Пусть жертвенник разбит - огонь ещё пылает...

 
      Он умирал долго и мучительно. У него была чахотка. Туберкулёз, от которого в позапрошлом столетии не спасала медицина.  Умирал в осознании того, что его ожидало. В последних строчках автобиографии к собственной книге он написал о себе: «В 1884 году начал умирать». Строки, написанные в Петербурге,  датированы 29 сентября этого же года. Умер он 19 января 1887 года в Ялте. Умер, не прожив и двадцати пяти лет. Звали его Семён Надсон.

      Не думаю, что многим моим современникам широко известно это имя. Я с детства обожала букинистические магазины. Копила деньги, отрывая по 15-20 копеек от выдаваемых родителями на школьные завтраки, и покупала старые книги в "Букинисте", расположенном в центре нашего шахтёрского городка Горловка, на проспекте Победы, недалеко от музыкальной школы, в которой я училась. Поэтому я знала ценность подарка, сделанного мне спустя несколько лет моим свёкром. Книга эта была издана в 1900 году в Санкт-Петербурге в типографии И. Н. Скороходова. Незнакомым оказалось имя поэта, написанное на потрёпанной жизнью обложке: С. Я. Надсон.

       Семён Яковлевич Надсон родился 14 декабря 1862 года в Петербурге. По отцовской линии он был еврейского происхождения. Дед по отцу, принявший православие, жил в Киеве, имея там недвижимость в собственности. Мать поэта, Антонина Степановна, из русской дворянской семьи Мамантовых, которые, по словам самого поэта,  «в свою очередь, ведут своё происхождение от некоего легендарного хана Мамута — татарина».

       Антонина Степановна, по воспоминаниям современников, отличалась редкой красотой и сердечностью. Но не зря говорят «Не родись красивой…»  Отец её детей умер в молодом возрасте, когда сыну было всего два года, а дочь родилась уже после смерти отца. Умер от психического расстройства в приюте для душевно больных. Следующий брак оказался ещё более несчастливым. Второй муж, страдая тем же недугом, повесился однажды во время психического припадка. Оставшейся с двумя детьми, практически без средств к существованию, молодой женщине приходилось зарабатывать собственным трудом на жизнь себе и детям, которые стали для неё единственной радостью. Особенно сынишка. «Мать меня любила до безумия. Я был болезненный, впечатлительный ребёнок, с детски-рыцарскими взглядами, благодаря раннему чтению и идеализму матери».

         От отца, очень одарённого человека, прекрасного музыканта, Семёну достались эти способности. С четырёх лет он умел читать. Выучился у малограмотной няньки. Спешил это сделать к Рождеству, чтобы преподнести своеобразный подарок матери, удивить её собой. Вообще, «в семье, до смерти матери, я был маленьким чудом и маленьким деспотом», писал он под конец собственной жизни в автобиографии.

       Счастливым «чудом и деспотом» ему довелось пробыть совсем недолго. Мать страдала от чахотки, семья — от безденежья. И потому маленького мальчика, связанного безмерной любовью с матерью, отдали в 1872 году на  обучение за казённый счёт в военную гимназию. Это стало горем для обоих, страшной трагедией. Ведь им приходилось разлучаться на несколько дней. Прощания сказывались на психике ребёнка и на здоровье матери, несомненно ускорив её уход в «мир иной». Весной 1873 года Антонина Степановна умирает в возрасте 31 года, оставляя сына и дочь сиротами, растущими порознь у родственников Мамантовых.

       В девять лет Семён уже всерьёз решил стать писателем. И потому был очень внимателен к людям, наблюдал и запоминал мелочь из мелочей, чтобы после наделить своих героев подмеченными чертами. «Я поставил себе целью сделаться романистом. Я не знаю, достигну ли я её, или нет, но во всяком случае надеюсь, что мои наблюдения принесут кому-то пользу… Многие говорят, что мечтатели глупы, жалки и смешны. Не знаю, как другим, а мне жизнь кажется слишком скверной, и, чтобы не представлять её во всей наготе, я придаю людям и предметам такие качества, которых они не имеют», писал он в раннем детстве.

       Семёна, отличавшегося в гимназии от ровесников по своему умственному развитию в лучшую сторону, по физическому — в худшую, товарищи сначала не приняли в свой круг.  Самолюбивый, гордый мальчишка не желал ни под кого подстраиваться и уступать кому бы то ни было. Не однажды ему приходилось неделями ходить с синяками после самоутверждения врукопашную.

       Скоро одноклассники поняли, что с ним лучше дружить — предельно честный и справедливый, по-рыцарски добрый и не злопамятный, Семён был верным товарищем, выручавшим не раз любого и каждого за счёт своей эрудиции, знаний и способностей. Он писал за друзей сочинения по литературе и истории. Писал просто так, потому что хотел им помочь. И ещё ему самому было интересно, к примеру, написать девять сочинений в день, чтобы одно не походило на другое и каждое стало отличным! Иного не позволяло его честолюбие! Как он находил на это время?! Ведь ещё очень много читал, занимался музыкой… Его музыкальность и помогла стать ему чудесным поэтом. «Иногда мне кажется, что, сложись иначе обстоятельства моего детства, я был бы музыкантом. Замечательно также, что, когда я, девяти лет от роду, начал писать стихи, они хромали во всех отношениях, кроме метрического, и размер у меня всегда был безошибочен, хотя о теории стихосложения я и понятия не имел. Думаю, что это — результат моих музыкальных способностей».

       «В первый раз я решился показать своё стихотворение учителю, будучи в пятом классе. Живо помню его рецензию на мой кровожадный "Сон Иоанна Грозного": "Язык образный, есть вымысел и мысль, только некоторые стихи неудобны в стилистическом отношении". В пятом же классе я начал печатать в журнале "Свет" Н. П. Вагнера и... в первый раз полюбил. Воспоминание о предмете моей любви останется навсегда одним из самых светлых в моей жизни.

       На следующий год обо мне в первый раз была написана рецензия в "Петербургских Ведомостях", где преувеличенно хвалили одно из моих стихотворений ("Христианка"). В следующем году (1879) я испытал первое литературное торжество, читая на концерте в гимназии другое своё стихотворение — "Иуда", имевшее шумный успех (его впоследствии без моего позволения напечатали в "Мысли" Оболенского). Затем я печатал в "Слове".

       В 1882 году со мной пожелал познакомиться А. Н. Плещеев, открывший мне дорогу сначала в "Отечественные Записки", где я дебютировал "Тремя стихотворениями", а потом и в другие журналы. Его я считаю своим литературным крёстным отцом и бесконечно обязан его теплоте, вкусу и образованию, воспитавшим мою музу».  Действительным счастьем для поэта стало знакомство его и дружба с А. Н. Плещеевым, в то время заведовавшим литературным отделом в «Отечественных Записках». Вот строки из дневника юноши: «22 сентября 1881 года. К нам поступил сын А. Н. Плещеева. Мы с ним разговорились, и когда я сказал ему, что пишу, он спросил: "Уж не вы ли тот юнкер, которого мне поручил разыскать в училище отец? " — оказалось, что —  я, хотя я долго не верил этому счастью».
Плещеев обещает юноше напечатать его стихи в журнале. «Заря моя загорается, — но я боюсь ей верить: не зарница ли это перед новой грозой (сравнение украл у себя же из одного неудачного своего стихотворения)?»

       Быть поэтом — становится сознательной целью Надсона уже с 1877 года. Это он отмечает в своей дневниковой записи.

       Дневник — вот самый верный и надёжный друг Семёна. Его он ведёт с раннего детства, лет с одиннадцати-двенадцати. Начиная свои записи в тетрадке, мальчик написал: «По моему мнению, дневник мне необходим. Иногда меня вдруг охватит чувство одиночества, хочется поверить кому-нибудь свои радости, свои печали, а вокруг нет ни одного отдельного лица; есть только стоглавое товарищество…»

       В 1879 году гимназия окончена. Юный Надсон поступает в Павловское военное училище. Но ещё до начала занятий его одолевает болезнь, видимо, передавшаяся ему от матери. Он вынужден уехать на Кавказ, в Тифлис, на лечение, где проводит зиму и лето 1880 года. В 1882 году оканчивает училище, получив назначение подпоручиком в Каспийский полк в Кронштадте. Но всё же военная служба тяготила поэта, витавшего в образах и сюжетах. Да и здоровье не очень располагало к строевым занятиям. И потому в 1884 году при первой же случившейся возможности Семён Надсон уходит в отставку.

«Я рос одиноко; я рос позабытым,

Пугливым ребёнком; угрюмый, больной,

С умом, не по-детски печалью развитым,

И чуткой, болезненно чуткой душой».

      Одинок? Но чем больше его узнают окружающие, тем больше они его любят. Любят за человеческие качества, за поэтический талант. Каким он был в своей поэзии (чистым, благородным, страстным и душевным), Надсон оставался и в общении. Вот как описывает его внешность один из современников: «В его глазах светилась женская нежность и мягкая ласка; в плотно сжатых, тонко очерченных губах, в характерных углах рта сквозил молодой львёнок». Таким он и был всегда в жизни.

       Надсон рано становится известным, популярность его растёт. Но он остаётся по-прежнему непосредственным, живым, добрым, остроумным, самокритичным порой до излишнего самобичевания. Так, например, после шумного успеха в Пушкинском кружке 30 сентября 1882 года его стихотворения «Из дневника» молодой поэт записал по этому поводу: «Успех полный, а в душе полный сумбур, ощущение чего-то пьяного, кошмар какой-то и тяжёлое разочарование!.. Что же это значит, наконец? "Что же ты любишь, дитя маловерное, где же твой идол стоит? " Или ещё проще: какого тебе ещё рожна нужно? А между тем я не рисуюсь, — мне в самом деле было грустно до тяжести, когда уходил я домой, увенчанный моим успехом. Причина этому та, что от меня не укрылась изнанка многого… не укрылись ложь и фразы этого вечера… не укрылась та, если можно так выразиться, его "оргийная" сторона, которая мне так противна».

       Причиной увольнения со службы стала прогрессирующая болезнь Надсона. Помимо слабых лёгких  у него на ноге открылась туберкулёзная фистула.  Он слёг, проведя всё лето в маленькой комнатке душного и пыльного Петербурга, окна которой смотрели на стену соседнего дома. Изредка его навещали товарищи и литераторы, вызывая благодарность в отзывчивой душе юноши, всегда чутко реагировавшего на малейшее внимание к себе.  Летом 1884 года Плещеевы пригласили его на свою дачу, где он прожил до июля. Но здоровье  не поправлялось, силы иссякали. По совету врачей друзья отправили Семёна на лечение за границу, на юг Франции. Деньгами помог Литературный фонд, делались меценатские пожертвования. Это позволило поэту лечиться в течение года. Кстати, все деньги Надсон вернул сполна тем, кто его выручил в трудную минуту. Сделать это удалось после первого издания его стихотворений.

       И всё же нашёлся человек, позволивший себе оклеветать этого талантливого бессребреника. Как правило, подлецы подобного рода ловят момент, когда поливаемый ими грязью человек оказывается наиболее беззащитен и уязвим.

       …Лечение во Франции не дало желаемых результатов. Не помогали ни климат, ни две перенесённые мучительные операции на ноге. Деньги таяли, пожалуй, быстрее, чем здоровье Надсона. И поэтому летом 1885 года друзья решили перевезти его назад в Россию. Сначала он жил в деревне Подольской губернии, потом в Боярке под Киевом. Болезнь прогрессировала. Началось кровохарканье. Силы поэта были на исходе. Они не позволили друзьям вновь везти его за границу. Было решено ограничиться Ялтой, куда он и отправился уже тяжело больной осенью 1886 года.

       Гордость не позволяла Надсону сидеть на шее у друзей. Он старался всяческими путями зарабатывать деньги, чтобы возвращать долги, в которые приходилось вступать. Несмотря на слабость, поэт читал свои стихи в концертах - деньги от них отдавал друзьям, помогавшим ему. Изданные и мгновенно расходившиеся книги тоже шли на погашение долгов. О том, что к концу жизни Надсон не числился в должниках, было официально заявлено Литературным фондом.

       В Ялту Надсону пришло радостное известие о том, что Академией Наук ему присуждена Пушкинская премия в размере 500 рублей. И вот вскоре после этого некий господин Буренин в своих фельетонах в газете «Новое Время», не называя имени Надсона, стал прозрачно намекать на «недугующего паразита», представляющегося больным исключительно для того, чтобы вымаливать в свою пользу пожертвования, разжигая интерес к себе у читателей лишь из сочувствия, а не осознания его таланта. Разумеется, такой пасквиль возмутил Надсона. Он рвался в Петербург, собираясь устроить суд чести. На уговоры друзей не обращать внимания на клевету, Надсон отвечал, что не может этого сделать. Что это не просто перешёптывание за его спиной, позорящее его доброе имя. Эта невообразимо-гнусная клевета бросалась ему в лицо «печатно, перед всей читающей Россией». Последней каплей стал фельетон, в котором Буренин затронул близко стоявшее к поэту лицо… Это оказалось губительным ударом  для больного поэта. Лечащий врач Надсона Ф. Т. Штангеев после этого счёл своим долгом написать письмо в газету «Новости», в котором сказал «в назидание современникам и потомкам несколько слов по поводу нравственных страданий, отравивших последние дни жизни моего пациента и вызвавших преждевременную смерть его… Я убеждён, что умерший безвременно С. Я. Надсон, несмотря на безнадёжность его болезни, мог бы прожить по меньшей мере до весны, или даже осени, если бы вышеупомянутый фельетон г. Буренина не был напечатан».
       19 января 1887 года поэта не стало.

       Тело его было перевезено из Ялты в Петербург. И в Одессе, куда прибыл пароход с цинковым гробом, и потом на вокзале в Петербурге, всюду встречали его толпы почитателей таланта поэта Надсона, сотрудники газет и литераторы. Из церкви до Волкова кладбища тяжёлый гроб молодежь несла на руках и пела «Святый Боже». На катафалке же было множество венков и живых цветов. У могилы произносили речи и читали стихи безвременно ушедшего автора, тело которого упокоилось в нескольких шагах от могил Добролюбова и Белинского. На смерть молодого поэта, короткая жизнь которого стала яркой вспышкой разноцветного фейерверка, старейший поэт той эпохи Я. П. Полонский отозвался стихами, заканчивающимися такими строками:

Спи с миром, юноша-поэт,
Вкусивший по дороге краткой
Всё, что любовь даёт украдкой:
Отраву ласки и клевет,
Разлуки гнёт, часы свиданий,
Шум славы, гром рукоплесканий,
Насмешку, холод и привет, —
Спи с миром, юноша-поэт! 

       В детстве я не любила классику. Потому что её принуждали изучать в школе. Школьная программа делала для меня поэта или прозаика лицом неодушевлённым, даже не книгой, к которой я, вообще-то, всегда относилась с трепетом. Много позже я, технарь по образованию, вывела для себя определение классики. Классика — это как любовь, существующая для всех и для каждого в любую эпоху.

       И сейчас, прожив во временном пространстве ещё одну половину жизни, я открываю в стихах этого молодого человека, не дожившего до своих двадцати пяти лет, мысли и слова, созвучные моему душевному состоянию нынешнего времени. Времени человека, по годам уже вдвое старше поэта, оставшегося в позапрошлом веке. Строки его стихов современны и актуальны сегодняшнему дню, несмотря на то, что с его рождения прошло сто пятьдесят лет и со дня смерти — сто двадцать пять. Он — классик, Семён Яковлевич Надсон.

                2012 год