В иллюминаторе самолета была разлита черная, бархатная ночь. Не мерцали звездочки, не подмигивали им огоньки на земле, только легкое дрожание выдавало движение самолета.
Сквозь ровное гудение двигателей пробился низкий, хрипловатый голос:
- Дамы и господа, говорит командир корабля. Прослушайте информацию о полете. Высота десять тысяч пятьсот метров, скорость 740 километров в час, температура воздуха за бортом минус пятьдесят восемь градусов. В городе, в который мы летим, вас ждет... отличная погода.
Перед последними двумя словами капитан сделал паузу, и в голосе промелькнула улыбка.
Сколько раз она вот так подлетала к родному городу, ловила глазами свет фонарей на мосту через Дон, пытаясь по огонькам угадать, над какими улицами пролетает самолет.
Юной беззаботной девчонкой летала на летние каникулы или несколько дней праздников домой, предвкушая встречи с друзьями, прогулки по набережной, мамины пирожки с яблоками.
Глотая слезы, летела февральским морозным днем, чтобы проводить маму в последний путь.
Через год прилетела с крохотной дочкой на руках. У дочки при посадке самолета заложило уши, малышка безутешно расплакалась, а она, под осуждающими взглядами пассажиров, никак не могла ее успокоить.
Подруга, встретившая ее тогда в аэропорту, недоуменно сказала: «Машка, да у тебя же половина головы седая». С этого момента она начала красить волосы. Что же, она помнила, как мама рассказывала, что сама тоже поседела в 27 лет.
Отличная погода, обещанная капитаном корабля, оказалась порывистым ветром, несущим пыль и запах сирени. Пыль скрипела на зубах, напоминая о том, что в этом степном городе – она дома, а грозди сирени, скупо подсвеченные уличными фонарями, подрагивали в ночи и казались ожившими. Махровая фиолетовая сирень напоминала скопление крохотных экзотических бабочек, белая – стаи прозрачных светлячков. Как же давно она не видела сирень, буйствующую так рано, во второй половине апреля...
Первое, что она увидела утром, открыв глаза – была придворная дама восемнадцатого века в прелестном наряде, раскачивающаяся на качелях, привязанных к ветке одинокого дерева. Рядом, непринужденно облокотившись на ствол дерева и склонившись к прекрасной даме, стоял придворный в атласном зеленом камзоле и напудренном парике.
Эта замечательная фарфоровая группа была вазой. Сверху в расщелину дерева вставлялись цветы, камыш или сухие веточки. Вазу она знала ровно столько же, сколько знала подругу. Это было первое, что потрясло ее воображение, когда семилетней девочкой она первый раз пришла к подруге в гости.
Тогда же она неловко потянулась за ней, и ваза раскололась на части. Сколько вечеров они с подругой и ее мамой провели, склеивая из мелких кусочков дерево, подсаживая даму на качели и устанавливая незадачливого кавалера так, чтобы не было видно, что кисти рук у него отбиты.
Она весело подмигнула даме, слегка позавидовав, что за прошедшие годы дама, в отличие от нее с подругой, не постарела. Ни одной морщинки не появилось на гладком фарфоровом личике со времени их последней встречи, а ведь, казалось бы, возраст тоже не маленький...
- Как ты здесь жила, без меня? Рядом с тобой столько молодежи появилось.
Подруга преподавала в Училище Культуры хореографию, и каждая новая группа студентов обязательно дарила ей на день учителя фигурку балерины. Юные девочки, только что приобщенные к балету, с замиранием сердца искренне говорили: «Красивая статуэтка, правда, Анна Петровна?» Анна Петровна улыбалась и кивала головой: «Конечно, девочки, спасибо большое».
Большая часть этих статуэток стояла на серванте, рядом с вазой, тесня ее к стенке.
Придворная дама скривила губки, явно настроенная более скептично, чем хозяйка:
- Ширпотреб китайский. Вон у той – правая нога длиннее левой, а эта – неправильно стоит, спину «завалила», не будь гипсовой, давно бы упала. Да и у той, подальше – совсем никакой выворотности нет, как ее только взяли в балет...
- Ладно тебе, - заступилась она за девочек, - не ворчи. Дарили ведь от души. И потом, там даже каслинское литье есть..
- Ну да, тяжеленая... Нет, я ничего, конечно, все-таки молодость... Этого-то вот, - дама кивнула на своего галантного ухажера, прислушивающегося к их разговору, - так к ним и тянет. Если бы его в свое время хозяйка не приклеила, давно бы к ним поближе убежал.
-И никуда бы я не побежал, я только смотрю, - буркнул кавалер, не желая признаваться в очевидном.
Сервант, на котором обитали ваза и фигурки балерин, был точно таким же, какой когда-то стоял и в их квартире, на книжных полках толпились книги, большинство которых она знала, читала и любила, за стеклом пряталась детская фотография подруги, а на другой полке в рамочке стоял портрет красивой молодой женщины. Именно такой она увидела маму подруги, придя к ним в дом первый раз.
Все эти вещи помнили ее смешной девчонкой, нескладным подростком, студенткой, и, вздохнув полной грудью, она ощутила неожиданный покой, почувствовав, что приехала пусть не в собственный дом, но все-таки домой.
Вчера она почти весь день провела с подругой в Училище. Юные дарования сдавали выпускной экзамен по классическому танцу. Радостей и надежд молодости, слез прощания - всего «наглотались» полной мерой.
А сегодня с утра пошла на свидание с городом. Одна. Что ни говори, но свидание – дело интимное.
Она шла по улицам и часто щелкала затвором фотоаппарата. Город, который она знала и любила, изменился. Выросли многоэтажные, современные, очень интересные по архитектуре здания. А между этой современной красотой, вызывая добрую улыбку, теснились старые одно - двухэтажные домики. Расширялись они вверх. Поэтому тут и там на крышах невысоких домиков пристраивались еще какие-то помещения с верандочками, балкончики с резными пилястрами, а то и просто ограждения, за которыми были видны скамеечки, цветы, детские игрушки...
Вот микро–кафе. На балконе стоит под зонтиком единственный стол, стул. Рядом приглашение: «Для любителей пить кофе в одиночестве».
На главной улице, Большой Садовой, много старинных двухэтажных домов, в одном из них открылся «Новый» книжный магазин. («Новый» - название магазина.) На всю дверь реклама огромными буквами: «Три этажа книг!»
Привлекает внимание билборд: «Приезжайте, пока она не утонула»... После нескольких минут лихорадочного размышления, не надо ли срочно бросаться спасать тонущих, понимаешь, что речь идет о путешествии в Венецию.
Вообще этот город постоянно улыбается мягкой, доброй улыбкой. Как капитан самолета, пообещавший пассажирам пусть неопределенную, но зато «отличную» погоду.
Стоматологический центр почему-то скромно назван «Грация».
У входа в магазин рекламный щиток: «Если ваша соседка стала шикарно одеваться, значит, она одевается в нашем Second–hand. Заходите и вы».
Даже памятники бывшим вождям в городе не потеряли чувство юмора. Она улыбнулась про себя, вспомнив, что когда-то у старшего брата в альбоме для марок был раздел: «вожди, полководцы, цари и революционеры». Такое же смешение лиц, словно на разудалой казачьей ярмарке, радовало на главной улице.
В самом начале улицы, недалеко от вокзала – скульптурная композиция, посвященная местной вечерней газете. Сидит мужчина на лавочке, почитывает газету, а рядом нетерпеливый пес косится на хозяина, всем своим видом показывая, что газетку лучше читать дома, лежа на диване, предварительно покормив пришедшего с прогулки четвероногого друга.
Меньше чем в ста метрах от памятника вождю мирового пролетариата стоит купец-коробейник с котом. Кот - улыбающийся, блестящий, отполированный множеством детских ручек и попок, детвора непременно стремится посидеть на нем, а на коробе надпись: «Торгуй праведно – в барышах будешь!» И бывший вождь, сжимающий в руке кепку, и упитанный коробейник в кафтане одинаково смотрят вдаль поверх голов прохожих, не увлекаясь политикой. Им то что – они ведь памятники...
На пересечении Большой Садовой с Крепостным переулком мальчишки и девчонки залезли на постамент памятника «Основателям крепости Святого Дмитрия Ростовского». Вместе с первым комендантом крепости и начальником Темерницкой таможни изучают карту-макет будущей крепости. Тут же - атаман войска Донского, сопровождаемый казачьим старшиной с флагом, присел на трофейную турецкую пушку, оставив рядом с собой место сорванцам из XXI века.
В бывшем Кировском сквере восстановили разрушенный в довоенные годы Покровский храм, а перед храмом, на том месте, где 70 лет простоял памятник Кирову, вознеслась на гранитном постаменте трехметровая императрица Елизавета I. Ну, императрица – не императрица, а все-таки женщина... Посплетничать о горожанах, которые с раннего утра до позднего вечера под ногами крутятся, осудить девичьи наряды, а заодно и всю молодежь в целом: «не та пошла», ей тоже с кем-то надо. Собственно, Елизавета Петровна и против Сергея Мироновича, на место которого ее поставили, ничего не имела бы, какой никакой, а все-таки мужчина. Но далековато его перенесли, напрягать голос при разговоре придется. Зато вот барышня из XIX столетия – поближе. Молода она, конечно, для Елизаветы Петровны, и не ее круга – воду из колонки набирает, говорят, ее здесь в честь первого городского водопровода поставили, да что поделаешь... памятники сами себе собеседников не выбирают, как городской архитектор решит...
А Кирова почему-то поближе к Пушкинской улице перенесли. Может, он поэт – в душе был? Кто знает. Но посматривает он вовсе не на императрицу (хотя зла на нее не держит), а на молодую барышню с коромыслом и улыбается. Текст, выбитый на постаменте 70 лет назад, до сих пор цел, нет там высоких речей, а только вот это: «Черт его знает, если сказать по-человечески, так хочется жить и жить»...
Как с ним не согласиться, особенно, если «по-человечески»...
Впрочем, на Пушкинской улице поэтам напоминают и о бренности жизни. Да, конечно же, есть на этой улице памятник Пушкину, памятник Высоцкому, но, как ни странно, и кафе «Дантес» - тоже есть. Стоит кафе – живым напоминанием, о строчках Владимира Корнилова:
«Когда с собой приносишь столько мужества,
Такую ярость и такую боль, —
Тебя убьют, и тут-то обнаружится,
Что ты и есть та самая любовь»...
В южных городах какой-то свой, особенный запах. Она забыла его за много лет, но теперь, спускаясь по улицам к Дону, к набережной, на которой прошло ее детство, чувствовала его все более отчетливо. Да, по городу плыл аромат сирени, дополняя этот запах и вплетая в него свои тонкие нотки, цвела черемуха, набухли и со дня на день должны были, вспыхнув, распуститься белые пирамидки каштанов. Но было еще и ощущение удивительно свежего запаха проточной речной воды. Словно с левого и правого берегов своих собрал Дон все ароматы: и нагретых солнцем каменных ступенек, спускающихся к воде, и камыша, поросшего вдоль левого берега, и свежескошенной травы на газонах набережной, и легкий запах костров в отдалении. Перемешал все в одном флаконе и выплеснул в свои воды, чтобы разносился этот запах над городом, теребя сердце.
В детстве набережная казалась безбрежным миром, окном во что-то дальнее, неведомое. Здесь пришвартовывались двух и трехпалубные теплоходы, намекая на то, как велик мир, и сколько городов можно увидеть, если прямо сейчас забраться на теплоход, спрятаться под тентом, закрывающим шлюпки, и никем не замеченным, пуститься в дальнее путешествие...
А еще почему-то хотелось рисовать. Совершенно не умея это делать, они с подругой покупали краски (обязательно серебристую и бронзовую, словно именно эти цвета были основными в убегающих от них волнах), устраивались с альбомчиками в руках на лавочках и пытались нарисовать воду... Конечно, ничего не получалось. Отчаявшись, чтобы не пропадали зря купленные краски, почему-то рисовали чум (это было легко, подумаешь, треугольник) и северное сияние. То, чего они никогда не видели, получалось здорово, и самим художницам очень нравилось.
Потом наступило время, когда на набережную стали приходить с книжками. Она вспомнила, что когда-то также на лавочке читала книгу Вагановой «Основы классического танца». Подруга занималась балетом, а ей хотелось не отставать от подруги хотя бы в разговорах, и выучить все эти странные термины: plie, battement tendu, battement fondu, grand battement jete...
Хватило ее ненадолго, и нельзя сказать, что ума после этого сильно прибавилось.
Но утром, рассказывая о том, какое впечатление произвел на ее первокурсников вчерашний выпускной экзамен, подруга сказала:
- Меня студенты спрашивают: «А ваша подруга тоже балетмейстер?» Я им ответила: «Нет, но она очень хорошо разбирается в хореографии», - и они обе рассмеялись...
Полет домой начался с приветствия капитана корабля на белорусском языке и сообщения о том, что температура воздуха в Минске ноль градусов. Дальше – полное отсутствие, какого бы то ни было, контроля при выдаче багажа (все на полном доверии, зачем вам чужой чемодан), ценах на такси до центра города больше чем в полмиллиона рублей (где россияне, уверенные, что в Беларуси все дешево?) и ставшие родными за сорок лет сосны и ели вдоль кольцевой дороги...
А сирень – начала цвести только через три недели после ее возвращения...