***

Иногда она засыпала уютно, как в детстве, подкладывала ладошку под щеку.
Сон приходил мягко, медленно. Светлел, обзаводился деталями, бабушкиным голосом, ее пуховым платком на затылке. Пальцы казались легкими, подрагивали, обнимали бабушку за шею, чувствовали ее мягкую сухую кожу.
Казалось, она видела себя со стороны - маленькой девочкой, нетронутой болезнью. Подтягивала к подбородку коленки, сворачивалась - гнездом, клубком, круглым пушистым воробьем, или вдруг расправлялась на траве, легко касалась пальцами, легкими, тонкими, послушными, потом сон смеркался, приходила болезнь, тяжелела в груди, в животе, наваливалась комком, и она просыпалась в темноте комнаты, в тишине ночи.
Булькала трубка, тянувшаяся из почек вниз в мешок, тяжелела свинцом опухшая нога, мерзли руки, затекала спина. Она осторожно поворачивалась, в ногах урчал разбуженный кот, долго суетился, укладывался.
Она открывала глаза и вдруг понимала, что проснулась совсем, еще было темно, до рассвета уже не заснуть.
Наваливались мысли, однообразные, повторяющимися словами: да, вот это она, это ее болезнь, в ней, правит ею, мучает. Уже не встать легко, не побежать, до что побежать - по лестнице уже тяжело. Пять ступенек, поставить опухшую ногу, потом поднять ее, переступить. В ноге мурашки, боль, тяжесть, не повернуться, а то стрельнет болью в живот, в спину.
"Это меня? Меня? Мою бессмертную душу?"
В чем бессмертие моей души? В том, что откажется от меня? От всей моей натруженной временем жизни? От рожденных мной детей? От мужа, терпеливого спутника? Бессмертие ее - не принадлежать никому? Даже мне? Тогда как отделить - где моя, а где чужая душа? Зачем мне это бессмертие, если я его не увижу, не почувствую, не узнаю?
Она острожно спустила ноги с кровати. Подошла к окну. Ей показалось, что небо посветлело, занимался рассвет - о, хорошо, спала пять часов. Осталось немного, совсем немного ночи.
Поковыляла в ванную. Не смотреть в зеркало, не зажигать света.
Еще одно утро, жива. Сегодня жива. Скоро проснется муж, и дети проснутся. Начнется их осторожная мука - помочь ей помыться, завтрак затолкать, хоть несколько ложек каши. Медленно, чтобы не вырвало потом.

Жизнь уходила постепенно. Сначала вкусом - она перестала отличать кашу от хлеба, потом появилось отвращение к еде.
Потом ушла радость света, яркость мучила, слепила мигренью.
Потом пришла глухота, как будто через стену проходил звук, утомлял, любимая музыка иной раз превращалась в монотонное шуршание.
Перестала чувствовать ногой холод, или тепло. Раньше мерзливая была, теперь - только боль от прикосновения.
Все меньше связывалась ее жизнь с другими, отталкивал холодный ужас - вот сейчас, вот оно уже сейчас. Или нет, нет еще, пошевелила рукой, отдалось болью в плече, под ребрами.
Жизнь напоминала о себе только болью, тошнотой, шумом в ушах, кислым вкусом во рту: видишь, я уже не нужна тебе, я только мученье тела, привыкай не хотеть, не цепляться, не считать часы, привыкай без меня, покидай меня, уходи смиренно.

Изнутри уходит телесное, а куда душа уйдет? К кому-то другому? А приживется ли? Или на щепотки, тому - любовь к вишням, этому - музыку мою, вот еще осталось, рассыплется щедро - любому, чужому, чужому.
А своим родным не оставят? Ничего не оставят на сейчас,только на прошлое, что да, была, ходила тут, разговаривала, даже эха не оставят, касания, поцелуя, звонкого слова, смеха. Ничего не оставят своим, которым так нужно, раздадут неузнаваемо, как постиранное гостиничное белье.

Вот это все, как мне возможно жить: лежать, закрыть глаза, уставать от пары слов, задыхаться страхом...
Не побежать, и пирогов не печь, не ехать по холмистым дорогам. Вот столько училась, старалась, столько умею - и не нужно уже.
Страх, главное, утолить страх, этот холод в животе, сглотнуть слюну. Вот оно, или нет, еще нет? Не лучше ли сейчас?
"Смерть стоит за моей спиною запахом лотоса в моем саду".
Лотоса? Или немощного тела? Или замершей ужасом души? Что пахнет сильнее? Запах страха, какой он - холодный пот, слюна в горле? Тяжелая лилия, душная, мигренная, навязчивая, гнилая, запах смерти.

Дочки ставили на стол четыре кружки, будут три. Одежда моя, вещи, побрякушки. Куда-то деть? В армию спасения - живым поносить? В шкафу истлевать печальным укором? Сколько занятий у живых - сварить суп, вытереть пыль, кормить кота, собаку выгуливать, надо скосить траву перед домом, они продолжат.
А как же я? За что? За что мне вот сейчас, когда все живые вокруг, мертветь от боли?

Записочки - судорожно хватать карандаш, последние шалости жизни - пришли друзья, позвонили, свиристели птицы, лаял пес, холодильник урчал, проезжала машина, громкая мусорка, - это день.
А ночь? Охотники, бежать за ними, одеться потеплее, там холодно, на болоте, лестница в песке, сметать песок ладонью, под ним твердые ступеньки, можно подниматься, волчьи глаза наверху, стерегут, стерегут...
Все запишу...
Прислушиваться к себе? Не началось ли оно?
Последний шаг, его сделает смерть за меня!
Как мать держит ребенка: смотри, как переступают ножки - сюда, а теперь сюда, держу тебя, не бойся, держу!
Держи меня, моя последняя...