Поздним вечером мы идем с мамой к троллей-бусной остановке «Бутырский хутор». Там телефон-автомат, единственный на всю округу. Мы уже поч-ти два года живем в районе-новостройке без до-машнего телефона, ближайшая телефонная будка – в трех остановках от дома. Улица освещена плохо, и поэтому мама сопровождает меня. Тротуары пе-рерыты, вязкие лужи, которые исчезают только зи-мой. С грязью этой я, ученица десятого класса од-ной из центральных московских школ, борюсь еже-дневно, но безуспешно. Уезжая в школу, захваты-ваю в портфеле тряпку и щетку, чтобы на железно-дорожной станции почистить свои туфли и ехать в метро в приличном виде.
С грохотом выпуская пар, поезд, именуемый «кукушкой», отходит в шесть тридцать утра от платформы в Останкино. Едет в основном служи-вый люд, который добирается до работы не только паровиком, но еще и метро или троллейбусом. Я сажусь у окна, открываю учебник, иногда прислу-шиваюсь к разговорам попутчиков:
– Вчера в ЦУМе три часа отстояла, купила туфли классные на «манке». Как сказали, что 36-ой кончается, – думала, – умру. Но повезло, доста-лись, – радостно рассказывает какая-то девушка подружке.
– Вертинский выступает! Представляешь, сама афишу видела! Билетик бы где раздобыть! Придет-ся Витьку из театра «Эрмитаж» заарканить!
– Встретил вчера в поезде Осю Гликмана, ну, помнишь, из Управления сбыта. Он обрадовался, заулыбался и говорит: «Как, Вы тоже живете у нас в Останкино?» Представляешь?! Это я живу у него в Останкино!
Я прикрываю лицо книгой. Конечно, это Ос-танкино не мое, и поезд не мой, и метро. Но школа все-таки моя. Я это кожей чувствую. Я в эту школу вернулась после годичного перерыва, я люблю эту школу, здесь я своя. Здесь моя лучшая подруга Та-ня, которая пропустила год из-за болезни и теперь учится со мной в одном классе. Таня на правах старшей опекает меня: «Запомни, – говорит она шепотом, когда мы гуляем по Садово-Кудринской, – никогда не ходи по той стороне. Видишь дом за забором на углу Спиридоновки? Это особняк Бе-рии. К нему привозят на машине молоденьких де-вочек, особенно блондинок, а потом они исчезают. Поняла?»
Мы с ней очень близки, хоть и из разных соци-альных кругов. Отец ее чрезвычайно ответственный работник Совета министров, а мой папа – обычный служащий. У них четырехкомнатная квартира на Новинском бульваре, я живу на окраине вместе с родителями в одной комнате, перегороженной шкафом. Поначалу их дом стеснял и смущал меня. Потом это прошло, родители Тани держались очень просто. Никакого барства в доме не чувствовалось. Таня приходила в школу пешком, одевалась, как все. Роскошной в доме была только библиотека, которой я могла постоянно пользоваться. Иногда Таня приезжала ко мне в Останкино, топая от стан-ции по хляби, как все простые смертные. Мы гуля-ли с ней, без конца разговаривали, и счастья от этих встреч было гораздо больше, чем от свиданий с мальчиками. Таня с удовольствием ела в нашем до-ме, потому что обеды мамы были гораздо вкуснее тех, что привозили в ее дом из кремлевской столо-вой. Мы с Таней – кандидаты на медаль, я – вопре-ки времени, она – естественно и по заслугам, – с папой ее это никак не связано. Она сильнее в точ-ных науках, я – гуманитарий. На дворе мрачный пятьдесят второй год, который может легко и спо-койно перечеркнуть все мои труды. Четверка по со-чинению означает конец всем надеждам – для се-ребряной медали можно иметь одну четверку по любому предмету, кроме литературы, а для золо-той, – ни одной. Через пять дней я должна писать сочинение, и меня уже просветили, что ни в коем случае не надо брать свободную тему, к ней легче всего придраться.
В нашей семье такое уже было. Дальняя родст-венница Галя, блестяще учившаяся все годы, окон-чила школу на год раньше меня. На сочинении ее и «зарубили». Она писала свободную тему, получила четверку, – а дальше не стоило перетруждаться, – медаль испарилась со всеми вытекающими отсюда последствиями. Впереди было еще одно лето на-пряженного труда и конкурсные экзамены со мно-гими неизвестными. В семье горько шутили: «Гале медали не дали»
Каждый из шестнадцати московских районов получал свои темы утром, в день экзамена: две – конкретные, одна – свободная. Что касается сво-бодных тем, то в предыдущем 51-ом году, напри-мер, была такая: «Сталин – наша слава боевая». В нашей семье рассказывали, что весьма актуальным могло бы быть название: «За столом никто у нас не Лифшиц».
Тем не менее, хоть Лифшицев за пиршествен-ный стол и не пускали, к экзаменам надо было го-товиться, и сдавать их, и поступать в институт. Ев-рей любит высшее образование даже больше, чем русский быструю езду. И вот мы с мамой идем зво-нить знакомой, у которой есть знакомая, чья сестра работает в гороно. Мы надеемся узнать какие-то темы, чтобы более основательно по ним подгото-виться. Самое страшное – цитаты. Без них не обой-дешься, а две неверные запятые считаются одной ошибкой, то есть, четверка и – конец надеждам.
Наша либеральная учительница, прекрасный филолог Россина Вениаминовна, как и все учителя в те годы, имела прозвище. Мы называли ее «Рос-синант», ее походка немного напоминала поступь иноходца. Она позволяла себе в преподавании не-которые вольности. На контрольных сочинениях можно было работать с текстом, пользоваться кри-тическими статьями. Россина Вениаминовна при-учала нас выражать свои мысли, давать свою оцен-ку произведению, это она считала важнее знания наизусть ямбов и хореев. Она относилась к нам, как к будущим студентам, а экзамены надо было сда-вать по пройденному школьному курсу с оглядкой на время.
Папа мой когда-то рассказывал, что еще в два-дцать втором году он писал на выпускном экзамене сочинение: «Не все то золото, что блестит». В Уль-яновске, в музее Ленина, под стеклом, лежало со-чинение, написанное на выпускном экзамене отцом вождя, будущим инспектором народных училищ: «Как аукнется, так и откликнется».
Через сто лет, в советское время, о таких темах можно было только мечтать. Знакомая знакомой назвала нам по телефону пять или шесть возмож-ных названий, что практически не меняло сути де-ла, да и эти сведения были не вполне достоверны. Надо было ориентироваться на прошлогодний пе-речень, скрупулезно собранный кем-то, то есть по существу перелопатить весь курс за девятый – деся-тый классы.
На сочинение давалось шесть часов, и мамы из родительского комитета поили нас чаем с булоч-ками.
В девять утра тридцать две девочки, одетые, невзирая на жаркий день, в шерстяную форму и бе-лые фартуки, вошли в просторный школьный зал и сели по одному человеку за парты. Сразу же появи-лась «Россинант» с потертым черным портфелем подмышкой. Она нервничала не меньше нас. Затем вошли наша молоденькая завуч с экзаменационны-ми проштампованными листами и инспектор отдела народного образования с конвертом в руках.
Пока инспектор вскрывала конверт и писала на доске темы сочинений, завуч раздавала листы с пе-чатью и каким-то кодом.
Я смотрела на доску глазами карточного игро-ка, у которого в решающий момент нет на руках ни одного козыря. Темы были, – хуже не придумаешь.
Первая: «Павка Корчагин вчера и сегодня». Вторая: «Тема Родины в поэзии Некрасова». Третья – свободная, но закрытая для меня, – была совсем уж ура-патриотической: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
Ничего для души, зацепиться не за что, – поду-мала с тоской.
Повертев ручку, я окунула ее в чернила и выве-ла на листе: «Тема Родины в поэзии Некрасова».
Некрасова я не любила, никаких теплых чувств не вызывали его тягучие строки.
Чужими были бурлаки, не нравились женщины, останавливающие на скаку лошадь.
То, что я читала о нем самом, тоже не добавля-ло симпатий к поэту. Но тема сухая, конкретная была все-таки лучше, чем пафосные первая и тре-тья.
Можно было писать черновик, который тоже сдавался. Надо было оставить время на переписку. Я начала писать о родине малой и большой, родине бурлаков и господ, входящих в парадный подъезд, о социальной несправедливости и вере в перемены, которые, естественно, уже наступили. Я писала на-перекор себе, не думая об искренности строк, вы-полняя казенное задание и стараясь сделать работу максимально четко и грамотно. Подошла Россина Вениаминовна, прочитала, кивнула головой и по-шла дальше. Я писала, откусывая булочку, и при-хлебывала чай.
– Ренка, как правильно: узколейка или узкоко-лейка, – услышала я громкий шепот Лиды Носовой, отдавшей, по-видимому, предпочтение Николаю Островскому.
– Ко – ко, – обернувшись, ответила я.
– Что с Вами? Ко мне подошла инспектор.
– Поперхнулась, – ответила я, продолжая ак-тивно жевать.
– Советую запивать чаем, чтобы не было не-приятностей, – подчеркнуто сухо сказала она.
Больше я на «SOS» не откликалась, не могла рисковать. Из под моего пера выходили правильные строки о чужом моей душе поэте.
Через много лет я случайно прочла его провид-ческие слова:
«За желанье свободы народу потеряем мы сами свободу.
За святое стремленье к добру нам в тюрьме от-ведут конуру».
Думаю, что стихи эти тогда просто не переиз-давались, так что соблазна процитировать строки, за которые можно лишиться медали, а заодно и свободы, не было. Но если бы я знала о них, менее фальшивыми казались бы собственные слова, ло-жившиеся на бумагу ровными строчками.
Написав два больших листа, четыре полные страницы, поставила точку. Перечитала дважды, ошибок не нашла и решила не переписывать. Вре-мени оставалось еще много, почти два часа, но ус-тав кривить душой, больше не хотелось ничего ме-нять и улучшать.
Я медленно шла от станции к дому. Из откры-того окна общежития строителей неслось: «Ты кра-сой полна, в сердце ты одна, Индонезия – любовь моя». Тоже сочинение о родине, – подумалось.
Было душно в теплом платье с длинными ру-кавами, болтавшаяся сзади коса с коричневым бан-том грела спину.
Вот сдам экзамены – отрежу ее и сделаю при-ческу «юность мира», – сорвала я настроение на безвинной косе.
– Ты довольна? – спросила мама.
– Гладко написала. «Россинанту» не понра-вится, а «Там» – может быть.
Через две недели, когда часть экзаменов уже осталась позади, пришел ответ из районо. Пятерка по сочинению сопровождалась письмом, в котором уведомляли директора школы, что сочинение – код №… признано лучшим в районе по стилю изложе-ния и краткости.
Не знаю, как это случилось. Код перепутали? Или забыли, что на дворе пятьдесят второй год? Или просто надоело читать длинные работы?
Золотую медаль я получила, и все же дорога в университет была забаррикадирована.
Но это уже тема для другого рассказа.