НОВЫЕ ЛИЦА
Ушедший в бездну спал. Тёмно-синий камень на его руке переливался всеми оттенками ночи. В каюте рядом со спящим не было ни души. Никто не мог оценить красоту необычного камня, заглянуть в его завораживающую глубину, где скользили тени, мелькали неясные образы. Там, в сердце сапфировой тьмы, трепетал холодный свет, такой далёкий, что казался недосягаемым. Но если бы чей-то внимательный взгляд был сейчас устремлён вглубь этой колдовской дали, за лучистой синевой ему мог бы привидеться другой камень — такой же тёмно-синий сапфир, блистающий на руке более нежной, белой и тонкой. Руке женщины.
***
«Есть места, для которых безвременье — понятие не абстрактное, а конкретное, но при этом не является синонимом лихолетья. Известно, что время способно течь быстрее и медленнее, вперёд и назад, но мало кто знает, что оно может вдруг остановиться, забыв о способности двигаться...»
— И как, по-твоему, должен чувствовать себя тот, кто попал в такое местечко, где время стоит? — ехидно осведомился, прислонив к стене шестиструнную гитару, человек, удивительно похожий на Ушедшего в бездну, но одетый и причёсанный весьма необычно. На нём был красный, цвета свежей крови, костюм неопределённой эпохи, эффектно сочетающийся со светлыми, длинными, до лопаток, волосами, стянутыми на затылке алым шнуром.
— А ты, конечно, знаешь, но не скажешь! — презрительно фыркнула собеседница франта, отложив карандаш, отдалённо напоминающий грифели, коими пользовался в своей работе Виллем Мансвельд.
Она сидела, положив ногу на ногу, на высоком табурете за белым квадратным столом. На ней было странное, чуть приталенное белое платье, похожее на ночную сорочку. Пышные русые волосы рассыпались по плечам. Перед ней лежал листок бумаги, на котором она успела вывести строки, вызвавшие насмешку мужчины.
— Интересный костюмчик, — заметила она, окинув собеседника ироническим взглядом. — С каких это пор ты полюбил цвет флага моей почившей родины? Насколько помню, у тебя были другие пристрастия.
— С тех пор, дорогая, как ты сама попросила меня приходить к тебе в красном.
— Не помню такого. Когда это я просила?
— Естественно, не помнишь. Это было через пять лет.
— Через пять лет после чего?
— После сегодняшнего дня и нашей с тобой беседы. Вот тебе настоящее безвременье. Так оно и выглядит. Все события свалены в кучу; не поймёшь, что за чем следует. С какой стороны ни подступись — вытянешь что-нибудь интересное. Разве плохо?
— А если вытянешь какую-нибудь гадость, например собственные похороны?
Женщина была молода и любопытна, доверяла и симпатизировала своему другу и наставнику. В действительности, он почти ничему её не учил, но был неизменным спутником и защитником в её блужданиях по мирам, которые принято называть обобщённо: тот свет.
Она только недавно начала заниматься магией, поэтому вела дневник, более или менее регулярно записывая свои опыты и впечатления. Но на безымянном пальце у неё сверкал крупный ультрамариновый камень. Кольцо, открывающее миры, надетое древним языческим богом на руку неофитки, свидетельствовало о необычной судьбе и высшем служении.
— Всякое может быть, — усмехнулся мужчина. — Тяни осторожно, не спеши. Кстати, собственные похороны — интересное и поучительное зрелище. Всегда приятно лично положить цветочки на собственную могилу, а заодно поглядеть, кто на поминках напьётся и пустится в пляс.
— А что, и такое бывает?!
— На твоей родине, которую ты опрометчиво считаешь почившей с миром, случается и похуже. А танцы на поминках — к счастью, на чужих, а не на своих, тебе ещё предстоит увидеть. Подожди три года.
— По-твоему, три года достаточный срок для полного падения нравов?
— Ну, до полного падения дело дойдёт несколько позже... Жизнь ещё очень удивит тебя, дорогая. Видишь ли, время — это именно понятие, а вовсе не нечто материальное, наподобие дороги, реки, песка и прочего в том же духе, с чем там его принято сравнивать. Часы различной конфигурации служат всего лишь для схематического изображения времени, отсчёта его определённых промежутков. Кстати, условного и неточного отсчёта. В действительности время — это наше состояние, изменения, происходящие в нас, с нами и в окружающем нас мире. Поэтому каждый живёт в своём собственном времени, и никакой мистики тут нет.
Женщина нахмурилась, стараясь что-то вспомнить.
— Да, в самом деле, кажется, я когда-то читала нечто подобное…
Двойник Ушедшего в бездну вытянул из-под стола второй табурет, сел, облокотившись на столешницу, и взглянул на собеседницу, как на любимого, забавного и несмышлёного ребёнка.
— Похвальная любознательность! Но дорогая, неужели для того чтобы уяснить суть чего-либо, надо непременно где-нибудь об этом прочитать? Есть вещи сами собой разумеющиеся, если, конечно, серьёзно поразмыслить над ними.
Комната, где беседовали эти двое, скорее всего, была кухней, хотя Ушедший в бездну, появись он здесь, наверняка не сразу догадался бы о предназначении данного помещения — уж очень диковинно оно выглядело. Белые шкафы и железная плита, нисколько не похожая на очаг. Тёмно-красный пол. Невиданные цветы на подоконнике. А за окном — ничего, кроме тьмы глубокой, как в начале времён. Но если подойти вплотную и прижаться лбом к стеклу, то можно разглядеть квадратный двор с большим раскидистым деревом, ровно подстриженными кустами и плетущейся по шпалерам розой. И тёмные ряды окон на противоположной стороне двора, где тускло теплится свет фонаря такого высокого, что его плоская голова соседствует с луной.
— Ладно, — невозмутимо продолжила женщина, — представим, что я могу в любой момент заглянуть в будущее, а значит, точно знаю, как всё случится на самом деле: что планировалось и что вышло в итоге. Замыслы и планы тоже оставляют в истории мира свой ощутимый и осязаемый след. Если они не реализовались по какой-то причине, то будут лежать в архиве времени до тех пор, пока не родится кто-нибудь, достаточно любопытный и настойчивый, чтобы привести их в исполнение. Когда наши великие и не очень деяния позабудутся, потомки вполне могут принять нереализованные мечты, надежды и заблуждения, которыми мы спасались от мрачной действительности, за нашу подлинную судьбу и будут завидовать нам, а возможно, смеяться над нашей глупостью и дикостью. В любом случае история переписывается регулярно, да и вообще существует не в одном варианте, утверждённом кем-то свыше, а в бесчисленных разрозненных фрагментах, запечатлённых в сознании многих поколений. Свидетельства очевидцев не могут претендовать на полную достоверность, воспоминания современников — тем более, а уж измышления потомков и вовсе похожи на легенды о благородных разбойниках, сочинённые специально для того чтобы подчистить память о гнусных злодеяниях предков.
— Миром правит тот, кто творит, — вкрадчиво заметил мужчина. — И боюсь, что это у нас имеется повод смеяться над своими далёкими вконец одичавшими потомками.
— Творит тот, кто правит, — возразила женщина довольно резким тоном. — Настоящее творчество всегда было доступно в полной мере только обеспеченным людям, но мразь, пришедшая на смену элите прежних времён, способна лишь впустую прожигать жизнь. Поэтому так много бездарных творений наводнило мир в последние годы.
Двойник Ушедшего в бездну терпеливо кивнул. Глубокомысленные рассуждения ученицы и её фанатичная любовь к древнему богу казались ему несколько нелепыми. Сам он никогда бы не согласился бескорыстно служить кому бы то ни было. Что за нелепый альтруизм? Да и вести дневники бы не стал — зачем? Он был обитателем безвременья и в любой момент мог просмотреть любой эпизод из своего и чужого прошлого и будущего.
В его памяти сохранились фрагменты иного существования в реальности очень далёкой от мира людей. В представлении своей ученицы он был огненным элементалом. Тело его несколько отличалось от настоящего человеческого, но для существования в безвременье вполне годилось. Он мог активно действовать во многих измерениях, но только не в духовной области, где его облик напоминал алую искру. Полное слияние с человеческим духом должно было отчасти лишить его индивидуальности, но сделать неуничтожимым и почти неуязвимым. К этому он и стремился. Собственно, потому он так старательно опекал молодую ведьму, зная, что вскоре ему суждено стать частью её духа — её второй личностью.
Удивительным казалось ему то, что ученица пока ничего не знала о его замысле. Будущего она не видела. Многочисленные способы гадания на картах оставались для неё скорее игрой, чем настоящей работой. Ей редко удавалось правильно интерпретировать свои расклады. Яркое, тревожное воображение неизменно уводило её в дебри дурных предчувствий и страха, где обычная дорога превращалась в долгое путешествие, лёгкое недомогание — в опасный недуг, а временные неприятности — в настоящую драму. Впрочем, у неё бывали неожиданные озарения, когда она ни с того ни с сего, чаще в шутку, чем всерьёз, высказывала предположение, которое вскоре сбывалось, далеко не всегда к радости свидетелей её пророческого дара.
Магический маятник в её руке был поистине серьёзным инструментом, поскольку его лаконичные ответы «да» и «нет» не оставляли простора фантазии для того чтобы как следует разгуляться и наплодить химер, а молодая колдунья умела точно формулировать вопросы, что в работе с маятником является обязательным условием.
— А как же календарь? — спросила женщина, единым росчерком изобразив под своей краткой записью дату: 30 октября 1992 года. — Я понимаю, что летоисчисление у некоторых народов пока ещё отличается от общепринятого в мире, но всё же большинство людей на Земле живёт по единому календарю (меридианы оставим в покое — не до них). И при этом ты заявляешь, что для каждого человека время течёт по-своему. Как это совместить?
— Легко. — Мужчина уже откровенно посмеивался над своей дотошной ученицей. — Переверни первую девятку, дорогая.
— Какую девятку?
— Первую. Переверни её вверх ногами или с головы на ноги, или, если хочешь, с ног на голову, и тогда твоё время совпадёт с моим. Вот так, смотри.
Взяв карандаш, двойник Ушедшего в бездну аккуратно зачеркнул первую девятку в дате 1992 и вывел над ней цифру 6.
— Это и есть моё время, — пояснил он. — То, в котором я нахожусь сейчас, хотя в безвременье ты видишь меня рядом с собой. Думаю, это тебе понятно?
— Отдай мою эпохальную девятку! — притворно возмутилась женщина, пытаясь отобрать у него карандаш. — В твоём 1692 году холодно, а я люблю тепло! И вообще я хочу на Сандфлес. Давненько меня там не было!
— Дорогая моя, — с задумчивой улыбкой сказал мужчина. — В моём 1692 году, именно в эту самую минуту, я сижу на берегу дикой бухты твоего разлюбезного Сандфлеса, вокруг меня шумит густой летний лес, а прямо передо мной, недалеко от берега, уходит в зыбучие пески мой корабль, выброшенный штормом на отмель…
…Обоим — и мужчине и женщине — казалось, что они оживлённо беседуют, шутя и посмеиваясь. И каждый слышал голос собеседника с соответствующими интонациями на своём языке, не задумываясь, что общается с обитателем другой страны и другого времени. Но со стороны было видно, что оба молчат. И только по их мимике и жестам, да по едва заметной дрожи мерцающего между ними пространства случайный наблюдатель мог бы догадаться, что они, не разжимая губ, ведут непринуждённый диалог, где мысль превращается в слова, звучащие лишь для того, кому адресованы…
***
Во сне Ушедший в бездну скитался по нескончаемой каменистой равнине, кое-где покрытой чахлой травой. Рыжеватое, точно вылинявшее небо дышало адским зноем. Воздух был сух. Каждый вдох причинял боль.
Иногда на пути попадались ручьи и небольшие углубления, наполненные водой. Они сверкали, как слюда, вкрапленная в серый камень, манили и дразнили своим видом, но стоило наклониться к воде, и она таяла под руками; пальцы касались жгучего песка.
Солнце, казалось, убило всё живое в этих местах. Вокруг не было заметно ни малейшего движения. В мёртвой траве не раздавалось ни шороха.
Внезапно день сменился душной ночью. Огромная луна качнулась над просыпающимся и обратилась лампой в руке незнакомого ему человека. Неизвестный был грузен и широкоплеч. Его солидный вид, камзол из чёрной тафты и шляпа с пышным плюмажем напомнили больному об ослепительных залах, торжественных приёмах и дорогих винах, пламенеющих в бокалах и кубках.
— Прошу вас, дайте мне пить, — с трудом проговорил Ушедший в бездну. Он находился в каюте Годсхалка и лежал на его койке. — Здесь должен быть ящик, в нём оставалось несколько бутылок…
— Здесь нет никакого ящика, — недружелюбно возразил незнакомец. — Я принесу тебе воды, но не раньше, чем ты ответишь мне, куда исчез капитан Годсхалк. Его долгое отсутствие беспокоит меня.
— Кто вы?
— Кем бы я ни был, за мной преимущество в силе. Меня интересует, кто из вас троих расправился с Годсхалком: ты, Ханс или мальчишка?
Ушедший в бездну попытался приподняться, но это усилие едва не бросило его во мрак беспамятства.
— Я буду называть тебя бродягой, — заявил неизвестный, — поскольку ты отказался от своего имени.
— Как вам угодно, но хотел бы я знать, с кем говорю…
— Для тебя я Хозяин.
— Хозяин положения? Возможно... Я ничего не могу сказать вам о Годсхалке. Я давно не видел его.
— Неправда. Он был на шхуне ещё прошлой ночью. Один из вас убил его. Кто?
Ушедший в бездну, не мигая, смотрел на качающийся огонь лампы, в котором, казалось ему, плавилась и растворялась его душа.
— Ну же! — нетерпеливо крикнул неизвестный.
— Вы напрасно тратите время, — прошептал больной. — Когда это произошло, Ханс лежал связанный, а мне, поверьте, было не до капитана…
Огонь вспыхнул, вырвался из лампы и начал разливаться по каюте. Это был бесшумный холодный пожар. Погрузившись в ослепительное пламя, Ушедший в бездну избавился от своего мучителя и вновь увидел бесконечную унылую пустошь.
Он лежал на сухой колючей траве. В воздухе и под землёй что-то двигалось с тяжёлым гулом. Какие-то прозрачные существа носились вокруг. Он чувствовал тёплый ветер от их стремительного движения, а иногда — жёсткий скользящий удар невидимых крыльев.
Неяркое солнце тонуло в желтой дымке облаков…
…Пошёл дождь. Ушедший в бездну заслонил ладонью глаза. На его приоткрытые губы падали частые прохладные капли. Он жадно глотал их, понемногу оживая вместе с окружающей его пустыней. Долгая жажда что-то изменила в нём, и теперь, тая в каплях воды, она оставляла у него внутри пустоту, словно была чем-то осязаемым.
Струи дождя брызнули серебряными искрами, разбитые взмахом острых крыльев. Одно из неведомых существ бесшумно опустилось рядом с Ушедшим в бездну. Это была огромная уродливая птица, словно созданная из мутного стекла: чудовище с голой шеей и длинным, тонким клювом.
Птица неуклюже попрыгала, складывая узкие крылья, взглянула на человека красными злыми глазами и заковыляла к нему. Он был беспомощен. Его рука лихорадочно шарила по траве в поисках камня либо палки.
Птица подскочила с мерзким криком и, распластав крылья, прижала его к земле. Острый, как лезвие шпаги, клюв навис над его лицом. Ушедший в бездну заслонил лицо рукой, ожидая удара, но птица не воспользовалась своим страшным оружием. Она устроилась возле распростёртого без движения человека, положила голову ему на грудь, накрыла его крылом и затихла.
Так они лежали довольно долго. Ушедший в бездну не смел шелохнуться. Он не мог разгадать странное поведение птицы. Была ли она сыта или слишком утомлена, чтобы сразу приняться за трапезу. А может быть, озябнув под дождём, она просто искала живого тепла.
Горячее тело птицы согрело Ушедшего в бездну. От её прозрачно-белых жёстких перьев пахло летучей пылью пустыни, солнцем и небом далёких стран. Он ощущал биение могучего сердца в её худой жилистой груди. Мягкое целительное тепло растекалось по его телу. Осторожно приподняв руку, он провёл ладонью по голове задремавшей птицы.
Дикое существо рванулось с испуганным человеческим возгласом. Ушедший в бездну тоже вскрикнул: его пальцы сжимали запястье бледной женщины. В темноте каюты он не сразу разглядел маску. Лишённое носа, рта, бровей бескровное лицо с большими чёрными глазами ужаснуло его.
Эрика вырвала руку из руки больного и отпрянула от его постели.
— Спокойно, моя девочка, — произнёс лоцман, — он не хотел обидеть тебя. Я вижу, что ты старалась не напрасно. Кто поверит, взглянув на него сейчас, что ещё прошлым утром он был менее похож на живого человека, чем заводные куклы на твоей музыкальной шкатулке.
— Я испугал девушку, — обратился к лоцману Ушедший в бездну. — Прошу вас, переведите ей, что я очень сожалею об этом.
— И правильно. Она тебя спасла. Не окажись мы здесь, ты ещё вчера стал бы падалью. Но лечение не завершено, и если хочешь жить, укороти свои руки.
— Что он сказал вам, крёстный? — спросила Эрика.
— Твой пациент приносит тебе извинения и надеется, что его дерзость будет забыта. За работу, дитя моё! Нельзя допустить, чтобы он издох. Он нужен нам.
— Боюсь, что у меня ничего не получится. Он мне слишком противен.
— Противен? Эрика, я не узнаю тебя! Скольких калек ты вылечила, не замечая их уродства, а этот человек отнюдь не безобразен. Болезнь не украшает, но посмотришь, как он изменится после выздоровления.
— Я никогда не лечила воров и убийц, вторгшихся в мои владения. Приставьте к нему лекарей, пусть за ним ухаживают лучшие из наших слуг…
— Девочка моя, ты забываешь, что нам самим пока не приходится думать о лекарях и прислуге.
— Разве мы не будем дома уже сегодня? Вы пугаете меня, крёстный. Я так надеялась…
— Потерпи ещё немного. Я не могу допустить, чтобы на нашей земле хозяйничали наглые чужаки. Их вожак когда-то попал на Сандфлес, благодаря одной легкомысленной особе из моих подданных. Я помог ему вернуться на родину. Много лет о нём ничего не было слышно, и вот судьба вновь привела его сюда. Откуда-то он узнал о подземном замке и мечтает разграбить его. Забавнее всего то, что негодяй поделился своим замыслом со мной! Это было во время ужина, и свора его офицеров сидела тут же, за столом. Я едва не поддался искушению одним духом расправиться со всей компанией. Меня остановила лишь мысль, что их люди, оставшиеся без главарей, разбегутся и, быть может, кое-кому посчастливится спастись. Что же касается бедняги, которого ты хочешь поручить нашим невежественным лекарям, поверь мне, он заслуживает твоей помощи не меньше, чем те оборванцы, что вечно толпятся у тебя под окнами.
— Но он убийца!
— Ну, нет! Ни он, ни его спутники не расправились бы с Годсхалком. Все их надежды рухнули с его гибелью.
— В таком случае, крёстный, я не понимаю, чего вы добивались, заставляя этого несчастного сознаться в убийстве.
Собеседник Эрики улыбнулся с чуть заметной досадой.
— Дорогая моя, меня совершенно не интересует, кого именно судьба избрала, чтобы покарать Питера Годсхалка за все дела, которые рано или поздно привели бы его на виселицу. Тем не менее, убийца должен быть показан людям, и лучше, чтобы им оказался чужестранец, а не один из наших граждан. Я выбрал именно этого человека, потому что он болен и от него нет никакого прока, тогда как его спутники могут быть полезны.
— Но если я вылечу его? Если он будет здоров?
Лоцман, посмеиваясь, взял крестницу за руку.
— Вот и сострадание пробудилось в сердце моей девочки. Хорошо, дорогая, очень хорошо!
Вслушиваясь в речь чужеземцев, Ушедший в бездну неожиданно обнаружил, что многое понимает. Язык жителей Сандфлеса, близкий к немецкому и голландскому, отличался большей мягкостью и почти полным отсутствием шипящих звуков.
Беседу крёстного и крестницы прервало появление Мансвельда. Взглянув на больного, по губам которого пробежала слабая улыбка, художник сдержанно кивнул Эрике и попросил лоцмана выйти на палубу.
— Какие-то люди прибыли с берега. Нужен переводчик.
***
Двухвесельная лодка качалась на волнах невдалеке от шхуны. В предрассветных сумерках было невозможно разглядеть лица двоих, сидящих в этой скорлупке. Перегнувшись через борт, вахтенные пытались объясниться с прибывшими по-шведски.
— Эти молодые люди хотят видеть капитана Годсхалка, — сказал лоцман. — Им необходимо любой ценой покинуть Сандфлес, но они не рискнули обратиться за помощью к шведам. Не удивляйтесь, господин Мансвельд, — с грустью добавил он. — Наша страна привлекательна только на первый взгляд. Этот берег, — он обвёл рукой полукружье бухты в траурной рамке холмов, — называется Землёй Отступников. Люди, живущие здесь, отрезаны от остальных жителей острова. Они не имеют права выходить за пределы отведённой им территории. Запрет касается не только их самих, но и их детей, внуков и правнуков. Сюда ссылают преступников, и это наказание страшнее смертной казни… Господин Мансвельд, что прикажете передать этим юношам? Они ждут ответа.
— Подайте им трап и проводите в носовую каюту. Я поговорю с ними, когда освобожусь.
— Выполнять ваши приказания — одно удовольствие для меня, — весело произнёс лоцман. Что-то неуловимое в его тоне насторожило однорукого художника. С хмурой усмешкой он покинул лоцмана и спустился к своему спутнику, возле которого находились Эрика и её карлик.
Увидев Мансвельда, женщина смутилась и отступила от постели. Ульф встал между ней и вошедшим.
— Не бойтесь, я не людоед, — раздражённо сказал Мансвельд.
Больной находился в сознании. Его состояние заметно улучшилось.
— Она, — он показал глазами на Эрику, — настоящая волшебница, добрая фея. Молись за неё, Виллем. Её нам послал Бог.
Женщина что-то сказала карлику и вышла. Маленький старичок, кряхтя, забрался на стул и уселся, свесив ножки в тяжёлых башмаках. Ни дать ни взять гном из старых сказок.
— Как ты думаешь, эта обезьяна понимает нас? — тихо спросил Мансвельд.
— Чёрт его разберёт…Что там за люди прибыли?
— Двое юнцов, разочарованных вечно ясным небом, с которого временами хлещет бешеный ливень.
— Кто они такие?
— Пока не знаю. Я приказал отвести их в каюту, где держали нас. Надо бы тебе взглянуть на них и послушать, что они скажут.
— Хорошо, приведи их сюда, но сначала поройся в сундуке покойного Годсхалка. Надеюсь, для нас с тобой там отыщется приличная одежда.
***
Синий с золотым позументом праздничный костюм пришёлся Мансвельду впору и мгновенно превратил его из оборванного бродяги в светского человека. Роясь в чужих вещах, художник испытывал нестерпимый стыд. Ушедший в бездну решительно пресёк его недовольное ворчание:
— Когда разбогатеешь, поставишь большую свечу в память о Годсхалке.
— В отличие от некоторых я не привык грабить покойников, — огрызнулся Мансвельд. — Не так я воспитан.
— Весьма сожалею. Я получил более разумное воспитание. Чем ныть, лучше поищи бритву. В отличие от некоторых я не привык щеголять растрёпанной бородой.
Заставив себя встать с постели, Ушедший в бездну с радостью обнаружил возле кровати свою старую любимую трость, которую Годсхалк присвоил, но не успел воспользоваться ею. Удобная лакированная рукоять с выбитыми инициалами мастера, а также местом и годом изготовления — Амстердам, 1701, отвинчивалась. Внутри трости был небольшой тайник.
Превозмогая слабость, больной постарался, как мог привести себя в порядок. Для него в сундуке нашлись почти новая шёлковая рубашка и костюм из бордового бархата, судя по размеру, принадлежавший не Годсхалку. Очевидно, покойный в своё время тоже получил разумное воспитание.
Тщательно побрившись и расчесав свою золотистую гриву, Ушедший в бездну придирчиво рассматривал себя в зеркало, которое держал перед ним карлик Ульф.
— Ты как хочешь, а я собираюсь позавтракать, — заявил Мансвельд, — и буду разговаривать с нашими гостями исключительно за столом. Я не могу обходиться без еды двое суток подряд.
— Хорошо, но пусть завтрак подадут сюда. Принимать пищу мне сейчас удобнее лёжа, хотя в моих жилах течёт кровь не римских патрициев, а варваров. Только прежде заставь своих шведов навести здесь порядок.
Под присмотром лоцмана Ульф тщательно убрал каюту. На камбузе вместо омерзительного кока хозяйничал весёлый швед. Оказавшись плохим соглядатаем, он проявил большие способности к кулинарии. Приготовленная им рыба заслужила общее одобрение.
Помимо нескольких бутылок вина из запасов убитого, на столе откуда-то появилась бутылка ямайского рома. Приглашённый к завтраку лоцман наполнил кубки и произнёс короткую речь, в которой пожелал голландцам скорее покинуть негостеприимный Сандфлес.
Мансвельд распорядился привести перебежчиков. Они появились в каюте, сопровождаемые Шведским пиратом или попросту Шведом, как мысленно окрестил художник своего нового знакомого. Безусые мальчишки, одетые в широкие штаны и матросские куртки. Старший — невысокий, узкоплечий, с красивым, по-девичьи нежным лицом и густыми каштановыми волосами, ободряюще коснулся руки своего товарища и шагнул к столу, дерзко глядя на Мансвельда.
— Где капитан Годсхалк? — вопрос был понятен без перевода.
— К сожалению, капитан Годсхалк скончался, — со скорбной торжественностью молвил лоцман. — Его преемник, господин Виллем Мансвельд, готов выслушать вас.
— Господин Виллем Мансвельд? — растерянно повторил другой паренёк, рыжий, кудрявый, золотистый от веснушек, осыпавших сплошь не только его лицо, но и шею и даже кисти рук.
Ушедший в бездну незаметно перевернул камнем вниз, в ладонь, чужое кольцо. Ювелирные изделия, в особенности кольца, он носил только на берегу. В шторм или во время сражения подобная безделушка способна изуродовать пальцы своему хозяину. К тому же драгоценные камни, как бы хорошо они ни были закреплены, имеют неприятное свойство выпадать из оправы и теряться.
Обнаружив у себя на руке старинный перстень с крупным густо-синим сапфиром, Ушедший в бездну промолчал. Кольцо попало к нему не по мановению волшебной палочки. Очевидно, кому-то хотелось, чтобы он был уличён в воровстве. Доискиваться, кому именно, он не собирался, впрочем, как и доказывать свою невиновность. Имея некоторый опыт в ювелирном деле, он понимал, что в его руках оказалась очень дорогая вещь, и не собирался с ней расставаться. Всё равно его считали пиратом. Но похищение лодки вместе с её безмозглым владельцем не шло ни в какое сравнение с кражей кольца, стоимостью в три подобных судёнышка. За такое преступление было не стыдно взойти на эшафот. Однако Ушедший в бездну надеялся, что судьба оценит его скромность и позволит ему избежать смерти на глазах у экзальтированной толпы. Он подозревал, что кольцо надел ему на палец лоцман. Впрочем, сделать это могла и женщина, носящая маску.
Не рискуя попробовать кулинарное творение Шведского пирата, которое сам повар скромно именовал жареной рыбьей падалью, Ушедший в бездну рассматривал перебежчиков и старался не улыбнуться.
— Я Хенк, — представился красивый юноша, — а это Хольгер, — указал он на своего рыжего приятеля. — Мы из Сведенланда, — он неопределённо махнул рукой в ту сторону, где, по-видимому, находилось их родное местечко. — Капитан Годсхалк обещал нашим родителям, что возьмёт нас матросами.
— Но теперь мы не знаем, что нам делать, — вступил в разговор рыжий Хольгер. — Нам нельзя возвращаться домой…
— Мы согласны на любые условия, — продолжал Хенк. Твёрдый уверенный тон и сдержанность выгодно отличали его от робкого товарища. — Мы готовы работать без жалования.
— Хотел бы я знать, что заставляет этих юношей покидать свои семьи и бежать в неизвестность на сомнительном корабле, — сказал Мансвельд, разливая по кубкам ром. — Мы-то возьмём их, выбор у нас не велик, но не пожалеют ли они?
— Они уверены, что даже в аду им не будет хуже, чем в этой стране, — перевёл лоцман ответ Хенка. — Если капитан Мансвельд поможет им вырваться отсюда, они будут служить ему верой и правдой. Оба они из рыбацких семей, с детства привыкли к морю и не боятся никакой работы.
Молодые люди напряжённо вслушивались в малопонятную им голландскую речь.
— Хорошо, — смилостивился художник. — Идите. Позже мы обговорим условия, на которых я возьму вас.
— Прошу прощения, господин Мансвельд, — вмешался Ушедший в бездну. — Позвольте мне кое-что добавить.
Молодые люди, до сих пор не обращавшие внимания на третьего участника завтрака, обернулись. Худой бледный длинноволосый человек, с кубком в руках полулежащий на застланной роскошным покрывалом койке, явно не вызвал у них доверия.
— Капитан, не прими за обиду дружеский совет, — вкрадчиво проговорил Ушедший в бездну. — Мне кажется, что до тех пор, пока эти юноши не подпишут контракт, им следует находиться отдельно от команды. Наша прежняя каюта теперь пустует. Посели их там.
— Не вижу в этом смысла.
— И всё же сделай так, как я прошу. Не стоит доверять всем, кому вздумается попутешествовать с нами.
Хенк метнул на придирчивого незнакомца взгляд, полный досады.
— Да, ты прав, — согласился Мансвельд. — Господин Фридаль, проводите этих людей, но приставлять к ним охрану не надо.
Лоцман встал, скрывая презрительную усмешку, которую новые хозяева шхуны предпочли не заметить, и кивнул юношам на дверь.
— Я бы прилёг, — сказал Мансвельд, когда все трое вышли, — но Хёгвальд сдерёт шкуры с Янсена и твоего Ханса, если я заставлю его ждать слишком долго.
— Хёгвальд? Это ещё кто такой?
— Наш союзник, командир шведского корабля. Янсен уже вторые сутки сидит у него заложником и, разумеется, от всей души желает мне столь же приятного отдыха.
— Значит, ты сейчас отправишься к шведам? Кого ты возьмёшь с собой?
— Лоцмана и кого-нибудь из матросов. Кстати, я хочу кое о чём с тобой посоветоваться…
— Погоди. Расскажи мне прежде об этом Хёгвальде. Кто он такой и зачем пожаловал на Сандфлес. Я спрашиваю не из праздного любопытства. Нынче ночью мне довелось услышать весьма интересный разговор…
Ушедший в бездну сомневался, показать ли Мансвельду кольцо. Художнику и без того хватало забот. Спрятать драгоценную безделушку на судне так, чтобы она не потерялась, было затруднительно; держать при себе — опасно, разве только повесить на шнурок и носить под одеждой. В подобном благоразумии Ушедшему в бездну виделось что-то подленькое и жалкое. Подумав, он решил не снимать кольцо с руки. Раз уж оно попало к нему, пусть его удаче завидуют, пусть считают его ловким и дерзким разбойником, а не трусливым вором, прячущим добычу от чужих глаз.
— Что ещё за разговор? — насторожился Мансвельд.
— Наш лоцман беседовал при мне со своей дамой. Оба, вероятно, думали, что я не понимаю их. Должен порадовать тебя: наша судьба уже решена. Когда со шведами будет покончено, придёт и наш черёд. Тебя и Янсена ожидает рабство, а меня казнят за убийство Годсхалка. Нынче ночью, пока ты стоял вахту, лоцман учинил мне настоящий допрос. Он и женщина — отнюдь не пленники Хёгвальда. Они хозяева этого края и, что самое скверное, их обоих дьявол наделил теми же способностями, что и меня. Ты видел, как лечила меня женщина? Она не ведьма, скорее знахарка, но её спутник — чудовище. Нам нечего противопоставить ему.
— Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить, но ты опередил меня. С твоими собратьями лучше не иметь дела. Я подозревал, что наш лоцман — один из них. Не повезло нам…
— Ещё как не повезло! Взгляни на мой трофей. — Ушедший в бездну поднял руку с мерцающим сапфиром на среднем пальце.
— Это ещё что?! — Мансвельд привстал, с удивлением вглядываясь в камень.
— Превосходный сапфир. Очень дорогой. Я увидел его у себя на руке, когда проснулся. Приятный сюрприз, верно?
— Как сказать… И ты не знаешь, откуда взялось кольцо?
— Нет. Могу лишь предположить, что нашему лоцману хочется отправить меня на виселицу. Скорее всего, кольцо принадлежит ему, но он поступил опрометчиво, расставшись с ним. Обратно он его не получит.
— Ну, об этом даже говорить не стоит! Ладно, сейчас я отправлюсь к Хёгвальду и постараюсь вызволить Янсена и Ханса…
— Ханса? Он-то что там делает?
— Скрывается от лоцмана, который едва его не прикончил. Так вот, если мне удастся обмануть шведа, мы втроём вернёмся на шхуну и ночью снимемся с якоря. Шведские матросы, разумеется, возмутятся, но мы попробуем их утихомирить. Если не получится, отдадим им шлюпку, и пусть убираются. Один из них, кстати, не откажется перейти на нашу сторону.
— Этот болтун, наш новый кок? Он прекрасно говорит по-голландски.
— Да уж, и замечательно подслушивает чужие разговоры. Этот самый Швед, Ханс, Янсен, да ещё двое юнцов — неужели с такой командой мы не доведём шхуну до Гамбурга? Работать придётся сверх сил, но я надеюсь, что… Чему ты улыбаешься?
— Я восхищаюсь твоей решимостью, Виллем, но видно, мне на роду написано сеять вокруг себя разочарование. От твоих юнцов, разумеется, будет много проку в море! Неужели ты, художник, не заметил, что это девушки?!
***
Через час после окончания завтрака Виллем Мансвельд зашёл в каюту, где его ждали Хенк и Хольгер. Прижавшись друг к другу, оба спали на топчане. От них веяло теплом и уютом. Аккуратно сложенный плащ Ушедшего в бездну покоился под темноволосой головкой Хенка. Мансвельд постоял у постели, с необычным для него сладким волнением глядя на спящих. «Кошачьи сердца!» — На его губах трепетала усмешка охотника, наткнувшегося на пещеру, где свернулись пушистыми шариками доверчивые рысята. Одного из них он решил взять с собой.
Боже, как вздрогнул Хенк, когда рука Мансвельда легла на его плечо! Сколько ужаса было в широко открывшихся глазах юноши!
— Вставай, — сказал Мансвельд. — Ты мне нужен.
Хенк проворно вскочил с постели и сунул ноги в широкие сапоги.
— Я готов, господин капитан.
— Хорошо. Отправишься со мной к шведам.
— На их корабль? А Хольгер?
— Хольгер останется здесь.
Мансвельда слегка удивляло то, что говоря на похожих, но всё-таки разных языках, он и Хенк отлично понимали друг друга. Художник решил не брать с собой никого из шведских матросов. Общество красивой девушки, которая хочет, чтобы её принимали за юношу, куда приятнее.
Вскоре от шхуны отошла лодка. В ней находились Мансвельд, лоцман и Хенк. Юноша не слишком ловко работал вёслами. Брызги осыпали его и обоих пассажиров.
— Аккуратнее, парень! — дружелюбно сказал лоцман. — Не надо так высоко поднимать вёсла. Тебе самому тяжелее от этого.
Хенк последовал совету, и правое весло, едва приподнявшись, срезало макушку набежавшей волны.
Мансвельд задумчиво разглядывал носки своих чёрных ботфорт, которые лизала скопившаяся на дне лодки вода. Под серым небом, низко склонившимся над сизыми волнами, шведский корабль казался зловеще-безлюдным. Золотая резьба и медные украшения его корпуса померкли в тени облаков. Синее с жёлтым крестом полотнище флага безжизненно обвисло на флагштоке.
— «Рыцарь», — произнёс лоцман странным тоном. — Уже четыре месяца он стоит в этой бухте и, боюсь, что нескоро её покинет.
— Что же ваши власти? — спросил Мансвельд. — Неужели настолько трудно справиться с пиратами?
— Это побережье не принадлежит местным властям. Оно выкуплено чужеземцем. Эти края чем-то привлекли его. Он выстроил здесь неприступную цитадель. С моря замок защищён стеной и батареей тяжёлых орудий. Георг Хёгвальд знал об этом, а потому предпочёл выбрать место для стоянки подальше. Взгляните вон туда. Видите, там, за валунами, среди зелени, деревянную крышу? Над ней развевается шведский флаг. Это береговая резиденция пиратов. Её дважды штурмовали местные жители, но безуспешно. Хозяин замка отказал своим подданным в помощи. Ходят слухи, что он заключил с Хёгвальдом тайный договор.
— Но зачем? Какой смысл отдавать на разграбление собственную землю?
— Кто знает... Я ведь говорил вам, что это побережье служит местом ссылки. Можете представить, какие люди здесь живут и как нелегко удерживать их в повиновении!
— Понимаю. Но что если Хёгвальд нарушит договор и попытается захватить замок? Для него там куда больше соблазнов, нежели в рыбацких деревнях.
Лоцман широко улыбнулся.
— Вы угадали. На днях он поделился со мной этой безумной идеей. Я не одобрил её, но, разумеется, он не пожелал выслушать мои доводы. Что ж, дай Бог ему удачи...