Их короткая история любви ассоциируется у меня с шумом тополиных крон. Я несколько раз видела их идущими по тополиной аллее, а иногда – сидящими на скамейке там же, на аллее… И как мне казалось, и, по-видимому – как желалось, они тоже, как и я, приходили не только покурить украдкой свои первые сигареты, но и послушать музыку деревьев, точнее, музыку ветра в кронах.
В первый раз я увидела эту пару в теплый сентябрьский день. Вдвоем они смотрелись красиво: высокий, светловолосый парень и ладная, маленькая, едва достающая ему до плеча, несмотря на огромную платформу, девушка, с густыми, прямыми, черными волосами до пояса. Они шли в обнимку: ее рука – на его талии, его – на ее плечах.
Он – медлительный в движениях, она – быстрая, как белка, но сдерживающая свою природную порывистость – казалось, что девушка по собственной воле ни за что бы не сломала прекрасную композицию из них двоих, несмотря на то, что то и дело откидывала голову, смеясь и дергая плечами от неудобства – голова каждый раз натыкалась на препятствие – его руку. Но расслабленный вид парня был обманчив – ощущалось, что рука крепко держала девушку за плечи.
Такими они мне и запомнились: идущими по длинной цветущей аллее, за их фигурами в перспективе, аллея сужалась и будто погружалась в дымку.
К тому времени, когда произошла трагическая развязка, я уже познакомилась с ними и подружилась. Она училась на третьем курсе музыкального училища, в который я только поступила, он – был студентом-первокурсником политехнического института.
Они были совершенно разными по темпераменту.
Он – малоулыбчивый, флегматичный, но при этом немного нервный интроверт, со статичным выражением лица с пропорциями греческих богов, сторонящийся шумных компаний (но случайно попавший в нее в тот день, когда там была она). Она – общительная, с очень подвижным и в то же время каким-то рассеянным лицом, на котором переливались перламутром, быстро переходя из одного состояния в прямопротивоположное, разные эмоции: удивление, сожаление, грусть, радость, но чаще всего – готовность в любую секунду рассмеяться… За счет постоянной готовности смеяться, ее курносое, большеротое лицо было будто изборождено множеством морщин-лучиков, вероятно, поэтому ее лицо немного напоминало мордашку маленькой и очень обаятельно-симпатичной обезьянки… Он так и называл ее ласково: «моя обезьянка».
Ему было 17, ей 18. Он не обращал внимания на одежду, она была модницей, предпочитающей мини-мини-юбки.
Они были разными во многом, но у них были созвучные имена: Женя и Жанна, и они одинаково сильно любили музыку. Особенно Скрябина… Мистицизм, нервная напряженность скрябинской музыки завораживала их обоих с одинаковой силой, в такие моменты лицо Жанны преображалось до неузнаваемости, оно становилось похожим на лицо Жени до такой степени, что их можно было принять за двойняшек.
Женя мог часами играть на гитаре, а Жанна – на фортепиано. К счастью для нас, друзей Жанны и Жени, мама Жени была музыковедом и за свою жизнь собрала завидную домашнюю фонотеку классической музыки. Иногда, маленькими кучками или поодиночке, мы приходили к Жене, чтобы просто послушать музыку.
Особенно мне запомнился удивительный вечер одного из последних жарких майских дней середины семидесятых. Впереди – совсем скорое окончание учебного года и длинное лето, на время которого мы собирались разъехаться кто куда.
Этим душным поздним вечером в квартире Жени нас было четверо: Женя, Жанна, я и моя подруга Лия - флейтистка. Мы пили лимонад «Буратино», тихо болтали о чем-то, сидя на ковре и слушали какие-то записи на магнитофоне, который принесла с собой моя подруга – счастливая обладательница кассетного магнитофона. На улице уже стемнело, никто из нас не захотел зажечь свет… Окно в комнате было распахнуто, я любовалась столетним тополем, причудливо освещенным огромной луной, казалось, что мы находимся в волшебном лесу – черные ветви расположились тенью и на стенах комнаты. Дерево находилось так близко к окну, что можно было высунув руку, дотронуться до него. Подул ветерок, дерево ожило, зазвучало тихим шелестом листьев, сердце мгновенно отозвалось на узнаваемый «сюжет» любимыми звуками из детства...
Я могла подолгу сидеть у окна родительской спальни, рядом с которым росли мощный клен и тополь и слушать сложные композиции от композитора – господина Ветра. Это были моменты, когда душа была полна чувств, в то время я могла себе позволить такую роскошь – полностью отдаться чувствам – детство умеет дружить с душой без оглядки. Иногда мне слышался канон: в самой верхушке кроны зарождалась тема, которую дублировали следующие ярусы ветвей… Музыка ветра полифонична, хотя не подчиняется строгим законам полифонических форм – ее зарождающиеся многочисленные темы могут оказаться брошенными, не успев как следует оформиться в полноценные музыкальные мысли… А иногда ветер играл с ветвями так, что слышалось цельное законченное произведение… Иногда ветви качались в слаженном тутти на форте, порой «оркестр» умолкал, и в тишине в произвольной форме включались и выключались одинокие соло. Когда клен облетал крылатками-вертолетиками, мне слышался клавесин, казалось, что крылатки стрекочут, напоминая сухие отзвуки клавесина… Особенными были те мгновения, когда танцующие ветви трансформировались на белых стенах комнаты в серебристо-черный танец…
Я подошла к окну и протянула руку к ближайшей ветке, чтобы дотронуться до листьев. Они зашелестели-заволновались на явном крещендо. Словно прочитав мою душу, Женя взял гитару и стал наигрывать что-то такое, отчего мне показалось, что я вернулась к себе, той девочке, сидящей у окна и однажды вдруг осознавшей, что жизнь изменчива и непредсказуема, как ветер и совсем неизвестно, как изменится главная тема, что там будет, в следующих тактах?
Жанна подошла к старому, немного расстроенному, фортепиано, начала тихонечко подыгрывать Жене, Лия нажала на кнопочку записи на кассетнике и подхватила импровизацию, выдувая на флейте резковатый узор, а я начала отстукивать ритмический рисунок на подоконнике… Это был вдохновенный импровиз. Я не спускала глаз с колышащихся ветвей, казалось, что они подчиняются стихийной музыке, но, возможно, это мы следовали за палочкой дирижера – ветра.
Счастливые и возбужденные только что рожденной музыкой, мы повскакали со своих мест и не зная куда девать свалившуюся на нас энергию, стали смеяться.
Женя подбежал к буфету, выудил из него какую-то бутылку и 4 фужера. Мне подумалось, что, пожалуй, это самый лучший момент в жизни, когда следует впервые попробовать взрослый напиток. Мне было 16.
Жанна предложила назвать нашу импровизацию «Музыкой ветра и тополя». А Женя добавил: «Пусть она сопровождает нас в самые лучшие наши моменты».
Ах, что это был за вечер! Жизнь казалась многообещающей и вечной.
Через 3 с лишним месяца Жени и Жанны не стало.
Мать Жени с самого начала невзлюбила Жанну, сначала заочно, а затем – и очно. Родители Жанны тоже не слишком приветствовали Жаннин выбор. Ребята хотели пожениться вопреки воле родителей. Жанна была беременна.
В тот трагический день они собрались втроем в доме матери Жени: Жанна, мать Жени и Женя – с намерением расставить все точки над «и». Что-то пошло не так. Женя застрелил мать, затем Жанну, а затем – себя. Из отцовского охотничьего ружья, которое находилось в доме, хотя отца уже давно не было в живых.
Когда приехала милиция, вызванная соседями после выстрелов, тела женщин находились рядом с накрытым столом, тело Жени находилось в прихожей. На его ноге отсутствовал носок. Судя по ссадинам на пальцах ноги, при помощи которых он нажимал на спусковой крючок, сидя на стуле, поставив ружье на приклад и уперев ствол в подбородок, ему удалось застрелиться не сразу.
Женю и его мать хоронили в один и тот же момент. Вынесли два гроба из квартиры во двор для прощания с толпой, заполонившей небольшой двор. Гроб Жени был закрыт из-за обезображенного выстрелом лица. Два гроба поставили на табуретки рядом с огромным Тем тополем. Тополь молчал, на нем не шевелился ни один листочек. Стояла духота.
Жанну хоронили лишь на следующий день – ждали каких-то ближайших родственников, которые добирались издалека. Родители Жанны, словно в насмешку, одели ее в платье невесты.
На кладбище мы с Лией поехали на второй день, когда хоронили Жанну. Женю и Жанну похоронили рядом. Общественность похлопотала по поводу места на старом городском кладбище. Их могилы оказались рядом с двумя тополями. Мы переглянулись с подругой... День был такой же, как и накануне – жаркий, безветренный, несмотря на то, что уже наступила календарная осень. Дождавшись, когда все разошлись и у могил остались лишь мы вдвоем, Лия вытащила из сумки магнитофон.
Музыка ворвалась резко, неожиданно, обрубленная вначале, с шестого или седьмого такта нашей импровизации и тут же полилась над холмами… Музыка Ветра и тополя… По высоким стволам тополей побежала дрожь, заволновались кроны, и зашелестела листва, и посыпались с нее разноцветные листья, напоминая грустный салют.
Ветер пытался расшевелить нас, но ему удавалось лишь растрепать наши волосы. Мы будто застыли. Слезы побежали по щекам и, неожиданно для самих себя, мы заплакали вслух. В те минуты я отчетливо вспомнила свои ощущения из детства, когда я сидела у окна родительской спальни и в один прекрасный момент поняла, что, как и ветер, жизнь – изменчива и непредсказуема… и совсем неизвестно, как будут развиваться ее темы, сколько впереди ожидается модуляций, в какой цвет окрасится лейтмотив, какой будет кода?
Я не устаю слушать ветер в высоких кронах.