Черное сердце

ТРИ “ПОЧЕМУ?”

Глава первая,
в которой мальчик Афоня знакомится с маркизом Ляпсусом
и задает ему три вопроса

Вы слышите истошный кошачий вопль? Это по улице, сплошь заросшей зеленой травкой, мчится здоровенный кот. А за ним сломя голову бежит сопливый мальчишка. Я думаю, что он порядочный хулиган. Иначе б зачем коту удирать от него, да еще вопить так громко. Смотрите, смотрите! Сейчас он схватит кота за хвост. Вот-вот... Слава богу, упал... Да не кот, а мальчик. Он зацепился ногой за ржавую трубу, стоящую у забора, и растянулся во весь рост. Ба, а это что такое? Негромко заиграла скрипка. И труба, о которую споткнулся мальчик, начала набухать. Она становится все толще и толще. Вот лопнула... Показались острые ржавые лепестки... Это цветок! Но какой он странный! Нет, вы как хотите, а я подойду поближе, послушаю и посмотрю.

...А ржавый с острыми заусенцами цветок разрастался на глазах. Когда он стал величиной с тазик, из него выпрыгнул человечек с тонкими ногами и большими розовыми ушами. Человечек три раза подпрыгнул, раскланялся и сказал, обращаясь к лежащему на земле мальчику:

— Ваше Высочество, господин Афанасий, вас приветствует житель славной страны Ляпландии.

По всему было видно, что мальчик удивлен. Но все же он встал и, даже не подумав почистить штанишки от пыли, выставил ногу вперед:

— Во-первых, не Афанасий, а Афоня. Меня так вся улица зовет. А, во-вторых, что это за страна такая. Лап...

— Ляпландия,— подхватил, сладко улыбаясь, загадочный маркиз.— Это страна, где мудро правит Черное Сердце и все живут красиво. Вот взгляните на себя, как вы одеты,— тут Ляпсус презрительно сощурился.

— А чего? Нормально одет,— Афоня подтянул потертые, немного рваные штаны.

— Простите, Ваше Высочество, но вы и одеты плохо, и живете плохо. Теснитесь в каком-то жалком бревенчатом домишке. А едите!— маркиз пренебрежительно повел плечами.— Чем вы едите?— но тут же оглянулся по сторонам и таинственно зашептал:

— Вам просто необходимо услышать, как бьется Черное Сердце. Только тогда вы сумеете воспользоваться огромным богатством, которое вам принадлежит.

— Каким таким богатством?— не понял Афоня.

Но маркиз ничего не ответил. Он трижды хлопнул в ладоши и умолкнувшая было скрипка заиграла вновь. Скрипка играла странную мелодию, похожую на скрежет металла, а маленький деревянный домик, возле которого стояли маркиз и Афоня, скоро превратился в великолепный дворец. Потрепанные Афонины штаны стали голубыми панталончиками с пышными бантами.

— Вот это да-а-а...— протянул Афанасий, разглядывая новую одежду, и незаметно потрогал карман. Все было в порядке. Любимая Афонина рогатка перекочевала из старых штанов в голубые панталончики.

Маркиз снисходительно улыбнулся, три раза подпрыгнул и, изящно помахав рукой, указал на великолепный дворец:

— Ваше Высочество, я приглашаю вас в страну Черного Сердца.

С раскрытым от удивления ртом Афанасий поднял ногу, чтобы перешагнуть порог дворца, но... остановился. Во дворце вместо пола была самая настоящая лужайка. На лужайке росли ромашки и колокольчики. Между цветами порхала маленькая птичка-радуга.

Афоня отставил ногу назад и моментально выхватил рогатку. “Вжиу! Вжиу!”— один за другим завизжали камни.

Здоровенный кот, за которым только что гнался Афоня, подкрался к порогу дворца и мохнатой бомбой обрушился на бедную птичку. Один из камней метко сразил обнаглевшего хищника.

“Мяу-у-у!”— распластался кот на ромашках. Он обернулся к Афанасию и неожиданным басом сказал:

— Ты зачем камнем?! А еще хозяин!! И — эх! — и укоризненно покачал головой.

— А ты что, не видишь — я стреляю!..— запальчиво воскликнул Афоня, но запнулся на полуслове и округлил глаза: — Федосеич, а чтой-то ты по-человечьи говоришь? А?

— Ваше Высочество,— вмешался в разговор маркиз,— вы попали в страну Ляпландию. Здесь все животные разговаривают. А вот по птичке стрелять не следовало.

— А ты тоже хорош,— забурчал Федосеич, недовольно глядя на Ляпсуса.— Не мог сказать, что это вовсе и не птичка...

— Милостивый государь! — высокомерно оборвал его маркиз,— извольте обращаться ко мне на “вы”. Если бы не Его Высочество, я взял бы вас за шкирку и вышвырнул вон. По всей вероятности, у вас уйма блох.

— У Федосеича нет блох. И вообще он хороший.— С этими словами Афоня храбро шагнул на лужайку.

Он шел по цветам, а те не мялись. Бабочки выпархивали из-под Афониных ботинок и летели дальше. Он хотел взять в руки божью коровку, которая ползла по цветку. Но пальцы скользнули по гладкой доске. Это был пол, деревянный пол. Только нарисованная на нем лужайка была почему-то живая. Афоня ошалело оглянулся вокруг.

— А теперь, Ваше Высочество, присядьте,— весело заулыбался довольный Ляпсус и заботливо усадил Афоню на диван. Туда же прыгнул и Федосеич.

Диван был мягче самой мягкой перины. Афанасий буквально утонул в нем. “Мяу-у-у!”— услышал он приглушенный, как из-под земли голос. На месте, где только что сидел Афоня, была какая-то дыра. Афоня сунул в дыру руку и вытащил за шкирку кота с встопорщенными от ужаса усами. “Мяу!” — кинулся прочь Федосеич.

— Хи-хи-хи!— довольно захихикал маркиз.— Ваше Высочество, у нас самые мягкие диваны в мире. Но и это еще не все,— Ляпсус все больше надувался от гордости.— У нас самое яркое в мире золото. Обратите внимание: в этой комнате нет окон.

И верно, в большой комнате не было ни одного окна. Мягкий, приятный свет излучали позолоченные ручки дивана и кресел, крышка большого стола, стоявшего на самой середине.

— А почему это...— Афоня задумчиво разглядывал пеструю бабочку, летящую по полу,— почему это у вас золото такое яркое, диваны такие мягкие, а картины такие... живые.

— А потому, Ваше Высочество,— Ляпсус от восторга закатил глаза,— что мы живем красиво. А вы хотите жить красиво?

— Хочу-у...— неуверенно протянул Афоня.— А что для этого надо?

Маркиз радостно подпрыгнул. Он ждал этого вопроса.

А для того, чтобы жить красиво, надо послушать, как бьется Черное Сердце!— Ляпсус захлебывался слюной.— О, Черное Сердце! Мудрое и Могучее! Оно милует и убивает! Только следуя его наставлениям, можно жить красиво!— Казалось, еще немного — и маркиз умрет от восторга. Но он не умер, а иступленно закричал:—Да здравствует Черное Сердце!!!

Тотчас заиграла приятная музыка. Двери, ведущие в соседнюю комнату, тихо отворились. Федосеич выгнулся и зашипел. Афонина рука невольно потянулась за рогаткой. В дверях стояло... Черное Сердце.

По правде говоря, оно скорее напоминало ящичек, сделанный в форме сердца и выкрашенный в черный цвет. Могучее и Мудрое стояло на одной очень длинной и до смешного тонкой ноге. Другой ногой оно почесывало себе бок, на котором сквозь содранную краску ясно просвечивали сосновые доски.

— Изволили звать?— спросило Черное Сердце, и его единственный глаз шельмовски подмигнул.

— Я? Тебя?! — Ляпсус был явно озадачен.— Кажется, нет. А впрочем, карету нам! Мы отправляемся путешествовать.

Черное Сердце перестало чесать себе бок, внимательно посмотрело на маркиза и вдруг завизжало так, будто его резали: “Барыня-барыня! Сударыня-барыня!”— и пустилось плясать вприсядку, подкидывая длинные ноги до самого потолка.

Маркиз сложил губы бантиком, поднял кулак и на цыпочках стал подкрадываться к Черному Сердцу. Но Сердце, продолжая ловко приседать на одной ноге, другую протянуло к Ляпсусу и принялось его щекотать.

“Если барин при цепочке, значит барин без часов!”— выкрикивало Сердце. “Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Ху-ху-ху!”— как ошалелый, смеялся маркиз. Он взвизгивал поросеночком, катался по полу, ежился и брыкался тоненькими ножками. Но Сердце не отставало. “Ex! Ex! Ex!” — бушевало оно, подпрыгивая на одной ноге все выше и выше. А вместе с Сердцем подпрыгивали столы, стулья, шифоньерки. Даже большой диван, на котором сидел Афоня, слегка подпрыгивал и, казалось, вот-вот пустится в пляс. Тресь!— сухой стук оборвал все звуки. Сердце допрыгалось до того, что стукнулось о потолок и упало прямо перед Афоней. Затем с трудом поднялось и, покачиваясь на тоненьких ножках, пробормотало: “В конюшню я пойду сейчас и лошадей подам для вас”.

Шаркая ножками, Черное Сердце вышло за дверь. Понемногу успокоился и маркиз.

— А чегой-то оно скачет?..— Афоня все еще столбом стоял у двери. Его рука сжимала рогатку.

— Кто скачет?— не понял маркиз.

— Ну, это... Черное Сердце...

Маркиз как был, так и упал. Он дергал плечами, рыл ножкой пол и даже стучал по нему кулачком. Прошло добрых пять минут, прежде чем Ляпсус вновь угомонился. Наконец он вытер со лба обильный пот и в изнеможении прошептал:

— Ваше Высочество, это не Черное Сердце, а механический ящичек, мой слуга. Он только сделан в форме сердца. У нас самые лучшие в мире черные ящички. Но иногда они неправильно включаются. Тогда их нужно стукнуть.

“Цок-цок-цок!”— послышалось с улицы через минуту. Афоня выглянул в дверь. У крыльца стояла четверка маленьких лошадей, запряженных в маленькую, очень красивую карету.

ФИОЛЕТОВЫЙ ХУДОЖНИК

Глава вторая,
в которой Федосеич теряет хвост из-за собственного тщеславия

Ехать в карете было весело. На козлах вместо всамделишного кучера на одной ноге, как цапля, стоял уже знакомый нам Сумасшедший ящичек. “Барыня-барыня! Сударыня-барыня!”— время от времени выкрикивал ящичек. При этом он вертелся во все стороны и даже подпрыгивал. Но делал это так ловко, что не падал. Другой ногой ящичек щекотал маленьких лошадок за ушами, когда те ленились. Тогда лошадки пускались вскачь.

Сначала карета ехала мимо каких-то кустов и небольших деревьев. Но скоро дорога вынесла путешественников на большую равнину. Здесь не росло ни одного деревца, ни одной травинки. Однако через некоторое время впереди замаячило небольшое пятнышко. Оно приятно ласкало глаз среди серо-желтой пустыни. Лошадки не спеша трусили по дороге. Пятнышко потихоньку росло и вскоре превратилось в большую, заросшую лесом гору. Когда карета вкатилась на самую верхушку зеленой горы, Ляпсус высунулся из окошка и, вертя головой, стал кого-то высматривать. “Художник! Художник!”— позвал лопоухий маркиз.—“Да вот же он!”

Неподалеку от дороги сидел толстый, как шар, человечек с кривыми ногами и огромной фиолетовой лысиной. Он никакого внимания не обращал на крики маркиза. Человечек рисовал картину. Раз-раз!—ловко орудовал художник кистью. Потом наклонил голову набок и поглядел на свою работу. Картина выходила хоть куда. Все на ней было, как в жизни. Деревья шелестели листочками, птицы летали, цветы цвели, а божьи коровки ползали.

— Прекрасно! Прекрасно, как всегда!— захлопал в ладоши Ляпсус.— А кому вы собираетесь продать свою картину?

— Да хоть бы вам,— ответил Художник равнодушно. Но тут же глаза у него радостно заблестели, а рот растянулся в сладчайшей улыбке.— Какой кот! Какой великолепный кот! Он наверняка самый настоящий ангорский,— пропел художник. При этом на его фиолетовой лысине зажглись какие-то слова.

“Я рад вас ви-деть”,— прочитал Афоня по складам.— Слышь, Федосеич, он рад нас видеть. Во дает! Молодец!— и Афанасий одобрительно похлопал ладошкой по фиолетовой лысине. Трюм-трюм! — отозвалась лысина кастрюльным звоном.

— Мур-р-р! Я не ангорский. Но моя мама, правда, из Сибири,— промяукал Федосеич и еще больше распушил хвост.— А вы действительно рады меня видеть?

— Еще как! — подпрыгнул толстый Художник.— Разрешите я вас нарисую? Вы самый красивый кот в мире.

— Да-да! Это было бы отлично!— оживился маркиз.— Вашему Высочеству останется на память превосходный портрет. И никаких блох,— прибавил Ляпсус, почему-то хитро улыбнувшись.

— Как это на память?— удивился Афоня.— Федосеич-то вот он, живой! А потом... Что это?...— и он ухватил блестящее черное сердечко, болтающееся у Художника на шее.

— Орден,— скромно ответил толстяк.

— Да-да!— подхватил Ляпсус.— Это орден Черного Сердца. Наш высокоуважаемый Художник награжден им за то, что рисует выдающиеся картины. Он удостоен почетного звания Черный Художник.

Но Афоня его не слушал.

— Во! Во какая ворона летит! С белым хвостом!— заорал он, выхватывая рогатку.

— Где ворона?— Художник так быстро завертел головой, что его лысина превратилась в фиолетовую радугу.

— Да вот она! Глядите, как я ее собью!

— Это еще неизвестно, кто быстрее! Неизвестно, кто быстрее!..— засуетился Художник, хватаясь за кисти.

Вжиу-вжиу! — один за другим понеслись камни из Афониной рогатки. Но ни один из них не попал в цель. Ворона с белым хвостом исчезла, будто ее и не было.

— Где же она?— Афоня недоуменно оглядывался вокруг.

Ка-р-р! — послышалось совсем рядом, и полотно, над которым колдовал Художник с кистью, зашевелилось.

Странные подозрения мелькнули в голове у Афанасия. Он сделал шаг к мольберту, но его отвлек Федосеич.

— Мур-р-р!— промяукал Федосеич, с симпатией глядя на фиолетовую лысину.— Когда же вы будете меня рисовать?

— Один момент!— Черный Художник быстро разложил другой мольберт. Натянул чистый холст. Трюм-трюм! — пухлой ладошкой похлопал себя по огромной фиолетовой лысине: — Теперь прошу вас смотреть вот сюда.

— Зачем же это? — засмущался Федосеич.

— Чтобы вам не было скучно, у меня на голове будут появляться разные картинки.

— Что вы говорите!— восхищенно замурлыкал Федосеич.— И вы всем их показываете?

— Кого рисую — всем,— доброжелательно улыбнулся Художник.— Правда, последнее время,— тут он погрустнел,— рисовать стало некого. Все уже нарисованы.

— А вы маркиза нарисуйте,— Афоня ткнул пальцем в сторону зевавшего Ляпсуса.

Рот у маркиза тут же захлопнулся.

— Меня?!! Рисовать?!!— и он замахал руками так, будто ему под нос подсунули змею.— Нет-нет!!! Ни за что!!!

— Маркиз Ляпсус не хочет,— хитро сощурился Художник и, обращаясь к коту, добавил: — Вы бы хотели увидеть мышь?

— Мышь?— глаза у Федосеича загорелись.— Только жирную.

Художник наклонил голову и... о чудо! На фиолетовой лысине появилась белая мышь. Она была такая жирная, что едва двигалась, но тоненько попискивала.

Федосеич не сводил алчного взгляда с лысины Художника. А тот, поглядывая на него исподлобья, сноровисто рисовал. Начал он почему-то с хвоста.

Афоня встал позади Художника и с интересом следил за кистью, бегающей по холсту. К нему присоединился Сумасшедший ящичек. Ящичек поглядывал то на Федосеича, то на полотно, на котором быстро проявлялся пушистый хвост. Неожиданно в деревянной голове у него что-то грюкнуло. Ящичек вскинул одну ногу вверх и, приплясывая на другой, принялся выщелкивать пальцами какую-то разухабистую мелодию. При этом он визжал недорезанным поросенком:

— Кот без хвоста. Хвост без кота. Вот смехота! Вот смехота!

Федосеич невольно оторвался от вожделенного созерцания жирной мыши и обиженно промяукал:

— Почему это без хвоста? Я с хвостом.

— Пошел вон!— злобно замахнулся Художник на Сумасшедшего ящичка.

Ящичек нехотя опустил ногу и отошел.

Кисть снова шустро заходила по холсту. Но, видно, Художнику не суждено было спокойно закончить эту картину. Восстановившуюся тишину разорвал испуганный крик:

— Смотрите! Смотрите!—Афанасий с искаженным лицом показывал на огромный холм, который совсем недавно рисовал Художник. С его склона неизвестно куда исчезали зеленый лес и цветущие поляны. Вместо них обнажался зловещий черный квадрат. Похоже было, будто невидимая рука сдирала с холма его зеленую кожу. Афоня и Федосеич во все глаза смотрели на страшную и непонятную картину. А между тем, рядом с ними происходили не менее странные вещи.

Услышав Афонин крик, Художник поднял голову. При виде черного квадрата он, как сумасшедший, кинулся к маркизу, который не спеша скатывал купленное полотно в трубку.

— Стойте!—толкнул Ляпсуса Художник.— Что вы делаете?! Перестаньте сворачивать холст!

— Почему?—искренне удивился маркиз. Он на минуту приостановился, и тотчас квадрат на склоне холма перестал увеличиваться.

— Вы свернете его потом! Безмозглая вы голова!

Маркиз обиженно выпятил нижнюю губу:

— Простите! Но я купил его и хочу отнести в карету.— Он быстро скатал полотно в трубку. Черный квадрат на склоне холма стремительно вырос, и землю потряс страшный грохот. Это рухнула половина скалы. Другая ее половина, как и зеленый лес и цветущие поляны, нарисованные на полотне Художника, исчезли.

На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Все, точно под гипнозом, смотрели на ободранный холм, по которому стелилась белесая пыль от рухнувшей скалы. Наконец Федосеич заорал и со всех ног кинулся к карете.

— Стой! Стой!—закричал ему вслед Художник.— Я еще не дорисовал картину.

Но Федосеич и вовсе помчался стрелой.

— Ну, теперь вы мне за все ответите!— взбешенный Художник повернулся к Ляпсусу.— Знаете ли вы, что ввоз живых котов в Ляпландию запрещен под страхом смертной казни?! Именем Черного Сердца я предлагаю нарисовать вас сейчас. Иначе я донесу в полицию и все равно нарисую вас, только связанным.

Вид кривоногого человечка с красной лысиной, зло трясущего жирным животом, был до того нелеп, что Афанасий не мог удержаться от смеха. Но маркизу было явно не до веселья. Лицо его побледнело, как мел, челюсть отвисла и дрожала.

— Бежим, Ваше Высочество!— пробормотал он, хватая мальчика за рукав.— Бежим скорее!— и дрожащей трусцой заспешил к карете.

—  Я все равно вас нарисую! Все равно!— толстенький человечек грозил им вслед маленьким кулачком и яростно топал кривыми ножками.

ЛЕТАЮЩИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Глава третья,
в которой наши друзья начинают понимать, что им грозит
 большая опасность

Быстро бегущие лошадки уже довольно далеко увезли путешественников от разрушенного холма, когда Ляпсус в отчаянии стукнул себя кулачком по коленке:

— Стой! Куда едем?! Куда мчимся?! Все равно мы пропали!

— Это почему же?— удивился Афоня.

Но маркиз не успел ответить. С козел донеслось мощное “Тпр-р-ру!” Сумасшедший ящичек так круто осадил лошадей, что путешественники стукнулись лбами, а Федосеич не удержался на сиденье и брякнулся на пол.

— Мяу-у!— заорал кот истошным голосом.— Я сломал себе хвост! У-у-у! А все из-за этого грубияна!— мохнатой лапой кот ткнул в щербатую спину на козлах.

— У тебя нет хвоста. Его нарисовал Художник,— спокойно возразил ящичек.

— Мяу-у-у!— продолжал стонать Федосеич.— Балбес! Как это нет хвоста, если он болит!— Но все-таки встал и на всякий случай посмотрел назад. О, ужас! Хвоста действительно не было.— У-у-у!— Федосеич взвыл так, что всем в карете стало жутко. По котовьей мохнатой морде потекли крупные прозрачные слезы.

Пораженный страшной догадкой, Афоня потянул у Ляпсуса холст, который тот прихватил при бегстве.

— Зачем вам?— испуганно посмотрел на него маркиз.

— Дайте-дайте!— Афанасий развернул картину и невольно отшатнулся. С полотна молча рвалась на волю большая ворона с белым хвостом. “Кар-р-р!”— недовольно прохрипела ворона, норовя клюнуть Афоню в глаз. Выпущенный из рук холст упал на сиденье.

— Я бы этого Художника! — схватился Афоня за рогатку.

— А ты чем лучше?! Птичек стреляешь! — накинулся на него Федосеич.

— А ты их ловишь!— защищался Афоня.

— Мне положено. Я кот!

— А я...

— Обормот!— заключил за Афанасия Сумасшедший ящичек и громко захохотал.— В Ляпландии много таких обормотов. Погляди-ка вокруг.

Афоня невольно оглянулся. Сумасшедший ящичек нагло врал. Вокруг не было ни души. Слева и справа от дороги тянулись лишь квадраты обезображенной земли.

На безжизненной поверхности внимание Афанасия привлекла черная точка. Она летела как-то странно, зигзагами, то пропадая за холмами, то вновь появляясь.

— Вон какая-то птица кренделяет,— показал Афоня на летящую точку.- Наверняка ее Художник покалечил.

— Или Афоня подстрелил,— ядовито добавил Федосеич. Маркиз взглянул в окошко, откинулся на сиденье и побледнел:

— Это не птица. Это летающий полицейский! Значит, Художник уже донес...

Точка на горизонте перестала выписывать зигзаги и теперь летела по прямой, быстро увеличиваясь в размере. Полицейский явно заметил беглецов.

Бряк!—и возле кареты приземлилось странное существо. Размерами летающий полицейский был с ломовую лошадь. По бокам свешивались три могучих обрубка со множеством длинных тонких пальцев. Огромное тело в серо-желто-зеленых разводах плотно стояло на трех ногах-тумбах.

— Кха-кха! — густым басом кашлянул полицейский, и огромная черная бляха-сердце качнулось у него на груди.

Маркиз в ужасе забился в угол кареты. Афоня и Федосеич с тревогой разглядывали незнакомца. Лишь Сумасшедший ящичек смотрел на полицейского безразлично.

— Кха!— снова кашлянул полицейский и с хрустом развернул невесть откуда взявшийся у него в руке лист бумаги.— Внимание и повиновение!— мощный голос далеко разносился окрест.— Слушайте указ Черного Сердца:

— Вы нарушили главный закон Ляпландии — никогда не ввозить в нашу страну котов, дабы не возмущать спокойствия подданных Черного Сердца. За это вы приговорены к смертной казни.— Из кареты послышались всхлипывания. Это плакал маркиз. Полицейский прислушался. Удовлетворенно кивнул головой и, возвысив голос, продолжил: — Но Черное Сердце милостиво и справедливо! Оно готово простить вас, если вы добровольно выдадите кота для того, чтобы его нарисовал Художник.

Едва трехрукий гигант закончил читать, как Афоню оглушили два вопля:

— Да здравствует Черное Сердце!— визжал ликующий маркиз,— Милостивое и Справедливое!

— Мяу-у!— вне себя орал кот.— Не хочу к Художнику!

— Ваше Высочество!— маркиз просто сиял от счастья.— Вы слышите, нас прощают! Поскорей отдайте кота, и дело с концом.

Афоня молча обнял Федосеича и крепко прижал его к себе. Но в окошко уже тянулась длинная, толстая, как бревно, рука. Полицейский даже не почувствовал сопротивления. Уже через мгновение он держал жалобно мяукавшего Федосеича, а Афоня плакал, растирая руки, все в ссадинах и синяках.

— Отдай кота,— спокойный голос, раздавшийся откуда-то сверху, заставил замолчать всех.

Полицейский обернулся.

— Это ты сказал?— недоуменно спросил гигант Сумасшедшего ящика, который по сравнению с ним выглядел, как посылочный ящик рядом с контейнером.

— Отдай кота,— снова тихо, но твердо донеслось сверху. В тот же момент огромная рука-дерево вытянулась, норовя пальцами-корнями ухватить Сумасшедшего ящичка и раздавить его. Но ящичек оказался проворнее. Одна из его ног вдруг отделилась от туловища и, со свистом рассекая воздух, пушечным ядром преодолела короткое расстояние. Раздалось гулкое “бум-м!”— и огромный полицейский рухнул на землю, выпустив из рук кота. Федосеич, жалобно мяукая, бросился к Афоне.

— Господин полицейский!— завизжал Ляпсус.— Этот ящичек сумасшедший! Это вовсе не мой ящичек!

Но полицейский не обращал на него никакого внимания. Он уже прочно стоял на трех ногах-тумбах, а вытянутые в разные стороны огромные руки с шевелящимися пальцами нащупывали Сумасшедшего ящичка. Ящичек прыгал как блоха, проскальзывая между пальцами-щупальцами. В воздухе, точно шарик на резиночке, от него отделялась то одна, то другая нога. Слышался пронзительный свист и треск. Это мало-помалу надламывались прочные доски, из которых был сделан полицейский. Каждый удар сопровождался одобрительными возгласами Афанасия и воинственными воплями оправившегося от испуга Федосеича.

Так продолжалось несколько минут. У полицейского уже было несколько больших пробоин. Казалось, исход схватки предрешен. Но гигант вдруг отрастил пальцы на двух руках и сделал из них высокую завесу, через которую Сумасшедшему ящичку было не перепрыгнуть. Третьей рукой он стал загонять ящичек в угол этой шевелящейся клетки.

Ящичек проявлял удивительную изворотливость, чудом избегая смертельного захвата. Но свободное пространство становилось все уже. Послышался слабый треск. Это один из пальцев полицейского коснулся черного ящичка и тут же проломил ему доску. А в следующее мгновение огромная рука уже нависла над ящичком.

— Не надо!— в испуге зажмурился Афоня. В эту самую секунду от мальчика отделилась черная молния. С отчаянным воплем “Мяу-у!” кот прыгнул на голову полицейского и когти впились в его единственный зеленый глаз. Полицейский опешил. Затем поднял одну из рук-загородок и, как соринку, смахнул вякнувшего Федосеича. Но этого мгновения было достаточно для того, чтобы Сумасшедший ящичек выскочил из ловушки. В очередной раз послышался свист пущенной, точно из пращи, свинцовой ноги, за которым последовал страшный треск. Поверженный в голову гигант зашатался и рухнул.

Все произошло так быстро, что никто ничего не успел сообразить. Первым пришел в себя Афанасий. Он высоко подпрыгнул и замахал руками.

— Мы спасены!— воскликнул мальчик.

— Мы погибли,— побелевшими губами прошептал маркиз. Послышался слабый стон. Афоня замолчал. Ляпсус насторожился. Полицейский снова застонал.

— Добей его! — толкнул маркиз Сумасшедшего ящичка.— Может быть, тогда Черное Сердце ничего не узнает.

Ящичек с готовностью подхватил большущий камень и занес над головой лежащего гиганта. Афоня невольно отвернулся. Но ожидаемого удара и треска ломающихся досок не последовало. Сумасшедший ящичек аккуратно приподнял голову полицейского и подкатил камень под нее. Затем поскакал к карете.

Вернулся ящичек с гвоздями, молотком и маленькой блестящей пилой. Вжик-вжик! Вжик-вжик! — заработала пила, отпиливая совсем уже разбитые доски. Стук-стук! Стук-стук! — черный ящичек заколачивал прорехи на голове полицейского.

Когда через десять минут работа была закончена, гигант пошевелился и открыл большой зеленый глаз. Он молча разглядывал путешественников, будто видел их впервые. Афоне стало не по себе под его пристальным взглядом.

— Пошли! — сказал он и первым зашагал прочь.

...Лошадки все дальше увозили путешественников от места схватки. А полицейский смотрел и смотрел им вслед, пока маленькое облако пыли, поднимаемое колесами кареты, не слилось с горизонтом.

МОНЕТНЫЙ ДВОР

Глава четвертая,
в которой Афоня превращается в маленькое солнышко

Карета катила дальше и дальше. Смотреть на лоскуты черной ободранной земли было скучно и противно. Афанасий мало-помалу начал дремать. Глядя на него, заснул и лопоухий маркиз. Разбудил их громкий крик.

— Караул!— мяукал кот так, точно кто-то дергал его за обрубок хвоста.— Сейчас мы все сгорим! На нас движется солнце!!

— А?! Что?!—Ляпсус вскочил и спросонья больно стукнулся головой о крышу.— Какое солнце?!

Афоня и маркиз высунулись из кареты. Впереди и правда сияло что-то круглое.

— Гляди-ка, и правда солнце...— удивленно пробормотал Афанасий. Маркиз откинулся на сиденье. Он хватался за сердце и глотал какие-то пилюли, долго не мог успокоиться. Наконец он прошептал:

— Ваше Высочество, я предупреждал вас, что не нужно брать с собой кота. Напрасно вы не дали нарисовать его Художнику. С нарисованным котом гораздо спокойнее.

Но Афоня его не слушал.

— Стой! Стой!— закричал он Сумасшедшему ящичку.— Я хочу выйти. Не спрашивая разрешения, Афанасий вылетел из кареты и остановился как вкопанный. Возле дороги на одной ноге стоял черный ящичек. Нога эта была такой длинной, что Афоне приходилось задирать голову, чтобы увидеть его. В другой ноге ящичек держал мешок и ножницы. Ножницами он стриг солнечные лучи, которые с тихим шорохом падали в мешок. От солнечных лучей мешок ярко светился. Издалека его вполне можно было спутать с солнышком.

— Эй-эй!— замахал Афоня рукой.

Длинная нога ящичка послушно укоротилась, и светящийся мешок оказался перед мальчиком. Афанасий запустил в мешок обе руки. Солнечные лучи были мягкими и упругими. Они шуршали, как листья, и приятно грели ладони. Афоня зачерпнул целую пригоршню лучей и принялся их запихивать в карманы курточки и панталончиков. Скоро карманы раздулись и тоже стали сиять. А вместе с ними стал сиять и Афоня.

— Ваше Высочество, будьте осторожны,— забеспокоился маркиз.— Эти ящички тупые, как коровы.

Но Афоня весело скакал вокруг кареты:

— Я солнышко! Я солнышко!

— Солнышко с рогаткой,— проворчал Федосеич.

Между тем черный ящичек долго и удивленно разглядывал Афоню. Потом вытянул руку и...

— Отпусти, негодяй!— загремел маркиз.

Ящичек схватил Афанасия, как пушинку, швырнул в свой мешок. Затем вскинул мешок себе на плечи и бросился бежать. Сосновый кучер хлестнул лошадей. Карета стрелой мчалась по гладкой, укатанной дороге, но и ящичек бежал быстро. Афоня высвободил из мешка одну руку и изо всех сил колотил ящичек по спине. Но это не причиняло ему ни малейшего вреда.

— Бей его! Бей!— подбадривал мальчика высунувшийся из окошка Федосеич.

В пылу погони кот даже не заметил, что вокруг них стали быстро сгущать сумерки. Федосеич опомнился, когда они въехали в ночь. Кот взглянул на небо и от удивления чуть не выпал из кареты. Вверху сияло яркое летнее солнце, а внизу царила полутьма. Федосеич обалдело закрутил головой. С перепугу он даже не понял, что солнечные лучи просто не доставали до земли. Внизу их начисто выстригли черные ящички.

Удирающий ящик явно устал. Лошадки почти тыкались мордами в ярко светящийся мешок на его спине.

— Стой, тебе говорят!— свесившись с козел, сосновый кучер норовил схватить беглеца. Но тот извернулся, спрыгнул с торной дороги и поскакал прямо по полю к огромной глыбе, чернеющей в стороне. Ящичек добежал до глыбы и... Ослепительный всплеск света заставил зажмуриться путешественников. Это было похоже на взрыв, но грохота никто не услышал.

Ляпсус выскочил из кареты и вместе с Сумасшедшим ящичком побежал к огромной глыбе. Через минуту они исчезли в ослепительном пламени.

Увидев это, Федосеич ошалел от горя. Из всего происшедшего он понял только одно: все попрыгали в какой-то страшный огонь и там сгорели, а он, бедолага, остался один-одинешенек в этой жуткой, проклятой стране.

— Мяу-у-у!— запричитал кот.— Мяу-у! Бросили меня все. Бросили бедного бесхвостого котика. У-у-у-у!

Жалобные крики долго разносились в ночи. Наконец, смирившись со своей горькой участью, кот затих и безнадежно уставился в темноту. Но и тут ему мерещилась какая-то чертовщина. Федосеичу казалось, что неподалеку от кареты бегает мышь. Временами он даже слышал ее писк. Думая, что он начинает сходить с ума, кот затряс головой и отвернулся.

Федосеич был прав только в одном. Все в самом деле исчезли в ярком сиянии. Но они вовсе не сгорели. Это был не огонь, а ослепительный столб света. Он вырывался из входа в огромный дом, чернеющий в темноте.

Маркиз и ящичек ворвались в просторный зал, перепрыгнули через мешки с солнечными лучами и в нерешительности остановились. Перед ними высилась большая машина. Из ее горловины вылетали яркие, обжигающие искры. Внизу двигались блестящие поршни. Ух-ах! — выпекала машина новенькие золотые монеты.

Ящик уже вскарабкался по крутой лесенке на самый верх машины и приготовился высыпать содержимое мешка в кипящую золотом горловину.

— Давай!— заорал маркиз Сумасшедшему ящичку. Тот встал на одну ногу. Другая нога у него удлинилась и стукнула черного ящичка пониже спины. Тр-тр-тр! Бум! Черный ящичек скатился по лестнице и брякнулся на пол. Вслед за ним упал и выпущенный из рук мешок.

По счастью, солнечные лучи смягчили удар и Афанасий выбрался из своей ловушки, хотя и изрядно помятый, но целый и невредимый.

— Ваше Высочество,— маркиз чуть не плакал,— прошу вас больше так не рисковать собой.

Афоня удрученно кивнул головой. По правде говоря, он и сам был напуган не меньше.

Ляпсус наконец-то вздохнул свободно. Он подошел к куче золотых монет и принялся набивать ими просторные карманы своих панталончиков.

— Где мы?— Афоня понемногу приходил в себя.

— Как это где? — тонкий звон золота вернул маркизу хорошее настроение.— На монетном дворе. Вы видите, сколько здесь денег!

Один золотой со звоном выпал из рук маркиза и подкатился к Афанасию.

Мальчик поднял его и с удивлением обнаружил, что на монете ясно видна червоточина, очертаниями напоминающая сердце.

— Что это?

— А-а-а...— Ляпсус на минуту оторвался от золота.— Это знак нашего Мудрейшего и Всемогущего. Да здравствует Черное Сердце!— лицо маркиза сделалось очень глупым.

— Оно же хочет вас убить...— Афоня с удивлением смотрел на Ляпсуса. Маркиз сокрушенно вздохнул.

— Что ж, оно право. Кота нельзя было ввозить. А уж если ввез — то нарисуй!— и с неожиданной злостью добавил:—Это вы во всем виноваты! Вы не захотели расстаться со своим драгоценным котом, который принес нам столько неприятностей.

Словно откликаясь на этот разговор, из темноты послышался горестный вопль Федосеича.

— Мяу!— орал кот.

— Вот-вот! Пожалуйста!— Ляпсус злорадно развел руками.— С ним опять что-то случилось. Да пропади он пропадом, этот кот!

— Мяу-у!— на этот раз Федосеича явно разрывали на части. Не говоря ни слова, Афоня бросился к выходу.

— Ваше Высочество, куда же вы?

Чертыхаясь, маркиз побежал за мальчиком.

На улице было светло, как днем. Свет исходил от множества мешков с солнечными лучами, как попало брошенных ящичками. Сами ящички окружили Федосеича. Стоя на одной ноге, они тыкали кота длинными пальцами. А некоторые даже выдирали у него клочки шерсти. Федосеич подпрыгивал на месте и орал так, будто его убивают.

— Что такое?— топнул маркиз маленькой ножкой.— Немедленно прекратить. Ящички послушно отошли. А помятый, наполовину ободранный Федосеич бессильно растянулся на земле и жалобно простонал:

— Я всего лишь погнался за мышью.

— Что вы мелете?!—Ляпсус глядел на Федосеича с ненавистью.— Какая мышь? Запомните, в Ляпландии давно уже нет ни котов, ни мышей! Вы что, с ума сошли?!

— Нет-нет, маркиз. Наш уважаемый Федосеич не сошел с ума. Он действительно видел мышь.

Удивительно знакомый голос, донесшийся из темноты, поверг Ляпсуса в изумление.

— Кто?! Кто это говорит?!

— Это говорю я!— и на освещенную брошенными мешками площадку выступил Черный Художник. На его фиолетовой лысине резвилась белая мышь. Художник доброжелательно улыбнулся. От этой улыбки маркиз побледнел, как мел. Федосеич взъерошился и зашипел. Афанасий покрылся холодным потом.

ТЮРЬМА

Глава пятая,
в которой Афанасий теряет, а Ляпсус находит друга

Ну что, друзья, попались?— радости Художника не было предела.

— Это еще неивестно, кто кому попался,— расхрабрился Афоня, увидев,

что их враг один. В его руке моментально оказалась рогатка. Тр-р-р-трюм!— целый град камней обрушился на фиолетовую лысину.

С лица Художника сбежала улыбка. Белую мышь на его голове сменил восклицательный знак цвета раскаленного железа.

— Взять их!—тонким голосом закричал он.

Тишину взорвал деревянный грохот. Из темноты выдвинулись громадные трехрукие полицейские. Освещенная площадка, на которой стояли путешественники, оказалась окружена живым деревянным забором.

— Ну-с!— раскаленный знак на лысине Художника раздробился на множество мерцающих точек.— Теперь понятно, кто кому попался? Вас,— Художник ткнул пальцем в сторону Афони и маркиза,— придется нарисовать. Ну, а кота...— тут он сладко улыбнулся,— кота я, пожалуй, рисовать не буду. С него я сдеру мягкую шкурку.

Последняя фраза вывела Федосеича из оцепенения. С отчаянным воплем бросился он на Художника. Царапая ему лицо, вскарабкался на лысину. С лысины перемахнул на голову одного из трехруких гигантов. И уже оттуда, как с трамплина, прыгнул в Темноту.

— Чего вы стоите?— Черный Художник затопал кривыми ножками.— Догнать!

Один из полицейских с залатанной досками головой рванулся в темноту. Остальные сомкнулись, издав уже знакомый Афанасию деревянный грохот.

Наступила напряженная тишина. Афоня с волнением прислушивался к топоту бегающего неподалеку полицейского. Полицейский явно гонялся за котом. В томительном ожидании прошло несколько минут. Вдруг из темноты донесся приглушенный крик Федосеича. Сердце у Афанасия оборвалось.

Снова послышались тяжелые шаги. Деревянный забор разомкнулся и залатанный гигант вошел в освещенный круг. В одной из трех рук он держал... здоровенный клок кошачьей шерсти.

— Ушел!— сокрушенно пробормотал полицейский, сунув кошачью шерсть в нос Художнику.

— А-а-апчхи! А-а-апчхи!— зачихал Черный Художник. Лысина его раскалялась все сильнее.— Ба-а-л... Чхи!.. ван,— наконец, выдохнул Художник.— Иди... Чхи!.. от. Но все равно... Чхи! Этот кот сдохнет с голоду... Чхи!— Черный Художник таращил ошалелые глаза.

Пока художник чихал, Афанасию и Ляпсусу завязали глаза. Один из полицейских подхватил их под мышку и понес.

За все время долгого пути маркиз и мальчик не проронили ни слова. Каждый из них предавался своим невеселым думам. Афанасий горевал о своем лучшем друге Федосеиче. Ляпсуса мучили мысли, что теперь Черное Сердце вряд ли их помилует и Художник исполнит свою страшную угрозу.

Гигант остановился. Послышался скрежет отпираемого засова. Затем — гулкие шаги. Полицейский поставил пленников на ноги и развязал им глаза.

Перед путешественниками вытянулся прямой, как стрела, коридор. Его стены рассекали массивные двери с железными засовами.

— Новые арестованные!— гаркнул полицейский.

— Новые арестованные! Новые арестованные!— подхватили какие-то голоса. Афоня удивленно посмотрел вглубь коридора. Там никого не было. Кто кричал — было непонятно.

— Прикажете проводить?— скрипучий голос, раздавшийся совсем рядом, заставил мальчика оглянуться. Прямо на стене была нарисована голова лопоухого старикашки. На голове аккуратно сидела форменная фуражка с надписью: “Тюрьма Черного Сердца”.

— Проводи,— лениво зевнул полицейский.

— Пошел!— зло оскалилась нарисованная голова.

А поскольку Афанасий все еще продолжал стоять, удивленно разглядывая необычного тюремщика, то полицейский слегка толкнул его:

— Пошел, пошел, тебе говорят.

Афоня и маркиз шагали по длинному коридору. А слева и справа их хлестали окрики: “Быстрее! Быстрее! Что еле плететесь!”

Пленников погоняли лопоухие человечки, нарисованные на стенах. Это была настоящая картинная галерея с искусно выполненными портретами лопоухих. Здесь были старые и молодые, красивые и уродливые. Но всех их объединяли две вещи: аккуратно надетая форменная фуражка с надписью “Тюрьма Черного Сердца” и неистребимая собачья злость.

— Стой!— заорал очередной портрет, на котором был нарисован человечек с вывернутыми, как у негра, губами.— Заходи!

Афоня и Ляпсус зашли в открытую дверь.

— Закрывай! — скомандовал губастый.

Маркиз изо всех сил толкнул железную дверь. Защелка с наружной стороны захлопнулась.

— Слава богу.— Афоня присел на железную кровать.— Хоть здесь никто не орет.— Но тут же его одернул резкий окрик:

— Садиться на кровать запрещено!

Мальчик и маркиз одновременно оглянулись. Со стены на них свирепо смотрел портрет лопоухого.

— А вот я сейчас тебя! — руки Афони привычно потянулись к рогатке.

Но нарисованный человечек не ответил. Разинув рот, он смотрел на Ляпсуса. Лицо маркиза, в свою очередь, выражало не меньшее изумление.

— Маркиз, это вы?— наконец, пролепетал нарисованный.

— Барон, дружище!— воскликнул Ляпсус и, раскрыв объятия, бросился к стенке. Но тут же отскочил от нее и сказал: “Ох!”

— Почему вы здесь в таком виде? — загнусавил Ляпсус, зажимая разбитый нос, чтобы не капала кровь.— Я вас ждал тогда, в кафе. Ваше мороженое все растаяло, и мне пришлось его съесть самому.

Портрет грустно улыбнулся:

— Вы помните, я отказался стукаться молоточком?

— Да-да,— снова загундосил Ляпсус.— С вашей стороны это было очень опрометчиво.

— Так вот,— продолжал портрет.— По приговору Черного Сердца меня нарисовали здесь, на стенке.

— Да здравствует Черное Сердце! — Ляпсус с глупым лицом вскочил с кровати.

— Да здравствует...— тихо прошептал барон и заплакал.

Из коридора донеслись тяжелые шаги и бодрые приближающиеся крики:

— Все в порядке, господин полицейский!

Нарисованный барон насторожился, прислушался и заорал:

— Встать с кровати! Сколько раз говорить, что сидеть можно только на табуретах!

Загремел засов. В дверной проем просунулась здоровенная голова полицейского и спросила:

— Ну, как новенькие?

— Все в порядке, господин полицейский!— отчеканил нарисованный барон. На его лице не осталось и следа от недавних слез.— Правда, они еще не привыкли к нашим правилам.

— Привыкайте-привыкайте,— добродушно проворчал полицейский,— у нас не так уж и плохо. Но упаси вас бог ослушаться,— тут лицо его нахмурилось.— Вот взгляните...— гигант нажал какую-то кнопку и стена раздвинулась. Афанасий невольно вскрикнул, маркиз в ужасе попятился.

В соседней камере в поте лица трудился тщедушный, похожий на крысу полицейский. Железным скребком он соскабливал со стены портрет лопоухого человечка. От человечка остались одни глаза. Они жалобно моргали и плакали. Крупные слезы стекали по стенке, оставляя на содранной штукатурке черные полосы.

Полицейский-крыса стер со лба пот.

— Перестань реветь!— завизжал он.— Ты мешаешь мне работать. Но слезы потекли еще сильнее.

Стена вновь сдвинулась. Гигантский полицейский направился к двери, но перед самым выходом задержался:

— Когда вас нарисуют,— он многозначительно поднял палец,— старайтесь и будьте послушными. Иначе вас тоже сотрут со стены.

Едва загремел запираемый засов, как Афоня повернулся к нарисованному барону:

— Что мелет этот трехрукий?

— Тише! Бога ради тише!— зашипел портрет.— Иначе нас кто-нибудь услышит и донесет Художнику.

— Они еще друг на друга ябедничают?! Во дают!! — удивился Афоня.

— А вы попробуйте не ябедничать,— неожиданно всхлипнул нарисованный барон. Сегодня из соседней камеры пытался бежать арестованный. А тюремщик молчал. И вот теперь его соскабливают со стены,— барон зарыдал.

— А если мы будем бежать, вы тоже позовете полицейских? — маркиз впился глазами в своего друга.

На лице нарисованного барона отразилось смятение. Он переводил взгляд с мальчика на маркиза. Потом прямо посмотрел на Ляпсуса, собираясь что-то сказать, но в этот момент загремел отпираемый засов.

— За нами... Рисовать...— бледнея, прошептал маркиз.

Дверь распахнулась. На пороге стоял незнакомый полицейский. Лицо его было сурово.

— Арестованный — к Художнику!— прогремел он и на шаг отступил в сторону.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Глава шестая,
в которой мы узнаем, что наши старые знакомые
живы и невредимы

Солнце тускло светило с высоты. Слева и справа от дороги тянулись бесконечные пески. А по самой дороге, широкой, проторенной не одним экипажем быстро катилось облако пыли. Из облака раздавались звуки, отдаленно напоминающие разухабистую песню.

— Стой!— послышался тонкий голосок.

Песня стихла. Из остановившегося облака послышалось:

— Как ты едешь, негодяй! Вся моя шкура пропиталась пылью. А ему хоть бы что!

— Не надо шуметь,— другой голос был потолще.— Пыль можно выбить. Иди сюда. Я тебя поколочу.

— Еще чего не хватало! Он будет меня колотить. Ты из меня душу вынешь.

Пока тонкий голос препирался с толстым, облако постепенно оседало. Сначала показались прядающие ушами лошадки. Затем проявились очертания кареты с неясной фигурой на козлах. Когда пыль совсем рассеялась, то стало ясно, что толстым голосом говорит Сумасшедший ящичек, а тонким — наш старый знакомый Федосеич. Друзья увлеченно ругались. Оставим их ненадолго, а сами тем временем узнаем, почему Федосеич, за которым гнался полицейский, оказывается, не только жив и невредим, но и чертовски зол на своего деревянного друга.

Когда Федосеич спрыгнул с головы полицейского, он посчитал себя уже спасенным. Но через секунду кот услышал за собой громкий топот. Сообразив, что от погони все равно не уйти, кот круто свернул в сторону и затаился. Тут и настигла его рука полицейского.

Что было дальше, Федосеич не помнил. Очнулся он только в карете и тут же растолкал Сумасшедшего ящичка, который преспокойненько спал на козлах.

— Что ты стоишь как остолоп! Со всех нас собираются содрать шкуру! А ему на все наплевать! Пошел скорее!

Об Афоне Федосеич вспомнил, когда монетный двор остался уже далеко позади. Получилось, что он позорно сбежал, бросив друга в беде. Кот сразу почувствовал, что в карете жарко, а от мелкой надоедливой пыли просто некуда деваться.

— Стой! Стой, тебе говорят!— закричал он ящичку, нахлестывающему лошадей. В этот самый момент мы и застали наших знакомых.

Поскандалив как следует и отведя душу, Федосеич примиряюще сказал:

— Ну, хватит ругаться. Давай лучше подумаем, как будем выручать наших друзей.

— Нужно ехать на панталонно-матрацную фабрику.

— Что-о?!— от удивления котовьи усы встали дыбом.— Это еще зачем?

— У меня есть план.

— Какой?

— Пока секрет. Но тебе нужен фальшивый хвост. Ты при исполнении моего плана будешь играть главную роль.

— Я всегда играл главную роль,— самодовольно заметил Федосеич.— Только почему хвост-то фальшивый? Что, настоящего у тебя нет?

Но ящичек не ответил. Он достал кусочек пушистой материи, нитку с иголкой и принялся быстро шить. Через несколько минут фальшивый хвост был готов и привязан к обрубку, который остался у Федосеича от настоящего хвоста.

Кот брезгливо покосился назад, пробормотал, что это не хвост, а черт знает что, но все же смирился и молча полез в карету.

Федосеич калачиком свернулся на сиденье и с ненавистью вдыхал мелкую въедливую пыль. Ему уже до смерти надоела эта дорога. Но, видно, уж такая страна Ляпландия. Здесь никому не приходится долго скучать. Находившегося в полудреме, в полуоцепенении кота привел в бодрствующее состояние чей-то грубый окрик:

— Стой! Кто такие?!

Федосеич высунулся из окошка и лапкой протер осоловелые глаза. Лучше б он их не раскрывал. Рядом с каретой стоял огромный летающий полицейский. Его зеленый глаз зловеще светился. Федосеич издал стон отчаяния.

— Простите. Это не тот ли кот, что сбежал от Художника? — голос, раскатившийся вверху, показался Федосеичу громом.

— Нет-нет! Это вовсе другой кот! — пискнул он и тут же наклонился к Сумасшедшему ящичку: — Врежь ему по башке!

— Не могу. В драке я повредил ногу.

— У-у-у! — горестно завыл Федосеич и лапами схватился за голову.

— Вы заболели? — участливо наклонился гигант.— Он взял кота за шкирку и вытянул его из кареты, как улитку из раковины. Теперь Федосеич, пугливо жмурясь, болтался высоко в воздухе, как раз напротив здоровенного зеленого глаза.

— Отпусти, негодяй! Или я сам не знаю, что с тобой сделаю! — неожиданно для самого себя заорал Федосеич.

И тут произошло совершенно невероятное. Гигант смущенно забормотал:

— Извините, пожалуйста. Простите...— и принялся запихивать кота назад, в карету. Делал он это так неловко, что на окошке оставались целые клоки содранной шерсти.

У-у-у! А-а-а!— снова завыл Федосеич и с перепугу набросился на Сумасшедшего ящичка.— Что стоишь, деревянная твоя душа!? Поехали!

Ящичек осторожно покосился на полицейского, но потянул вожжи, и лошадки тронулись.

Карета медленно катилась по дороге. Полицейский шел рядом, вздымая клубы пыли. Время от времени он внимательно поглядывал на Федосеича. Это очень не понравилось коту. Он ерзал на сиденье и отворачивался. В конце концов Федосеич забыл всякую осторожность и заорал на полицейского:

— Что ты на меня уставился, бревно неотесанное?! Пошел прочь!

Кот крикнул и обмер, сам испугавшись своих слов. Он молниеносно забился в угол кареты, ожидая, что вот-вот через окошко протянется гигантская рука и разорвет его в клочья. Но прошла минута, другая, и никто его не трогал. Напротив, было необычайно тихо. Только снаружи раздавались какие-то странные звуки, напоминающие всхлипывания. Федосеич опасливо выглянул из окошка и не поверил своим глазам. Огромный полицейский стоял на коленях и плакал. Обильные слезы ручьем текли из зеленого глаза.

— Простите меня, пожалуйста,— полицейский размазывал слезы по деревянному лицу.— Я не хотел вас тогда арестовывать. Мне приказало Черное Сердце.

— Постой-постой! — Сумасшедший ящичек изумленно разглядывал залатанную голову гиганта.— Это не с тобой ли я дрался недавно?

— Со мной!— радостно закивал полицейский.— Вы мне еще починили голову. Я вам за это очень благодарен.

— А-а-а...— снисходительно протянул Федосеич. К тому быстро возвратилась его обычная самоуверенность.— Значит, это мы тебя поколотили?

Он вылез из кареты и с любопытством стал разглядывать трехрукого и трехногого полицейского. Потом обошел вокруг и даже поточил когти о здоровенную ногу.

— Стой смирно!— вдруг скомандовал обнаглевший Федосеич огромному полицейскому. Затем прыгнул на него и стал карабкаться вверх, как по дереву.— А ловко я удрал от тебя тогда, возле монетного двора!— Кот уже сидел на плече полицейского и теперь собирался лезть ему на голову.

— Конечно, ловко,— добродушно согласился гигант.— Вы потеряли сознание, и я отнес вас в карету. А Художнику подсунул клочок вашей шерсти.

— Что ты врешь!— закричал Федосеич с высоты. Он уже стоял на большущей деревянной голове на задних лапах, а переднюю козырьком приставил к глазам.— Чтобы я потерял сознание при виде какого-то полицейского? Да я никогда в жизни не терял созна...— кот замолчал, вглядываясь, вдаль.

— Ну, ну!...— задрал голову Сумасшедший ящичек.— Что ты там видишь?

— Че-че-черное Сердце...— чуть слышно пролепетал Федосеич и упал в обморок. Гигант едва успел подхватить скатившийся сверху мягкий комок.

ПАНТАЛОННО-МАТРАЦНАЯ ФАБРИКА

Глава седьмая,
в которой Сумасшедший ящичек блестяще
 приводит в исполнение свой план

Карета проехала еще немного. Теперь отчетливо было видно, что впереди в пасмурном, сереньком небе зияла огромная черная дыра. По виду она действительно напоминала сердце. К дыре-сердцу с земли протянулись две длинные лестницы. По одной из них карабкались черные ящички с ножницами. По другой они спускались, держа под мышкой большие рулоны серенькой материи. На земле под лестницами лежало самое настоящее облако. Оно не взлетало вверх, потом что было закреплено веревками. Слышались звуки, как будто рядом работали ножницами десятки портных. Дыра в небе увеличивалась на глазах.

Федосеич открыл дверцу. Но едва кот спрыгнул на землю, как черные ящики точно завороженные, уставились на него. Продолжалось это не более минуты. Затем кто-то вверху заорал: “Да это же кот!” И ящички, как по команде, стали спускаться по лестницам. Они налетали друг на друга и звонко стукались. Трах Трах! — то и дело слышалось сверху. В давке с одной из лестниц спихнули двух черных ящичков. Чмок! Чмок! — шлепнулись они на привязанное облако и запрыгали на нем, как мячики.

— Смотрите! — захохотал Федосеич, показывая лапой на летающих вверх-вниз повизгивающих ящичков.

Однако дружный топот отвлек внимание кота. Он посмотрел в сторону и прикусил язык. Прямо на него, грохоча подошвами, мчалась целая толпа черных ящичков. Первые из них были уже совсем близко. Они протянули длинные руки к Федосеичу. Тот в ужасе заорал и в одну секунду взлетел на голову полицейскому. Но даже это не остановило ящичков. Самые нахальные из них с удивительной ловкостью и проворством стали карабкаться по ногам гиганта.

— Кот! Кот!— неслось отовсюду.

— Бей их!— заорал Федосеич, с ужасом глядя на накатывающиеся полчища ящичков.

Полицейский уже взмахнул рукой-бревном, чтобы обрушить страшный удар на головы осатаневших ящичков, но в этот момент раздался писклявый голос:

— Именем Черного Сердца! Что здесь происходит?— сквозь плотную толпу озверевших черных ящичков продирался толстенький лопоухий человечек. На его груди болталось небольшое черное сердце.

— Что здесь происходит?— повторил толстенький человечек.— Я директор панталонно-матрацной фабрики.

— А то,— за всех ответил Сумасшедший ящичек,— что ваши работники взбесились и бросаются на проезжающих.

— За работу, бездельники!— пропищал лопоухий.

Появление директора оказало магическое действие на черных ящичков. Они похватали брошенные ножницы и вновь полезли на лестницы.

— А кто вы такие? И куда вы едете?— важно спросил директор фабрики.

— Мы везем показать Черному Сердцу нового ящичка. А вы нас задерживаете.— С этими словами Сумасшедший ящичек небрежно ткнул ногой в сторону кота, который встопорщился на голове у полицейского.

— Позвольте-позвольте!— директор изумленно всплеснул руками.— Но это же кот! Да-да, кот!! Я хоть и видел его только на картинке, но уверен, что не ошибаюсь.

— Все так говорят,— лениво зевнул Сумасшедший ящичек.— Однако ж это вовсе не кот. А самый настоящий ящик. Он сделан из досок и обтянут пушистой материей.

— Скажите пожалуйста!— еще больше удивился лопоухий директор.— А что он умеет делать?

— Все!— отрезал Сумасшедший ящичек.— Все, что умеют настоящие коты, и даже больше. Можете его посмотреть поближе,— милостиво разрешил ящичек.— Но только осторожно. Он очень злой.

Полицейский снял со своей головы одуревшего от всего происходящего, шипящего, как змея, Федосеича и поднес его лопоухому.

— Подумать только!— директор с любопытством разглядывал кота. Ну, просто как живой.— Он осторожно протянул руку, чтобы потрогать Федосеича. Этот жест был последней каплей, переполнившей чашу терпения затравленного кота. Он взвыл, прыгнул на голову лопоухому и принялся драть его когтями.

— А-а-а!— запищал директор панталонно-матрацной фабрики и схватил Федосеича за фальшивый хвост. Тресь!— Федосеич свалился на землю, а хвост остался в руке у лопоухого директора.

— Что-о-о!— единственный зеленый глаз у Сумасшедшего ящичка увеличился в размере.— Порча казенного имущества!— и, повернувшись к полицейскому, приказал:— Взять его! Мы предадим его суду. А Художник нарисует.

Директора как громом поразило. Он стоял бледный, с трясущимися руками. Вдруг он грохнулся на колени и зарыдал, всхлипывая:

— Не губите! Не губите!

— Как это не губить?!— Сумасшедший ящичек казался возмущенным до глубины души.— А как мы теперь покажем Черному Сердцу ящика-кота без хвоста? Оно нас прикажет разобрать на запчасти!

— В конце концов,— лопоухий директор в отчаянии размахивал руками,— ему можно пришить новый хвост.

— Можно,— нехотя согласился Сумасшедший ящичек.— Но для этого нужна хорошая пушистая материя. Вы видите: этот порван! Директор даже подпрыгнул от радости:

— Пойдемте на фабрику. Я вам дам самую лучшую материю.

На панталонно-матрацной фабрике, куда вместе с директором прошли наши путешественники, слышался неумолкаемый стрекочущий шум. Черные ящички, склонившись над машинками, шили панталончики из светло-синей материи.

— Вот,— директор взял в руки панталончики.— Это ткань высшего качества. Она вырезана из ясного солнечного неба.

— Да-а-а...— скривил губы Сумасшедший ящичек.— Только такого синего хвоста нам и не хватало.

— Давайте обдерем всю шкуру и натянем новую,— предложил лопоухий директор.— Тогда будет и хвост синий, и кот синий. Федосеич ощетинился.

— Нет-нет!— посмотрев на кота, поспешно возразил Сумасшедший ящичек.— Наш новый ящик должен быть по цвету таким, какой он есть. Директор схватился за голову и в отчаянии замычал:

— Но что же мне делать?! Что!?

— У нас на фабрике есть запасные хвосты,— вкрадчиво проговорил ящичек.— Но это очень далеко...

— Возьмите, пожалуйста, облако,— взмолился директор.— На нем вы долетите быстро.

— Ну что ж...— Сумасшедший ящичек, казалось, колебался.— Только из уважения к вам.

Обрадованный лопоухий поскакал в соседнюю комнату. Там не покладая рук трудились два черных ящичка. Длинной пилой они распиливали на матрацы маленькое облако. Обрезки облака взлетали к самому потолку. Они перепархивали с места на место и были очень похожи на попавших в клетку голубей.

— Кончай пилить!— замахал руками директор.— Нужно срочно сделать воздушный корабль.

Ящички бросили пилу и дружно ухватились за длинную мачту, которая лежала тут же в углу. Не прошло и минуты, как мачта со свернутым синим парусом уже стояла на корабле-облаке.

— Ура-а-а!— Федосеич прямо с головы полицейского плюхнулся на необыкновенный корабль.— Караул!— теперь голос кота был едва слышен. Он тонул в облаке.

Сумасшедший ящичек удлинил руку и извлек обалдевшего Федосеича за шкирку.

— Не спеши,— проговорил он ласково.— Сначала облако затянут материей. Иначе мы все в нем завязнем.

Ящички быстро раскатали по облаку большой рулон синей ткани. Затем погрузили на него лошадок и карету. Только после этого путешественники вступили на палубу своего корабля.

— Отдать концы!— заорал Федосеич. Он уже вскарабкался на крышу кареты и молодцевато прохаживался по ней, воображая себя капитаном. Раздался страшный скрип. Крыша фабрики приподнялась и открылась. Первыми стаей голубей на волю выпорхнули обрезки облаков. За ними, освобожденный от пут, величаво выплыл из своей гавани воздушный корабль.

— Поднять паруса!—скомандовал Федосеич.

Сумасшедший ящичек мигом вскарабкался на мачту. Ярко-синий парус затрепетал и наполнился свежим ветром.

Корабль-облако плыл в вышине. Федосеич был в восторге. Он то восторженно крутил обрубком хвоста, то поглядывал вокруг с видом превосходства.

— А-а-а!— послышалось с земли. — А-а-а!

Кот искоса посмотрел на маленькие фигурки внизу и снисходительно помахал лапой.

— А-а-а! Дыра-а-а!— кричал лопоухий директор, показывая на небо. Федосеич поднял глаза и похолодел. Корабль-облако несло в огромную черную дыру, почти надвое разорвавшую нежно-голубой свод.

СУД

Глава восьмая,
в которой Художник предстает сразу в трех лицах

Афанасий и Ляпсус шли по тюремному коридору. Позади них громыхали шаги полицейского.

— Здесь!— полицейский остановился, и широкие створчатые двери распахнулись перед ними сами собой.

Пленники увидели большую комнату с ровными рядами кресел. Из кресел выглядывали портреты лопоухих в форменных фуражках с надписью “Тюрьма Черного Сердца”. Лопоухие были обращены лицом к трем табуреточкам. “Судья”— прочитал Афоня на первой табуреточке. На второй было написано “защитник”. На третьей — “обвинитель”.

— Добро пожаловать! — перед арестованными, словно из-под земли, вырос Художник в окружении полицейских.— Вы находитесь в суде Черного Сердца. Великое и Могучее милостиво. По его повелению ваши угодные и неугодные дела будут взвешены на весах справедливости.

Полицейские провели Афоню и Ляпсуса за деревянную перегородочку, где они уселись на скамейку. Справа от Афанасия стоял стол с двумя табличками: “Дела, угодные Черному Сердцу” и “Неугодные дела”. За столом сидел шустрый черный ящичек с карандашом, зажатым между пальцами ноги и целой кипой бумаги наготове.

Др-р-р! — пронзительно зазвенел колокольчик.

— Суд идет! — пропищал Художник. Он уже вскочил на одну из табуреточек. На его шее болталась табличка с надписью “судья”.— Слово предоставляется защитнику.

Афоня удивленно раскрыл глаза. Судья с фиолетовой лысиной предоставил слово пустому месту. Но Художник зайцем перемахнул на другую табуреточку и нацепил себе на шею дощечку с надписью “защитник”. Его лысина умиротворенно замерцала.

— Высокий суд!— напыщенно начал Художник, обращаясь теперь к пустой табуреточке с надписью “судья”.— Я не оспариваю предъявленных моим подзащитным тяжелых обвинений. Однако позволю себе отметить смягчающие обстоятельства. Это молодость мальчика Афони и лопоухость маркиза Ляпсуса.— Сказав это, Художник птичкой перелетел на третью табуреточку и нацепил на себя дощечку с надписью “обвинитель”. Его фиолетовая лысина почернела, и он суровым голосом произнес: — Я не отрицаю молодости мальчика и лопоухости маркиза. Но это является не смягчающим, а отягчающим обстоятельством. Я требую немедленного нарисования обвиняемых.

Один из портретов в кресле тихонько кашлянул. Художник моментально перемахнул на первую табуреточку. На его шее снова болталась дощечка с надписью “судья”. Др-р-р! — требовательно зазвенел колокольчик.

— Прошу в зале соблюдать тишину!— заорал Художник и потише добавил:— Ввести свидетелей.

Полицейский взял стоящий в кресле портрет и поместил его на специальную подставку рядом с судьей.

— Свидетель, что вы можете показать по данному делу?

— Я хочу показать! — радостно выпалил лопоухий в тюремной фуражке,— что я все видел и все знаю. Маркиз и мальчик пытались заговорить Черное Сердце.

У Афони глаза полезли на лоб.

— Что ты знаешь?!—не выдержал он.— Да я тебя первый раз вижу!

Др-р-р! — пронзительно зазвонил колокольчик в руках Художника.— Следующий свидетель!

И следующий лопоухий в тюремной фуражке, радостно округлив глаза отрапортовал:

— Это самые опасные преступники из всех, что я знаю. Они достойны смертной казни.

— Ах, так!— разозлился Афоня.— Ну, тогда погодите!— и он сунул руку в карман. Рогатка была на месте. Но камней, увы, не оказалось. Все они были расстреляны. Афанасий осторожно огляделся вокруг. Черный ящичек, сидевший рядом с ним, вовсю строчил карандашом. Стопка исписанной бумаги возле дощечки “Неугодные дела” росла на глазах. Афоня потихоньку потянул из нее лист. Ящичек, увлеченный писаниной, ничего не заметил. Мальчик положил бумагу в рот и принялся не спеша ее жевать. Когда мокрый увесистый комок был готов, Афанасий зарядил рогатку и...

— Следующий свидетель!— пропел Художник, на шее которого болталась табличка с надписью “судья”.

Блям!—у очередного портрета, который полицейский взялся уже нести, отвалилась челюсть:

— Караул, убивают!

По лысине Художника побежали лиловые вопросительные знаки.

— Кто убивает?! Кого убивают?!— засуетился он.

Блям!— очередной разжеванный комок влепился в плешь Художника. Блям! Блям! — теперь комки жеваной бумаги летели почти беспрерывно. Зал наполнился воем нарисованных лопоухих.

— Бунт!— верещал Художник, прячась под стол.— Революция!

Полицейские бегали, кричали, размахивали руками, не понимая в чем дело. Иногда они сталкивались друг с другом и с грохотом падали. Это еще больше увеличивало всеобщую сутолоку. А Афоня стрелял и стрелял. Он уже не успевал нажевывать комки сам и подвигал листы бумаги маркизу. Тот, сообразив в чем дело, работал челюстями, как кролик. Розовые уши Ляпсуса двигались вверх-вниз, вверх-вниз.

Блям!— очередной комок бумаги прилепился ко лбу полицейского. Тресь!— и рогатка, которую Афанасий натянул слишком сильно, сломалась.

Все стихло... Портреты перестали вопить, полицейские бегать. Художник вылез из-под стола с лысиной, бледной, как поганка. Лишь один маркиз, выпучив глаза, продолжал жевать бумагу. Клочок исписанного листа высовывался у него изо рта, как пучок сена у коровы.

— Что вы жуете в суде?!— накинулся на него Художник. Его лысина стала приобретать нормальный фиолетовый цвет.

— М-м-м!— замычал Ляпсус и замотал головой. Но не мог произнести ни слова. Его рот был плотно забит бумагой.— М-м-м! Тьфу!— и разжеванная до кашицы блямба влепилась в глаз Художнику.

— Покорнейше прошу прощения,— пробормотал маркиз и смущенно прикрыл рот рукой.

— Так вот это кто бунтует! — брызгал слюной Художник, разлепляя пальцем глаз. И, забыв вскарабкаться на табуреточку, заорал: — Я, как судья, защитник и обвинитель, требую смертной казни преступникам! Внести сюда весы справедливости!

— Весы справедливости! Весы справедливости!— загомонили портреты.

Дверь распахнулась, и в зал ввалился здоровенный полицейский. Единственный глаз у него был наискосок перевязан носовым платком, как у пирата. В руке полицейский держал ржавые весы с помятыми, замызганными чашками.

Художник подошел к Черному ящичку, сидевшему с Афанасием, взял тоненькую стопку листов от дощечки “Дела, угодные Черному Сердцу” и брякнул их на весы. Не глядя, он потянулся к дощечке “Неугодные дела”. Но рука впустую шарила по столу. Афоня и маркиз полностью разжевали и расстреляли всю большую стопку бумаги, на которой ящичек записал их дела, неугодные Черному Сердцу.

— Мерзавец!— лысина Художника побагровела.— Прикажу разобрать на запчасти!

Черный ящичек с карандашом затрясся и пугливо заморгал зеленым глазом.

Художник секунду отупело смотрел на весы. Затем поставил ногу на пустую чашку и прижал ее к полу.

— Теперь все видят, что маркиз и мальчик виновны!—провозгласил он.— А поэтому я, то есть Черное Сердце, приговариваю их к смертной казни через нарисование. Да здравствует Черное Сердце!

— Да здравствует Черное Сердце!— загремел зал. С восторгом кричали все: полицейские, нарисованные тюремщики. Кричал и маркиз Ляпсус...

НА КОРАБЛЕ

Глава девятая,
в которой Федосеич обнаруживает прекрасное знание географии

— Дыра-а-а!— в ужасе промяукал Федосеич и суетливо забегал по капитанскому мостику.

Гигантский полицейский беспомощно заморгал зеленым глазом. Лишь Сумасшедший ящичек не растерялся. Он мигом вскарабкался на мачту и принялся распускать ярко-синий парус. Но веревки были слишком туго завязаны. Узлы не поддавались.

Между тем огромная черная дыра, располосовавшая небо почти надвое, была совсем близко. На путешественников пахнуло жутким холодом. Как будто в лютый мороз в комнате распахнули окно. Федосеич жалобно замяукал. Новая волна холода заставила поежиться полицейского. У кота мгновенно обледенели усы.

— Скорее!— хотел закричать Федосеич. Но слова замерзали в воздухе.

Хлопнув, раскрылся синий парус, затрепетал и наполнился воздухом. Вверху что-то треснуло. Это обломилась верхушка мачты, задевшая о край неба. Корабль медленно уплывал от черной дыры.

С десяток минут понадобилось путешественникам для того, чтобы они пришли в себя. Федосеич понуро разглаживал обвисшие усы, с которых стекала вода. Черный ящичек вертел в руках обломок мачты. Полицейский просто сидел и смотрел в одну точку.

Под свежим ветром воздушный корабль набирал скорость. Внизу все быстрее проплывали поля, перелески, квадраты ободранной черной земли. Полицейский наконец вздохнул, как человек, который только что пережил большую опасность, затем свесил голову за борт и стал разглядывать с высоты землю.

— А куда мы, собственно, плывем? — проговорил он густым басом.

— Как это куда? — спохватился Сумасшедший ящичек.— К крепости Черного Сердца. Там заточены наши друзья.

— Но крепость совсем в другой стороне,— неуверенно возразил полицейский.

— Надо осмотреться,— и Сумасшедший ящичек полез на мачту.

— Никто из вас не знает, где крепость. А я знаю,— ожил Федосеич.— Потому что вы невежды. Вы не изучали географию, а я изучал.

— Наверное, вы прочитали много книг по этой самой ге... ге...— затруднился назвать полицейский.

— Географии,— помог ему кот.— Нет, всего лишь одну. Но этого довольно. Видите ли, еще котенком я был очень любознателен и однажды разодрал учебник географии в клочья. За это мне дали ремня.

— За отличные знания вам подарили ремень?— полицейский смотрел на Федосеича с возрастающим уважением.

— Да, что-то в этом роде,— уклончиво ответил кот.

— Что вы там болтаете?!— закричал Сумасшедший ящичек с высокой мачты.— Никак не пойму, куда мы плывем.

— Слезай!—замахал ему рукой полицейский.— Наш уважаемый Федосеич так хорошо изучил географию, что получил за нее ремня. Он знает, куда плыть. Через секунду Сумасшедший ящичек был на палубе.

— Ты точно знаешь, куда нам плыть?— спросил он кота.

— Конечно,— самоуверенно ответил Федосеич.— Позвольте-позвольте... Крепость... На какой это странице? Да-да, я вспомнил. Это тридцать третья страница. Я разорвал ее в клочья.

— Так куда же нам плыть?— нетерпеливо моргнул Сумасшедший ящичек.

— Э-э-э... Туда!— и Федосеич наобум махнул шкодливой лапой.

Сумасшедший ящичек переставил парус и корабль заскользил по небосводу новым курсом.

Прошел час, другой. Корабль стремительно несся над землей. Сумасшедший ящичек внимательно смотрел вниз. Там можно было увидеть все, что угодно: пески, скалы, полуразрушенные дома,— но крепости не было и в помине.

Сумасшедший ящичек стал трясти Федосеича, который свернулся калачиком и мирно похрапывал, отсыпаясь за все минувшие приключения:

— Слушай! А ты не ошибся? Может быть, крепость в другой стороне? Кот едва разлепил глаза:

— Отстань! Сказано: крепость там. Значит, там! — недовольно пробурчал он и перевернулся на другой бок.

Сумасшедший ящичек снова уставился на землю. Но проходил час за часом, а крепость по-прежнему не появлялась. Ящичек вновь принялся будить разоспавшегося кота:

— Где крепость? Где крепость?! Я тебя спрашиваю, усатый!!! На этот раз Федосеич со сна долго не мог понять, чего от него хотят. А когда понял, то страшно разозлился и заорал:

— Я уже сказал, что крепость там!—и кот ткнул лапой в направлении, обратном ходу корабля.

— Но ты же показывал не туда!—возмутился ящичек.

— Туда!— снова заорал, встопорщив усы, кот.— Это ты не туда повел корабль. Поворачивай назад. А мне больше не мешай спать. Иначе я тресну тебя чем-нибудь по башке!— выпалив эту длинную фразу, Федосеич снова мирно свернулся калачиком и захрапел.

— Врет он все.— Сумасшедший ящичек недоверчиво смотрел на храпящего кота.— Ничего он не знает.

— Нет-нет! Что вы!— возразил ему полицейский.— Он изучал ге... ге..., словом, науку, в которой все-все рассказывается о крепостях и ремнях.

Сумасшедший ящичек с видом глубокого сомнения покачал головой, но все же вновь переставил паруса. Корабль помчался в противоположном направлении.

Через пару часов усталый ящичек безнадежно махнул рукой и сказал полицейскому:

— Враки все это. Ничего он не знает. Если хочешь, смотри сам.

— Хорошо!— коротко ответил полицейский и направил зеленый глаз вниз. Прошло несколько минут, и на корабле раздался зычный голос:

— Вижу крепость! Крепость Черного Сердца!

Сумасшедший ящичек бросился к борту и не поверил своему единственному глазу. Внизу среди высоких неприступных стен развевался большй флаг. На флаге было написано: “Крепость Черного Сердца”.

Разбуженный криком, выспавшийся Федосеич не спеша подошел к борту.

— Ну вот,— проговорил он, сладко потягиваясь и жмурясь,— я же говорил вам, что за географию я получил ремня.

ПОБЕГ

Глава десятая,
в которой наши друзья встречаются вновь

Со смутным волнением друзья смотрели на мрачную крепость. Ее мощные стены так высоко вздымались над землей, что даже птицы облетали их. Попасть в крепость можно было только сверху.

Между тем корабль медленно приближался к мачте, на которой развевался флаг с Черным Сердцем. Сумасшедший ящичек ловко набросил на нее петлю. Мачта заскрипела, прогнулась под огромной тяжестью, но выдержала. Корабль парил в воздухе.

— Значит так!— Федосеич снова молодцевато выпятил грудь.— Полицейский идет со мной. А ты,— он небрежно ткнул лапой в сторону Сумасшедшего ящичка,— остаешься здесь. Стеречь корабль.— И кот храбро прыгнул на мачту.

Сумасшедший ящичек и полицейский были так поражены географическими познаниями Федосеича, что беспрекословно повиновались нахалу. Уже через минуту кот вместе с полицейским стояли у подножья мачты, в самом центре крепостного двора. Вокруг не было ни души.

— Эй! Кто-нибудь!— подал голос полицейский. В ответ гробовое молчание.

— Эгей!— снова закричал гигант. Ни звука.

Вдруг по крепостному двору эхом рассыпался дробный топот. Из-за дома вывернул черный ящичек с кипой бумаги и карандашом за ухом и тут же наткнулся на Федосеича, который внимательно обнюхивал гранитный столбик. Вид живого кота произвел на ящичка потрясающее впечатление. Он остановился как вкопанный и выронил тяжеленную кипу бумаги прямо на кота. Федосеич с воплем отскочил. Ящичек тоже испуганно заверещал и умчался. Слышался только удаляющийся перестук его копытцев.

Снова наступила тишина. Но ненадолго. Через несколько минут вновь послышался топот. Но не тоненький, дробный, а мощный, тяжелый. От этого топота вздрагивала земля. Скоро из-за угла вылетела целая толпа огромных полицейских. Они плотной стеной окружили незнакомцев и стали молча их разглядывать. Продолжалось это не более минуты. Затем рука-обрубок одного из полицейских удлинилась и потянулась к Федосеичу. Кот выгнулся и зашипел.

— Не трогать!— рявкнул залатанный полицейский и ударил по вытянутой руке.

У деревянных гигантов зловеще загорелись глаза. Они сдвинулись вокруг наших друзей и со страшным грохотом сделали шаг вперед.

Афоня и маркиз удрученно сидели в камере. Прошли сутки с тех пор, как Художник объявил им приговор. Теперь они с минуты на минуту ожидали своего злейшего врага с красками и кистями в руках.

— Вот тебе и справедливый суд Черного Сердца! — сплюнул Афоня.

— Нет-нет! Что вы!— запальчиво возразил ему Ляпсус.— Черное Сердце мудрое и справедливое. Оно просто не знает, что за его спиной творит Художник.

— Не нужно отчаиваться,— вмешался в разговор нарисованный барон.— Вы все-таки будете жить, хотя и на портрете...

В эту минуту через окошко донесся громкий топот. Маркиз удивленно раскрыл глаза, Афанасий насторожился. Топот усилился. Послышались громкие крики, затем грохот, словно упала поленница дров. И вдруг все услышали, как на улице жалобно и протяжно замяукал кот.

— Федосеич! Это он!— Афоня вскочил на кровать и принялся ломать тонкую решетку, которой было забрано слуховое окно.— Да помогите же!— повернулся он к маркизу.

Ляпсус присоединился к Афанасию. Решетка скрежетала. Сыпалась штукатурка.

— Друзья мои! — нарисованный барон смотрел на них умоляюще.

— Вы что? Полицейских позовете? — повернулся к нему Афоня.

— Нет-нет!— прошептал барон.— Пожалуйста, замажьте мне рот глиной. Иначе Художник сотрет меня со стены за то, что я позволил вам бежать. Ляпсус отковырял от пола кусок глины и подошел к портрету.

— Прощайте,— прошептал барон.

— Прощайте!— маркиз поцеловал своего друга. Тщательно залепил ему рот глиной и побежал к Афанасию. Решетка с грохотом упала.

Мальчик первым выбрался на волю и с наслаждением вдохнул свежего воздуха. За ним, жмурясь от яркого света, вылез маркиз.

— Что будем делать?— осведомился Ляпсус. Но Афоня пригнул его голову к крыше.

Из узкого переулка выворачивала странная процессия. Впереди шел полицейский с залатанной головой и что-то осторожно нес в руке. За ним валила уже целая толпа зеленоглазых гигантов.

— Смотрите. Что он несет?— маркиз близоруко щурил глаза на залатанного полицейского.

Афоня пригляделся и оторопел.

— Федосеич!— воскликнул он, забыв об осторожности.

Когда полицейские с жутким грохотом сомкнулись и двинулись вперед, Федосеич не на шутку струсил и заорал. Но его деревянный друг не растерялся.

— Не трогать!— закричал он.— Этот кот мой пленник. Я его веду к Художнику.

Деревянная стена смущенно заморгала зелеными глазами и расступилась. Залатанный полицейский медленно пошел по крепостному двору, вертя головой по сторонам. Он вместе с Федосеичем во все глаза смотрел на зарешеченные окна. Друзья надеялись, что Афоня и Ляпсус выглянут на улицу. Но все было тщетно.

— А вы говорили, что мы их сразу найдем,— укоризненно прошептал полицейский.

Кот молчал. Он и сам был в отчаянии. Полицейский и Федосеич даже не подозревали, что в это же самое время их друзья с не меньшим волнением наблюдали за ними с крыши.

— Куда это они идут?— задумчиво бормотал маркиз.

— Куда-куда?—зло передразнил его Афоня.— Неужели вы не видите, что Федосеича арестовали...

Как раз в это время гигант с залатанной головой направился прямо к тюрьме, на крыше которой затаились маркиз и мальчик.

Афоня схватился за голову:

— Что делать?

— А вот что!— маркиз показал на здоровенный булыжник, бог знает как оказавшийся на крыше.— Вы дадите знак, а я покачу.

— Молодец! — Афанасий так хлопнул Ляпсуса по спине, что тот охнул. Ждать пришлось недолго. Уже через минуту послышались тяжелые, мерные шаги.

— Пошел! — махнул рукой Афоня.

Др-др-др! — прогрохотал по крыше булыжник. Полицейский недоуменно поднял голову. Но было уже поздно. Хряп! — большой камень стукнул его прямо по голове. Гигант закачался и рухнул на мостовую, как подкошенный.

— Ура-а-а! — закричал Афанасий и, рискуя сломать себе ноги, прыгнул вниз.— Федосеич! — мальчик бросился обнимать кота.

Но Федосеич вместо благодарности рассерженно зашипел:

— Что ты наделал! Ты ухлопал нашего лучшего друга! С его помощью мы хотели освободить вас.

Полицейский открыл зеленый глаз и простонал:

— Что со мной?

— Ничего страшного,— вмешался спустившийся с крыши Ляпсус.— Просто мы немного стукнули вас по голове булыжником.

— Идти сможешь? — Федосеич деловито склонился над лежащим.

— Попробую,— полицейский встал и, пошатываясь, сделал шаг, другой. Маркиз и Афоня поддерживали его с боков. До высокой мачты, к которой пристал воздушный корабль, было не так уж далеко, и вскоре друзья оказались возле ее основания.

— Кричим хором: “Эй! На барже!” — Федосеич вновь взял руководство в свои лапы.

— Эй! На барже! — подхватили все вместе. Сверху — ни ответа ни привета. Сумасшедший ящичек будто заснул.

— На барже! — взревели друзья.

Мало-помалу вокруг них снова стали собираться полицейские. Они удивленно смотрели то на беглецов, то на облако, приставшее к мачте. Один из них даже покрутил пальцем возле виска.

Наконец с корабля скатилась ярко-синяя веревочная лестница.

— Полезли! — сказал Афанасий.

Но настроение среди окружающих полицейских переменилось. Один из них подошел к лестнице, потрогал ее и коротко спросил:

— Куда?

Заплатанный полицейский остановился и важно сказал:

— Черное Сердце хочет лично допросить пленников. Оно прислало за ними воздушный корабль.

Приблизившиеся было полицейские отхлынули и, разинув рот, стали смотреть, как удирают от них арестанты.

Беглецы были уже высоко, когда внизу произошло какое-то движение. С земли доносились крики:

— Кто разрешил? Какое Черное Сердце?! Олухи царя небесного!! Немедленно за ними!!!

Лестница натянулась, как струна. Снизу один за другим на нее влезали полицейские. Афанасий встревожился:

— Быстрее! — крикнул он друзьям.

Однако полицейский, который лез первым, был еще слишком слаб. Он то и дело останавливался и задерживал других. Одноглазые преследователи настигали беглецов.

— Быстрее же! Пожалуйста! — чуть не со слезами молил мальчик.

Гигант напряг последние силы. Вот он занес на борт одну ногу, другую и бесчувственно рухнул на корабль. Следующим на палубу прыгнул маркиз, за ним — Федосеич. Остался один Афанасий.

— Давай! — закричал ему Сумасшедший ящичек.

Зеленоглазый полицейский, с ловкостью кошки карабкаясь по лестнице, догонял мальчика. Цоп! — и он вцепился в Афонину ногу. Но Сумасшедший ящичек уже схватил мальчика за руки и тащил изо всех сил. Трах! — Афоня двинул полицейского свободной ногой по голове. Тот на секунду растерялся, разжал пальцы, и мальчик пулей влетел на корабль. Вжик-вжик! — Сумасшедший ящичек пальцами, как ножницами, перерезал синие веревки. Десятка два полицейских, успевших влезть на лестницу, с истошным воем полетели вниз. С земли донесся грохот, похожий на взрыв. Вверх поднялась целая туча пыли.

Когда пыль рассеялась, беглецы увидели на дворе крепости большущую кучу дров. Это все, что осталось от упавших полицейских. Вокруг кучи бегал Художник. Он что-то кричал и кулачком яростно грозил удаляющемуся кораблю. Его раскаленная лысина еще долго маячила внизу.

ЧУДЕСНЫЙ ПОРОШОК

Глава одиннадцатая,
в которой у Федосеича отрастает собачье ухо

— За нами наверняка будет погоня,— озабоченно сказал Сумасшедший ящичек, едва крепость скрылась из виду.— Нужно с облака пересесть в карету и проехать через Долину Смерти. Туда полицейские не сунутся.

Глаза у Ляпсуса округлились:

— В Долину Смерти?! Никогда!

— Я тоже не согласен снова трястись в карете,— занудливо промяукал Федосеич.

— Небо над долиной все изрезано. Корабль может улететь в дыру,— пояснил Сумасшедший ящичек и спокойно добавил, глядя на замаячившие вдали черные точки.— А вот и погоня.

— Погоня?! — засуетился Ляпсус.— Скорее!! Скорее вниз!!!

В мгновение ока за борт была сброшена веревочная лестница. Пока Афоня, Ляпсус и Федосеич слезали по ней, полицейский на веревке спустил сначала лошадок и карету, а затем по этой же веревке съехал сам.

— Вперед! — заорал Федосеич, как только они оказались в карете. Но гнать лошадей не пришлось. Подлетевшие полицейские вдруг резко затормозили и круто опустились на землю. Они нерешительно переминались с ноги на ногу, перешептывались, таращили зеленые глаза на беглецов, но почему-то даже не пытались их схватить.

— Чего они ждут? — Афоня с тревогой смотрел на трехруких гигантов.

— Ничего,— боязливо поежился маркиз.— Просто мы уже в Долине Смерти. Никто не хочет переступать ее границу. Даже деревянные полицейские.

Сумасшедший ящичек смачно чмокнул, щелкнул гибкой ногой, как кнутом, и лошадки неторопливо тронулись. Стоявшие на границе Долины Смерти полицейские постепенно превратились в черточки, потом — в точки. Когда они вовсе исчезли, Федосеич беспокойно заворочался.

— Я хочу есть! — вдруг заявил он тоном, не допускающим возражений.

— Но в Долине Смерти нет никакой еды,— взмолился Ляпсус.

— Кгм! — застенчиво кашлянул Афанасий.— Я бы тоже чего-нибудь съел.

— Ну что ж, попробуем,— маркиз тяжело вздохнул и достал из кармана серебряную коробочку с черным сердечком и буквой “Н” на крышке.

— А что значит “Н”? — любознательный Афоня пальцем ткнул в букву.

— “Н” — значит не трогать,— пояснил маркиз.

— А ты зачем трогаешь? — пробурчал вечно недовольный Федосеич.

— А затем, чтобы накормить вас! — неожиданно рассвирепел Ляпсус.— В этой коробочке — волшебный порошок. Его дало нам Мудрое и Могучее Черное Сердце. Сейчас я посыплю порошком на травинку и из нее вырастет дерево с большими вкусными плодами.

— Да на этой коробочке нужно написать букву “Т” — “трогать”,— радостно закричал Федосеич.— Давай, корми скорее!

— И накормлю! Так накормлю, что надолго запомните! — пообещал Ляпсус. Он осторожно открыл коробку и вдруг завизжал.— Отойдите все!

— А зачем отходить? — удивился Афоня.

— Глупый! Если большой плод трахнет по твоей маленькой башке, представляешь, что с тобой будет! — ответил за маркиза Федосеич и потащил Афоню в сторону.

Ляпсус дрожащими руками наклонил коробочку. Как только порошок просыпался, он захлопнул крышку и опрометью бросился прочь.

Маркиз еще не успел добежать до стоящих неподалеку друзей, а на посыпанном порошком месте что-то зашевелилось. Из песка, ворочаясь и неприятно скрипя, быстро вырастал какой-то ком. Вот показались огромные лапы-клешни с острыми зазубринами по краям. Зажглись два кроваво-красных глаза.

— Так я и знал,— упавшим голосом произнес Ляпсус.— Возле травинки спрятался богомол. Надо удирать, пока он нас всех не сожрал.

Но ноги путешественников точно приросли к земле. Они даже не пытались сдвинуться с места.

Чудовище росло на глазах и было уже величиной с добрую лошадь. Но панцирь местами вспучился большими буграми. Скоро бугры лопнули, как почки на деревьях. Из одних на свет показались головы с кроваво-красными глазами и тяжелыми челюстями. Из других, разбрасывая осколки панциря, вылезли острые клешни.

Когда ощетинившееся клешнями многоголовое чудовище достигло размеров небольшого дома, раздался продирающий кожу скрип. Самая большая голова щелкнула челюстями и гигантский богомол прыгнул. Земля вздрогнула. Страшные челюсти заскрежетали над головами оцепеневших путешественников. Но в ту же секунду огромная рука взвилась в воздух. Хряп! — богомол просел. Его огромные клешни обвисли. Глаза потухли.

— Ну, что же вы молчите,— укоряюще пробасил полицейский, потирая здоровенный кулак.— Он бы вас сожрал. Ей богу!

— Вы что, нас по-погубить хотите? — заикался перепуганный Афоня.

— Нет, не хочу,— отменно вежливо произнес маркиз.— Вы же сами просили покушать. А как действует порошок, никто не знает. Его раньше часто применяли. Но появилось столько гадких и злых животных, что люди из Цветущей Долины ушли.

— Из какой еще Цветущей Долины? — пробубнил Федосеич, оглядывая голые пески.

— Ха-ха-ха! А вот из этой! — ни с того ни с сего захохотал Сумасшедший ящичек.— Напоследок, чтоб добро не пропадало, здесь изрезали все небо, выстригли солнечные лучи, а Черный Художник нарисовал свои картины. Вот и стала долина мертвой.

— А где же ваше дерево? — спросил не потерявший аппетита Афанасий.

— Вот оно,— маркиз скромно указал рукой.

На месте, где просыпался порошок, действительно выросло незамеченное путешественниками приземистое дерево, все увешанное крупными янтарными плодами.

— О-о-о! — застонал от восторга Афоня и рванулся к чудесному дереву. Он сорвал янтарный плод, впился в него зубами.— М-м-м! — от наслаждения Афанасий закрыл глаза и замотал головой. Ароматный сок ручьями стекал по его подбородку.

Маркиз тоже сорвал плод и, изысканно поклонившись, поднес его Федосеичу:

— Прошу вас.

Кот отхватил здоровенный кусок и громко плюнул: “Тьфу!” На его морде отразилось брезгливое разочарование.

— Я-то думал — сосиски, ветчина, ну хотя бы сыр, а то...— и, не договорив, Федосеич снова смачно сплюнул в песок.

— Ну что ж, попробуем еще,— задумчиво проговорил Ляпсус, доставая коробочку.

— Кха-кха! — подавился Афоня удивительным плодом и, откашлявшись, тут же заорал на Ляпсуса:

— Что вы делаете! А если порошок снова попадет на какую-нибудь козявочку?! Она вырастет и сожрет нас!

— Не беспокойтесь! — громыхнул гигантский полицейский.— Я буду наготове! — и он простер огромную ладонь над колдующим с коробочкой Ляпсусом.

Порошок вновь был просыпан, и под ладонью полицейского проклюнулся зеленый росток. Он быстро тянулся вверх и вскоре превратился в большое дерево. Послышались негромкие хлопки, и на дереве, как по мановению волшебной палочки, стали появляться какие-то предметы. Афоня подбежал поближе и не поверил своим глазам. На веточках чудесного дерева лежали самые разные бутерброды: с сыром, колбасой, ветчиной, копченой рыбой. Между бутербродами, слегка покачиваясь на ветру, висели бутылки с яркими этикетками, на которых было написано “лимонад”.

Федосеич моментально оказался под чудесным деревом и горящими глазами впился в бутерброды. Кот подпрыгнул, изогнулся и ни с чем шмякнулся о землю. Он умоляюще поглядел на Афоню:

— Тряхни!

Афанасий плечом навалился на дерево и сильно встряхнул его. Бум-м! — Федосеич едва успел отскочить. На место, где он только что стоял, шлепнулась тяжелая бутылка с лимонадом.

— Я все подам,— пришел на помощь полицейский,— Вам с чем бутерброды?

— С колбасой, окороком и рыбой! — выпалил Федосеич и блаженно втянул ноздрями гастрономический аромат.

Через полминуты перед голодными путешественниками предстали высокие горки бутербродов. Началось пиршество. Ляпсус, жеманно жуя, съел пару бутербродов, запил их стаканом лимонада и, промакнув рот платочком, забрался в карету. Вскоре за ним последовал и Афанасий, прихватив с собой десяток сочных плодов.

Федосеич все еще никак не мог оторваться от деликатесов. Он слизывал с бутербродов икру, брезгливо откидывал удивительно белый хлеб и пожирал ветчину, колбасу и копченую рыбу. Наконец кот, едва волоча брюхо по земле, поплелся к карете. Он с трудом вскарабкался на ступеньки, благодарно посмотрел на маркиза и пропыхтел:

— Спасибо за сытный обед.

— Пожалуйста,— заулыбался Ляпсус.— Теперь вы видите, какая чудесная сила сокрыта в этом удивительном порошке. Достаточно лишь одной щепотки, чтобы все вокруг расцвело и зазеленело.

— Постой-постой, Федосеич! — не совсем вежливо прервал маркиза Афанасий.— А что это у тебя с ухом?

— Что такое? — удивился кот.— Все в порядке.

— Да нет же,— настаивал Афоня.— Одно ухо у тебя сильно выросло. Вот зеркальце. Погляди.

Федосеич взглянул в зеркальце и обомлел. Правое ухо у него действительно увеличилось и теперь висело, как у легавой собаки.

Мир был мгновенно нарушен. Кот свирепо посмотрел на маркиза:

— Будь ты проклят со своими бутербродами, окаянный! А если у меня еще что-нибудь вырастет?!

— Ничего страшного,— голос Ляпсуса дрожал.— Если что-нибудь после такой еды и вырастет, то, как правило, снова принимает прежние размеры.

— Что значит “как правило”? — взорвался Федосеич.— Значит, бывает, что так и остается?!

— Да-а-а! — задумчиво протянул Афоня, глядя на голову Федосеича.— С таким собачьим ухом коты в свою компанию тебя не примут.

— Это ж надо! Собачье!! — зарыдал Федосеич.— Ну хоть бы как у леопарда или льва. А то — натуральная дворняга,— и он потрогал постылое ухо.

— А у меня ничего не выросло?! — спохватился Афоня и, схватив зеркальце, принялся внимательно себя оглядывать...

Маркиз отвернулся и под горькие причитания Федосеича стал пальцами выбивать нервную дробь по дверце кареты.

БУРЯ

Глава двенадцатая,
в которой с неба на путешественников
 падают отнюдь не дождевые капли

Собачье ухо Федосеича произвело на всех крайне удручающее впечатление. Обезображенный кот впал в меланхолию. Афанасий принялся немедленно выбрасывать замечательные плоды, которые он притащил в карету. Выбросив их, Афоня оглянулся и тоскливо замер, будто впервые увидел Долину Смерти.

Над головами путешественников нависло продырявленное небо. Похоже было, что в него пальнули из большущего ружья. До самого горизонта не было ни кустика, ни деревца. На серо-жёлтых квадратах ободранной земли извивались лишь змеи из песка и пыли.

Как знать,— подумалось мальчику,— возможно, вон за тем холмом нас ждет еще одно страшное чудовище.

Полицейский точно угадал его мысли.

— Позвольте, я пойду вперед,— пробасил он.— Посмотрю, нет ли там каких-нибудь чудовищ.— И поскольку ему никто не возразил, огромными шагами двинулся навстречу багровому солнцу.

Едва полицейский скрылся из виду, как позади громыхнуло. Афанасий обернулся. Огромная сине-черная туча догоняла путешественников. Полыхнула молния, и отдаленные раскаты грома сотрясли воздух. Ляпсус задрожал, как осиновый лист, и визгливо закричал:

— Пошел! Скорее!! Скорее!!

Сумасшедший ящичек, сидевший на козлах, вытянул сразу обе длинные ноги и принялся вовсю щекотать лошадей. Те словно взбесились. Карета полетела стрелой. Временами под колесо попадал камушек и тогда все грохотало и скрипело, точно разваливаясь. Но туча уже настигала беглецов. Раскаты грома звучали все грознее. Наконец грохнуло так, будто небо упало на землю. Хлынул ливень. Все в пене, дрожащие от возбуждения лошадки остановились сами собой. Ничто не могло сдвинуть их с места.

— Дождик! Дождик! — закричал Афоня и принялся стаскивать с себя башмаки. Он очень любил шлепать босиком по лужам.

— Куда вы, Ваше Высочество?! Опомнитесь!! — пытался задержать его маркиз.

Мальчик выскочил из кареты и остановился. Дождя снаружи... не было. То есть, он был — вода из тучи лилась рекой. Афоня видел, как сотни и тысячи капель летят ему в лицо. Но ни одна из них не падала на землю. Рванул сильный ветер. В мгновение ока пелена из пыли окутала и покрыла все. Дышать стало невозможно. Пыль забила глаза и горло. Афанасий, задыхаясь, пытался нащупать дверцу кареты. Но руки хватали воздух. Он сделал шаг в сторону. Послышался шипящий свист. Что-то скользкое, липкое, отвратительно пахнущее обвило ему руки и ноги, захлестнуло туловище. “Помогите!” — хотел крикнуть мальчик. Но его сдавило с такой силой, что он потерял сознание...

Очнулся Афоня оттого, что кто-то хлопал его по щекам.

— Ва-ва-ваше Высочество, вы живы?..— бледный, как полотно, Ляпсус то растворялся в тумане, то вновь появлялся.

— Я… я...— Афанасий пытался приподняться, но застонал от тупой вяжущей боли. Болело все тело, будто его колотили палками. Руки и ноги мальчика опоясывали синяки странной формы. Они напоминали цепь из нанизанных друг на друга черных звеньев.

— Что это? — Афоня едва сумел поднести руку к глазам.

— Чер... Чер...

— Черное Сердце?! — испуганно вякнул Федосеич.

— Н-н-нет!..— Ляпсус хотел что-то сказать, но только заклацал от страха зубами.

Буря стихла. Теперь к свисту и завыванию ветра примешивались какие-то непонятные звуки: “Бум! Бум! Бум!” При каждом “бумканье” земля вздрагивала, как от удара молотом.

Вздрагивал и ежился бедный маркиз. Но Афанасий ничего не видел и не слышал. Страшная усталость вдруг охватила его. Он забылся тяжелым сном.

Мальчик проснулся от сильного удара, потрясшего карету. Сброшенные с сиденья путешественники лежали на полу. Вокруг был тихо, удивительно тихо.

— Мяу! Пора выходить,— первым пришел в себя Федосеич и слегка тронул лапкой маркиза. Ляпсус не шевелился. Тогда кот толкнул дверцу. Та неожиданно легко подалась, и Федосеич вывалился из кареты. Довольный тем, что он немного может прогуляться, пусть даже в таких не совсем подходящих условиях, кот отряхнулся от пыли и исчез.

Прошло не более минуты, и мертвую тишину разорвал дикий кошачий вопль. В следующее мгновение Федосеич со вздыбленной шерстью и круглыми от страха глазами ворвался в карету. Судорожно царапая пол, он забился под сиденье.

— А? Что случилось? — шум привел маркиза в чувство. Он приподнялся и оглянулся вокруг. Похлопал Афанасия по плечу: — Ваше Высочество, вставайте,— и стал вылезать из кареты. За ним, хотя и с большим трудом, последовал Афоня.

Вокруг была ровная, сплошь засыпанная толстым слоем песка и пыли поверхность. Дороги, по которой еще совсем недавно катила карета, как не бывало. Зато появилось много огромных камней. Они чернели повсюду. Некоторые разломились пополам.

— Откуда они? — Афоня разглядывал свеже-черное место разлома.

— Из дырочек... Из дырочек...— нервно захихикал маркиз, указывая рукой на продырявленное небо. Загребая тучи песка, он завернул за угол кареты. Но тут же выпрыгнул оттуда с перекошенным лицом.

— Ва-ва-ваше Высочество, не ходите туда...— маркиз, казалось, побледнел еще больше.

— Почему? — Афанасий осторожно заглянул за угол кареты и отпрянул. Неподалеку от кареты лежал свернутый клубком телеграфный столб. На нем, как сучья дерева, ветвились черные щупальца.

— Что это?

— Чер-чер-червячок... Уйдемте отсюда, Ваше Высочество,— маркиз ухватил Афоню за рукав. Но какая-то непонятная сила тянула мальчика к странному животному. Часть его тела, по-видимому, голова, была раздавлена огромным камнем. Черные щупальца, росшие из мощного тела, безжизненно обвисли.

— Да он же мертв,— сказал Афанасий и, преодолевая невольное отвращение, подошел поближе.

— Мертв? — недоверчиво переспросил маркиз. Он подобрал камушек и бросил им в гигантского червя. Тот не шевелился. Ляпсус ободрился и зачем-то, наверное, чтобы показать свою храбрость, подошел к червяку совсем вплотную.— Вот, Ваше Высочество,— маркиз развел руками, как бы сожалея,— развелась эта дрянь. Кто думал, что чудесный порошок так подействует...

Афанасий слушал маркиза вполуха. С каким-то жутким интересом он рассматривал несколько щупалец, почему-то вырванных с мясом из тела чудовища и валявшихся в стороне. Одно из них было перевернуто бледно-розовыми присосками вверх. Мальчик посмотрел на свои руки и содрогнулся от запоздалого страха. Рисунок присосок удивительно напоминал синяки на его теле: цепь с нанизанными друг на друга звеньями. Неожиданно Афоня почувствовал смутно-знакомый омерзительный запах. Не понимая, в чем дело, он обернулся и увидел бледного как смерть маркиза. Ляпсус даже не кричал. Он только судорожно дергался, пытаясь вырвать ногу из захлестнувшего ее черного щупальца, и как-то безнадежно размахивая руками. Тошнотворный запах усиливался. В воздух медленно поднимались другие змеи-щупальца. По счастью, они были слишком коротки и пока не доставали жертвы. Но упирающегося Ляпсуса медленно подтягивало к шевелящемуся черному клубку.

— Помогите! — одними губами прошептал маркиз.

Забыв об угрожающей ему опасности, Афанасий схватил первый попавшийся камень и бросился на помощь маркизу. Однако ударить по щупальцу он не успел. Оно неожиданно распрямилось и тут же сплелось, железным обручем приковав Афоню к спине Ляпсуса.

Мальчик барахтался, бил по скользкой упругой массе кулаком. Но шевелящийся, отвратительно пахнущий клубок неотвратимо приближался.

— Да помогите же кто-нибудь! — Афоня выбивался из последних сил.

В этот момент что-то щелкнуло. Над головой оцепеневшего мальчика пронесся продолговатый предмет. Чмок! — и щупальце было вырвано из тела чудовища с куском мяса. Маркиз и Афанасий, болтаясь на щупальце вниз головой, пронеслись к карете.

Все это произошло так быстро, что ни Афоня, ни Ляпсус не успели сообразить, в чем дело. А Сумасшедший ящичек, спасший путешественников, длиннющей ногой уже захлопнул дверцу кареты и принялся щекотать за ушами лошадок.

Нужно было немедленно уезжать. По телу гадины перекатывались мощные судороги. Из-под камня медленно высвободилась треугольная голова.

— Гони! — шептал бледный маркиз.

Сумасшедший ящичек уже не щекотал, а хлестал лошадок по крупу. Те дергались, но карета не двигалась с места. Колеса прочно застряли в песке.

— Гони же! — вторя маркизу, бесновался Федосеич. Он успел взобраться на голову Ляпсусу и теперь колотил ящичек лапами.

Треугольная голова уже лежала на песке. Кроваво-красные глазки, казалось, безразлично глядели на путешественников.

Вдруг послышался шипящий свист. Изо рта чудовища вылетел ярко-красный, острый, как пика, язык и коснулся лошади. Та захрапела, рванула. Что-то треснуло. Карету подбросило и понесло...

СТРАШНАЯ НОЧЬ

Глава тринадцатая,
в которой наши друзья подвергаются новым испытаниям

Мимо путешественников пролетали разбитые камнями кареты, чьи-то белеющие кости и сами огромные камни, правда, уже не свеже-черные, только что упавшие с неба, а уже какие-то серые, поблекшие. Бешеная гонка закончилась неожиданно.

Лошадки остановились перед длинной и высокой стеной, загородившей дорогу. Воздух разрезал пронзительный свист.

— Жизнь или кошелек! — прогремел оглушительный голос, и высокая стена угрожающе накренилась.

Ляпсус болезненно охнул и полез в карман. По полу покатились золотые монеты. Но отдавать кошелек не пришлось. Стена вдруг съежилась и превратилась в здоровенную ладонь. Из бугра показалась улыбающаяся голова гигантского полицейского. При виде ошалевших от страха путешественников он добродушно расхохотался:

— Хорошо я над вами пошутил, а?

Однако ему никто не ответил. Друзья сидели насупленные. А Федосеич даже отвернулся.

Тягостное молчание нарушил Сумасшедший ящичек. Он неожиданно проорал, напугав всех:

— Пора бы ехать нам домой и становиться на постой! — и заржал так громко, что лошадки встали на дыбы.

— Если бы вы,— Ляпсус был еще слишком слаб и говорил тихо,— если бы вы во время дождя не вырвали у чудовища меня и Его Высочество, я за дурное поведение приказал бы вас разобрать на запчасти.

— Я что-то не пойму,— ни с того ни с сего спохватился Афоня.— Дождя-то, вроде, не было. То есть, он шел, а вот на землю не падал...

— А вот этого я, ей-богу, не знаю,— пробормотал Ляпсус и дунул на ватку, которой припудривал оцарапанную физиономию. Целое облако пудры ударило в нос Федосеичу.

— А-апчхи! — громко чихнул кот и, вытерев лапкой нос, сварливо заметил: — Зато я знаю. Этот дождь нарисован Художником. Поэтому он из тучи вроде бы шел, а на землю не падал.

— Верно! — изумился маркиз.— Я об этом не подумал. Ваш кот не так уж глуп, как кажется. Но все равно,— Ляпсус попытался придать своему тощенькому лицу свирепое выражение,— из кареты ни на шаг! Иначе мы все погибнем!

— Я и сам...— начал было пререкаться Федосеич, но, глянув в окошко, запнулся на полуслове и судорожно сглотнул слюну. Он осторожно сполз с Афониных коленей и проскользнул сквозь неплотно прикрытую дверцу кареты.

— Куда ты, Федосеич? — хотел крикнуть ему вслед Афанасий, но тоже замолчал, пораженный увиденным.

Неподалеку от кареты прямо из песка торчал... свиной окорок. Он был таким аппетитным, будто его только что вынули из коптильни. Легкий ветерок доносил до мальчика дразнящий аромат.

— Гляди-ка, окорок! — ткнул пальцем Афоня.

— Какой окорок? — удивился маркиз и уставился в окошко.

Федосеич полз к окороку по-пластунски, буквально растекаясь по земле. Он боялся, что видение исчезнет. Но окорок не исчезал. Напротив, он стал пахнуть еще вкуснее. С котом от голода чуть было не случились судороги. Он влепился в песок, изготовившись к решающему прыжку. Однако в тот самый момент, когда Федосеич уже предвкушал, как его зубы вопьются в копченое мясо, ужасающий вой заставил содрогнуться путешественников. Из-за горы взлохмаченного ветром песка выпрыгнуло странное существо. У него была здоровая волчья морда, с огромными клыками и торчащие уши. Словом, это был настоящий волк. Но у него напрочь отсутствовала задняя половина туловища. Волк прыгал на двух передних лапах.

Афоня тронул Ляпсуса:

— Его тоже посыпали чудесным порошком?

— Нет,— процедил маркиз сквозь зубы.— Одно время в Ляпландии была мода на волчьи хвосты. И Черный Художник, когда их рисовал, прихватывал задние лапы...

Громкий вой заглушил последние слова Ляпсуса. Половина волка сделала огромный прыжок и оказалась возле торчащего из песка окорока. Федосеич рванулся назад, к карете. Но искалеченный волк не заметил кота. Он вновь завыл, щелкнул зубами и бросился на окорок. И тут произошло ужасное. Аппетитный окорок вдруг раскрылся, обнаружив большую черную пасть. Послышалось кромкое “чмок!”, и половина волка, дрыгнув лапами, исчезла в захлопнувшемся окороке. Раздался мелодичный свист, и окорок втянуло под землю. Перед глазами ошеломленных путешественников осталась ровная, засыпанная песком поверхность.

Афанасий протер глаза, думая, не почудилось ли ему все это. Федосеич дрожал, как осиновый лист.

Ехать дальше было нельзя. Лошадки нуждались в отдыхе. Путешественникам до смерти надоело сидеть в карете, но никто из них даже не помышлял о прогулке. Лишь Сумасшедший ящичек не унывал. Он забирался на козлы и прыгал как можно дальше, соревнуясь с собой. От этих упражнений карета то и дело вздрагивала и скрипела. Полицейский с интересом следил за состязанием. Маркиз ругался, а Сумасшедший ящичек старался вовсю.

“И-и-и... Гоп!” — ящичек в очередной раз зарылся головой в песок и... едва успел отпрыгнуть. На месте, где он только что приземлился, вырос копченый окорок. “Гоп! Гоп! Гоп!” — три раза подряд прыгнул ящичек и на песке моментально поднялись еще три окорока.

— Прекратите немедленно! — забеспокоился Ляпсус.— Пока эти окорока нас не сожрали!

Сумасшедший ящичек успокоился. Но теперь полицейского взяло любопытство. Он удлинил один из своих пальцев и дотронулся до окорока. “Чмок!” — послышался уже знакомый звук.

Полицейский едва успел одернуть руку.

— Ах, так! — басом пророкотал гигант. Его палец раскалился добела и, разбрызгивая искры, насквозь проткнул окорок.

— Смотрите! Смотрите! Горит! — с радостным удивлением промяукал Федосеич.

Из дырки, проделанной полицейским, в самом деле, показалось красное пламя. Оно быстро разрасталось и скоро охватило весь окорок. Окорок весело потрескивал, разбрызгивая чадящие капли жира.

— Го-го-го! — довольно загоготал гигант, и его раскаленный палец проткнул оставшиеся окорока. Те зашипели, как куски сала на сковородке, и тоже весело заполыхали.

Окорока постепенно догорали, а вместе с ними догорал и закат. На Долину Смерти навалилась тяжелая ночь. Сон быстро сморил уставших с дороги путников. Но Афоне спалось неспокойно. Мальчику мешал Ляпсус. Он нервно дергался, стонал и даже размахивал руками.

— Опять этот кот,— бормотал сквозь сон маркиз.— Опять он! Караул! Он меня душит! — прохрипел Ляпсус.

— Федосеич, что ты там делаешь? — спросил Афанасий, с трудом разлепляя веки.

— Ничего я не делаю,— раздраженный голос кота слышался из-под сиденья.— Это Ляпсус дергает ногами и мешает мне спать.

Рядом с мальчиком послышался хриплый стон. Что-то тяжелое, мохнатое ударило Афанасия по лицу и зашипело.

— Ящичек! Где ты?! — закричал Афоня вне себя.

Снаружи загремело. Это Сумасшедший ящичек скатился с козел. В карету просунулся и ярко загорелся его палец. Вопль отвращения и ужаса потряс воздух. Это кричал Афоня. В ухо Ляпсуса вцепилась круглая, как веретено, кожистая голова, насаженная на змеиное, обросшее шерстью тело. Мохнатая змея обвилась вокруг маркиза и душила его. Видение продолжалось секунду. Палец Сумасшедшего ящичка потух и началась какая-то возня. Когда карета осветилась вновь, там сидели Афанасий, синий Ляпсус с наполовину откушенным ухом и Сумасшедший ящичек.

— А где ?..— бледный Афоня неопределенно пошевелил пальцами.

— А, там...— Сумасшедший ящичек равнодушно сплюнул в открытую дверцу кареты.

Теперь уже никто из сидевших в карете не мог заснуть. Друзья пугливо жались друг к другу, ожидая, какие еще сюрпризы преподнесет им Долина Смерти.

Неожиданно испуганно заржали лошади. Возле кареты послышалось сначала рычание и чавканье пожирающих мохнатую змею полуволков, затем громкий вой. Тотчас в ответ по долине прокатилось жуткое эхо волчьих голосов.

— Они нас сожрут,— затрясся бледный Ляпсус.

Сумасшедший ящичек, как ошпаренный, выскочил из кареты. Ногой толкнул спавшего прямо на земле полицейского:

— Вставай и свети!

Едва проснувшийся гигант встал во весь свой огромный рост. Его поднятые кулаки загорелись высоко над землей, осветив все вокруг.

Афоня оглянулся и похолодел. Отовсюду, слева и справа, насколько хватало глаз, накатывались серые полчища полуволков. Желтые глаза горели во тьме зловещими светляками.

— Умрем, но не сдадимся! — воинственно закричал вылезший из-под сиденья Федосеич. Путешественники молчали. А Сумасшедший ящичек и вовсе бросился наутек.

— Стой! Трус несчастный! — стыдил его Федосеич. Но ящичек его не слушал. Он довольно далеко отбежал от кареты и высоко подпрыгнул. Потом еще и еще.

Сумасшедший ящичек прыгал. А вслед за ним, как грибы после дождя, вырастали уже знакомые окорока. Их становилось тем больше, чем чаще и выше прыгал ящичек. Прошло не более минуты, и карета с путешественниками была окружена лесом выросших из-под земли окороков.

Едва Сумасшедший ящичек закончил свою работу, как серая лавина полуволков врезалась в окороковый лес. Окорока захлопывались один за другим. Дрыгающие волчьи лапы исчезали в песке. Казалось, сама земля поглощает десятки и десятки озверевших полуволков. Но серые полчища все накатывались. Лес окороков заметно редел.

— Поджигай! — скомандовал Сумасшедший ящичек полицейскому.

Гигант положил раскаленный кулак в самую гущу окороков. Те зашипели и вспыхнули ярким пламенем. Воздух потряс ужасающий вой. Полуволки попали в губительный огонь, и лавина отхлынула.

Теперь серые хищники плотным кольцом окружили горящие окорока. Они щелкали зубами и жадными глазами пожирали лошадок и путешественников.

Однако это продолжалось недолго. По какому-то неведомому сигналу стая вновь зашевелилась. Афанасий не верил своим глазам. Полуволки перестраивались клином, острие которого было направлено в сторону огненного кольца. Стая завыла и снова ринулась в атаку. Первые тушили огонь своими телами. Следующие шли по ним. Живой клин стремительно двигался сквозь пламя. “У-у-у!” — торжествующе завыли полуволки. Серый вал преодолел огненную завесу, и первые хищники прыгнули в защищаемый круг.

— Господи, спаси! — простонал Ляпсус и от страха закрыл глаза.

ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА

Глава четырнадцатая,
в которой наши друзья наконец-то обретают долгожданный отдых

Сразу десяток полуволков прыгнул на вздыбленных лошадок, но... Один за другим они завизжали и рухнули на землю. Новая серая волна накатилась на путешественников и тоже отхлынула. Полуволки визжали и жалобно скулили. От их недавней ярости не осталось и следа.

Ляпсус открыл зажмуренные от страха глаза и осторожно выглянул в окошко. Карета и лошадки оказались внутри какой-то клетки, толстые прутья которой были раскалены добела.

— Спокойно! — послышался снаружи добродушный голос гигантского полицейского. Просто я удлинил свои пальцы и теперь вас никто не тронет.

— Тогда поехали,— Сумасшедший ящичек вспрыгнул на козлы и осторожно тронул лошадей. Те сделали шаг. Раскаленная клетка из пальцев полицейского тоже проехала немного вперед. Воздух потряс ужасающий вой. Десятки обожженных полуволков катались по земле.

Постепенно, шаг за шагом, под стоны и визг задавленных и обожженных полуволков путешественники выбрались из огненного кольца. Полуволки отставали. Последние пытались кусать полицейского за пятки. Но он так двинул ногой, что десятки хищников замертво упали на землю.

Афанасий оглянулся. Позади оставалась серая полоса. Карета ехала буквально по задавленным животным.

— Стой! — голос полицейского звучал глухо. Огненная клетка разжалась.— Я чертовски устал,— проговорил гигант. Он покачнулся и бессильно опустился на землю.

И вдруг все — Афанасий, Ляпсус, Федосеич и даже Сумасшедший ящичек — почувствовали, какая тяжелая усталость навалилась на них.

— Отдохнуть бы,— проговорил мальчик.— Да где?..— он с тоской глянул в окошко. Пески, одни пески... Голые, унылые, скрывающие в себе страшных животных.

— Ах, ба-а-рин! Ба-а-а-рин — ба-а-а-рин — ба-а-арин! — завел неунывающий Сумасшедший ящичек. Но песня тут же оборвалась, и с козел донесся крик: — Смотрите! Смотрите! Что это?!!

Маркиз жалобно сморщился и отвернулся.

— Ваше Высочество, взгляните,— простонал он.— Я больше не могу.

Афоня посмотрел и замер от восторга. В нежных лучах восходящего солнца зеленел... лес. Даже издалека угадывались очертания огромных елей и высоких берез.

— Это лес! — радостно воскликнул мальчик.— Настоящий лес!

— А что такое лес? — тупо уставился на него маркиз.

— Му-р-р-р! — из-под сиденья, сладко жмурясь, вылезал довольный Федосеич.— Му-р-р-р! Лес — это когда много птичек, мышей и ручейков с пескариками.

— А пескарики нас не сожрут? — поежился затравленный Ляпсус. Кот негодующе посмотрел на него и не удостоил ответом.

— Что ты стоишь, деревянный?! Правь к лесу!! — заорал он на Сумасшедшего ящичка.

Кучер хлестнул лошадей, и карета покатилась к зеленеющему на горизонте лесу.

По странной случайности небо в этом месте не было изрезано. В ласковых лучах теплого солнца шелестели листвой деревья и пели птицы. Ляпсус обалдело вертел головой:

— Ой, сколько здесь елок! Ой, сколько здесь грибов! Ой, сколько здесь...

— Ляпсусов,— брякнул Федосеич и туманным взглядом проводил пролетающую мимо синичку.

— Ой, сколько здесь ягод! — снова воскликнул маркиз. Он открыл дверцу и выпрыгнул из кареты.

Лошадки привезли путешественников на большую поляну, разрезанную надвое ручьем и сплошь усыпанную крупной земляникой. Ляпсус ползал на четвереньках по земле и прямо ртом хватал спелые, душистые ягоды.

— Господин кот! Идите сюда! — звал раздобрившийся маркиз.— Здесь уйма земляники!

Но он так и не дождался ответа. Федосеич уже бесшумно пробирался меж высокой травы, бормоча себе под нос: “Сто лет мне не снилась твоя земляника”.

Тем временем Афанасий, задрав голову, разглядывал деревья, росшие вокруг поляны. Наконец он подошел к тонкой березке и захохотал:

— Сейчас я вам покажу “парашют”.

— Что такое “парашют”? — заинтересовался Сумасшедший ящичек.

— А вот гляди,— и Афоня с быстротой кошки начал карабкаться по березке. Чем выше он влезал, тем ниже наклонялось деревце. Послышался предостерегающий треск.

— Слезь! Сломаешь! — закричал Сумасшедший ящичек.

— Не-е! Авось не сломается.

— Гляди, больно будет,— предупредил ящичек, пряча что-то за спину.

Тр-р-р! Трах! — Ай! — воскликнул падающий Афанасий. Но прежде чем он коснулся земли, ящичек точным движением подкатил под него какой-то клубок.

Бум! — “Ой-ё-ёё-ёй!” — во всю глотку заорал Афоня и обеими руками схватился пониже спины. Рядом с ним угрожающе тукал свернувшийся в клубок здоровенный ежик.

— Шляются тут всякие! — Афанасий с ненавистью смотрел на ежа.

— И не говори,— посочувствовал Сумасшедший ящичек.— Надо же, как тебе не везет. Нет, чтоб упасть левее или правее. А то ведь прямо на него.

— Что за шум? — вернувшийся Федосеич вылез из густой травы и сыто облизнулся.

— Что ты ел, Федосеич? — Афоня моментально забыл свою боль. Кот снисходительно оглянулся по сторонам:

— Ягоды-ягодки... Земляничка-черничка...— затем значительно оттопырил собачье ухо и произнес: — А между прочим, в этом ручье столько пескарей, что они сами выпрыгивают на берег.

— Кха-кха! — смущенно кашлянул гигантский полицейский.— Если позволите, я зачерпну целую пригоршню этих рыбешек. Только мне нужно найти место поглубже, ладонь-то большая.

— Давай-давай! — запрыгал от радости Федосеич.— Чем больше рыбы — тем лучше!

— Смотри, деревья не поломай! Ишь какие ножищи! — Сумасшедший ящичек осуждающе посмотрел на большущие ноги полицейского.

— Хорошо,— пробасил гигант и, тщательно перешагивая через самые маленькие кустики, отправился искать глубокое место.

Федосеич, не теряя времени, развалился на сухой кочке и, мурлыкая, грелся на солнышке.

К сладко дремлющему коту подошел многострадальный маркиз: — Извините, я никогда не был в лесу. Где бы мне присесть, чтобы меня никто не укусил.

Облопавшийся Федосеич недовольно приоткрыл веки. Но тут же глаза его заискрились весельем.

— А вон там! — и кот ткнул лапой в сторону небольшого холма,— там есть большая куча из соринок и хвоинок. Называется она муравейник. Сидеть на муравейнике очень мягко и удобно.

— Благодарю вас,— вежливо ответил Ляпсус и отправился за холм.

— Здесь действительно мягко,— послышалось через минуту.— Очень мягко и удобно. Еще раз благодарю вас.

— Не за что,— так же вежливо ответил Федосеич и покатился с кочки. Кот хохотал, катаясь по траве и дрыгая лапами от восторга.

— Федосеич, ты объелся? Тебе плохо? — встревожился Афанасий.

— Н-н-нет! Мне хорошо! — давясь от смеха, едва выговорил кот.— Это Ляпсусу сейчас будет плохо.

— А-а-а! — послышалось из-за холма.

Афоня насторожился. Федосеич изнемогал от смеха.

— А-а-а! — повторился жуткий рев, и из-за холма выскочил Ляпсус. Маркиз наклонил голову набок и несколько секунд стоял, точно прислушиваясь, что это там делается у него в штанах. Глаза его ошалело сверкали. Затем большие уши Ляпсуса задвигались вверх-вниз. “А-а-а!” — взревел он и, хлопая себя по ляжкам, начал высоко подпрыгивать и выделывать замысловатые коленца.

— Чего это с ним? — спросил Афоня, не сводя изумленных глаз с Ляпсуса.

— Про-просто,— простонал кот, сотрясаясь от приступов веселья,— маркиз решил порадовать нас. Он исполняет народный ляпландский танец.

Ляпсус прорычал в ответ что-то невнятное и запрыгал еще выше, не переставая нещадно лупить себя по тощему заду. При этом он ревел, как раненый тигр. Могучий рев маркиза поверг в трепет лес. Птицы умолкли. Казалось, даже листва перестала шелестеть на деревьях. Не испугались лишь муравьи. Они еще сильнее принялись кусать бедного Ляпсуса. Не переставая реветь, маркиз принялся носиться по земляничной поляне, сметая все на своем пути.

— Совсем озверел! — еще пуще загоготал Федосеич.— Вот что значит волшебная сила искусства.— Но тут же отскочил в сторону. Ляпсус едва не смял его. Кот сразу посерьезнел и закричал:

— Прыгай в воду! В воду прыгай, тебе говорят, олух!

Ляпсус воющей кометой влетел в ручей и, подняв радугу брызг, затих...

После минуты молчания из ручья послышался плеск воды и всхлипывающий голос маркиза:

— Я попрошу вас, Федосеич, обращаться ко мне только на “вы”. И вообще так нехорошо поступать. Зачем вы посадили меня на муравейник?

— А позволять Черному Художнику рисовать котов хорошо? — взъерепенился Федосеич.

— Ты что натворил, усатый? — Афанасий подозрительно глядел на кота.

— Я не виноват,— запальчиво воскликнул Федосеич,— что маркиз даже не знает, что муравьи кусаются.

Вид сидящего в воде и плачущего Ляпсуса был так жалок, что Афоня не выдержал. Он взял кота за шкирку и посадил его рядом с маркизом.

— У-у-у! Мяу-у-у! — заорал на этот раз уже Федосеич.— За что?

Он первым вылез из ручья, брезгливо отряхнулся, заныл было: — Да я совсем от вас уйду,— но тут же умолк. Из-за деревьев показался гигантский полицейский. Одна из его ладоней была доверху наполнена серебристой рыбешкой.

— А вот и я! — пророкотал великан.— Куда положить рыбу?

— Зачем так много,— недовольно заворчал Сумасшедший ящичек,— половину нужно выпустить.

— Рыбы не может быть много,— Федосеич не сводил с серебристой кучи горящих глаз.— Ее можно посолить, повялить, посушить, наконец просто съесть.

— А что не съедим — выбросим,— поддержал кота Ляпсус.

— Ну, вот что! — разозлился Сумасшедший ящичек.— Если вы сейчас не выпустите рыбу, то лошадьми будете править сами.

Под горестные стоны Федосеича половина пескариков исчезла в ручье. Кот снова хотел обидеться, но раздумал и поплелся к костру, над которым булькал кипятком котелок.

Пока готовили ужин, больше всех бегал и суетился Федосеич. Он вертелся под ногами и всем давал советы, как нужно чистить рыбу, что класть в уху и сколько времени ее варить. А Сумасшедшего ящичка кот чуть было не убил за то, что тот хотел выбросить рыбьи потроха.

— Ты деревянный,— вразумлял его кот,— и тебе не дано знать, что самое вкусное, самое лучшее, что есть в рыбе,— это потроха.

Наконец уха была готова и проголодавшиеся путешественники принялись уплетать ее за обе щеки. Ляпсус, забыв все свои невзгоды, то и дело требовал подлить ему в мисочку “ушицы”. Он ел и ел и никак не мог насытиться. Тайком маркиз даже расстегнул пуговку на панталончиках.

Федосеич хотел было сказать Ляпсусу, что так много есть вредно, но посмотрел на свое туго набитое брюхо, раздумал и сыто икнул.

Через полчаса пение птиц в лесу заглушил мощный храп. Путешественники спали в самых живописных позах. Афоня выбрал место в душистых зарослях земляники. Маркиза сон сморил неподалеку от злополучного муравейника, Федосеич потихоньку забрался на Ляпсуса и, сладко посапывая, грел его хилую грудь. Вздремнул даже гигантский полицейский. Лишь Сумасшедший ящичек не мог заснуть. Он сам вызвался охранять сон измученных нелегкой дорогой путников.

ДРАКА

Глава пятнадцатая,
в которой оказывается, что въехать в столицу Ляпландии
 не так-то просто

Веселый солнечный луч покачался на зеленом листе и брызнул в ноздри спавшему Федосеичу. Кот заворочался, чихнул и открыл глаза. Было чудное утро. Птицы несли звонкую разноголосицу. Путешественники храпели.

Федосеич не торопясь встал, потянулся и начал умывать выпачканную рыбой морду. Кот приводил себя в порядок долго и тщательно. Затем подошел к ручью, посмотрел на свое отражение, подправил усы и заорал благим матом:

— Команда! П-а-адъем!

— Что такое? Что случилось? — первым вскочил сладко спавший Сумасшедший ящичек.

— Вы п-а-а-чему спите на посту? — Федосеич грозно наступал на ящичка.— Под трибунал отдам! На камбуз сошлю!

— Вот сейчас возьму за шкирку, тогда узнаешь, как ругаться,— заворчал Сумасшедший ящичек.— Что это за камбуз такой?

— Камбуз — это кухня,— Федосеич молодцевато закрутил усы.— Кстати, о кухне. Не пора ли нам подкрепиться?

— А вы не лопнете? — простодушно удивился полицейский.— Ведь вы вчера съели добрую половину всех пескарей.

— Это когда я съел?!! — искренне возмутился Федосеич и по складам произнес.— Это я съел вче-ра! А сегодня у меня еще маковой росинки во рту не было. К тому же неизвестно, когда мы снова будем есть свежую рыбу в этой голодной Луплундии.

— Ляпландии,— осторожно поправил его маркиз.

— Луплундии,— упрямо повторил Федосеич.— А вы бы лучше не возражали, а сходили за хворостом для костра. Униженный Ляпсус поплелся в лес.

— Постойте! — остановил его Афанасий.— Федосеич вам поможет,— и подтолкнул упиравшегося кота к маркизу.

Прошло минут десять, и путешественники были вынуждены прервать свои занятия туалетом. Прямо на них плыла огромная куча хвороста, внизу которой неуверенно семенили две тоненькие ножки в синеньких панталончиках. Вслед за кучей из леса вывалился Федосеич.

— Так-так! — командовал кот.— Правее! Левее! Осторожно! Яма! Куда, куда понесло?! Ходить не умеет! А еще маркиз!

— Я больше не могу,— донесся из хвороста дрожащий голосок. Тоненькие ножки в панталончиках подогнулись. Куча рухнула и рассыпалась, обнаружив лежащего внизу Ляпсуса.

Афоня покачал головой:

— Федосеич, тебя нужно перевоспитывать. Давай разжигай костер.

— Тебя бы тоже не мешало перевоспитать,— огрызнулся Федосеич, но охотно захлопотал вокруг остывшего за ночь кострища.

Скоро на берегу ручья потрескивало веселое пламя. Ярко-красные языки лизали закопченный котелок с остатками вчерашней ухи. Друзья с аппетитом поели, погрузились в карету и потихоньку тронулись в путь.

Дорога была прекрасной. Вокруг пели птицы, шелестели листвой деревья.

Сверху светило ласковое солнышко. Путешественники были сыты и довольны. Федосеич рассказывал смешные истории. И по лесу, заглушая хихиканье маркиза, то и дело разносился громоподобный хохот полицейского.

Настроение резко переменилось, когда друзья выехали из зеленого оазиса. Перед путешественниками среди серо-желтых песков высилась огромная черная скала.

— Стой! — неожиданно для всех гаркнул полицейский и с тревогой оглянулся вокруг.— Я это место знаю. Рядом Бурголяп. А мне в городе показываться нельзя.

— Может, и мы не поедем жаловаться на Художника,— Федосеич от радости даже подпрыгнул.— Останемся здесь...

— Конечно, не стоит ехать,— донесся с козел голос Сумасшедшего ящичка.— Не верю я в это Черное Сердце.

— Что-о-о?!!—лицо у Ляпсуса вытянулось.— Еще одно слово — и я сам разберу вас на запчасти. Черное Сердце это... это...— не находя слов, Ляпсус замахал руками и завизжал: — Вперед, к Черному Сердцу! Только оно может наказать Художника.

Карета со скрежетом тронулась и покатила вдоль черной скалы, оставляя позади зеленый оазис и машущего рукой гигантского полицейского.

Воспрянувший духом маркиз высокомерно посмотрел на Федосеича.

— А вы, милостивый государь, не смейте и носа показывать на улицу. Вы приносите нам только беды и неприятности.

— Да я!.. Да я!..— от возмущения кот чуть было не подавился собственной слюной.— Да я и сам не выйду из кареты! В вашей поганой стране того и гляди останешься не только без хвоста, но и без шкуры. Вон опять внизу какая-то дрянь проплывает. Во! Во какой паучище! Тьфу! — и Федосеич, не рассчитав, плюнул прямо на припудренный нос маркиза.

— Извольте замолчать! — вытирая плевок, завизжал Ляпсус.— Наша страна самая прекрасная в мире.— Но, посмотрев в окно, куда перед этим показывал лапой кот, маркиз преобразился. Он одернул курточку, поправил панталончики, вскочил, точно в нем выпрямилась пружина, и стукнулся головой о потолок кареты. Согнувшись вопросительным знаком и держась за голову двумя руками, он торжественно провозгласил:

— Ваше Высочество, поздравляю вас! Мы подъезжаем к чудесной столице нашей прекрасной страны славному городу Бурголяпу.

— В котором нас нарисует Художник,— въедливо вставил Федосеич. Маркиз сделал вид, что не расслышал кота, и продолжил:

— В Бурголяпе мы отправимся к Черному Сердцу. Великое и Мудрое узнает, что за его спиной творит Художник, и накажет его.

Афоня и Федосеич прильнули к окошку.

Пока путешественники разговаривали, отдохнувшие лошадки уже обогнули скалу. Теперь карета ехала по краю крутого обрыва. С него отлично была видна расстилавшаяся внизу долина. Всю ее огромной сетью опутывала паутина, нити которой отливали серебром. В самом центре паутины застыл светящийся паук величиной с хороший дом.

Афоня недоверчиво покачал головой. Вид паука не предвещал ничего хорошего. Маркиз поглядел на мальчика, все понял и снисходительно усмехнулся:

— Ваше Высочество, это вовсе не паутина, а улицы нашей великолепной столицы. В центре города стоит беломраморный дворец Черного Сердца. Когда Черное Сердце бьется, дворец раскачивается и подпрыгивает. Как бы в подтверждение последних слов маркиза огромный паук внизу зловеще зашевелился. Ляпсус вскочил, в очередной раз трахнувшись головой о крышу кареты, и с глупым лицом прокричал:

— Да здравствует Черное Сердце!

— Да здравствует Черное Сердце! — неожиданно откликнулся с улицы тонкий пронзительный голосок. Карета дернулась и остановилась.

Дорогу путешественникам преграждал полосатый шлагбаум с блестящим черным сердечком посредине. Расставив немыслимо длинные ноги, между столбиками слегка покачивался горбатый черный ящичек.

— Прошу покорнейше извинить за беспокойство. Не везете ли вы запрещенных предметов? Собак, котов? — ноги у горбатого ящичка еще больше удлинились, и он заглянул в карету.

— Нет-нет! — торопливо пробормотал маркиз, заталкивая Федосеича под сиденье.

— Тогда будьте так добры, выйдете, пожалуйста, из кареты,— горбатый протянул одну ногу и ловко открыл дверцу. Ляпсус с готовностью соскочил на землю.

— Пойдемте, Ваше Высочество,— на ходу шепнул он Афоне.— Мы только споем гимн и поедем дальше.

В ноге у горбатого ящичка невесть откуда появилась обшарпанная шарманка. Ручка у нее сама собой закрутилась и полилась медленная тягучая мелодия: “В нашей чудесной стране много рек и озер”,— гнусливо затянул Ляпсус.— “Над нами синее-синее небо. С него светит яркое теплое солнце. Много у нас лесов и полей. Да здравствует Черное Сердце! Да здравствует Черное Сердце!..” Неожиданно мелодия прервалась.

— Позвольте спросить, почему вы не поете гимн? Или вы не уважаете Черное Сердце? Не любите нашу прекрасную и чудесную страну? — горбатый ящичек пальцем ноги деликатно тронул сидящего на козлах Сумасшедшего ящичка.

— Не уважаю и не люблю! — Сумасшедший ящичек бесцеремонно отпихнул ногу горбатого.— И гимн этот дурацкий петь не желаю потому, что он все врет. Где эти реки и озера? Нету! Где леса и поля? Нету! Солнце у нас тусклое. Небо продырявленное. Все враки! Вот только что страна у нас чудесная — это верно. Чего-чего, а чудес у нас хватает,— тут Сумасшедший ящичек, как всегда некстати, захохотал.

— Вы оскорбляете Черное Сердце, а вместе с ним нашу прекрасную и чудесную страну. Прошу вас извиниться,— и без того тонкий голос горбатого ящичка вовсе перешел на визг.— Иначе я буду вынужден треснуть вас по голове булыжником.

— Вот я тебе сейчас тресну! — Сумасшедший ящичек не торопясь слезал с козел.

— А чего,— вмешался Афоня,— по-моему, наш ящичек прав...

— Сначала я тресну по башке вашего ящичка, а потом вас,— не дал договорить Афанасию горбатый и принялся выворачивать из мостовой светящийся булыжник.

— Вы с ума сошли! — прошипел Ляпсус, оттаскивая Афоню в сторону.— Они обладают страшной силой. Вспомните оторванные щупальца. Впрочем,— добавил он, осторожно выглядывая из-за угла кареты,— это ненадолго. Зря он с ним связался,— и маркиз безнадежно махнул рукой в сторону горбатого ящичка.

Ляпсус, как всегда, оказался прав. Сумасшедший ящичек действовал быстро и решительно. Пока горбатый возился с серебряным булыжником, он в два счета отломил от шлагбаума полосатую оглоблю. Оглобля высоко взвилась. Хряп! — и горб у ящичка, державшего в руках светящийся камень, вогнулся внутрь. Горбатый ящичек обмяк, зашатался и присел передохнуть возле полосатого столбика. Шарманка, доигрывая занудливый гимн, покатилась по дороге.

— Вот и все! — маркиз деловито потер руки. Как будто это он, а не Сумасшедший ящичек стукнул оглоблей горбатого.— Поехали дальше.

Оставляя за собой развороченный шлагбаум, путешественники вкатили в столицу Ляпландии — Бурголяп.

ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК

Глава шестнадцатая,
в которой Федосеич взлетает на небо

Лошадки быстро пробежали по извилистым переулкам и вынесли карету на широкую улицу. Путешественники еще не успели осмотреться, как вдруг раздался оглушительный грохот. Земля вздрогнула так сильно, что многие лопоухие человечки упали. Страшный грохот и трясение продолжались еще с минуту. Затем все стихло.

— Что это? — встревоженный Афанасий повернулся к маркизу.

— Ваше Высочество,— задыхаясь от восторга, прошелестел Ляпсус,— нам посчастливилось. Мы попали на праздник Великого и Могучего.

Афанасий высунулся в окошко. “Да здравствует Черное Сердце!” — неслось со всех сторон. Лопоухие восторженно бросали шапочки вверх. Затем опрометью кинулись куда-то бежать. Улица мгновенно опустела.

Карета покатилась вслед за толпой. Ехать пришлось недолго. Вскоре послышался нарастающий гул, и путешественники оказались на огромной площади, залитой мягким светом. Свет излучал беломраморный дворец, на фасаде которого драгоценным агатом сверкало Черное Сердце.

Послышалась нервная, дергающаяся мелодия. Говор в толпе затих. Под дергающийся звук, как чудовищный росток, из земли показалась ржавая труба.

— Ваше Высочество! — горячо задышал маркиз в ухо Афоне,— обратите внимание, это волшебная труба. Все, что туда попадает, можно увидеть на небе, увеличенное во много-много раз. Волшебная труба всегда вырастает по праздникам...

Ляпсус не успел договорить. Огромный дворец вдруг вздрогнул и подпрыгнул. Казалось, еще мгновение — и он рухнет на многотысячную толпу. Афанасий схватился за голову. Федосеич взвыл и сиганул в окно.

Однако дворец не упал. Он подпрыгнул еще раз, и на площади, как грибы после дождя, стали расти ряды маленьких стойл, напоминающих овечьи. Над каждым стойлом навис Деревянный молоточек.

Человечки, отталкивая друг друга, заняли место в стойлах. Музыка внезапно оборвалась, и деревянные молоточки с сухим треском отбили барабанную дробь по лопоухим головам. Афанасию были прекрасно видны тупые лица и вялые улыбки стукнутых.

Новая партия лопоухих хлынула к рядам. Маркиз засуетился:

— Пойдемте и мы, Ваше Высочество!

— Зачем? — Афоня оглядывался вокруг в поисках Федосеича.

— Как это зачем? — искренне удивился маркиз.— Вы видели, как подпрыгивал дворец. Это билось Черное Сердце. Оно билось для того, чтобы каждый ляпландец подставил голову под деревянный молоточек.

— Да не пойду я!

Маркиз махнул рукой и засеменил к ближайшему стойлу. Тр-р-р!— снова разнесся сухой треск. Через минуту карета накренилась, и идиотски улыбающийся Ляпсус плюхнулся на сиденье.

— Ваше Высочество, напрасно вы не стукнулись молоточком,— пробормотал он, тупо глядя в одну точку. Внезапно по бледному лицу скатилась слеза.

— Мой бедный друг барон,— всхлипывая выдавил из себя Ляпсус.— Он целых полгода не стукался молоточком и стал говорить, что рисовать живые картины — глупость. За это его нарисовали в тюрьме.

Последние слова маркиза заглушили звуки фанфар. “Слушайте все! Слушайте и смотрите! — разнесся над площадью торжественный голос.— Сейчас состоится Праздник Черного Сердца”.

Загремели бравурные звуки оркестра. Все вздрогнуло, и на площадь вступили огромные полицейские. Они шли мерными шагами, и земля прогибалась под ними. “Да здравствует Черное Сердце!” — рявкнули полицейские так, что у Афони едва не лопнули барабанные перепонки. “Да здравствует Черное Сердце!” — загрохотало вверху. Афанасий поднял голову и увидел косяки летающих полицейских. Выстроившись в виде сердца, они медленно проплывали над площадью.

Подобно удаляющейся грозе, отгромыхали отряды полицейских, и бравурную музыку сменила величавая мелодия. Таинственный голос провозгласил: “Смотрите все! Смотрите на небо! Сейчас вы увидите Могучее и Мудрое”.

Сотни и сотни лопоухих, разинув рты, уставились верх. Многие плакали.

— Ваше Высочество! — восторженные слезы струились по лицу Ляпсуса.— Это счастливейший день вашей жизни. Вы впервые увидите Великое и Могучее.

Афоня вперел глаза в небосвод. Беломраморный дворец притух. И по вечернему небу заходили красивые сполохи. Сполохи пробегали все чаще и чаще. Местами они сгущались. На небосводе медленно проявлялись очертания чего-то круглого.

— Вот оно! Вот Черное Сердце! — Ляпсус захлебывался восторженными слезами.

И вдруг ярко, четко и выпукло вверху засияла котовья морда с вздыбленными усами и обвислым собачьим ухом. Кот облизнулся и круглыми желтыми глазами уставился на землю, как бы спрашивая: “А вы что тут делаете?”

— Федосеич! — радостно заорал Афоня,— Федосеич! Как ты туда попал?!

Вместо того чтобы ответить, кот вдруг изогнулся и принялся яростно выгрызать из своего зада блоху, которая укусила его где-то в созвездии Большой Медведицы.

Над площадью нависло тягостное молчание. Тысячи лопоухих тупо смотрели на дрыгающие лапы космического кота. Наконец по толпе прокатился ропот, в который вклинился чей-то визгливый голос: “Как кот попал в волшебную трубу?!! Немедленно арестовать!”

К выросшей из-под земли трубе протолкались двое полицейских. Один из них с ходу сунул в трубу руку. И тут же на северо-востоке небосвода возникла здоровенная ладонь. Кот свалился почти к горизонту, но острыми когтями успел полоснуть по шевелящимся пальцам. Полицейский отдернул руку и истуканом застыл возле трубы.

Лопоухие человечки зашумели еще сильнее. Некоторые даже ругались и грозили небу кулачками.

Тогда на площади заиграла веселая музыка, и бодренький голос сказал: “Уважаемые лопоухие, праздник продолжается! Все приглашаются на ярмарку”.

Под игривую музыку на площади выросли торговые ряды, забитые панталончиками из небесной ткани, матрацами из облаков и всякой всячиной.

Недоумевающие человечки направились к торговым рядам. Но то один из них, то другой останавливался и ошалело глядел вверх. Там по-прежнему ясно проступали очертания котовьей морды с собачьим ухом. Теперь Федосеич умывался и казалось, что он своей мохнатой лапой заодно протирает белесое небо.

Однако мало-помалу всех увлекла ярмарка. Даже Афанасий все реже поглядывал на небо и все чаще — на высокий помост, который вырос прямо перед каретой.

На помосте стоял плюгавый человечек в смешной кепке с четырьмя козырьками. Деревянным молоточком плюгавый стучал по столу: “Тридцать золотых — раз! Тридцать золотых — два! Тридцать золотых — три! Картина продана!” — с этими словами он показал на большое полотно, висевшее на прищепках. На полотне цвел луг, шел дождик и сияла радуга.

Лопоухий, купивший картину, еще протискивался через толпу. А продавец в смешной кепке уже взял другую.

Он хитро посмотрел на роящихся человечков. Потом повесил холст и моментально его развернул. “Ру-р-р-р-!” — громоподобный рык раскатился над площадью. Толпа в ужасе отпрянула. На новой картине был изображен огромный лев. Он сидел на зеленой травке и страшно рычал.

Плюгавенький человечек ухмыльнулся и молоточком слегка стукнул льва по носу. “Так его! Так!” — бесновались лопоухие со скошенными глазами и глупыми лицами. Продавец схватил льва за морду, делая вид, что хочет вырвать у него усы. Страшный рык неожиданно сменился жалобными стонами. Лев плакал. Крупные слезы текли по его морде.

— Улю-лю! За усы его! За усы! — визжала и кривлялась стукнутая по голове толпа.

— Не надо! — закричал Афоня. Ему было жалко льва.

Лев пытался повернуться к плюгавому задом. Но на полотне было слишком тесно. Тогда он поднялся и неуклюже заскакал на трех лапах. Четвертой у него не было.

— Эге-ге! — пробормотал себе под нос маркиз.— Лев-то покалеченный. Видно, у Художника на одну лапу не хватило красок. Теперь его дорого не продать.

Но Ляпсус ошибся. Начались торги, и картина была куплена за большую кучу золотых монет. Когда плачущего льва унесли, плюгавый продавец повесил новое полотно. При виде его Афанасий не мог удержаться от удивленного восклицания. На картине был нарисован хвост Федосеича. Хвост то вставал свечкой, то сворачивался кренделем. Словом, вел себя так, будто по-прежнему принадлежал Федосеичу. Только самого кота на полотне не было.

Афанасий посмотрел на небо и вне себя заорал:

— Федосеич! Тут твой хвост продают!

Кот, казалось, услышал. Собачье ухо у него приподнялось, и он внимательно посмотрел на землю.

— Федосеич! Я же говорю, твой хвост продают! Спускайся на землю!

— Ваше Высочество! Прекратите! — Ляпсус изо всех сил дергал Афоню за рукав.— Ваш кот все равно ничего не слышит. Но вдруг небо очистилось.

— Мяу! Где мой хвост?! Отдайте его!! — Федосеич с ошалелыми глазами вылетел из ржавой трубы и, счастливо миновав цепкие руки полицейских, в несколько прыжков оказался на голове у Ляпсуса.

Площадь затихла. Все, как один, человечки уставились на Федосеича. Потом по толпе прошелестело: “Кот! Тот самый кот!”.

— Тысячу золотых за шкуру этого кота! — неожиданно донеслось с помоста.— Ловите его! Каждому из вас я обещаю по клочку шерсти! А мне шкуру!! — плюгавенький человечек размахивал смешной кепкой с четырьмя козырьками.

Толпа обезумела. “Дайте нам живого кота!” — заревели лопоухие и, вытянув руки, ринулись к путешественникам.

ЧЕРНОЕ СЕРДЦЕ

Глава семнадцатая,
в которой Афоня чуть было не становится ляпландцем

На одной из стен тихо журчал прозрачный лесной ручеек. На другой водили хоровод стройные белотелые березки. На третьей шелестели листвой огромные дубы. А на четвертой... На четвертой были нарисованы копченые окорока, толстые сочные сардельки, аппетитные колбасы, румяные караваи хлеба, а также виноград величиной с персик, персики величиной с яблоко, а арбузы такие большие, что их даже нельзя было обхватить руками.

Афоня и Федосеич, сидевшие рядом с маркизом, не сводили глаз со стены, где была нарисована еда. Прошло немногим более часа с тех пор, как путешественникам удалось уйти от разъяренной толпы. Стукнутые по голове человечки уже настигали наших друзей, когда Афоня выхватил у разинувшего рот лопоухого полотно, на котором был нарисован лев, и развернул его. Лев раскрыл огромную пасть и зарычал так громко, что человечки, бежавшие впереди, тут же повернули вспять. Но задние не видели льва и напирали. Образовалась страшная давка. Воспользовавшись сумятицей, друзья нырнули в карету. И Сумасшедший ящичек благополучно доставил их до дома Ляпсуса.

Теперь они сидели в столовой маркиза и, голодные как волки, ждали обещанного ужина. На столе стояло много красивой посуды. Она сияла солнечной позолотой и лунным серебром, но была совершенно пуста. Ожидание затянулось...

— Мяу-у-а! Пора бы и поесть! — промяукал Федосеич и вожделенно уставился на толстую сардельку. На его глазах сарделька стала расти все больше и больше. В конце концов она заняла полкомнаты и стала такой толстой, что лопнула. По ее аппетитному боку покатились капли жирного сока. Это было выше сил Федосеича. Как во сне, он спрыгнул со стула, прошелся по ногам маркиза и направился к стене. Нет. Сарделька была по-прежнему сочной и толстой, но по размерам самой обыкновенной. Все это почудилось одуревшему от голода Федосеичу. Но отойти от вкусной еды было уже просто невозможно. Кот нюхал сардельку, окорока, колбасы, лизал их и даже пытался колупнуть коготком.

— Вы испортите мне картину! — заволновался Ляпсус.

В этот момент раздался долгожданный звон посуды. В дверях стоял незнакомый черный ящичек с дымящимся подносом. Одним прыжком Федосеич оказался на своем стуле. Глазки у кота замаслились, и он довольно заурчал.

Шмяк! Шмяк! — черный ящичек что-то раскладывал по тарелкам. Шмяк-шмяк! — и перед оторопевшим котом оказались две маленькие дымящиеся картошины.

— А где сардельки? — два голоса — удивленный Афонин и негодующий Федосеича — слились в один.

Но маркиз сделал вид, что ничего не слышит. Афанасий вздохнул, подумал и положил одну из дымящихся картошин себе в рот. Федосеич тоже вздохнул, откусил маленький кусочек картошки и принялся громко чавкать.

— Ведите себя за столом прилично,— поморщился маркиз.

— А где сардельки? Где окорок? — мстительно переспросил кот и зачавкал еще противнее.

— У нас нет свиней, из которых делают сардельки! — взвизгнул Ляпсус.— Если вы хотите, я при помощи чудесного порошка выращу сардельковое дерево.

— Ни за что! — переполошился Федосеич.— У меня от таких сарделек еще что-нибудь вырастет!

Афанасий уже проглотил свои картошины, и черный ящичек положил ему на тарелку два маленьких зеленых яблочка. Афоня надкусил одно из них и тут же сморщился. Яблоко был ужасно кислым и вяжущим.

— А почему они у вас такие незрелые? — спросил он, откладывая надкушенное яблоко в сторону.

— А потому,— ехидно сощурился Федосёич, что не надо было стричь солнечные лучи. Под тусклым солнышком яблоки не вызревают. Я правильно говорю? — сделав простодушную морду, кот обратился к маркизу.

Ляпсус ничего не отвечал. Из золотой чашки он пил дурно пахнущую воду. Наступившую тишину нарушил черный ящичек.

— Ужин окончен,— объявил он и, бренча посудой, принялся убирать со стола. Афоня вместе с маркизом уже выходили из столовой, когда позади раздался кошачий вопль.

— Мя-у-у! — горевал Федосеич, набрасываясь на стенку. Он пытался вцепиться в нарисованную сардельку.

— Ваш кот наверняка взбесился! Он перекусает нас всех! — не на шутку испугался маркиз.

— Он просто хочет есть,— грустно заметил Афанасий, в животе которого тоже урчало от голода.

— Живые коты необычайно прожорливы.— Ляпсус с осуждением посмотрел на кота.

Скоро Федосеич понял, что нарисованную сардельку, как бы она ни была хороша на вид, съесть невозможно, и приплелся к Афоне.

— Ну-с! — заявил маркиз, довольный покорным видом Федосеича,— теперь мы можем отправляться к Черному Сердцу,— Ляпсус принял торжественный вид.— Ваше Высочество, позвольте, я посмотрю, как вы выглядите.

— Нормально выгляжу! — разозлился голодный Афоня.— Только я не Ваше Высочество, а Афанасий!

— А кто гоняет котов, стреляет из рогатки и ломает деревья? — хитро сощурился маркиз.— Это вы, Ваше Высочество! Значит, вы самый настоящий ляпландец. Да будет вам известно,— голос Ляпсуса стал торжественным,— что в Ляпландии живут только знатные люди. Вы — принц! Самый богатый из всех принцев, что я знаю. Сейчас Черное Сердце раскроет вам эту Великую тайну! — с этими словами маркиз трижды хлопнул в ладоши. Тотчас, как по мановению волшебной палочки, в стене появились золоченые двери. Они открылись, и тихо заиграла похожая на скрежет ржавого железа музыка. Да-да, та самая музыка, которую уже не раз слышал Афоня. Однако на этот раз она звучала громче, настойчивее, будто звала кого-то.

Словно зачарованный, Афоня сделал несколько шагов в раскрывшиеся двери и оказался в большой комнате. Посредине комнаты стояла странная женщина. Темные волосы ниспадали на ее плечи. На бледном лице драгоценными камнями сверкали большие черные глаза. Под ногами женщины мягко светился кусочек нежного голубого неба. Казалось, она парит в воздухе.

— Ваше Величество, Черное Сердце! — пал ниц маркиз.— Мы пришли к вам жаловаться на Художника...

Но пронзительные черные глаза смотрели мимо лежащего Ляпсуса.

— Подойди ко мне, мальчик,— произнесла женщина, и Афанасий вздрогнул. Тонкий голос показался ему удивительно знакомым.— Я знаю, в твоей стране огромное небо, зеленые леса и яркое солнце,— звенел голос женщины.— Сейчас ты станешь принцем, и все это будет твоим, только твоим и ничьим больше. Смотри мне в глаза и слушай, как бьется мое сердце.

Женщина взмахнула рукой. Едва слышная мелодия разрослась и обрушилась на мальчика.

Афоня слушал музыку, смотрел в огромные черные глаза и ничего не понимал. Внезапно рот у него раскрылся, и он произнес:

— Я хочу панталончики из ночного неба!

— Так-так! — усмехнулась женщина.— Но этого мало.

— Я хочу курточку со звездочками! — неожиданно закричал мальчик.— Хочу красивый дворец и позолоченные мягкие кресла! Хочу звездочек! Много звездочек! — Афонин голос становился все визгливее.— Я не люблю котов, собак, бегемотов и слонов. Все они слишком много едят. Их нужно отдать Художнику. Я хочу красиво жить! Я хочу все сейчас! Сейчас! И только сейчас!

Перед Афоней непонятно откуда появился кусок ржавой трубы. Красивые сполохи заходили по комнате. Под дикий напев труба стала набухать и расцвела цветком с острыми, как бритва, заусенцами.

— Дотронься до цветка, мальчик. Этим ты скрепишь клятву и станешь настоящим принцем,— проговорило Черное Сердце. И снова Афоне показалось, что он уже слышал этот пронзительный голос. Но музыка звала...

Афанасий, как во сне, протянул руку. Вот-вот и палец коснулся бы острого ржавого лепестка. Однако тут произошло нечто неожиданное...

Все это время Федосеич внимательно наблюдал за кусочком небесной ткани под ногами у Черного Сердца. По мнению кота, голубая ткань вела себя очень странно. Она приподнималась то в одном, то в другом месте, шевелилась, а иногда даже попискивала. Горящими, как угли, глазами Федосеич впился в подозрительный клочок материи и даже царапал когтями пол. Когда Афоня поднес руку к ржавому цветку, голубой лоскут вдруг приподнялся и из-под него выскочила толстенная белая мышь.

— Мяу-у-у! — голодный, как тысяча некормленных котов, озверевший Федосеич кинулся в ноги Черному Сердцу. Женщина закачалась и вдруг рухнула, рассыпавшись на куски. Ее голова гремя, как пустая кастрюля, покатилась по полу. Руки нелепо раскинулись в стороны. Женщина с пронзительными глазами оказалась обыкновенной куклой. И теперь вместо Могучего и Мудрого перед Афоней стоял... Черный Художник. Его руки еще сжимали веревочки, которые протянулись к кукле. На бледном лице расползлась кривая улыбка. По фиолетовой лысине бегали беспорядочные зеленые пятна.

Маркиз распахнул рот. Афанасий, все еще оглушенный музыкой, стоял, ничего не соображая.

— Хватай его! — первым заорал Федосеич.— Вот оно какое, это Черное Сердце!

Художник трусливо пискнул и беспорядочно засеменил кривыми ножками. Но к нему уже протянулись две гибкие и сильные руки. Сумасшедший ящичек, накануне отосланный маркизом на конюшню, но черт знает как оказавшийся в запретной комнате, быстро скрутил общего врага.

ЛЯПЛАНДИЯ СТАНОВИТСЯ СЧАСТЛИВОЙ

Глава восемнадцатая,
которую и главой-то назвать нельзя, потому что это эпилог

Минуло несколько дней с тех пор, как друзья разбили Черное Сердце и пленили Художника. За это время в Бурголяпе произошли большие перемены. На дворцовой площади перестали появляться длинные овечьи стойла с деревянными молоточками. На этом месте выросли большие красивые цветы. Сначала лопоухие, как прежде, приходили на площадь. Они тупо смотрели на зеленые стебли и яркие лепестки. Некоторые даже подходили к диковинным цветам и покорно склоняли головы. Но по ним никто не стучал молоточком. И тогда человечки, ничего не понимая, отходили.

Однако мало-помалу толпы возле цветов редели. Бурголяпцы умнели на глазах. Кое-кто из них даже стал говорить, что если тебя каждый день стучат по голове молоточком, то от этого только глупеешь. Таких становилось все больше и больше. В конце концов поумневшие лопоухие человечки собрались на главной площади Бурголяпа и решили молоточками никогда не стукаться, а небо, солнце и облака не трогать. А больше они ничего не решили... Просто не успели. На площади неожиданно появился большой мохнатый кот. Все лопоухие с криком: “Дайте нам живого кота!” — погнались за ним и гонялись до тех пор, пока тот не удрал от них в подворотню.

Вы, наверное, подумали, что это был Федосеич? Ничего подобного! Это был какой-то другой, совсем незнакомый кот. Как только Черное Сердце разбилось, все нарисованные коты, собаки, носороги, слоны и другие животные превратились в настоящих, живых. Лопоухие человечки еще не привыкли к этому, и в первое время на улицах Бурголяпа можно было видеть ощетинившегося кота на фонарном столбе, а внизу разинувших рты лопоухих.

Но и это еще не все. Ведь стали живыми портреты не только животных, но и людей. Маркиз Ляпсус смог, наконец, обнять своего друга, нарисованного барона, и съесть с ним по порции мороженого. Другие человечки со слезами на глазах тоже встречали своих давно пропавших друзей и знакомых. И все они были очень довольны. Нет, подождите, пожалуй, не все. Некоторые бывшие нарисованные возмущались. Представьте себе, им так понравилось быть тюремщиками и ябедничать на своих товарищей, что они снова захотели стать портретами. Правда, таких оказалось очень мало.

Теперь вместо того, чтобы стукаться деревянными молоточками, бурголяпцы стали ходить в новый кинотеатр, который назвали “Фиолетовая лысина”. Он открылся в бывшем дворце Черного Сердца. “Спешите, спешите!” — кричит черный ящичек на дворцовой площади.— “В нашем кинотеатре показывают самые смешные мультфильмы”. И публика валом валит. Еще бы! Ведь мультфильмы показывает на своей лысине сам Черный Художник.

Особенно любит смотреть мультфильмы Сумасшедший ящичек. Он по-прежнему служит у Ляпсуса. Правда, маркиз, которого перестали стучать молоточком по голове, наконец-то понял, что его ящичек вовсе не сумасшедший, а вполне нормальный и даже очень хороший.

Маркиз Ляпсус частенько скучает по Афоне, а его ящичек вспоминает Федосеича. Ведь Афанасий и Федосеич покинули Ляпландию. Они снова у себя, в уютном деревянном домике, где мама и папа наконец дождались своего мальчика и проказливого кота.