Первый поцелуй.
Это было дерзко и неожиданно не столько с его стороны, как с моей, ибо такое поведение типично для людей в его возрасте, с его внешностью и с его удивительно элегантно-печальными повадками, но свое поведение мне было в новинку. Я корила себя и пристыжала как в одно мгновение изменила своему существу. И почему мне захотелось его поцеловать? Это было отчасти унизительно, но так приятно. Этот шарм его волнующей без повода оболочки, под которой скрывается тайна бермудских сердец, уводил мои мысли в оправдательные повороты, за которыми тянулась пустая и прекрасная магистраль каких-то неизведанных чувств и большого желания поцеловать его снова. Просто так. Без обязательств. Просьб. Оправданий. Потому что это очень приятно. Его бесцеремонность меня ошарашила, удивила и обрадовала, потому что это давало надежду, что я ему нравлюсь, или хотя бы я его привлекаю (как это жалко звучит), но потом же меня осеняло здравым смыслом, это было всего лишь поцелуй, короткий и нежный поцелуй, который всего то и означает, что ему просто захотелось поцеловать от естественного пошлого желания. Но я все равно была рада такому стечению обстоятельств, как бы там ни было, за этим не последовало условностей, неловкости, потому что я хорошо их скрывала, а он – я не знаю, что он думает на этот счет и уже уверена, что его память стерла этот глупый поцелуй. Это же просто поцелуй, эндорфины и все такое… было бы такое же ощущение чего-то переполненного, если бы я съела очень много вкусного шоколада. Но если от большого количества шоколада меня бы начало тошнить, то от последующих (в мечтах) его поцелуев я бы просто улетела, как обычно говорят, на седьмое небо.
Как же так получается, что на свете полно мужчин, а взгляд падает всегда на каких-то исключительных, которые становятся болью, становятся сном, символом, образом, который ты хранишь в сердце, в котором разочаровываешься и после перестаешь уделять должного внимания всем деталям своей жизни. Я встречалась с парнями, я была влюблена в них. Ох, как я была влюблена в них, но до страсти не доходило даже в мечтах, все было на уровне смеха, иллюзорной чувствительности и необычных и неумелых поцелуев в шею. Но его руки, глаза, дыхание, все его тело, начиная от мышц, прячущихся под майкой, заканчивая его жаром, запахом его тела и парфюма – все это выкручивало из моего подсознания никогда ранее не использованную страсть. Я хотела его поцеловать. Для начала.
Моя кожа такая предательски чувствительная или я слишком худая, что так рьяно и ясно чувствовала всю силу и желанность его движений рук по моим бедрам, талии, спине и шее? Первое, что я ощутила, у него очень мягкие и горячие руки, словно кровь гоняет по венам не по инерции, а от настоящего бешенства, а бархатистость его рук навевают в мое сердце воспоминание чего-то хорошего, приятного, родного и такого притягательного. Я не знаю, что он почувствовал, когда прикасался ко мне, наверное, ему тоже было приятно. Но мне было приятнее, потому что я всегда придаю большое значение всему, чему не надо, веду себя так, словно кричу всем своим телом и взглядом о чувствах и ощущениях. Может он заметил что-то в моем обескураживающем взгляде тогда в лифте или в машине, ведь просто так два человека противоположного пола не могут смотреть друг другу в глаза, не отводя их и не выдавая никаких эмоций, по крайней мере, я так считаю, но теперь же что-то мне подсказывает, что все это неправда. Все может происходить просто так. Так, что потом не останется ни воспоминаний, ни приветствий ради приличия, ни будущего, ни прошлого. Я и не хотела от этого человека его прошлого, будущего, даже его настоящее мне не хотелось. Я смотрела с опаской внутрь себя, пытаясь отыскать там немного здравого смысла, который бы поперчил это славное пресное блюдо под название "почти влюблена”. Его жизнь – это его жизнь, чужая для меня и скрытная, поэтому я не помещусь в помещении под название “его сердце” даже с маленькой сумочкой моей новизны. Я слишком много рассуждала, и это привело меня к определенному выводу. Он мне показался тогда таким простым и условным, но таким грандиозный, хоть сейчас номинируй на гранд величайших выводов. И я вышла из комнаты такой же, какой заходила. Ничего не изменилось. Ни в обстановке, ни в воздухе, ни в его взгляде. Все прошло гладко и учтиво.
Я нахожу слово влечение грубым, желание пошлым, а безэмоциональность слишком унизительным. И что же лучше? Пожалуйста чувствуй ко мне что-то другое, но не это.
Поглощение взглядом – если есть такое чувство, то мне будет безудержно приятно, если ты будешь чувствовать это ко мне.
Ночная встреча на кухне.
О чем могут разговаривать два человека, некогда целовавшиеся в ванной, ночью на кухне? Конечно же о чем-то приближенном равноценном любви, сексу. Любопытство берет вверх или тишина ночи обволакивает томной пленкой мысли, сдавливая все рациональное и отбрасывая в неопознанное подсознательное. Равнодушие или пресловутая надежда так же сужается и улетучивается в ненаступившие рассветы, а сейчас каждого из нас волнует, точнее, меня волнует чего он больше хочет: любви или секса. И что хочется мне? От него. Или от любого другого, кто забредет в мои мысли.
Я не люблю искусственный свет. Пусть лучше комната в ночи будет освещена яркой луной или россыпью звенящих звезд, а не светильником или подсветкой над столешницей. Сейчас, в минуту искренности или хотя бы неприкрытой лицемерности, этот искусственный свет некстати и очень раздражает меня. Но он до того тусклый, что видно только очертание силуэтов и интуитивно очертание самых мельчайших изгибов наших лиц. Если бы на нас светила луна, то я бы провалилась, я так краснела, смущалась, но храбрилась, что даже себя не узнавала. С каждым новым человеком в своей жизни я узнавала о себе больше нового, и это новое поражало меня, как поражает сухое дерево молния. Вот представьте, что расколотое этой ночью сухое дерево грозой – это я. Я так привлекательна. И чрезмерно ужасна. Безразличие ощущаемое к человеку и аналогичное желание его же целовать – мой первый парадокс, который привносит в мое чувствительное сознание смех, схожий на примесь отчаяния и сарказма, сожаление, схожие на начальную стадию депрессии и просто усталость. Он не хочет мне нравится, она сам мне сказал этой ночью, но не стал отрицать возможный факт, что я ему нравлюсь, по крайней мере, на уровне инстинктов. Такое впечатление, что он забронировал только одно место в своей жизни, т. е. для себя и то отдал на растерзание своему прошлому, своим мыслям и таким очаровательным заморочкам. Я осторожно вытаскиваю пинцетом вопросов информацию, пытаясь понять, что он хочет сказать мне действительно важного или это новый эксцентричный способ отшить. Кажется, я уцепила пинцетом своих безалаберных, но таких открытых вопросов что-то большое, и этот улов мне не по силам вытащить. Потому что слова скрывают свой прежний смысл, меняют направление своей сути под воздействием моего влюбленного помутненного сознания и его интонации, я сравниваю его позу сейчас и минуту назад и что-то мне подсказывает, что если я не вытащу свой улов, то эта ночь останется хорошим воспоминание, а по прошествию нескольких недель вовсе окончательно сотрется из памяти. Он хочет меня без последствий, без любви, обещаний, влюбленности, привязанности, переписок, подарков и дружественных бесед. Я смогу на такое ради наслаждения? Потому что тяга к нему, такому загадочному, холодному, рациональному и тихому возрастает с каждой пролетающей минутой в темноте. Как можно при этом нервничать? Если только боясь отказа или неудавшейся попытки выглядеть достойно. Непреднамеренно сексуальная улыбка сменяется нежной полуулыбкой, или же тусклый свет выстраивает в ускоренном темпе иллюзии на счет него. Во всяком случае, я кое-как разобралась с его позой, словами и желаниями. Меня пугают его первые шаги, но приблизившись, я ощущаю лишь ускоренный стук своего сердца, который заглушает его, мои мысли далеко от реальности и уже его целуют. Его честность поразила меня, это впервые, когда меня поражает честность, исходившая от парня. От не утаил от меня своих планов на счет меня – просто секс. Я не утаила от него своего ответа – просто да. Я вроде влюбляюсь в него и вроде пока сознательно остерегаюсь этого, потому что знаю, что сдерживающим фактором будет его разочарование в моих силах, прекращение нашего уговора и конец моему спокойствию. Но спокойствие мне еще пригодиться, я очень много работаю и усердно учусь, думаю, у меня не будет времени на лишние мысли, когда я буду активно участвовать в общественной жизни. Я так ему и сказала, что прозвучало трактатом или твердым обещанием, что та данность, к которой мы пришли, абсолютна реальна и совершенно возможна без печальных последствий, сказала, что он идеально подходит мне и его условия тоже, ибо я уделяю много времени себе и карьере, а он просто не хочет что-либо чувствовать. Так мы и договорились давать друг другу наслаждение в полной свободе, в полной мере, но без излишеств, без остатков, без глупых разговоров и расспросов, просто потому, что тела в нашей ситуации чувствуют больше и полнее, чем слова и прочее. Но мое бессознательное чуть-чуть соврало, ожидания на него у меня все же были, но они были типично преувеличены всеми теми нравоучениями, что втемяшили нам в детстве и ранней юности наши мягкотелые мамы и тетушки. Да, мне не нравится наполовину, я хочу все или ничего. Он не хочется что-либо чувствовать, поэтому и отказывается от всего. Цель одна, но разные средства. А флюиды одинаковые. И как при таком раскладе не расплющить себе мозги, полностью в него погрузивших? Ах, это инфантильность! Всегда мешала мне воспринимать действительность с ее опустевшими перспективами и сгнившими лестницами действий.
И в самый ответственный момент, когда каждый должен сделать одновременно шаг навстречу, стоит какое-то негодование, неуверенность, страх и неизвестно чего больше. Этот мужчина самоуничтожает себя, уничтожает и меня своей неопределенностью и волнительным шармом.
Его талию обрамляют мои острые колени, он тянется поцеловать меня, но останавливает почти у губ, подтверждая правильность действий. “Я не передумала”. Никогда еще поцелуй не действовал на меня так молниеносно и завораживающе, едва бархат его рук коснулся моих волос, бархат его губ коснулся моих губ. Что это было? Это не похоже на просто реакцию. Это не похоже на эстетичность. Это ни на что не похоже, потому что я ранее с таким не сталкивалась. Кажется, в скором будущем мне придется найти много определений для своих чувств и нашего поведения. Мы наклоняли голову навстречу друг другу, пытаясь уцепить как можно больше площади губ, но сколько бы не брали, все было мало. Мало было поцелуев. Руки также неспокойны, она не могут найти прибежище, потому что не все еще исследовали, мои руки касаются его напряженных плеч, его – моей спины, ног. Объятья в порыве страсти – что может быть искреннее и так ошибочнее? Напоследок мы обменялись правилами, точнее, он уведомил мне о своих правилах, суть которых полная моя изолированность от его жизни. И пока мне нет зеленого света в его прошлое и даже в будущее, я являюсь, как это ни тщеславно, частичкой его настоящего, пусть и нелепого.
Я боюсь, что это закончится? Или я не смогу дойти до завершающего раунда нашего интересного положения? Еще толком ничего не началось, а мне уже интересно как все закончится. И чего я действительно боюсь, так это его мрачного и сортировочного взгляда, точнее, я просто его не выдержу.
Остальное.
Теперь все навевает мне грусть. От того, что я ввязалась в такой каламбур; от того, что я не нахожу себе места от излишне волнительных мыслей не о нем, а о возможности сорваться, признать факт, что он мне уже заранее нравился, и я согласилась на такую экстравагантную веселуху уже влюбленная. Его красота не была каркасная, за красотой стояло что-то еще, огромное по размеру, метафизичное и грозное, как майское небо в момент раската грома, что-то умное, надломленное, растлевающее, потерянное, возвышенное. Я так могу бесконечно, если кажется, что человек чуть-чуть лучше в моем представлении, чем является на самом деле.
Почему-то эта данность с ним стоит на повестке дня. Как только я затеяла все это, т.е. дала согласие на секс без правил, в моем распорядке появилось больше часов, теперь я успеваю и работать, и учиться, и думать о нем. Но иногда я так устаю на работе, что приходя домой, я моментально засыпаю, и вот тогда я провожу все 8 часов сна в созерцании сами знаете кого.
Неуместное и неловкое.
Теперь свет был подлинным. Луна светила прямо в комнату, согревая наши намагниченные силуэты, но я по-прежнему не видела его взгляд, лишь ощущала что-то похожее на взгляд, что-то похожее на страсть. Растерянность или торопливость ускоряла нас, давая нам все больше инерции и чего еще, наполняла нас каким-то непреодолимым желанием, меня наполняла непреодолимым желанием. Губы сжимались в надменные линии, другие кривились, нервно покусывали, потом шевелились, что-то говоря. Я не отдавала отчет, когда он меня целовал, где находятся сейчас его руки. Я до такой степени онемела, что чувствовала только его губы на своих. Желание обладать в физическом смысле перерастало в действительность вместе с тревогой и паникой по поводу тех самых чувств, которых сейчас якобы не было. Нужно перестать думать о чувстве, нужно сконцентрироваться на чувствительности. И хотя все должно было произойти горячо и спонтанно, на деле оказалось более основательно, но не менее эпично. Почему-то спокойствие в его глазах я путаю с отстраненностью, но все равно такая размеренность успокаивает меня, и я готова почему-то сейчас измениться до неузнаваемости, стать другим человеком, с другой родословной, с другим именем, лишь бы стать ближе к нему, лишь бы стать ему родной. Его поцелуи моего живота действовали на меня подавляюще и раскрепощающее. Какая-то странная у него философия, он хочет, чтобы я это запомнила, но он не хочет ни давать мне надежд, ни любить, ни влюбляться в меня, и как я должна реагировать на это? Помнить все без чувств? Помнить эти томительные моменты, ощущения всего человека, но для чего, если они не принесут мне ни удовлетворения, ни озарения, ни улыбки? Я пыталась не думать, не углубляться в излишнюю демагогию, а получить просто кайф по нашей такой интересной, но милой договоренности. Можно сказать, что неистовое изучение тела в порыве страсти сблизило нас на каком-то нескончаемом метафизическом уровне, заключив негласное еще одно соглашение, уже более неопределенное, чем предыдущее, и пока такое соглашение только у меня в голове, я вправе его изменять или перечитывать, но суть его такова – новый уровень сексуальности означается повышенное желание скучаемости и желания в общем. Солидности и литературность слов куда-то испаряется, я так много чувствую к нему, но этого все равно мало, чтобы написать ему стихотворение. Стихотворение пишется, когда ты влюблен. Но я влюблена, а все равно строки не складывают в созвучие, мои рифмы более безмолвные, чем его спокойным отстраненный взгляд. Мне остается лишь думать, наслаждаться и готовиться к заведомо проигрышному не в мою пользу расставанию.
Отягчающее смущение.
Как же это чертовски неприятно и унизительно, когда другой человек замечает раньше тебя, что ты на самом деле влюбилась и приговор в таком случае один – страдать. Ну зачем мне говорить о вполне ясной очевидности? Зачем так много драматизма, радости и безмолвных расспросов? Я сама не определилась со своими чувствами или попросту ощущениями по поводу наших с ним интимных отношений, а тут раз тебе – и говорят тебе открыто риторическим вопросом о том, что я пытаюсь держать подальше, под замком своей предосторожности, здравого смысла и простому соблюдению данных правил, что я в него влюбилась. Нет. Нет. Нет. Баситым хором кричат во мне это грубое слово подсознание, сердце и душа, но сама сущность прислушивается к словам наглого наблюдателя и приспосабливается к новой истине – да, я в него влюбилась. Убежать от своего признания я не могу, раз признавшись. Я не такая мужественная, как он, ибо он все еще бежит от неизбежности или очевидности того, что я трогаю его сердце, и это значит больше, чем просто он влюбился.
Перемены в доме, как новая стрижка – к изменению мироощущения. А что делать, когда меняются чувства?
И еще у меня выработался страх, страх перед ним важного вопроса, который стоял на повестке дня, но все так и не учитывался. Иногда мне так и хотелось выпалить ему: “Ты меня любишь?” И я боялась его реакции, его томно-разочарованного и напугано-завораживающего взгляда, боялась ответа, даже не исключая положительного, но мне все же хотелось не размышлять, а точно узнать у него вердикт. И даже если он скажет нет, такое кроткое и сухое нет, то этот ответ все равно будет полон необъяснимой с его стороны нежностью, проницательностью и теплотой, потому что я не знаю, кто имеет власть над ним, над его чувствами, кто сможет его переубедить в своей отчужденности от меня и, наконец, признаться мне, хотя даже нет, мне не так уж и важны признания, мне важен факт, что он будет открыт и ясен для чувств ко мне, к симпатии, к интересу, который можно будет не скрывать. Но он не смотрит на меня даже в тот момент, когда между нами остается только страсть, и когда я не очень соображая, что я делаю и где нахожусь, он смотрит на меня лишь тогда, когда изучает после разлуки или целуя. Но страсть остается слепой, умопомрачительной, но слепой, я хочу дотянуться до его век и открыть их своими пальцами, но я боюсь его взгляда, какой он увидит меня и каким его увижу я… Мне хочется кричать от неизвестности моего положения, безысходности мыслей, которые довели меня до такой эмоционально истощенности, это не зависимость, я просто скучаю по нему и хочу, чтобы он скучал в ответ. Но он так спокоен и размерен при первых минутах, что иногда на меня находит оторопелая грусть, но потом страсть нас возрождает и дает нам силы двигаться дальше к нашему еще неизвестному финишу.
Чего мне на самом деле хочется, когда я пытаюсь понять и разобраться в своих чувствах к нему? Мне не нужна его надежда, потому что у меня есть своя. У меня есть уверенность, что я не просто так в его жизни, хотя не исключаю возможность, что я просто самый наилучше подходящий вариант из всех его знакомых, кто вот так безропотно бы согласился без будущего, без опустошительных признаний поддаваться страсти.