Он не выносил женщин. Они не были ему неприятны, нет. Но… он их не любил. Женщины?
Гладковыбритые ноги, тонкая шея, длинные пахнущие бальзамом волосы. Тонкий, неискренний льстивый голосок. Всё это наводило на него подобие легкой тоски, от которой хотелось поскорее укрыться одеялом. Опускающим на его веки темноту. Тоска?
Скорее безразличие, рожденное безразличием к окружающей действительности. Действительность.
Легкий ветерок. День обещал быть душным. Пьяным, очередным. Много ли еще абсолютно таких же дней он пропустит сквозь себя, вновь и вновь выстреливая из пистолета ничем не примечательной обыденности в свое сострадание к тем, кто это сострадание не чувствует?
Трезвые, мрачные от своего желания казаться счастливыми люди бороздят просторы бедного сквера, оскверненного сиянием полдничного солнышка. Всё потеряно еще миллионы лет назад. С появлением Солнца?
Им нужно двигаться. Бежать и завершать свои никчемные делишки. Порадовать маму, отца, братьев, начальника. Себя?
Нужно ли двигаться и ему? С какой целью мне стоит пересекать этот сквер? И тем не менее.
Оторвавшись от нагретой им, но не Солнца, замечательной скамейки, он побрел. Смотря на идущие куда-то вперед свои ноги он решил, что нужно избрать цель своего передвижения.
Поднявшись по ступенькам, он обрек свою комнатушку на обоснованное порицание. Грязь. Это нравилось. Всюду раскиданные вещи наводили на мысль о вседозволенности, что кричала о свободе и анархии. Воля.
Он и он. Между ними не существовало никаких преград и недомолвок. Понимая с полуслова, он подошел к нему и положил свою руку на талию, дальше молчаливо завернувшуюся за спину и спустившуюся. Ему нравилась сама возможность так поступить. Тело его не интересовало. Воля и вседозволенность опьяняли в совершенности. Пальцы рук достигли впадины. Он ощущал себя воспитательницей в детском доме, которая по воле потенциальных родителей была вынуждена оградить двух близнецов от взаимного родства. Шея. Мягкая, чуть соленоватая. Прикасаясь к ней губами, он приносил в жертву то тепло, что подарило ему сегодняшнее Солнце. Соблюсти обряд, не оплошать. Итак?
Руки. Опускаясь под одежду, они ощущали родство двух ипостасей. Собирая кожей своих рук эту влажность, он понимал, что настал момент быть смелее. Палец, запущенный словно космический зонд в целях исследования неисследованных территорий, хитрой анакондой передвигался меж плачущих близнецов, охотившись за оскверняющим их чистоту отверстием.
Проникнув, он решил зайти и с другого фланга. Губы, доселе парой коньков скользившие по глади его шеи, сверкнули ввысь. Парочка, встретившись на белом льду, наконец взялась за руки и закружилась в пределах возможностей своих ЦНС испытывать экстаз.
Он проснулся.