Какое красивое сочетание – светлые волосы и карие глаза. Об этом я мечтала с детства. Ну поче-му, думалось, цвет волос изменить можно, а цвет глаз – нет.
Первое общее собрание отделения планирова-ния народного хозяйства нашего экономического института. У нас удивительно смешанная группа: москвичи-евреи, не попавшие в престижные вузы, приезжие из провинции – сплошь медалисты, ино-гда из страшной глуши. Один мальчик из таджик-ского кишлака рассказывал, что в горных селениях его края машиной скорой помощи был осел с таб-личкой 03 на шее.
Треть группы – студенты из стран народной демократии, зачастую намного старше нас, с воен-ным прошлым и партийным стажем. Они горды, что их послали учиться в Москву, в престижный экономический вуз.
Близко от меня – девочка в бывшем форменном платье, с помощью воротничка переделанном в обычное. Сидит зажато, чувствует себя явно не-уютно, похоже, что приезжая. Так и оказалось. Фа-милия у девочки Казакова, зовут Алевтина, Аля. Ее, единственную дочку, родители послали учиться в Москву, – заслужила, кончила школу с золотой медалью. С виду прилежная, спокойная отличница. Так и видишь ее, склонившуюся над тетрадкой, с чуть-чуть высунутым от усердия язычком. Лихая фамилия не слишком ей подходит.
С советскими студентами не церемонились: в дождь и мороз добирались они в институт из при-города, тратя по полтора часа на дорогу. То ли дело – иностранцы! Общежитие в пятиэтажном, доброт-ном доме, рядом с метро, в коридорах чистота, жи-вут по два человека в комнате, до института полча-са езды. Встречались среди них и семейные пары, в нашей группе были молодожены, берлинцы – Курт и Лора. Он – партийный работник – коммунист, громкоголосый, веселый, широкий и щедрый, да еще и певун, – по моим представлениям, совсем не типичный немец. Курт старше своей тихой, очаро-вательной жены, вышедшей за него замуж перед самым отъездом в Москву, сразу после окончания гимназии. Они всегда садились за первые столы, пытаясь понять и записать лекции на плохо знако-мом русском языке, и подчеркивая цветными ка-рандашами особо важные предложения. На столе, за которым обычно сидел Курт, какой-то студент, в начале новой кампании «Борьбы за качество», ак-куратно вырезал ножичком: «Старый дед свою ста-руху променял на молодуху. Это не чудачество, а борьба за качество». Доскональные немцы тщетно пытались понять скрытую насмешку этих строк над очередной показухой, и согласно кивали головами, подтверждая, что качество – дело хорошее, и стоит им заняться.
Постепенно в группе у каждого складывался свой круг общения, и у меня тоже был «узкий» и «широкий круг». В «узком кругу» мы делились бу-тербродами, личными проблемами и политически-ми настроениями. Покушения на бутерброды были вполне легитимны, но не всегда безнаказанны. Од-на из девочек, пытавшаяся как-то подкрепиться зав-траком приятельницы, жестоко пострадала. Вместо ожидаемого чернослива, она пихнула в рот что-то соленое, чуть горьковатое и совершенно незнако-мое. Как сказала продавщица в рыбном магазине у Петровских ворот: «Маслины-то? Да их только ев-реи едят». Маслины, между прочим, были испан-ские, замечательные. Я, каюсь, тоже участвовала в грабежах.
«Широкий круг» – это сокурсники, общение с которыми носило периодический характер. Мы вместе ходили на демонстрации, институтские ве-чера, устраивали встречи и дни рождения в обще-житии для иностранных студентов, обменивались конспектами, готовились к экзаменам. После на-пряженного труда в десятом классе многие на пер-вом курсе просто валяли дурака. Наш «узкий круг» остался к экзаменам без конспектов, их, к счастью, удалось заполучить у очень усердной студентки, как тогда говорили, «зубрилы-мученицы», из дру-гой группы. До сих пор помню некоторые перлы: «В надстройке оставался царь с царским строем», «Капитализм крахнул», и «Озеро Исаак-Куль».
Мы с Алей спортивными способностями не от-личались, и однажды нас не допустили к экзамену по политической экономии из-за несданного зачета по физкультуре. Наверстывать упущенное надо бы-ло в парке Сокольники, в теплый раннеапрельский день, когда еще не стаявший снег соседствовал с лужами, покрывавшими лед.
– Как зачет сдавать будем, Штительман, – по лыжам или по лужам? – спросил меня преподава-тель.
– Конечно, по лыжам, Талад Мамедович, – смиренно ответила я, и, пытаясь воткнуть палки в лед, обдала почтенного завкафедрой физкультуры водой.
– Зачетку давайте, Штительман, – сказал он с отвращением и поставил «зачтено».
Аля гордо двинулась вперед, дистанция, кото-рую она прошла, составила примерно пять метров, но Талад Мамедович, очевидно, решил не портить себе на целый день настроение нашими спортив-ными рекордами.
С вожделенными зачетами мы победно напра-вились к метро «Сокольники».
На втором курсе в группе произошло неожи-данное событие. Курт начал открыто и настойчиво ухаживать за подругой своей жены, кудрявой, хо-рошенькой Майей. Он откровенно оказывал ей внимание на глазах у Лоры, что вызывало непри-язнь не только к нему, но и к ни в чем не повинной Майе. Майе, может быть, и льстило внимание Кур-та, парень он был видный, но дружба с Лорой, а также нравственные принципы не позволяли ей да-же кокетничать с Куртом, не говоря о чем-то дру-гом. Думаю, что его немецкое происхождение, по-мимо перечисленных причин, тоже не способство-вало их сближению, – в пятидесятые годы случив-шееся во время войны еще было слишком живо и болело. Майина сдержанность только подогревала Курта, он шел буквально напролом, – все напрасно, его ухаживания дальше танцев на вечеринках и по-пыток сесть рядом на семинарских занятиях не продвигались. Стараясь привлечь внимание, Курт пытался показать себя во всей красе. Он рассказы-вал, как трудно работать с молодежью, воспитанной на геббельсовской пропаганде, в семьях, где роди-тели совсем недавно были членами фашистской партии. Рассуждал он и о равноправии, о необхо-димости вытравить высокомерное отношение к женщине – известные три «К» – Kinder, K;che, Kleider . Он пел песни Эрнста Буша – кумира не-мецкого подполья, пытался дарить Майе книги, – отношения топтались на месте, ничто не помогало. И тогда Курт предпринял маневр, он стал ухажи-вать за Алей, демонстративно обращая на нее вни-мание, дружески обнимая и громко называя «Каза-ковшн». Все видели эту несложную игру. Аля крас-нела, жалась в сторонку, неловко поглядывая на двух своих подруг – жену и несостоявшуюся воз-любленную Курта. Никто всерьез не воспринимал ухаживания Курта за «Казаковшн», а Лоре – сочув-ствовали. Молоденькая жена, с которой Курт не прожил и трех лет, не упрекала его, не устраивала сцены, – а ушла жить в другую комнату, к девоч-кам-немкам. Брак их рушился, – та, другая, какая разница, просто она сама не нужна была Курту.
Практику мы проходили вместе с Алей на Краснохолмском камвольном комбинате. В густых, ядовитых парах красильного цеха ходили еще не старые женщины с совершенно зелеными лицами. Такого цвета лица я ни до того, ни после не видела. И все же нам крупно повезло. Многие попали на пищевые предприятия и к тому, что там делали, по-том уже годами не притрагивались, вспоминая «стерильный» процесс производства. Кто трудился на молочном заводе, – не мог смотреть на творог и пить кефир, кто на мясокомбинате, – в рот не брал колбасу и сосиски. Короче, кто что выпускал, тот это и не ел. Так у государства создавалась экономия от полуголодных забастовок практикантов.
К четвертому курсу «широкий круг» потерял свои очертания, в отличие от «узкого», который сохранялся еще долгие годы. В группе появились замужние студентки. Одна девочка, кудрявая, смешливая Нина, вышла замуж за лейтенанта, слу-жившего в Ростове. Фамилия лейтенанта была Жу-ков. По забавному совпадению, Нина жила в Жуко-вом проезде и теперь получала письма с надписью на конверте: «Москва. Жуков проезд. Жуковой. От Жукова».
Аля оставила студенческое общежитие и пере-бралась в Москву, – снимала угол на Валовой ули-це, – и почему-то отдалилась от всех.
Однажды кто-то сказал, что видел Курта возле Алиного дома. Ну, видел и видел, тот, наверно, конспекты заносил.
В начале пятого курса прошло распределение. Я получила свободный диплом, так как была уже замужем, Алю направили на оборонный завод в Киев.
В последнем семестре занятия в институте пре-кратились, – мы писали дипломные работы и гото-вились к госэкзаменам. Алю я не видела несколько месяцев, да и не до знакомых мне было. Болели ро-дители, болел в Саратове отец мужа, я ждала ре-бенка, писала дипломную работу, для которой ма-териалы из библиотеки привозила верная подруга Люба.
Перед самой защитой была встреча с научным руководителем. Поднимаясь по эскалатору метро, я обратила внимание на кареглазую блондинку в им-портном платье, спускавшуюся к поездам. Впереди нее ехал большой живот. Она помахала мне рукой и предложила вернуться на платформу. В запасе ос-тавалось еще более получаса. Мы сели на скамейку и замолчали. Любой вопрос с моей стороны выгля-дел бы бестактностью. Аля ровным и каким-то без-надежным голосом начала свой рассказ. Она и Курт были вместе уже больше года, встречались у нее на квартире. Однажды хозяйка не во время вернулась, устроила скандал и выгнала Алю из дому. С трудом нашла другой угол. Встречаться было негде, боя-лась Курта потерять. Он оформлял развод, длитель-ный и мучительный, точно, как в Советском Союзе. Оборонный завод отказался принять Алю, – туда пришел сигнал из института о недостойной связи с женатым иностранцем. Она получила свободный диплом и поехала домой, в Мариуполь, тогда Жда-нов. Отец, узнав, что произошло с его дочкой-отличницей в этой развратной Москве, дал Але по-щечину и с криком: «С фрицем, фашистом связа-лась, идиотка», – выгнал из дома.
Курт писал свой диплом в Берлине и оттуда по-сылал Але деньги.
Все, что я услышала, не стало неожиданностью, – такой была наша жизнь. На оборонный завод не берут – понятно, отец дал по физиономии за любовь – тоже понятно. Обычные сюжеты советского вре-мени и советского воспитания. Я очень жалела Алю, Курт у меня особым доверием не пользовал-ся. Я сомневалась в серьезности его намерений, но Але, конечно же, постаралась внушить надежду. Звонок раздался через месяц, и я услышала счаст-ливый Алин голос: «Ренка, уезжаю в Берлин, Курт получил развод, а мне вот-вот рожать. Напишу обя-зательно». Я издала вопль облегчения, пожелала им всяких благостей и продиктовала адрес нашей съемной квартиры.
Шел 1958 год. Я возвращалась с работы, надо было зайти за дочкой в ясли, где крошечный ребе-нок чувствовал себя очень неуютно. Воспитатель-ница называла ее Сарой, а малышка, глядя огром-ными глазами из-под мохнатых ресниц, каждый раз ее поправляла: «Нет, я Ася». Об этом мне рассказа-ла мама другой девочки, что называется, одноимен-ной национальности.
Я спешила, чтобы не опоздать и не навлечь гнев нянечки. Навстречу мне яркая кареглазая блондинка катила не по-нашему красивую коля-ску, в которой сидел тоже не по-нашему нарядный ребенок. Сразу было видно, что он и дня не ходил в эти жуткие ясли.
Мы бросились навстречу друг другу.
– Я писала тебе, писала, – твердила Аля.
– А мы переехали. Как ты здесь очутилась?
– Мы живем в Москве, на Кутузовском. Курт работает в немецком торговом представительстве. Это я настояла, чтобы он просил работу в Союзе. Не могу жить в Берлине, давит. С отцом я помири-лась, помогаю ему, сама дома сижу. Курт никак не хочет, чтобы я работала, хотя можно взять няню. Ты обязательно приезжай ко мне, слышишь! Обяза-тельно! Позвони, когда будет свободный вечерок. Я почти всегда дома.
– Скорее, заеду во время работы, когда от-правлюсь по рабочим делам.
Я приехала к Але днем. В подъезде отличного дома сидела консьержка, пронзительно посмотрев-шая на меня: «Вы к кому»?
– Семья Дихтер, квартира 21.
Она нажала кнопку не известного мне тогда ин-теркома.
– Да, я жду, – раздался Алин голос.
Дверь открылась. На пороге стояла ухоженная женщина из другой жизни, красиво одетая при-вычно, не для праздника. Ушла в прошлое девочка в платье, переделанном из школьной формы. Пере-до мной была иностранка, только карие глаза смот-рели знакомо и тепло. По квартире в войлочных та-почках с тряпкой в руках ходила какая-то женщина. Чистота была стерильной.
– Пойдем в другую комнату, – предложила Аля и попросила домработницу принести туда еду. Говорила она по-немецки свободно, русского ак-цента я не почувствовала.
Вот что значит общаться на языке, а не сдавать «знаки» , – подумала я.
– Терпеть не могу эту бабу, – сказала Аля, ко-гда мы остались одни. Что, я сама бы не справи-лась? Нет, нельзя, статус не позволяет. Сижу здесь целый день в этой золоченой клетке. На работу Курт не пускает, хочет, чтобы Фредик был при мне. Знаешь, он стал таким педантом, переживает, если на рубашке складочка, в доме все должно бле-стеть, он в своих действиях свободен, а я в четырех стенах, да еще эта сексотка все время крутится. Последние слова Аля сказала шепотом.
Вот тебе и феминист, – мысленно пожалела я Алю, и в чем выражается свобода его действий, спрашивать не стала. Домработница внесла поднос с разными вкусными вещами. Я ела и страстно хо-тела поскорее уйти оттуда. На прощание Аля сунула мне пакет с детской одежкой, – какие-то нарядные кофточки, колготки невиданного у нас качества, ша-почка с помпоном.
Не хотелось ее обижать и отказываться, но чувствовала я себя неуютно. Мне неловко было брать подарки, не хотелось больше приходить в этот дом, я ушла с ощущением, что и Аля здесь чу-жая. Мы стали встречаться в сквере, где Аля гуляла с Фредиком. Однажды, прощаясь, она сказала:
– Курт через две недели едет в Берлин, а потом и я. Жду второго ребенка. И там плохо, и здесь я уже не своя.
Голос звучал спокойно и безрадостно. Мы об-нялись и долго молчали.
– Звони, – попросила Аля.
– Лучше ты звони, – ответила я.
В 1977 году отмечали двадцатилетие окончания института. Дочь уже вышла замуж, и у меня была трехмесячная внучка. Встречу «широкого круга» назначили на ВДНХ.
– Обязательно идите, – Вы хорошо выглядите, – сказали мне девочки на работе.
Я не пошла.
– Ты куда подевалась, – грозно спросила меня по телефону Света на следующий день. Все моск-вичи приехали, поляки и болгары, Лора с мужем-чехом, Курт, – другого такого случая не будет.
Такого случая, действительно, больше не было, но был другой.
Недавно моя соседка гостила в Америке, и се-стра привела ее к своим, очень милым знакомым.
Когда они уже уходили, хозяйка дома вдруг сказала: «Мой вопрос, наверно, покажется смеш-ным, но, может быть, Вы случайно слышали в Из-раиле такое имя – Рена Пархомовская». Помолчав несколько секунд, соседка ответила: «Она живет в соседнем подъезде». Так неожиданно восстанови-лась связь с девочкой из «широкого круга». Теперь я знаю, что у Лоры второй брак тоже не удался, у Нины Жуковой все хорошо, а Аля, несмотря на не-которые сложности, всю жизнь прожила с Куртом. Так что сомнения мои оказались напрасными, и я этому очень рада.