Касатик

МЕДВЕДИХА И ЕЁ ОБИТАТЕЛИ,

люди, как явствует из нижеизложенного,
малопьющие, но многоинтеллигентные

Странная это была деревня Медведиха. Раскинулась она на взгорье, выпукло и упруго поднявшемся из земли, среди взъерошенных лесом холмов и лоскутных полей. И была эта Медведиха центральной усадьбой колхоза «Вперед к коммунизму». По правде говоря, не всегда так назывался этот колхоз. Ходят слухи, что в начале тридцатых, когда вся страна вздыбилась в припадке коллективизации, местный крестьянин, некто Спиридон Козлов предложил назвать данное хозяйство «Красным муравейником». Предложение это было всеми с восторгом принято и даже одобрено высшим районным начальством. Но уже совсем скоро, перед самой войной, Спиридон Козлов сгинул где-то на Соловках, а красочное и сочное название колхоза было заменено бесцветно-серым, казенно-прикладным.
Но дело, конечно, не в названии и даже не в Спиридоне Козлове, а дело в том, что время от времени происходило в этой деревне нечто крайне непонятное и даже чудесное, что далеко не всегда можно было объяснить примитивными за-конами физики. Одни находили в этом бесовское, другие, а их было абсолютное большинство, напротив, божественно-ангельское. Да и могло ли быть место бесу в деревне, где стояла удивительная церковь со сказочными синими в ярко-золотистых звездах маковками. Подобно соску на упругой девичьей груди, венчала она собой деревенский холм, гордо возвышаясь над серенькими бревенчатыми домишками.
Священствовал в сей церкви отец Серафим, в миру Да-ниил Заплаткин. И был он тоже удивительным человеком, поскольку приобщился к Господу Богу на высоте десяти ты-сяч километров, когда, будучи военным летчиком, вспары-вал поднебесье острым клювом сверхзвукового истребите-ля-убийцы. Кроме того, обладал отец Серафим восхити-тельной медно-красной гривой, плавно переходящей в такую же густую проволочную бороду.
Спустившись на землю и получив приход в Медведихе, Даниил Заплаткин тихо запил. Возможно, произошло это вследствие ухода его из Поднебесья, а значит, удаления от Господа Бога, возможно и потому, что окружала Медведиху удивительная природа, располагающая к миросозерцанию. А миросозерцание каждый из нас понимает по-своему…
Паству отца Серафима составляли не только окрестные полуглухие старушки, но и люди интеллигентные, зачастую не вписывающиеся в общий ряд. И в этом также не было ничего удивительного, потому что служила Медведиха ме-стом ссылки спившихся интеллигентов из больших и высококультурных городов. А многие умные и незаурядные люди приезжали сюда и добровольно, понаслышавшись о лесных красотах Медведихи, а также о местной речке с яс-но-звонким названием Пречиста-Каменка, изобилующей всякого рода рыбой, а также большими раками.
Вся эта спившаяся и ещё не успевшая спиться интелли-генция частенько коротала вечера у бывшего профессора, а ныне бодрого пенсионера Николая Ивановича Солнышкина. Здесь они обсуждали качество местной водки, называемой почему-то «Придворной», с этикеток которой нагло-похотливо глядела дама в высокой прическе, а также спори-ли о всякого рода мировых проблемах.
В ходе этих высокоинтеллектуальных дискуссий водка, как правило, выпивалась вся и признавалась мерзкой, а ми-ровые проблемы совершенно неразрешимыми, ведущими ко всякого рода катаклизмам. А поскольку сейчас на улице теплый июльский вечер и из окон домика Николая Ивановича Солнышкина несётся веселый гвалт, зайдем и мы к бывшему профессору, а ныне здравствующему пенсионеру. Скромно постоим у порога и послушаем, о чем говорят умные и многоинтеллигентные люди.

ГЛАВА ВТОРАЯ

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

умных и многоинтеллигентных людей
«О человеке»

- Скажите, Петр Петрович, вы могли бы покрыть сви-нью… – неожиданная отрыжка, более похожая на рев, обор-вала фразу и бросила тщедушного и весьма пьяного заве-дующего сельским домом культуры Льва Абрамовича Кени-са на заставленный закусками стол.
- За такие разговоры, Лев Абрамович, можно и по мор-де! – дубоватый, но прямолинейный председатель колхоза «Вперед к коммунизму» Петр Петрович Лихобабенко отста-вил стакан с водкой и даже привстал с табурета.
Когда-то, будучи ещё желторотым зоотехником, брякнул Петр Петрович с высокой трибуны районного совещания, что их колхоз богат молоком и яйцами. Молоко сразу куда-то ушло. Остались одни яйца. С тех пор, если кто-нибудь переспрашивал собеседника: «А кто такой Лихобабенко?», то неизменно получал ответ: «Это тот, что богат яйцами». Петр Петрович это знал и болезненно воспринимал даже малейший намек на свое богатство.
- Я не то хотел сказать, – поспешно заблеял восстав-ший из салатов Кенис. Я хотел сказать, что уже сейчас уче-ные могут все; даже покрыть свинью шерстью.
- Идиоты, – незлобиво вставил отец Серафим, напол-няя граненый стакан водкой.
- Кто идиот?! –уставился на него Лев Абрамович.
- Ученые – идиоты, – мягко пояснил батюшка.
- Почему? – Кенис сбился на визгливый фальцет.
- Потому, – по-прежнему миролюбиво пояснил отец Серафим, – что какое бы открытие не сделали ваши хвале-ные ученые, оно тут же оборачивается противу всех. Чело-век похож на трехлетнего пацана, которому дали в руки за-ряженный автомат. Вот он и палит, – батюшка нацепил на вилку соленый огурчик, – во все стороны…
- Так уж и во все, – перестал жевать и обидчиво под-жал губы бывший профессор, – Я вот где-то читал, что человек достоин технологии, похожей на чудо. А разве сви-нья, покрытая шерстью, или, скажем, клубника на полюсе – это не чудо? Человек становится Богом. Он уже не создает. Он созидает!
- Николай Иванович! – отец Серафим с досадой кряк-нул и влил в лужёную глотку добрый стакан «Придворной». Затем с хрустом раскусил огурчик, пожевал немного, накло-нив голову, точно к чему-то прислушиваясь, и вдруг, обра-щаясь к Солнышкину, неожиданно спросил:
- У вас есть на огороде капуста?
- Есть, – оторопело кивнул профессор.
- Так вот, – задумчиво продолжил батюшка, – Продай-те, Николай Иванович вашу капусту, и на вырученные деньги езжайте в Италию. Там! – вдруг громыхнул он так, что сидящие за столом вздрогнули, – в Сикстинской капелле посмотрите заблуждения величайшего из великих – Микеланджело. Человек – Бог! Человек над Космосом! – батюшка сделал театральную паузу и тихо продолжил: – Засранец ваш человек. Он и в сортир-то не может сходить без разрешения матушки своей Природы.
- Позвольте! – снова послышался пьяный фальцет.
- Заедьте также в галерею Уффици, – не обращая вни-мания на возмущенного Кениса, продолжил отец Серафим, – и хотя бы одним глазком взгляните на Боттичелли «Рождение Венеры». – взор его затуманился отрешенно. – В этой картине все: радость появления на свет, сладость Божьего мира и печаль неизбежной смерти. Микеланджело лгал. Боттичелли говорил правду. – Отец Серафим замолчал, некоторое время грустно смотрел на опустевшую бутыль «Придворной» и затем просто закончил, – А суть, ребята, заключается в том, что, покушаясь на божье, люди берут на себя непосильную ношу. И если человек одевает свинью в баранью шубу, то, поверьте, это одинаково плохо и для свиньи и для человека…
За столом на минуту воцарилось молчание. Все то ли были поражены глубиной мысли отца Серафима, то ли уже одурели от «Придворной». Затянувшуюся тишину, громко икнув, прервал Лихобабенко. Все тут же повернулись к нему.
- Я с вами совершенно согласен, – порозовел от все-общего внимания Петр Петрович, – Несмотря на большое развитие науки в природе ещё много загадочных явлений. Взять хотя бы нашу Медведиху. Намедни конюх Лумумбу Иванович видел сияние, а потом что-то полетело. Я думаю, это НЛО.
- Накушался он, – скромно заметил Николай Ивано-вич, – об этом вся деревня знает.
- А летел в него чугунок, который баба его запустила, – дополнил пьяный Кенис, – это НЛО так его по башке долбануло, что он до сих пор забинтованный ходит.
- Значит, НЛО – это чугунок, – засмеялся Лихобабен-ко. – А я и не знал, – Петр Петрович смеялся все громче и громче, так вкусно и заразительно, что вначале недоуменно глядевшие на него собеседники невольно заулыбались и стали ему вторить. Вскоре из открытого окна домика Солнышкина гремел такой хохот, что соседская коза Машка, дожевывавшая в огороде Николая Ивановича капусту, предназначенную для командировки в Италию, испуганно заметалась вдоль забора.
Между тем смеркалось… Гости, ещё немного покалякав о том о сем и решив, что сегодня водка как никогда была мерзкой, начали расходиться по домам. Отправимся и мы, но не домой, а в чистое поле, туда, где пребывает колхоз-ный конюх Лумумбу Иванович Сивоглазов, о котором совсем недавно всуе упоминалось за дружеским столом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ,

случившееся с колхозным конюхом
Лумумбой Ивановичем Сивоглазовым

В нескольких километрах от Медведихи по песчаной хорошо укатанной дороге, скрипя и покачиваясь, ехала те-лега, влекомая старой кобылой Нюркой. В телеге на хру-сткой соломе возлежал колхозный конюх Лумумбу Ивано-вич Сивоглазов.
Лумумбу Иванович вовсе не был негром или мулатом. Непривычное же русскому уху имя он получил при следую-щих обстоятельствах.
Когда в семье Сивоглазовых случилось прибавление, отец семейства Иван Иванович, также работающий в колхо-зе конюхом, ушел в веселый запой. А поскольку Сиво-глазов-старший, понаслушавшись радио, был страстным сторонником освобождения Черного Континента, то неза-медлительно потребовал назвать новорожденного Лумумбой. В ЗАГСе посмеялись, но просьбу его удовле-творили.
В дальнейшем Лумумбе Ивановичу жилось нелегко. Не раз приходилось ему отстаивать свои африканские корни в драках. Но он категорически отметал любые попытки назы-вать его как-либо по-иному. Он был Лумумбой и гордился этим…
Лумумбе Ивановичу мучительно хотелось выпить. Уто-лить жажду можно было в любую минуту, но слишком свежи ещё были воспоминания о происшествии, случившемся не-сколько дней тому назад. Тогда Сивоглазов выпил совсем немного: одну, но никак не более двух бутылок «Придвор-ной» и вышел на крыльцо собственного дома для того, что-бы, как всегда, помочиться на нагло выперший рядом с тро-пинкой огромный лопух. Потомственный конюх вяло-расслабленным взором окинул окрестности. Рука его при-вычно потянулась к ширинке. Как вдруг Лумумбу Ивановича будто толкнули. Он поднял голову и… Сначала глаза его недоуменно расширились, затем побелели, наконец, ужасающий вопль сотряс воздух: «А-а-а! Сволочи! Что творят, гады!»
То и дело спотыкаясь, весь дрожа, как в лихорадке, Си-воглазов засеменил в избу и, размахивая руками, заорал: «Граня! Родная! Инопланетяне к нам, падлы, летят! На ба-ранке!»
И тут случилась беда. Супруга Аграфена Васильевна, от которой Лумумба Иванович за долгие годы совместной жизни не слыхал худого слова, то ли обрадовавшись при-лету инопланетян, то ли испугавшись родного мужа с вывалившимися из штанов гениталиями, вдруг истерично завизжала и с непонятно откуда взявшейся сноровкой метнула чугунок… Сивоглазов упал, как подкошенный серпом колос.
Лумумба Иванович потянулся в телеге, дотронулся ру-кой до марлевой повязки, перехватывающей голову и поморщился. Воспоминания были не из самых приятных… Сивоглазов с опаской посмотрел на ночное небо. Оно было лилово-бархатным и приятно ласкало глаз. Никаких баранок на небосклоне не предвиделось. «Бог не выдаст, свинья не съест», – решился, наконец, конюх и рукой приглушил туск-лый бутылочный блеск…
Теперь торопиться и вовсе было некуда. Сивоглазов вольготно развалился в телеге и, предоставив кобыле пле-стись, как ей вздумается, уставился в быстро темнеющий небосвод.
На небе то здесь, то там неприметно загорались звез-дочки. Сначала звездочки были блеклые, но по мере того, как темнело, они разгорались все сильнее. Особенно яркой была одна крупная звезда. Телегу раскачивало на ухабах и Лумумбе Ивановичу казалось, что он плывет по ночному небу. Это впечатление усиливалось тем, что большая звезда увеличивалась и разгоралась все ярче. Неприметно для себя Сивоглазов задремал.
Снилась ему разная дребедень. Кобыла Нюрка, фыркая и кося глазом, ела из ясель овес. Затем на нюркиной морде начали быстро отрастать усы и она стала вылитым Петром Петровичем Лихобабенко. Петр Петрович страшно повел глазами и заорал гулко: «Ты опять нажрался, Сивоглазов! А лошадь где?! Где лошадь?! Я тебя спрашиваю!» Но тут же он снова превратился в Нюрку и укоризненно заржал, тоск-ливо глядя на Лумумбу Ивановича.
Холодный пот прошиб Сивоглазова. Он застонал и от-крыл глаза. С минуту конюх в замешательстве смотрел пе-ред собой, ничего не понимая. Затем закричал и вскочил на телеге. Лумумба Иванович смотрел вверх. Там, в ночном небе, медленно вращалась уже знакомая ему огромная ба-ранка. Баранка была хорошо пропеченная, с золотистым отливом, а зернышки мака по её бокам располагались в пра-вильном шахматном порядке.
Послышался тихий свист. Золотистая баранка стала медленно вращаться над ошалелым конюхом, всё более увеличиваясь в размерах.
Волосы у Сивоглазова встали дыбом. Он закричал изо всех сил и хлестнул кобылу Нюрку вожжами. Старая Нюр-ка, едва тащившая телегу, остановилась в недоумении. Впервые за долгие годы хозяин ударил её. Но удары, один хлеще другого, сыпались на лошадиный круп. Тогда Нюрка взбрыкнула задом, хряпнула по телеге, так что та затре-щала, и понесла…
Телега мчалась по ровной, как стол, дороге. Лумумба Иванович кричал что-то невнятное, хлестал и хлестал ло-шадь, страшась посмотреть вверх. Только пролетев около километра, он осмелился поднять глаза. Но тут же в ужасе опустил их. Баранка стала гигантской. Конюх со своей кобы-лой находился в самом её центре и мчался к золотистому, сияющему боку, на котором маковые зернышки уже превра-тились в черные горошины.
Это было последнее, что довелось увидеть Лумумбе Ивановичу. Что-то треснуло в бешено мчащейся телеге. Ко-нюха подбросило и, как ненужную пробку от бутыли, швыр-нуло в придорожную канаву…
…Очнулся Сивоглазов от того, что рядом куковала ку-кушка. Кукушка куковала хрипло и устало. Казалось, сейчас она допоет свою занудливую песню и отдаст богу душу. Лу-мумбу Иванович лежал на продырявленном диване в своей избе. На стене громко тикали ходики. Это из них вылетала занудливая кукушка. Стрелки показывали половину девятого. Солнышко брызгало в окошко яркими лучами.
«Проспал! – с горечью подумал Сивоглазов, – То-то все удивятся на работе: Лумумбу Иванович опоздал! В кои-то веки…» Он попытался вскочить с дивана, как это делал обычно, по утрам. Но тупая боль жгутом свила тело: «Граня! – простонал он». Однако тишину нарушало лишь мирное ти-канье ходиков.
Скрипнула дверь. В сенях загремели тяжелые мужицкие сапоги. Мягко хлопнула входная, обитая войлоком. Сапоги прогрюкали по избе, и над Лумумбой Ивановичем склони-лась усатая голова Лихобабенко.
- Ты опять нажрался, Сивоглазов! – председательские усы зловеще зашевелились. – А лошадь где?! Где лошадь?! Я тебя спрашиваю!
Хлопнула войлочная дверь, и Лумумбу Иванович нако-нец-то услышал легкие шаги Аграфены.
- Петр Петрович! Не трогайте его. Он больной. Всю ночь бредил. Какая-то баранка лошадь испугала.
- Какая баранка?! – усмехнулся Лихобабенко. – Которой он закусывал, что ли? – и зловеще заключил – В общем, так! Все убытки колхозу возместишь. А болеть будешь за свой счет.
Тяжелые сапоги прогромыхали по избе. Председатель ушел. И Лумумбу Иванович почувствовал, как жгучие капли падают ему на лицо. Это плакала Граня…


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ВЕСЕЛЫЙ БУЛЬТЕРЬЕР

и его веселые попутчики

По дороге, подминая черный асфальт, лихо мчался га-зончик-фургон с размашистой надписью на борту «Почта». Мимо пролетали телеграфные столбы, проплывали поля и перелески. Однако машина аккуратно тормозила у автобус-ных остановок, даже если «грачи» и не поднимали голосую-щих рук. Впрочем, попутчиков было немного. Лишь две де-вицы, изредка перекидываясь фразами, поглядывали в око-шечко фургона. Очередной поворот, и жизнерадостный шо-фер чуть было не выпустил баранку из рук. На обочине стояло черт знает что.
«Черт знает что» выглядело просто и незатейливо. Из огромных армейских сапог, как из больших цветочных горш-ков, тянулись две ножки-тростиночки. Они срастались под семейными небесно-голубыми трусами, по которым весело пробегали ярко-зеленые молнии. Далее шел куцый военный китель с полами, болтающимися чуть не под мышками вла-дельца и драная, в клочьях серой ваты, шапка.
Словом, одет был голосующий незнакомец как вконец опустившийся бомж. Однако невольная оторопь брала свежего человека при первом же взгляде на его физиономию. Она одновременно напоминала и барана и добродушную собаку породы бультерьер. Вытянутая вперед горбатая морда поросячьими глазами уныло смотрела на дорогу.
«Точно противогаз всю жизнь не снимал, – мелькнуло в голове у шофера. – Такого брать нельзя». Но вопреки сде-ланному выводу к удивлению и даже страху водителя нога его как бы сама собой нажала на тормоз. Машина, мчавшая-ся на всех парах, остановилась так резко, что в фургоне за-грохотали ящики и послышался визг девиц.
- До Медведихи подвезешь? – голос Бультерьера то скрежетал, как железо по стеклу, то визжал циркульной пи-лой.
- Нет! – изо всех сил хотелось крикнуть шоферу. Но губы сами собой растянулись в доброжелательной улыбке. Он торопливо закивал головой и, зайцем сиганув из машины, суетливо побежал отпирать фургон.
- Прошу садиться! – молодцевато вытянувшись во фрунт и не переставая самому себе удивляться, проорал шофер.
- Благодарю. Уже сел, – проскрежетало из глубины фургона.
Шофер ошалело оглянулся туда, где ещё секунду назад стоял бультерьерный попутчик. Затем сломался пополам и стал вглядываться в полумрак фургона. Бультерьер уже сидел там. Шофер затряс головой, точно отгоняя наважде-ние, и деревянной походкой отправился к кабине.
Между тем в фургоне жизнь била ключом. Противо-газная рожа жизнерадостно знакомилась с девицами.
- Здравствуйте, девушки! А почему от вас хлебом пах-нет?! – без каких-либо вступлений завизжал он пилорамой.
Девицы прыснули и залились смехом, будто им сказали нечто такое веселое, чего они в жизни никогда не слыхали.
- А мы хлебопеки! – бойко ответила одна с лицом, сплошь усеянным веснушками, как солнечный бугор земля-никой.
- Врете вы все, Глафира Лумумбовна! – радостно за-орал веселый попутчик. – Вовсе вы не хлебопеки. А везете хлеб из райцентра. Потому что в вашем сельмаге хлеба нет. Только вы на этот раз ошиблись и купили хлеб с тмином, который вы совсем не любите.
- Ну и чутьё у вас, – жеманно вступила в разговор дру-гая девица. – Только откуда вы знаете, как её зовут? Вы что уже встречались?
- Нет, не встречались! – снова забушевал бультерьер-ный попутчик. – Но за сегодняшнюю встречу я предлагаю выпить весь тройной одеколон, который Глафира Лумумбовна везет своему папашке Лумумбе Ивановичу для освежения. Лумумбе Ивановичу уже не надо освежаться. Он в пьяном виде грохнулся с телеги и весь переломанный лежит в больнице.
Новый взрыв идиотского хохота прокатился по фургону и, отдаваясь от стенок, захлестнул кабину. Шофер за-прядал ушами и, скосив глаза, ещё сильнее нажал на газ.
- Ну и шутник же вы! – изнемогая от смеха, едва смогла выговорить Глафира Лумумбовна.
- А я вовсе и не шучу, – вдруг обидчиво загнусил Бультерьер. – Я очень серьезный мальчик. А вы мне не ве-рите, – огромная желто-зеленая сопля выпала из горбатого носа прямо на колени Глафиры Лумумбовны. Из поросячьих глаз покатились слезы, каждая величиной с грецкий орех. Все тело бедного Бультерьера затряслось от горестных рыданий. – А вы мне не верите! – в слезах и соплях повторял он. – Какие вы нехорошие!
Бультерьер трясся в рыданиях, а вместе с ним трясся весь фургон. Навзрыд плакали и девицы. В перерывах меж-ду всхлипываниями они наперебой утешали противогазную рожу, выражая немедленное желание не только опорожнить все одеколонные пузырьки Глафиры Лумумбовны и закусить тминным хлебом, но и даже налить какому-то неизвестному старшине пол-литра высококачественного тройного одеколону.
Неожиданно машина дернулась, как припадочная, и ос-тановилась. От сильного рывка двери фургона распахну-лись, и перед взорами пассажиров предстала стоящая на обочине желто-зеленая мотоциклетка с застывшим рядом с ней суровым старшиной-гаишником.
- Старшина Бардельеров. Ваши права! – сталью голо-са резанул гаишник вывалившегося из кабины размякшего шофера. И тут шофер, тридцатилетний здоровенный мужик, зарыдал как пацан-первоклассник, впервые получивший двойку. Размазывая по лицу слезы и почему-то дыша ужа-сающим одеколонным перегаром, он доверчиво припал к бронированной мундиром груди старшины.
- Простите! Простите! – сотрясаясь в рыданиях, бормотал шофер.
- Это не надо. Это зря, – дрогнула было броня. Но тут же ноздри старшины трепетно-хищно раздулись. – А что это от тебя, голубчик, одеколоном несет? Да ты, никак, пьян? И попутчицы тоже, – радостно заключил старшина, глядя на девиц.
С Глафирой Лумумбовной и её подругой, действительно, произошли разительные перемены. Они не только не плака-ли, но по-идиотски улыбались и, неприлично вихляясь перед гаишным старшиной, строили ему глазки.
- А это что? – старшина брезгливо ткнул пальцем в за-гаженное бультерьерными соплями платье Глафиры Лумумбовны и, вглядевшись пристальнее, неожиданно со-гнулся и сказал: «А-а-а!», – незамедлительно выблевав на дорогу заботливо приготовленный супругой и съеденный завтрак, который содержал: два сваренных всмятку яичка, натуральный кофе «Арабика» со свежими сливками и очень вкусную копченую колбаску. Кроме того, из желудка строгого старшины выпали так же два бутерброда с ветчи-ной и сто пятьдесят граммов водки, употребленных контрабандой уже после завтрака, «чтобы служилось веселей». От всех этих доброкачественных продуктов, беспорядочно разбросанных по дороге, почему-то нестерпимо несло тройным одеколоном.
Картина на обочине образовалась довольно странная. Старшина усиленно блевал, не забывая милицейским жез-лом останавливать все проезжающие мимо машины. Де-вицы откровенно ржали, виляли задами и тыкали в старшину пальцами. Шофер плакал навзрыд, то и дело вскрикивая: «Прости меня, мамочка!», – но почему-то обращался исключительно к блюющему старшине.
Между тем из остановленных старшиной машин выходи-ли водители. Готовя по пути документы, они подходили к фургону и тут же застывали, опешив. Водители не замечали рваной шапки и куцего кителя Бультерьера, но с изумлением взирали на блюющего старшину и вихляющихся девиц. Некоторые спрашивали у Бультерьера: «А что происходит?» – на что тот или недоуменно пожимал плечами, или отвечал, что он сам не поймет, в чем дело и очень всем этим удивлен и даже обеспокоен.
Особенно был недоволен русским свинством один нерусский подданный. Он стоял, широко расставив ко-косово-волосатые ноги-тумбы. И весь его толстый вид, включая переваливающийся через широкий ремень жирный живот, выражал такое брезгливое недоумение, что всем присутствующим было чрезвычайно стыдно за свою страну, свой флаг и за то, что они вообще когда-то осмелились поя-виться на свет.
Общее мнение сгрудившихся водителей было таково: «Так пить нельзя!» Особое удивление и даже омерзение вы-зывал старшина-гаишник, обожравшийся на халяву тройным одеколоном. А то, что пили тройной одеколон, не вызывало никаких сомнений. Масса одеколонных пузырьков валялась возле раскрытого фургона вперемежку с норно-выеденным тминным хлебом. Пузырьки были со-вершенно пусты, но с аккуратно завинченными пробками. Это ещё раз свидетельствовало о том, что все здесь перепились до полного умопомрачения, потому что завинчивать пробкой пустую посуду может только полный идиот.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ,

посланный незнакомцем Лумумбе Ивановичу Сивоглазову на больничную койку

Медсестра отдернула штору. Веселый сноп солнечных лучей ворвался в больничную палату и яркой волной залил лицо Сивоглазова. Лумумбу Иванович глухо застонал и не-хотя приоткрыл глаза. Просыпаться не хотелось. Всего за несколько дней больница осточертела ему донельзя. Глаза не смотрели на казенную зелень стен. В ушах постоянно стоял скрип пролежанных, видавших виды больничных коек. Не менее скрипучими оказались и соратники Лумумбы Ивановича по палате. Вечно они на что-то жаловались, перечисляли замысловатые названия болезней и редких лекарств и даже пытались вовлечь в свои занудливые разговоры потомственного конюха. Но Сивоглазов скромно отвечал, что он никогда ничем не болел, и только вот сейчас неудачно упал с телеги. На что один из соседей нехорошо ухмыльнулся и заметил, что для того чтобы упасть с телеги и переломать себе все ребра, нужно долго тренироваться.
Соседи отстали, но Лумумбе Ивановичу от этого стало не легче. Целыми днями лежал он на кровати и тупо смот-рел в потолок. В таком положении ему предстояло оста-ваться ещё ни много, ни мало три недели. Об этом автори-тетно заявила ему рыжая врачиха с выщипанными ниточ-ками-бровями.
Непонятное раздражение нарастало. Сивоглазов злился на свою беспомощность, на дурацкие разговоры соседей, помешанных на болезнях и даже на крашеную врачиху. Масла в огонь подлила ещё и дочь Глафира. На днях она пришла в палату какая-то странная, взбалмошно-веселая и наболтала угрюмому папаше всякий вздор.
Во-первых, Глаша передала пламенный (именно так и было сказано со значением – «пламенный») привет от како-го-то незнакомца, с которым она ехала в машине, и его по-желания скорейшего выздоровления. Во-вторых, опасливо оглядываясь, как будто делая что-то нехорошее, она тайно сунула отцу чудодейственное лекарство, которое, судя по этикетке, было обычным тройным одеколоном. Вела себя Глаша настолько необычно, что Лумумбу Иванович за все время свидания не проронил ни слова, а только удивленно во все глаза смотрел на дочь.
Когда Глаша ушла, в голову Сивоглазова полезли горь-кие мысли: «Что же это такое на белом свете творится? И кто из них двоих сошел с ума? Дочь? Или он сам?» На душе стало так гадко, что Лумумбу Иванович не выдержал и в сердцах швырнул Глашин пузырек в открытое окно. Душе-раздирающий крик послышался с улицы. Лумумбу Ивано-вич в ужасе спрятался под вытертое одеяло.
Через минуту в палату ворвалась рыжая врачиха. Щеки её горели. Под глазом алела ссадина, предвестник огромно-го синяка.
- Кто?! – коротко взлаяла она и выбросила вперед руку со злополучным пузырьком.
Сивоглазов не мог видеть врачиху. Но по напряженной тишине, застывшей в палате, понял, что дело его дрянь. Ко-гда же он почувствовал, что с него сдирают больничное одеяло, то и вовсе был готов провалиться сквозь землю.
- Ваше счастье, что вы пока не можете ходить! – взгляд врачихи, казалось, прожигал Лумумбу Ивановича насквозь. Она швырнула пузырек в постель и, стуча каблу-ками, точно вбивая ими гвозди, вышла.
После минутной паузы в палате послышалось едкое хи-хиканье. Это злорадствовали соратники Сивоглазова по больничной койке. С горя потомственный конюх вновь на-крылся с головой одеялом и заснул крепко и беспробудно.
Проснулся Лумумбу Иванович от какой-то режущей боли в боку. Сивоглазов заворочался, нащупал рукой впившийся ему в ребра пузырек и уже собирался выбросить его в урну, но в последний момент остановился. Он отвернул пробку, понюхал и закрутил головой. Дочка наверняка свихнулась. В пузырьке действительно был самый настоящий тройной одеколон. Сивоглазов задумался, в общем-то, он пил только благородную водку и никогда не опускался до такой низости как одеколон, или, скажем, палитура, но настроение было до того отвратительным, что выбирать не приходилось. Лумумбу Иванович принял позу лежащего горниста и прильнул губами к горлышку…
Весь пузырек Сивоглазов все же не осилил. Осталось около половины. Одеколон против водки… В общем, никако-го сравнения. Потомственного конюха передернуло, и он смачно плюнул на почти стерильный больничный пол. Слег-ка зевнул, думая заснуть… Как вдруг солнце взорвалось в его глазах. Тело пронзила острая, доселе неизведанная боль. Сивоглазов закричал, как полоумный, и стал провали-ваться в черную гнетущую бездну.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

СВОБОДНЫЙ ПОЛЕТ

Лумумбы Ивановича Сивоглазова и пребывание его
на футуристическом острове

Постепенно тьма рассеивалась, и прямо перед глазами Сивоглазова смутно замаячила какая-то гадливо-странная физиономия. Остро-вытянутая вперед, напоминающая буль-терьера, она нехорошо смеялась и что-то орала во всю глотку, широко раздирая рот. Однако что кричал этот внушающий крайнюю неприязнь незнакомец, Лумумбу Иванович не слыхал. Все звуки заглушал громкий свист, то гулко-протяжный, то резко-отрывистый. Пытаясь понять происхождение этих ни на что не похожих звуков, Сивогла-зов оглянулся вокруг и скорее с удивлением, чем со страхом обнаружил, что он, нелепо раскорячившись, мчится сквозь какой-то туннель, зажав в руке пузырек с остатками тройного одеколона.
В туннеле было мрачно-темно, но впереди разливался влекущий к себе таинственный свет. Лумумбу Иванович ог-лянулся, пытаясь отыскать кривляющегося незнакомца и спросить у него, что же это такое происходит и куда они ле-тят? Но в это время туннель выплюнул его в сияющее про-странство. Сивоглазов больно ударился копчиком обо что-то твердое и со страху крепко закрыл глаза. Только через минуту он осмелился слегка разомкнуть веки, но тотчас снова зажмурился. Таких страшных снов ему ещё не сни-лось.
Потомственный конюх колхоза «Вперед к коммунизму» Лумумбу Иванович Сивоглазов находился вовсе не в боль-ничной палате и даже не в родной Медведихе, что ещё как-то можно было понять и объяснить. Он сидел на берегу ог-ромного водного пространства, яркая синева которого смы-калась вдали с таким же синим бездонным небом. Волны ленивой собакой лизали пологие берега, усеянные непри-вычной для глаза изумрудной галькой. Вдоль берега слева и справа возвышались утесы, вид которых также вызывал изумление. Одни из них были агатово-черными, другие ало-красными. Громоздясь друг на друга, они представляли со-бой причудливо-красочную картину.
Если бы Лумумбу Иванович побывал хотя бы на одной выставке художников-авангардистов, то он наверняка бы решил, что бог, сотворивший эту землю, принадлежит к их числу. Но Сивоглазов на выставках не бывал, с авангарди-стами не знался, а изо всех культурных мест посещал ис-ключительно деревенский магазин, где у вечно пьяной про-давщицы Соньки покупал водку и папиросы «Беломорка-нал». Поэтому Лумумбу Иванович решил, что он либо спит, либо просто сошел с ума.
Со стороны моря гулко и протяжно заревел пароход. Си-воглазов встрепенулся, слабо надеясь, что его заберут с этого удивительного острова. Но на безбрежном водном пространстве не было никакого парохода. Зато появился быстро подвигающийся к берегу гигантский бурун. Лумумбу Иванович смотрел на него и чувствовал, как на него накаты-вается мутная волна страха.
Водоворот увеличивался, и вдруг в самом центре его что-то блеснуло бронзой. Сивоглазов слегка привстал и по-чувствовал, что колени у него становятся ватными. Из воды в пене брызг вырастала агатовая гора, над которой высился огромный бронзовый бивень.
Гора стремительно обнажилась и достигла высоты пяти-этажного дома. У удивительного животного не было ни глаз, ни ушей, ни каких-либо других органов, говорящих о том, как оно видит, дышит и осязает. Лишь тускло-бронзовый бивень торчал из колоссальной, лоснящейся туши. Огромное чудо-вище своими очертаниями все более напоминало Сивогла-зову обычных головастиков, которых он вдоволь насмотрелся в весенних лужах. Передвигался увеличенный до ужасающих размеров головастик при помощи конвульсивных движений, мерно и мощно прокатывающихся по мускулистому телу.
Головастик прошуршал изумрудной прибрежной галькой и замер. Вместе с ним все замерло вокруг. Хрупкая тишина зависла в воздухе.
Тихое лошадиное ржание послышалось Сивоглазову. Он повернул голову и обомлел. Неподалеку от него стояла про-павшая Нюрка. Ноздри её раздувались в предчувствии смертельной опасности, но глаза смотрели жалобно и скорбно.
- Нюрка! Нюрочка! – раскрыл было рот Лумумбу Ива-нович, несказанно обрадованный даже не тем, что кобыла нашлась, а тем что среди этих страшных черно-красных скал он наконец-то встретил хоть какое-то живое, знакомое ему существо.
Но воздух наполнился глубокими трубными звуками. Нюрка вздернула морду вверх, медленно подняла одну ногу переставила её, затем также медленно переставила другую и зашагала навстречу гигантскому головастику.
- Тпр-р-ру! Куда прёшь, дура! – хотел закричать конюх, понимая, что ничего хорошего этот черный головастик с ко-былой не сделает. Но неожиданно для себя заметил, что и сам заторможено шагает за Нюркой.
Роковое движение продолжалось до тех пор, пока на пу-ти Лумумбы Ивановича не оказался ало-красный обломок скалы. Из-за обломка вынырнул его бультерьерный попутчик по мрачному туннелю и, явно издеваясь над Си-воглазовым, двумя руками протянул ему ведерную бутыль, на которой было крупно выведено «Тройной одеколон». Кровь вскипела в жилах Лумумбы Ивановича. Почему не зная сам, он был абсолютно уверен в том, что во всех его бедах виноват именно этот мерзостный незнакомец. Волна ярости лишила Сивоглазова страха и придала ему нечело-веческие силы. Он издал натужный стон, краем глаза заме-чая, как всем телом рухнула на галечный берег Нюрка, мет-нул в ненавистно-ухмыляющуюся рожу до сих пор зажатый в руке пузырек. Однако Бультерьер ловко увернулся. Пузырек просвистел мимо и ударился в основание бронзового бивня. Аромат суперкрепкого тройного одеколона удушливой волной пополз по изумрудному побе-режью.
На секунду всё смолкло. Только кобыла Нюрка с отпечатавшейся на голове ярко-красной полосой предсмертно хрустела подминаемой крупом галькой. Вдруг оглушительный рев взорвал тишину и потряс прибрежные скалы. Гигантская капля, которую представляло собой чудовище, вытянулась струной и конвульсивно дергалась, поднимая волны и всё круша бронзовым бивнем. В воздух вздымалась изумрудная галька, взлетали красно-черные булыжники. В ужасе Сивоглазов бросился прочь от погибающего животного, но, отбежав к скалам, споткнулся о камень и упал, намертво вцепившись руками в кусок отломившегося при агонии бронзового бивня…


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ИСЦЕЛЕНИЕ

Лумумбы Ивановича Сивоглазова, приведшее
в трепет всех лечащих его врачей

Далее Лумумбу Иванович уже ничему не удивлялся. Не удивляло его то, что он вновь услышал гудящий прерыви-стый свист и обнаружил себя летящим в мрачном туннеле, только не раскорячившимся в пространстве, а сидящим на обломке бронзового бивня. Не удивляло его и то, что вместе с ним, но почему-то ногами вперед, летел теперь уже ненавистный ему бультерьерномордый незнакомец.
Бультерьер исхитрялся одновременно держаться за бронзовый бивень и, гнусно причмокивая, пить прямо из гор-ла ведерной бутыли тройной одеколон. Из его рта, как из контейнера, переполненного помоями, стекали ручейки, ис-пускающие ужасающее зловоние. Сивоглазова мутило не-обычайно. Он отворачивался, старался хотя бы не смотреть на гадливую физиономию, но резкий отвратительный запах помойки находил его повсюду. Наконец, Лумумбу Ива-новича страшно вырвало.
Сивоглазов блевал долго и мучительно нудно. Однако все это время он не спускал внимательных глаз с ненавист-ной бультерьерной рожи. Момент для удара настал, когда Бультерьер оторвал бутылку от слюнявого рта и с масляными глазами протянул её Лумумбе Ивановичу, выказывая ему этим свое глубокое расположение. Налитой злостью кулак взвился в воздух. Раздалось резкое «хряп!», и Лумумбу Иванович открыл глаза.
Какая-то дама кувыркалась по полу, задирая ноги и мелькая сиреневыми в крупный горох трусами. «Что за иди-отская расцветка», – пронеслось в голове Сивоглазова. Он приподнял голову и в крайнем недоумении принялся огля-дываться.
Лумумбу Иванович Сивоглазов по-прежнему находился в больничной палате, как будто не было никакого красно-черного футуристического острова и чудовищно-гигантского головастика. В ухо Лумумбу Иванович ударил вовсе не от-вратительно-противную бультерьерную рожу, а крашеную врачиху, пытающуюся вернуть его к жизни. Удушливая волна извергнутого из желудка одеколона исходила от тазика, стоящего возле кровати, а так же одеяла, подушки и от самого заблеванного конюха.
На Сивоглазова изумленно взирала толпа людей в бе-лых халатах. Один из них, самый представительный и тол-стый, уже открыл было рот, чтобы изречь нечто умно-докторское, типа «что это вы, батенька, всякую гадость пьете» (как будто он сам в жизни употреблял исключительно полезные для здоровья напитки), но слова застряли у него в глотке.
Никто из присутствующих, включая и толсто-представительного эскулапа, ни разу не видел, чтобы без пяти минут покойник, возвратившись на этот свет, так удачно вмазал в ухо своему лечащему врачу.
Между тем Лумумба Иванович совершенно неожиданно почувствовал себя сильным, диким и необузданным. Прове-ряя это новое, удивительно приятное ощущение, он слегка дернулся, затем ещё и ещё и, наконец, вовсе забился на подвесках, как муха, попавшая в паутину. Наконец, нити, удерживающие выздоровевшего конюха, не выдержали, и он каменной глыбой рухнул на пол. Бригада реаниматоров в панике кинулась из палаты. Закованный в гипс, как средне-вековый рыцарь в тяжелые латы, Лумумбу Иванович с тру-дом поднялся на ноги и хозяином стал расхаживать по пала-те, строго поглядывая на перепуганных соседей.
Прошло не менее получаса, прежде чем первые лазутчи-ки медперсонала робко заглянули в палату. Это были дюжие медицинские братья, вызванные по тревоге из пси-хушки. Не разобравшись, с кем имеет дело, Сивоглазов грюкнул трехпудовыми ногами о пол и радостно гаркнул: «Выписывай скорей! Обрыдло мне здесь!». Братья настороженно молчали. Они по одному просочились в палату, и как собаки волка, начали быстро обтекать Лумумбу Ивановича. Один из них за спиной держал странную тряпку, в которой Сивоглазов признал смирительную рубашку. Это взбесило конюха, и он решил драться до конца.
Первый удар был тяжелым и страшным. Издав какой-то каркающий звук, Сивоглазов нанес его неосторожно прибли-зившемуся к нему санитару каменной рукой в ухо. Тот рух-нул, как дуб, пораженный молнией. Однако два других вол-кодавами бросились на озверевшего конюха. Пока один из них изуверски заламывал ему руки, другой не мешкая вса-дил в задницу бедного Лумумбу Ивановича лошадиную дозу успокоительного.
…Выписался из больницы Сивоглазов только через ме-сяц. До этого ему неоднократно просвечивали рентгеном ещё недавно поломанные, но удивительным образом срос-шиеся конечности, и множество высоких медицинских светил до безобразия долго и тщательно обследовали его в своих высоких медицинских целях на предмет психического здоровья.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

БЕСЕДА ВТОРАЯ

умных и многоинтеллигентных людей «О боге»

- Тридцать лет, а ещё ничего не сделано для бессмер-тия! – Лев Абрамович со всего маху стукнул кулачком по столу. Тарелки слабо звякнули.
- Вы что, Лев Абрамович, памятник себе решили зака-зать? – с трудом выталкивая слова из набитого ветчиной рта, произнес Петр Петрович Лихобабенко. – Так вам ещё рано. Впрочем, если хотите… Я вам советую из мраморной крошки… Недорого и вид приятный…
- Дурак! – коньком-горбунком взвился Кенис. Сверкнул глазами на смущенного Лихобабенко и одним махом опроки-нул в себя пятьдесят граммов водки.
- А вы хотите стать бессмертным? Богом? – Николай Иванович Солнышкин не скрывал насмешки.
- Я хочу быть бессмертным среди людей, – занюхал Лев Абрамович водку корочкой хлеба. – Что толку стано-виться богом, если боги тоже умирают. Вот, скажем, Нико-лай Иванович, – обратился Кенис к отставному профессору, – где Зевс, Баал или, скажем Уитцилопочтли? Их нет, по-тому что умерли люди, которые в них верили. Вот, не приведи господи, – тут Кенис скосил свои нагловатые глаза на отца Серафима, слегка огрузшего от застолья, – кончится «Придворная», умрет бог в Медведихе.
- Этого не будет! – отец Серафим негодующе тряхнул медно-красной гривой, как бы отвергая самую мысль о по-добной несправедливости. – Во-первых, водку в сельмаг завозят регулярно. А, во-вторых, я тебя, жи… жи…
- …жизнерадостный, – торопливо подхватил Николай Иванович опасно неустоявшуюся фразу.
- … жизнерадостный, – проехал по проложенной колее отец Серафим, – я наверняка переживу. А в-третьих, – не-ожиданно миролюбиво заключил батюшка, – свинья ты, Аб-рамыч. Так о друзьях-товарищах за столом не говорят.
- А все-таки вы станете богом, – вдруг проскрежетал чей-то голос…
Все замолчали и устремили внимательные взгляды на скромного молодого человека, сидящего подле Льва Абра-мовича.
Ещё секунду назад молодого человека вовсе не было за столом, а табурет, стоящий рядом со стулом Кениса, пусто-вал. Но никого не удивило ни появление незнакомца, ни вступление его в разговор. Создавалось впечатление, что он присутствовал здесь изначально. Более того, все знали, что зовут молодого человека Ермолай Степанович Пендель, хотя он никому и не представлялся. Физиономией Пендель обладал несколько вытянутой и горбатой, чем-то неуловимо напоминающей морду бультерьера. Одет он был обычно, как одеваются все нормальные люди. Однако на его собачьей голове красовалась особая четырехугольная шапка с кисточкой, свидетельствующая о весьма высоком положении её владельца в ученом мире.
- Богом?! – эхом повторил Кенис. – Это как богом?! – под пронзительным взглядом Бультерьера присмиревший Лев Абрамович судорожно проглотил полупрожеванный по-мидор и пугливо вильнул глазами.
- Безвременно умирать, возможно, не надо, – мягко предвосхитил его мысль Пендель, – нужно просто быть яр-кой личностью. Знаете, как образуется жемчуг? В раковину попадает песчинка и постепенно обволакивается перламут-ром…
- Или дерьмом! – бесцеремонно прервал его отец Се-рафим, глядя на Пенделя с явной неприязнью.
- Религия тот же жемчуг, – пропуская мимо ушей едкое замечание, продолжил Ермолай Степанович. – Вы, Лев Аб-рамович – яркая личность. Иначе говоря, песчинка, вокруг которой начинает формироваться жемчуг, то есть религия. Для начала вы берете «Моральный кодекс строителя коммунизма», Библию, Коран или «Mein Kampf» и формулируете догматы новой религии. Например, «не прелюбодействуй» или наоборот – «прелюбодействуй направо и налево». А затем вы выносите весь этот…
- Бред! – снова не удержался от грубости отец Сера-фим.
- …на публику, – поставил точку Ермолай Степанович.
Лев Абрамович заворожено смотрел на Бультерьера. В его глазах было что-то подавленно-обреченное. Так кролик смотрит на удава, коченея в предсмертном страхе.
- Итак, вы готовы стать богом? – глаза Пенделя ста-лью кольнули Льва Абрамовича.
Кенис открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопнул его и затравленно отвел глаза.
- Тут надобно совершить какое-то чудо, – задумчиво глядя в рюмку с кристально-чистой «Придворной», прогово-рил Николай Иванович.
- Да-да! Непременно чудо! – воспламенился Пендель, влюблено глядя на отставного профессора. – Что вы желае-те? – обратился он к Кенису. – Ходить по воде? Одним хле-бом накормить тысячу человек? Или просто исцелять смер-тельно больных?
Лев Абрамович не отвечал, его била мелкая дрожь.
- Впрочем, – равнодушно отвернулся от него Буль-терьер, – все это уже было. Придумаем что-нибудь поновее. С помощью… – тут Пендель оглядел присутствующих, как бы оценивая каждого. – С помощью, конечно же, нашего уважаемого профессора.
- Помилуйте, – искренне удивился Николай Ивано-вич, – на роль кудесника я никак не гожусь. Староват-с.
- Это ничего, ничего… – добродушно проскрежетал Бультерьер, – это не помеха. Позвольте, – с этими словами он снял со своей собачьей головы четырехугольную шапку с кисточкой и водрузил её на зардевшуюся от смущения лысину профессора Солнышкина. – В знак признания ваших состоявшихся, а в особенности – Ермолай Степанович значительно поднял палец, – грядущих научных достиже-ний.
- Так значит, – ни с того ни с сего заржал в своем углу Петр Петрович Лихобабенко, – решено! Лев Абрамович ста-нет богом?!
- Да! – это «да» выстрелило из уст Бультерьера точно снаряд из жерла орудия. Оно гулким эхом заходило в стенах тесной комнатушки, беспредельно раздвигая ее границы, и вдруг внезапно оборвалось, уступив место обрушившейся тишине…
Гудение жирной навозной мухи, облетавшей пределы обеденного стола, вернуло всех к жизни.
- Вот муха! – после некоторой паузы сказал, для того чтобы хотя бы что-нибудь сказать, Петр Петрович Лихоба-бенко. – Я же говорил вам, Николай Иванович, не бросайте за окно всякую дрянь. На неё летят вот такие…
Глухие рыдания не дали ему закончить фразу. Лев Аб-рамович Кенис, прислонившись к стене, судорожно бился в истерике.
- Вам, Лев Абрамович, никак нельзя пить, – укоризнен-но произнес Петр Петрович. – Если вы чуть переберете, то с вами просто беда.
Некоторое время Пендель не сводил тяжелого взгляда с захлебывающегося слезами Кениса, затем встал и положил ему руку на голову. Лев Абрамович замер и поднял запла-канно-жалкое лицо. Он молча, по-собачьи преданно и покор-но воле хозяина смотрел в мрачные глаза-бездны Бультерьера, в которых где-то в невозможной дали блистали немые молнии…
За столом постепенно оживилось. Присутствующие о чем-то болтали, закусывали, наливали водку в опустевшие рюмки. Но Пенделю и Льву Абрамовичу Кенису не было де-ла до окружающих. Только они двое понимали, что между ними произошло некое таинство и что теперь их соединяет незримая нить. Нить, которая рвется только с жизнью.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Лумумбы Ивановича Сивоглазова в Медведиху,
где он находит то, что никогда не терял

Чугунными сапогами высекая из дождевых луж алмаз-ные брызги, Лумумбу Иванович Сивоглазов шествовал по деревне. Из районной больницы он добрался на попутке и теперь торопился домой. Улица была пустынна, но Лумумбу Иванович не обращал на это никакого внимания. Все затмевала предстоящая радостная встреча: щедро накрытый стол, для начала сто граммов и разносолье на закуску, готовить которые его Аграфена Васильевна была большая мастерица.
Радость переполняла Сивоглазова. Правда, иногда где-то далеко в подсознании накатывали на Лумумбу Ивано-вича жуткие воспоминания о красно-черном фантастическом острове. Вживую грезилась кривляющаяся бультерьерная рожа, а рядом с ней обломок бронзового бивня. Но Лумумбу Иванович гнал от себя эти дикие видения, будучи вполне уверенным, что подобные страшные сны больше никогда не повторятся.
Вот и знакомый, заросший бурьяном забор, матерая кра-пива, ядовито-зеленой стеной обступившая тропинку. Эта крапива доставляла немало неприятных минут Лумумбе Ивановичу, когда он, в подпитии возвращаясь домой, слегка сбивался с курса. Но сейчас даже она казалась ему родной и приятной. Ноги сами свернули влево и… Лумумбу Иванович остановился как вкопанный.
Возле его избы гудел-роился какой-то непонятный на-род. Повсюду мелькали незнакомые лица. Односельчан совсем не было видно. В стороне светлыми глыбами высились породистые автобусы с затемненными окнами, которые и автобусами-то язык не поворачивался назвать.
Слегка оправившись от изумления, граничащего с испу-гом, Лумумбу Иванович робко забормотал: «Дозвольте пройтить…» и потихоньку стал продираться сквозь плотную толпу, поближе к родному дому. Однако его остановила железобетонная стена корреспондентов, каждый из которых скорее бы умер, чем уступил свое место. Сжатый со всех сторон до спертости дыхания Лумумбу Иванович вдруг с удивлением услышал знакомый голос своей супруги.
- Так вот, – о чем-то громко рассказывала Аграфена Васильевна. – Перед тем как переломаться и в больницу попасть, мой Лумумбу Иванович в Тараканьей пустоши дров наготовил. А в больнице уже наказал мне их привезть. Ну, я и пошла к Сереге-трактористу. А он мне: «Сначала – бутыл-ка, а потом – работа!». Я ему бутылку сначала давать не хотела: нажрется – работы не сделает. А потом – при-шлось…
Несмотря на многолюдье, голос Аграфены Васильевны раздавался в полной тишине. С особым вниманием её слу-шал очень толстый иностранец с переваливающимся через ремень увесистым животом. Его нагловатые глазки-изюминки то и дело перебегали с Аграфены Васильевны на обломок бронзового бивня. Кокосово-волосатые ноги-тумбы напряженно переминались.
- Пардон! – прервал рассказчицу какой-то любозна-тельный корреспондент. – Что значит «нажрется»?
Заплывший доброкачественным салом живот толстого иностранца заколыхался в веселом смехе. Это колыхание, подобно легкому землетрясению, передалось физиономии и заставило весело прыгать её жирные складки. На испорчен-ном английском, которым говорят американцы, толстяк во всеуслышанье пояснил загадочное слово. Все добродушно-понимающе заулыбались.
Видя всеобщее одобрение, Аграфена Васильевна со-всем расхрабрилась.
- Так и получилось, – бойко продолжила она, – работу-то он, правда, сделал: дров привез. Но пьяный в дым. А вместе с дровами вот этот рог. Сказал, что это по весне ка-кой-то здоровенный лосюга скинул. И еще сказал, – тут лицо ещё не старой и довольно симпатичной Аграфены Васильевны пошло маковым цветом, – ты повесь, Аграфе-на, рог-то этот на стену. Пускай Лумумбу Иванович иногда на него поглядывает, прежде чем в очередной раз с телеги надумает падать. За месяц, что он в больнице проваляется, многое может случиться…
Кровь бросилась в лицо Сивоглазову. Рот раскрылся, чтобы выкрикнуть выстраданное годами: «Что ты мелешь, дура!» Но в этот момент стоящий перед ним корреспондент, занимая более удобную позицию, отступил в сторону. Лу-мумбу Иванович невольно обратил свой взор долу, охнул, и колени его подломились.
Без сознания Сивоглазов пребывал недолго. Очнулся он от резкого запаха нашатыря, ударившего ему в нос. Лу-мумбу Иванович приподнялся и, не обращая внимания на суетящихся вокруг людей, уставился на некий предмет, лежащий возле знакомого до боли забора. Сомнений не оставалось. Это был тот самый обломок бронзового бивня, на котором потомственный конюх благополучно прилетел с футуристического острова. Лумумбу Иванович поднял глаза выше, вздрогнул, застонал и снова попытался упасть в обморок. Но уже множество доброжелательных рук поднимали его с земли, щекотали, хлопали по щекам, словом, всячески пытались привести в чувство.
Повинуясь чужой воле, Лумумбу Иванович медленно приходил в себя. Однако при этом он старался не смотреть в сторону означенного бронзового обломка. Там, как раз над удивительной костью, стояли двое. Одним из них был Лев Абрамович Кенис, озабоченный, строгий и очень деловой. Другим был… Другим был как раз тот, кто и произвел на Лу-мумбу Ивановича действие ошеломляющее, подобное удару мягким, пыльным предметом по голове. Возле Льва Абрамовича маячил и кривлялся недавний бультерьерный попутчик Сивоглазова по мрачному туннелю. Бультерьерно-протокольная рожа премерзейше улыбалась и даже делала какие-то приветственные знаки Лумумбе Ивановичу, выра-жая свою безмерную радость от такой приятной и неожидан-ной встречи. От этих знаков внимания и доброй улыбки Бультерьера Сивоглазову становилось худо. Его тошнило, по телу расползалась предательская слабость. Едва пере-двигая ноги, поддерживаемый с одной стороны супругой, с другой – непонятно откуда подскочившим, очень доброжелательным, кокосово-волосатым американцем, он едва вполз в избу и бессильно опустился на такой покойный, старый продавленный диван.
На улице же, перед домом Лумумбы Ивановича, ещё долго суетливо роился народ. Блистали фотоаппараты. Снимали бронзовый бивень, Аграфену Васильевну, избу Сивоглазовых, Льва Абрамовича Кениса, снимали все под-ряд. Говорились и записывались всякого рода речи, высказывались домыслы и предположения. Весь этот шум проникал сквозь закрытые окна и болью отзывался в голове лежащего пластом Лумумбы Ивановича. Особенно досаждал ему назойливый американец, почему-то задержавшийся в избе. Он о чем-то вполголоса говорил с женой. Оба тихо смеялись, Лумумбе Ивановичу очень хотелось вытолкать его взашей. Но, во-первых, иностранца было выталкивать как-то неловко. А, во-вторых, на потомственного конюха напала такая слабость, что он не мог даже встать с дивана. Впрочем, Аграфена Васильевна вела себя очень достойно, и Сивоглазов несколько раз явственно слышал слово «нет», довольно громко произнесенное его супругой.
К вечеру, когда назойливая толпа схлынула, а обломок бронзового бивня увезли на кургузом грузовичке, Сивогла-зов слегка воспрянул духом. Слабым голосом он потребо-вал у супруги свои законные сто пятьдесят граммов «Придворной», зеленый огурчик, немного сала и хлебушка. Как никак он все же вернулся домой и был этому очень рад…
Лумумбу Иванович выпил водку, похрустел огурчиком и, немного посмотрев в потолок, тихо засопел. Потомственный конюх Лумумбу Иванович Сивоглазов спал сном ребенка, не подозревая, что в этот день мир узнал о существовании Медведихи, Тараканьей пустоши и его скромной особы. В результате многочисленных анализов, осмотров и совеща-ний учеными было признано, что найденный в Тараканьей пустоши бронзовый обломок является частью бивня гигант-ского доисторического животного, вымершего миллионы лет назад. Значительное удивление вызывало то, что обломок был поразительно свеж, как будто чудовище потеряло его совсем недавно. Но эту явную нелепицу отнесли к несовер-шенству современной аппаратуры, при помощи которой про-изводились изыскания. Подобных гигантов в окрестных ле-сах Медведихи явно не водилось.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТЕЛЕГРАФНЫЙ СТОЛБ,

правдолюбец и правдоискатель

Странные вещи стали твориться в Медведихе после на-ходки бронзового бивня. К примеру, заговорил телеграфный столб, что стоял рядом с избой Сивоглазовых.
Как-то раз Лумумбу Иванович поздним вечером возвра-щался домой после принятия изрядной дозы спиртного и, не вписавшись в поворот, врезался в вертикально стоящее сучковатое бревно.
- Куда прёшь, старый хрен?! Дороги не видишь?! – тут же донеслось до него откуда-то сверху.
У конюха от удара загудело в голове, потому, очевидно, ему показалось, что слова эти принадлежат телеграфному столбу.
- Спилю, гад! – сгоряча пообещал Лумумбу Иванович, осторожно ощупывая на лбу здоровенную шишку.
- Дурак! Я казенный. Отвечать будешь.
Последние слова, так же явно упавшие с неба, произ-вели на конюха сильно отрезвляющее действие. Он огля-нулся по сторонам. Никого не было видно. Посмотрел вверх. Два фаянсовых изолятора белыми бельмами нагло уставились ему в лицо. В густых сумерках раскатился хриплый издевательский смех. Почти протрезвев, то и дело оглядываясь по сторонам, Лумумбу Иванович дробной рысью заторопился домой.
После этого ночного происшествия Сивоглазов каждый раз, приходя домой под хмельком, опасливо замирал возле телеграфного столба, словно чего-то ожидая. Однако столб упорно молчал. Лумумбу Иванович затосковал и даже пы-тался пару раз бросить пить, поскольку посчитал, что с головой у него стало не все в порядке. Как вдруг столб заговорил снова.
Случилось это в светлое воскресенье, когда Лумумбу Иванович собрался было в магазин за бутылкой, но, выйдя из дому, понял что опоздал. По улице, шатаясь из стороны в сторону, как баржа во время качки, проплывала пьяная продавщица медведихинского сельмага Сонька, вне всяких сомнений, уже закончившая свой рабочий день.
- Соня! – хотел было крикнуть Сивоглазов, слабо на-деясь, что продавщица все же вернется и отпустит нужный ему товар, но не успел. Высоко над головой онемевшего от неожиданности конюха послышался не лишенный приятно-сти уже знакомый ему бас.
- Здравствуй, Сонечка! Здравствуй, милый друг!
Сонька немедленно остановилась. «Милым другом» её не называл никто и никогда. Однако от резкого торможения равновесие было утеряно, и продавщица медленно опроки-нулась вперед, став треугольником, вершину которого обра-зовал её тощий зад.
- Как живешь, Сонечка? – ещё более проникновенно вопросил её приятный голос.
- Хорошо, – прохрипела Сонька из весьма неловкого положения.
- Хорошо бывает разное, – не унимался доброжела-тель.
- Лучше… – начала было Сонька. Она хотела сказать: «Лучше не бывает», но не выдержала, и из пыли, в которую воткнулся Сонькин нос, послышался отборный мат.
- Что же ты, Сонечка, так ругаешься?
- А тебе какое дело, козёл!
Выплюнув вместе с пылью последнюю фразу, Сонька в страхе оцепенела. В запальчивости она не сразу разобрала, что приятный бас неожиданно сменил совсем другой голос, строгий и начальственный. Голос этот явно принадлежал председателю колхоза Петру Петровичу Лихобабенко, кото-рого Сонька откровенно боялась.
- Что это вы, Соня, матом содите? Кхе-кхе! Так сказать в общественном месте.
Сонька робко приподняла свою потную, густо облеплен-ную пылью физиономию. То, что она увидела, сразило её наповал. Вместо знакомых, видавших виды председатель-ских сапог прямо перед сонькиными глазами маячили тол-стые кокосово-волосатые ноги-тумбы.
- Петр Петрович, зачем вы разделись? – смущенно пролепетала Соня и не мешкая подняла взгляд выше. Пе-ред любопытными Сонькиными глазами предстали сначала цветастые семейные трусы, поддерживаемые широким ремнем, а затем переваливающийся через ремень огромный живот и, наконец, нагловато-хитрые изюминки-глазки, вдавленные в тестообразное лицо. Было что-то чрезвычайно знакомое в этой физиономии, и у Соньки невольно вырвалось:
- Колька! Хитровчук!
Едва заметная пугливая искорка мелькнула и тут же по-гасла в нагловатых глазках. Толстяк осклабился в доброй американской улыбке и изрек нечто английское.
- Что здесь делает эта мисс? – эхом протараторила невидимая за колыхающимся животом переводчица.
- Не твое дело, козел! – во всю глотку заорала Сонька, воодушевленная тем, что среди толпы незнакомых мужиков в семейных трусах она видит не Петра Петровича Лихоба-бенко, а своего полузабытого давнишнего покупателя.
- Соня! – хлестнул по ушам крик отчаяния стоящего позади продавщицы председателя. – Это мистер Хитроу! Американец! Немедленно извинись перед ним!
- Не извиняйся, голуба! – раздался вдруг над голова-ми собравшихся звучный бас.– Все верно. Это Колька Хитровчук из соседней Тараканихи. Он десять лет тому назад Родину продал, в Америку подался. А, между прочим, Соня, трехрублевый долг тебе так и не отдал.
- Гони трояк, Хитрый! – Сонька змеей взметнулась вверх, норовя вцепиться в широкие цветастые трусы, но рука пронесла мимо, и она снова бессильно шмякнулась в пыль.
- Врет он все! Нашла, кому верить! – неожиданно по-русски отбрехнулся ошеломленный неземным басом амери-канец.
- Кроме того, считаю своим гражданским долгом зая-вить, – мстительно пророкотал Телеграфный Столб, – сле-дующее. Мистер Хитроу, он же Хитровчук, является секрет-ным агентом по кличке Хитрый недружественной нам держа-вы. В левом кармане агента находится магнитофонная за-пись его беседы с Аграфеной Васильевной Сивоглазовой. Из этой записи следует, что агент Хитрый подстрекал гражданку Сивоглазову отпилить часть найденного рога и продать ему.
- Вранье, – пролепетал моментально вспотевший аме-риканец.
- Однако, – неумолимо продолжал Столб, – послед-няя, будучи патриоткой, отказалась продавать рог за американские доллары. В правом кармане, – басил просмоленный правдолюбец, – находится мелкий фрагмент вышеупомянутого рога, который агент Хитрый отщипнул ко-новальческими щипцами, преднамеренно похищенными для этой цели в избе Сивоглазовых. Этот фрагмент предполагается передать в секретную лабораторию для специсследований. Словом, хватайте его, хлопцы, – заключил Столб как-то уже совсем неофициально.
Однако, прежде чем какие-то неизвестные, вызываемые Столбом хлопцы успели схватить секретного агента, к нему подскочил до сих пор стоящий с отвисшей челюстью Сиво-глазов и со всего маху ударил в жирное американское ухо. За себя, за Аграфену Васильевну, за проданную Родину, а, самое главное, за подло уворованные щипцы. Удар был си-лен. Американец покачнулся. Но упасть ему не дали. Из многоликой толпы вынырнули два совершенно невзрачных, бесцветных молодых человека. Они схватили толстого американца под руки и очень ловко затолкали его в такую же невзрачную, как они сами, моментально подъехавшую машину.
Тем временем у Столба, очевидно, либо перепутались провода, либо поехала крыша, но он начал нести всякую чушь.
- А вам, Петр Петрович, – окончательно пошел в раз-нос Телеграфный Столб, – давно пора позаботиться о том, чтобы поставить мне пасынка. Я совершенно покосился.
Ошалевшая иностранная делегация, которой Лихобабенко показывал свой колхоз, в панике разбегалась. Сам председатель спортивной трусцой засеменил в контору. Там Петр Петрович набрал телефонный номер вышестоящего районного начальства и заторможенным голосом сообщил, что в Медведихе заговорил Телеграфный Столб. Столб разоблачил иностранного шпиона, а также просил укрепить его пасынком. В ответ телефонная трубка долго молчала. Высокое начальство соображало: сколько нужно выпить, чтобы нести такой бред. Но поскольку потребление соответствующего количества водки было просто невозможно, то телефонная трубка была аккуратно положена на место. Короткие гудки, доносящиеся из неё до Лихобабенко, заглушали раскаты баса, несущиеся в открытое окно. Вконец разбушевавшийся Телеграфный Столб обязывал всех до единого явиться на какую-то пресс-конференцию, не называя ни сроков её проведения, ни темы, которой она будет посвящена.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ,

или Шоу-Балет-Аукцион по продаже
предметов дамского туалета

Весть о говорящем Столбе моментально разлетелась по Медведихе и была воспринята на удивление серьезно. Это не вписывающееся в общие рамки происшествие раздража-ло общественное сознание, вызывало неясную тревогу.
Всеобщую нервозность возбуждали также некоторые яв-ления, происходящие в небе Медведихи. По вечерам то здесь, то там кто-нибудь из деревенских непременно заме-чал на небосводе летающую баранку. Баранка подолгу кру-жила над деревней, и многие из понаехавших корреспонден-тов снимали её на видео и фотоаппаратуру. Однако впо-следствии либо небо оказывалось на пленке пустынным, либо сама пленка засвеченной.
Напряжение, все более нарастающее в Медведихе, вы-лилось в какое-то несколько странное, сухо-деловое слово «проект». Сначала оно употреблялось как бы случайно, зву-чало как-то расплывчато-аморфно. Однако вскоре это слово стало повторяться все чаще и приняло ясные, четкие и даже грозные очертания.
У Проекта не было автора. Он возник как бы сам собой, как молния возникает из грозовой тучи. И хотя Проект был дик, фантастичен и совершенно непонятен трезвому рассуд-ку, под него тут же нашлись огромные деньги.
Заключался Проект в следующем. При помощи хитро-сплетений современной науки намечалось в кратчайшие сроки воссоздать давным-давно исчезнувшее с лица Земли удивительное животное, бивень которого был найден в ок-рестных лесах. Одновременно с этим предполагалось по-строить огромный водоем и взрастить парк древовидных растений, побегами которых должен был питаться реликто-вый экземпляр, почему-то названный в Проекте «Касатик». Цель этих далеко идущих планов никого не интересовала. Говорилось разное. Но никто не знал и не мог знать: «ЗА-ЧЕМ ЭТО НАДО?». Нелепость задуманного подтверждало и то, что руководителем Проекта был назначен заведующий деревенским домом культуры Лев Абрамович Кенис, а его помощником и секретарем – возникшая из небытия буль-терьерно-протокольная рожа Ермолай Степанович Пендель.
Сразу же после назначения на высокие посты двух аван-тюристов разнеслись слухи о какой-то загадочной пресс-конференции. И хотя никто ничего о будущей конференции не знал, все сходились на том, что это крайне важное, яркое событие, пропустить которое было совершенно невозможно. Пресс-конференция грянула, точно гром среди ясного неба.
В Медведихинском доме культуры яблоку негде было упасть. Журналисты всевозможного толка с нетерпением ожидали начала таинственного действа. В третьем ряду, вальяжно развалясь и жуя жвачку, сидел толстый мистер Хитроу, отпущенный из-под стражи под внушительный за-лог. Правда, теперь его повсюду сопровождали два молодых человека, о которых нельзя было сказать, что они неприметны в толпе, скорее это была сама толпа. Один из бесцветно-симпатичных молодых людей сидел впереди мистера Хитроу. Его шишковидная голова была красиво обрамлена грязными подошвами сорок пятого размера, поскольку ноги-тумбы мистера Хитроу были удобно по-мещены на спинку переднего стула. Другой молодой человек устроился на галерке и через театральный биноклик упорно буровил взглядом бычий хитроувский за-тылок.
…Зал замер, затем взорвался аплодисментами. На сце-не появились Ермолай Степанович Пендель и Лев Абрамо-вич Кенис. Кенис был просто во фраке. Пендель – во фраке и при галстуке. Галстук был широк, длинен и необычен. По всему полю его разбегались коричнево-зеленые пальмы, а в центре, точно живая, застыла маленькая обезьянка, весьма пакостная на вид.
- Дамы и господа! – голос Пенделя ржавой пилой про-ехался по залу. – Позвольте начать благотворительно-бесплатный Шоу-Балет-Аукцион, который вы все с таким нетерпением ждете.
Недоуменное молчание было ему ответом.
- Какой аукцион?! Где пресс-конференция?! – донес-лось с галерки.
Воздух разрезал оглушительный свист. Это мистер Хит-роу, засунув пальцы в рот, выражал свое крайнее недоволь-ство.
Кенис и Пендель с искренним удивлением перегляну-лись.
- Это ошибка, господа, – обратился Лев Абрамович к собравшимся несколько обескуражено. – В принципе, мы готовы дать пресс-конференцию…
- …Если – насмешливо-вкрадчиво поспешил допол-нить его Пендель, – у кого-то из вас имеется на неё пригласительный билет.
Зал озадаченно замолчал. Каждый из присутствующих вдруг почему-то вспомнил, что он, действительно, не полу-чал никакого пригласительного билета на пресс-конфе-ренцию, но по нескольку раз в день пробегал глазами какие-то назойливые, но совершенно не внушающие доверия за-мызганные афишки, расклеенные повсюду. В афишах зна-чилось, что именно сегодня, в этот день и час, в Медведи-хинском доме культуры состоится какой-то бесплатный Шоу-Балет-Аукцион.
- Господа! – радостно пролаял Бультерьер. – Я вижу, произошло какое-то недоразумение. Поэтому прошу тех, кто не хочет принять участие в Шоу-Балет-Аукционе, удалиться. – Ермолай Степанович доброжелательно заморгал белесыми ресницами
Никто не покинул зал. Все чего-то ожидали.
- Итак, господа! – веселый скрежет Пенделя отзывал-ся в зале звонким эхом, – недоразумение разрешилось. По-звольте приступить к бесплатной продаже чудодейственно-го амулета.
Ермолай Степанович петушком прошелся по сцене. Па-костная обезьянка на его галстуке неожиданно ожила, зырк-нула в третий ряд, и оскалилась в ослепительно-американской улыбке. Мистер Хитроу, сам того не желая, ответил ей тем же. Лев Абрамович неприметно отошел к краю сцены и обеими руками ухватился за какой-то шнурок, свисавший сверху.
- Первый и единственный лот нашего аукциона! – за-визжал вдруг Пендель, напугав половину зала. – Элегант-ные дамские трусики тысячу пятьсот двадцать девятого размера.
В эту секунду оглушительно грянул сидевший в засаде оркестр. Музыканты несли нечто несуразное, напоминаю-щее одновременно и туш, и канкан, и ритуальные мелодии народов Африки. Под эту дикую какофонию Лев Абрамович изо всех сил дернул за шнурок, и откуда-то сверху рухнули и зависли над сценой изящные дамские панталоны с оборками и кружевами. Панталоны были столь чудовищно велики, что могли бы служить парусом флагманского корабля времен королевы Елизаветы. На панталонах проявилось изображение бравого мужчины. Мужчина был как две капли воды похож на старшину-гаишника, совсем недавно на халяву накушавшегося тройного одеколону, а затем беспардонно заблевавшего все шоссе. Двойник старшины строго взирал на присутствующих, как бы вопрошая, по какому праву они здесь собрались. Над его головой сияло и вместе с панталонами трепыхалось от нестерпимых сквозняков одно-единственное слово «Касатик». Зал онемел. Затем послышались редкие смешки, перемежаемые возмущенными криками. Наконец, шквал гнева обрушился на сцену. Кричали что попало. Приличного не было вовсе. Больше и громче всех орал мистер Хитроу. Он свистал Соловьем-разбойником и топал ногами-тумбами так, что дрожал пол.
Буря недовольства прекратилась так же внезапно, как и началась. В зале вдруг наступила гробовая тишина. Все, затаив дыхание, смотрели на сцену. Там по-прежнему, как ни в чем не бывало, стоял Лев Абрамович Кенис. На этот раз с расписным под хохлому подносом в руках. На подносе сверкал и переливался удивительный по красоте огромный бриллиант.
- Господа, – невинно прошелестел Пендель. – Талис-ман, как вы сами понимаете, продаваться не может. По-этому он прилагается к этому камешку. – С этими словами Ермолай Степанович небрежно ткнул пальцем в велико-лепный алмаз.
- Делайте ставки, господа! – вдруг ни с того ни с сего заорал Кенис и растерянно оглянулся по сторонам.
- Начальная цена – одна копейка, – радостным скри-пом поддержал его Бультерьер.
Присутствующие затихли, ожидая очередного подвоха. Но бриллиант так сладостно, так заманчиво сиял, что где-то в отдалении послышался робкий возглас. Кто-то поднимал цену до рубля.
В этот момент пакостная обезьянка на галстуке Ермолая Степановича Пенделя материализовалась. Она вспрыгнула на поднос, который держал Лев Абрамович Кенис, и приня-лась на нем лихо отплясывать джигу. При этом обезьянка мохнатыми лапками схватила бриллиант и высоко подняла его над головой. Бриллиант брызгал лучами, ослепляя зал. В мгновение ока все точно обезумели. Кричали, топали но-гами, плакали навзрыд, не забывая поднимать ставки. Кое-где завязалась драка.
Мистер Хитроу при виде великолепного бриллианта в лапках танцующей обезьянки стал буро-красным. Ногами-тумбами попирая грязный пол, одной рукой он ухватился за голову сидящего впереди симпатичного молодого человека, принимая её, очевидно, за какой-то шишковидный нарост на кресле. Другая рука, сжатая в багровый кулак, то и дело вздымалась в такт выкрикам своего хозяина, означавшим очередное повышение цены. Мистер Хитроу пожирал глаза-ми восхитительный камень.
Обстановка всеобщего психоза продолжалась так долго и настолько захватила аудиторию, что резкий выкрик «Про-дано» застал всех врасплох.
- Продано! – еще раз взлаял Бультерьер и деревян-ным молотком ткнул в передние ряды.
Мистер Хитроу из буро-красного стал бледно-малиновым. Молоток аукциониста указывал на него.
- Это мой бриллиант, – в полной тишине простонал американец. Затем вскочил, расплющил гигантской подош-вой плечо впереди сидящему молодому человеку и, вос-пользовавшись головой-шишкой как опорой, прыгнул на сцену. Там мистер Хитроу сбил с ног Льва Абрамовича, выхватил из лапок упавшей на пол обезьяны алмаз и ри-нулся к выходу.
Через минуту после окончания пресс-конференции от дома культуры, взметая прах колесами, рванулся роскош-ный лимузин. Несколько секунд спустя за ним протарахтела задрипанная машина непонятной марки.
Лимузин, сопровождаемый на почтительном расстоянии непонятной машиной, проследовал через всю Медведиху и остановился у парадного подъезда недавно отстроенной роскошной гостиницы. Из него вышел мистер Хитроу и, сопровождаемый дюжими охранниками, исчез за зеркальной дверью. Из притормозившей задрипанной машины вылезли двое. Один из них с изрядно свернутой шеей и просевшим плечом занял позицию рядом с парадным подъездом. Другой, здоровый на вид, но с театральным биноклем, спрятался в кустах напротив окон мистера Хитроу.
В окнах номера, занимаемого богатым американцем, всю ночь горел свет. Мистер Хитроу сидел за столом и стеклян-ными глазами гипнотизировал купленный им по случаю за-мечательный камень. Так он и заснул, утомленный бессон-ницей и свалившейся на него удачей. А утром счастливчика разбудил деликатный стук в дверь.
- Да-да! – пробормотал американец, едва разлепив ве-ки, ожидая горничную с утренним кофе. Но вместо гор-ничной вошли трое. У одного из вошедших тут же выпал из кармана театральный биноклик. Второй смотрел как-то вбок и все время хватался за левое плечо. Третий представлял собой бравого офицера милиции и был, как две капли воды, похож на сурового двойника старшины-гаишника, изображенного на гигантских дамских панталонах.
- Капитан Бардельеров! – представился суровый офицер и молодцевато щелкнул каблуками. – Мистер Хит-роу, – деловито продолжил капитан без паузы, – Вы состои-те в международном розыске по обвинению в хищении все-мирно известного бриллианта «Касатик».
- А вы больше не служите в ГАИ? – только и сумел пролепетать обалдевший американец.
- В ГАИ служит мой брат! – сухо отрезал капитан. – Мы однояйцовые близнецы.
- Как это однояйцовые? – мистер Хитроу был как бы в беспамятстве.
- Однояйцовые – это из одного яйца, идиот! – неожи-данным басом прояснил ситуацию штатский с искривленной шеей и проваленным плечом. Далее, не теряя больше вре-мени на дурацкие разговоры, шишкоголовый агент накинул красивые, никелированные наручники на волосатые руки американца. Послышался характерный щелчок.
- Вы арестованы! – пояснил сошедший с панталон су-ровый капитан.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«КАСАТИК»

воплощение проекта

На следующий день после пресс-конференции улицы Медведихи обезлюдели. Все обитатели деревни, забыв по-вседневные дела, буквально прилипли к экранам своих те-левизоров. Они по нескольку раз заинтригованно смотрели экстренный выпуск новостей, в которых повторялось одно и то же.
На сцене медведихинского дома культуры скромно стоя-ли одетые в строгие фраки директор проекта «Касатик» Лев Абрамович Кенис и его заместитель Ермолай Степанович Пендель. Лев Абрамович на правах председа-тельствующего говорил в зал: «В принципе, мы готовы дать пресс-конференцию». После чего на сцену по какой-то неясной причине падал занавес весьма оригинальной формы с изображением мужественного брюнета и золотой надписью «Касатик». Далее все остальные действия происходили на фоне этого необычного занавеса. Впрочем, действий было немного. Лев Абрамович Кенис выносил на роскошном хохломском подносе огромный бриллиант, принесенный в дар фонду «Касатик» и названный его именем. После чего происходило нечто дикое, совершенно не воспринимаемое рассудком.
В третьем ряду, словно из-под земли неожиданно вырас-тала толсто-волосатая горилла в шортах и, плюща головы и плечи впереди сидящих, ломилась к сцене. На сцене горил-ла устраивала самый настоящий дебош. Она избивала Льва Абрамовича, бросала на пол очень милую дрессированную обезьянку, которая демонстрировала всем бриллиант «Касатик» и, наконец, убегала, прихватив с собой драгоцен-ный камень. Шокирующие новости заканчивались кадрами роскошного номера гостиницы, в котором была арестована взбесившаяся горилла, оказавшаяся, по словам коммента-тора, самым что ни на есть чистопородным американцем.
Этот репортаж один в один передавался практически по всем телевизионным каналам страны по одной вполне по-нятной причине. У всех корреспондентов, снимавших Шоу-Балет-Аукцион видеоаппаратурой, лента оказалась засве-ченной. Сохранились лишь эпизоды, которые в настоящий момент показывали по телевидению. Более того, у присутствующих на Шоу-Балет-Аукционе возник как бы провал в памяти. Они помнили только самое начало и самый конец мероприятия. Зато у всех у них отложилось, что это вовсе не какое-то скандальное действо с нагловатыми ведущими и неприлично вихляющейся обезьянкой, а пресс-конференция, блестяще, с неуловимым эротическим оттенком проведенная её организаторами.
Выпуск экстренных новостей шел круглые сутки, и круг-лые сутки на экранах телевизоров развевался занавес-панталоны с надписью «Касатик» и жгучим брюнетом. Сло-во «Касатик» также поминутно звучало из теле- и радиодинамиков. Оно с придыханием, на все лады повторялось мужскими и женскими голосами, приятно будоража сознание и крепко западая в память.
Одновременно с этой, достигшей поистине вселенских масштабов, бурей в стакане воды, в Медведихе как-то сует-ливо-быстро открылся грандиозный торгово-выставочный центр «Касатик». В центре можно было купить всякого рода сувениры, например, изящные женские и мужские трусики, майки и тому подобную мелочь с той же надписью «Касатик» и изображением томного мужчины. Трезвомыслящему человеку была совершенно непонятна связь между ископаемым животным и красавцем-брюнетом. Но посетителей это не смущало. Нижнее белье шло нарасхват.
Между покупками предметов женского и мужского туале-та можно было побродить по Центру среди муляжей доисто-рических растений или же ознакомиться с действующей мо-делью чудовища. Оно плавало, плеща водою, и мелодично трубило. За доступную плату любой мог послушать сенти-ментальную песенку, исполняемую электронным чудом в его честь.
Такие же Центры, как грибы после дождя, моментально выросли практически во всех столицах мира. Деньги, зара-ботанные Центрами «Касатик» шли на финансирование ги-гантской стройки. На это же была направлена и большая часть прибыли, полученной от проката фильма «Касатик» наспех «слепленного» кинематографистами. Фильм в музы-кальной форме повествовал о трогательной любви двух прекрасных юношей, которых во время кораблекрушения спасает доброе доисторическое животное. Фильм «Касатик» побил все рекорды кассовых сборов. Дамы рыдали от восторга в кинотеатрах. Молодые мамы называли своих дочерей и сыновей именем «Касатик». Необычайно популярен стал танец «Касатик», исполняемый в кинокартине прекрасными юношами, который весьма напоминал сексуальный акт в сопровождении веселенькой мелодии. Все просто жаждали как можно скорее лицезреть гигантское, но доброе водоплавающее чудо. Мир, казалось, сошел с ума. Пожертвования на строительство доисторического парка текли рекой.
Подстегиваемая всеобщим нетерпением, мощно финан-сируемая Великая Стройка все более ускорялась. Стальные зубья экскаваторов хищно вгрызались в мягкую плоть Земли. По волчьи выли сирены, и инженерные мины рвали земной покров. Скоро образовался огромный котлован, и теперь для его заполнения подводились воды гигантских рек, текущих за тысячи километров от Медведихи.
Лев Абрамович Кенис, как угорелый, метался по строй-ке. То здесь, то там появлялся он со своим бультерьерным помощником и отдавал распоряжения. Распоряжения были нелепы по сути своей и если бы их исполняли, то стройка не ускорила бы свой ход, а совсем прекратила его. Однако ни-каких распоряжений вовсе и не требовалось. Строительство ископаемого парка велось как бы само собой и не нуждалось ни в чьих распоряжениях. Тем более не нужны они были кучке фанатиков-ученых, пытающихся вернуть к жизни, казалось бы, навсегда ушедшее в небытие чудовище. Они дневали и ночевали в секретных лабораториях, проводя бесчисленные опыты и испытывая горчайшую неудовлетворенность или неизъяснимую радость в зависимости от их исхода. Однако если о Великой Стройке говорилось и писалось много, то работа ученых освещалась весьма скупо, как бы вскользь, хотя и давалось понять, что час появления на свет таинственного животного близок. И вдруг на фоне всеобщей истерии, слез и умилений, связанных с Касатиком, произошло событие, в корне нарушившее плавно-стремительный ход воплощения Проекта в жизнь. Событие это было заурядным, обыденным и крайне незначительным. Поздним вечером, когда на небе уже вызвездило и медведихинцы потихоньку готовились ко сну, на их деревню благополучно грохнулся метеорит.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

МЕТЕОРИТ В НЕБЕ И В ЖИЗНИ

Падение метеорита случилось поздним вечером, когда багровое солнце грузно тонуло в сизо-алых облаках. Пред-шествовало же ему выступление Телеграфного Столба, ко-торое началось с исполнения народной песни:

«Во поле береза стояла.
Во поле кудрявая стояла
Люли-люли стояла.
Люли-люли…»

Пение Столба, напоминающее визг недорезанного поро-сенка, перемежаемый ревом голодного тигра, продолжалось недолго. На полуслове прервав дикий вокал, Столб сделал паузу и произнес: «Николай Иванович Солнышкин уже более полугода как уехал к своей тетке в Сызрань».
С некоторых пор Телеграфный Столб затеялся разгова-ривать с односельчанами ежедневно и успел порядочно всем надоесть, поэтому для того чтобы привлечь внимание к своей особе, он стал прибегать к разного рода штучкам типа идиотского пения.
Столб зычно откашлялся и, стараясь придать своему го-лосу как можно больше значимости, повторил: «Николай Иванович в Сызрани уже целых шесть месяцев».
Возможно, Телеграфный Столб сказал бы ещё что-нибудь очень интересное и важное, связанное с отъездом уважаемого профессора. Но в это время всеобщее внима-ние было отвлечено змеиным шипением, доносящимся со значительно большей высоты, чем та, с которой вещал Столб. Услышавшие шипение медведихинцы воззрились на небеса и увидели картину непонятно-удивительную, не опи-санную ни в одном из учебников астрономии.
По черному, сплошь в мерцающих звездочках небу ле-тел метеорит. Он летел удивительно и непохоже: по зигзагообразной траектории, разбрасывая восхитительные по красоте разноцветные брызги.
Метеорит фейерверком промчался над Медведихой и взорвался где-то на пустыре с необыкновенно-душераздирающим треском, на несколько мгновений оглушив всю деревню.
Несмотря на поздний вечер, на место взрыва ринулась стая корреспондентов, которые в последнее время, каза-лось, вовсе не покидали Медведиху. То, что они увидели, поразило их даже больше, чем падение небесного камня.
Весь пустырь, на котором произошел взрыв, был в объя-тиях какого-то таинственного света. Свет пронзал слежав-шийся в низине плотный туман. В его зыбких белесых вол-нах метались фантастические тени. Они то увеличивались до гигантских размеров, то почти исчезали. Похоже, в центре пустыря проходила битва титанов. Временами слышался отборный мат, сквозь который пробивались слова «шпион» и «инопланетянин».
Двое самых отчаянных газетчиков бросились в таинст-венное пространство и исчезли в нем, как в Бермудском треугольнике. Остальные застыли в нерешительности, невольно наблюдая загадочный театр теней. Однако сторонними зрителями они оставались недолго. На границе заколдованного круга внезапно нарисовалась колеблю-щаяся, как пламя свечи на ветру, фигура. Она несколько мгновений наблюдала за корреспондентами, сгрудившимися испуганными баранами, затем взревела солдафонским басом: «А вам что здесь надо?».
Корреспонденты вздрогнули, но испугаться не успели. На их глазах фигура неожиданно раздвоилась, и вторая половина её, шатаясь в неверном свете, словно пьяная, спросила сырым, простуженным басом:
- Этих придурков тоже заберем?
То, что ответила первая фигура, появившаяся до раз-двоения, корреспонденты не услышали. На них налетел со-крушительный вихрь, схватил и куда-то поволок. Корреспонденты пришли в себя только в наглухо закрытой машине с тремя очень странными типами, одетыми в невиданные ранее камуфляжные комбинезоны. Носастые, небольшого роста, с оттопыренными ушами, они напоминали съежившихся недобрых троллей, вышедших из горных недр.
Машина тронулась, и пронзающие густой туман фары перестали освещать пустырь. Черно-бархатный занавес но-чи в мгновение ока упал на импровизированную сцену, на-всегда закрывая быстротечный театр теней. Недосмотрев-ших спектакль зрителей увозили в фургоне, очень смахи-вающем на тюремную каталажку. Зато в настоящей, совсем не импровизированной камере все представилось в совер-шенно ином свете.
Камуфляжные комбинезоны при ближайшем рассмотре-нии оказались загаженными грязью кальсонами. Сами же сокамерники больше напоминали обычных людей, чем инопланетян, о чем без обиняков и спросили их корреспонденты. Тролли догадку подтвердили и представились учеными. Оказывается домик, в котором они жили, подвергся падению метеорита, и они как были, в кальсонах, выпали на улицу прямо в дождевые лужи. Когда же корреспонденты поинтересовались у своих не совсем обычных собеседников, что они изучали и кто эти неиз-вестные люди, затолкавшие их в комнату с решетчатыми окнами, то в камере зависло тягостное молчание. Впрочем, последний вопрос недолго оставался без ответа.
Едва первые лучи утреннего солнца отпечатали на сте-не незатейливый узор тюремной решетки, как дверь нестерпимо завизжала и на пороге предстали два совершенного одинаковых милицейских капитана. Это были никто иные как однояйцовые братья Бардельеровы. Один из капитанов обвел всех тяжелым взглядом и произнес басом первого призрака:
- Здесь Солнышкин Николай Иванович?
- Я! – покорным эхом откликнулся один из лопоухих троллей.
- На выход! – вежливо предложил второй однояйцовый брат, басом сырым и простуженным, явно принадлежащим второму призраку.
- С вещами? – вежливо поинтересовался «полгода на-зад уехавший к тетке в Сызрань» Николай Иванович.
Даже на суровых лицах братьев Бардельеровых мельк-нуло подобие улыбки.
- Разумеется! – рявкнули они хором. – Не кальсоны же вам снимать.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГОЛОВАСТИКИ

(явление первое)
битва на машинном дворе

Петр Петрович Лихобабенко с трудом продрал глаза. Во рту было нехорошо. «Точно эскадрон лошадей во рту ноче-вал», – невольно вспомнилась ему где-то услышанная гу-сарская фраза. Очень хотелось пить. Вчера он засиделся у друзей и изрядно перебрал. На столе, под тряпичным пету-хом, стоял заварной чайник. Спасибо супруге. Она знала, что понадобится утром.
Лихобабенко налил в любимую чашку крепкий ароматный чай, навалил туда сахару. От нечего делать включил телевизор. Туш ворвался в комнату, на секунду оглушив Петра Петровича. По одному из главных телевизионных каналов страны велась прямая трансляция торжественного открытия очередного выставочного центра «Касатик». Лихобабенко сходу нажал на кнопку пульта, и перед его глазами предстали уже экзальтированные молодые люди. Они изящно дрыгали бедрами и извивались под жизнерадостную музыку, старательно изображая любовный экстаз. Конкурс на лучшее исполнение су-пермодного танца «Касатик» был в полном разгаре. По третьей программе шел многосерийный телевизионный фильм «Касатик». Смерть, казалось, уже распростерла свои крыла над прекрасно-неземными юношами. Они душераздирающе прощались друг с другом в бушующем океане, среди обломков тонущего корабля. Но искушенный зритель уже знал, что с минуты на минуту из морских пучин вынырнет доброе чудовище, которое непременно спасет влюбленных. Петр Петрович сплюнул, смачно выругался и выключил телевизор.
Лихобабенко потянулся к кружке с дымящимся чаем, но рука застыла на полпути: в ушах неожиданно прозвенело и стихло. Петр Петрович выждал немного: не почудится ли ему ещё чего, но галлюцинации больше не повторялись. Он облегченно вздохнул и даже мысленно дал себе слово никогда так больше не напиваться, как вдруг порыв ветра внес в открытое окно частый будоражащий звон металла о металл. Расплескав недопитый чай, председатель опрометью кинулся из дому. Это били о рельс на машинном дворе, отстоящем от Медведихи в полутора километрах. Резко-отрывис-тые тревожные звуки могли означать только одно – пожар.
Рухнув с разлету на застонавшее от натуги сиденье ста-ренького уазика, Лихобабенко включил зажигание, – двига-тель чихнул и смолк. Чертыхаясь и проклиная все на чем свет стоит, Петр Петрович наконец-то с десятого захода за-вел машину и, подпрыгивая на ухабистой дороге, помчался по деревне.
Едва вылетев за околицу, Лихобабенко увидел беспоря-дочно семенящую к Медведихе одинокую фигурку. Острое чувство тревоги полностью овладело председателем. В бе-гущем человеке он тотчас признал Лумумбу Ивановича Си-воглазова. Поднимая клубы пыли, председательский уазик в мгновение ока очутился возле потомственного конюха.
- Стой! – перекрывая скрип тормозов, страшно закри-чал Лихобабенко, – Что?! Пожар?!
- Головастики! – жутким перегаром дыхнул в физионо-мию председателя Лумумбу Иванович, – Там, – махнул он рукой в сторону машинного двора, – головастики трактора жрут.
Лихобабенко внимательно посмотрел в белые глаза по-томственного конюха и горестно обмяк. Диагноз был ясен без врачебного осмотра – белая горячка.
Последние события совершенно выбили из колеи муж-ское население Медведихи. Трудовая дисциплина резко упала. Мужики точно ополоумели: то один, то другой впадал в запой и неделями не выходил на работу. Особенно отли-чались этим лучший тракторист района Серега и потомственный конюх Лумумбу Иванович Сивоглазов. Лумумбу Иванович допился даже до того, что однажды пригрозил Лихобабенко: если председатель от них с Серегой не отстанет, то он, конюх Сивоглазов, непременно отправит его на какой-то красно-черный остров и там самолично скормит чудовищному головастику. Внимательно выслушав весь этот бред, Петр Петрович посмотрел ему в лицо и, не сказав ни слова, молча пошел дальше, подумав при этом: «Хороший был человек».
Теперь, глядя в белые глаза Сивоглазова, Лихобабенко понимал, что подтвердились его самые худшие опасения. Но удары о рельс становились все чаще и нестерпимее. Казалось, воздух звенел от них. Петр Петрович захлопнул дверцу, и уазик рванулся с места. В секунду преодолев несколько сот метров, отделявшие его от машинного двора, председатель быстрыми шагами направился в мастерскую, откуда доносился оглушительный звон. Лихобабенко настежь распахнул полуприкрытую дверь и застыл в изумлении. Такого он все же не ожидал. Лучший тракторист района сидел возле рельса и нещадно лупил по нему молот-ком.
Петр Петрович осторожно тронул сидящего к нему спи-ной Сергея.
- А-а-а! – от неожиданности Серега вскочил и замах-нулся на отшатнувшегося председателя.
- Сереженька, что же ты по рельсику долбишь? Может быть, домой пойдешь, баиньки? – слащаво спросил Лихоба-бенко и скроил на своем лице идиотски-умильную улыбку.
- Какое на х.. баиньки… Головастики одолели! – и Се-рега с безнадежной усталостью махнул рукой.
От рельса, по которому долбил тракторист, действительно шустро разбегалось множество головастиков. Петру Петровичу показались они несколько странными: не черными, как обычно, а с каким-то серебристо-стальным отливом. Но он не обратил на это внимания. Чего в жизни не бывает.
- Сереженька, золотце мое, – голос Лихобабенко те-перь и вовсе растекался патокой, – что же ты, козлик, голо-вастиков безвинных губишь? Ты что? Их в луже наловил?
Серега поднял очумелые глаза. С минуту смотрел на председателя, осознавая вопрос, затем прохрипел:
- В баке тракторном наловил. Они, суки, соляру жрут. А я их по голове!
Председатель секунду помолчал. На своем веку он повидал многое, но такое не приходилось. Краем глаза он оценил, далеко ли до открытой двери, но тут же устыдился.
- Пойдем, Сереженька, вместе посмотрим, где они там в баке? – сладкоголосо пропел он.
Оставалась слабая надежда. Показать Сереге бак, пол-ный соляры, присутствие которой не выдержит ни один го-ловастик в мире, и тем самым пристыдить его.
- Пойдем! – зомбированно кивнул Серега.
Они оба подошли к трактору, стоящему здесь же в мастерской. Лихобабенко первый склонился над открытой горловиной.
В баке действительно отсутствовали головастики, но и соляры тоже не было. Более того, тракторный бак, обычно черный от бесчисленных нефтяных наслоений на этот раз был зеркально чист, как будто только что сошел с конвейе-ра.
- Так что я вру, что ли?! – ни с того ни с сего с пол-оборота завелся не совсем трезвый Серега.
Петр Петрович вдруг почувствовал, что у него резко за-болела голова. Он прижал руку ко лбу, желая приглушить неожиданно-острую боль, и удрученно произнес:
- А ну-ка все к черту, Сереженька. И головастиков, и тебя, и эту постылую жизнь. Поехали-ка домой.
Машина завелась сходу и поспешно покатила к Медведихе. В сотне метров от деревни двигатель чихнул несколько раз и заглох. Первым выскочил на обочину Серега. Он быстро открыл бензобак и по локоть погрузил в него руку.
- Вот они, суки! А ты говоришь! – радостно заорал луч-ший тракторист района, поднеся под нос оторопевшего председателя грязную ладонь.
Петр Петрович слегка скосил уже успевшие устать за это утро глаза и криво усмехнулся. Между корявыми паль-цами механизатора застряло несколько винтиков, очевидно, каким-то образом попавших в топливный бак.
«Идиот!» – с тоской подумал Лихобабенко и второй раз за сегодняшний день мысленно дал себе слово никогда больше не напиваться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГОЛОВАСТИКИ

(явление второе)
предчувствие Апокалипсиса

Последние события настолько расстроили председате-ля колхоза Лихобабенко, что он решил предоставить са-мому себе внеочередной отпуск. Петр Петрович залил полный бак бензина, поскольку путь предстоял неблизкий, и недолго думая рванул на юг, к своим родственникам, погостить и отдохнуть.
В дороге не ладилось. По непонятной причине двигатель буквально пожирал горючее, и машину приходилось оста-навливать чуть ли не у каждой заправки. Однако все дорож-ные издержки были моментально забыты, когда уставший Петр Петрович был с распростертыми объятиями принят хлебосольной родней.
О неисправной машине Лихобабенко вспомнил только через неделю, возвратившись с моря, где он несколько дней провалялся на горячем песке. Войдя во двор радушных хо-зяев, Петр Петрович наткнулся на свой сиротливо стоящий уазик и испытал легкое потрясение, сравнимое с визитом к зубному врачу. Вздохнув и чертыхнувшись несколько раз, он понял, что ремонт неизбежен, и для начала попросил по-смотреть машину своего сведущего в технике дядю. Дядя сразу принялся за дело, отослав слегка упиравшегося Петра Петровича в беседку пить чай из самовара. Однако скоро чаепитие было прервано самым неожиданным образом. Перед разомлевшим от жары, пирогов и чая племянником внезапно предстал его дядя с видом обескураженным и озабоченным.
- Петя! Что это у тебя в двигателе за дрянь?! – выпа-лил он и бросил грязную жестянку прямо на стол, уставлен-ный чашками и блюдцами.
Петр Петрович заглянул в жестяную коробку и ничего не понял. Там, наезжая друг на друга, суетливо копошились жизнерадостные головастики. Правда, было в этих, слегка отливающих серебром, симпатичных крошках что-то знако-мое, как будто где-то и когда-то уже виденное, но где и когда не вспоминалось.
- Так вот они какие! – радостный возглас прервал все-общее молчание. Супруга лихобабенского дяди с детским любопытством разглядывала шустрых головастиков. – А я про них все утро читаю, – и она сунула остолбеневшему Петру Петровичу газету.
На первой полосе газеты устрашающими буквами кри-чал заголовок: «Предчувствие Апокалипсиса!». Ниже, в подзаголовке, сообщалось следующее.
На одной из главных автомагистралей страны внезапно появились до сих пор неизвестные науке, грозящие вселен-ской катастрофой твари. На вид они совершенно такие же, как обыкновенные головастики. Лишь при внимательном рассмотрении можно заметить легкий серебристый оттенок, присущий только этим крайне опасным существам. Неиз-вестно откуда взявшиеся серебристые головастики, в отли-чие от своих водоплавающих близнецов и всего живого на планете, не только не боятся нефтепродуктов, но стреми-тельно пожирают их. Головастики, уничтожающие бензин, соляру и машинное масло, уже замечены в других регионах страны. Транспорт частично парализован. Принимаются не-отложные меры по локализации стихийного бедствия.
Петр Петрович внимательнейшим образом два раза про-читал статью, и вдруг внезапная догадка лезвием бритвы полоснула его по сердцу. В голове, назойливо сменяя друг друга, замельтешились одни и те же картинки. Как-то стран-но, боком бегущий Сивоглазов с перекошенным в крике ртом и тракторист Серега, зло бьющий молотком по надрывно звенящему рельсу.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, но пони-мая, что нужно куда-то сообщить, принять экстренные ме-ры, Лихобабенко схватил жестянку с головастиками и ки-нулся к калитке. Его с трудом остановили, резонно объяс-нив, что в доме есть телефон, по которому можно позвонить туда, куда надо.
…Через полчаса после телефонного звонка к дому лихо-бабенского дяди подкатила невзрачная легковушка и ма-ленький грузовичок. Вышедшие из легковой машины штат-ские очень вежливо, подробнейшим образом расспросили Петра Петровича обо всем, включая его привычки, личную жизнь и серебристых головастиков. После чего старенький уазик был прицеплен к грузовику и отбуксирован в неизвестном направлении…
В Медведиху Петр Петрович Лихобабенко добирался уже поездом. В вагоне только и разговоров было, что о серебристых головастиках. Болтали всё подряд. К примеру, что это мутанты, появившиеся в результате химического загрязнения, или даже наделенные разумом космические пришельцы. Однако на одной из остановок в вагон вошел небольшого роста, невзрачный человечек. Едва услышав разного рода толки о ставших притчей во языцех головастиках, он плакатиком развернул зажатую в руке газету и, не говоря ни слова, показал её окружающим. Все замолчали, точно пораженные громом.
«Отец нефтепожирающих головастиков», – изумление Петра Петровича было настолько велико, что он прочитал эту строку вслух, по-детски расставляя слоги. Слова эти значились под большой фотографией, с которой на Лихобабенко странно-задумчивым взглядом смотрел его закадычный друг и приятель Николай Иванович Солнышкин.
- Кто? – надеясь на ошибку, бессильным шепотом во-просил Петр Петрович и ухватился за стоящую рядом пол-ную даму, чтобы не упасть.
- Солнышкин! – неожиданным басом рявкнула успев-шая просветиться дама. – Николай Иванович. Тот самый, что Касатика выводил, – и, слегка отстранившись от Петра Петровича, добавила мягче. – Пить надо меньше, молодой человек.
Не сознавая, что последние слова также обращены к не-му, Лихобабенко смотрел на даму туманным взглядом. В ушах у него стучали мягкие молоточки.
Тем временем молчание в вагоне сменилось взрывом любопытства. Всем не терпелось узнать, кто такой Николай Иванович Солнышкин и почему он вывел не любезного миру Касатика, а внушающих ужас головастиков, питающихся тем же, что автомобили и трактора. Статья немедленно была прочитана вслух.
Профессор Солнышкин горько каялся, что в научные изыскания по выведению Касатика вкралась роковая ошиб-ка. В результате получилось не доброе доисторическое жи-вотное, а непонятное существо, очень напоминающее обыкновенного головастика, питается которое, однако, нефтью. Расползлись же серебристые головастики благодаря злополучному метеориту, а также (далее цитировались слова профессора Солнышкина) «капитан-идиоту Бардельерову и его однояйцовому брату, не позволившим нам своевременно отловить головастиков в дождевых лужах».
Беседа в вагоне только начинала входить в спокойное русло, а Лихобабенко уже стоял на знакомой станции и удивленно озирался вокруг. Обычно пустынный перрон был запружен народом. Все торопились куда-то с испуганно-озабоченными лицами. Возле огромных тюков с поклажей образовались людские водовороты.
- Послушайте! Скажите!.. – пытался спросить Лихоба-бенко, но окружающие совершенно не обращали на него внимания. Шла какая-то адская посадка на поезд, более по-хожая на приступ крепости.
В растерянности Петр Петрович сошел с перрона и тут же наткнулся на древнюю старуху, толкавшую перед собой детскую коляску. Лихобабенко невольно заглянул в коля-ску. Она была доверху набита пачками соли.
- Что, мать, огурцов много уродилось? – мимоходом обронил Петр Петрович.
Со сплошь изрезанного морщинами лица сверкнули со-всем не старческие глаза.
- Да, сынок, – сурово ответила старуха, – скоро ещё больше будет.
Некоторое время Лихобабенко недоуменно смотрел ей вслед, затем побрел дальше. Пройдя сотню метров, он уви-дел продуктовый магазин, возле которого змеилась огром-ная очередь. До магазина Петр Петрович не дошел. Он свернул на дорогу, ведущую в Медведиху. Машин не было видно и председатель, наконец, понял, что в родную дерев-ню ему придется добираться пешком.
Лихобабенко прошел уже полпути, когда услышал по-зади себя топот конских копыт о дорожную пыль. Его дого-няла повозка, правил которой никто иной, как Лумумбу Ива-нович Сивоглазов.
- Добрый день, Петр Петрович, садитесь – подвезу, – в голосе Лумумбы Ивановича не было слышно прежнего задора, да и сам он смотрел удрученно.
Петр Петрович не заставил конюха дважды повторять приглашение. Он вспрыгнул на неспешно едущую телегу и с удовольствием вытянул уставшие от долгой ходьбы ноги. По дороге они разговорились, и председатель узнал «много чего» из того, что происходило в его колхозе. Радостного действительно было мало.
Все горючее в Медведихе, как, впрочем, и во всем рай-оне, было уничтожено серебристыми головастиками. Транс-порт повсеместно стоял. Продуктов, правда, пока хватало, но среди населения царила паника. Многие снимались с на-сиженных мест и уезжали в иные края, которые, по слухам, пока ещё не были поражены серебристо-черным паразитом.
Петр Петрович вполуха слушал конюха Сивоглазова и постоянно смотрел на плывущие облака, но умиротворения как-то не приходило.
Едва переступив родной порог, Лихобабенко, не обра-щая внимания на обрадованных его неожиданным появле-нием домочадцев, прямым ходом прошел к резному де-довскому буфету. Он налил себе стакан крепкой, настоянной на калгане, самогонки, не закусывая, выпил и тут же рухнул на свой любимый, мягкий, покойный диван. Через минуту по всему дому разносился богатырский храп. Утомленный бешеной жизнью Петр Петрович беспробудно спал.
Проснулся Лихобабенко от громкого вороньего карканья. Напротив раскрытого окна на огородном шесте, наставя на Петра Петровича черный, наглый глаз, сидела огромная во-рона. Что-то нехорошее почудилось председателю. Он встал по привычке включил телевизор и … отшатнулся. С экрана на него наползали бесчисленные полчища серебристых головастиков.
Шли новости. Диктор, стараясь придать своему голосу бесстрастность, рассказывал, какие районы страны подверглись нашествию пожирателей бензина и соляры. Мелькали кадры, на которых знающие люди поясняли, как нужно бороться со страшным бедствием. Перед телевизионной камерой явно позировал молодой человек в спецовке. Он выхватывал дергающихся головастиков из ведерка и с грохотом плющил их на куске металла.
Лихобабенко отвернулся и стеклянными глазами уставился в окно. Ворона уже улетела. За спиной что-то монотонно бубнил телевизор. Жена на кухне гремела кастрюлями. Петр Петрович ничего не слышал и не видел. Липкое чувство страха заползало в его сердце, парализуя волю и тело.
Из тяжелого забвения Лихобабенко вывел удивительно знакомый голос. Он невольно повернулся. С телеви-зионного экрана на него смотрела физиономия человека, которого он сейчас откровенно ненавидел. Руководитель проекта по выведению Касатика, чудом перевернувшийся троллем Николай Иванович Солнышкин бойко уверял с экрана, что средство от нефтепожирающих головастиков будет найдено в ближайшее время.
В горле Петра Петровича что-то всхлипнуло. Дыхание сперло. Он зарычал, схватил со стола тяжелую бронзовую пепельницу и занес её над работающим телевизором.
- Петя! – пулей пронзил его крик. В дверях стояла суп-руга.
Петр Петрович заторможено поставил пепельницу на ме-сто, так же заторможено выключил телевизор и, не обращая внимания на обеспокоенную жену, направился в чулан, где хранились его рыболовные принадлежности.
Через час Лихобабенко был уже довольно далеко от до-ма. С рюкзаком за плечами и удочками в руках мерным ша-гом шел он проселочной дорогой. Его путь лежал за гори-зонт, к манящему озеру, синим облаком упавшему в дрему-чий лес.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Петра Петровича Лихобабенко … в кошмарную ночь

В лесу было славно. В знакомой заводи Лихобабенко спугнул пару уток, и они улетели, свистя крыльями. Петр Петрович разбил свою видавшую виды палатку, на старом, прошлогоднем костровище развел огонь и долго сидел, за-чарованно глядя на пламя, весело трещавшее еловым ва-лежником. В тихом озере, затаившемся в высоком прибреж-ном тростнике, быстро тонули житейские невзгоды.
На вечерней зорьке Лихобабенко закинул удочку и с ка-ким-то истовым наслаждением стал ждать поклевки. Ми-нуты через три поплавок упал и медленно исчез с водной глади. Петр Петрович потянул, трепеща сердцем, но вместо ожидаемого леща на берег упала большая плотвица.
Клевало не очень. Очевидно, к перемене погоды. Но, по-ложа руку на сердце, Лихобабенко была нужна не рыба, а рыбалка. К ночи он сварил уху, которая после ста граммов елась на удивление аппетитно. Не спеша поужинал. Зевнул так, что чуть было не вывихнул челюсть и, не мешкая, за-брался в палатку. Глубокий сон смежил его веки.
На озере Петр Петрович пробыл несколько дней, пита-ясь рыбой, хлебом и водкой. За это время он настолько слился с лесным бытием, что все происходившее за преде-лами этого круга казалось ему мелким и незначительным. Вот почему, возвращаясь домой, Петр Петрович был совер-шенно уверен, что в Медведихе, как и у него в душе, воцарились мир и спокойствие, и жизнь вошла в привычную колею.
Действительно, едва председатель вступил в родную деревню, как его взору предстала пасторальная картина. Радостно-трезвый тракторист Серега большущей кистью старательно красил фасад своего дома.
- Здравствуй, Сереженька! Ты никак мне в земляки на-биваешься. Ишь свою хату, как хохол, белишь, – шутки ради сказал Лихобабенко, весьма довольный тем, что лучший тракторист района наконец-то не пьян и занят де-лом.
Однако ответ председателю последовал более чем странный. Серега махнул кистью так, что белесыми брызга-ми обдал Лихобабенко, и заявил:
- От жизни отстал, Петр Петрович. Вся деревня уже в хохлы записалась. Кроме тебя…
- Ну-ну, – не зная, что сказать, несколько смущенно пробормотал озадаченный председатель и восвояси побрел дальше.
Пройдя немного по улице, он увидел еще один побелен-ный известью дом, затем ещё и ещё. В задумчивости Лихо-бабенко свернул за угол и невольно остановился возле столь знакомой ему калитки.
- Что стоим, Петр Петрович? Заходите. Вам здесь все-гда рады, – доброжелательный голос доносился из бе-седки, почти невидимой за раскидистой яблоней.
Лихобабенко не заставил повторять предложение дваж-ды и вошел в садик. В беседке за столиком со скромными закусками и водкой сидел отец Серафим и с философско-грустным видом созерцал пышные облака, проплывающие на горизонте.
- Добрый день, – не скрывая разлившейся по лицу улыбки, поздоровался Петр Петрович с приятным ему чело-веком. – Что делаем?
- Отдыхаем, – повернул батюшка осеянную солнцем медно-красную голову, – и просвещаемся, – с последними словами он подвинул приятелю напечатанную на грубой бу-маге брошюрку.
Лихобабенко машинально пролистал брошюру. Это была изданная несколько десятков лет тому назад памятка по гражданской обороне. На пожелтевших от времени лис-тах угловатые фигурки надевали противогазы, рыли тран-шеи и делали что-то ещё, что, по мнению автора, должен-ствовало уберечь их от всепоражающего ядерного огня.
- Вы что, отец Серафим…, – на слове «спятили» Петр Петрович невольно споткнулся.
Однако вопрос был уже угадан.
- Если я и сошел с ума, – с ленцой возразил батюш-ка, – то, по крайней мере, менее всех прочих. Вот послушай-те, что болтают, – толстый палец отца Серафима небрежно ткнул в клавишу стоящего в беседке транзистора.
По радио шел обзор последней прессы, более похожий на военную сводку. Серебристые головастики каким-то об-разом уже успели проникнуть во многие богатейшие место-рождения нефти. Каких-либо действенных средств для борьбы с ними пока не было найдено. Во всем мире шли жестокие споры за остатки энергоресурсов. Великие держа-вы вели себя, как пьяные мужики возле шалмана. Они вспо-минали другим странам старые обиды, придумывали новые и грозились набить друг другу морду ядерными боеголовка-ми. В устах диктора, зачитывающего цитаты из свежих газет, ни разу не прозвучало слово «война», но тяжелый, пахнущий кровью и грязью дух его насквозь пропитывал короткие комментарии.
Оглушенный потоком сногсшибательных новостей, Лихобабенко поспешно выключил приемник и обвел беседку округлившимися глазами. Взгляд его вновь упал на пожелтевшую от времени, потрепанную брошюру. Только сейчас он обратил внимание на угловатого человечка с такой же большой, как у тракториста Сереги, кистью. Петр Петрович заворожено прочитал пояснение к рисунку. В памятке по гражданской обороне настоятельно рекомен-довалось при угрозе ядерного нападения все деревянные постройки обработать известью.
- Молодцы, ребята! – негромко воскликнул батюшка, перехватив взгляд приятеля, – Всю деревню побелили. Строго по инструкции, – затем, лениво зевнув, продолжил, – Вот я и думаю: следовать примеру этих идиотов или нет? Белить или не белить? Почти как у Гамлета, - клешней-ладонью отец Серафим, как муху, прихлопнул встопорщен-ную листами брошюру и заключил, – Пожалуй, не белить. Давайте лучше выпьем.
…Домой Лихобабенко попал только поздно вечером. В сенях отчасти из-за кромешной темноты, отчасти из-за того, что был порядочно пьян, он далеко не сразу нашел выклю-чатель, затем долго и безрезультатно им щелкал.
- Что, лампочку сменить лень? – выговорил Петр Пет-рович вышедшему на шум сыну.
- Три дня как электричества нет, – коротко ответил тот.
Не говоря больше ни слова, глава семейства прошел в дом, кое-как разделся и замертво рухнул в постель.
…Проснулся Лихобабенко ночью от кошмарного сна. Матерый волчище пристально, не мигая смотрел ему в глаза. Затем, не отводя своего жуткого взгляда, он завыл протяжно, надрывно и страшно. В холодном поту вскочил Петр Петрович на кровати. Леденящий кровь вой продол-жался и наяву.
- Война! – истерично всхлипнула рядом жена.
Как были в исподнем, они бросились из дому. На улицу вместе с ними в кальсонах и ночных рубашках высыпала вся Медведиха. В иное время подобное зрелище вызвало бы, по крайней мере, улыбку. Сейчас никто не смеялся.
Паника продолжалась около часа. Наконец, кто-то ска-зал, что это не сирена гражданской обороны, а чья-то глу-пая шутка, возможно, Телеграфного Столба. Поверили не все. И ещё долго по улицам Медведихи скитались белые призраки с испуганными лицами. Они то и дело включали прихваченные с собой транзисторы в надежде услышать объяснение ночной тревоге. Но по радио звучали лишь бравурные марши.
Тяжелым сном медведихинцы забылись только под ут-ро. Но, видно, не суждено было им отдохнуть в эту ночь. Первые лучи солнца ещё не успели тронуть деревенские крыши, как на Медведиху обрушилась новая напасть. Жители вздрогнули и вновь вскочили с постелей от взорвавшей дремотную тишину дикой музыки. Она напоминала искрометную украинскую плясовую, доведенную до извращенного неистовства.
Не сговариваясь, все взрослое население рванулось к Телеграфному Столбу. После потрясшего медведихинцев волчьего воя сирен ни у кого не возникло сомнения в том, что это именно он решил повеселиться нынче ночью.
Впереди, задыхаясь от бессонницы, ярости и похмелья тяжело бежал Петр Петрович Лихобабенко с мясницким топором в руке. Рядом с ним громыхал пудовыми сапогами тракторист Серега, вооруженный здоровенным гаечным ключом. Позади катила бешеная толпа с острыми металлическими предметами. Мыслей не было никаких. Чувство одно, но яростное и беспощадное: спилить, срубить, разнести в щепы. Однако как только разъяренная свора оказалась в опасной близости от своего мучителя, веселая плясовая оборвалась, и в обрушившейся тишине оглушительно прогремел унтер-офицерский бас: «Стоять! Смирно!»
Команда была подана так неожиданно и резко, что пе-редние ряды застыли, как вкопанные, вытянув топоры и пи-лы по швам. Задние немедленно накатили на них штормо-вой волной. Образовалась грандиозная свалка.
- Благая весть! – выдержав паузу, торжественно про-возгласил Столб над барахтающейся кучей тел, – всем не-медленно разойтись по домам и включить телевизоры.
Вылезшие из грязи разом присмиревшие медведихинцы, не помышляя больше о мести, устало разбредались по ули-цам. Лихобабенко плелся последним.
Дома Петр Петрович включил телевизор, ещё недавно молчавший из-за отсутствия электроэнергии, и нисколько не удивился тому, что на замерцавшем экране тут же обозна-чился Ермолай Степанович Пендель. Пендель посмотрел на Петра Петровича грустными поросячьими глазками и доброжелательно проскрежетал: «Благая весть». Камера вильнула в сторону и обнаружила в студии также Льва Аб-рамовича Кениса и Николая Ивановича Солнышкина. На столе, за которым они сидели, стояла стеклянная трехлит-ровая банка, в которой домовитые хозяйки обычно закатывают на зиму огурцы. Казалось, исполнители грандиозного проекта собрались в студии для того, чтобы поведать телезрителям какой-то редкий рецепт консервирования овощей, выращенных на дачном участке. Словно для того, чтобы усилить это впечатление, Лев Абрамович неожиданно оживился, энергично потер ручонками, точно собирался трением добыть огонь, и радостно провозгласил:
- А сейчас мы вам расскажем нечто очень интересное.
- И покажем тоже, – значительно кивнул головой Нико-лай Иванович Солнышкин.
Но Петру Петровичу Лихобабенко не суждено было уви-деть и услышать то, что хотела поведать миру известная троица. В комнате раздавался мощный храп. Измученный кошмарной ночью председатель спал беспробудным сном.


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГОЛОВАСТИКИ

(явление третье)
супера

Петр Петрович Лихобабенко раскрыл глаза и поморщил-ся: малоприятно быть разбуженным спозаранку громким скандалом. В открытое окно вместе со свежим утренним ве-терком доносились истошные крики, явно означавшие выяс-нение не совсем трезвых отношений. В сплошной мат, ис-торгаемый надрывными глотками, изредка вплетались измятые пьяными языками слова, по которым можно было судить о причинах спора. Голоса председателю были явно знакомы. Петр Петрович нехотя встал с постели и выдвинулся в оконный проем.
- Сереженька! – полузевнув, томно вопросил он, – Что же ты, орел сизокрылый, в такую рань драться удумал. До обеда не мог потерпеть?
- А работать мне как, Петр Петрович? – Он, гад! – Се-рега мстительно пнул дрябло расплывшееся на земле те-ло, – Напарник мой хренов! Моих суперов пропил!
- От-т-дам! – приподняв свинцовую голову, промычал пьяный в дым тракторист, – Ско-р-ро!
Прошло полгода со времени памятной кошмарной ночи, взбудоражившей всю Медведиху. За это время «благая весть», озвученная по телевидению Ермолаем Степанови-чем Пенделем и его «сотоварищи», в корне изменила роко-вой ход событий.
Торжествующая троица представила миру свое новое достижение: выведенных в секретных лабораториях и досе-ле совершенно неизвестных науке коричнево-желтых тва-рей, получивших название суперголовастиков или попросту суперов. В телевизионной студии Кенис и Пендель под руководством профессора Солнышкина помещали в трехлитровую стеклянную банку серебристых головастиков и суперов. Со скоростью, близкой к горению пороха и с таким же зловещим шипением супера моментально пожирали своих серебристых собратьев.
С появлением суперголовастиков жизнь как-то неожи-данно быстро вошла в привычную колею. Все было по-прежнему. О минувших потрясениях напоминали лишь коро-бочки с суперами, продававшиеся на каждой автозаправке. Механизаторам они выдавались бесплатно, в правлении колхоза и тут же благополучно пропивались. На этой почве и произошел казус с утренним мордобоем.
Раздосадованный тем, что председатель не дал ему как следует отлупить напарника, бессовестно пропившего его суперов, Серега шел по улице, широко размахивая руками. Злость переполняла его. Нужно было выходить в поле, а без суперголовастиков в топливном баке работать категорически запрещалось. «Где взять суперов?» – эта мысль настолько занимала Сергея, что он даже не заметил вылетевшего из какой-то подворотни Лумумбу Ивановича Сивоглазова.
- Ой! – воскликнул от неожиданности потомственный конюх и, сметенный могучей грудью тракториста, рухнул на землю.
- Иванович, извини! Не хотел! – Серега обеими руками легко взметнул упавшего Сивоглазова и стал отряхивать его от пыли.
Однако Лумумбу Иванович вел себя как-то странно. Он схватил Сергея за рукав и залепетал, умильно округлив глазки:
- Сереженька! Золотце! Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу, – с этими словами он потащил удивленного механизатора в ворота, из которых только что выбежал сам.
Они вошли во двор, где хранился уголь, предназначен-ный для колхозной котельной. В иное время Сергей и сам заглядывал в это уединенное место для того, чтобы по-дальше от глаз начальства «раздавить бутылочку» с друзь-ями. Но сейчас, влекомый потомственным конюхом, он от-кровенно недоумевал: что тот от него хочет? Все стало до омерзения ясно, когда Лумумбу Иванович подвел Сергея к каменноугольному косогору и начал лихорадочно расстеги-вать ширинку.
- Ты что, гадюка! – чугунный кулак взметнулся над струхнувшим конюхом.
- Подожди, Сереженька! – Сивоглазов суетливо хватал Сергея за руки и заискивающе заглядывал ему в глаза.
Что-то в его голосе заставило Сергея остановиться. Вос-пользовавшись паузой, Лумумбу Иванович рванул упорно не расстегивающуюся ширинку. Пуговицы посыпались горохом и потомственный конюх, к удивлению Сергея, начал мочиться на каменноугольную россыпь.
- Смотри, Сережа! – заговорщицки бормотал Сивогла-зов.
Догадываясь, что он имеет дело с сумасшедшим гомо-сексуалистом, Сергей невольно обратил свой взор за ука-зующим перстом Лумумбы Ивановича и почувствовал, как волосы у него на голове зашевелились.
Брызги от мочи конюха не разлетались как им было по-ложено, а стремительно разбегались в разные стороны. Сергей со страхом посмотрел на Сивоглазова. Потомствен-ный конюх ответил ему понимающим взглядом.
- А-а-а! Сереженька! Я тоже сначала подумал, что со-шел с ума. Не-е-ет! Смотри! – с этими словами он схватил большой кусок каменного угля и сунул его под нос Сергею. Уголь, точно трухлявое дерево, был весь источен норками-ходами. Из одной норки показалась было блестящая корич-невато-желтая капля, но тут же исчезла.
- Го-го.., – Серега боялся произнести это слово.
- Не-е-т… это не просто головастики, – с каким-то опустошенно-горестным видом возразил ему конюх, – это супера. Я думаю, Сережа, они серебристых сожрали, а когда есть стало нечего, перекинулись на уголь. Наверное, и нефть жрут, – после некоторого раздумья добавил он рас-терянно.
Не говоря худого слова, Серега расстегнул ширинку и начал зло хлестать струями направо и налево. Эффект был ошеломляющим. Уголь пожелтел от потревоженных голова-стиков. Это были те самые супера, которых ещё несколько минут назад так искал Серега. Но вместо радости лицо по-следнего выражало растерянность и тревогу.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

АПОКАЛИПСИС

и был Свет, и Земля содрогнулась

На улицах Медведихи было полно народу. Тащили не-хитрый скарб. Со слезами оглядывались на родные дома и уходили навсегда. Многие задерживались у Телеграфного Столба. В последнее время он стал достопримечательно-стью деревни и жители трогательно с ним прощались. Столб играл вальс «На сопках Манчжурии», марш «Проща-ние славянки», «Врагу не сдается наш гордый «Варяг» и прочие мелодии. В перерывах между музыкой он душевно напутствовал односельчан: «Простите меня, братцы, если что… не помните зла… Хорошего было больше…».
Его обнимали, целовали, а Столб продолжал разрывать сердца: «Чую, братцы, не увидимся более. Не поминайте лихом…».
Многие тихо плакали…
Все рухнуло в одночасье. Супера стремительно пожира-ли запасы солнечной энергии на планете. Как средство от серебристых головастиков, заботливой рукой они были по-мещены во все мыслимые нефтяные резервуары и одно-временно начали свою страшную работу. Почему это про-изошло, никто не знал. Объясняли мутациями, космически-ми излучениями. Объясняли чем угодно, не находя объяс-нений. Впрочем, все понимали, что это было уже и неважно. Рок довлел над Миром. Черная туча, которая ещё совсем недавно, казалось, прошла стороной, теперь надвинулась вплотную.
К вечеру в деревне не осталось ни единой души. На пус-тынных улицах валялись рваные газеты, цветные тряпки, потерянные башмаки. Ветер листал брошенную книгу. Телеграфный Столб играл реквием Бетховена.
…Вечер выдался ясный и теплый. Солнце мягко осве-щало предзакатные облака. Легкий ветерок шелестел зеле-ной листвой. Шмели, гудя, облетали цветы и ссорились с пчелами из-за нектара. Все было как всегда. Ничто не пред-вещало беды, когда яркая ослепительная вспышка сожгла полумрак и тени. И не стало ничего… Один неземной все-уничтожающий Свет. Горизонты заходили и необычайно раздвинулись. Земля содрогнулась от боли. Эта дрожь пе-редалась людям и вселила в них леденящий ужас. Они пали ниц. Иные молились. Иные стенали. Иные проклинали мать, давшую им жизнь. Это пришла Война...


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

умных и многоинтеллигентных людей
(протекающая в несколько стесненных условиях
и прерванная самым неожиданным образом)
«О даунятах»

Оплавленные камни. Искореженный дьявольской силой металл. Огромные язвы-воронки, обезобразившие тело пла-неты. Земля, изнасилованная войной, лежала покорная и бессильная, седая от ядерного пепла.
- За победу! – Лев Абрамович Кенис поднял граненый, слегка наполненный водкой стакан.
- Вам в морду сейчас дать или потом? – мрачно взгля-нул на него отец Серафим.
В лесочке, чудом уцелевшем после ядерного Апокалипсиса, заседала прежняя компания: отец Серафим, отставной профессор Солнышкин, а также Петр Петрович Лихобабенко и Лев Абрамович Кенис. Как они снова оказались вместе, никто доподлинно не знал. Война смеялась над людьми, то разбрасывая их далеко друг от друга, то собирая вместе, точно порывистый осенний ветер опавшую листву.
- Да ладно уж вам. Сразу в морду, – возразил батюш-ке Петр Петрович Лихобабенко, – Ну, сказал человек не подумавши. Возьмите лучше огурчик, Лев Абрамович, закусите.
- Благодарствуйте, – несколько на старинный манер поблагодарил Кенис и со смаком раскусил огурец. – Навер-ное, это ваши, Николай Иванович, огурчики. Как они велико-лепно хрустят.
- Его-то его… – вдруг за Солнышкина откликнулся отец Серафим, - но только не огурчики… – и, мрачно по-смотрев на Кениса, добавил, – пепел стряхни, дауненок. Это он хрустит.
Лев Абрамович посмотрел на ядерный пепел, который не удосужился обтереть Лихобабенко и бросил огурец на землю.
- Огурцы мои. К пеплу отношения не имею, – обидчиво поджал губы профессор.
Отец Серафим запальчиво открыл рот для достойного ответа, но в это время завизжал Кенис:
- А почему это, батюшка, вы меня дауненком обозва-ли?
- Дауненок! – подтвердил отец Серафим, – Оба вы даунята – и ты, и ты, – толстый палец бывшего военного летчика поочередно воткнулся в Кениса и Солнышкина. Жили б в Спарте, я бы вас, даунят, со скалы бросал, – и после некоторого раздумья добавил, – в младенчестве.
- Правильно! – заорал так, что все вздрогнули, втиха-ря пропустивший пару стаканчиков Петр Петрович, – Отме-нить барокамеры и презервативы. А то: «Человек создан для полета, как птица для счастья». Куда он, к черту поле-тит, если его в барокамере выходили, и он еле ползает.
- Барокамеры – это, положим, понятно, – осторожно отозвался Николай Иванович, – А презервативы-то причем?
- А притом! – почему-то на злой шепот перешел отец Серафим, – чтобы все было натурально. Заболел – поды-хай. Забеременела – рожай.
- А всех ученых в клетку. Пускай там изобретают! – не совсем понятно заключил мысль своего приятеля Петр Петрович, тихо икнув.
- Да вы все идиоты, – пробормотал не менее пьяный, чем его собутыльники, Кенис.
- А ты умный?! – взревел батюшка, – Эвон что такие, как ты, умные натворили! – рукой-лопатой он сгреб радиоактивный пепел, намереваясь поднести его к носу Льва Абрамовича. Но тот успел уклониться. И как-то само собой получилось, что черно-серая грязь, предназначенная для Кениса, обляпала физиономию сидевшего рядом профессора Солнышкина. Николай Иванович сжался в комок, как от боли. Лицо его исказилось судорогой. Слезы одна за другой заструились из глаз. Отец Серафим затих и, виновато отведя взгляд, забормотал извинения. Однако Солнышкин его не слушал. Размазывая по щекам пепел, он тихо всхлипывал, как незаслуженно обиженный ребенок. Никто не знал, как долго бы все это продолжалось, но тут Лихобабенко издал крик, означавший крайнее удивление. Рука Петра Петровича простиралась вверх. «Смотрите!» – словно говорил весь его вид.
Все невольно подняли головы. Гигантская, хорошо про-печенная баранка обручем сдавила лазурное небо. Баранка была густо обсыпана маком и своими размерами произво-дила впечатление ошеломляющее, граничащее с умопоме-шательством. Друзья, позабыв обиды и ссоры, смотрели на неё, затаив дыхание. Они чего-то ожидали, чего-то необык-новенного и удивительного, что сейчас непременно должно было произойти. И вот в бесконечной дали, почти у самого горизонта, одно маковое зернышко пропало, и вместо него появился маленький смешной человечек.
Человечек был одет крайне необычно и очень напоми-нал клоуна, сошедшего с цирковой арены. Нелепые башма-ки с ярко-красными набалдашниками-носками, казалось, излучали свет. Такими же яркими были и огромные желтые клеши с беспорядочно рассыпанными по ним пятнами от давленной клубники. На полосатой матросской тельняшке кричал и бесновался красками широчайший обезьяно-пальмовый галстук.
Человечек в ярко-клоунском наряде находился очень далеко. Трудно было даже на глаз определить расстояние, отделявшее его от невольных зрителей. Но каждая деталь одежды, каждая черточка лица были настолько хорошо различимы, что Кенис, нисколько не сомневаясь, ошелом-ленно прошептал:
- Ермолай Степанович…
Пендель с невероятной высоты посмотрел на Льва Аб-рамовича и доброжелательно улыбнулся.
- Кажется, он не один, – забыв о своих обидах, про-фессор не мог отвести от баранки зачарованного взгляда.
Действительно, оглянувшись вокруг, можно было уви-деть сотни и тысячи доброжелательно улыбающихся Пен-делей. Повинуясь какому-то таинственному сигналу, они все, как один, вдруг зашагали по невидимым лестницам вниз. Следом за ними из баранки появлялись все новые и новые Пендели. Скоро уже шеренги Ермолай Степановичей нисходили на землю точно к тому месту, где в полном изум-лении застыли вскочившие на ноги приятели.
- Остается допить водку, – мрачно констатировал отец Серафим, – думаю, нам крышка.
Возражений не последовало. Все расселись вокруг костра и, стараясь не смотреть вверх, выпили сначала по первой, потом – по второй, а затем и по третьей. Когда же после пятой или шестой рюмки Петр Петрович не выдержал и как бы слу-чайно взглянул на небосвод, то чистосердечно признался:
- По-моему, нам пить вообще не надо. Чем больше пьем – тем больше трезвеем.
Устремив свои взгляды значительно выше горизонта, собутыльники убедились, что Петр Петрович бесконечно прав. Еще совсем недавно радовавшая своей чистотой небесная лазурь теперь была наглухо закрыта свинцовыми облаками. Никакой баранки и вылезающих из неё множества Пенделей не было видно и в помине.
Ночь прошла на удивление спокойно. Друзья безмятежно спали. Утро выдалось ясным и теплым, как будто ничего не было, и вселенская катастрофа всем приснилась. Во время завтрака выяснилось, что Лев Абрамович исчез. Искать не стали, полагая, что обидевшись на отца Серафима, он ушел ненадолго и скоро вернется. Но Кенис так и не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Он пропал бесследно.


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ПРОБУЖДЕНИЕ

Льва Абрамовича Кениса,
весьма странное, как и многое в этой книге

Между тем «потерявшийся» Кенис проснулся примерно в одно и то же время, что его друзья, но не возле костра, а в своей маленькой скромной квартирке, пребывая в полной уверенности что никакой вселенской катастрофы вовсе не было и что ему, как всегда, в означенное время надлежит явиться на службу.
Даже будучи директором огромной стройки он так и не удосужился поменять свою малогабаритку на роскошные апартаменты. Слишком сильна была привязанность к её простенькой планировке и как будто сросшейся с ней ста-ринной, ещё доставшейся от деда мебели. Особенно Льву Абрамовичу нравилось, что окна его квартиры выходили на речку Пречиста-Каменка, за которой раскинулся звонкий со-сновый бор.
Вот и сейчас Кенис с наслаждением потянулся, так что хрустнула каждая косточка, подошел к окну и отдернул занавеску. То, что он увидел, повергло его в оцепенение. Лев Абрамович, наверное, с минуту смотрел в окно, не двигаясь и не произнося ни слова.
Вместо речушки Пречиста-Каменки и соснового бора за окном его квартиры расстилалось черное небо. Оно было не привычным бархатно-теплым, а пронзительно-далеким, ухо-дящим в бездну с острыми, режущими глаз звездами.
Кенис, как автомат, двинулся к выходу, ведущему на ле-стничную площадку. Дверь была точно такая же, как и преж-де, со знакомыми, почти родными царапинками и впадинка-ми. Однако Лев Абрамович остановился в нерешительности. Он медлил ее открыть, страшась увидеть нечто ещё более неожиданное, не поддающееся объясне-нию.
Но дверь открылась сама собой. На пороге стоял Ермо-лай Степанович Пендель. Через дверной проем Кенис узрел знакомую лестничную площадку с несколько облупившейся краской на стенах и выщербленной плиткой на полу. Лев Абрамович тут же ободрился и начал вспоминать, где он был вчера и сколько выпил, если сегодня ему грезятся такие кошмары.
- Как дела, Ермолай Степанович? – спросил он, стара-ясь казаться развязным. Во сколько у нас сегодня планер-ка?
Однако вместо привычного доклада о грядущей пла-нерке Пендель вдруг встрепенулся, словно пламя, настигнутое порывом ветра, и произнес:
- Тебя ждут, о Великий!
И тут Кенис с ужасом понял, что и Пендель какой-то не такой, что не осталось и следа от его клоунской расхлябан-ности, что даже голос Ермолай Степановича теперь звучит как-то глухо, потусторонне, словно не принадлежа своему владельцу. В последней надежде, что его разыгрывают, Ке-нис заглянул в глаза своему секретарю, надеясь увидеть в них насмешливо-снисходительные искорки, но тут же отшатнулся. В глазах Пенделя застыла ледяная бесконечность, такая же, как за окном квартиры Льва Абра-мовича.
Ермолай Степанович настежь распахнул дверь, и ма-ленькую прихожую залил голубоватый, неземной свет. Не осознавая, что он делает, Кенис сделал шаг вперед… За порогом его скромной квартиры не было привычной лестничной площадки, не было пола, в общем ничего не было, был только свет, льющийся ниоткуда и отовсюду. Лев Абрамович вдруг увидел, что он стоит на некоем возвышении, сотканном из того же всепроникающего голубого света. Далеко внизу более угадывались, чем виделись тысячи и тысячи тонких полупрозрачных фигурок.
Послышались звуки, одновременно напоминающие ше-лест листвы, журчание ручья и пение птиц. Они сливались в удивительную мелодию, обнимающую все пространство. Сотканные из нежных лучей фигурки вытянулись ещё более и, следуя чарующей музыке, стали двигаться медленно и плавно, словно фантастические водоросли под течением вечной реки.
Лев Абрамович Кенис стоял на льющемся голубом пото-ке и ясно осознавал, что все происходящее внизу грандиоз-ное действо прямо относится к нему. Это переполняло его множеством чувств, главными из которых были восторг и жутковатая гордость.
Тем временем среди полускрытых загадочной дымкой удлиненных силуэтов произошло легкое движение. Колеб-лющиеся в такт музыке фигурки вытягивались вереницей и без каких-либо видимых усилий поднимались к голубому потоку, на котором стоял Кенис. Они проплывали мимо Льва Абрамовича и, вырывая невидимые сердца, возлагали к его стопам пригоршни трепещущего света.
Свет давал теплоту и радость. Радость переходила в непостижимую разумом огромную мощь. Кенис чувствовал, что он перестает быть человеком, а становится кем-то иным: сильным и властным, способным вершить судьбы Мира. Слезы сами текли из его глаз. Это были слезы благодарности к этим, пока неведомым для него, но ставшим уже близкими, существам, отдающим ему часть себя, часть своей энергии, силы и любви.
…Поток иссякал. Вот уже последний из долгого ряда приблизился к Кенису. Но вместо того чтобы передать Льву Абрамовичу трепещущий, дышащий энергией свет, он по-смотрел ему в глаза пронзительно и странно. Кенис успел признать в подошедшем Пенделя и даже слегка приоткрыл рот для того, чтобы что-то сказать. Но не успел – сон, по-добный смерти, сразил его наповал.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ,

первое в жизни Великого жреца и
Повелителя Священного животного

Оглушительный рев, подобный реву огромного входяще-го в гавань парохода привел Льва Абрамовича в чувство. Он стоял на берегу безбрежного водного пространства. Ти-хие волны неспешно перебирали изумрудную гальку. За остроконечными черно-красными скалами возвышалось горное плато, на котором колебались в фантастическом танце тысячи людей-водорослей.
Трубный звук вновь сотряс воздух, и над водой показал-ся бронзовый бивень. На берег с особой тяжелой грацией выкатился гигантский, черный, как ночь, головастик.
Кенис находился на узкой прибрежной полосе, зажатой между морем и неприступными скалами. Бежать было неку-да. Но страха не было в душе Льва Абрамовича. Он сделал шаг навстречу чудовищу, затем второй, третий и не услы-шал, а скорее почувствовал восхищенный вздох, до-несшийся с плато. Кенис прошел ещё немного и остановил-ся так, что острие бронзового бивня почти упиралось ему в грудь. Новый трепетный вздох пронесся над изумрудным берегом. Всё замерло вокруг. Время остановилось…
Легкая дрожь пробежала по телу Кениса. Повинуясь та-инственной силе, внушающей ему бесконечную уверенность в себе, Лев Абрамович протянул руку и, не колеблясь, поло-жил её на бивень.  Кровь оросила бронзовое остриё. Над агатовым гигантом взлетела и медленно растеклась окрест щемящая сердце, протяжная и заунывная мелодия. Так охотничий рог тоскует и плачет над поверженной ланью. От черно-красных утесов оторвались и двинулись по направле-нию к чудовищу двуногие тени. Это были люди, в страхе сросшиеся со скалами. Они зомбированно шагали в такт рвущей душу музыке.
С фотографической точностью Кенис представил себе, что сейчас произойдет. Но страшная картина, отпечатав-шаяся в мозгу Льва Абрамовича, не произвела на него ни малейшего впечатления. Для этих людей, частью которых он являлся совсем недавно, в душе его царил лед и мрак. Вся любовь, на которую он был только способен, теперь была отдана черному чудовищу.
Люди шли, как быки на бойне. И так же, как мясника, Льва Абрамовича совершенно не интересовало, что каждый из них кого-то любит и безумно, как и он сам, хочет жить. И подобно мяснику, подводящему жертву под разящий удар, Кенис досадовал на то, что они шли несколько не так, как, по его мнению, следовало. Он поднял руку, и приговорен-ные изменили свой ход. Вперед вышли двое. Миловидная женщина с изможденным лицом вела за руку маленькую девочку. Они шли не спеша, как на прогулке, и только неправдоподобно расширенные глаза выказывали необы-чайность их душевного состояния.
Вот они пересекли невидимую черту. Девочка упала на изумрудную гальку. Красная пена хлынула у неё изо рта. Глаза женщины ожили, сверкнули огнем. Она повернулась к Кенису, пытаясь крикнуть что-то, полное боли, ненависти и отчаяния, но слова захлебнулись кровью, движения искази-лись судорогой. Она рухнула рядом с девочкой, извиваясь и разбрасывая зеленые камни.
Один за другим люди покорно шли на заклание. Скоро уже весь берег был завален их телами. Они лежали тут и там в причудливо-неестественных позах. На фиолетово-черных лицах в лучах закатного солнца светилась алая по-лоса. Она рассекала черепа поверженных, следуя невиди-мому глазом, но страшному удару.
Каждой клеткой своей плоти Кенис чувствовал, как насыщается огромное животное, и это радовало его. Однако что-то беспокоило Льва Абрамовича. Несколько раз он менял порядок подхода жертв, направляя на смерть то одного человека, то сразу нескольких. Но смутное чувство тревоги не покидало его. Кенис сделал жест, означающий окончание церемонии и, шагая по фиолетовым трупам, вплотную приблизился к гиганту. То, что он увидел, чрез-вычайно огорчило его.
Возле самого основания бивня, бронзовыми буграми вы-ступающего над агатовой кожей, пучился большой синева-тый нарост. Кенис положил ладонь на рыхлую опухоль. Ко-лосс вздрогнул и замер. Несколько мгновений Лев Абрамович колебался. Его сдерживала боязнь причинить боль этому близкому для него существу. Наконец, он вонзил пальцы в синеватую коросту – гигант сжался сталь-ной пружиной. Глухой стон сотряс его тело. Кенис отшатнулся. Волна зловония ударила ему в лицо. Белые, величиной с палец, черви падали и извивались на бронзовом бивне. Едва преодолевая себя, Лев Абрамович обдирал запекшийся гной. Его мутило. Но, несмотря на это, он очень осторожно вытаскивал впившихся в воспаленную плоть червей, понимая, что каждое его движение причиняет огромному существу неизъяснимое страдание.
Едва последний червь был раздавлен, как в глазах Льва Абрамовича померкло. Он пошатнулся и почувствовал что падает. Бронзовый бивень подхватил щуплое тело и высоко взметнул его…
Когда Кенис открыл глаза, перед ним расстилалась бес-конечная синева. Он лежал навзничь и ясно ощущал биение могучего сердца. Оно быстро наполняло его энергией. Кенис встал во весь рост и с высоты горой поднимающегося над водной гладью колосса увидел вокруг себя безбрежный, удивительно спокойный океан. Волна не-объяснимой радости захлестнула Льва Абрамовича. Он запрокинул голову и закричал что-то звонкое, счастливое, радостное. Его крик плавно перелился в трубный рев гигантского животного и далеко раскатился по безбрежному водному пространству. Кенис понял: вся мощь этого существа теперь покорна ему. Гордость переполняла его. Но это не была гордость человека. Отныне он принадлежал другой общности, Великой общности, которая доверила ему быть своим Верховным жрецом, Повелителем Священного животного.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ВСТРЕЧА,

нечаянная и нерадостная

Над тремя толстыми лесинами, сложенными сибирским костром, вился сизый дымок. Петр Петрович Лихобабенко и отец Серафим деревянными ложками хлебали наваристую уху прямо из котелка. Уха получилась знатная, и они никак не могли ею насытиться.
Профессор Солнышкин уже отужинал и теперь, как ребенок, игрался со своими карманными часами. Он только что починил их подручными средствами и был весьма до-волен своей работой. Предзакатное солнце освещало эту почти идиллическую картину. Казалось, изрядно уставшие от житейских забот люди с удовольствием отдыхают на природе. Но это было далеко не так.
После таинственного исчезновения Льва Абрамовича Кениса друзья, не сговариваясь, тут же решили уходить. Они собрали нехитрые пожитки и пошли туда, где, по словам Петра Петровича, «лес был погуще, а болота по-глубже». Они шли несколько дней, пока не забрались в ка-кую-то чащобу, в которой, пожалуй, действительно, никогда не ступала нога человека. Здесь они и решили остановиться. Вырыли землянку и потихоньку зажили, благо лето было в разгаре, грибов и ягод хватало, а совсем рядом раскинулось маленькое озеро, в котором водились плотва, окунь и даже щука. За рыбалкой и беседами у костра пролетали дни…
От занятий с часами профессор Солнышкин был отвле-чен тихим, но явственным шорохом. Он поднял голову и увидел что-то маленькое и прозрачное, маячившее у него перед глазами. Полагая, что это комар или нечто подобное, Николай Иванович взмахнул рукой, пытаясь уловить насекомое. Однако оно не улавливалось, а продолжало оставаться на месте, издавая странно-шелестящие звуки. Тогда Солнышкин принялся внимательнейшим образом разглядывать наглеца. И тут произошло нечто непонятное. Нахальное насекомое, продолжая так же шелестеть, в мгновение ока увеличилось в размерах и достигло величины небольшого грузовика. Это было полупрозрачное, замкнутое в виде сплющенной сферы пространство. Сквозь него свободно просматривались не только ветви и листья деревьев, но даже перистые облака.
На секунду исходящий от сферы шорох усилился. Отец Серафим с Петром Петровичем уже хлебали уху из мятого котелка в замкнутом сферическом пространстве. А Николай Иванович, слегка приподнявшись, с изумлением озирался по сторонам. Посмотреть, правда, было на что. Сфера быстро набирала высоту, и сверху все более и более открывался прекрасный вид на окрестности.
Отец Серафим оторвался от ухи, не торопясь, оглядел-ся и спокойно, как будто все происходящее ни в коей мере не было для него неожиданностью, сказал:
– Летим, – помолчал немного и добавил, – Петр Петро-вич, посмотрите, как красиво вокруг.
- Этого я что-то не замечаю, – растерянно отозвался, напрочь лишенный чувства прекрасного Лихобабенко. За-быв о еде, он положил ложку рядом с собой. Та, не задер-живаясь в пределах прозрачной оболочки, полетела вниз. Вслед за ней закувыркалась ещё одна ложка и, расплески-вая остатки ухи, алюминиевый котелок.
Необычный летательный аппарат двигался чрезвычайно медленно, и друзья вдоволь насмотрелись на выгоревшие леса. Когда же они достигли границ Медведихи, то и вовсе, казалось, застыли на месте. Звуки свободно доходили до невольных путешественников, но вокруг царила кладбищенская тишина, нарушаемая только скрипом сорванного взрывом рекламного щита. Со щита улыбалась стройная женщина. Её красивые бедра плотно облегали элегантные трусики в стиле «Касатик». Одна нога женщины была до черноты выжжена беспощадным огнем. Вместо лица со щита смотрела жутковатая маска с глазами-волдырями, которые вместе с обаятельной улыбкой производили впечатление упившегося кровью упыря.
Неподалеку от рекламного щита на полуразрушенной стене навечно застыли две тени в милицейских фуражках. Это были заживо испарившиеся от ядерного взрыва однояй-цовые братья Бардельеровы, в порыве служебного долга не пожелавшие покинуть Медведиху. Они охраняли от по-бега мистера Хитроу, напрочь расплющенного рухнувшим в тюремный подвал железобетонным перекрытием.
Далее виднелись останки Телеграфного Столба. Уже по-лыхая смоляным факелом, он продолжал играть реквием, только звуки становились все более резкими и отры-вистыми, напоминающими крики боли. Музыка стихла только тогда, когда перегоревший Столб надломленно склонился в сторону дома Лумумбы Ивановича Сивоглазова. Возможно, он просил прощение за мелкие ссоры и обиды, причиненные своему соседу. Но прощать его было уже некому. Лумумбу Иванович, из-за бараньего упрямства также не покинувший Медведиху, был в собственном доме застигнут всепожирающим Светом и заживо предан огненному погребению.
Сожженная и разрушенная деревня медленно проплыва-ла перед глазами трех медведихинцев. Многое не зналось. Но от того, что виделось, болью сжимались их сердца.
- Боже! Как это мы ещё живы! – невольно вырвалось у Лихобабенко, когда он смотрел на испепеленные Войной родные дома. Никто не отвечал Петру Петровичу, да он это-го и не ожидал.
Занятые невеселыми мыслями собеседники не замети-ли, как прозрачная сфера стала быстро снижаться. Неожи-данно для себя они оказались на земле совершенно свободными, как будто не были доставлены призрачным летательным аппаратом, а сами приплыли сюда по воздуху. Николай Иванович машинально взглянул на часы, которые до сих пор держал в раскрытой ладони, и оторопел. Суетливо бегущая секундная стрелка за время их перелета едва отклонилась. Часовая и минутная, казалось, застыли на месте. Путешествие, которое, как они считали, длилось несколько часов, было почти мгновенным.
Друзья стояли на странно-зеленой гальке и, все ещё не понимая, что с ними происходит, настороженно озирались вокруг. Они находились возле гряды красно-черных скал, стеной окаймляющих изумрудное морское побережье. Неподалеку от них виднелись застывшие возле утесов лю-ди.
- Смотрите! Кто это?! – Николай Иванович Солнышкин показывал пальцем в сторону моря. Там, у самой кромки прибоя, прислонился к красному утесу маленький щуплый человечек. Он был одет в пиджачок с куцыми рукавами и брюки дудочкой, несколько вытянутые в коленях. Человечек пристально вглядывался в морскую даль.
- Это Лев Абрамович! – с радостной уверенностью произнес Лихобабенко, – Наверное, гуляет. Лев Абрамович! – закричал Петр Петрович, – Идите сюда! – он сделал не-сколько шагов по направлению к человечку и в недоумении остановился, – Что это?! Я дальше не могу. Здесь какая-то стена. Её не видно. А не пройти…
- Да успокойся ты! – неожиданно рявкнул на него отец Серафим, – Я думаю, о нас скоро позаботятся…
Могучий рев заглушил последние его слова. Окатив Льва Абрамовича потоками радужных брызг, на берегу воздвиглась агатовая гора. Друзья окаменели…
Заунывно-печальная песня разлилась окрест. Кенис поднял руку, и первая группа обреченных двинулась к чудовищу. Смерть их была короткой и ужасной. Вслед за ними пошли другие. Затем ещё и ещё. Вскоре все побережье было усеяно фиолетовыми трупами.
- Ну вот, братцы, скоро и наш черед, – выдохнул отец Серафим, – Какую фиговину придумал наш друг Лев Абра-мович. Жаль, я ему в свое время морду не набил. А ведь собирался…
Ответом ему было молчание. Петр Петрович Лихобабен-ко застыл столбом, с тоской глядя на закатно-пурпурные облака. Николай Иванович судорожно сжался и, всхлипывая, ронял слезы на зеленую гальку.
Вновь сладко-печально заплакала зовущая песня. Она тосковала и просила прощения, точно говоря, что все на свете бренно и все равно рано или поздно придет скорбный час. Помимо своей воли трое друзей выпрямились, вытянулись струной. Настал их черед. Они медленно зашагали навстречу смерти.
Петр Петрович Лихобабенко шел, глядя перед собой сурово и непреклонно. Страшен был его вид. Чудилось, что не поздоровится тому, кто станет у него на пути. Но это был зрительный обман. Петр Петрович не видел ничего за пеленой окутавшего его дурмана и был сейчас беззащитнее малого ребенка. Николай Иванович тихо плакал и едва дер-жался на ногах. Если бы не неведомая сила, толкавшая его вперед, он наверняка бы рухнул на зеленые камни. Только отец Серафим ещё сознавал себя. Его осмысленный, ничего хорошего не предвещающий взгляд, был направлен на спокойно стоящего Кениса.
Лев Абрамович отрешенно смотрел вдаль, когда направ-ляемые гибельным путем друзья приблизились к нему вплотную. Крупная дрожь пробежала по телу отца Серафима. Огромным усилием воли он заставил себя остановиться, взглянул в глаза Кенису и во всю мощь своей луженой глотки заревел:
- Ну, сволочь! Сейчас посмотрим. Кто ты?! Уже дьявол или ещё человек?! – с этими словами, преодолевая сковы-вающую её нечеловеческую силу, рука отца Серафима су-дорожными рывками очертила в воздухе крест.
Дикий ли крик, исторгнутый отцом Серафимом, его горя-щие глаза или крестное знамение, но что-то пронзило Льва Абрамовича. Он дернулся, как от удара, и обмяк. Взгляд его из отрешенно-неземного быстро становился осмысленным. Какое-то время он смотрел на бывших своих товарищей, ко-торых чуть было не отправил на смерть, словно не понимая, что с ним происходит. Затем глаза его заскользили по агатовому чудовищу и разбросанным тут и там фиолетовым трупам. Лицо Льва Абрамовича исказилось болью. Он присел на корточки, обхватил голову руками и закричал тонко и жалобно, как заяц, в которого вонзил острые когти хищный коршун.
Музыка прервалась. Все смешалось на берегу. Люди с ужасом смерти в глазах беспорядочно метались по хрустя-щей гальке. Они ударялись о невидимые стены, падали и снова вставали, кидались на скалы и срывались. Церемо-ния жертвоприношения была прервана…


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ,

последнее в жизни Льва Абрамовича Кениса

Лев Абрамович Кенис шел по центральной улице Медве-дихи и лучезарно улыбался теплому солнышку. В правой руке у него была кинолента с новой комедией. Он душевно здоровался с односельчанами.
- Здравствуйте, Лев Абрамович! Как вы поживаете? – весело щебетала сидящая на лавочке девичья компания.
- Хорошо, – отвечал Кенис, приветливо улыбаясь.
- А что вы несете? – продолжали допытываться милые девушки.
- Это новая кинокомедия. Очень смешная, – говорил Кенис и довольный шел дальше.
- Доброго здоровья, Лев Абрамович! – окликали Кениса братья Бардельеровы, – Мы тоже придем смотреть кино.
- Приходите. Буду очень рад, – кланялся Кенис брать-ям.
-   Лев Абрамович! – слышался с другой стороны улицы голос Петра Петровича Лихобабенко, – вы будете вечером у Николая Ивановича? Мы с отцом Серафимом собираемся.
- К сожалению, не смогу, Петр Петрович, – сокрушенно разводил руками Кенис. – Сегодня я показываю вот эту ко-медию, – он протянул Лихобабенко киноленту и улыбнулся улыбкой законченного идиота…
Лев Абрамович шел по разрушенной взрывом и сожжен-ной Медведихе. Ночь была на излете. Вместо ласкового солнца на небосводе застыла полная луна. Она мерт-венным светом заливала обгорелые останки домов, красиво серебрила в одночасье поседевшую голову Кениса. В руке Лев Абрамович держал не веселую киноленту, а бельевую веревку с неумело завязанной петлей-удавкой.
После памятной встречи с отцом Серафимом Кенис, как и прежде, оказался в своей квартирке. Однако спалось Льву Абрамовичу крайне плохо. Он беспокойно ворочался с боку на бок, постоянно поглядывая на часы. Кенис боялся опо-здать в дом культуры, где согласно расклеенным афишам должен был показывать новую кинокомедию. На улицу он вышел в прекрасном настроении, нисколько не удивляясь странному солнечному свету, более напоминающему лунный. По дороге он здоровался с односельчанами, вы-званными из небытия его воспаленным воображением. За девушек он принял несколько обгорелых досок, чудом уцелевших во вселенском пожаре. Испарившиеся братья Бардельеровы предстали перед ним на стене, навечно запечатленными всеуничтожающим Светом. Петра Петровича Лихобабенко Кенис признал в донельзя обгоревшем обломке переломившегося пополам Телеграфного Столба.
Лев Абрамович шел твердым шагом, будучи вполне уве-ренным в том, что он направляется к дому культуры. Но бе-зумные глаза его вели в обугленный бор, стволы которого чернели за Пречисто-Каменкой. Не обращая внимания на обжигающую холодную воду, Кенис перешел речку вброд. Приладил к обожженному огнем, но прочному суку веревку, полагая, что вставляет кинопленку в аппарат. Оставалось пустячное дело. Для того, чтобы начался киносеанс, нужно было просто передвинуть рычажок, что Лев Абрамович и сделал. Он лягнул ножкой большой чурбан, на котором сто-ял. Чурбан дрогнул. Покачнулся. И неловко повалился на бок…
Черные сосны угрюмо смотрели веселый фильм. Когда картина закончилась, не было слышно аплодисментов и смеха. В зрительном зале, укрытом мрачным небосводом, царило гробовое молчание. Комедия не удалась. Но Льву Абрамовичу не суждено было это узнать. Жертвоприношение, совершенное в мертвом лесу, было для него последним.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СЛОВО

Ермолая Степановича Пенделя,
которому он остался верен

Утро было свежим и росным. Потоки молодого золоти-стого Света ласкали Землю. И Земля в благодарность за ласку дарила нарождающемуся дню цветы, удивительные и яркие. Красочным венком цветы окружали одиноко стоящий храм. Тихое умиротворяющее пение доносилось из него. Оно постепенно разрасталось, заполняя пространство се-ребряных сводов. В плавный поток хора вплелась струя чистого звонкого, но печального голоса. Тоскуя, он вознесся к вершинам храма, оттолкнулся от них горным эхом и помчался далеко-далеко – над девственными лесами, над хрустально-прозрачными реками и озерами. Голос пел, страдал и прощался с деревьями и травами, зверями и птицами. Он прощался с ними, благословляя их на жизнь.
Все мощнее, все ярче звучал живой поток солнца. Услы-шав его в храме, засветилась радуга, загорелась симфони-ей красок и превратилась в огромный трон, сияющий тыся-чами самоцветов. На троне шаг за шагом высветилась ма-ленькая человеческая фигурка. Золотом засиял большой лоб мыслителя. Показались глаза скорбные, но всепонимающие и добрые. Блаженная улыбка осветила отрешенное лицо. В пиджачке с куцыми рукавами и брюках дудочкой на троне сгорбился застывший в золоте Лев Абрамович Кенис. Это был его храм. Храм, в котором он теперь жил.
Ермолай Степанович Пендель сдержал свое слово. За-ведующий сельским домом культуры, директор огромной стройки и, наконец, висельник-самоубийца стал богом неве-домых разумных, сменивших на Земле людей, покрови-телем наложивших на себя руки несчастных.


Все совпадения с реальными именами и событиям случайны.
Автор