– Я хочу сидеть только рядом с тетей Броней.
Тетя Броня – это я, так записано в паспорте и так обращаются ко мне на работе. Одиннадцатилет-ний сын моей сослуживицы и подруги садится, крепко держа рукой соседний стул.
С Кирюшей мы друзья. Мне он читает свои стихи, задает вопросы, волнующие его, просит со-вета, какую книжку взять в библиотеке. На всех представителей мужского пола, пришедших по-здравить его маму с днем рождения, смотрит набы-чившись, – в каждом подозревает соперника. Те над Кирюшей иногда подшучивают, дразнят его. Впро-чем, совсем слегка, очевидно вспоминая свой пере-ходный возраст и свою детскую любовь то ли к мо-лодой учительнице, то ли к маминой подруге.
Кирюша с мамой живут вдвоем, родители не-давно разошлись. Бывший муж купил семье хоро-шую кооперативную квартиру на окраине, а сам ос-тался со второй женой в маленькой однокомнатной, в центре Москвы.
Жизнь у Ирочки с мужем была нервная, слож-ная, да и судьбы непростые. Оба – из смешанных семей, если можно считать смешанным браком со-юз караима и еврейки, – это со стороны Иры, а у Левы, ее мужа, мать была еврейка, отец – русский.
От них Кирюша унаследовал длинноватый с горбинкой нос, скорбные глаза, правда, голубого цвета, и звучную русскую фамилию – Бобров.
Моя подруга и ее будущий муж, Лева Бобров, встретились совсем молодыми и очень одинокими на свете. Левин отец, Николай Фомич, тот самый, который передал внуку Кирюше голубые глаза и немного великодержавной крови, был ответствен-ным партийным работником, разделившим участь многих в 1937 году. Десять лет без права перепис-ки означали, что письма можно было адресовать лишь в мир иной. Мать, Мира Осиповна, препода-ватель Химического института, после безуспешных хлопот об освобождении мужа, однажды, придя на работу, воспользовалась своим правом доступа к ядам. Спасти ее не удалось, и малолетнего Леву взяла на воспитание семья маминой сестры. Люди образованные, критически настроенные по отноше-нию к советской власти, они не слишком стесня-лись откровенных высказываний в собственном до-ме. Племянник вырос ярым антисоветчиком, в ко-тором гены, острый, ироничный ум и наблюдатель-ность скоро проявили себя.
В десятом классе, находясь в компании сверст-ников, Лева рассказал антисталинский анекдот. На следующий день его забрали.
Однажды, когда Ира уже была в разводе с му-жем, мы шли ноябрьским, слякотным вечером по Пушкинской площади.
– Смотри, смотри, – толкнула она меня в бок.
Я подняла глаза. Мимо проходил какой-то мало-привлекательный мужчина, небритый, в ратиновом пальто и мохеровом шарфе, закрывавшем шею до самого подбородка.
– Что за тип? – спросила я.
– Это он Левку заложил в 49-ом, а сейчас ра-ботает в газете «Труд». Его донос показали, когда оформляли справку о реабилитации.
Лева просидел около шести лет, работал на ле-соповале, там научился играть в карты и пить. Приехав в Москву, поступил в Лесотехнический институт, был уже в это время надломленным чело-веком. Вскоре он познакомился с молоденькой де-вушкой, у которой тоже не было семьи.
Папа Иры Гордон погиб на фронте, мама вы-шла замуж за его брата-вдовца, но умерла очень ра-но, когда дочь была в десятом классе. Приемный отец, он же дядя, повел себя несколько странным образом; уйдя к какой-то женщине, посещал Иру лишь для того, чтобы забрать очередную скатерть или старинные серебряные ложки. Ира не сопро-тивлялась, только стояла у окна отвернувшись, что-бы не видеть, как деловито орудует этот единствен-но близкий, как ей казалось, человек на свете. Ей было не жалко вещей, просто противно и стыдно за него. Забрав все мало-мальски приличное, что было в доме, дважды родственник исчез навсегда и ни разу не поинтересовался, как справляется остав-шаяся одна девочка.
В это время Ира познакомилась с Левой.
Когда-то одна мудрая женщина сказала слова, которые мне запомнились: «Когда мужчина женит-ся, – он хочет, чтобы женщина всегда оставалась той, какую он встретил. Женщина же думает – ни-чего, я его переделаю».
Наверно, Ира видела некоторые Левины каче-ства, не слишком подходящие для семейной жизни, но жила надеждой на перемены.
Левино знание поэзии, умение читать стихи, в том числе неплохие свои, широта и артистичность натуры, прекрасный голос, игра на гитаре увлекли Иру.
Они поженились и прожили вместе одинна-дцать лет. Лева устроился на какой-то лесосклад, – квалификация, полученная в лагере, помогла, по-том бросил заочный институт, у него появились «левые деньги», он не только пил и играл в карты, но и заводил беспорядочные знакомства. Впрочем, жену терять не хотел, старался как-то оправдаться в Ириных глазах, купил ей норковую шубу, а, загу-ляв, под утро возвращался с большим букетом роз, которым Ира лупила его по физиономии. В итоге брак распался, хотя они оставались в дружеских от-ношениях. Сыну на день рождения Лева присылал дорогие подарки и очень славные сказки собствен-ного сочинения, бывшей жене – духи и цветы.
Ира плакала, эти знаки внимания только рани-ли, ей казалось, что легче было бы пережить его безразличие к оставленной семье. Закончил Лева жизнь трагически, по-видимому, в состоянии белой горячки он повесился на люстре в своем доме. Ки-рюше Ира много лет не рассказывала, как умер отец.
Когда мы с Ирой познакомились, она была не-сколько полноватая, но хорошо сложенная женщи-на, очень общительная, с веселым, необидчивым характером. Она вторично вышла замуж за челове-ка настолько же порядочного, насколько скучного и, по-моему, продолжала всю жизнь любить своего яркого, непутевого Леву.
Кирюша рос хорошим, способным мальчиком, читал настоящие книги, увлекался химией, с пятна-дцати лет начал печататься в каком-то научном журнале. Собирался поступать в «Менделавочку», так в Москве называли Химический институт име-ни Менделеева, где когда-то была доцентом его ба-бушка.
Мы с ним много разговаривали, обсуждали жизненные проблемы, политику, обменивались впечатлениями о прочитанном и услышанном, – он был пытливый мальчик, защищал свое мнение. Об-щаясь с Ириным сыном, я часто забывала, что он еще подросток.
Кирюша рано начал писать неплохие стихи, пел под гитару и неожиданно увлекся ювелирным мас-терством. Однажды в день рождения подарил мне Маген-Давид на серебряной цепочке, сделанный собственноручно. Была середина 70-х, Москва за-игрывала с Америкой, только-только стали прокле-вываться ростки еврейской жизни, и появился театр «Шалом». С большим трудом мы достали билеты на спектакль «Черная уздечка для белой кобыли-цы», где блистательно играл ныне живущий в Аме-рике Яков Явно. В театр я ехала с работы и появи-лась перед сослуживцами с Маген-Давидом на шее. Главный инженер наш, присмотревшись к украшению, осторожно спросил: «Бронислава Александровна, не боитесь косых взглядов?»
– Пусть окосеют, – огрызнулась я.
Кирюша в это время уже успешно учился на втором курсе, у него появилась подруга, и началась какая-то закулисная жизнь, связанная с ювелирны-ми делами и картами. В отсутствии матери в доме стали появляться странные, не похожие на преж-них, знакомые Кирюши.
У Иры испортились отношения с сыном, она обвиняла во всем его подругу, просила повлиять на Кирюшу, но и от меня он уже отошел, стал взрослым, вмешиваться в его личную жизнь я не могла, а главное, это было бесполезно.
Однажды Ира пришла на работу совершенно поникшая и вызвала меня в коридор: «Кирюша проиграл в карты очень много денег, – просил по-мочь ему выкрутиться, заложить шубу. Сказал, что постепенно отдаст, у него есть несколько хороших заказов на “ювелирку”. Долг надо вернуть через не-делю – иначе будет плохо. Когда рассказывал эту историю, – не смотрел мне в глаза. Что делать?»
– Надо помочь. Может быть, предупредить, объяснить, что ты не мадам Ротшильд.
– Бесполезно – вздохнула Ира. Это гены.
Норковую шубу она заложила. Кирюша вскоре вернул ей деньги, сказал, что заработал.
А через полгода все повторилось. Теперь Ире уже пришлось отдать сыну ссуду, полученную для строительства дачи.
Просить деньги он пришел, прихрамывая, с синяком под глазом. И Ира сдалась, но предупреди-ла, что делает это в последний раз.
А в конце зимы Кирюшу арестовали. С ним вместе проходили по делу об ограблении уборщицы ЖЭК-а, некой Аделы Принц, еще пять человек, один из которых был секретарем комсомольской организации географического факультета Московско-го университета, другой – сыном известного про-фессора-искусствоведа. Вся группа, кроме одного, – студенты, ранее ни в чем не замешанные.
Уборщица ЖЭК’а, по-видимому, была валют-ной проституткой. Даже в брежневские времена дамы сии крутились возле «Националя» и «Метро-поля», имея для прикрытия хоть какую-нибудь ра-боту и налаженный контакт с КГБ.
Кирюша в ограблении не участвовал. Для него нашлось более интеллектуальное задание – сделать по образцу замочной скважины слепок и выточить ключ, в компенсацию за вновь проигранные деньги.
Компания была серьезная, последствия отказа – еще серьезнее, и Кирюша взялся за дело.
По плану ребята решили ограбить квартиру в отсутствие хозяйки, но просчитались.
В девять часов вечера пятеро дружков, не-слышно открыв дверь Кирюшиным ключом, появи-лись на пороге квартиры Принц. Возглавлял группу комсомольский вожак. Принц оказалась дома и уже спала вместе с дочкой.
– Деньги давай, а не то газ откроем, и отравим твою девчонку, ты ж не на зарплату уборщицы жи-вешь, – ухмыльнулся будущий ученый.
– Нет у меня денег.
– Вообще или дома? – со смехом спросил вор со стажем.
– Ну, дома, – запинаясь, ответила еще не окончательно проснувшаяся Адела.
– Проверим, – сказал рецидивист. Давай, на-чинай шмон, – обратился он к профессорскому сынку.
Парни стали обыскивать дом и, действительно, денег не нашли, только кольцо с изумрудом и се-режки, но обнаружили сберкнижку, где значилось 7.500 рублей, по тем временам сумма немалая.
– Значит так, завтра пойдешь в сберкассу прямо к открытию. Сберкасса на Большой Сер-пуховской, верно? – повертев книжку, сказал про-фессорский сынок.
– Верно.
– Снимешь 7000 тысяч, скажешь, срочно надо уплатить за домик в деревне. Учти, обманешь – не жить ни тебе, ни ей, – кивнул он в сторону спящего ребенка. Три парня остались ночевать в квартире, чтобы утром проследить, куда пойдет Адела, двое должны были ждать ее в сберкассе.
С утра Адела отвела девочку в детский сад и, под присмотром подельщиков, пошла по указанно-му маршруту. Было начало месяца, у сберкассы стояло несколько пожилых людей, пришедших за пенсией.
Все шло по-намеченному. В восемь сорок пять вышли первые клиенты, – два старичка, очевидно, соседи-приятели, один из них прихрамывал и опи-рался на палочку. За ними появилась Адела с пач-кой денег в сумке и два парня – надсмотрщики. Старички, переговариваясь, перешли дорогу возле сквера и вдруг, неожиданно развернувшись, ловки-ми ударами палки сбили с ног комсомольского дея-теля и сотоварища.
Взятых раскрутили быстро, Кирюшу они «за-ложили» моментально, и на следующий день все уже сидели под арестом.
Каким образом Аделе удалось сообщить в ми-лицию, на следствии она, естественно, не рассказы-вала.
В суд я приходила вместе с Ирой, чтобы хоть как-то поддержать ее. Заседания проводились по утрам, и надо было выкручиваться, уходить с рабо-ты и сохранять тайну.
Кирюшу привозили в черном воронке, обритого наголо, с руками, заведенными за спину. Смотреть на это было жутко, и утешить подругу – нечем. Как выяснилось на очных ставках, инициатива ограбле-ния принадлежала комсомольскому лидеру. Вожак – он всегда вожак. В качестве консультанта, пообе-щав приличный куш, привлекли парня, уже имев-шего судимость за ограбление. Остальные были ис-полнителями.
По-видимому, в ход пустили большие деньги, приговоры явно не соответствовали степени вины. Комсорг географического факультета получил все-го три года. Другие студенты от трех до пяти. Шесть лет дали повторно судимому, а Кирюше, как главному действующему лицу, – девять.
Было весьма прозрачно, что от Иры ждали крупной взятки, – она приезжала в суд в норковой шубе, – другого пальто у нее попросту не было. Де-нег тоже не было, – дачную ссуду Кирюша не вер-нул, подкупить судью было нечем, да и не приспо-соблена была Ира к таким делам.
Кирюша отсидел, как говорилось, от звонка до звонка, в Мордовских лагерях. Там заболел тубер-кулезом, лечился, был переведен в отдел снабже-ния. Инициативному, толковому и грамотному пар-ню никто не хотел сокращать срок.
За эти годы Кирюша прислал мне несколько остроумных, шутливых писем. Писал на мамин ад-рес, – не хотел, чтобы хоть какая-то тень упала на нашу семью. Никакого надрыва, никаких жалоб. Бремя вины он нес сам, свои горести ни на кого, особенно на мать, не хотел перекладывать.
После освобождения Кирюша работал на юве-лирной фабрике, с началом перестройки – в част-ной ювелирной фирме, а затем открыл свою.
Девять лет отсидки внешне на нем не отрази-лись, – ни татуировок, ни блатного жаргона – дак-роновый костюм, белая рубашка, галстук, запонки собственной работы, поведение джентльмена.
После смерти моей подруги, когда я уже жила в Израиле, мы с Кирюшей иногда говорили по теле-фону. Я звонила в день его рождения и в годовщи-ну смерти Иры, а он неизменно звал меня в Москву и кричал в трубку: «Тетя Броня, вы только купите билет, а все остальное – за мной. Приезжайте, я Вас люблю!»
А потом он исчез. В квартире настороженно от-ветил чужой голос: «Бобров здесь не живет. Эту квартиру мы купили».
Через год мне позвонил общий знакомый из Германии и сказал, что Кирюшу видели в Праге. Может быть, запутался в долгах, может быть, снова карты. Кто знает. Где-то бродит по Европе добрый, толковый, с авантюрной головой уже совсем не мальчик, человек с изломанной судьбой и сложны-ми генами. Пусть ему будет хорошо. Главное, что-бы был жив.