузу для его смеха, но он лишь слегка улыбнулся, и я продолжил.- Георгий. Тоже ненастоящее,- и пожал руку.
- А ты не промах.
Мы закрепили знакомство крепким рукопожатием «владельцев» этой территории. Только я убрал ладонь, как на ней завибрировали все те места, которых касались его грязные пальцы. Я спрятал руку в карман и сильно сжал кулак.
Безобидный Бодрый все бегал от человека к человеку. Некоторые всё же останавливались и давали ему на кусок «хлеба», и тогда его пробоины между зубов еще несколько мгновений освещали улицу. Вероятно, в эти моменты и он чувствовал, что еще что-то может.
- Он похож на цирковую мартышку, не правда ли?- заметил я.
- А если была бы еще лавочка, вон там сбоку,- он указал срезанным указательным пальцем в темноту,- как ты думаешь, на кого ты для них был бы похож?
Я прищурил глаза. Всмотрелся в потемки. Узкая дорожка закручивалась и сужалась под маленький мост.
- Не знаю.
- Неужели ты ровно, как те, что выходят из магазина с недовольными лицами? Совсем ничего не понимаешь. Этот хотя бы на мартышку похож. А ты… а ты, что ты? Тьфу.
- Значит, я из тех, что выходят из магазина.
- Индюк ты.
Мне захотелось разозлиться и что-нибудь съязвить, но отчего-то весьма ядовитое сказанное «Индюк» совсем не задело меня. «Может, я разучился злиться?- подумал я.- Почему я не могу ввязаться хотя бы в спор? Или боюсь конфликтов? Или «Индюка» не достаточно, чтобы я залился в споре? Я начинаю черстветь,- подытожил я.- Изо дня в день корка всё толще. Скоро меня будут бить, но я не дам сопротивления. Даже разозлиться не смогу. Разве есть чувство хуже апатии? То есть их отсутствия. Хотя вчера мне кажется, я смеялся. Хм. С чего вдруг? Или это было позавчера?».
Ветер снова усилился. Вся листва в округе зашумела. Я скривил недовольное лицо, мол, с последней фразой старик перебрал. На самом деле, мне было все равно. И всё же какой-то рефлекс сохранения своего достоинства еще остался.
Несколько минут мы просто молчали, слушали шорох листьев. После Афанасий достал пачку сигарет и предложил мне. Я отказался.
- Не куришь, потому что еще не видел смерть.
Он набрал целые щеки дыма, после сильно втянул его в себя. Я прямо чуть не закашлялся. Только начал привыкать к ядреному запаху дешевого одеколона, как его начал замещать не менее дешевый табак. Он выдохнул и повернулся с легкой улыбкой.
- Смерть всю жизнь ходит за мной по пятам…
«О, Боже, так начинается любая маразматическая история старика,- подумал я.- История про скоротечную молодость с баснословной концовкой и, конечно же, поучительной моралью».
- …когда мне было восемь лет, мы купались на речке. Проводили целые дни там. Обычное детство. И вот, в один из дней к нашей компании прибился цыганенок. На несколько лет старше меня. Чернявый, смуглый, как и все они бывают.- Он снова крепко затянулся и, медленно выпуская дым, продолжил.- Пока все разбрелись по броду, он, ни с того ни с сего, схватил меня за волосы. То ли в шутку, то ли не понравился я ему. Помню лишь его недоразвитые радостные глаза. И сильным толчком ткнул меня под воду лицом. Я лишь барахтался, как мелкая рыбешка. Казалось, что конец совсем близок. Вот, прошло уже шестьдесят лет, а я совершенно четко помню то грязное серое дно перед глазами и глухой отзвук шлепков по воде.
- И как вы вырвались из его рук?
- Друзья увидели. И окатили его тумаками. А я к тому времени уже наглотался воды. Весь помутнел и голоса заходили вокруг эхом. В общем, с этого всё и началось.
Мужики возле магазина тоже подкурились, поджав плечи к горлу. А Бодрый, засунув руки в карманы, прыгал с ноги на ноги и ждал у входа.
- Во второй раз. Это было лет в десять. Я хотел оглядеть всю деревню, стоя на кирпичной трубе. Лез по крыше нашего дома, медленно цеплялся за шифер и подтягивал себя вверх. Как сейчас помню. Было жарко и страшно до ужаса.- Афанасий достал платок из своего серого плаща и громко высморкался. Так, что даже мужички посмотрели на нас. Но только вышел кто-то из магазина, и они перевели взгляд на него.- У самой трубы я попытался встать на ноги, чтобы забраться на нее, но ничего рядом не оказалось. Кроме двух натянутых прутьев, как мне тогда показалось. Я лишь дотронулся двумя пальцами до них, и меня откинуло обжигающим электрическим ударом. Не знаю, сколько прошло времени. Но когда я открыл глаза, солнце пряталось за горизонт, и уже мычали коровы, возвращающиеся домой с поля. А я лежал на траве у дома. Мышцы непрерывно сокращались так, что я с первого раза не смог встать на ноги. Весь вечер тело обдавало раскатами дрожи. Даже ходить трудно было.
После он снова достал пачку. Снова предложил мне. Я снова отказался. И он подкурил.
- Ты не возражаешь, я пройдусь по твоей дорожке немного?
- Не забывайте у нас уговор. Я сижу на вашей лавке – вы, соответственно, ходите по моей дорожке.
- А ты не промах,- еще раз хмыкнул Афанасий.
Он прошел по плиточной дорожке метров десять и свернул к ближайшему дереву. Расстегнул ширинку, и сразу зажурчало. Я повернулся и посмотрел на мужиков. Ничего не происходило. «У них неплохая выдержка»,- подумал я.
Луна светила ярче и ярче, напоминая фонарям о своем могуществе. Все стало серым. Только старик отошел, воздух стал совсем безвкусный. Изредка шумели деревья, изредка пролетали машины. И размеренное долгое журчание у дерева.
- Так вот, год за годом стали происходить подобные ситуации,- послышалось со стороны дерева. Афанасий старательно заправлял рубашку в бежевые брюки. Сигарета тлела в зубах, из-за чего его слова стали совсем невнятными. Я вслушался.- Мое тело помнит порезы. Через мою плоть проходили пули, электрический ток и встряски падений. У меня не хватает трех пальцев. И я дважды был в состоянии клинической смерти. Жизнь обычная привычка. Я к ней привык, и мне сложно будет ее бросить. Может, даже и наоборот я всего лишь ее привычка. Даю повод ей поволноваться. Она хотела бы бросить меня, но смерть не принимает такой дар как я.
Окончив, он повернулся. Как и в первый раз, могуче затянулся, посмотрел в небо и со всей загадочностью сказал:
- К чему это я… Ах, да, есть в этом дыме что-то.- на несколько секунд задумался и продолжил,- его горечь отражает другую сторону жизни. Не только ведь цветочки нам нюхать.- И как всегда громко рассмеялся, после закашлялся и раскатистой походкой медленно направился к «своей» лавочке.
За ним тянулось три тени. Две от фонарей и длиннющая еле видная от света луны. Вся эта картина (его медленная раскатистая походка, развевающийся плащ, тени) напоминала сцену из старого немого кино, в котором главный герой не умирал ни от пуль, ни от порезов, ни после прыжков с вертолета. Казалось, всё ему ни по чем. А после взойдет красивый оранжевый рассвет, и он уйдет в него.
- А ты не очень разговорчив, Григорий.- Сказал старик и упал рядом со мной на лавочку.
Снова прогнулась лавочка. Снова потянуло одеколоном и табаком. Имя Григорий резануло мне по перепонке.
- Да, я по правде уже и забыл людей, которым я мог бы говорить.
- Вот оно что? В твоем-то возрасте.
- Ну, я в смысле, говорить, захлебываясь в своей правде. Всё чаще я слушаю. Слушаю и никого не осуждаю. Иногда я вдыхаю один воздух с очень и очень неприятными людьми. Людьми, которых раньше ни на дюйм бы не понял. Может, я потерял свою правду? Может, у меня нет больше своей правды. Я соглашаюсь со всем, что они говорят. И пока они говорят – это и моя правда.
- Тогда ты Индюк, вот моя правда.- И он снова залился своим хриплым смехом.- Значит, это и твоя правда?
- Выходит, что так.
Я запрокинул голову в изголовье лавочки. Набрал в легкие побольше воздуха и понемногу струйкой начал его выпускать. Два самолета, моргая красной лампочкой в темном звездном небе, медленно сближались. Прямые серые линии тянулись друг к другу с разных сторон света.
- Скоро они встретятся…- нечаянно прошептал я вслух.
- Ну, прямо любовь.
- Но потом они разлетятся в разные стороны…
- Все верно говорю – любовь.
Я оторвался от неба и перевел взгляд на старца. Он приподнял брови и грустно улыбнулся. Я снова поднял свой взор к небу.
- А вы любили, Афанасий?
- У меня было много женщин, Гриша. Да-да, в молодости я был весьма импозантным молодым человеком. Но каждая из этих женщин разрывала пропасть между мной и одной той самой. Вот только сейчас под копной седых волос осознаю, что мне и не нужно было вовсе быть с ней вместе. Просто нужно было знать, что она есть. И она создана для меня.- Он сделал затяжную паузу, достал еще одну сигарету.- Я искал страсть в женщинах. Хотел исчерпать себя. Посмотреть на что я способен ради кого-то. Слегка эгоистично, не правда ли?
- А что с той самой?
- Она прожила спокойную семейную жизнь и умерла… - и совсем тихо добавил,- умерла, оставив после себя двух чудесных дочерей.
Несколько таксистов приостановились у нашей лавочки. Афанасий махнул им рукой, мол, мы не собираемся никуда ехать. И мы проводили их взглядами.
Повисло неудобное молчание. Я закинул руки в карманы, и смотрел, как легкий ветерок игрался с этикеткой от батончика, гоняя ее по асфальту. «Все же, как прекрасно, что я не остался сегодня наедине со своим внутренним голосом»,- проскользнуло быстро в голове.
- Я ни о чем не жалею, - вдруг сказал Афанасий,- все, правда, сложилось так как и должно. Мне кажется, я больше ничего уже и не могу пожелать от жизни. Я попробовал всё чего бы мне хотелось… Разве что достойно уйти из нее. Но иногда, сидя на этой лавчонке, мне становится не по себе. Понимаю, что во всем этом есть какой-то обман. Какой-то смысл я всё же упустил. Кажется, что я упустил единственный шанс любить и быть рядом с любимым человеком. В этой жизни важно быть главным персонажем, но не единственным.- Он немного задумался и продолжил,- но в оправдание скажу, что эти мысли быстро проходят,- и улыбнулся.- Все это было и уже засохло как осенний лист. Ты лучше расскажи хоть что-нибудь о себе.
Я не был готов к изменению русла.
- Вот, вы что-то сейчас говорите, и это становится моей правдой. Я даже и не знаю, что вам рассказать,- я немного задумался ошарашенный таким поворотом.- Что же я могу про себя рассказать… Я бы хотел рассказать что-нибудь. Я легко обрисовываю словами картинки тех дней, которые впились в мою голову. Но это меня впутывает в замешательство. Ведь у того человека, кому я что-то рассказываю другая картинка. Скажу, что стоял среди деревьев. Он подумает, например, про ивы. Уточню, что среди берез. Он представит целый бор. Скажу, что их было несколько. А человек вообразит совсем тоненькие молодые березы и по тому же принципу. А ведь это совсем не главные детали. А он уже самое начало не так представит, как оно было на самом деле. Поэтому мне легче пересказывать чужие истории. Ведь я буду наравне со слушателем. Наши картинки будут изображены своим вымышленным маслом. И я буду спокоен.
Старец внимательно выслушал мой беглый монолог, рассматривая свои старые, но хорошенько начищенные ботинки. Столько своего голоса я еще не слышал сегодня. Я почувствовал тяготящую пустоту.
- Занимательно…- он почесал нос, но не отводил глаз от обуви.- Мне важно знать, скажи, почему ты сегодня на этой лавочке? Что тебя сюда привело?
Порывы ветра подкидывали мои волосы. Я слегка щурился.
- Я живу… живу, словно стараюсь доказать себе, что я жив. Пытаюсь почувствовать больше, чем чувствовал вчера. Бывает по-разному и хорошо, и плохо. Но приходят дни, когда у меня это не получается. И я совсем ничего не чувствую. Двигаюсь в точке нуля. И мне думается, что я уже умер. Это самое ужасное, что может случиться. С этим ощущениями я и пришел к «вашей» лавочке. Просто жду.
Жду корабля или хотя бы волны, которые дернут мой плот как следует. И на следующий день я снова буду стараться себе доказать, что я жив.
Афанасий всё так же тихо рассматривал свою обувь. Было слышно его сиплое дыхание.
- Ты напоминаешь меня в юности…
Сбоку от шоссе цокали две пьяные девицы в коротеньких платьицах, изредка пришаркивая каблуками по асфальту. Та, которая повыше, постоянно что-то «лепетала» своим неприятным тонюсеньким голосом и придерживала под локоть вторую. «Когда же я упустил этот момент, когда и я мог спокойно и бездумно проводить свои ночи?». Мы молчали, пока они не скрылись за следующим поворотом.
- Меня всю жизнь учили пережидать дни.- Громко вздохнув, начал старик.- За днями, месяцы, годы и жизнь. Ждать лучших времен. Я не умею давать советы. Да и не вправе давать советы человек, который прожил такую ущербную одинокую жизнь как я. Просто хочу сказать: я никогда не ждал, и ни о чем не жалею. Просто шел вперед. Ты меня видишь в первый раз…- он приостановился.- Да и какая, к черту, разница. Просто ты очень напоминаешь меня в юности…
Он снова достал платок из того же кармана и громко высморкался. Бодрый обратил на нас внимание. Мы повисли взглядами на нем. Он в свою очередь осмотрел улицу, заглянул за стеклянную дверь магазина. А после, убедившись, что людей совсем нет, перебежками направился к нам. По мере приближению к нашему фонарю его лицо всё больше краснело. Банда возле магазина покосилась на нас, как сторожевые псы.
- Помогите на хлеб старому зеку.- Полный учтивости прошепелявил Бодрый.
- Простите, а что у вас с речью?- спросил Афанасий.
Бодрый потерялся. Он издал несколько возмущенных звуков, но не смог соединить их в слова.
- Я буду с вами предельно честен,- продолжил Афанасий,- у меня есть деньги, но я, к сожалению, не привык вкладывать деньги в таких людей как вы,- и громко засмеялся уже привычным для меня хриплым смехом.
Мужички в стороне учуяли неладное и начали приближаться к нам. Их лица недоумков перевоплотились в ожесточенные собачьи морды. В кровь выделился адреналин. Сердце заволновалось. Удивительно, но по мере их приближения мне становилось только интересней. Это единственное, что за несколько месяцев так заинтересовало меня. Нога непроизвольно начала трястись. Я успокаивал ее, но она непослушно жила своей жизнью. Меня это немного веселило. Бодрый разбавлял бранью свои шепелявые слоги и оборачивался на своих друзей. Старик достал пачку сигарет.
- Могу только угостить сигаретой.- Афанасий протянул Бодрому сигарету. Тот потянулся. Сигарета сломалась в пальцах старца.- Извиняюсь. Вот еще одна.- Он повторил трюк. Сигарета вновь ломается меж пальцев. Бодрый в дураках.- Больше двух не имею права…
Мы изредка переглядывались со старцем. Его улыбка меня воодушевляла. Сколько артистизма в этом сухом истощенном организме. Подошла стая. Видимо, главный из них был с острыми чертами лица, с глубокими линиями морщин под щеками и на лбу. Он сразу начал с сурового тона. Громким басом, приученным уничтожать людей, сразу начал с грубейших вопросов, на что старик то и дело громко всхлипывал от смеха и отшучивался в ответ. Бодрый спрятался за спиной у Главного и «тяфкал» оттуда. Напротив меня расположилось красное свиное рыло. Оно тяжело пыхтело и яростно осматривало меня. Я старался не смотреть ему в глаза. Внутри боролись несовместимые чувства: страх и веселье. Вместе им было тесно в моем теле. Четвертый стоял со стороны Афанасия, сложив руки за спиной .
- Кто ты такой и откуда, я тебя спрашиваю?- который раз уже прокричал Главный. Эхо пронеслось по улице.
Старик медленно поднялся, я поднялся следом за ним. Он сделал шаг на встречу к Главному. Я вдохнул полной грудью воздух и ущипнул себя за ногу, чтобы она перестала трястись.
- Знаешь, почему я не отвечу тебе?- не дождавшись ответа, Афанасий поднял руку и мягко похлопал ладошкой Главного по щеке, словно младенца.- Потому что ты дерьмо.
Только дернулось плечо Главного, я, не медля, зарядил со всей силы по свиному рылу. Толстый тюфяк повалился на меня, схватившись за мои руки. Его зрачки непроизвольно плавали по глазному яблоку, текла юшка из носа, но он бессознательно блокировал мои руки своей массой. Я пытался толчками выдернуть свои руки, ничего не выходило. Тут еще и Бодрый начал скакать вокруг меня. Он целил мне в затылок. Я вертелся и старался убирать голову от его ударов. Его удары были легкие. Но подлые и неприятные. И тут свиное рыло резко дернулся и мы полетели вниз так и сцепившись руками между собой. Мы упали на мою спину. Удар о землю - и мне перехватило дыхание. Он оказался сверху, придавив меня. Его глаза были словно за прозрачной шторкой, а кровь начала капать на мое пальто. Бодрый всё так же пытался поразить мою голову, но уже ногой.
Прикрывая голову локтем, на миг я повернулся и увидел Афанасия лежащего сбоку. Главный вместе с Четвертым били его ногами. А старик прикрывал голову и заливался смехом. От чего они еще больше злились и били сильнее. Но он смеялся еще громче.
- А вы, ребята, не промах!
Он смотрел на меня и продолжал смеяться со всхлипами и приостановками. Вдруг Главный с размаху вонзил свою ногу неприкрытую грудную клетку Афанасия. Щелчок. Старик громко поперхнулся. Изо рта булькнула кровь. Руки заметно ослабли. И следующий удар пришелся в голову. Я заорал, что есть мочи. Мужики обернулись по сторонам. Я продолжил. Орал что-то невнятное, но очень громкое. Они суетно подняли Свиное рыло с меня и побежали за магазин. Я насколько мог быстро встал. Дыхание еще не восстановилось. Я упал на колени возле старца. Маленькая струйка сочилась по щеке. Губы замерли в полуулыбке. Пощупал пульс. Сердце еще стучало.
На мои крики выбежал продавец из магазина. Потом еще кто-то. Через час тут была машина скорой, милиции и много лишних людей, разбуженных шумом. Но они не успели…
Начало светлеть. Лицо Афанасия так и застыло в полуулыбке. Красный ручеек засох на щеке. От тела на асфальт падала насыщенная черная тень. Казалось, намного темней, чем у всех тут присутствующих. Мужчина в санитарном костюме закрыл ему глаза. И звук замочной собачки скрыл старое тело черным покрытием. Носилки задвинули, словно шуфлядку, в заднее отделение машины с красным крестом.
Я присел на «его» лавочку. Внутри стало так пусто. Если верить его рассказам: за ним уже давно гоняется смерть, а забрала именно сегодня. У меня на глазах. Как же странно. Он бы сейчас сказал, что я не промах, и рассмеялся. Как глупо. Старик отказался от самой долгой из своих привычек. «Я никогда не ждал, и ни о чем не жалею»,- пронеслось у меня в голове.
Милиционеры долго что-то спрашивали меня. Я честно отвечал. Оказалось его и, правда, звали Афанасий. На секунду это вызвало улыбку. Нелепую глупую улыбку.
На горизонте показались блики оранжевого солнца. Машина скорой тронулась. «Такие люди должны уходить в красивые рассветы»,- подумал я.