Иллюстрация: "Страх Космоса", работа автора
Часть 1.
Ох, и напугали!
После школы я поступила в художественное училище.
И где-то к середине первого курса влюбилась в одного парня из группы. Парня звали Лёшка. Рисовал он плохо. Потом, когда мы подружились, он мне рассказал, что его дядя родной работает в обкоме заместителем первого секретаря и отвечает за культуру. И я смекнула, что в училище он по блату поступил. Но мне это все равно было, и даже наоборот очень радовало, потому что иначе мы бы не познакомились.
Лёшка был умный,добрый и хороший! Книг прочитал больше меня и много рассказал такого, чего я не знала, целый новый мир открыл!
Я впервые дружила с парнем. Он казался таким остроумным, и как же это было здОрово! Когда Лешка что-то рассказывал, я дышать переставала, и как будто в меня свет вливался откуда-то сверху.
Он рассказывал про своего брата-строителя, и про отца, сельского учителя, как тот был в плену во время войны, и про свою деревню, откуда он был родом, и еще много чего.
От него я узнала, что Владимир Высоцкий, оказывается, замечательный поэт, а вовсе не исполнитель блатных песен. Рассказал про Зигмунда Фрейда. И еще разобъяснил, что есть опасные вещества, наркотики, которые нельзя даже пробовать, так как бывают такие, которые как попробуешь – сразу привыкнешь. Лешке я верила больше, чем кому бы то ни было, и наркотики эти самые не стала бы употреблять даже под пистолетом. Курить, правда, начала.
А однажды на пьянке, посвященной какому-то революционному празднику, я первый раз попробовала водку, выпила многовато, и мне стало страшно плохо! Думала , сейчас как умру! Bот тогда Лёшка помог мне прийти в чувство: объяснил, что надо влить в себя побольше воды и, если после этого не вырвет, засунуть два пальца в рот. Я так и сделала. Ну, выжила, конечно.
Ребята наши снимали комнату в деревянном домике на одной из старых улиц. Я постоянно у них там зависала. У меня была привычка, сидя где-нибудь, делать наброски со всего вокруг. Так вот, у них я рисовала в блокнот то, что было перед глазами, например, остатки трапезы на столе, пустые бутылки в углу комнаты, пепельницы с окурками, курящих парней. Мама приходила в ужас, когда мои наброски попадались ей на глаза. Ее можно было понять. А что бы вы подумали, если бы увидели у дочки блокнот , весь изрисованный вскрытыми консервными банками, бутылками, и тому подобным? Она ругалась и обзывала моих друзей «богемой». А я её не слушала.
Ну так и вот… Я была влюблена. Думаю., он тоже. Наши отношения на молодежном сленге, принятом в те времена, обозначались следующим речевым оборотом: «Мы ходили» “ Эти простые слова подразумевали весьма широкий спектр отношений, возможных между девушкой и парнем, от страстной любви до легкого флирта. У нас была дружба? Любовь? Что-то среднее? Что-то в самом начале… Мы вместе курили на переменах, гуляли, по вечерам вместе где-нибудь околачивались, тусовались, как сейчас говорят. И разговаривали, разговаривали… Никогда и ни с кем больше я не разговаривала так много.Когда он меня провожал до дома, мы целовались, стоя в подъезде. Помню, что я при этом ничего не чувствовала. Но казалось, так надо.
Но, вот странно мне это сейчас вспоминать, влюблена я была в Лёшку, однако флиртовала со всеми подряд и вела себя довольно развязно. Даже целовалась не только с ним, иногда... Меня как будто какая-то сила заставляла. Лёшка на меня обижался. А я не понимала, чего он дуется.. Мне казалось, что мы одно целое, ведь никто меня не понимает так хорошо, как он. Так почему ж он не понимает, что это мое кокетство с другими не имеет никакого значения? Что мне до них дела нет? Ну правда! Непонятно! Мы – одно целое, я это чувствую! Мне весело! Так ему тоже ведь должно быть весело!
Тогда-то я и осознала, что полное взаимопонимание между людьми невозможно. Даже между такими друг другу подходящими, как мы с Лёшкой. И в некоторых случаях надо уметь немного притворяться, и кое-что надо уметь скрывать.
Думаю, многие, кто знал меня плохо, считали меня шлюшкой: девица дико накрашена (я тогда и мир косметики для себя открыла), ведет себя развязно, курит, предположительно пьет… Кто ж она еще?
Дело было вот в чем… Где-то лет с четырнадцатия я начала чувствовать себя служительницей некоего культа. Или членом тайного ордена. Ордена СЛУЖИТЕЛЕЙ ИСКУССТВА. Я рисовала всегда и везде, альбом и краски были при мне, куда бы я ни шла. Другие члены ордена встречались мне редко. Мы узнавали друг друга по глазам.
В школе я по-настоящему ни с кем не дружила, то есть не была душевно близка. Варилась в собственном соку: чтение книг про художников, рисование, и все. А когда поступила в училище, обнаружила, что нахожусь среди себе подобных, понимающих меня без слов. До тех пор я и не знала, что такое настоящее общение. И стало все интересно! Новые ощущения были восхитительны. Я тогда как бы вышла из скорлупы, во мне какая-то дверь распахнулась навстречу жизни. Захотелось познать мир, а не отгораживаться от него чтением книг про художников. И как познать? Только отвечая на его вызовы, принимая его предложения. Вот потому-то я и флиртовала со всеми подряд. Жизнь общалась со мной на этом языке.
Я продолжала чувствовать себя служительницей культа живописи, очень много рисовала и писала. Этюды, портреты... Это придавало моей жизни высокий смысл, как мне казалось. Остальное шло параллельно, и было – ну как прикрытие для разведчика. Я могла пить, курить, дико краситься, целоваться, стоять на ушах, говорить и делать глупости, это не имело никакого значения, я знала, что это не главное. Но больше-то этого никто не знал. Кроме тех, кто чувствовал так же, то есть очень немногих.
Лешка это иногда понимал, а иногда нет. Тогда мы ссорились.
Через какое-то время мы с Лешкой мирились, а потом он опять надувался. Из-за моих «измен», которых на самом деле не было
*********
На втором курсе Лешка познакомился с человеком, который продавал "запрещенную" литературу, так называемый "самиздат". Кто вырос в советское время, знает, что дефицитом было все, в том числе книги, даже классика. Были книги вроде бы не запрещенные, но редко издававшиеся (Бабель, Булгаков). Были не запрещенные, но никогда не издававшиеся, как Набоков. А были и «антисоветские», например, Войнович. Так вот, этот новый Лешкин знакомый спекулировал ксерокопиям и фотокопиями всяких таких книжек.
Встретить этого товарища можно было на «помойке». Так называли пятачок перед театром-есенина, где околачивалась продвинутая молодежь (слово «тусоваться» тогда еще не было в ходу)
Театр имени Сергея Есенина – это был эстрадный театр, там выступали все музыканты, приезжающие к нам на гастроли. Фасад этого храма искусства украшали лиры, ленты, скрипки, маски, венки и прочие лепные финтифлюшки. На площадке перед театром на фоне его пилястр возвышался памятник физиологу Ивану Павлову (тоже уроженцу нашего города): бронзовый бородатый джентльмен с тростью, в костюме-тройке, с интеллигентно сдвинутыми бровями. Деревянные скамейки образовывали вокруг памятника аккуратное каре, обрамленное чугунной оградой и обсаженное липами. Почему столь респектабельное с виду место получило прозванье «помойка», я не знаю; можно было подумать, что здесь скапливаются отбросы общества.
Там толклась по вечерам модно одетая молодежь и собирались фарцовщики.
Подружка Ленка однажды похвалилась, что накануне вечером они с её парнем занимались на «помойке» фарцовкой. Я спросила, а что это значит?
- Нуу, купили батник* за двадцать рублей, а продали за двадцать два.
- И всё?
- Ну да.. «Сфарцевали»!
Узнав, что загадочное слово «фарцовка» это синоним пошлой и всеми осуждаемой «спекуляции», я была разочарована.
Сама я на «помойке» бывать не имела обыкновения, так как Лешка, да и другие мои друзья туда ходили редко. Шмотки нас не интересовали, а вот книжки…
Там ли он познакомился с книжным спекулянтом, или где еще, не знаю. Только узнали мы, что есть такой чародей, владетель сказочных богатств: книг, которых нет ни в магазинах, ни в библиотеках, то ли совсем запрещенных, то ли еще как. Но нельзя эти книги не прочитать!
Лешка сам их покупал, и мы все могли это сделать через него. Стоило это довольно дорого, от десяти до сорока рублей (тридцать рублей была стипендия).
Итак, что же такого этакого попало тогда мне в руки? «Гадкие лебеди» Стругацких (издательство «Посев»), Древнеиндийский трактат о любви «Самьяна», «Приглашение на казнь» и «Лолита» Набокова, «Искусство Любви» Эриха Фромма (это философия, а не про любовь), «Роковые яйца» Булгакова, «Толкование сновидений» и что-то еще Фрейда, «Николай Николаевич» Юза Алешковского, и очень смешная американская книжка «Техника современного секса»
«Лолита» меня восхитила! Никогда не понимала людей, считающих этот шедевр аморальным.
Над «Николаем Николаевичем» мы с Лешкой хохотали до полного обессиливания.
С «Техникой современного секса» вообще вышло весело. Пока она лежала у меня в ящике стола, её по очереди прочитали отчим, мама, бабушка и дедушка. Каждый сделал мне внушение.
Отчим: «Ну, смотри, мать увидит!»
Мама , громко и возмущенно: «Такие книжки читают в публичных домах!»
Бабушка, огорченно: «Я надеюсь, ты – хорошая девочка…»
Дедушка: «Ох, увидят родители!»
Однако! Получалось, они все проверяли и почитывали, что у меня в столе лежит! Причем, независимо друг от друга!
Потом я эту книжку дала однокласснице из радиоинститута, они всей группой изучали ее на лекции. Больше я её не видела.
А ведь ничего в ней особенного не было! Основная идея: законные супруги имеют полное право совокупляться при свете, а не обязательно в темноте под одеялом. По нынешним временам - смешно…
Тем временем личная жизнь шла по-прежнему. Я по прежнему почему-то считала нужным отвечать кокетством на каждое заигрывание, встречалась со всеми, кто назначал мне свидания. Притом, что мне особо интересно-то и не было. И по прежнему расстраивалась, чего это Лёшка дуется.
Однажды отчубучила совсем уж непотребное…
Я написала с натуры Лешкин портрет, он висел на стене в комнате, которую они снимали. Лешка куда-то уехал. А я пришла в его отсутствие на их квартиру в деревянном доме, просто так, пообщаться; дома был только Мишка Иванов, и… ну… собственно , ничего особенного не было. Так… Сидели и лизались… Почему вдруг? Не знаю. Некая витающая в воздухе неодолимая стихия заставляла меня. Правда, мы называли это «заниматься сексом». Никакого настоящего секса не было в помине; слишком сильны были внушенные родителями запреты на секс до брака, да и желания такого у меня не было. Это было не "настоящее", это была игра...
Что я при этом чувствовала? Да ничего особенного. Вроде, было приятно. Но мои ощущения тогда не опускались ниже ВИШУДХИ*, той чакры, которая на уровне горла (даже с Лешкой они не опускались ниже МАНИПУРЫ*, чакры в районе солнечного сплетения). Подумаешь...
Лешкин портрет (мной же и написанный), я собственноручно занавесила тряпкой («чтоб не смотрел»). Ну, пошутила…
Сейчас у меня в голове не укладывается, ну как я могла?...
Вот могла...
Потом приехал Лешка, и этот олух все ему рассказал. Как рассказывают о шутке, о курьезном происшествии. Главное, рассказал, как мы завесили тряпкой портрет, «чтоб не смотрел». И вот только тогда, когда Лешка возмущенно передал мне Мишкин рассказ, особо отметив эпизод с портретом, мне стало мучительно стыдно. Только тогда... Удивительно, правда? Ведь я вроде не дебилка!!!
Короче, Лешка надулся по-черному.
Я не знала, как вернуть его дружбу. Он делал вид, что я ему безразлична, и получалось убедительно.
Я готова была лезть из кожи, чтобы только все между нами стало как раньше.
Этим, и только этим объясняю свое неразумное тогдашнее поведение: я стала искать покупателей на подпольно изданные книжки. Зачем? Что мне спокойно не жилось? Исключительно затем, чтобы вызвать Лешкино одобрение.
Не знаю, как у кого, а у меня такая особенность: всегда неосознанно (да и осознанно) стараюсь делать то, что по-моему мнению должно нравится тому человеку, который для меня значим (ну, кроме кокетства с другими: это, разумеется, только для собственного удовольствия).
Есть такой тип девушек. Они подражают в своем поведении парням, которые им нравятся. И даже стараются перещеголять их в рвении.
Если парень – интеллектуал, она мозги сломает, но разберется во всей мировой философии.
Если наркоман , тоже начнет употреблять всякую гадость.
Если религиозен, - лоб расшибет.
Я же стала искать покупателей на запрещенные книжки среди бывших одноклассников и среди сокурсников бывших одноклассников. И хотя употребила много энергии, желающих покупать самиздат за такие деньги не нашла. Ни одного человека.
Чем это все кончилось…
Я тогда уже бросила Училище и поступила в Московский Текстильный институт. И тут произошло событие, которое напугало и нас, и всех наших друзей. Приехала я в родной город на каникулы, и Лешка огорошил меня вот какой новостью.
Кто-то позвонил в КГБ анонимно и заложил меня. Именно меня в первую очередь, хотя Лешка тоже был упомянут. Видимо, кто-то из моих знакомых. Я так и не узнала, кто и за что был на меня так зол, что не поленился в КГБ позвонить.
Сотрудники КГБ сразу сообщили это Лешкиному дяде, который в обкоме работал. Дядя сделал Лешке неслабое внушение. Еще они сообщили в Училище. Военрук Виктор Родионович, полковник в отставке, который вел в училище занятия по гражданской обороне, подошел к Лешке и спросил, общается ли он со мной. «Переписываемся,» - ответил Лешка безразличным голосом. «А как насчет запрещенной литературы?» Лешка стал отпираться. «А то у нас имеются сведения!» - заявил военрук.
Я писала Лешке письма на адрес училища. По некоторым признакам мы поняли, что Родионыч вскрывает нашу переписку.
Как ни странно, когда Лешка мне рассказал про расспросы отставного полковника, я даже успокоилась. Подумалось мне, что если бы сотрудники КГБ действительно считали нас, дураков, серьезной угрозой безопасности государства, не стали бы действовать через Родионыча.
Все наши друзья тоже перепугались. Один парень заявил: "Вот я с вами общаюсь, а вдруг меня из-за этого теперь в институт не примут?"
Меня никто ни о чем не спрашивал, все равно было страшно.
Помню, какая тогда была психологическая обстановка, и в училище, и в Текстильном институте. Мы постоянно пытались вычислить, кто у нас «стукач». Подозрение падало то на одного человека, то на другого. Предположения иногда были невероятные
Чего стоил хотя бы вот такой эпизод… В училище преподавал историю Адольф Сергеевич Осинин, который сильно отличался от остальных преподов своей продвинутостью… В кабинете истории стояли вытесанные им самим из сосновых бревен и раскрашенные языческие истуканы. В конце занятий, если оставалось время, Адольф заводил нам пластинки с классической музыкой. Его лекции по истории после школьной скукоты казались страшно интересными и смелыми. Он высказывал мнения, отличающиеся от написанного в учебнике. Помню, про Кутузова сказал, что тот выпустил Наполеона из России не потому, что «жалел русского солдата», а потому, что был также и дипломатом и не желал усиления Англии, соперницы России. Это сильно расходилось с преподанной нам в школе интерпретацией данного исторического события, и тем меня страшно поразило. На его лекциях мы не боялись задавать «крамольные» вопросы, то есть просто говорили, что думали; а он отвечал, как думал. Сейчас это кажется всего лишь нормальным положением вещей, тогда было иначе.
И вот… Кто-то из нас вдруг задался вопросом, а почему Адольфа не выгоняют из училища, раз он ТАКОЕ говорит на уроках? Может, он стукач? А мы-то, дураки, рассказываем ему все, что думаем! Не может быть? Все может быть!
И как-то сразу все поверили. Именно потому, что предположение сначала показалось диким, в него все резко поверили!
Потом Родионыч написал-таки донос в Отдел культуры, якобы Адольф на уроках говорит что-то не то. Пришла проверка. Адольфа спросили, почему в его кабинете нет портретов членов политбюро? Он ответил, что портреты членов политбюро мы можем увидеть где угодно… Короче, он из училища ушел. Работал лесником, потом, кажется, матросом на барже… Тогда-то мы, конечно, поняли, как глупы были те наши предположения. Но причиной их была мерзкая атмосфера подозрительности.
Как-то ехала я в электричке в Москву. И читала одну из этих книжек, то ли Фрейда, то ли Набокова. Книжка была в красном коленкоровом переплете, но на обложке не было никаких надписей.
Напротив меня сидел какой-то мужчина с суровым лицом. Когда проходили контролеры, он вместо билета показал им удостоверение в малиновой обложке
«Кэгэбист»! – подумала я с ужасом. – «За мной следит! А у меня книжка – без надписей на переплете. Сразу ясно, что запрещенная!» Я поскорее книжку убрала. А мужик этот вскоре вышел.
Вот и вся история в общем-то. Меня так никто ни о чем не спросил и никуда не вызвал. Зря только напугалась. А если бы не Лешкин дядя, так и не узнала бы об этом вообще ничего
Когда случилась перестройка, и всю «запрещенную» литературу стали продавать на уличных лотках, вот мне весело-то было.
-------------
Примечания
батник* - модная в те времена блузка спортивного покроя из трикотажной ткани