Шёл уже третий день движения нашего эшелона к южным границам нашей необъятной. Передвижение войск в указанном направлении, по видимому, было довольно большим, поэтому эшелоны шли, как машины в пробке: тащились, стояли подолгу, пропускали встречных, тех, которые по расписанию, выматывали, одним словом, все нервы и душу.
Всё, что удалось слить из тормозов наших же КАМАЗов, было выпито. Наступила тоска, маета, в головы полезли дурацкие мысли . Самым комфортным и крутым местом в нашем плацкартном вагоне, для сидения и глазения по сторонам, быстро стала крыша. Сразу после того, как над путями закончилась контактная сеть, мы, один за другим, освоили вылезание на крушу прямо на ходу. Сначала делали это для того, чтобы забрать бачки с едой из соседнего товарного вагона, где старшина со своей командой занимался усиленной эксплуатацией полевой кухни. А потом, всем понравилось там просто сидеть и покуривать.
На одном из разъездов мы нагнали товарняк и остановились на соседнем пути, чтобы пропустить встречный пассажирский. Все, не сговариваясь, прилипли глазами к цистерне в соседнем составе. Надпись гласила: «Спирт». И ещё указывалось: «80т». Пока мы сидели загипнотизированные этим видением, товарняк дёрнулся и, не спеша, ушёл вперёд.
Понятное дело, разговоры не крыше переключились на эту чудесную цистерну. Все поцокали языками, мечтательно посмотрели в небо, понимающе покивали головами, глядя друг на друга. Затем рассказ о волшебном сосуде на колёсах передался в вагон. Побродив в умах, история быстро превратилась в навязчивую идею попробовать содержимое цистерны. Одно обстоятельство всё портило: товарняк скрылся вдали. Разговоры об этом пошли в сослагательном наклонении, но не угасли. Идея обрастала подробностями, как всё могло бы быть, если бы да кабы. Но предмет вожделения стучал колёсами где-то далеко и практических действий никто не предпринимал.
Вдруг, на одной из остановок, в открытое окно, с крыши, почти истерический голос прокричал: «Мы снова рядом остановились!» Никому даже и не потребовалось объяснять, с кем это мы там рядом остановились. Все вывалили на пути между нашим эшелоном и товарняком. Цистерна была там! Мы стояли, как в гоголевской немой сцене. Продолжалось это минут пятнадцать-двадцать, не больше. Товарняк снова дёрнулся и ушёл вперёд. Но теперь мы точно знали, мало того, чувствовали, что он идёт прямо перед нами!
Разговоров в стиле «бы» больше не возникало. Зато все собрались, мобилизовались и действовали, как по заранее отрепетированному сценарию. Перво-наперво было выяснено, сколько у нас в наличии ёмкостей. Получалось, что на каждой машине есть питьевой термосок на два литра, две канистры по двадцать литров из-под топлива и канистра на десять литров с моторным маслом. Вдобавок у каждого на ремне висела литровая фляга. Как говорил Райкин: «А в масштабах всей страны? Это же сумасшедшие деньги!» Наш эшелон тоже двигался и бойцы, на ходу, уже не первый раз, поползли к своим машинам за ёмкостями. Повезло тем, у кого машина находилась на платформе недалеко от нашего плацкартного вагона. А некоторым пришлось проползти под машинами, между колёс, до сорока вагонов туда, а потом, с канистрами, обратно. Это была тренировочка, я вам скажу! Но нет ничего невозможного для солдата, если он что-то себе задумал и решил это исполнить! Моторное масло безжалостно слили за борт и стали ждать следующей остановки рядом с цистерной.
Долго ли, коротко ли, но наконец-то мы встали бок о бок с товарняком. Все споро выскочили на междупутье, кто-то один вскарабкался на верх цистерны, сорвал пломбу, открутил всё, что там надо было открутить и откинул крышку. Запах даже упал на землю, где все стояли. После этого мгновенно организовался живой конвейер по передаче пустых ёмкостей наверх и наполненных обратно вниз.
Вдруг, у нас за спиной, перекрывая общий гомон, раздался зычный окрик:
- Назад! Стрелять буду!
Все разом затихли и обернулись на голос. Там стоял небритый вохровец, в мундире, фуражке и с карабином наперевес. Он уже спокойнее, но так, чтобы все слышали, повторил:
- Назад! Стрелять буду! – и передёрнул свою ружбайку.
Мы все хорошо знали, что по уставу дальше должен быть выстрел в воздух, а потом на поражение. Но бойцы, все, не сговариваясь, скинули с плеч автоматы, одновременно передёрнули затворы и наставили стволы на несчастного сторожа. Звук почти восьмидесяти затворов был потрясающим! Сторож, как человек опытный и, наверняка, семейный, развернулся кругом, забросил ремень карабина на плечо и побежал назад к той тормозной площадке, на которой ехал. То есть, всем своим видом показывая, что ничего не видит. Ну а сообщать ему, что патронов у нас пока нет, мы не стали.
Конвейер заработал снова, потому что товарняк мог тронуться в любой момент.
Сторож, наверное, поразмыслив в безопасности о сложившейся обстановке, решил призвать нас к порядку другим методом, и с приличного расстояния, не снимая с плеча оружия, громко начал вещать:
- Дураки! Спирт технический! Все ослепнете и поумираете!
Но остановить толпу советских воинов, дорвавшихся до цистерны спирта, можно было только каким-то шоком, а слова сторожа такого действия не возымели. Отчерпали мы тогда много. Потенциал наших ёмкостей составлял четыре тонны с четвертью. Недобрали мы сосем чуть-чуть, и то, потому, что руки наверхусидящего перестали дотягиваться до поверхности спирта в цистерне.
Товарняк ушёл, а мы загрузились в свой плацкартный. И тут в наших садовых головах проросли семена, брошенные вохровцем с ружьём. В памяти у всех всплыло и зафиксировалось: «...технический...ослепнете... поумираете...» У кого-то в памяти имелись отрывочные сведения о том, что было постановление ВЦСПС, запрещающее использование в технических целях других спиртов, кроме этилового. Но полной уверенности, как не бывало!
И тут на передний план вышел Володька, он был знаменит тем, что до армии успел отсидеть по малолетке полтора года, и поэтому считался искушённым буквально во всех вопросах, а особенно он был силён своей бесшабашностью и гусарством.
- А! Наплевать! Я попробую! – решил он, отвинтил свою флягу, налил грамм триста в свою эмалированную кружку и жахнул это всё, даже не запивая.
Простоял он на ногах после этого меньше минуты, потом мгновенно сник, и был уложен нами на нижнюю полку, как лабораторная крыса для наблюдения за результатами опыта. Почему-то мы единодушно решили, что последствия отравления должны наступить через три часа. Эти часы тянулись целую вечность. Трагизм в роте нарастал с каждой минутой. Мысленно мы уже писали на родину Вовки письмо о геройской его гибели при исполнении. К концу третьего часа мы, пребывая в полуобморочноистерическом состоянии, стояли над подопытным с секундомером. И на первой секунде четвёртого часа стали безжалостно его расталкивать. Вовка нехотя открыл один глаз, сморщился от яркого света, как сморчок, открыл второй глаз, сморщился в другую сторону, позакрывал глаза ладонью, как при проверке зрения, и изрёк:
- Вижу. Слышу. Живой!
После этого наступил туман, и выход из него, это другая история. Но запасами этого спирта мы потчевали всех ещё месяца полтора, уже колеся по афганским дорогам.