Анна Сергеевна достала из шкафа своё любимое платье. Тёмно-синее, прямое, без излишеств. Зато к нему можно надеть любые бусы или приколоть накрахмаленный белоснежный кружевной воротник. Можно набросить яркий воздушный шарфик, завязав его одним из десятка хитроумных способов. Вот уже двадцать лет это платье верой и правдой служило Анне Сергеевне, придавая элегантность её выходам на дни рождения друзей и родственников. Однажды она надевала его в театр. Тогда платье было ещё совсем новым, и супруг, Георгий Иванович, после спектакля наклонился к уху жены и сказал:
- А ведь ты, Аннушка, самая красивая в этом зале. Даже актрисы ни в какое сравнение с тобой не идут.
- Скажешь тоже! – смеялась Анна Сергеевна, смущённо поправляя безупречно уложенный крахмальный воротник, связанный ею накануне специально для этого выхода.
Вот уже десять лет, как Георгий Иванович ушёл в лучший мир. И каждый раз, доставая синее платье, Анна Сергеевна думала, что в час встречи с супругом она обязательно будет в именно в нём. Впрочем, пока говорить об этом было рано.
Хлопнула входная дверь. Внучка Рита влетела, как вихрь, на ходу снимая джинсовый пиджачок и разбрасывая по прихожей кроссовки.
- Бабуля! Я пришла! У меня одну пару отменили. Что у тебя есть вкусненького? Я просто с голоду умираю! – она подлетела к Анне Сергеевне, обняла её, затормошила, чмокнула в щёку, неизвестно чему расхохоталась. Заметила на кровати нарядное платье. – О, бабуль, ты на свидание собираешься?
- Ох, болтушка! Ну какое свидание на восьмом десятке? Пойдём на кухню, покормлю. Как там, в институте-то, дела?
- А, норм! – беспечно махнула рукой Рита, на ходу щёлкая кнопкой чайника и выуживая из-под салфетки пирожок. – О, с яблочками? Круть! Мои любимые!
Пока бабушка доставала чайные чашки, девушка успела обследовать холодильник, вытащила кусок колбасы, сыр, масло и уже кромсала всё это, вперемешку набрасывая на хлеб толстые ломти.
- Бабуль, это тебе, - подвинула один гигантский бутерброд Рита. – И как его зовут? Симпатичный?
- Да ну тебя, - отчего-то смутилась Анна Сергеевна. – Думаешь, раз у тебя одни мальчишки на уме, так и у всех?
- Так весна же! – снова захохотала Рита, вскакивая и опять обнимая бабушку. – Весна, бабуль! Как же иначе?
Внучка отхлёбывала чай, попеременно откусывая то бутерброд, то очередной пирожок, и рассказывала приключившиеся с ней за полдня смешные истории. Анна Сергеевна улыбалась. Хорошая девчонка выросла, вот уж повезёт кому-то в жизни!
Рита допила чай, сполоснула кружки и снова помчалась в институт, на секунду задержавшись у порога, чтобы сказать:
- А свидание – это правильно! Ты у нас ещё ого-го какая молодая! Мы тебя, бабуль, ещё замуж выдадим. Если жених хороший попадётся!
Анна Сергеевна всё ещё стояла в прихожей, улыбаясь и качая головой, когда раздался звонок в дверь. Через порог шагнула соседка, Антонина.
- Аннушка, смеряй мне давление. Что-то опять полголовы давит, и тошнота. Весна же, все болячки просыпаются.
Соседка проковыляла в комнату, присела на диван. Пока Анна Сергеевна доставала тонометр, прилаживала манжету на руку Антонины, та продолжала вздыхать и рассказывать о своих болезнях. Давление вправду оказалось повышенным, но не критично. Обсудив, какую таблетку лучше всего принять, подруги отправились на кухню за водой. Антонина заглянула в спальню, увидела лежащее на кровати платье.
- Ох, соседушка, ты, видать, собралась куда-то, а я тут тебя отвлекаю, со своими болячками, будь они неладны. Весна, что поделать…
Проводив Антонину, Анна Сергеевна задумчиво покачала головой. Весна-весна, одним ты в радость, другим в тягость. Часы показывали половину двенадцатого, пора было поторопиться. Надела любимое платье, подумав, набросила на шею светло-сиреневый с розовым шарфик. Поправила аккуратные белоснежные кудряшки. Чуть брызнула любимой «Красной Москвой». Обулась, накинула, не застёгивая, плащ и поспешила на улицу.
***
Пётр Алексеевич уже ждал её за домом, на углу. Приближаясь, Анна Сергеевна перебрала в памяти все детали их вчерашнего знакомства. Она выходила из гастронома, когда увидела у ступеней вышедшего полуминутой раньше высокого седого мужчину примерно её лет. Остановившись у сидящего бездомного кота, мужчина достал из пакета горсть свежей мойвы, положил перед бродягой. И пока тот с урчанием жадно ел, вдруг продекламировал:
- И помни, сытый соня, что век кошачий краток,
Что бродит твой сородич голодный и ничей,
Что корчатся бродяги от меткости рогаток
И гибнут, как Сократы, прощая палачей…
- Ничем не дорожите, чурайтесь суеты
И грейтесь на припёке, блаженные коты! – неожиданно для себя закончила стихотворение Анна Сергеевна.
Мужчина изумлённо оглянулся.
- Вы тоже любите Лорку?
- Да. У него столько красивых печальных стихов!
- А как Вам это?
Вот и милая тень
На просёлке,
До чего хороша
В этом шёлке
И с большим мотыльком
На заколке!
- Ты, кудрявый, ступай себе
с миром!
Подойди к ней! А вспомнит
О милом –
Подрумянь ей сердечко
Помадой
И скажи ей, что плакать
Не надо, - подхватила Анна Сергеевна.
Мужчина приподнял в знак уважения шляпу, протянул руку к её пакету с продуктами.
- Вы позволите помочь? Трудно читать стихи, когда прекрасная дама нагружена покупками. Разрешите представиться: Пётр Алексеевич.
- Я совсем рядом живу, - смутилась «прекрасная дама», почему-то неожиданно для себя сразу доверяя незнакомцу.
Пятиминутную дорогу к дому они преодолевали не менее получаса. То и дело останавливались, читали стихи. От Лорки перешли к Цветаевой и Ахматовой, затем к Вознесенскому и Неруде. Он начинал, она подхватывала. Потом наоборот. Обоим казалось удивительным, что они любят и знают наизусть одно и то же. А когда их путь закончился у крыльца парадной, Пётр Алексеевич сказал:
- У меня сегодня с утра было предчувствие, что непременно случится что-то удивительное. Но, выходя из дома за рыбой для своего Мурзика, я и подумать не мог, что встречу такую поразительную женщину. Вы позволите увидеться с Вами снова?
Анна Сергеевна, смутившись, как девочка, которую впервые пригласили на свидание, конечно, позволила. А потом смотрела из окна парадной вслед высокому седому мужчине, который читал наизусть стихи и подкармливал бродячих котов.
***
Пётр Алексеевич поклонился, приподняв шляпу, протянул Анне Сергеевне букет нежно-розовых тюльпанов. Они неспеша пошли по улице, залитой полуденным майским солнцем, свернули в небольшой скверик. Разговор завязался сразу. Конечно же, с тюльпанов, потом перекинулся на прежние работы, детей, внуков. Неожиданно для себя они открывали, что не только вкусы их схожи, но и события в жизни. Оба были ровесниками, недавно отметившими семидесятитрёхлетие. Оба овдовели десять лет назад, и даже болезни, унесшие их супругов в лучший мир, были одинаковыми – неожиданный инфаркт. У обоих было по двое детей, сыну и дочери, и по двое внуков. Только дети Анны Сергеевны жили в этом же городе, а Пётр Алексеевич остался здесь один. Сын-океанолог работал на Дальнем Востоке, а дочь с мужем-военным вообще подолгу не задерживались на одном месте. Оба звали к себе отца, но тот ни в какую не соглашался.
- Я ещё не так стар, чтоб за мной уход нужен был, а на кого я, уехав, Лидочку оставлю? Кто к ней на могилу придёт?
И эти слова, это тёплое чувство к давно ушедшей жене, почему-то так трогало Анну Сергеевну. Они говорили долго, рассказывая друг другу о себе, о своей жизни. Обоим было так хорошо, словно знакомы они были уже давным-давно.
Солнце ласкало их сквозь ветки акаций, в нескольких метрах от лавочки пышно цвела сирень, наполняя воздух пудровым ароматом.
- Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, - Анна Сергеевна, улыбнувшись, вдруг вспомнила слова одного из своих любимых литературных героев. – Да и в семьдесят три она, кажется, иногда начинает новую страницу.
- Вы умеете читать мысли? – потрясённо спросил Пётр Алексеевич. – Я ведь только что это подумал!
- Просто, кажется, в нас слишком много общего.
Они замолчали. Не потому, что нечего было больше сказать. Просто всё было понятно без слов. Им было хорошо в этой тишине.
По аллее пронеслась стайка хохочущих школьниц. Видно, закончились уроки. Немного погодя показалась совсем юная парочка. Тоже школьники, лет по пятнадцать. Парень нёс в руке рюкзачок девчушки, затянутой в узенькие джинсы. Оба молчали. И ещё не решались взяться за руки. Анна Сергеевна с улыбкой глядела на юную парочку. Когда подростки так же молча прошли мимо них и поравнялись с кустом сирени, Пётр Алексеевич неожиданно позвал:
- Молодой человек! Можно вас на минуточку?
Юноша оглянулся. Кажется, он был удивлён, что на аллее есть кто-то ещё. Оставив девушку у куста, подошёл к пожилой паре.
- Я хотел бы подарить своей даме веточку сирени, - сказал Пётр Алексеевич. – Но мне немного трудно это сделать. Вы поможете мне?
Парень усмехнулся, прикинув возраст влюблённых, поставил рюкзачок подружки на лавочку и подошёл к сирени. Выбрал пышную веточку, отломил, подумал мгновение, добавил ещё пару. Когда он протянул букет Петру Алексеевичу, тот заговорщицки подмигнул, жестом пригласил наклониться поближе и громким шёпотом сказал:
- Позвольте открыть вам один секрет, юноша. Дамы любят вот такие неожиданные цветы гораздо больше, чем самые красивые покупные букеты. – и кивнул на тюльпаны, лежащие на коленях спутницы.
Юноша глянул на Анну Сергеевну. Та улыбнулась, согласно кивнула, коснулась сирени губами.
Девочка стояла, отвернувшись, будто ей нет до происходящего никакого дела. Анна Сергеевна знала: той отчаянно хотелось цветов от мальчишки, но она боялась это показать. Ах, эта первая, такая робкая любовь!
Парень подошёл к кусту, ещё раз оглянулся на пожилую пару и быстро отломил несколько веток. Протянул девчушке. Та повернулась, щёки её полыхнули румянцем, она спрятала лицо в душистые гроздья. Они пошли по аллее дальше, только теперь через несколько шагов взялись, наконец, за руки.
- Ох, Пётр Алексеевич! Научили парня, он теперь всю сирень в округе обломает! – шутливо погрозила пальцем Анна Сергеевна.
- Всю не обломает, её вон сколько. А как девушке счастливой женщиной вырасти, если для неё никто цветущих веток не ломал?
Оба снова замолчали, вспоминая сирень и черёмуху своей юности. И было в молчании что-то незримо соединяющее эту пожилую пару, ещё вчера не знакомую, а сегодня не представляющую жизни друг без друга.
Ведь жизнь не кончена в тридцать один год. И даже в семьдесят три в ней иногда начинается новая страница.