Посвящается Елене Георгиевне Саблиной.
Всего два дня назад Светлана Сергеевна Никифорова к религии и «божественному» относилась с теплым равнодушием. В детстве об этом не думала, в зрелости в подобные вопросы никогда не углублялась – хватало других. Есть Бог и хорошо, пусть будет. Нет - тоже не беда; по крайней мере, для нее. Потому что ежедневно она убеждалась в несоединимости своего «обыкновенного» существования с таинственно-неопределенным и вечным существованием самого Главного во вселенной Существа. Или самого Умного. Или, какого-то еще «Самого-Самого»... Где Оно? Чем занимается? Ей это безразлично. Как солнце в Африке. Да, там круглый год тепло и лето. Но от этого осенью у них в Петрозаводске дождей не меньше, а зимой метели не теряют своей злой колючести. И вообще, у каждого свои заботы и цели: кому-то молиться и размышлять о небесных материях, кому-то водить поезда, кому-то учить музыке, кому-то добывать тепло и свет на ТЭЦ, а кому-то (как ей, например) заниматься бухгалтерией. Это днем. А вечерами ходить в магазины, готовить, стирать, мыть посуду, гладить, убирать квартиру, устало сидеть перед телевизором или засыпать, прикрыв ухо краем одеяла. А по выходным ездить в Пряжу. Это телом. А душой любить сына, терпеть мужа и переживать за мать, которая уже еле передвигает ноги. Почти переживать, скорее, ждать, когда она перестанет упрямиться и переедет из покосившейся дырявой избы к ним. Или... Вот здесь уместно вспомнить о Боге. Только в этом случае. А во всех остальных не до Него...
Это «равнодушный» аспект отношения Светланы Сергеевны к духовным вопросам. «Теплота» же состояла в том, что она никогда не позволяла себе никаких шуток в адрес священников и набожности «верующих», чье количество вокруг Никифоровой с каждым годом росло. Да так, что стало даже модным подчеркивать свою деятельную причастность православию в виде соблюдаемых постов, иконок (у начальницы в кабинете на каждой стене висело по лику), обязательных посещений служб накануне крупных церковных праздников. Она тоже иногда заходила в Александро-Невский собор, «прикоснуться к красоте». И пока от неподвижности не начинала болеть спина, Светлана Сергеевна получала удовольствие. От особой, вызывающей что-то вроде почтения, обстановки. От хора, непонятного, но громкого чтения. От золотых свечных огоньков, атласных одежд служителей, умеющих смотреть, не задевая взглядом, и вкусного запаха ладана. От стоящих рядом (ей всегда хотелось назвать их «посетителями») прихожан, с особым внимательно-серьезным выражением на лицах. Умиленного внимания и мышечного терпения Светлане Сергеевне хватало максимум на полчаса, но и этого было достаточно: она выходила из храма, неся в себе чувство покоя, тишины и гармонии... Почти как в детстве после бани. Но только без жажды и желания спать.
Она была убеждена, что все плохое и все хорошее от людей. Без всякой мистики. Они сами себе ангелы и демоны. Что ими движет, и почему одни порочны, а другие добродетельны, Светлана Сергеевна сказать не могла. Но чувствовала, что человеческие поступки, не более чем результат настроения, врожденных склонностей, характеров и непредсказуемых обстоятельств. Особенно обстоятельств, влиять на которые не в силах никто. Ставь свечки или не ставь. Копи деньги или их транжирь. Надейся на лучшее, или складывай крестом пальцы, чтобы пронесло. Думаешь одно, а выходит всегда совершенно другое. Как в плюс, так и в минус. Что здесь поделаешь? Такова жизнь...
А что это такое, «жизнь»? Чисто по-женски - это, прежде всего, стремление к счастью. А счастье – это радостно быть тем, кем должен быть: послушной дочкой, доверчивой невестой, хозяйственной женой, заботливой и внимательной матерью. А там, глядишь, и бабушкой... Как хорошо быть бабушкой! Значит, с детьми все в порядке. Значит, все правильно. И есть продолжение, есть надежда. Третья попытка, начиная с пеленок и погремушек. А потом вместе «за ручку», вместе на качелях, вместе в песочнице, вместе за книжкой. «Ложечку за маму», «ложечку за папу». Или теперь не так? Теперь не до этого...
Итак, радостно исполнять свой долг. А если нет радости? Если нет радости, то честно. А «честно» не всегда оно получается. Но стараться необходимо. Потому что будет беспокоить совесть. Счастье – это молчание совести. Вот так все просто. Без Бога и дьявола. Если ты счастлива, и Бог не нужен, и дьявол не страшен. Если ты счастлива, весь мир в тебе. Если ты счастлива, каждая минута становится вечностью.
А она была вот так, «до вечности», счастлива? Или только стремилась, ждала и возвышенно рассуждала, придумывая формулировки несуществующему? Конечно, была! И неоднократно. А сколько? А... А не так уж и много. В детстве, когда они с матерью поехали в Москву, и там попали в цирк. В девичестве, когда она познакомилась с Костей, и в первый же вечер знакомства он признался ей в любви. В замужестве, когда она очень хотела мальчика, и у нее родился Миша. Боль, темнота в глазах, а потом низкий голос акушерки:
- Поздравляю вас с сыном, мамочка. Красавец!
Даже сейчас она помнит те счастливые минуты. Только помнит, потому что счастье не повторяется. Оно каждый раз бывает новым. Или не бывает. Не бывает... Не бывает...
А если продолжать себя мучить, то можно определить по-другому: счастье – это отсутствие горя. Это отсутствие боли и болезни. Это отсутствие слез и страха. Это, когда все поправимо...
Если вариантов счастья много, как отраженного от граней блеска, то беда всегда одна. В своем единственном и последнем виде, заслонившем все предыдущие беды. И это уже не драгоценный камешек, а глыба. Глыба горя. Беда – это самое горькое горе. Горькое потому, что не с тобой. Все, что «с тобой» - просто неприятность. Средство от которой время: пришло и прошло. Или привыкла и уже не замечаешь. Или терпишь, успокаивая себя тем, что могло быть хуже.
Вера Поликарпова, самая красивая из их класса, так и не вышла замуж. Так и не родила. И теперь скучает, старея и не имея в перспективе ничего. У Маши Казанцевой удалили грудь. Ерофеева каждый день ездит к отцу в больницу. Ивановы вложили деньги в постройку квартиры, а компания обанкротилась. Теперь бегают по судам. У Зиновьевой муж не просыхает...
Но мало ли что, у них. Они – это «они», «другие», хотя и подруги. А от того, что у других, не легче. Даже если они тебе завидуют. Скажем, завидовали. Чему? Тому, что мать сама себя до сих пор обслуживает. Тому, что муж не пьет. Тому, что из их квартиры видна Онега. Тому, что самым страшным заболеванием, перенесенным ею за последние два года, был кишечный грипп.
Но что они, ее знакомые и бывшие подруги о ней знают, кроме того что видят?
Знают ли они, что не бывает ни одного ее приезда к матери в Пряжу, чтобы они не поругались? И каждый раз мать попрекает ее тем, что она навещает редко и держит впроголодь.
Знают ли они, что Костя не пьет, не потому что не пьет, а потому, что не может из-за печени? А раньше выпивал. Обязательная суббота, законные праздники и дни рождений. Начиная с болтливости и шуток, заканчивая превращением в мерзкого, озлобленного мужика без тормозов: пока не свалится, не остановится. Знают ли они, что матерился на весь дом, требуя денег, или убегал, чтобы занять. А потом они вместе его долги возвращали под обещание «больше так никогда!»? И что теперь она с мужем почти не разговаривает, и он, придя со смены, только и делает, что спит, курит и смотрит телевизор. А как мужчина давно никакой. Сейчас это ничего не значит, а тогда было важным. Тогда... Многое было «тогда». И так там и осталось.
Знают ли они, что в их квартире на кухне образовалась трещина? От потолка до пола. И зимой ее изломанные края покрываются инеем? И никакие шпаклевки эту трещину на замазывают? И дом расселять не будут, как не будут его капитально ремонтировать.
Знают ли они, что она уже вся седая и только умело прячет это краской? И что у нее запоры от сидячей работы, а от экрана компьютера каждый вечер от рези слезятся глаза?
Не знают. И она на эти мелочи уже не обращает внимания. Потому, что это все мелочи. Мать, муж, квартира, пытка в уборной... Это все так, рябь на воде. А там, в темной бездне, на глубине - чудовище.
Миша... Что с тобой? Почему именно с тобой? Что тебе не хватало? Или чего было слишком много? Миша, что ты с собой сделал?! Ну скажи, как тебе помочь?...
Сын Светланы Сергеевны находился в больнице. С сепсисом, начавшимся у него после инъекции героина. Что послужило причиной заражения крови: сам наркотик, грязный шприц или игла, было уже не важно. Самым важным было то, что Миша с высочайшей температурой лежал в реанимации. В забытьи, покрытый сыпью и гнойниками. Его распухшую руку, как будто уже ему не принадлежащую, устроили на специальном столике. На месте рокового укола вспухло, затем образовался громадный нарыв, потом он лопнул, и из разорванного гноем отверстия начала сочиться мутная, вязкая, отвратительно пахнущая сукровица. Каждые полчаса рану обрабатывали. Также Мише ставили очищающие кровь капельницы и делали инъекции сверхсильных антибиотиков.
Этот внезапный удар казался сильнее от того, что к заболевшему Мише прилагалось ужасное определение – наркоман. Молодой наркоман. Начинающий наркоман. Не сумевший, как предполагалось (еще в машине отключившийся Миша в себя не приходил) правильно вогнать в себя порцию отравы. Наркоман, совершивший губительную ошибку, впустивший в себя смерть и позволивший ей хозяйничать в своем теле. Пожирать. Миша – наркоман. Ее Миша.
- Позор, - хмуро выдавил из себя муж, когда Светлана Сергеевна вернулась из больницы, - Не думал, что доживу до такого позора. Я с ним поговорю по-мужски, когда вернется, паршивец. Доигрался наш Мишуня, ну мы его перевоспитаем мужским способом. Мы его...
Он не договорил и замолчал. Дрожащими пальцами (эта нервная, заменяющая слезы дрожь была замечена убитой Светланой Сергеевной) вытащил из пачки сигарету, закурил и закашлялся от дыма. А потом сразу еще одну, и еще. И продолжал ходить по квартире и курить, пока у него не кончились сигареты...
Светлану Сергеевну к сыну не пускали, и она не знала, в каком виде он находится. Но чувствовала, что вид у Миши ужасный. Еще она чувствовала, что он страдает, и ей необходимо Мише помогать. Вот только чем? Присутствием в больнице? Поиском чудодейственных лекарств? Консультацией со специальным «специалистом», лучше больничных докторов знающим, что и как нужно делать в подобных случаях. В «подобных». Разве могут быть такие случае «подобными»? Разве, вообще, можно называть борьбу жизни и смерти «случаем»?
Вторые сутки Светлана Сергеевна не спала. Вторые сутки у нее болело серце, и она не находила покоя, чем бы ни пыталась себя отвлечь. Хотя бы на время, чтобы отдохнуть от муки. Она ходила на работу, но полноценно работать не могла. Цифры, на которых она пыталась сосредоточиться, все время путались. Поэтому приходилось по нескольку раз себя проверять. Периодически Светлана Сергеевна выходила в коридор и звонила на отделение.
- Состояние больного тяжелое, - отвечал ей равнодушный женский голос, - Но мы делаем все, что полагается.
- Может быть, мне приехать?
- Нет. Приезжать вам не надо. Ваше присутствие ничего не изменит. И вам лишнее беспокойство, и нам дополнительное неудобство. Уверяю вас, что мы вашего сына без внимания не оставляем ни на минуту. Не скрою, сейчас переломный момент, но надеюсь, что он справится – все-таки организм еще молодой.
- Тогда я позвоню позже?
- Звоните. Только прошу вас, не через десять минут. Кроме него у нас еще несколько человек нуждаются в срочном уходе. Ваши частые звонки занимают телефон и только отвлекают нас от работы. Простите, если это замечание вас обижает. Я же вам уже говорила, что лучше всего, если вы позвоните после трех. А вы за сегодняшнее утро уже пятый раз. Звоните после трех. Тем более, что самое страшное уже позади.
И там вешали трубку, лишая Светлану Сергеевну единственной и очень условной связи с ее Мишей. Вытерпев полчаса, она звонила снова.
- Это снова Никифорова. Как он?
- Состояние средней тяжести. Сейчас он спит. Через сорок минут мы будем делать ему гемосорбцию. Затем к вашему больному придет на консультацию невропатолог. Вы меня слышите?
- Слышу.
- Очень хорошо. Тогда, мамаша, я вас умоляю, звоните во второй половине дня...
Начальница, да и все остальные заметили волнение, тревогу и метания Светланы Сергеевны. Но никто ее об этом не спрашивал, понимая, что у нее стряслось что-то серьезное и личное, о чем лучше не любопытствовать. По крайней мере, напрямую. Не выдержала только Неля Романова, с которой Никифорова была на рабочее время в приятельницах. После того, как бледная Светлана Сергеевна в очередной раз вернулась из коридора, Неля подсела к ней за стол и тихо спросила:
- Света, что с тобой?
- У меня Миша в больнице. В... Ему... С тяжелейшим отравлением.
- Господи! Чем же он?
- Да-а...
Светлана Сергеевна хотела сказать правду, но постыдилась. Ради Миши. Того, нормального и здорового, каким он когда-то был, и каким обязательно должен снова стать. А также она не могла допустить, чтобы его обсуждали и касались его презрительными мыслями. Это его и ее постыдная тайна. Только его и только ее.
- Пищевое?
- Нет.
- Тогда чем, что до больницы?
- Врачи определяют.
«Определяют». Все уже определено. Или почти все. Или далеко не все. Поэтому можно сказать, что «определяют». Отчетливо лгать Светлана Сергеевна не могла. Опять же, ради сына и его положения. Ей казалось, что ложь может все усугубить. Ложь только прибавит ему тяжести и мрака.
- Может быть, ты отпросишься? Езжай к сыну.
- Не пустят.
- Почему?
- Он в реанимации, вот почему!
- Господи. Так тяжело? Тогда после обеда езжай домой, что тебе здесь сидеть? Доделаешь платежки и уходи.
- Дома я сойду с ума.
- Тогда сходи в храм и поставь свечку. И помолись о его здоровье. Это помогает. Пантелею Целителю и Божьей Матери. И помолись о его здоровье.
- Ты считаешь?
- Господи, да самая сильная в мире молитва – это молитва матери за своего ребенка! Обязательно сходи в церковь!
- Да я...
- Кто же поможет, как не высшая сила. Врачи врачами, а все по воле божьей.
И кое-как сделав необходимые документы, Светлана Сергеевна поехала в храм. Смущаясь незнанием, кто такой целитель Пантелей и необходимых для молитвы правил. И укоряя себя тем, что не догадалась обратиться к Богу раньше. Потому что этого «раньше» практически не было. Была вчерашняя ночь. И Миша, без стука вошедший к ним в спальню, включивший ослепляющий свет и попросивший вызвать скорую.
Вспоминая бледное испуганно-пьяное лицо сына, его медленные движения, покрытый мелким потом лоб и непонятные слова «меня тряхануло», Светлана Сергеевна начинала тихо плакать.
И сейчас, когда она шла через парк к Александро-Невскому собору, у нее потекли слезы. Но вытирать их и прятать не было нужды – снова пошел дождь. Он падал ей за воротник плаща, крупными каплями бил по лицу и шуршал в желтой обвисшей парковой листве. Светлана Сергеевна не прибавила шагу и не открыла зонт - ей казалось, что пока она медленно идет к храму, природа пользуется возможностью поплакать вместе с нею.
В храме было пусто, и также холодно, темно и сыро, как на улице. Разноцветные огоньки лампад сгущали сумерки в углах и нишах. Блестел вымытый пол. Женщина в платочке, скребущая высокий золоченый подсвечник, недовольно покосилась на мокрую Светлану Сергеевну:
- Вы к отцу Игорю? Его сейчас нет. Будет через час.
- Нет, я просто. Хочу... у меня сын тяжело болеет.
- Крещеный?
Вопрос был неожиданным.
- Кто?
- Ваш сын.
- Да, - решительно солгала Светлана Сергеевна, - Мне сказали, Божией матери и целителю... Пан...
- Пантелеймону.
- Да, и свечки.
- Хорошо бы молебен о здравии заказать, - женщина направилась к торговому прилавку. - Пять имен триста рублей. Но только, чтобы все были крещеные. У вас есть мобильный телефон?
- Да, конечно. Вы хотите позвонить?
- Я ничего не хочу, а телефон прошу выключить.
Светлана Сергеевна вынула мобильник и выключила его. У нее мелькнула недовольная мысль – а вдруг мне сейчас позвонят? Нет, если есть Бог, в такой момент не будут.
- Так будете заказывать молебен?
- Нет, благодарю, я сама. И еще, пожалуйста, две свечки.
- Вам за сколько? За двадцать, тридцать, пятьдесят? Восковые, настоящие, по сто.
- Восковые.
Купив свечи, Светлана Сергеевна в сопровождении служительницы прошла и поставила свечи Богородице и молодому, похожему на девушку человеку с ложечкой в руке. Чудотворец Пантелей-целитель висел на боковом выступе стены между окнами. И получилось так, что в тот момент, когда сопровождавшая Светлана Сергеевну служительница, буркнув: «Можете приложиться, только вытрите помаду», удалилась, выглянуло солнце. Пустив свой тонкий луч в позолоченную пустоту храма и остановив его на краешке оклада одной из икон иконостаса. Светлана Сергеевна глубоко вздохнула и мысленно обратилась к этой засветившейся живой точке:
- Господи. Не знаю, как обращаться к тебе. Господи... мне страшно. Если ты есть, сделай так, чтобы мой Миша поправился. Если ты есть, исцели его. Господи, помоги нам, если ты меня слышишь.
Светлана Сергеевна снова заплакала. И чтобы побежавшие слезы не мешали смотреть, она закрыла глаза. А закрыв, представила Мишу. Каким он был, когда пошел в школу, когда сидел за учебниками, когда готовился к ЕГЭ, как он радовался, когда его приняли в университет, как он улыбался, когда уезжал вместе с приятелем на каникулы. Последние нормальные каникулы... Вернулся он уже другой. Уже не рассудительный, старательный, серьезный, целеустремленный и волевой. А разный и от нее далекий. Замкнутый или болтливый. Или внезапно грубый. Вот они симптомы и признаки, которым она не придавала значение, или значение которых преуменьшала, в глубине догадываясь, что эти признаки могут значить. А значили они скорую, так и не убранный пакетик с остатками белого порошка, тонкий длинный шприц на полу под кроватью, обгоревшую чайную ложку. Эти симптомы и страшные намеки имели вид сонных, потерявших зрачки глаз сына, поздние звонки, ночевки вне дома. «Устал», «иду к друзьям», « я сыт», «завтра к третьей паре, меня не буди», «сегодня останусь у Ван Гога, будем готовиться к зачету», «выпил немного пива, развезло»... Выпил пива, а запаха нет. Уж она-то знает, как пахнет выпитое пиво. Глоток пива, полглотка... И деньги в долг, и противный пронырливый рыжеволосый приятель по кличке Ван Гог. И запертая дверь в комнату. И музыка по ночам. И курение в ванной... «Отстань, все нормально!», «Не лезь ко мне без приглашения!», «Худею, потому что на диете», «Много сплю, потому что устаю»...
Три месяца. Всего три или четыре месяца и вот. Как он там? Господи помоги ему! Господи, помоги врачам его вылечить» Все совершают ошибки. Каждый хоть раз в жизни делает не то, что надо. Пусть живет, как ему живется. Ты только сделай так, чтобы Миша выздоровел и никогда, слышишь, никогда больше не кололся. Я знаю, наркоманы неизлечимы, что они все равно возвращаются к своим наркотикам. Но с Мишей пусть так не будет. Пусть он избавится. Пусть ему будет достаточно того, что с ним случилось. Он хороший. Господи, он очень хороший. Я не знала, что с ним. И знала, но боялась, что может быть именно так. Успокаивала себя, что мне кажется. Успокаивала, что это не то. Потому что слишком быстро его поглотило. Слишком быстро. Всего три дня назад он был нормальный, а теперь без сознания. Доктор мне говорил, что это от героина. Он спит и ему сейчас не больно. Но когда он проснется? Что он будет чувствовать? Избавь его от боли. Избавь его от болезни. Чтобы никогда. Никогда... А я буду ему помогать.
Светлана Сергеевна уже рыдала и всхлипывала. И от всхлипываний ее сердце сжималось в твердый горячий комок.
- Никогда, - шептала она, - никогда...
За спиной, раздался дверной звук – в храм кто-то вошел. К ней приблизились уверенные шаги, и Светлана Сергеевна сквозь слезы увидела бородатого человека в костюме, направляющегося к иконостасу. Проходя мимо нее человек, в котором она узнала одного из священников, сотворил подобие улыбки и скрылся, стукнув ограждающей алтарь решеткой.
Светлана Сергеевна посмотрела на поставленную целителю Пантелею свечу. Ее темный восковой ствол наполовину укоротился и оброс гроздями подтеков.
- И ты помоги. Чтобы никогда никаких наркотиков... Господи! Услыши меня!
Потом она снова попыталась сосредоточиться на Боге, но появление священника ее сбило. Промокнув глаза, робко и быстро перекрестившись, она вышла из церкви... Уставшая и до звона в ушах опустошенная.
На улице было пасмурно и облачно. Тучи готовили новую порцию дождя.
Сойдя со ступенек, Светлана Сергеевна включила телефон. Никто не звонил. Она набрала больницу.
- Реанимация слушает, - ответил ей тонкий девичий голос.
- Я хочу узнать, как мой сын? Никифоров Михаил Константинович.
- Минуточку подождите... – стукнула трубка.
Через полминуты (Светлана Сергеевна считала секунды ожидания) в трубку кашлянул мужчина:
- Светлана Сергеевна? Здравствуйте.
- Здравствуйте. Да, это я. Как мой Миша?
- Мне очень печально и скорбно, - мужчина снова кашлянул, - но я вынужден вам сообщить, что сегодня, в пятнадцать часов сорок минут ваш сын, Никифоров Михаил Константинович...