(Из сборника "О животных ИО нас")
Ох, холодно. Ой, блин, задубею. Где это я? А Гриша где? Губа болит, снежку на нее, снежку. Кровь. Нога в сугробе, надо вытаскивать, скользко как. Гриша, вот он, раздетый, но в шапке. А чего он раздетый? А я чего?!
Андрюха вдруг осознал наконец, что находится на заснеженной трасе, живой, но сильно пьяный. Во, указатель – «Клинцы – 6 км». Он помотал головой. «Нет, не сон». Холодно-то как, немудрено – февраль месяц на дворе.
– Гриша! – заорал он. – Мы где? Мы ж вчера к тебе за водкой поехали?
– Н-ну, – от холода Гриша мычал, – н-не вчера, а три часа назад мы поехали.
– А д-дальше? – Андрюху тоже затрясло.
– Ага, – зарядил вдруг Гриша скороговоркой, – мы вторую в такси выпили, ты с бригадиром с этим растележился за жизнь, всё хорошо, музон орет. Бычара таксист этот. Да, вы – классные пацаны, может, потом мне пару пузырей водочки дадите. А я когда третий допивали, задремал на задней сидухе. Очнулся – тачка стоит, а вы с бригадиром этих таксистов друг другу морды бьете. Он тебя из машины выкинул, во здоровый, под зад еще дал. Я не понял, что за базар, впрягся за тебя, а он меня монтировкой по ребрам, козел. И на хода. Орал еще, мало вы тут, суки, померзнете, я вас посажу.
Задул холодный ветер. Вокруг ног зашуршала поземка. Проскочила в сторону Клинцов легковушка. Гриша запоздало махнул рукой: «Эй, земляк!» Автомобиль только увеличил скорость. Андрюха безучастно стоял на обочине. «Померзнем – не померзнем, – подумал он, – а воспаление обеспечено». Спросил у скакавшего на дороге Гриши:
– А куртка твоя, моя шапка и дубленка где?
– Ты что, больной? Мы ж, когда Выгоничи проехали и третий пузырь начали, в машине разделись! Короче, у козла у этого сё осталось. И магнитофон Инкин, японский, Panasonic.
Андрюху, а точнее Андрея Владимировича Петрухина снова затрясло, но уже больше не от холода, а от осознания произошедшего. Сегодня утром, 24 февраля 1989 года, ему позвонил старый институтский друг Генка и сообщил две вести – одну суперрадостную, а другую лихо печальную. Его, Генкина жена Татьяна родила двойню – девку, как он сказал, и пацана. Лихая печаль институтского товарища заключалась в том, что денег у него ни копейки не было и об обмыве новорожденных не могло быть и речи. Но – надо! Геннадий год назад крестил Андрюхину дочку, и кума необходимо было выручать. В магазинах хоть шаром покати, за водкой очереди километровые, в кабаках цены запредельные…
Андрей Владимирович, как председатель кооператива, в средствах нужды особой не испытывал и, конечно, полностью поддержал бы кума, но… О рождении близняшек Андрей по доброте душевной сообщил своему деловому партнеру Грише, с которым они накануне мощно отпраздновали День Советской Армии. Да так мощно, что упали прямо в офисе: Андрюха на диване, а Гриша за столом. Проснулись, взялись за опохмел, благо три бутылки левой водки с вечера оставалось. После первой, часов эдак в девять утра и раздался радостно-злополучный звонок Генки.
– Да нормально, Геннасий, – прокричал в трубку Андрюха, – щас с пацанами созвонюсь, да по карманам поскребу, на пять-шесть пузырьков найдем. Ты не беспокойся ни о чем, а мне ближе к вечеру, часика в четыре, звякни. Да не дергайся ты, я твой кум или как? Всё будет четенько, от души поздравляю, до вечера, брат!
Положил трубку на рычаг, весело посмотрел на озадаченного Гриню, руки потер:
– Ну, сам Господь велел!
Григорий, узнав о знаменательном событии, немедленно внес свое предложение:
– Андрюх, будем попроще. У тебя бабок на сколько пузырей? На пять, ну, на шесть. И у меня, допустим, на два. Итого – восемь. Генка ж друзей-подруг пригласит? Пригласит. А плюс денег на закусь, а на завтра? Не, столько не хватит. Ну вот, и слушай Гришу. Звони куму и скажи, чтобы приглашал народ на шесть. Что бабки у него есть, пусть на закуску тратится. А остальное мы обеспечим.
– Не понял, – затряс головой Андрюха, двести пятьдесят выпитых соединились уже со вчерашним и малость затуманили хозяйские мозги.
– А чего тут понимать-то, – от торжественности момента Гриша даже привстал, – у меня в Клинцах, у стариков в диване шесть ящиков водки лежат. Два – мои личные. Нанимаем мотор – и в Клинцы. Берем… Сколько? Ящика хватит?.. И к трем уже здесь, в Брянске. Understand?
И черт же дернул Андрюху согласиться. Подсчитали деньги, на такси хватало только туда.
– А брось ты, – успокоил Гриша, – у моих займем, они старики простые, поймут. Короче, берем, что осталось в дорогу, да вон маг Инкин прихватим, чтоб по пути не скучать.
– Да ты чего? Инка повесится, ей же братуха этот Panasonic с Афгана привез!
– Ладно, приедем, ничего она не скажет.
Андрюха набрал номер кума. Генка никак не мог врубиться в суть дела, вспылил было, потом согласился: «Ладно-ладно, Андрей, делай как знаешь. Спасибо тебе и удачи. К вечеру жду».
От радости и осознания собственной крутизны откупорили вторую, брякнули на посошок.
– Ну, поехали?
– Поехали.
Выползли к автовокзалу, он располагался в ста метрах. Таксист, квадратный чернявый мужик средних лет, сначала не согласился, потом, когда Андрей спонтанно всё объяснил, заулыбался:
– Что ж, друга поддержать в такой момент – дело святое. Садись, парни.
Сели. Еще не трогаясь, опять пропустили по рюмахе. Андрюха заговорил с таксистом, тот беседу охотно поддержал, рассказал, что у него у самого двое пацанов, один уже в техникуме учится, второй в школе. Баба – учительница, а он сам не просто водитель, а бригадир. В общем, поехали, вроде, нормально. Господи, что же потом-то было? Почему не доехали всего шесть километров?
В сторону Клинцов проскочило еще несколько машин. Отчаянные жестикуляции двух раздетых мужиков, по-видимому, пугали водителей – никто не остановился. Григорий, напевая что-то, приплясывал, засунув руки под мышки. Андрюха колотился молча, напрягая мышцы спины, чтобы хоть как-то согреться.
Прошло минут двадцать. Надежда на спасение появилась в виде «Икаруса», медленно поворачивающего с основной трассы в сторону Клинцов.
– Всё, капец! – взвизгнул в радостном отчаянии Гриша. – Андрюха, давай руку.
Схватил за рукав ничего не понимающего товарища и поволок на проезжую часть. Однако повторять культовую сцену из «Кавказской пленницы» не пришлось – водитель рейса «Брянск – Клинцы», увидев на обочине явно не по сезону одетую пару дядьков, изумленно нажал на тормоз.
– С-спасибо, б-брат, – тряся непослушной челюстью и захлопывая дверь, промычал Андрей.
Водитель удивленно посмотрел на вошедших.
– Ну что ты смотришь, б-блатные деньги отобрали, поехали быстрей, – заговорщицки просипел Гриша.
К салону они повернулись спиной сразу же, чтобы не видеть реакции пассажиров. До города добрались быстро и почти без происшествий. Температура воздуха в автобусе была градусов на сорок выше атмосферной – обоих опять повело. Гриша вдруг засопел и стал негнущимися еще пальцами ковыряться в районе ширинки.
– Э, мужик, ты что тут собираешься делать? – водитель скосил глаза вправо.
Гриша сопел и упорно пытался расстегнуть среднюю пуговицу. Водитель начал притормаживать.
– Не, мужики, вы что – вообще, что ль?
Андрюха, догадавшись о телодвижениях приятеля, ноющей рукой ткнул его в плечо:
– Гриня, да потерпи ты, кончай, а то в торец получишь.
– Угу, кончил уже, – откровенно всхлипнул Гриня.
По его брючине расползалось темное пятно.
– Ну всё, – водителя от смеха затрясло, автобус слегка мотнуло в сторону. – Ты чего, попроситься не мог?
Гриня опять всхлипнул обиженно и затих.
Едва автобус остановился на вокзале, Гриша вылетел из салона и рванул к туалету. Андрей, стрельнув у водилы сигарету, жадно курил, стараясь не обращать внимания на подозрительные взгляды прохожих. «Блин, ну влип, и надо же было этого хряка клинцовского послушать, – уныло думал он. – Время, наверное, полдень. Ни денег, ни водки, ни дубленки, ни шапки. Во козел, энуретик, подставил-то как. И где его черти носят?»
Земля тресь – черт вот он. Гриша так же резво выскочил из WC местной постройки.
– Пошли скорей, Андрюх, тут рядом, километра полтора, а то мне не в жилу, давай быстрей, меня ж пол-Клинцов знает. Прикинь, а я в штанах мокрых.
То ли скорым шагом, то ли мелкой рысью торопились по частному сектору. Григорий, чтобы подбодрить товарища, не умолкал ни на минуту:
– Ща, Андрюх, чайку попьем, по соточке, и в полчетвертого обратно. К Генке, конечно, опоздаем, они там как раз выжрут всё, если найдут, заметусятся – что делать? – нас проклинать будут, а мы опа – вот они мы с полным ящиком. То-то будет кайф! Ты чего молчишь?
– Да пошел ты! – Андрюху на ходу колотило.
– Ладно, что ты беленишься? Вон, в проулок свернем, там третья хата слева с новой верандой.
Гриша не соврал. Хата действительно была хатой: длинное, но приземистое строение с небольшими окнами терялось на фоне огромной оштукатуренной веранды, неожиданно прилепленной во всю торцевую стену.
– Перестройка у нас тут, как во всем Союзе, – хохотнул Григорий, распахивая дверь. – Прошу, Андрей Владимирович!
Бардак в веранде был неимоверный. На полу остатки раствора, обрезки труб, досок, в общем – мусор строительный, а поверх него еще один «культурный слой» в виде чашек, банок, бутылок и прочей домашней утвари. Однако, из пристройки они попали в теплую уютную кухоньку, оклеенную веселенькими обоями в мелкий узор. Андрей расслабился было, но, увидев пожилого дядьку, сидящего за столом, внутренне весь подобрался. Дядька внешне смахивал на Григория, был хронически небрит и, судя по влажно мигающим глазкам, уже достаточно нетрезв.
– Здравствуй, батя.
– А, Гриш, ты? Здорово, здорово.
Тон у бати был таким, словно сын не отсутствовал дома больше месяца, а так, отлучился на полчаса с друзьями пивка попить.
Гриша жадно схватил с плиты чайник (о, класс, тепленький) и надолго с упоением приложился к носику. Отдышавшись, зачастил:
– Слышь, батя, это товарищ мой, Андрей, мы работаем вместе. А мать где? Мне штаны поменять надо. Бать, а водка вся цела? Или ты с дежурного сэма на дефицит перешел? Бать, а, бать, деньги есть дома? Нам с Андрюхой в Брянск надо к вечеру. Ждут нас. Так где мать-то?.. Андрюх, ты чаю хочешь?
Батя равнодушно выслушал информационно-вопросительный сыновний монолог и, помолчав, неожиданно ехидно спросил:
– А как звали лошадь Вронского в «Анне Карениной»?
– Какую лошадь? – Григорий чайник уронил.
– Лошадь Вронского, любовника Анны, – щетина на обрюзгших щеках бати вздыбилась. – Ты что это, сукин сын, вытворяешь! Ты долги свои отдавать думаешь? Полгорода чуть не каждый день ходит, все Гришу спрашивают. Что им сказать-то? Матери стыдно за хлебом выйти. Бизнесмен хренов. Забирай водку и вали в свою веранду. Еще кореша приволок: небось, такой же, при галстуке, при усах, а рожа вон – хоть прикуривай. Денег тебе? Во, хрена тебе, мерзавец!
Батя встал, сделал двумя руками конкретный жест и уже на выходе добавил:
– Чучело обрезанное!
К удивлению все еще стоявшего у дверей Андрея, Гриша, как должно статься, не смутился, а выпалил в ответ:
– Сам ты чучело! Если б не я, вы бы тут ни черта с мамкой не сделали! Воду на чьи деньги провели? Пристройку кто затеял? Ты только водку хавать горазд и ныть, что заслуг твоих рабочих никто не уважает…
И пошли и поехали семейные разборки. Андрюха устало опустился на табуретку, наблюдая за отчаянными жестикуляциями отца и сына. Слух у него временно отнялся. Бесплатное немое кино закончилось вдруг: батя звонко шлепнул ладонью по столу:
– Хорош, Григорий. Поорали, и хорош. У тебя человек же, и то вон… никакой.
– Ничего он не никакой, – Григорий натягивал спортивные штаны. – Это, между прочим, не просто мой товарищ по работе, это мой босс.
– Мне-то что до этого? – запсиховал опять родитель.
– Да успокойтесь вы, наконец, – в отчаянии простонал Андрей. – Гриша, телефон у вас есть?
– Откуда? Вон на углу будка телефонная, если трубку не вырвали.
– Да нет, – повернулся отец, – с утра еще висела.
Андрюха оживился:
– Гриш, ты дай мне одеться и на голову шапку, что ли…
– Ты куда собрался?
– Да позвонить, – Андрей встал, его еще пошатывало. – Знакомая у меня здесь живет, может, бабками разживусь.
– Это идея хорошая, – друг Григорий засуетился. – Ты это, Андрюх, займи, мы отдадим, попозже отдадим. Вот черт, ты здоровый, а у нас все в семье мелкие. На вот фуфайку, она попросторней, да шапку мою старую, спортивную.
Андрей с трудом влез в фуфайку, натянул на голову древний «петушок» с олимпийской символикой, подошел к запотевшему зеркалу, взглянул… Бомж и есть бомж. Из-под фуфайки выглядывал узел галстука.
– Да уж, – Андрей обреченно махнул рукой. – Куда идти-то?
– Направо до угла.
Свежий воздух немного отрезвил. В голове прояснилось, но виски ломило нещадно.
«При чем здесь лошадь Вронского?» – мелькнуло в голове, когда он открывал дверцу телефона-автомата. Опустил монету, набрал номер. На другом конце никто долго не отвечал. Наконец певучий женский голос произнес:
– Слушаю.
Голос был ее, Ирины. Институтской Андрюхиной любви. Роман у них с Ириной Сергеевной был долгим и бурным. И, наверное, быть бы свадьбе, не встреть он тогда в стройотряде Ленку. «Ах, какой же я был идиот! Ира-Ира, моя ты хорошая… Впрочем…»
– Алло, Ирочка, это ты?
– Да, я. А кто это?
– Андрей. Андрей Петрухин!
Долгая пауза. Андрюха повернулся спиной к ветру, – в будке были выбиты стекла.
– Ты откуда звонишь? – тон строгий, но голос Ирины слегка охрип вдруг.
– Отсюда, из Клинцов.
– Как, ты здесь? Надолго?
– Не знаю, всё от тебя зависит.
– От меня? А ты где вообще у нас?
– Да тут, в районе автовокзала. Я сам толком не знаю. Ирочка, ты мне нужна. Сможешь меня выручить?
– Как выручить?
– Ну, это не по телефону. У тебя время есть?
Время, как оказалось, есть. Договорились через двадцать минут встретиться на автовокзале. Андрей взглянул на часы. Вот, блин, хоть часы в такси не оставил. Сориентировался, вроде, так шли, заспешил навстречу очередному зигзагу судьбы…
Пришел вовремя. Ровно два. Чего же ее нет? Уехать бы сегодня. Генка скоро ждать начнет, звонить, беспокоиться.
Такси подъехало. Ирина вышла из машины, как солнце ясное, привокзальную площадь осветила, красивая, холеная, как-никак завуч школы, дочь местного партийного бонзы.
– Ты что, с зоны? Освободился, что ли? – при виде бывшего возлюбленного ей явно стало не по себе.
– Нет, Ира, нет. Здравствуй, во-первых.
– Здравствуй.
– Ты же помнишь Генку с физмата? Геннасия? Так у него вчера двойня родилась…
Дальше Андрей, стараясь не сбиваться, рассказал Ирине Сергеевне всё как было. И, хотя видон у него был жалкий и говорил он абсолютно искренно, но взаимопонимания не нашел.
– Что ты, Андрюша, мне здесь сказки рассказываешь? Какой таксист, какой Гриша? Завис, небось, с друзьями да телками местными, а ко мне плакаться пришел! Как был ты в институте Дрюней, так Дрюней и остался! А мне говорили, у тебя кооператив крутой… А ты просто спиваешься.
– Ирочка, – Андрей взял ее за руку. – Ирочка, это воля случая. Ну, анекдот, из которого я, – он обреченно опустил голову, – из которого я не знаю как выпутаться. Слушай, а ты не помнишь, как звали лошадь Вронского?
– Петрухин, ты что, издеваешься?! – Она резко выдернула руку. – Какую лошадь? – В зеленых глазах Ирины искры появились. – Я тебе что – студентка-первокурсница? – Полезла было в сумочку за сигаретами, да люди вокруг, ее ж знает весь город; сунула пачку обратно, замок защелкнула. – Говори честно, что ты от меня хочешь?
– Чтобы ты сейчас пошла со мной. Сама увидишь, всё поймешь. Я тебя не обманываю. Ты же… ты же всегда меня понимала!
– Всегда, даже когда ты спал со мной, а предложение делал Ленке Хохловой. Да не дыши ты на меня! Председатель кооператива…
Она задумалась на секунду, вздохнула:
– Ладно, пошли. Значит, доля у меня такая – тебя понимать.
Сама взяла его под руку и решительно повела с площади под удивленные взгляды прохожих. Посмотреть было на что: известная всем Клинцам рыжеволосая завучиха в шикарном кожаном пальто гордо шагала под руку с полупьяным небритым дядькой, одетым в тесную фуфайку и шапку «Олимпиада – 80», но при галстуке…
Путаясь, дошли до Грининой усадьбы. Дверь на знаменитую веранду оказалась открытой нараспашку. Проспотыкались о строительный мусор, Ирина ойкнула, задев ногой за кирпич. Вошли в кухню – Гриша с батей как раз чокнулись. Увидели Ирину. Отец хмыкнул и смачно выпил. Сын с рюмкой застыл.
– Это Ирина, – Андрей старался говорить ровно, – моя знакомая.
Григорий рот открыл, рюмку на стол поставил. Перевел взгляд на приятеля. Во взгляде читалось: и когда ты все успеваешь?!
– В общем, так, – к Андрею Владимировичу вдруг вернулся уверенный тон председателя, – слушайте все меня внимательно.
Говорил он минут пять четко, уверенно, как на комсомольском собрании. Речь его являлась повторением всего произошедшего. В процессе монолога Ирина внимательно осматривала убранство кухни. Григорий, глядя на оратора, согласно кивал головой, а батя успел закусить и пропустить еще полрюмки. Хрустнув при полном уже молчании ядреным огурчиком, родитель потер ладонью небритую щеку и задумчиво произнес:
– А может быть, милая барышня ответит мне: как звали лошадь Вронского?
Гриня с Андрюхой переглянулись, Ирина обратила взор к потолку:
– Мужики, угостите чайком.
– Да далась тебе эта кобыла, батя, – Гриня метнулся к плите. – Сейчас, сейчас, не обращайте внимания, Ирина, отец у меня с причудами, это он, видно, «Что? Где? Когда?» пересмотрел или «Очевидное – невероятное». – Резво подбежал к столу, поставил чашки, чайник, сахар, варенья трехлитровую банку приволок. – Угощайтесь, будьте добры! Андрюх, тебе водочки налить? Может, и вам, Ирина… э-э…
– Сергеевна, – присела аккуратно. – А наливай, завтра у меня первое «окно» в школе. Высплюсь. – На стоявшего Андрея весело посмотрела: ¬– Снимай фуфайку-то, герой-любовник, выпьем за встречу, лет пять не виделись. Всё равно теперь только последним уедете, три часа в запасе.
Накрыли вместе на стол, батя по стеночке покемарить уполз. Гриня с Андрюхой, пока Ирина курила, сбегали в веранду, умылись, зубы почистили. Хлопнули по маленькой; Григорий малость ослаб. Ирина всё о работе говорила, Андрей молчал. Потом вдруг прервал ее:
– Ир, а, Ир, а у тебя есть кто-нибудь?
– Тебе-то какая разница? Ну, замуж собираюсь, – и она вдруг стихла как-то, съёжилась. – Андрюш, мне ж рожать пора, через два года тридцать.
– Ирочка, прости, Ирочка, идиот я…
– Да ладно уж, что с тебя, Дрюнечка, взять? – Потрепала его по голове, Андрея в пот бросило, галстук ослаблять начал.
Ирина на табуретке к Григорию повернулась:
– Гриша, Гриш, очнись.
– А? Что случилось? – встрепенулся задремавший Григорий. – Что, уже поехали?
– Да нет, Гриша, рано еще. Может, Гришенька, мы с Андреем Владимировичем уединимся. Поговорить нам надо без свидетелей. Ситуацию одну разрешить.
Григорий похлопал глазами, встал, прошелся скорыми шагами взад-вперед:
– Точно, дурак же я, Андрюх. Ты, вроде как, у меня в гостях, а я как бы тебе и дом не показал. Айда, ребятки, в мою комнату.
Ребятки прошли через зал, где на диване, полном водки, посапывал батя, потом очутились в дальней комнате, отделенной от зала ветхой дверочкой. В комнатке была низкая тахта, торшер, сервант… и больше ничего. По стенам висели плакаты битлов и роллингов. Гриша щелкнул торшер.
– Или вам верхний свет включить?
– Нет, не стоит. А музычка у тебя есть? – Ирина, улыбаясь Грише, говорила, а сама всё на Андрея смотрела.
– Да, вот транзистор, – Гриша смутился, – «Океан»…
– Ну и ладно, Гриша, спасибо, ты иди, а мы тут с Андреем Владимировичем студенческую жизнь вспомним. Ты как сумки соберешь, толкни в дверь, я вас провожу, да и денежек на билеты подкину. Только быстро не собирай сумки-то.
– Ага, – Гриня за дверью исчез мгновенно.
Ирина присела на тахту, певуче сказала:
– Андрюша, ты хотя бы музыку какую включил.
Андрей, как завороженный, поймал какую-то мелодию, присел рядом. Глаза ее близко-близко. Почувствовал на небритой щеке жаркое дыхание, услышал, как бухает ее сердце, или его, впрочем, какая разница, чье…
Проснулся Андрей глубокой ночью от оглушительной тишины. Во всем доме было так тихо, что страшно стало. Даже лежащая на плече Ирина спала беззвучно, дыхания не слыхать. «Бунин, «Темные аллеи», «Легкое дыхание», – проплыло где-то в глубинах мозга, и тут же ошеломило: – Проспали!» Подскочил. Темно и тихо, только оконный проем серо-белый. Нажал подсветку часов: 4:45. В висках, в затылке боль неимоверная. Со стоном опустился на подушку, на щеку ладонь легла горячая.
– Ну что, плохо?
– Всё, во трандец полный…
– Обними меня, Андрюша.
– Ох, тошно как…
– Ну всё, всё…
Нежное прикосновение, поцелуй, грудь тугая, манящая, губы желанные и… всё, опять сладостный провал…
* * *
На автобус шли молча. Не до разговоров было: протащи-ка в таком состоянии двадцать бутылок водки в двух сумках, да еще с консервами, что Гришина мать насовала. Как выяснилось, с вечера, придя с работы, матушка раскричалась было на непутевого сыночка своего, но когда тот пьяно-слезливо покаялся, рассказал про идиотское их с другом положение, сама всплакнула и, причитая, стала собирать чадушке сумки.
Утром встали все дружненько в пять часов, попили чайку и поперли по темному на автовокзал. Батя дернулся было провожать, но Гриша сунул ему оставшиеся полбутылки, и отеческая забота печально исчезла на дне граненого стакана.
Помогала Ирина. Она так понравилась Гришиной матери, что та на прощание даже обняла неожиданную гостью. Но сумку, что поменьше, все же вручила.
– Помоги охламонам, душа ты добрая… Давно у вас с Андреем? Замуж не предлагает?
– Да он женатый уже.
– Как же это? И не стыдно тебе?
– Нет, я его люблю. А сердцу не прикажешь.
– Да нет, все равно я не пойму.
– Я и сама не понимаю.
Разговор этот происходил всё в той же уютной кухоньке ранним утром, еще до чая, когда мужчины, поправив головы, вышли курить на веранду.
Пришли на вокзал почти к отправлению. Андрей хотел поцеловать Ирину на прощанье, но ее ладонь, ночью такая нежная и ласковая, вдруг уперлась, да жестко так, в фуфаечную грудь.
– Не надо, меня весь город знает. Позвони. – Подняла глаза, слезами полные. – До свидания.
А Гришу вдруг приобняла:
– Дурак ты, Гришка, хоть и хороший. Родители у тебя добрые, береги их.
Резко повернулась и пошла по тротуару, скудно освещенному тусклыми фонарями.
Андрей увидел, как через несколько шагов она подняла руку, провела по лицу. «Слезы вытерла», – мелькнула мысль. Смотрел на растворяющуюся в утреннем зимнем сумраке фигуру, сердце отчего-то сжалось, дыхание участилось.
– Андрюх, пошли уже в автобус, холодно, – Гришин голос вывел из оцепенения.
Влезли в салон, сумки на проходе поставили, сели. Григорий предложил: может, по рюмке? Нет, отстань, спать хочу. Автобус тронулся, угрелись и вдруг уснули оба, прислонившись друг к другу головами. Спали почти всю дорогу, только уже на подъезде к Брянску Андрюха открыл глаза. Подул на заиндевевшее стекло, потер пальцем, прогрел небольшой кружок. За стеклом промелькнули ряды теплиц. «Добрунь», – подумал Андрей и толкнул в бок товарища:
– Гриша, подъем, подъезжаем.
Приятель захлопал глазами, протер их и, дыша на Андрея перегаром, спросил:
– Тебе ничего не снилось? А сумки целы?.. А мне конь приснился. Вернее, кобыла. Вороная. А к чему кони снятся?
– Тебе приснилась лошадь Вронского?
– Да притомили вы этим Вронским! – Гриша от гнева даже заерзал в кресле. – Что батя, что ты! Что там уже за Вронский был? Дедушка Толстой прикололся, поди, а весь мир теперь головы ломает, чего он хотел сказать. Умник, мля. Всё равно на старости с бабкой своей поругался и из Ясной Поляны так рванул, что с собаками еле нашли.
Речь доморощенного литературного критика была прервана коротким тычком в бок, потому что проснувшиеся пассажиры автобуса начали поворачиваться в сторону двух странных мужиков.
– Гриш, не ори, падла, лучше думай, что мы Генке скажем и где одежду искать будем.
– Да Генка – он мужик, поймет, а вот что Инке скажем?..
– Ух ты, а я, дурак, про магнитофон забыл, – Андрюха только понял весь ужас своего положения. «Блин, – думал он, – Грише по фигу, он холостой, а тут так подвести кума. А что я Ленке скажу?.. Да она ж меня бросит. Нет, может, простит, да в моем же мы доме живем… А родаки мои что скажут? Они ж Ленку полюбили, как родную. Вот это засада. Что ж будет-то?»
Мрачные мысли опять так заполонили Андрюхину голову, что, выйдя из автобуса, он зацепил сразу все три сумки и скоро зашагал в сторону своего офиса, находящегося в доме напротив вокзала. Гриша удивленно-радостно семенил позади и только у подъезда хлопнул товарища по плечу:
– Андрюх, оставь мне хоть баул один. Слушай, давай перекрестимся, а то кто его знает…
Сумки поставили, перекрестились неумело, опять скарб подхватили и вошли в ставшие родными за два года двери.
Офис их торгово-закупочного кооператива «Косметика One» располагался в обычной двухкомнатной квартире. В первой комнате сидела длинноногая секретарша, она же бухгалтер, Инка, с деловой документацией, пишущей машинкой и электрочайником. Вторую, большую комнату занимали Андрюша, Гриша, два их стола, стулья, диван да коробки с товаром. Склад для своей продукции компаньоны решили не арендовать. А зачем, если помады, дезики, тени да пудра много места не занимают?
Инка, увидев своих шефов, впала в состояние ступора. Наверное, ее больше поразил не наряд Андрея, а Гришина куртка с батькиного плеча, ярко-желтая, с мазутным пятном на груди.
– В-вас ограбили, Андрей Владимирович? – испуганно прошептала секретарша после полуминутной паузы. Глаза ее, щедро накрашенные халявной косметикой, застыли широко раскрытые, не моргающие, полные ужаса.
– Нет, мы ограбили, – бодренько ответил Григорий и взгромоздил на ее стол сумку с водкой.
Бутылки хором многообещающе звякнули.
– Кого? – вопрос прозвучал скорее автоматически, чем осознанно.
– Нас, дорогая, нас, – сказал уже Андрей, расставляя остальной багаж на полу. – Не звонил никто?
– Ой, звонили, много звонили, и приходили, и позвонить просили, – опомнилась Инна. – Жена ваша звонила, друг ваш Геннадий, отец ваш звонил, Гришу какие-то бандиты спрашивали, вот. И мужчина приходил, вещи принес, телефон оставил, просил вечером перезвонить, а так все как обычно. Только я беспокоилась очень, хотела товар проверить, а ключа-то от вашей комнаты у меня нету…
– Какие вещи? – хором рявкнули компаньоны, как по команде подавшись вперед.
– А вон же ж, – от испуга Инка вскочила и, прижавшись к стене, трясущейся рукой указала на стоявшее у окна кресло для посетителей.
Гриша метнулся к креслу, Андрей не шевельнулся, глядя на подоконник. Там стоял Инкин магнитофон. Всё становилось на свои места, хотя… какой, к черту, на места? Всё находилось в движении, в непонятном дрейфе, и берегов пока видно не было. И перспективы непонятные.
– Андрюх, а шапки твоей нету. Зажал, козел, – возмущенно взвизгивал от кресла Гриша. – Всё на месте, даже перчатки. Андрюх, карманы в дубленке проверь. Андрюх, ты что?
Андрей медленно сползал по стене. Секретарь застыла, судорожно вцепившись в сиденье стула. Григорий метнулся к приятелю, но тот выпрямился, отмахнулся, мол, не лезь, потер ладони и вдруг весело зашагал взад-вперед, как вчера вечером в уютной кухоньке в Клинцах. Только уже не ораторствовал, а задавал секретарю вопросы, короткие, прямые, лаконичные.
– Кто приходил?
– Мужчина, лет сорок, коренастый, раздраженный такой.
– Чернявый?
– Да.
– Когда приходил?
– Вчера, часа в три, номер вот оставил, велел позвонить, только вечером, когда он с работы придет.
– Ладно. Жена моя когда звонила?
– Сегодня утром.
– А отец?
– Вчера.
– Ладно, Инна, спасибо. Нас пока нет. Час. Гриша, пошли прибираться. Впрочем, иди-ка ты, а мне позвонить надо. Инночка, вот что, сходи-ка, голубушка, прогуляйся часочек. Без обиды, да?
– Хорошо, Андрей Владимирович, – секретарь засуетилась. – А можно побольше?
– Полдня. Чтобы к двум была.
– Ой, спасибо, Владимирыч, мне как раз в одно место нужно съездить.
«Ну да, вовремя, знаем мы твое место», – подумал Андрей. Они с Гришей прекрасно знали, что Инка встречается с тренером футбольной ДЮСШ и все свободные часы они стараются проводить вместе.
Секретарша, схватив шубейку, вылетела из комнаты.
– Ой, бедные детишки, – Гриша вышел из комнаты напротив, – трандец тренировке.
– Бедные мы. Вернее, бедный я. Ну что, дружище, от кого мне начинать звездюлей получать? – Председатель кооператива уже восседал в секретарском кресле.
– Начни с семьи, – компаньон упал в кресло для посетителей. – Семья – ячейка общества, семья – это главное, семья – это-о…
– Всё, молчи, – Андрюха набрал домашний номер и вновь, как вчера перед Гришиным батей, внутренне подобрался.
Трубу поднял отец. Он был спокоен, спросил, как дела, удалась ли поездка в Клинцы («Уже и он знает, откуда?!» – ошеломился Андрей), а потом передал трубку Елене. Жена Андрюхина была настроена менее миролюбиво.
– Петрухин, ты – свинья! – прошипела она в микрофон. – Ты своими бзиками уже всех достал. Я его, муженька, жду, куму в роддоме навестить, цветы купила, а ему лишь бы водяры нажраться, в Клинцы укатил. Я этого Гришу, гаденыша мелкого, кастрирую. Спасибо Генке: когда поздравляла, он все объяснил. Ты хоть водку привез?
– Да, привез, стоит вон, – к Андрею облегчение возвращалось медленно, по одному глоточку, но с каждой секундой на душе становилось всё легче и легче.
– Мы с кумом вчера без тебя, дурака, Татьяну навестили. Малышей еще не показала, но сама, вроде, нормально. В окошко много не увидишь. Она записку передала, чтобы без нее – никаких пьянок-гулянок. Как выпишут, тогда соберемся, посидим. А так она ничего. А Генка вчера все равно с соседом нализался, она мне утром звонила уже. Ты меня слушаешь, Петрухин?
– Да, слушаю, – Петрухин обессиленно смотрел в окно.
– Чтоб дома вечером как штык был. Муж. И чтоб всю водку сдал под ключ. Ты меня понял? Или опять с партнером по бизнесу налакаешься?
– Нет, Леночка, всё сделаю, как ты скажешь. Я тебя люблю. До вечера, очень много дел.
Уже в полном спокойствии положил трубку на рычаг. Потом что-то вспомнил, долго копался в своем ежедневнике. Нашел нужные цифры, опять начал крутить диск.
– Алло, здравствуйте, это кафедра русской литературы? Мне бы с Юрием Викторовичем поговорить. Через пять минут? Спасибо, я перезвоню.
– Ты чегой-то на свой литфак звонишь? – Гриша, пыхтя, на груди перед собой тащил мешок с мусором.
– Да так, приятель у меня там преподом работает. Расспросить кое-чего надо.
– Угу, – Гриша ногой открыл дверь и исчез в коридорном полумраке.
Андрей задумчиво смотрел в окно. На улице все так же вьюжило. Прохожие шли, пригнувшись от ветра, пряча лица в воротники. Транспортный поток двигался еле-еле – дорога была не чищена. «Что за страна? – подумал Андрей. – Каждую зиму одно и то же. Только и слышишь по ящику: коммунальные службы оказались не готовы. Да что они там, в этих службах, думают, что зимы не будет? Так, чай, не в Кении живем и не в Бразилии…»
Еще раз набрал кафедру русской литературы. На этот раз трубку поднял сам Юрий Викторович, одногруппник Андрея, теперь уже доцент кафедры. Говорили недолго, Юрий Викторович был изумлен вопросом Андрея, но ответил сразу же. Председатель кооператива хмыкнул в усы, ну спасибо, дружище, просветил. Извинился, положил трубку и опять стал смотреть в окно. Ирине звонить пока не надо, пусть всё уляжется, рассосется. Да и замуж она собирается. Пора уже, она права. И вдруг снова защемило в груди, эх, Ира, моя Ира…
Дверь распахнулась и захлопнулась. Гриша, тяжело дыша и трясясь от холода, влетел в комнату и пристроился рядом, руки на горячую батарею положил:
– Ну, когда же, Андрюх, эта зима кончится? Всё метет и метет. Блин, пока до мусорки добежал, совсем от холода околел… Ну, дозвонился ты до своего литфака? А чё, ты решил на своей кафедре ларек косметический открыть? Или на студентку какую глаз положил? Ну, колись другу, чё те в пединституте надо?
– Нет, я звонил своему одногруппнику, он уже преподает сейчас. Спросил, как звали лошадь Вронского.
– Да вы достали все этой лошадью! По тебе точно плачут все психиатры Союза. Дураков и так хватает. Ты б лучше таксисту этому, козлу, позвонил, чтоб шапку отдал. Или она ему шибко понравилась? А ты как по такой погоде до дома добираться будешь? И так уже ноги в своих же соплях путаются… Совесть его, козла, заела, тряпки вернул. А шапочка-то пыжиковая. Звони, Андрюх, звони.
– Да не буду я, Гринь, звонить. Никакой этот таксист не козел, а нормальный мужик. Мы ему водки обещали? Обещали. Дали? В морду дали. Спасибо, хоть к ментам не попали, и всё вернул. А то б уже в кутузке парились, а потом еще б на срок подсели. А ты орешь тут: звони! Козлу! Радуйся, дурила, он шапку в залог оставил. Рассчитаемся – он и ее отдаст. Слушай, а сколько мы ему водки обещали?
– Да что я, помню? Ты ж, вроде, договаривался.
– Ладно, позвоним, встретимся, договоримся.
На следующий день с утреца и позвонили. И встретились. И договорились.