Всё уже позатихло – острая боль, помноженная на чувство вины: не смогла уберечь, бросила в одиночестве справляться с чем-то ужасным. И оттого что не знала - с чем, было ещё страшней и ужасней.
Буся ушла тёплой майской ночью. Потыкалась в закрытую дверь, а я, увлечённая перепиской он-лайн, не открыла. Она и пошла себе гулять дальше, как делала это предыдущие полтора года и в снег, и в жару. И ничегошеньки у меня тогда не ёкнуло. Только теперь возвращаюсь и возвращаюсь мысленно в тот поздний вечер, уже ночь. Вижу её, слабо мяукающей, у двери веранды и всё силюсь проникнуть в собственный мозг – ну почему я не почувствовала?! Бесконечно подхожу и открываю ей дверь, впускаю в дом. И ведь тогда бы ничего не случилось!.. Но она ушла и не вернулась, моя маленькая жемчужная Бусинка…
Назвала её Бусинкой, потому что она и в самом деле похожа на бусину жемчуга. Ведь жемчуг не чисто белый, он с матово-серым отливом. Вот и она была бело-серой. Из её микроскопического ротика (забрала её в полуторамесячном возрасте) доносились редкие звуки, похожие на скрип несмазанных дверных петель, простуженное или прокуренное такое мяуканье. Решила, что она не плакса, и не ошиблась. До самого своего исчезновения она, уже став вполне себе взрослой, мявкала редко, коротко и так же скрипуче.
Когда привезла её домой и после, в первую неделю, пригласила к себе пожить подругу-кошатницу. Я ведь не кошатник, я стопроцентный собачник. Помимо вновь появившейся Бусинки, в нашем доме живёт ещё три собаки и кенар. Первую неделю не спускали Бусю с рук, кричали на собак, которые проявляли к ней самый живой интерес, нам же казалось – хотели её сожрать. Потом приехал один друг и, к нашему ужасу, подбросил котёнка прямо к собакам, как бросают в воду не умеющего плавать человека. И Буся выплыла из ситуации достойно, не по-собачьи, а кролем, а иногда и брасом. Кошка не боялась своих собак, с чужими же вела себя, как и все кошки, осторожно.
Подруга быстро приучила её к лотку, за что я больше всего опасалась. Когда она стала выходить в сад, я наблюдала смешную картину – Бусю, угнездившуюся над вырытой лункой и справляющую нужду, как человек, осторожненько так, боясь замараться. Всё собиралась сфотографировать её за этим занятием, казалось, что успеется. И не успелось...
Помню, как она первый раз вышла за пределы дома в большой мир. На мордочке было написано такое жгучее любопытство, такая сумасшедшинка в глазах, что у меня не повернулась рука запихнуть её обратно в дом. Она аж дрожала от возбуждения, пробираясь меж травы и кустов, припадала к земле по-тигриному, а после отжималась передними лапами от земли, приподнимала голову и замирала скульптурно, как египетская кошка. И, действительно, в такие моменты было в ней что-то древнее. Или во мне, наблюдавшей за ней, не знаю. Может быть, мои пращуры с таким же восхищением наблюдали за котятами какого-нибудь саблезубого тигра во времена мамонтов и птеродактилей. Вся её поза говорила о том, что она неотъемлемая часть мироздания.
С первых же дней Буся стала охотиться за нашим кенаром в клетке, и вот этого я ей не прощала, наказывала без сожалений. Пока она была маленькой, допрыгивать до клетки, которую мы специально подвесили к потолку, силёнок не хватало. Обычно, я её перехватывала ещё только на разбеге, когда она сидела где-нибудь неподалёку от клетки и мелко-мелко перебирала передними лапами, задрав к потолку свою шкодную морду. Но пару раз она всё же прыгнула, один из них даже повисла на клетке и… рухнула вниз. Клетка гремела и раскачивалась, но выстояла. Кенар пол суток молчал, но психика у него оказалась крепкой. Сначала несмело, потом начал-таки и петь, и есть, и пить.
Мордаха у Буси и впрямь была шкодной, ровно по носу разделялась на два цвета: одна половина - белая, другая – дымчато-серая, пиратская в общем морда, будто с повязкой на глазу. Было очень забавно, когда она, лёжа на краю обеденного стола, лупила лапой по загривку проходящего мимо большого старого нашего пса. Лупила с размахом, но по-кошачьи мягко, а он, бедный, даже не замечал этого. Позже, когда он умер, она тоже самое проделывала с новым псом, только уже не с его загривком, а с хвостом, который частенько мотылялся из-под стола.
Я не видела ни разу, чтобы Буся шипела на наших собак. Да я вообще не видела её шипящей. Но сильно подозреваю, что она издавала неслышимый человечьему уху сигнал, который, судя по реакции собак, был посильнее шипения. С молодым же псом, появившимся, когда Буся уже вовсю королевствовала в доме и окрестностях, она совсем не по-королевски гоняла по саду. Уставая от игрищ, просто разворачивалась к нему мордой, садилась и смотрела ему в глаза, что заставляло этого большого и неуклюжего ещё щеночка ростом с лабрадора останавливаться, как вкопанного. Вот так они сидели-стояли с минуту, и Буся спокойно разворачивалась и уходила по своим делам. Мне интересно, что же она ему там телепатировала-то?..
Вот, вспомнила! Всё-таки она мяукала! Но только когда хотела есть. Мяукала громко и довольно противно. И ещё тёрлась не только о ноги, но и о руки дающего, чем, собственно, и мешала давать. Судорожно как-то ласкалась, неистово, чуть ли, не отпихивая этим от миски. Может быть, так делают все кошки мира, о чём мне неизвестно, но для меня это было единственной странной её чертой.
Но вот что точно не делают все кошки мира, так это не гуляют вместе с собаками по лесу. Буся гуляла. Сначала она провожала нас с собаками до калитки, сидела там и ждала. Потом – до околицы, потом вошла с нами в лес и из леса до дома. Поразительное было зрелище: три собаки и кошка, вышагивающие гуськом по лесной тропинке. Никто её этому не учил, никто на прогулки в лес не звал. Решение принимала она сама. Поэтому я и думаю, что Буся – необыкновенная кошка, а не просто любимая.
Два раза пришлось за неё поволноваться. Первый – когда стерилизовали. Долго думала, мучилась вопросом, а имею ли я право решать? Но пересилил страх перед бесконечными родами и пристройством котят. После операции Буся продрала нижнюю мягкую обшивку журнального столика и спряталась там от мира. Второй раз - когда долго лечили её от неизвестно где подхваченного лишая, и она опять пряталась там же.
Буся любила спать в раковинах и прекрасно в них смотрелась. Пару раз я спросонья чуть не пустила воду и вскрикивала, обнаруживая прямо под краном сладко потягивающуюся Бусю. Она так органично вписывалась в изгиб раковины, что я её не сразу замечала. Тёплая сонная кошка – самое уютное, что есть в жизни. Внутри тебя, когда смотришь на спящую кошку, разливается покой и умиротворение и кажется, что всё в мироздании устроено верно.
Я настолько уверовала в то, что Буся непотопляема, ловка, самостоятельна, осторожна и, действительно, гуляет сама по себе, что почти перестала за неё бояться. Если она уходила в ночное, то утром первое, что я видела за окном, на веранде – свернувшуюся калачиком в уличном кресле Бусю. Как только я открывала дверь, её сдувало с кресла, и вот она уже, почти иноходью, несётся по дому прямиком к своим мискам.
Но ярче всего я её помню, вижу, когда стоит она во весь рост на задних лапах, передними упираясь в стеклянную дверь на улицу. Рот её беззвучно открывается, я не слышу с веранды её возмущённого голоса, но вся её поза кричит: «Немедленно выпусти!» Она буравит меня тревожными своими глазищами - самыми красивыми в мире глазами! – до тех пор, пока не встаю я с того самого кресла, где она обычно дожидается меня по утрам, и не иду открывать королеве дверь на волю.
Говорят, что кошка сама выбирает себе судьбу. Я мучительно силюсь в это поверить. Не знаю, какой будет следующая моя кошка, но второй такой жемчужной Бусины больше не встречу. Она одна такая. Личность!
Прости меня, Бусрюша…