Разные были офицеры…
Перед тем как продолжить разговор об особенностях боевых действий начального периода Гражданской войны, следует затронуть вопрос о роли офицерского состава в тех трагических событиях.
В последние годы многими нашими публицистами, сценаристами и кинорежиссерами стало принято идеализировать образы царского офицерства и изображать их чуть ли не поголовно героями, безвинно пострадавшими от действий «солдатни» и «матросни», которые вдруг взяли, да взбунтовались против своих благодетелей.
В различных кинофильмах (типа пресловутого «Адмирала», или «Солнечного удара») изображаются:
- с одной стороны лощеные «благородия» в новеньких мундирах, мечтающие о разных «возвышенных материях» и о том, как бы покрасивше «лечь костьми» «за Веру, Царя и Отечество». В свободное от совершения различных подвигов время, они регулярно щелкают каблуками и восклицают «Честь имею!» по поводу и без оного;
- с другой стороны сплошь трусливое и разнузданное быдло с омерзительными пьяными харями, норовящее как можно скорее совершить какое-нибудь жуткое злодейство.
Интересно, что подчас, подобное кино снимают те же самые «творцы», кто относительно недавно (лет 30 назад) снимал известные киноленты о благородных чекистах, большевиках и романтических барышнях, томно восклицавших в адрес белогвардейцев: «Господа, вы звери! Вы будете прокляты своей страной, господа!!!»
Надо полагать, что теперь они «прозрели» и наконец-то снимают свое кино про «истинную правду».
Думаю, что изрядная доля вины за то, что случилось с Российской империей лежит и на тогдашних господах офицерах…
Разумеется, среди них были десятки тысяч храбрейших людей, настоящих патриотов своей страны. Именно они, как это и было испокон веку принято в русской армии, шли впереди, и первыми погибали на фронтах Мировой войны. Постепенно кадровых офицеров, других беззаветных храбрецов и героев становилось все меньше и меньше.
К Февралю 1917 года настроения очень многих наших офицеров на фронтах было далеким от оптимизма и веры в грядущую победу над «германцем».
А немалая часть «г.г. офицеров» уже тогда предпочитали героической смерти на фронте тихую жизнь в тыловых частях.
Давайте посмотрим, что рассказывают об этом, да и вообще о настроениях офицерства после Февраля 1917 года, современники, те кто воевал на фронтах Первой мировой и Гражданских войн и оставил нам свои воспоминания.
Есть очень интересная (и малоизвестная у нас) книга воспоминаний поручика Сергея Ивановича Мамонтова «Походы и кони», написанные на основе его фронтовых дневников.
Автор – бывший юнкер, затем прапорщик и наконец поручик, потом белоэмигрант.
Девятнадцатилетним юношей он окончил юнкерское Константиновское училище, и летом 1917 года попадает сначала в Москву, в Запасную артбригаду, а затем - на фронт с австрийцами.
Весной 1918 года они с братом пробираются через Украину на Дон и сражаются в Добровольческой армии вплоть до самой эвакуации остатков врангелевской армии из Крыма.
О том, какие настроения царили в Москве, в офицерской среде Запасной артиллерийской бригады он сам подробно рассказывает:
«После короткого отпуска 5-го сентября я явился в Запасную артиллерийскую бригаду в Москве, на Ходынке. Я был назначен в 1-й взвод 2-й батареи...
Я был очень неприятно поражен беспорядком в бригаде. Солдат были тысячи. Вид у них был расхлябанный. Очевидно, их больше на фронт не посылали и ничему не учили.
В одной нашей батарее были 56 офицеров. Это вместо 5 офицеров и 120 солдат по штату. Все мне здесь было непонятно и враждебно».
Подчеркнем то, что вместо 5 офицеров, которые полагалось иметь в батарее по штату, в ней их околачивалось в 11 раз (!!!) БОЛЬШЕ, 56 человек!
Это – только в ОДНОЙ батареи этой Запасной бригады!!! А сколько всего таких «тыловиков» отсиживалось в этой бригаде?! И сколько таких запасных частей было тогда в тылу, можно только догадываться…
Но может быт, все эти 56 офицеров день и ночь неустанно учили своих солдат военному делу, и их пребывание в тылу было оправданным?!
«Взводный, вместо того чтобы разъяснить мне обстановку, сказал:
— Рад вас иметь в моем взводе. Вот расписание занятий
Перепишите внимательно. Начнем занятия завтра в 7 часов. А сегодня идите домой.
Я пошел в офицерское собрание, где встретил много знакомых.
На другой день я вышел из дому очень рано, чтобы прибыть в казармы вовремя.
Я приехал за несколько минут до семи часов. Но в казармах все еще спало. Иногда заспанный солдат выходил на улицу мочиться. Было уже больше семи часов.
Может быть, я ошибся местом?
Я пошел к баракам солдат, но и там никакого движения. Вернулся в бюро. Солдат мел лестницу.
• Где же все офицеры? — спросил я его.
• Они так рано не приходят.
Странно. Что же мне делать? Ждать? Но командир взвода сказал хорошо переписать расписание занятий, а в Училище меня учили проявлять инициативу. Я подумал, что должен сделать перекличку, раз я тут. Другие офицеры подойдут. В конце концов я же офицер и должен решать сам, а не ждать, что кто-то решит за меня».
Обратите внимание на реплику солдата про приход офицеров на службу: «Они так рано не приходят!».
Стало быть, из 56 офицеров, которые числились при этой батарее, НИКТО не приходил на подъем личного состава и не контролировал выполнение распорядка дня.
Но, может быть, и не было в этом нужды, а унтер-офицеры сами прекрасно справлялись с этими делами?!
Посмотрим, что было дальше:
«Я пошел к бараку солдат. Я был одет официально, при шашке и револьвере, в шинели с ремешками через плечи.
— Позови мне взводного унтер-офицера, — сказал я одному солдату.
Взводный явился неторопливо, неряшливо одетый.
• Это бараки 1-го взвода 2-й батареи?
-Да.
• Вы взводный?
-Да.
• Застегните рубашку, подтяните ремень.
Он оправился.
• Отдайте честь по уставу.
Он отдал.
• Вы делали перекличку?
-Нет.
• Почему?
• Солдаты спят еще.
После училища мне было дико это слышать.
• Что?! Выведите их немедленно.
Он пошел по бараку крича:
• На перекличку, выходите все.
Никто не тронулся. Солдаты лежали на двухэтажных нарах, смотрели на меня с любопытством, но не двигались. Взводный вернулся.
• Они не хотят.
Я побледнел.
• Все унтер-офицеры сюда. Поднимите солдат.
Я встал в широко распахнутых воротах барака. Барак был длинный и там были вторые ворота. Дневальный принялся мести около меня. Унтер-офицеры бегали крича, но мне казалось, что повернув мне спину, они корчили гримасы, потому что, глядя на них, солдаты смеялись.
“Что же я буду делать?” — спросил я себя.
Один солдат, лежа на верхней полке прямо против меня, усмехнулся, глядя на меня:
— Этот еще молодой. Он думает, что мы его послушаемся...
Он не договорил, так как кровь ударила мне в голову. Я вырвал метлу у дневального и со всего размаха смазал метлой его по физиономии. Затем в бешенстве я пошел по бараку, раздавая удары метлой направо и налево.
Эффект был поразительный. Солдаты как по команде скатились с нар и, на ходу натягивая сапоги и штаны, побежали строиться.
Весь дрожа от возбуждения, я за ними последовал. Унтер-офицеры, уже подтянутые и без гримас, командовали.
Двери других бараков распахивались, и все новые потоки солдат бежали строиться. Им не было конца. Все время прибывали новые. Когда наконец все были выстроены, я находился перед громадным фронтом, вероятно, до двух тысяч человек. Была ли это батарея или вся бригада, я не знал. Их было слишком много для меня одного.
Взводный скомандовал: “Батарея, смирно!” и подошел ко мне с рапортом. На этот раз он показал воинскую выправку.
— Делайте перекличку.
Перекличка шла, вероятно, с пятого на десятое, я проверить, конечно, не мог. Перекличка окончилась. Я достал из-за рукава расписание занятий. Было время занятий при орудиях.
— Взводный, ведите наш взвод к орудиям.
Колонна прошла передо мной. Я молча и строго осматривал людей и за ними последовал. Люди образовали группы вокруг орудий. Унтеры объясняли части. Я ходил взад и вперед, останавливаясь, чтобы послушать.
Меня удивляло, что ни один из пятидесяти шести офицеров не появляется, хотя было уже восемь часов с лишком».
Вот такая ситуация.
Как видим, привычка к дисциплине и повиновению, у солдат еще была «в крови», и как только они увидели, что молоденький прапорщик шутить не будет, вспомнили о ней. Забегали и унтер-офицеры и вся огромная масса людей начала повиноваться воле ОДНОГО молодого, но решительно настроенного человека.
Остальные 56 офицеров его батареи предпочитали тихо "сидеть по своим щелям" и не высовываться.
А вот дальше произошло то, что хорошо объясняет причины развала дисциплины в тогдашней русской армии:
«Прибежал солдат.
• Господин прапорщик, командир взвода вас требует.
• Сейчас иду. Взводный, продолжайте занятия. (Вероятно, все пошли на митинг, как только я исчез за углом.)
— Что вы сделали?! — сказал взводный командир.
Я не понял, о чем он говорит, и вытащил бумажку расписания.
- Занятия при орудиях от 8 до 9...
• Да нет, я не об этом. Вы побили солдата!
• Ах да. Но это не имеет значения, потому что он это заслужил...
Впрочем, мне кажется, что я побил нескольких.
• Тише, ради Бога, не говорите так громко... Идите к командиру батареи.
Капитан впустил меня в свой кабинет, услал писаря, сам закрыл дверь и повернулся ко мне.
- Что вы наделали, прапорщик?
• В чем дело, господин капитан?
• Вы ударили солдата.
• Так точно, господин капитан. Что мне было делать, когда он надо мной насмехался?
• Все же не бить его.
• Да, я знаю. Я должен был применить оружие, но...
• Молчите, молчите... Нас могут услышать... Идите к командиру бригады.
• Хм... Хм... прапорщик, что с вами случилось, что вы побили солдата?
Слезы выступили у меня на глазах.
• Господин полковник, что я сделал преступного? Я поступил, как каждый офицер поступил бы на моем месте, если солдат над ним насмехается.
• Хм... Хм... Да, конечно... Нет, конечно, вы не правы. Времена переменились. Не понимаете вы, что у нас революция и нужно обращаться осторожно с солдатами.
• Господин полковник, уверяю вас, что это им пошло на пользу. Вы бы посмотрели, как они побежали строиться и вдруг стали опять солдатами. Если бы все офицеры проявили бы твердость, то армия была бы спасена.
• Замолчите, замолчите... Хм... конечно... Не возвращайтесь в батарею. Идите в собрание, я пришлю адъютанта через несколько минут.
В собрании я подсел к столу, за которым было много знакомых. Но все замолчали и один за другим разошлись. Я остался один, кругом пустота. Даже соседние столики опустели.
Я понял, что происшествие уже известно и мне боятся подать руку, боятся солдат».
Вот ТАКАЯ реакция была у всех его вышестоящих начальников. Для прапорщика Мамонтова дикостью было терпеть ЯВНОЕ неповиновение и неподчинение солдат (да еще в военное время), а ВСЕМ остальным многочисленным тыловым офицерам показалось дикостью то, что он посмел простой метлой привести в чувство наиболее наглых «защитничков».
Даже в офицерском собрании (где не было солдатских глаз) вокруг Мамонтова мгновенно образовалась пустота…
Причина была только ОДНА (и Мамонтов отлично ее понял): офицеры стали БОЯТЬСЯ собственных солдат, бояться командовать ими.
После этого командир бригады мгновенно отправил прапорщика Мамонтова на фронт:
«Адъютант вошел и протянул мне бумажку. Это был приказ отправляться на фронт.
— Полковник освобождает вас от прощального визита ему и командиру батареи. А я вам советую поскорей уехать отсюда. Солдаты могут вас убить. Не идите на трамвайную остановку, возьмите другое направление. Желаю успеха.
Можно сказать, что служба моя в Москве была недолгой.
***
Я думаю, что подлость и трусость начальства были причиной разложения армии. Солдаты, как дети. Если их распустить, они становятся невыносимы, а потом опасны. Трудно опять взять их в руки.
После запасной бригады мне понятно, почему в Октябре против большевиков выступило так мало офицеров. Большинство струсило и старалось спрятаться. Как будто можно было спрятаться! Ну попали в тюрьмы и лагеря. И сами виноваты».
Предельно откровенная и жесткая оценка, не правда ли?!
Что ж, Сергей Мамонтов имел на нее право: сам он честно провоевал и на австрийском фронте и потом в Добровольческой армии (поначалу простым коноводом артиллерийской батареи, на солдатской должности) всю Гражданскую войну.
Но, может быть, это только в начале Гражданской войны некоторые г.г. офицеры проявляли излишнюю «скромность» и индифферентность, стараясь отсидеться в тылу?!
А потом, осознав все «ужасы советского режима», все как один рвались на фронт с «красными бандами»?!
Вот что записал в своем дневнике ротмистр А.А. Столыпин:
«14 февраля 1920 г.
...
Позиции приближаются к Одессе. Уже осталось красным пройти до города только вёрст 80-50. В городе паника. Стараются организовать какую-нибудь защиту, но тщетно.
Формируются какие-то фантастические отряды с пышными названиями, но все, даже устроители, чувствуют, что это бутафория, что ни «Отрядами священного долга», ни «Крестьянским отрядом атамана Струкова» не спасти Одессу.
Здесь нужны боевые полки.
В городе зарегистрировано до 45 000 одних лишь офицеров! Неужели нельзя объединить их?
Шиллинг растерялся и уехал. Первыми удирают, конечно, штабы и начальство...
Наконец положение становится совсем угрожающим. Слышна уже канонада. Тяжёлые орудия английских броненосцев сотрясают воздух…
Едем по пустынным улицам Одессы. Всюду паника; зрелище не из приятных»
Это – уже события конца Гражданской войны. Февраль 1920 года. Поход Добровольческой армии на Москву провалился и она откатывается на Юг России.
Одесса накануне падения и позорнейшей эвакуации войск, проводившейся в страшной панике. Командующий войсками генерал Шиллинг бросил свои части и драпанул из Одессы.
Город переполнен офицерами (только на учете их состояло 45 000 человек) а на фронте – какие-то сборные команды с «красивыми», опереточными названиями… Такая армия была обречена.
Вернемся к ситуации 1917 года.
Вот что казачий генерал Петр Краснов писал о разложении армии летом 1917 года:
"Пехота, сменившая нас, шла по белорусским деревням, как татары шли по покоренной Руси. Огнем и мечом.
Солдаты отнимали у жителей все съестное, для потехи расстреливали из винтовок коров, насиловали женщин, отнимали деньги.
Офицеры были запуганы и молчали. Были и такие, которые сами, ища популярности у солдат, становились во главе насильнических шаек.
Ясно было, что армии нет, что она пропала, что надо как можно скорее, пока можно, заключить мир и уводить и распределять по своим деревням эту сошедшую с ума массу. Я писал рапорты наверх... но военное министерство, во главе которого стоял Керенский, к ним относились скептически. - К этому надо привыкнуть, - говорили там…
Создается армия на новых началах, "сознательная" армия. Без эксцессов такой переворот обойтись не может. Вы должны ради родины потерпеть" ("Архив русской революции", том 1, стр. 99)
Вот уж, чего-чего, а личной храбрости у русских офицеров всегда хватало. А вот готовности и умения отстаивать свою точку зрения перед начальством - не было вовсе. Беда в том, что не их личная храбрость в это время уже определяла обстановку в армии.
Слишком велика была усталость солдат от войны и слишком велико их стремление «замириться» ЛЮБОЙ ценой.
Огромную роль в развале сыграли и бездумное отречение Николая (освободившее армию от присяги) и безмозглая деятельность Временного правительства, сыгравшая главную роль в развале остатков дисциплины и дискредитации офицерства.
Стоит привести один характерный пример из воспоминаний прапорщика (в то время) С.И. Мамонтова об его участии в боевых действиях на Юго-Западном фронте ПМВ:
«…я просил меня назначить в 64-ю артиллерийскую легкую бригаду, потому что она работала с 64-й пехотной дивизией, где служил брат в Перекопском полку…
В деревне я нашел брата. Он меня еще не видел в форме.
Потери в пехоте были большие.
В батальоне было всего два офицера: командир батальона и брат.
Это вместо двадцати двух офицеров по уставу. А в это время в Москве сидело пятьдесят шесть бездельников в одной батарее».
Итак, на фронте, в пехотном батальоне было в наличии всего ДВА офицера (вместо 22 полагавшихся по штату!!!)
В это же время тыловые гарнизоны были переполнены офицерами, которые отнюдь не спешили на фронт.
Отметим, что ТОЧНО такая же ситуация, уже в годы Гражданской, была и в Белой армии (о чем вспоминали многие белоэмигранты): страшная нехватка офицеров на передовой и переполненные штабные и тыловые гарнизоны.
Белые армии так и не смогли справиться с этой тенденцией до самого своего конца…
«Я непременно хотел пройти по окопам. Брат ни за что этого не хотел. Но командир батальона, видя мое молодое рвение, решил пройти со мной и показать окопы противника.
— Будь осторожен, — просил брат, — нагибайся и не высовывайся.
Позиция была твердая. Прекрасные, глубокие окопы с ходами сообщения. Много проволоки, река Збручь, и на той стороне австрийская проволока и их окопы. В одном месте мы остановились, и командир батальона мне что-то показывал через амбразуру в навесе, имевшую, вероятно, размер 20 на 20 сантиметров. Он отклонил голову, и в это самое время в амбразуру цыкнула пуля и вонзилась в столб, поддерживающий навес.
— Ого, — сказал он просто. — Хорошо стреляют. На девятьсот шагов всадить пулю в такую маленькую дыру! У них прекрасные ружья Манлихера с оптическим прицелом и, вероятно, станком.
Ни слова о том, что он только что избег смерти».
Как видим, личной храбрости командиру батальона было не занимать. Да и равнодушия к смерти тоже.
Отметим и уважение, с которым он отозвался об австрийских винтовках (у нас, порой, о них писали с некоторым пренебрежением: «Манлихеровины»), и о мастерстве неприятельского стрелка.
Попасть в маленькую амбразуру с 900 шагов, даже для современного снайпера – незаурядная задача.
Надо бы нам всегда помнить, что на войне слабых противников не бывает…
Потом события стали развиваться все более драматически, и прапорщику Мамонтову пришлось бежать с фронта. И вот при каких обстоятельствах это произошло:
«Брат уехал в отпуск в Москву.
Большевики захватили власть в октябре. Но до нашего отдаленного фронта их власть дошла в ноябре, и то постепенно. Я очень волновался за брата. Наверняка он участвовал в боях в Москве,
Известий не было. Наконец явился его денщик. Брат был ранен в боях в Москве в ногу…
Вернувшись утром с наблюдательного пункта, я разулся и лег на кровать. Вошел унтер-офицер дивизиона, прибывший из Петничан, где находился обоз дивизиона…
Унтер-офицер довольно небрежно поздоровался и остался стоять у двери. Я спросил, какие новости в обозе. Он сказал о людях и лошадях обоза и, приняв независимую позу, сообщил о происшедших выборах начальников — последней моде большевиков.
Большинство старых офицеров было выбрано на их старые посты, но не молодые офицеры.
— Вам тоже придется оставить эту квартиру. Новый адъютант дивизиона уже выбран.
— Кто это?
- Я.
Я бросился к своему револьверу, который висел на поясе над кроватью. Револьвера не было. Мой жест, видимо, предвидели и его украли заранее. Но шашка была. Я ее выхватил из ножен. Унтер-офицер мигом скрылся. Я старался попасть голыми ногами в туфли, но при моем возбуждении попал только в одну. Так с одной босой ногой бросился за унтер-офицером.
Улица была пуста. Я побежал в хату к разведчикам. Был снег и мороз, но я ничего не чувствовал. Я вихрем ворвался в дом. Солдаты стояли с карабинами в руках на изготовку. Я не обратил на них никакого внимания, отстранил рукой карабины и пошел заглянуть за большую печь. Там никого не было (к счастью, думаю я теперь).
Дрожа от возбуждения, я повернулся к солдатам. Их карабины, направленные вначале против меня, тихо, едва заметно опускались. Приклады коснулись пола, и солдаты оказались в положении “смирно”. Но я отдал себе отчет в этом только после.
В тот момент я был слишком взволнован. Прерывающимся голосом я сказал:
Унтер-офицер объявил... что он выбран... Я же вам говорю... что ничего не изменится... пока я здесь... Поняли?
— Так точно, господин прапорщик. В это время я опустил глаза и с удивлением увидал в своей руке обнаженную шашку и мою голую ногу. Это меня смутило, и я, ничего больше не прибавив, ушел к себе.
На этот раз было очень холодно и даже больно идти по снегу босой ногой.
Я пошел доложить о происшедшем капитану Коленковскому. Он внимательно меня выслушал.
— Как ваш начальник я вас не одобряю, — потом, помолчав: — Но, вероятно, я поступил бы так же, будь я на вашем месте и в вашем возрасте, — опять помолчал. — Постараемся обратить это в шутку, потому что я боюсь, что будут последствия...
Нужно, чтобы вы исчезли до их появления. Напишите себе отпуск и приложите печать дивизиона. Я подпишу за командира, вы поставите какую-нибудь подпись за комиссара. Вероятно, вашим солдатам поручено за вами следить. Пошлите их поодиночке как можно дальше с очень важными посланиями (три креста). Затем пошлите кучера ковать лошадей. Когда вы убедитесь, что они действительно уехали, попросите хозяина хаты запрячь своих лошадей, взять ваш чемодан, покрыть его соломой и ждать вас на повороте. Вы к нему придете, делая вид, что гуляете, сделав большой крюк. Уезжайте в Каменец-Подольский и дальше в Москву. Не нужно говорить ничего другим офицерам, я им потом расскажу. Идите и не теряйте времени. И Бог вам в помощь».
После долгого пути и многих приключений, прапорщик Мамонтов с большим трудом пробрался домой, в Москву.
Там его старший брат рассказал ему о подробностях поведения многих г.г. офицеров во время Октябрьских боев с большевиками в Москве:
«Особенно меня интересовало ранение старшего брата.
• Расскажи, как это было?
• Очень просто. Митя Тучков, который тоже был в отпуску в октябре 1917 года, пришел к нам:
• Пойдем?
• Пойдем.
Мы стали звонить к нашим родственникам и знакомым офицерам.
Но все пустились в отговорки. Оказались трусливой дрянью.
Нужно было их припугнуть, а не уговаривать. Так мы и пошли вдвоем в Александровское военное училище на Арбатской площади.
Там были юнкера, вольноопределяющиеся и студенты. Около трехсот офицеров. Всего тысяча с небольшим бойцов.
Может быть, были другие группы в других частях Москвы, но общее число офицеров не превышало семисот.
А в Москве их были тысячи. Они не исполнили своего долга и за это жестоко поплатились. Со стороны красных были солдаты запасных полков и рабочие.
Жители и крестьяне не участвовали.
Настоящих боев не было, были перестрелки и столкновения. Мы заняли Кремль. Пошли обедать к Николай Федоровичу, жившему против Кремля, а ночевали в Александровском училище…
Положение бывших офицеров было неопределенно. Как бы вне закона. Но мы были молоды и беззаботны. В театрах все офицеры были в погонах, несмотря на угрозу расстрела. Ухаживали и веселились. Я вернулся в Путейский институт и сдал экзамены первого курса, кроме интегрального исчисления. Легко давалась мне начертательная геометрия и трудно химия».
Как видим, поначалу НИКАКИХ особенных репрессий в отношении офицерства Советская власть не применяла. Офицеры ходили в театры и носили свои погоны даже в Москве, в столице.
Потом началась регистрация офицеров. Она вызвала очень нервную реакцию у многих из них.
С.И. Мамонтов так описывает детали ее проведения в Москве:
«Нас, конечно, тянуло на Дон, но нужно было преодолеть инерцию. Этому помогли сами большевики, объявив регистрацию офицеров.
Те, кто не явится на регистрацию, будут считаться врагами народа, а те, кто явится, будут арестованы. Трудный выбор, как у богатыря на распутье.
Регистрация происходила в бывшем Алексеевском военном училище в Лефортове. Мы отправились посмотреть, что будет.
На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась на версту. Люди теснились к воротам Училища, как бараны на заклание.
Спорили из-за мест.
Говорили, что здесь 56 000 офицеров, и, судя по тому, что я видел, это возможно.
И надо сказать, что из этой громадной армии только 700 человек приняли участие в боях в октябре 1917 года.
Если бы все явились, то все бы разнесли и никакой революции не было. Досадно было смотреть на сборище этих трусов.
Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются.
У нас здесь было много знакомых. Собрали совет. Что делать?
Во-первых, решили узнать, что творится на дворе Училища, обнесенного стеной. Поговорить с кем-нибудь побывавшим на допросе. Эта миссия выпала мне и Коле Гракову, который кончил это самое Училище. Мы обошли здание кругом и убедились, что из него никто не выходит. В стене двора были пробоины от снарядов. Через одну из пробоин мы могли поговорить с офицером, находящимся внутри двора.
— Только не входите сюда, нас задерживают как пленных...
Красный юнкер, часовой, подошел.
• Запрещено разговаривать с арестованными.
У него была симпатичная морда.
• Скажите, что делают с офицерами?
Он заколебался, оглянулся во все стороны и сказал:
— Чего вы, собственно, дожидаетесь? Оцепления? — И он быстро отошел.
Он сказал достаточно. Мы вернулись к брату и рассказали виденное и слышанное. Решили уйти, не являться. Но раньше посеять панику среди толпы, чтобы все разбежались. Это было нетрудно сделать, потому что все пришли неохотно. Мы пошли вдоль рядов. Когда видели знакомого, а это случалось часто, то громко, чтобы все слышали, говорили:
— Уходите скорей. Мы обошли здание — никто не выходит. А сейчас будет оцепление...
Мы достигли своей цели, ряды расстроились, толпа заволновалась.
- Теперь давайте утекать сами.
Когда мы перешли мост, появились вооруженные матросы. При их виде толпа офицеров бросилась врассыпную. Мы пошли малыми улицами.
Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться».
Вот собственно и вся регистрация.
Думаю, что регистрация тыловых офицеров (в военное время) вполне нормальное явление, ничего особенно трагического в нем нет.
С.И. Мамонтов (будучи убежденным «махровым» белогвардейцем и ненавистником Советской власти) тут слегка драматизирует ситуацию. Никто ВСЕХ офицеров, явившихся на регистрацию, не арестовывал. Часть из них добровольно пошла служить в формировавшиеся части Красной Армии, часть (пожилые, больные и увечные) остались дома.
Немалая часть (как и сам С.И. Мамонтов с братом) уклонились от регистрации.
Вот их то и «объявили вне закона», как он пишет. Это не помешало тысячам из них добраться до формировавшихся отрядов Белой армии (на Юге, Севере, Востоке и Северо-Западе) и более 3-х лет воевать с Советской властью.
Сохранились воспоминания другого белогвардейского офицера, штабс-капитана Ф.Ф. Мейбома, о регистрации, объявленной летом 1918 года в Казани:
"В Казань приехал главнокомандующий Красной армией, в прошлом капитан Муравьев. Он издал приказ, требовавший немедленной регистрации всех офицеров, за невыполнение такового - расстрел.
Я видел позорную картину, когда на протяжении 2-3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными.
На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на господ офицеров.
Они имели такой жалкий вид, и мне казалось - закричи Муравьев: "Становись на колени" - они бы встали." ("1918 год на востоке России" (М, ЗАО Центрполиграф, 2003 год).
Сам упомянутый здесь командующий «красным» Восточным фронтом М.А. Муравьев был, «в прошлом», не капитаном, как пишет Ф.Ф. Лейбом, а подполковником.
По своим убеждениям он был левым эсэром, и даже некоторое время возглавлял охрану Временного правительства А.Ф. Керенского.
Впрочем, это настолько яркая личность (и один из неудавшихся «Наполеонов» того горячего времени), что мы, о нем еще поговорим в следующих главах, когда речь пойдет о боях на Украине весной 1918 года.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/06/21/510